Игрушка⁠⁠

Пётр Петрович, грузный мужчина лет сорока, сидит за обеденным столом с намедни приехавшим французом-гувернёром. Берёт со стола графин с водкой и наливает до краёв лафитник. Крякнув, неотрывно глядя на гостя, выпивает.

- Каков анекдот, - выдохнув, сипло произносит он. - У деда моего в двенадцатом году Буонапарте овёс подчистую реквизировал и ни копейки не заплатил. Старик так озлился, что галльскую нацию проклял и пообещал пулю в лоб тому пустить, кто в доме по-французски заговорит. Батюшка, царствие ему небесное, дедов наказ всю жизнь соблюдал. Я же, получается, спасовал. Поддался на уговоры супруги.

Жена Петра Петровича, дородная дама в васильковом платье, благодарно накрывает ладонью его руку. Лицо хозяина, украшенное бакенбардами à la Александр II, озаряется улыбкой.

Француз, сухопарый юноша с круглыми глазами навыкате, скверно знающий русский язык, на всякий случай согласно кивает.

Пётр Петрович, покрутив в руке гранёный, синего стекла лафитник, наливает «вторую» и, зажмурившись, опрокидывает в рот.

- Как мОлодца величать?

- Мишель.

- По-нашему значит Михаил. Хорошее имя, крепкое. Миша. Медвежья порода.

- Какой там медведь, - вздыхает супруга. - Кожа да кости.

- Верно говоришь, душа моя, - подхватывает Пётр Петрович. – Оголодали нынче французы, измельчали. Газеты пишут, что скот поели и на голубей с, прости господи, лягушками перешли.

- Фу, - морщится жена, - умеешь ты за столом этакое сказать.

- Сами виноваты, верно? – подмигивает Пётр Петрович гувернёру. – Развели вольницу со смутьянством, вот и страдаете. А бунтарство от чего случается? От пустого брюха.

Француз молча теребит уголок скатерти.

- Готовься, голубчик. Откормим, от европейской заразы отскребём, так сам домой возвращаться не захочешь. Сделаем из тебя настоящего русака. Желаешь?

Француз, с виноватым видом, разводит руками, показывая, что не понимает.

- Вижу, что желаешь, - хохочет хозяин.

Он оглушительно хлопает в ладоши.

- Глаша, подавай! – кричит Пётр Петрович. – Сейчас щей отведаешь, - продолжает он. - Настоящих, огненных, с говядиной. Любишь щи? Ну-ка скажи «щи». Говори! «Щи»!

- Штши, - осторожно повторяет гувернёр.

- Ай, молодец Михаил! – радуется хозяин. – Считай, главное слово выучил. Матушка Русь испокон веков на щах держится.

Входит служанка, неся на вытянутых руках, расписанную алыми цветами фаянсовую супницу. Ставит на стол, снимает крышку и Пётр Петрович, блаженно прикрыв глаза, вдыхает аромат.

- Амброзия, - шепчет он.

Служанка серебряным половником наполняет тарелки.

Гувернёр разворачивает салфетку, кладёт на колени. Берёт ложку.

- Стой! - рявкает хозяин. – Куда ты?! Куда?!

Негодующе хлопает ладонью о стол.

- Только посмотри на него, - жалуется Пётр Петрович супруге. - А сметана? Как можно щи без сметаны есть?

Перегнувшись через стол, плюхает французу в тарелку полную ложку сметаны.

- Размешивай. Вот так, вот так, - показывает, крутя рукой. – Забеливай.

Взяв с блюда ломоть хлеба, протягивает гувернёру.

- Вот теперь ешь.

Француз послушно кивнув, отщипывает кусочек от ломтя.

- Не то, - стонет Пётр Петрович. – Что за наказание?! В руку хлеб возьми. Ты ж не птичка какая, чтоб по крошке клевать. Смотри на меня. В левой хлеб, в правой ложка.

Гувернёр нерешительно пробует.

- C'est vraiment délicieux (Действительно, очень вкусно).

- Горячо? Да как иначе? У нас всё по-честному, без прикрас. Если студень то ледяной, а уж если щи, так чтоб в тарелке кипели.

Пётр Петрович, хитро прищуривается.

- Хочешь, главный секрет русских щей? Говядины не жалеть! Выстави кастрюлю на мороз – жир должен такой коркой застыть, что топором не разрубишь.

- Дорогой, - мягко говорит супруга, - похоже, Мишель ни слова не понимает.

Но Петра Петровича уже не остановить.

- Капусту пусть покрошат ровнёхонько. Вот такой, - он показывает большим и указательным пальцами, - ширины. А то, бывает, намельчат какой-то соломы или, того хуже, лист чуть не руками нарвут. Летом лучком посыпь, а зимой и чесночку бросить не грех.

- Морковь, - подсказывает жена. – Про морковь скажи.

- Это уж кухаркина забота. Так сказать тактика, а я о стратегии толкую.

Пётр Петрович, довольно скрещивает руки на груди.

- Глаша! – зовёт он. – Неси!

Появляется служанка с блюдом полным говяжьими, исходящими горячим паром, мослами. Ставит в центр стола.

Француз изумлённо таращится на кости.

- Что, Миша, в диковинку тебе? – усмехается хозяин.

Берёт с блюда мосол и, зажав в кулаке, выбивает в ложку нежнейший комочек мозга.

- Давай, берись, - отправляя в рот добытое лакомство, приказывает Пётр Петрович. – Невелико умение.

Гувернёр покорно берёт кость.

- Знаю, ты, на моём месте, приказал бы кухарке все мослы поколоть и мозг на блюдце подать, - говорит хозяин. – А, вот, поверь, что не тот вкус будет. Не тот!

Он на мгновение задумывается.

- Скажи, едят во Франции раков? Раков ловите? Раков?

Пётр Петрович, показывая рака, пучит глаза и, хватая воздух собранными в горсть пальцами, тянется к гостю.

Тот невольно отодвигается от стола.

- Ох, тяжело с ним, - жалуется хозяин к супруге и продолжает. – Всяк скажет, если рака почистят и в тарелку положат, то удовольствия от этого никакого. Нет, братец мой! Ты изволь его горячего, из кипятка выхваченного, сам пополам разорвать. Да так, что бы сок брызнул. Языком икру собери, из хвоста «шейку» достань. Из клешней мясо зубами выдави. Вот где настоящее наслаждение. То же и с мослом. Выстучи самолично и вознаграждён будешь. Такая, Миша, метафизика.

Он с умилением смотрит на гувернёра, возящегося с костью.

- Вижу, нашёл ты себе игрушку, - неодобрительно замечает жена.

- Не говори так, - ухмыляется Пётр Петрович и наливает себе водки. – Нехорошо.

Затем с удовольствием выпивает.