- Сколько времени, а дед, как думаешь?

- Если бы умел определять, то давно б разбогател. Живот урчит ещё с утра. Так что для меня всё одно: и ужин, и обед.

Хмыкнул Толик в ответ. В домашнем, растянутом полосатом халате он напоминал тощего горбуна из Нотр Дама, фильм такой был когда-то. И не поверишь, что пару лет назад Скворцов весил больше сотни килограммов, да и гораздо выше был ростом. Лишь мельком видел однажды Серов обвисшую кожу на животе, что Толик подпоясывал ремнём и обвязывал эластичным бинтом, скрывая под одеждой ото всех. Той кожи хватило бы не один барабан натянуть. Увиденного хватило, чтобы мороз прошёлся по коже.

Ух, жуткие вещи на свете происходить стали, и не привыкнуть к ним, сколько бок о бок ни притирайся.

А сам Евгении Петрович в этом плане был, как заговорённый, разве что мочевой пузырь чаще беспокоил. Увы, ни ясный ум, ни профессорская степень, ни знание двух иностранных языков не предоставили ему места в убежище. Оказался слишком старым и нищим, чтобы быть полезным обществу.

Выпили спиртику, по глоточку. Закусили выбеленным от времени горьким шоколадом. Эка, действительно у Скворцова имелась в запасе роскошь... Отпустило. Согрелись.

Поели панировочных сухарей, размешанных в кипятке. Вкусно. Сытно. Спать охота. Закутались, сидя на диване, в проеденный молью шерстяной плёд, поджав под себя ноги. Бим улёгся на ветхий коврик, задремал, сопя.

Штор на этом окне не было. За стеклом виднелось неизменное тоскливое серое небо.

- Так и быть, оставайся ночевать, дед. Печку растопим, с чердака поможешь остатки буфета вытащить. Еще чем вкусным угощу и радио включу, вдруг услышим что?

Вот так поворот. Подобное предложение Толик делал не часто, а если честно, то вообще оставаться с ним на ночёвку никогда не предлагал. В благодарность от скупердяя изредка можно было только дождаться глоток спирта на лечение ногтей, кусок хозяйственного мыла или что из еды, но мизерное, курам на смех.

- Хорошо, - согласился Серов. Признаться, в старую холодную хату возвращаться ему не хотелось. После прошедшей бури через щели столько пыли набивалось, что дышать будет нечем. А он слишком выдохся, чтобы тратить вечер на уборку, а потом ворочаться, пытаясь согреться в холодной постели.

За окном завыл ветер, и вдруг начался дождь. Зеленоватые, фосфоресцирующие капли смывали со стёкол ржаво-серую пыль. Двое стариков замерли у окна, как загипнотизированные, не в силах отвести взгляда от капель.

Дожди в последний год шли редко, а раньше, если начинались, то предвещали нехорошие перемены. Серов поёжился. Толик опешил, подбородок полковника дёрнулся. Он, глядя в окно, вдруг начал нервно почёсывать лысую голову. Все повторяя шепотом:

- Вот же чёрт, дед. Вот же, ссука, подвалило дерьма.

Вдвоём полезли на чердак. Копались в кучах, покрытых пылью и паутиной, вещей. Свеча в банке чадила. Серов нашёл фотографию в рамке, из любопытства обтёр рукавом фуфайки стекло. Улыбающее семейство на снимке в берёзовой роще, с внучкой на руках и Скворцовым, тогда ещё крепким, толстым и высоким, с зубастой, как у хищной акулы, улыбкой до ушей. Сейчас Толик стал практически беззубый. Евгений Петрович отложил в сторону фотографию. Во рту появилась горечь, и захотелось сплюнуть вязкую слюну.

- Алё, дед, давай, помоги. Я нашёл, - позвал Толик откуда-то слева.

Вместе потихоньку вытащили вниз обёрнутый целлофаном буфет. Потом Серов рубил его топором, как можно мельче, чтобы деревяшки проходили в печь. Как закончил, то сидели у печи, греясь.

- А помнишь ли, дед, как в город ездили?

- Помню, конечно, - ответил Серов, А в памяти сразу возник набитый поселковыми грузовик и долгая, нудная дорога под брезентом в разрушенный город. Ярко вспомнилось, словно вчера было, как ехали, прыгая колёсами на ухабах и колдобинах. Женщины с торбами, сумками, пакетами в руках.

- Эх, кто мог подумать, что всё вот так сгинет. Что многоэтажки в землю провалятся, и пылью всё сверху засыплет. Знал бы, пешком ещё бы не раз сходил, сил ведь пару лет назад ещё хватало.

- Грех тебе жаловаться, Толик, у тебя и без вылазки жратвы хватало…

Скворцов в ответ покряхтел, сердито глянул, крепко сжимая пальцы на кочерге. И неожиданно добавил:

- Не харчи мне требовались…

Весело потрескивая, горел огонёк в печи, ярко-оранжевый, радовал душу. Вот только в дыму всё равно ощущалась неприятная пыльная едкость.

- Скажи тогда, зачем ты вообще в город ездил? Всем всегда интересно было, что ты в пакетике из зоомагазина привёз такое, что машину задержал, один по городу до последнего рыскал…

Рассмеялся Толик, ответив:

- Ах, это…. - И голову вверх, к потолку поднял, неожиданно сказав, мол, хочешь, покажу.

Серов кивнул. Уж очень любопытно стало.

Бим дремал возле печного щитка, там, где потеплее, жалобно поскуливая во сне. Хвост собаки легонько бил по полу. Наверное, и ему снились свои кошмары.

Через гостиную вела крепкая, запертая на ключ дверь в кабинет Скворцова, где раньше, по словам Толика, находились красивый антикварный стол и бар. Теперь же от былой роскоши остались только пятна на стенах от картин да лакированные, крепко прибитые рога оленей. В пустом аквариуме на дне лежала галька и ракушки. Окон в кабинете не было. У стены находился походный матрас и подушка, на ней много коробочек от лекарств и аптечных пакетиков. Раскрытый чемодан на полу переполняли вещи: были там и пачки денег, завернутые в целлофан. В стеклянных банках, выставленных вдоль стены, на донышках остатки круп. Рядом частично вздутые жестянки с консервами. Растительное масло в пятилитровой пластиковой бутыли. Горы свечей, спички, начатый блок сигарет. На таком пайке ещё можно было ого-го сколько протянуть.

- Эх, ты хомячина… - невольно вырвалось у Серова. Он поставил свечу в банке на пол.

- Я ж не лошара какая, в жизни всего сам добился. Голова работала, план составил, так ещё в армии учили – не зевать, а в любой ситуации искать возможности, - недобро зыркнул Скворцов, насупившись. И весь, как пружина, сжался, словно ударить собирался или обороняться.

- А я тебя ни в чём не обвиняю, Толик, успокойся. Жизнь – она такая,  дама стервозная. Никого не щадит.

Толик хрипло рассмеялся и спросил, что он на ужин хочет.

- А чего дашь, то с удовольствием и съем…

Персики в банке Скворцов прихватил, риса щедро отсыпал в пакет, захватил из консервов кильку в томате. Серова харчем в обе руки нагрузил. Потом себе по лбу чуть ли не хлопнул и вытащил приёмник из-под матраса на полу. Там же, в жестяной коробочке, были к нему батарейки.

- Ничего себе! - Серов обрадовался приёмнику больше, чем еде. Прямо сердце ёкнуло.

Последний приёмник в селе испортился полтора года назад, когда батарейки закончились. Его староста самолично ногой со злости растоптал. Да и тогда, сколько ни включали, кроме статики помех, ничего не слышали.

- Все сдохли, и мы здесь окочуримся! Недолго осталось – коптить воздух! - вопили ополоумевшие от голода и болезней бабки, шатаясь по селу. А потом и вовсе пропали. Дольше всех протянул староста, но и его скрутило: прямо на улице упал и начал блевать кровью. Мясо-то забитых бабок заражённым оказалось.

Только одной пенсионерке из их села повезло. Кошатнице Марье Ивановне. Родственники в убежище забрали, а она и ехать не хотела, ревела, упиралась. Трёх кошек оставлять не хотела, но всё равно забрали. Самая молодая из женщин в селе была.

Кошек, конечно, соседи съели не раздумывая.

Серов лопатой от старосты и вилами оборонялся и голодать умел: детдомовский был, таким не привыкать. Да и припасов у него было по минимуму.

Скворцов же стрелял метко, патронов хватало, но их он экономил, а отпугивать попервости грабителей получалось и солью. Позднее, когда село практически опустело, пригодились Толику и патроны.

Озверелые старые, больные и голодные люди становились всё отчаяннее. Трупы с энтузиазмом утаскивал староста.

Дождь превратился в ливень. Грохотало. Яркие зигзаги молний рассекали небеса. Приемник выдавал ту же статику, как раньше, раз за разом.

Дружно, с аппетитом поели рисовой каши с горьковатой, просроченной килькой в томате, затем устроились отдыхать на диване. По очереди гладили Бима, разрешив забраться на диван. Так было теплее.

- Помнишь, что говорили, а дед?.. - начал Толик.

- Помню… - Разговаривать и вспоминать былое нехорошее не хотелось. И чего Скворцова снова понесло.

- Ну, так это… Мне кошмары сразу сниться начали, когда оповестили про метеорит. Снится, зараза, что падает он, огромнейший, и города-убежища подземные разрушаются. И дочери моей с внучкой и зятем бежать некуда. В ловушке они оказались, понимаешь?

Серов кивает. Но не говорит, что ему снов не снится. Вообще никаких. А так хотелось бы увидеть хоть на мгновение во сне жену и сына. В воспоминаниях их лица блекнут. Спасают лишь фотографии.

- Вот честно, когда бомбили, не так страшно было. Думал вообще, что меня в армию призовут. Отдать долг родине. Вот где славная, достойная смерть, а не это мытарство. А потом, помнишь, когда учёные забили тревогу, объявили об огромном метеорите, который по всем расчетам, даже если пальнут с космического защитного пояса, всё равно не поможет,… Его обломки, слишком, ссука, большие, уничтожат всё живое. – Толик вздохнул и продолжил: - Ишь ты, как клопы, зашевелились. Что в жопу шило засунули те китайцы, да наши олигархи объединили усилия и муравейники подземные сооружать начали.

- Всё равно несправедливо, правительство с семьями на Марс отправилось, в колонию. Под купол, в безопасность. Чувстовавали гниды, что муравейники – так, блажь, отговорка. И всё равно стариков списать решили. Мол, должен быть естественный отбор, а мест мало… Паскуды, – кашлянул Скворцов.

Серов промолчал, но глянул уважительно. Что-то, а правду-матку Толик рубил ого-го как рьяно.

За окном стало белым-бело от дождя. Громыхало всё сильнее. Всё ближе. Молнии лютовали, раздирали серое, словно мёртвое, небо на куски.

- Ух, ты, неужели град! - воскликнул Толик и даже привстал.

Забарабанило кругляшами-льдинками по карнизу, по крыше.

- Давай ещё раз приёмник включим, послушаем, - неожиданно попросил Серов и зевнул. Так сильно захотелось вдруг услышать человеческий голос. Просто, чтобы знать, что не одни они в мире остались, что не вымерли все, как предрекали бабки-кликуши.

- Хорошо, - ответил Толик, снова вставляя в приёмник батарейки.

Шипенье статики. Тишина. Раскатистый грохот грома.

- Внимание всем… - шипящее полуразличимое, словно не настоящее…

- Ох, ты ж ссука! - подпрыгнул Толик, чуть не перевернув приёмник на полу. И тут же хватая его и увеличивая звук.

- Внимание всем. Внимание всем. Тревога. Тревога. Это не учения. Проводится немедленная эвакуация. Срочно покиньте поверхность и спуститесь в Убежище… - От громкости стало больно ушам.

- Что? - выдавил из себя Толик. Руки затряслись. Радио заглохло.

- Успокойся, давай. Успокойся, - на негнущихся ногах Серов встал с дивана, забрал радио.

Толик всполошился, бегал по дому, не находя себе места. Проверял запертые окна и двери. Чувствуя тревогу хозяина, залаял, затем завыл Бим.

- Пошшёл прочь! - топнул ногой Толик и саданул собаку в бок.

- Надо внести в дом ботинки, пропадут еще, и закрыть чердак. Да!.. - зашёлся в сильном кашле Толик, разбрызгивая по полу кровь.

Серов успел подхватить, помочь сесть на диван. Утер рот Толику полотенцем. Затем налил полную рюмку спирта. Заставил Толика выпить.

- Спасибо, дед, - тяжело выдохнул Толик и вздрогнул.

Дождь закончился. Стало очень тихо. Серое небо со всех сторон медленно заливал алый, как кровь, багрянец.

Завыл Бим и умолк. Толик поманил его к себе, погладил по голове, что-то ласково сказал, почесал лохматые собачьи бока.

Скворцов замолчал, поднял голову вверх, решительно посмотрел на Серова и попросил принести пакет из кабинета, оставленный на подушке, тот самый – с логотипом зоомагазина.

- Пожалуйста, Женька, очень тебя прошу! - впервые за годы знакомства Толик назвал деда по имени.

Даже сквозь плотные шторы проступал багрянец с улицы, окрашивал комнату в кровавый цвет.

Всегда, сколько помнил себя Серов, были силы, а сегодня вот и ноги отказывались идти что-то делать. Пальцы дрожали, холодный пот выступил на лбу, пропитал рубашку на спине.

Как же долго Евгений Петрович провозился с ключами, пока отпирал кабинет. Запыхался и весь взмок, пока принёс названный пакет.

В пакете оказалась единственная ампула да одноразовый шприц.

- Я думал, что для себя придётся оставить, а вот как оно вышло, - выдохнул Толик. - Не бойся, Бим. Обещаю, ты просто заснёшь.

В собачьих, красноватых от света за окном глазах поблёскивала надежда и тоска.

За окном гудело всё сильнее, не раз задребезжали, вздрагивая, стёкла. Снова начался дождь. Он проливался красным, с прорехами оранжевого цвета, как огонь. Капли с шипеньем испарялись со стекла.

- Уф, как жарко! - выдохнул Серов, утирая пот со лба.

Толик, закусив губу, сосредоточенно набирал в шприц прозрачную жидкость.

- Одна ампула в упаковке осталась цела. Я все, что мог, из зоомагазинов обегал, все, что не разрушены были, поэтому и машину задержал. Эх, ссука, значит, видимо, такая судьба…

- Иди сюда, Бим.

Собака жалась к ногам хозяина, скулила.

Укол был быстрым, неожиданно ловким.

- Вот и всё, родной. Засыпай, - сидя на коленях, нежно гладил пса Толик. Его голос дрожал, на щеках блестели слезы. Бим посмотрел ему в глаза в последний раз. Затем дёрнулся и больше не шевелился.

Оранжево-малиновый огонь разгорался в небесах. По просьбе Толика, Серов отодвинул шторы.

- Ты ж знаешь, Женька, я ведь никогда не пасовал и не плакал, даже когда шёл под пули, - дружески выдавил Толик и протянул дрожащую руку. - А сейчас посмотри на меня – реву, как баба.… Вот же бляха-муха.

- Ты не один Толик. Это главное, друг, - сказал Серов, срываясь на хрип, и крепко сжал пальцы полковника. Горячие слёзы текли из глаз помимо воли.

- Спасибо тебе за всё, Женька. Ты вот действительно человеком остался, а не поганью треклятой, как я… - горько улыбаясь, хмыкнул Толик.

Багряно-жёлтый, нестерпимо яркий свет пламени пропалил насквозь небеса. Ухнуло. Засвистело и мощно загрохотало.

Старики крепко держались за руки и смотрели, как с летящим метеоритом падает раненое небо на землю. Пока не ослепли. Взрывом выбило стекла. С толчком оба упали на пол. Руки друзья так и не разжали, а дом сплющился в одно мгновение и словно растаял.

Пару недель назад, в какой-то богом забытой деревне попался этот заброшенный домик на пригорке. Где-то там внизу начинаются луга, и течёт великая сибирская река Обь. Наверное, из его окон открывался замечательный вид, которым кто-то любовался каждый день... Когда-то.