bleick.i

Их было много, сразу взяли в кольцо и всё норовили оттяпать зубами кусок его плоти. На помощь пришла вся сноровка, всё умение заранее предугадывать ход противника. Как раньше, на тренировках в военной академии, куда Седрик пошёл ещё совсем ребёнком.

Мечом он подрезал сухожилия, а они всё ползли да щёлкали зубами, и из пастей пузырился желтушный гной.

Седрик был юрким ужом, тихонько крадущейся мышью. Он проворно обходил их, реагирующих на громогласно ревущие трибуны.

Наконец огромная куча гнилых ошмётков устлала собой арену, и кто-то с трибуны бросил Седрику факел. Они извивались в огне червяками, тоненько посвистывая, но пламя было беспощадно.

Сразу накатила усталость, которую во время боя отметал в сторону кипевший в крови адреналин. Седрика завалили монетами, и даже молчаливый король оскалился в жуткой гримасе, встал и захлопал ему. Только вот почему от его хлопков по позвоночнику воина прокатился ржавый напильник предостережения?..

Седрик собрал монеты, завернув в грязную рубашку. На этот раз его сопровождал один из королевских монахов.

Новые покои оказались в разы роскошней. Неразговорчивые женщины в серой одежде принесли лохань и наполнили её горячей водой. Отмокать в воде оказалось лучшим лекарством. Расслабившись, он задремал.

… Он дрался до крови, до смерти, беспощадно показывая, на что способен, чтобы выжить самому и спасти попавший в засаду отряд. Когда-то в юности, на тренировках, бой для Седрика был искусством, теперь превратился в грязь, в возможность выживать всему отряду. Всё казалось бесполезным против огромной армии существ из мёртвых земель, которых мечом можно было остановить, лишь изрубив на куски, а лучше всего сжечь. Что он и делал, забыв про раны, боль и усталость.

Когда, вопреки всем усилиям, практически все в отряде были растерзаны, обезумевшего от кровавой резни Седрика к жизни вела лишь надежда вернуться домой, к семье.

Резко открыл глаза. Чувство, что не один, – и рука рефлекторно тянется за мечом. Из маленького оконца сочится разбавленный тенями тусклый жёлтый свет. Монах притаился в углу. Слова из его рта подобны шипению змеи, глаза – чёрные омуты мрака. Но Седрик смотрит: после всего пережитого не страшно. Монах ухмыляется, воин ухмыляется в ответ. Если понадобится, то рука не дрогнет, он убьет и монаха. Монах движется быстро, плавно, с кошачьей грацией. Но меч уже в руке Седрика, движение - и прижат к горлу нападающего.

- Не с-стоит… - шипит монах и предлагает за деньги приобрести еду, оружие, шлюх.

- Сколько? - спрашивает Седрик, опуская меч и выбираясь из ванны, вытираясь жёстким полотенцем. Монах называет цену за всё, включая сапоги. Монеты ещё останутся. Зачем же представление?

И вдруг перед уходом монах поворачивается. Впервые Седрик видит в его глазах что-то похожее на страх. Монах озирается, прислушивается к чему-то незримому, затем торопливо шипит, слова сливаются - и всё равно смысл достигает сознания Седрика. Монах торгуется, предлагая ему отступить – со всем необходимым сбежать в тёмные чертоги, где проходит граница владений короля, и там жить.

- Зачем? - спрашивает поражённый воин. Монах сокрушенно  качает головой, в глазах потухает искорка надежды на обговоренный исход.

- Волей тёмного жреца наша жизнь связана с королём. Он слабый и гнилой внутри. Разлагается, пока жрёт, спит, трахается... Но пока ещё покорный нашей общей воле. Нет больше сил постоянно кормить, питать его собой – и тем сдерживать кровавую, безумную войну, творимую королевским указом, - изъясняется монах и запинается, теряя дар речи. Его колотит. Серость в лице монаха растекается белизной.

- Ты ещё можешь всё бросить, сбежать и сохранить жизнь. Подумай!

Червячок сомнения шевелится в груди Седрика.

Монах ушёл. Седрик так ничего и не понял, и не у кого было спросить. То, что рассказал монах, звучало как бред сивой кобылы, но оттого, как он сказал, возникали сомнения. А сомнения, вурдалак их пожри, они же, как юркие червяки, шевелились где-то в затылке, тем самым не на шутку волнуя: а что если сказанное – правда?

Вскоре пришли слуги с подносами, полными еды. Во втором кувшине оказалось вино. Оставшись в одиночестве, с набитым желудком, Седрик покинул свои покои и направился к канализации, через которую лежал путь к деревне.

С собой он взял меч, вспомнив, как можно связаться с Йором.

Беспощадные сумерки застили небеса, грозя приходом ночи.

За стенами замка, на берегу озера, озябший и промокший, Седрик порезал мечом ладонь и наблюдал, как поглощает кровь металл.

- Йор, Йор! Слуга кровавого бога, приди ко мне! - громко воскликнул мужчина.

Жрец красной птицей спикировал вниз.

- Зачем звал?

Седрик выложил все, не скрывая, и наблюдал, как Йор расхаживает взад и вперёд, размышляя.

- Увы, живой, неведомо мне, для чего монахам подкупать тебя. Но не унывай, есть кое-что, что тебя порадует.

Он сказал, что меч поможет Седрику в решающей битве, только нужно окропить его по всей длине своей кровью. Оказалось, что кровавый бог снизошёл Йору во сне и сказал, что в захоронении ведьмы-королевы спрятан ключ от библиотеки, в которой, возможно, есть ответы, как Седрику покинуть мёртвые земли.

- Но не обольщайся, живой, ибо ты ещё не победил, - сказал жрец, наблюдая на лице воина скупую улыбку.

На оставшиеся деньги, по совету Йора, Седрик купил в деревне требухи, кишок, и крови, да мертвечины, и, пока жрец отвлекал подношением нечисть, живущую в озёрных водах, воин вплавь отправился обратно.

Перед битвой тот самый монах пришёл за ним и, пока Седрик одевался, спросил, что он решил. Воин покачал головой и ответил, что будет сражаться за корону.

- Глупец, лучше молись о смерти, - по-змеиному прошипел монах и больше не разговаривал.

Король явился во всём чёрном, как и монахи, сидящие подле него. Все ряды на трибунах были забиты под завязку.

Король кивнул, и монах возвестил, что сегодня схватка будет рукопашной. Меч, нож, верёвку в мешке, кольчугу – всё пришлось отдать в загребущие руки слуг.

Седрик размялся, несколько раз до щелчка покрутил шеей. Все замерли, расступаясь в среднем ряду, выпуская маленького жирненького человечка с массивными руками и барабаном. «Бум-бум-бум!» - ударили палочки в барабан. Решётка в левом углу арены раскрылась, показались мускулистые ноги и туловище. Седрик задрал голову вверх, и сердце на миг прекратило биться. У крепкого, как гора, великана оказалось три глаза и рот, полный длинных зубов. Изо рта стекала слюна. Он сжал кулаки и хлопнул ими перед собой, издавая рык.

К великану было не подобраться, и все удары, что Седрик ему наносил, не причиняли громадному противнику вреда, а только заставляли его рычать сильнее. Воин чувствовал себя муравьём, которого грозили вот-вот растоптать. Даже всего лишь тычок чудовища выбивал из его груди дыханье. Теперь уже великан гонял Седрика по песку, ехидно скалясь, зная, что воин скоро смертельно устанет, и тогда…

В голове никаких мыслей, всё тело устало, одеревенело. Только тело на инстинктах не хотело сдаваться, не хотело, чтобы Седрик упал и был сожран на глазах у ревущей, поддерживающей великана толпы.

Ему могло помочь разве что чудо и, может быть, хитрость. Но стоило закрыть глаза, как Седрик видел синие глаза жены. Она нежно шептала, и боль почти уходила.

На этот раз великан чуть его не расплющил и выдрал целый кусок кожи с головы. Вдох, выдох. И снова Седрик побежали по кругу. Великану сыпались горсти монет, его гортанное имя резало слух, а торжествующий рёв существ на трибунах нагонял на воина оцепенение.

Наверное,  всё же смилостивившись, небеса предоставили Седрику шанс, за который он ухватился.

Предельный разгон, крик до хрипоты, и, пока великан разворачивался понять, в чём, собственно, дело, Седрик оттолкнулся от каменного бордюра и взлетел исполину на спину, вцепился, как в верёвку, в длинную рыжую гриву и пополз к голове. Из-за горы перекаченных мышц великан утратил гибкость, ему никак не удавалось схватить воина.

Седрик полз изо всех сил, а великан крутился бешеным угрём, бился спиной о стену, ревел, вопил, пока, наконец, не упал спиной, собираясь размазать в песке противника.

Седрик зачерпнул горсть песка – и, прицелившись, сыпанул великану в глаза, а затем, перескочив к нему на плечи, подобрался к шее и стал остервенело вгрызаться в кожу, помогая себе руками.

Кровь великана была горькой, а плоть жилистой, но воин не сдавался. Короткие негибкие пальцы чудовища почти сомкнулись, почти оторвали его от себя, но Седрик упрямо спрятался в волосы. И новая тактика сработала. Кусая со всех сторон, Седрик прогрыз нехилую рану с двух сторон шеи, пока чудовище не заверещало, забив руками и ногами, как дитя, а кровь всё больше хлестала из его раны, с каждой каплей отнимая силы.

Седрик хохотал, как безумный, когда поверженный великан упал на песок, и вдруг вырубился сам.

Он проснулся голым в постели, перевязанный и воняющий снадобьями. На полу, на металлическом подносе, навалена еда. Меч виднелся возле спинки кровати, там же мешок. Седрик вздохнул. Было чувство, что в теле не осталось костей. Но аппетит разгорелся. Стоило поесть – и сразу же полегчало.

К вечеру он почти выздоровел, а многие раны под повязками зажили. Седой, как лунь, вестник постучал и сказал, что через два часа битва.

Седрик вымылся в лохани, нежась в воде и думая о семье. Надеясь, что все его родные обрели покой на небесах.

Он не забыл щедро окропить меч кровью, наблюдая, как с каждой каплей, впитываемой металлом, в голове раздаётся гулкий звук. Лезвие меча стало горячим - и Седрик приложил острие к ране на ладони, наблюдая, как запекается кровь. Почему-то это было правильным – чувствовать радость от боли. Он расхохотался, когда монахи пришли за ним. Кровь ликовала в предвкушении боя.

На трибунах столпотворение. Крики:

- Родерик, Родерик, Родерик! - чередовались с воплями.

Король на арене был полностью в белом, как жених. Он вскинул руки вверх, купаясь в приветствиях, ловя восторги и лесть своих подданных.

Родерик, несмотря на лёгкую грузность, сохранил плавность движений, и на песке он скользил, орудуя мечом, как жонглёр шариками - виртуозно. Все выпады Седрика были отражены - и вскоре меч просто выбили из его рук. Падая на песок, меч пел в его ушах что-то про живую кровь.

Толпа всё сильнее, всё чаще скандировала имя короля. А Седрик вдруг осознал, что король просто играет с ним. Как кошка с мышкой-полёвкой, утомляя её перед отправлением в пасть.

Он с разворота ударил короля в челюсть ногой. Звенел шлем, ныла ступня, а Родерик даже не покачнулся. Еще несколько верных приёмов: ребром ладони в шею, подножка – всё без толку. Король захохотал, громко, надрывно, как каркают вороны, пролетая в темноте над погостом.

- Освежую тебя, как свинью, выпущу требуху, а сердце зажарю и съем, ибо ты действительно был воином! - рыкнул король и занёс меч.

Отчаяние плеснулось в крови адреналином, резко проясняя мысли. Седрик достал верёвку, закрутил кольцом – и, перед тем как острие меча отсекло ему ухо, бросил петлю на массивную, не полностью защищённую шею короля, упал и потянул. Король взвыл, как воет от соли вся живущая здесь нечисть. Его серая кожа задымилась. Седрик тянул верёвку до надрыва, чувствуя, как лопается на ладонях кожа. Король бился исступленно, на последнем издыхании, словно попавшая в сеть рыба, и хрипел, надсадно хрипел, пока не затих. Лицо его почернело, ослизлось, и изо рта вывалился язык. Наконец Седрик отпустил, крякнул, вздыхая, - и завопил:

- И это все, на что ты способен, сучий потрох!

Король осел, растекаясь по песку чёрным дымом. Истлела, вспыхнув, верёвка. Зал затих. Седрик поднял меч. В ушах шёпот: «Живая кровь – яд». Чернота обвилась вокруг воина, сжимая его тугим коконом, стискивая, ломая кости и рёбра, – и безумный хохот со всех сторон обдавал смрадом. Руки Седрика занемели. Не было сил занести удар. Тысячи королевских лиц мельтешили вокруг роем призрачных мотыльков. Он понял, что проиграл. Седрик кашлянул, чувствуя во рту кровь.

Меч пылал красным огнём, насквозь прорезая тьму, – и вдруг он увидел в этой тьме королевскую фигуру. «Отомсти за нас всех, родной. Ты сможешь, ты должен!» - нежный голос жены придал сил. В висках Седрика бился пульс, в глазах мельтешили чёрные точки, а в лёгких кузнецы без остановки раздували жаркие меха.

Раз, два. Он рассчитал удар и пробил мечом горло короля насквозь по багровой линии от верёвки. Тьма отступила. Лёгкие наполнились воздухом. Родерик закачался и тяжко рухнул на песок. Меч выпал из раны. Плоть стремительно затягивалась. «Живая кровь - это яд». Понимание озарило. Мечом Седрик разрезал своё запястье. И алая, его живая кровь закапала в рану на шее противника, кислотой закипела, проникая внутрь королевского тела. Родерик завыл, забился в конвульсиях. По коже стремительно растекалась красная сетка сосудов - и вдруг его тело взорвалось, рассыпавшись на куски. На песке остались лежать обруч да браслеты.

Молчаливый зал взорвался гулом, стоном и криками. И не разобрать, чего в шуме было больше – торжества или сожаления. А может, зрителям было всё равно, кто будет править.

Силы оставили, и Седрик ошалело упал на колени. С трибун один за другим спустились монахи. Обработали целебным порошком раны, дали испить золотой жидкости с медово-пряным вкусом, от которой внутри мужчины разлился огонь – и боль в одночасье ушла. С песка подняли королевский обруч и массивные, с замысловатой резьбой браслеты.

- Коронация! Коронация! - скандировала толпа, хлопая и топая.

Ему помогли встать и повели наверх, по золотой лестнице к трону. С каждой пройденной ступенькой тело Седрика наполняла кипящая лавой радость. О да! Он  всё же победил! Трон, несмотря на массивность, оказался удобен. Седрик поёрзал. Монахи бережно возложили на его голову обруч. На кистях мягко сомкнулись браслеты. Рассматривая понурые лица монахов, Седрик подумал: с чего бы это они такие унылые, точно вместо празднования его победы им велели взойти на эшафот?

Наконец толпа затихла. Монах со скорбным взглядом протягивал ему скипетр с рубиновым камнем внутри. Смутное чувство тревоги булавкой льда кольнуло меж лопатками. Камень сверкнул, точно так же, как на его мече. Что-то было не так. Пальцы Седрика сомкнулись на скипетре и вдруг онемели. В толпе он увидел жреца Йора с каким-то диким животным торжеством на лице. Судорога прошла по всему телу воина. Кольнуло в груди, в висках сдавило. Стало невыносимо больно, но отрезвляющая мысль сверкнула вдруг пониманием: а Йор тут неспроста!

Седрик зарычал. Непослушное тело не поддавалось. Скипетр пылал багряным, как и браслеты, и обруч на голове. Холодный пот пропитал одежду насквозь. Заскрипели, крошась во рту, зубы.

Йор растолкал безвольных монахов, раболепно упавших на пол. Зал стих. В голове воина будто сверлили дыру, и нечто чужое и довольное заполняло тело, вытесняя его, Седрика, прочь. Родерик вливался под кожу, точно примерял новый наряд. Резкий хохот Йора и его шёпот: «Попался» заставили Седрика завыть. Но непослушные губы смогли выдавить лишь жалкий стон. Внутри свербело, оседая на языке оскомой: гнида, предатель, лжец.

Седрик вдруг понял, что поднимается всё выше и выше к тёмному потолку. Его тело послушной марионеткой зашевелилось на троне и встало.

Щелкнули пальцы жреца, хватая его сущность, - и поднесли ко рту. Йор дунул - и Седрика водоворотом затянуло в темноту.

Он барахтался и бессвязно вопил, то погружаясь, то снова всплывая наверх, в жиже гнойно-зелёных соплей. Не зря монахи пытались отговорить его. Уж лучше бы Седрик просто сдох, чем сейчас тонуть в этом месиве, в невыносимом отчаянии, терзаясь рядом с другими. Теми, кто до него так же попался на удочку ловчего Йора и добровольно преподнёс на блюдечке своё тело королю. Легенда о королеве-ведьме умалчивала о том, как Родерику удалось обойти проклятье. А ценой бессмертия была смерть. Затем с помощью трёх королевских атрибутов силы следовало перерождение. Но, снашиваясь, новое тело короля охватывало гнилостное разложение.

В этом месиве гулким эхом шептали измученные остатки жизненных эманаций всех живых, которых на войне сожрали твари из мёртвых земель, тем самым тоже поддерживая существование короля Родерика.

Томился здесь и младший брат Седрика – Гай, и жена с детьми, и отец. Бессвязно в безумной агонии исходили криком все погибшие в войне и сожранные воины, сливаясь в общем хоре страданий.

Бесконечный ад не внимал молитвам, простираясь внутри королевских атрибутов силы.

- Наш вкусненький поросёночек проснулся, - чмокнула губами и вдруг получила подзатыльник от хозяина, прошипевшего:

- Заткнись.

Его с головой накрыли вонючим одеялом, в котором копошились блохи. Ехали долго, без остановок. Дремотное забытьё приносило кошмары, но притупляло жажду.

… Гай был младшим братом Седрика. Светловолосый и миловидный, лицом и тонкокостностью походил на покойную мать. Какой с него воин? Поэтому, когда Седрика призвали защищать страну, то Гая оставили дома оберегать жену и детей брата да немощного отца. Кто-то из недругов передал ложное сообщение, что Седрик ранен и нуждается в помощи. Легковерный Гай уехал, не раздумывая, и погиб, оказавшись в ловушке.

Вернувшись, Седрик обнаружил вместо дома пепелище да растерзанные трупы любимой жены, детей и отца. Горе едва не свело с ума. Только месть придавала смысл жизни. А кто виноват во всём, как не лицемерный и трусливый король мёртвых земель Родерик со своими головорезами?

… К утру приехали в город. Караул в воротах, похоже, был свой, прикормленный: проехали без осмотра.

Гомон голосов сливался в невнятный гул. Рыжая сжалилась, или ей велели, но влила ему в рот воды из бутыли. Ее окликнули, поэтому Матильда плохо поправила одеяло, и пленник смог разглядеть, куда его привезли.

Размытая дождями дорога. Высокие глинобитные домики с черепичной крышей слишком плотно ютятся. Узкие проулки. Странные фигуры в капюшонах и лохмотьях. Запах гнили, тухлой рыбы, нечистот плотной волной забивает ноздри… Ветер снова набросил на глаза край одеяла. Внутри зрело странное чувство, что он уже близко.

Седрика продали высоченному, хорошо одетому мужчине с тонкими, как иголка, губами. Он ухмыльнулся, показав гнилые зубы, - и велел, обдавая смрадом, вести купленного в барак.

В бараке от вони не продохнуть. Связанные пленники ходили под себя или испражнялись в углах, но все выглядели крепышами. Мускулистые, рослые, хоть и не люди. Они обнюхивали Седрика, точно охочие до сучки псы, облизывая губы чёрными языками, что-то причмокивали. Особо настойчивых он крепко саданул лбом, слегка остудив их пыл.

В углу копошился плешивый старик с крепко зашитыми глазами, юркий, как паук. Он и потеснился, давая ему возможность прислониться спиной к стене. Седрик втягивал живот, шевелил кистями, расслаблял и напрягал тело в надежде ослабить веревки.

В щели под дверью всплыл багрянец утра, послышались шаги. Он вспомнил, как попал в мёртвые земли. Вспомнил, что ему помогли.

Силы угасали, спать хотелось невыносимо, как и пить. Седрика вытащили из барака первым, костлявые пальцы ощупали жилистые предплечья, прошлись по рельефным мышцам на животе. Хриплый голос тощего нечто в мантии с капюшоном, закрывающим лицо, прокаркал охраннику:

- Живо дай ему напиться! Мессир Барульф ждать не любит.

Он выпил тухлой воды из плошки, чувствуя прилив сил. Еще раз напрягся и незаметно освободил кисти. Когда барак остался позади, в несколько ударов расправился с тощим. Затем освободил ноги. Вокруг глухие стены и узкий проулок… Хлопок. Второй. Гнусавое: «Браво».

Седрик озирался, недоумевая, откуда доносится голос. Прижался к стене и отскочил, услышав хохоток, ледком щекочущий нервы. Незнакомец спикировал с небес, мягко приземлился. Высокий, в кроваво-красной рясе, на голове капюшон. Всем видом неуловимо знакомый.

- Чего ты хочешь? – крикнул Седрик, готовясь сражаться и оценивая противника.

- Хм, живой среди мёртвых. Боец, который желает выжить любой ценой и отомстить, не так ли? Я, как и обещал, предоставлю тебе эту возможность, - незаметно приблизившись, сказал пришлый.

- Йор? – С вопросом по телу Седрика разлилось облегчение.

- А кто же ещё!

Незнакомец сбросил капюшон, выставив овальное лицо с длинным носом, белые, как пух одуванчика, волосы и глаза, в черноте которых будто плескалась кровь.

- Да, я жрец Йор. Посланник заточённого кровавого бога. Знай – я никогда не вмешиваюсь, но могу направлять.

Эти помпезные слова Седрик уже слышал, поэтому пропустил мимо ушей.

- Почему так долго Йор, вурдалаки тебя сожри?!

- Ты смог добраться сюда живым. Остальное – моя забота.

Темнота давала Йору силы, а при свете он спал, как вампир. По воздуху Йор переместил Седрика в свою обитель – пещеру внутри самой вершины горы, края которой утыкали гнёздами ядовитые змеептицы. Птиц можно было есть, только предварительно сцеживая из зубов яд. Зажарив на костре парочку, они подкрепились, но, перед тем как заснуть, жрец сказал, что все ответы, как победить короля Родерика, Седрик должен искать сам.

В пещере нашлись кольчуга, меч с красным камнем в навершии, сломанные ножи и ржавый арбалет. В сундуке у стены – одежда. Вяленых змеептиц подвесили на крюках.

Жрец поведал о проклятом пути королей. Претенденты на престол были и до Седрика, но кого-то из живых просто сожрали ещё до боя, другие погибли в поединках, кто-то просто исчезал бесследно. А бессмертный король всё правил и правил - и вот уже долгое время никто не заявлял права на престол.

- Так что у тебя есть шанс получить корону и закончить войну. Пусть тебя утешит, что это не самый худший вариант, ибо вернуться домой ты никогда не сможешь. Портал в болоте, в королевстве людей, открывается лишь в одну сторону, как и  другие, созданные с помощью магии. Поэтому все ваши отряды никогда не возвращались обратно. А этот мир принадлежит мёртвым и проклятым. Он как пузырь, набитый гнилью, вот только выхода здесь нет ни для кого. Смерть – это полное забвение, путь в небытие, но многим и этого не дано – даже смерти, лишь перерождение в голодный, призрачный ветер.

Кровавая клятва была произнесена на камне, изрезанном письменами и проступающим изнутри яростным божественным ликом. Разрезав ладонь - и щедро окропив камень кровью, Седрик поклялся безжалостно убивать, даруя все смерти спящему богу. Кровь с шипеньем впиталась в камень - и Йор сказал:

- Если не умрёшь от яда в мече, значит, бог принял твою клятву. Тогда всё оружие и кольчуга твои, а я доставлю тебя в замок.

Вздохнув, Седрик направился к мечу и взял его в руки. По ладони разлилось тепло, и камень в навершии стал болезненно ярким. Затем всё исчезло. Он выдохнул.

- Можешь выбрать одежду из сундука. Думаю, что-то, да подойдёт, всё остальное приобретём по пути, – сказал жрец и стал собирать вещи.

Путь в столицу короля Родерика Бессмертного оказался трудным и долгим.

Ночами они летели, а когда малиновый багрянец утра сменялся жёлтым дневным светом, жрец закапывался в землю для сна, давая перед тем Седрику указания.

Они посетили жильё многорукого страшилища и делом заработали драгоценную соль. Затем принесли лакомке пауку мёд, выкурив из улья злющих шершней. Паук выдавил из своего жирного брюшка толстую нить и лапками спрял крепкую веревку. Наконец трехголовая шептуха, живущая в тёмном лесу, в норе, уходящей вглубь сросшихся деревьев, обещала заговорить верёвку взамен на припасы. И им пришлось выкапывать коренья, давить из них пахучий, отпугивающий призрачных охранников сок да наведаться на погост в поисках свежего мяса как раненых животных, ползущих сюда умирать, так и существ, не желающих после смерти пополнить чьи-то желудки. Шептуха заговорила верёвку, вот только просаливать пришлось Седрику самому, с помощью языка, слюны и зубов.

Замок короля в свете двух лун был виден издалека. Огромный исполин из тёмного камня буквально впитывал дневной свет. Блестящие ворота чернели надо рвом, устланным черепами, с откидным мостом. Во рву копошились человекоподобные существа, рвущие и пожирающие друг друга. Раз за разом взбирающиеся наверх по черепам, они по-обезьяньи карабкались по стенам, где, оскальзываясь, падали, разбиваясь во рву.

Йор объяснил, что те, кто одолеет стены замка, пополнят королевскую армию.

Тяжёлый сундук с оружием оттягивал руки. Йор сказал, что нужно крикнуть перед мостом. Также наказал не оборачиваться и не вступать в бой, как бы существа ни донимали. Багряный свет растопил тёмные небеса, и жрец попрощался, сказав, что только за пределами замка он может позвать его.

Существа стягивались цепочкой за спиной мужчины, щёлкали и улюлюкали, свистели да бросались трухлявыми черепами. Седрик, не оборачиваясь, шёл дальше, пока не упёрся в конец моста, где и крикнул:

- Родерик Бессмертный, по праву живой крови я бросаю тебе вызов!

Трижды зов озвучил, аж в горле запершило. Существа притихли за спиной. Зловеще лязгнули, открываясь, ворота - и массивные, запечатанные в броню стражники загремели цепью, спуская через ров мост.

Ворота сомкнулись за ним - и дневной свет померк. За стенами замка царили серые сумерки. Пахло пылью и тленом, а от гробовой тишины закладывало пустым гулом уши. В тёмных одеждах, не поднимая головы, сновали вокруг слуги. На парапетах сидели горгульи, безмолвные и неподвижные, только в глазах тлела сонная искра жизни.

Седрик шёл вперёд, во дворец.

Исполинские ступени, гладкие зеркала чёрной нефти. Высокие, необхватные колонны, точно созданные подпирать собой небеса.

Внутри, в огромном зале, в плитках рисовался дивный золотой цветок, острыми лепестками образуя смыкающийся круг.

Филигранное стекло окон с ликом чудовищ едва пропускало свет, лишь заостряя взгляд на кощунственных росписях на стенах. Седрик ощущал пронизывающий насквозь болезненный холод и боль, от которой сводило зубы. Громкий и мощный бас велел приблизиться.

К каменному, грубой кладки трону вели три ряда золотых ступеней. Внизу безмолвно и согбенно стояли монахи в чёрных рясах.

Он подошёл к первой ступени и замер, ощущая пристальный, давящий взгляд. Снизу король казался толстым чёрным муравьём с очень широкими плечами. Лица практически не рассмотреть, но его ухмылка нервировала.

- Вот жалкий, смердящий клоп, посмевший бросить мне вызов! - отразилось от стен, загудело у пола, эхом добавляя скрытого смысла словам. - Давай, назови же мне своё имя, живой!

- Седрик Уильям Торнхарт! - громко и гордо произнёс он.

По очереди поднимая головы, монахи проскандировали правила. Предстояло три сражения насмерть с лучшими королевскими воинами, а потом, если выживет, всё решал бой с самим королём.

Комната, куда привели Седрика, была скудна и прохладна, в ней словно гулял незримый сквозняк, пробирающий всё нутро. Тощий матрас и ветхое одеяло совсем не грели. Кормёжка раз в день: пресное варево с ошмётками серого мяса и безвкусная вода, которой, сколько ни пей, не утолишь жажду.

Он заснул сразу, и сны его были темны и тревожны. Размытые образы. Смех. Цокот копыт коней вражеской армии. Крики. Затем пламя, в котором сгорали его жена, дети, отец. Укоряющий, грустный взгляд Гая. Для его тонких рук любой меч оказывался слишком тяжёлым.

- За что?!

Седрик с хрипом проснулся. Пульс бился в горле. Тело трепетало в испарине. В глазах набухли горькие слезы, и он крепко стиснул зубы, чтобы унять рыданье. Кулак впечатался в стену. Дверь открылась, и монах велел собираться. Из вооружения можно было взять всё.

Шли лестницами и подземельями. Глухой далёкий шум напоминал раскаты грома. Амфитеатр в песчаной яме, глубокой и круглой, а сверху ряды заполненных зрителями скамеек. Камни в стенах мерцали синевой, освещая предвкушение на лицах как тварей, так и существ, лишь отдалённо похожих на людей. Шум. Вопли. Бесшумно разошлись золотые створки на потолке. Король, в алых одеждах, с тонким обручем на поражённой гнилью голове, со скипетром и массивными браслетами на запястьях, на движущейся платформе спустился в самый центр амфитеатра, заняв большую ложу со стулом вместо трона. В грохоте криков, аплодисментов, возгласов утонули все мысли. И только жажда вспомнить и понять терзала сердце Седрика, не давая покоя.

Ворота напротив открылись, выпуская ревущую толпу существ, подобных тем, с моста. Главарь их, самый крупный, с огромной головой и пастью с чёрными зубами, хвастливо храбрился – почище петуха. Бил себя в грудь, заливисто лая… Седрик обнаружил, что существа подслеповаты. Оставалось не дать им смять себя вблизи.

Только уменьем выживать в бою да мастерским владеньем мечом Седрик заслужил звание генерала. Так что все удары легко рассекали противника. Он изворачивался и бегал до седьмого пота, своей тактикой заводя зрителей. Те за каждый верный удар да последующий крик боли одобрительно галдели, бросая на песок монеты. А ещё существа отвлекались на запах крови сородичей, с жадностью пожирая своих мертвецов.

Спрятавшись за трупами, двигаясь по песку по-пластунски, Седрик сумел исподтишка обойти смекалистого вожака и нанести удар со спины. Единственный и верный взмах меча срезал с короткой шеи вражью башку.

- Седрик! Седрик! - мощно скандировали со скамей.

А король ухмылялся, и от той ухмылки отчего-то стало по-настоящему страшно.

… В комнатке на стене, внизу, возле самого пола, он, лёжа в раздумьях, разглядел царапины и шероховатости и, расколупав штукатурку, обнаружил слова: «Остерегайся гнилых зубов, сдохнешь». Корявые буквы ниже точно писались дрожащей рукой: «Родерик, похоже, неуязвим, неуязвим…»

Седрик спрятал послание, придвинув к стене матрас – и вовремя: принесли поесть. Тучный мужчина в балахоне сверлил взглядом, поглядывая на стопку монет на подушке. Наконец сказал, что на монеты можно многое приобрести в деревне за замком. Крякнул: мол, скажет, как туда попасть, но за монеты.

- Рассказывай, - щёлкнул пальцами Седрик и таки дал тучному горсть монет.

Двое высоких мужчин в серых плащах. Мешок на земле. Спутанная грива чёрных волос связанной девушки в разорванном платье закрывала её лицо. Он осмелился спросить, что происходит. Лучше б не спрашивал.

Они напали первыми. Пламя костра высветило рваные, заплывшие гноем и сукровицей раны на лицах и лысых черепах. Живых с такими ранами земля не носит. Один безглазый, второй – безгубый, и его расшатанные зубы уродливо выпирали из дёсен.

Оружия нет – даже банального камня, но привычно начал обороняться – и тело мгновенно откликнулось боевыми приёмами. Удар с ноги раскроил второму челюсть, отбросив его на землю. С одноглазым же пришлось повозиться – слишком юркий. Нож так и ходил в его руках, сверкая лезвием в бликах костра. Но эти, даже с виду нелюди, харкающие сгустками черноты, чувствовали боль… Седрик убил одноглазого его же ножом. Второй же, очухавшись, незаметно сбежал.

Развязав верёвки на пленнице, он стянул окровавленную одежду с нелюдя. Примерил. Рубаха слегка великовата, как и штаны. А от девушки трудно отвести взгляд, настолько хороша.

Ветер высвободил на небе простор для краешка луны. Зашипев, красотка бросилась Седрику на спину бешеной кошкой, выскочившей из адской бездны. Смоль волос в лунном свете засеребрилась сединой, на мгновенно состарившемся лице отметилась печать уродства.

– Вот курва!

Когти пленницы болезненно впились в кожу спины.

Седрик упал на спину, чтобы придавить напавшую, уворачиваясь от укуса здоровущих зубов. В руке чудом оказался нож, но он был что детская пуколка против треклятой ведьмы. Ее крепкая кожа не пробивалась.

Ведьма визгливо расхохоталась. Слышно было, как она чавкнула,  слизывая кровь с порезов от когтей. Скосившись, он сообразил по её распяленной пасти, что седоголовая ведьма приготовилась откусить от него щедрый кусок мяса. Рывок - и Седрик оказался у костра. Пальцы швырнули золу в её глаза. Она зарычала. Он вытащил горящий сук и ткнул в тело ведьмы. Платье занялось. Ух, как она завизжала, отпрянув и от него, и от костра! Как же тогда сдерживала её острозубая нелюдь? Ага, верёвка. Седрик связал ей руки, пока она зарывалась в песок в попытке сбить пламя. Ведьма торговалась, предлагая ему всё, что захочет.

Горела чертовка ярко.

… Хмурая взвесь утра пришла с затухшим костром. От лютой ведьмы остался лишь пепел и сморщенная черепушка. А не иначе как зачарованная, верёвка осталась цела и невредима. Ее-то он и взял с собой вместе с мешком.

В мешке оказался кремень, соль и плохо пахнувший кусок мяса. Седрик пожевал, выплюнул, потом добавил соли - и оказалось вполне ничего, съедобно. На небе вместо солнца взошёл красноликий карлик - и всё на пути выглядело точно залитым кровью.

Нужен отдых. Но останавливаться на открытом месте Седрик не решился. На востоке сияли пиками заросшие лесом горы. Вода в ручье была чистой. Он разделся и вымылся, чувствуя, как от холода зубы выбивают чечётку.

Отряд гномоподобных существ с вытянутыми головами незаметно окружил ручей. На него наставили слишком много длинных и острых копий. Деваться некуда. Но без боя он никогда не сдавался. И если бы не копья, то прорвался бы. Шестеро из пятнадцати гномоподобных с раскроенными черепами уж точно отправились в небытие. Остальные оказались ловчее, накинули сеть.

В тарабарщине и уханье, которые издавали их глотки, разобраться не удалось.

Тыча в путника копьями, они притащили Седрика к маленьким округлым хижинам, обмазанным глиной. За это время цвет неба сменился на тускло-желтый, отдалённо похожий на солнечный. Солнце. От этой мысли он осознал, где находился. В тёмных, мёртвых землях солнце не всходило.

Старейшина гномоподобных, размалёванный и плотный, как бочка, с мускулистыми конечностями, на деле оказался неплохим малым. С помощью жестов договорились об обмене. Соль перекочевала в запасы гномоподобных, а ему досталось подобие примитивной карты.

Ночь холодна до пара изо рта. Сияли незнакомые звёзды и два заходящих один за другой лунных серпа. Может, оттого и снились кошмары, смысла которых поутру Седрик не мог вспомнить.

Чужие сапоги натирали при ходьбе... Песчаная насыпь вывела к опушке упёртого в холмы чёрно-синего леса. Ни птиц, ни кого-то ещё, отчего появилось ложное впечатление одиночества. Но затылок путника упорно свербел от взгляда в упор. Слежка?

Деревья, массивные исполины, тянули вершины к редкому свету. Бугристые, переплетённые корни могучими змеями преграждали дорогу. Едва заметные тропинки сливались воедино, часто заводя в тупик.

Седрик шёл без продыху, пока блеклое подобие солнца не сменилось темнотой.

«Наверное, выторгованная карта и гроша ломаного не стоит», – решил путник и, сплюнув, устроил привал под раскидистым деревом. Огонь разгорался долго и дымно чадил. Перекусив и согревшись, Седрик, кажется, задремал.

… Разбитый нос хлюпает кровью. Собственноручно зашитые раны на лице и груди болезненно дёргает при каждом шаге коня. Горят ссадины на костяшках пальцев. Голова что та помятая ударами топора колода, а сломанные рёбра перевязаны так туго, что дышать – пытка… Седрик и горстка его воинов лишь чудом выжили в дикой резне. Вражеский отряд из мёртвых земель, устроивший западню, повержен. В суме, привязанной к седлу, голова лучшего полководца короля Родерика.

Он кровью заслужил погоны генерала, мешок золотых и отпуск. Седрик ехал домой к родным.

… Инстинкт заныл: что-то не так. Костёр практически затух. Ветра нет. Зябко. Он подбросил хворосту. Пламя вспыхнуло ярко, с искрами. Шорох. Седрик вскинул глаза. Мороз по коже, лизнул позвоночник. Он потянулся к ножу, не опуская взгляда. Снова шорох, уже левей... Похоже, оно отлично прыгало, скача с ветки на ветку, – проклятая мохнатая тварь с человеческим лицом.

Уверенность бешено гонит по телу горячую кровь: пока горит огонь, у него есть преимущество.

Путник собирает весь заготовленный с вечера хворост, бросает в костёр. Хлопок искр. Недовольное рычание с деревьев. Ответный рык. Седрик озирается, неужели тварей две? Чертовски плохой расклад. Бежать в темноте наобум неразумно. Вздыхает, осматривается. Дельный план так и не появляется. Снова всё берёт на себя инстинкт… Путник выкрикивает смесь ругательств и задиристо машет веткой с огнём.

Твари больше не предупреждают: они одновременно падают с деревьев – ловкие и подвижные хищники. Путник проворно тычет горящей веткой перед глазами первой, подпаливая ей шерсть. Вторая крадётся за спиной. Дыханье – смрад выгребной ямы. Седрик падает на спину и вспарывает второй брюхо. Горячая кровь брызжет в лицо. Первая тварь ждёт его у костра. Обманным движением падает на спину, когти впиваются в кожу мужчины, пронзая огненным кипятком. Седрик ножом целит твари в горло. Промах. Тварь наваливается на мужчину сверху, прижимает к земле. Нож выпадает из пальцев. Слюна твари обливает его лицо вязкой мерзотной жижей. Теперь все усилия Седрика сосредоточены на том, чтобы не дать твари сомкнуть челюсти на его горле.

Вспышка искр в костре высвечивает отвратительное лицо: кожа морщинистая и складчатая, как у гусеницы или дождевого червя. Глаза – злые, полные голода угольки. Густая шерсть едко смердит зверем.

Рывок – и Седрик перебрасывает тварь через себя. Нож снова в руке. Вторая тварь ползёт к нему: кишки тянутся по иголкам, а ей хоть бы хны, и предчувствие такое, что у твари всё заживёт, вот только хорошенько пожрёт – и оправится.

Сбоку клацанье зубов. Первая тварь с рычанием несётся на него. Седрик мечет нож. Шух - и лезвие попадает прямо в ямочку под горло. Тварь падает с бульканьем и хрипит, закатывая глаза. Жара костра не хватит, чтобы спалить их к вурдалакам адским!.. Недолго думая, он связывает обеих зверюг верёвкой, наблюдая, как в местах соприкосновения с ней шерсть исчезает, сменяясь голой, отнюдь не звериной кожей. То-то же. Седрик сворачивается клубком возле костра и засыпает, впервые чувствуя себя в лесу спокойно.

Сумерки леса растворяются в багрянце рассвета. Туманная чернота, точно вязкая кровь, обволакивает всё тело, но под ней тает иней, и так даже теплей. У него возникает желание снять со зверей шкуры, чтобы, выделав их, соорудить себе накидку. Серый плащ слабо греет. А связанные звери жмутся друг к другу. Шкура исчезла. На голых боках проступают рёбра и красные полоски от верёвки, впившейся в кожу зубастых уродцев. Все их раны зажили как по волшебству. Уродцы визжат, сопят и поскуливают, совсем как дикие кабанчики. Это детёныши. Рука не поднимается убить их. Да и бросить он их не может. Поэтому тащит за собой. Вдруг найдётся применение?

Когда краснота вокруг сменилась тусклым жёлтым светом, Седрик сверился с картой, понимая, что окончательно заблудился. Эх, пропадите пропадом, гномоподобные твари с вашей картой!

Тропинки исчезли, и он всё кружил и кружил, тягая с собой скулящих уродцев. Каким-то чудом нашёл мутный ручей и, проводя эксперимент, заставил тварюг первыми отведать воды. Затем зачерпнул сам. Желудок урчал, требуя еды. Седрик бросил взгляд на мальчишек, понимая, что, если дело пойдёт так и дальше, возможно, зажарит их.

Незнакомка пришла с темнотой. Пышнотелая, в грубом платье, сразу бросилась в ноги, умоляя отпустить ее детей. Седрик скривился, на горьком опыте познав: с женщинами в мёртвых землях надо держать ухо востро. Она пропищала что-то, как связанные уродцы, и вырвала с их голов клок волос, сплела жгутик и с поклоном протянула ему, сказав, что с этим её дети его не обидят. Взгляд у женщины был прямой, лицо некрасиво, но он отчего-то взял. Забавно – сама она не могла развязать на них верёвку. С верёвкой ему действительно подфартило.

Поэтому, видимо, и не напала, поэтому и предложила ночлег и бросила для него гадальные кости. Забываясь, женщина то и дело нюхала воздух рядом с ним, облизываясь, что не могло не насторожить. Седрик обещал развязать уродцев поутру, после ночёвки.

Её дом был что землянка, прячась в земле, и незаметен из-за мшистой крыши. Внутри чисто и главное - тепло.

- Чужак, мой нюх не подвел. Твоя сладкая кровь свербит в ноздрях. Живой, я знаю, зачем ты здесь и что тебе уготован кровавый путь королей.

Мелкие кости в её руках извивались червями. Она снова и снова бросала их на зачищенный до белизны деревянный стол. Постоянно выпадал символ в виде короны.

На ужин было мясо. Седрик подождал, пока она отведает первой, затем приступил к трапезе, наблюдая, как женщина прядёт нити из бурой шерсти, похожей на окрас уродцев.

Она постелила ему на лавке, возле печи, где теплей. Седрик заснул, когда огонь в печи затухал, превращаясь в красные угольки.

Женщина была очень довольна с утра, оттого улыбалась, и в её тёмных глазах больше не таилась угроза. Хлеб напоминал вощёную бумагу, безвкусный, но удивительно сытный. Она дала вялёного мяса в дорогу и воду в кожаном мешке. Нарисовала новую карту до ближайшего поселения. Седрик развязал её детей, и те злобно шипели и подвывали, щёлкая пастями, но ближе, чем на шаг, не подступали.

- Ох, не ходи, ждёт тебя там погибель. Как всех до тебя. - Она замерла на полушаге, с надеждой глянув в глаза.

- Расскажи мне всё, что знаешь о здешних землях, о короле Родерике. - громко спросил он.

- Все мертвы здесь, а ты живой. Ты пахнешь жизнью, твоё сердце бьётся. Мы же лишь призраки себя прежних, мертвецы с желчью вместо крови. Путь королей – тайна за семью печатями. Вот только существует легенда о королеве-ведьме, которую обманом уничтожил бессмертный Родерик, наш король. Его она прокляла, сказав, что живая кровь уничтожит его. Послушай, те, кто раньше приходил, до тебя, все исчезли. Говорят, что путь королей – это судьба, которую не изменишь. Прости, я напрасно пытаюсь задержать тебя подле себя.

Седрик закрыл глаза. Всё тело пробрал озноб. Он вздохнул и ушёл, не оборачиваясь.

Карта женщины оказалась верной.

Поселение напоминало развалины. Такое же убогое, грязное и серое.

Он остановился в таверне с большущей деревянной миской вместо вывески. Похлебка в котле выглядела плохо, как рожи сидящих в закутках оборванцев. Ему нужны были ответы, ночлег и еда, но нечем платить. Тощий, как жердь, усатый мужик суетился за прилавком, то и дело покрикивая на прислугу Матильду.

Седрик подошёл поближе и кашлянул, привлекая внимание управляющего.

- Давно сюда не заходили настоящие люд… - кашлянул, осёкшись, хозяин таверны и позвал Матильду. Рыжая девица, с бледной кожей и изнеможенным лицом, всё время улыбалась и смотрела на чужака, как на сдобный пирог.

- Налей похлёбку гостю, - энергично махая руками, хозяин дал понять пришлому, что отказа не приемлет.

- Мерзость… - буркнул мужик из бригады.

- Закопайте всё к едрене-фене, - приказал старший.

Алиса же замерла, ибо её телефон высветил в потолке дыру, прямо за трубой, так что можно было прыгнуть и туда забраться. Дыхание спёрло. Бросило в пот, а внутренний голос ехидно шепнул: мол, дорогуша, ты прекрасно знаешь, куда эта дыра ведёт.

- С вами всё в порядке? - Участковый подхватил под руку, озабоченно поглядывая в лицо, светя в глаза фонариком.

- Уберите свет, пожалуйста. Всё в порядке, просто надо на свежий воздух.

Закопав нору, засыпав для верности все хвосты, кости и кошачьи шкурки, двинулись обратно.

- Желательно по району поездить, посмотреть и ЖЭУ сказать, чтобы жильцов предупредили о бешеном животном. Чтоб бабки там всякие не шастали по помойкам, не кормили никого, а то мало ли, если напорются на то, что отсюда выбралось. Бедой обернётся, - хмыкнул бригадир.

- Кошак, какой бы крупный ни был, даже бешеный, не будет бросаться на своих, да ещё и жрать их. Собака – это да, возможно…

- Может, гражданочка, у вас была собака, а не кошак с мусорки? - надавил участковый.

Алиса покачала головой и первой вышла из подвала, думая, как хорошо, что они избавились от Крокозебры.

Суда как такового не было, просто дали штрафное предписание. Сумма, точно по закону подлости, пожирала все сбережения.

Из школы Виталина пришла заплаканная, с покрасневшими глазами. И на вопрос матери через силу ответила: мол, девочки в школе задразнили.

- Я с ними разберусь! - негодовала Алиса, тотчас позвонив классной. Та, даже разговаривая по телефону, словно пожимала плечами, отнекиваясь и все повторяя: «Сами понимаете, это же дети, Алиса Владимировна».

Алиса не сдалась и, обзвонив родителей обидчиц, наткнулась на непрошибаемую стену непонимания и злобы. Шипели, откровенно проклинали, бросали трубку.

- Ничего, милая, я, что-нибудь придумаю, - снова обещала Алиса, заворачивая дочке на обед бутерброды.

С каждым днём дочка всё больше замыкалась в себе, всё больше молчала, забрасывая уроки и с тоской поглядывая в окно, теряя как аппетит, так и вес. А ещё Виталина стала странно принюхиваться и ходить по квартире хоть с закрытыми глазами, но прекрасно ориентируясь на слух и определяя все, что купила Алиса, по запаху. Удивительно, но порой дочка уже открывала дверь, едва Алиса заходила в подъезд.

Алисе хотелось выть и рвать на себе волосы при взгляде на дочь. Визит к директрисе ни принёс никакой пользы. Перевестись в другой класс нет возможности, а уйти в другую школу… Что ж, Алиса была готова и к этому, но оказалось, чтобы подготовить и собрать все документы, нужно подмазать слишком много бюрократических задниц…

- Ух, за что мне это, за что! - гневно стучала кулаком, запираясь в своей комнате, чтобы Виталина не слышала криков и рыданий. Хотелось напиться и биться головой о стену. Постоянный клиент, заказывавший статьи, как сквозь землю провалился, оттого на фирме у Алисы резко упал рейтинг. Снова приходилось строчить статейки для интернета по грошовому тарифу.

… Когда позвонили и вызвали в школу, у Алисы чуть не подкосились ноги. Домой увозили вместе с дочерью на скорой. И снова Виталина села в инвалидное кресло. И снова из дочери невозможно выдавить хоть слово.

Алиса сходила с ума от безнадёги. Молитвы и свечи в церкви - всё тщетно.

- Мамочка! - нашла испуганную Виталину в коридоре. Не разуваясь, пробежала в комнату дочери.… А там частично провалившийся в пол шкаф. Хотелось смеяться и плакать, но Алиса просто прислонилась к стене и с тихим стоном осела на пол.

… - Как, как вы придёте завтра! Ещё же рабочий день не закончился… Вы что – не понимаете, что это срочно?! - сорвалась на крик Алиса.

В ответ бросили трубку.

- Да издеваетесь там, что ли? Ну, сейчас я вам устрою «мама не горюй»! - В крови Алисы вскипели злость и адреналин.

Успокоив дочку, накрыв Виталину пледом, наказала сидеть в гостиной и ждать её прихода.

Благо ЖЭУ находилось через два дома, размашистым шагом Алиса зашла внутрь.

- Вам чем помочь?! - прокуренным голосом произнесла женщина за столом с телефоном и кипой журналов, лет пятидесяти, с вульгарно накрашенным лицом и блондинистыми волосами.

- У меня пол прогнил, и шкаф увяз, - вздохнув, начала объяснять ситуацию Алиса.

- А все ушли, дорогуша, уже минут двадцать как.

- Ну, что мне делать. Что? - обессиленно выдохнула и задрожала.

- Э-э, не надо так нервничать, дорогуша. Так и до больнички недалеко скатиться, - ласково произнесла женщина.

Тотчас выудила из огромной сумки бутылку водки и, приказав выпить, сказала, что сейчас всё уладит.

- Петрович, родной, это я, Светка. Что? Не узнал с перепоя? Так вот я тебе дельце организовала. Бери своего напарника, ниже этажом, и марш сюда. Куда? Как куда? В ЖЭУ, родной. Поспеши.

Петрович оказался сухоньким проворным старичком с энергичным для преклонных лет взглядом. Напарником же – высокий худощавый молодой человек с ежиком тёмно-русых волос, с обычным лицом, но с подкупающе добрыми глазами. Алисе понравились его робкая улыбка, немногословность и длинные пальцы, как у пианиста. Но больше всего покорило, как молодой человек один справился с раритетным советским шкафом, как взбугрились его мускулы. От собственных мыслей Алисе вдруг стало неловко и жарко.

В общем, шкаф был передвинут, затем поставлен обратно, как только пол заделан, став как новенький. А что молодой человек, Сергей, питал к Алисе взаимную симпатию, стало понятно за чаем с печеньем. Брать оплату Петрович категорически отказался, упершись, как баран рогом, и ушёл, с порога –  честное слово! – ей подмигнув.

Сергей учился на заочном, на инженера-сварщика, и был младше Алисы на три года, что обоих ничуть не смущало. И с Виталиной быстро подружился, и Алиса не устояла. Согласилась, как положено, на свидание.

К зиме Сергей переехал к ним. Так можно было сэкономить на квартплате, но, если честно, Алисе давно не было так хорошо и надёжно с кем-то, кроме Матвея. Сергей, как порядочный парень, сразу предложил узаконить их отношения, но Алиса сама не могла понять, отчего не спешила вновь связать себя узами брака. Она просто жила, работала и снова ощущала себя любимой и желанной женщиной, полной светлых надежд. Даже злокозненный рок, поглядывая на их счастье, вроде смилостивился и утих. Заказы возобновились. Сплетни и дворово-соседские пересуды мало-помалу утихли и забылись. Виталина снова улыбалась, снова начала читать сказки и интересоваться учёбой.

Однажды Сергей пригласил Алису в ресторан и с помощью официанта подбросил кольцо в бокал шампанского, таким романтическим жестом сделав предложение. На этот раз она согласилась, не раздумывая. У Виталины снова будет отец, пусть не родной, но все же любящий, да и она сама ещё молода: ведь что такое для женщины двадцать восемь лет?

На радостях вернулись довольно поздно, дочка уже спала. «Хоть бы только не обиделась!» Эта мысль была сметена жаркими поцелуями Сергея, очерчивающего губами шею. Он поднял её на руки, как пушинку, и перенёс в спальню. Алиса хихикнула, расстегивая платье, снимая колготки. Сергей быстро управился с остатками одежды, а после плевать ей было на тонкие стены в квартире.

… Алисе снился кошмарный сон: кто-то вскрикнул – так больно и жутко, что резануло сердце. Она открыла глаза, хотела повернуться, хотела поднять руку, чтобы дотронуться до тёплого тела Сергея, но не смогла. По коже пробежал холодок, когда не услышала привычного тихого, уже родного похрапывания. В горле пересохло, губы слиплись с языком, словно замороженные. Озноб вернулся с удвоенной силой, когда услышала, как знакомо зацокали коготки. Цокали зловеще и жестоко… Кажется, снова заснула и вроде не спала, когда раздалось… чавканье рядом с кроватью, и света уличного фонаря, проникающего сквозь не до конца занавешенное окно, хватило, чтобы увидеть повизгивавшего Крокозебру, в пасти которого было что-то похожее на сардельку. В поблёскивающих глазах Крокозебры таилась торжествующая усмешка. Спящая Алиса смотрела и смотрела, как он жрёт, и давилась слюной, не способная закричать.

… Привычно зазвенел будильник на телефоне. Она открыла глаза, принюхавшись, уловив запах гари. Что происходит?

Не обнаружив тапки, почуяла, что встала в липкую лужу. Включила свет, прищурилась, привыкая, и снова села на кровать, уставившись на красный след, въевшийся в пол. Она сделала глубокий вдох… снова и снова…

Наконец нашла тапки, замызганные красными пятнами, под кроватью. И согнулась, как от удара под дых, в рвотном позыве. В тапке лежало что-то округлое, мягкое, обгрызенное, покрытое жесткими чёрными волосами.

На звонок в дверь не было сил встать. Перед глазами Алисы роились чёрные точки, пока она в панике задыхалась.

Услышав шаги и голос дочери, спрашивающей: «Кто там?», запаниковала ещё больше.

Всё внезапно отошло на второй план, кроме дотошных вопросов соседки и  спокойных ответов Виталины. «Да, бабушка Яфа, мы вчера обои клеили допоздна, мебель передвигали. Люстра старая упала, вот и шумели. Перепугались? Всё нормально, не беспокойтесь». Голос Виталины, словно и не её вовсе, становился далёким, как хлопок от закрытой двери. Глаза Алисы закрылись помимо воли, ноги подкосились, она упала в обморок.

… - Мамочка, - шептала Виталина, прижимая к её лбу холодную тряпку.

Алиса застонала, открывая глаза, уставилась на Крокозебру, огромного, как немецкая овчарка, облизывающего свои лапы. «Вернулась, тварюга», - со вздохом леденящего кровь ужаса Алиса замерла, прикованная к полу его по-человечьи умным взглядом.

- Мамочка, пойдём завтракать, - робко попросила Виталина.

На ватных ногах Алиса добралась до кухни, ладошка дочери в её руке придавала уверенности, когда, выпив чаю, усилием воли взяла себя в руки, набираясь храбрости для похода в спальню. Не было сил ничего спрашивать у Виталины. Она и так всё знала.

В спальне тошнотворно воняло. К полу, к обоям прилипли кровавые сгустки. Шкаф осел в полу, перекосившись влево, а сквозь распахнутые дверцы виднелась огромная дыра в полу.

- Мамочка, Крокозебра снова будет жить с нами…

В голосе Виталины не было вопроса, скорее утверждение. Предупреждающе зацокали коготки Крокозебры по полу. Сглотнув вязкую слюну, Алиса смогла только кивнуть, внезапно уставившись на длинные, острые ногти дочки и густой тёмный пушок на запястьях, похожий на шерсть. Виталина рассеянно улыбнулась и мгновенно спрятала руки в карманы халата.

Дочка с Крокозеброй болтали на кухне, смеялись и уплетали блинчики с творогом и с яично-мясным фаршем. Внутри себя Алиса выла и истошно рыдала, стиснув зубы, отмывая квартиру. И сипло орала – до колючих слёз в глазах, невыносимо горьких, до тошноты, когда находила по одному обглоданные пальцы Сергея.

А Виталина снова ходила, снова улыбалась - и это вдруг стало для женщины главным и неважно, какую цену за него платить.

… Поначалу Крокозебра довольствовался хомячками и морскими свинками из зоомагазина, потом в ход пошли кролики. Вскоре Алису уже узнавали в лицо и косо посматривали во всех городских зоомагазинах.

Дальше в меню Крокозебры пошли бездомные – и не только кошки, собаки вприкуску с первосортной свининой и говядиной.

Снова двери подъездов и фонарные столбы оклеивались объявлениями о пропажах домашних любимцев.

Дни превратились в пытку до кошмарных снов по ночам, когда агонизирующие крики животных, обречённых на смерть Алисой, сливались с хрустом костей на зубах Крокозебры. А ведь поначалу было так просто выпускать их из рук в дыру в полу, прямо в шкафу.

Приятным бонусом стало возвращение денежного потока и удачи. Тут уж нельзя было отрицать влияния неведомых чар Крокозебры.

Но так больше жить невозможно. Она точно сойдёт с ума, если опустит руки.

Итак, Алиса терпеливо день за днём откладывала деньги на побег, набив ими под завязку все свободные трёхлитровые банки на кухне. И уже начинала заворачивать тугие свёртки в полиэтиленовые пакеты и в матрас, как….

В гости нагрянул Петрович.

- Давненько к вам не заходил. Как дела, как Серёжка?

Он топтался на пороге, этот маленький сухонький старичок. Не впустить его было некрасиво и подозрительно.

- Давайте-ка чаю попьём? - Алиса сразу повела на кухню. Любопытный Петрович всё принюхивался, всё присматривался, как ищейка.

- Виталина, солнышко, ты снова ходишь, радость-то какая!? Что, кошку завели? - воскликнул старичок на её вежливое «здрасьте», не замечая ни осунувшегося личика, ни запавших глаз девочки, отнекивающейся в ответ.

Пили чай, Петрович с энтузиазмом поглощал печенье и ватрушки. Алиса же через силу заставляла себя делать вид, что жуёт и глотает, не забывая улыбаться и поддакивать его шуткам и россказням.

- Ну, что там с Серёжкой, Алиса? - оставляя чашку с чаем в сторону, спросил Петрович, неожиданно вглядываясь в её лицо очень пристально, словно что-то подозревая.

Она нервно пожала плечами, чувствуя угрызения совести и оттого неловкость, ответила:

- О, неужели я не сказала? Серёжка в Москву уехал, подзаработать предложили. Мы же расписаться решили, - смущённо улыбнулась, чувствуя себя бессовестной сволочью.

Петрович разулыбался, демонстрируя провалы в беззубых деснах. Да внезапно вскочил со стула, со слезами начал её обнимать, провозглашая, что нужно бы выпить, такой радостный повод не грех!

По полу зацокали коготки, сердце Алисы сжалось, изо рта вырвался придушенный хрип. Петрович обернулся слишком поздно, слишком поздно осознал, что что-то не так, ибо был глуховат.

- Святые отцы! Что это?! - воскликнул, округляя глаза, не успевая и шага ступить, как толстый, но проворный Крокозебра набросился со спины, вгрызаясь зубищами в шею старика. С них стекал оцепеняющий яд и слюна. (Алиса об этом догадалась, когда визг животных в подвале обрывался слишком быстро, сопоставив и своё оцепенение той треклятой ночью с обнаруженными на бедре крохотными следами зубов.) А Петрович обречённо хрипел и булькал, не в силах сбросить чудовище, придавившее его к полу.

Алиса пришла в себя, когда дочка взяла за руку. На полу виднелся кровавый след, ведущий вглубь квартиры. О боже! Снова, за что?! Она всхлипнула, затем обняла дочку и, не выдержав, зарыдала, чувствуя, как обволакивает её ноздри внезапно резкий мускусный запах с детской кожи.

«Нужно бежать, бежать, бежать», - отчаянные мысли крутились в голове, как юла. Она отстранённо вымыла пол, до крови прикусив губу. Крокозебра исчез в недрах подвала. Алиса знала: сытая, тварь будет спать до вечера и на ужин не заглянет.

Так, решено. Вещи собирать они не будут. И Виталине не стоит рассказывать ничего.

- Одевайся, дочка, мы поедем на экскурсию, - другого ничего не пришло на ум. А простодушная Виталина поверила и с радостным блеском в глазах надела сапожки, затем пальтишко.

Все сбережения вместились в спортивную сумку, туго набив её; в боковые карманы отправились документы.

Захлопнуть за собой дверь оказалось так просто и легко, что хотелось смеяться. Осталось миновать вечно тёмную площадку, спуститься по ступенькам. Вон там уже и дверь подъезда поскрипывает на ветру.

Крокозебра поджидала их под лестницей, с гулким утробным рычанием бросилась под ноги. Не удержав равновесия, Алиса упала. На плитку плюхнулась сумка.

- Мамочка! - пискнула Виталина.

Затем гулко хлопнула дверь. Дохнуло сыростью и запахом плесени из незапертого подвала.

С колотящимся сердцем Алиса поднялась на ноги, толкнула дверь. Та не поддавалась, сколько она ни толкала, сколько ни бухала со всей силы плечом, ни била ногой. В ярости она взвизгнула и опустилась на пол. В крови разливался мороз отчаяния.

Ухватившись за ручку сумки, словно за якорь, Алиса побрела вокруг дома, туда, где высилась глухая стена и росли шиповник и жасмин, заслоняя бесхозные, покрытые плесенью кирпичи и поржавевшие штыри от забора.

Как подсказал инстинкт, разрытая нора стала ещё больше. Сумку пришлось бросить, и, вооружившись штырём, Алиса сняла пальто, включила фонарик телефона и медленно стала протискиваться в нору, неимоверно радуясь своей худобе: иначе бы не пролезла.

В норе пахло влажной землёй, сыростью, плесенью и медной, застарелой кровью. От запаха выворачивало, корешки трав щекотали лицо, путались в волосах. Алиса чуть не описалась от страха, когда рука наткнулась на мягкий бархат крысиной шкурки, а потом какие-то влажные ошметья на выходе из норы плюхнулись прямо на лоб. Она зажмурилась и глубоко вздохнула: отчего, кажется, стало ещё хуже. Запах в подвале смердел бойней. Она до боли стиснула кулаки и зубы, железо штыря холодило ладонь, возвращая уверенность и силы. Она сможет, она должна. Ради Виталины, ради дочки – хоть сотни Крокозебр пусть станут на пути, чёрт с ними. Справится.

- Я её тебе не отдам, ни за что, - прошептала, чувствуя прилив уверенности. Звук где-то в глубине подвала резанул по нервам. Придушенное мяуканье, вот снова…

Алиса наклонилась от очередной трубы, обошла ещё один закоулок, заставленный неизвестно чем, похороненный в пыли и паутине. И прямо под ногами услышала писк. Комочек шерсти зашевелился, взглянув на неё пустыми глазницами. Снова мяукнул. Алиса отшатнулась и упала, наступив на что-то влажное, ослизшее.

Падая, телефон светом фонарика очертил темноту в углах, облупившихся вздутой, отсыревшей краской. Лица коснулось влажное дыхание, смердящее гнилью и медью. Капнуло вязкое, жидкое. Сверкнули тёмные глаза Крокозебры, щёлкнули зубы. Она предупреждающе зарычала. Алиса ухватила штырь, крепко сжимая пальцы. Ударить не успела, а закричала от ослепляюще острой боли. Крокозебра впился в плечо первым, чавкая и урча. Тело немело. Ответный удар штыря был слишком слаб, вскользь, чем вызвал ещё большую злость Крокозебры. В тёмных глазах чудовища блестел приговор.

- Не трогай мамочку! - набросилась на Крокозберу выползшая из темноты Виталина, обнимая мать, пытаясь оттащить в сторону.

Всё, что могла выдавить Алиса, это шепчущее, охрипшее: «Беги, дочка!»

Крокозебра клацал зубами, вертелся угрём, рычал, но не кусал Виталину.

Алиса пришла в себя от режущих нос запахов крови и сырой земли. Вокруг темнота. Запершило в носу. Она чихнула и вздрогнула от тихого: «Тсс…» Виталины.

- Доченька? - Свет фонарика из телефона в руках дочери ослепил глаза, вызывая слёзы.

- Мамочка, - словно чужим голосом сказала Виталина. - Я хочу, чтобы ты ушла. Крокозебра отпустит, я попросила.

- Нет, милая, что ты такое говоришь? - собственный голос испугал из-за резких, писклявых, истерических нот. Алиса вздохнула. - Иди сюда, милая. Мы уйдём отсюда вместе, обещаю.

Виталина покачала головой, отползая в сторону, вглубь соломы, тряпок и перьев, похожих на голубиные.

- Уходи, мама! Прошу, пока он не вернулся!!! - закричала дочка. - Ты не понимаешь! – В голосе дочери пробивалось глухое рычание.

- Солнышко, успокойся и дай мне телефон, прошу тебя! - тяжело дыша, боролась с истерикой Алиса, пытаясь мыслить разумно.

Виталина сняла порванное пальто, затем кофточку, затем майку и, стиснув зубы, обречённо глядя на мать, подняла руку и посветила себе под мышку. Крохотные точки чернели родимыми пятнами. Проколы от зубов твари.

- Не волнуйся за меня, не волнуйся.

Слова утонули в рычании, изо рта Виталины брызнула слюна, лязгнули острые и длинные зубы. Хищные зелёные глаза отразили свет фонарика, в них трепетало горькое отчаяние и животный голод.

От слов Виталины внутри Алисы поселился ужас холод и пустота. Из лёгких исчез воздух.

- Нет, - возразила Алиса. - Нет, родная, я не допущу этого, ни за что. Пойдем со мной, - протянула руку к Виталине.

Дочка дёрнулась в сторону и, встав на четвереньки, угрожающе зарычала.

На спину Алисы с потолка приземлилось что-то тяжёлое, отчего женщина распласталась на полу, не в силах подняться. Резкая боль ударила жарко и отупляюще.

- Отпусти её, ты! Отпусти, слышишь?! Или я… - Виталина поднесла железный штырь острым концом к своему горлу.

Крокозебра отпрянул и вдруг ласково потёрся о ноги девочки, замурлыкал, забив хвостом по полу.

Алиса не могла встать. Даже приподнять голову, которая кружилась, а перед глазами мельтешило чёрными точками. В ногах и руках разлилось морозное оцепенение. В затаённой тишине можно было услышать собственное сердцебиение. А раны на спине и плече жгли раскалённой кочергой.

- Дочка?! - прошептала одними губами.

И вдруг осознала, что Крокозебра общается с Виталиной мысленно. Ощутила его ярую злобу и недовольство, затем смятение и неожиданно смирение на уговоры дочки.

- Всё будет хорошо, мамочка, - то ли взаправду услышала, то ли показалось, что ласковый, с рычащими нотками голос Виталины проник в голову. Затем последовали тоновые звуки набора клавиш на телефоне. Дочь вызвала полицию и скорую.

Алисе хотелось возразить, крикнуть, но её накрыло чернильно-чёрное небытие.

Видела как во сне: вытащили её из подвала дюжие санитары. По-акульи страшно ухмылялся участковый, что-то строчивший в старом блокноте.

Она пришла в себя в больнице глухой ночью, в пронзительной тишине, в полупустой палате, где контуры людей под одеялом неопределенного пола, где спали точно мёртвым сном. Звякнула, отодвигаясь, решётка вентиляции и тут же втянулась обратно, закрывая отверстие.

Ярко сверкнули чёрные глаза Крокозебры. Затем Алиса увидела морду другого существа, абрисом похожую на морду Крокозебры. Лишь по глазам, блеснувшим зелёным, ошеломлённо узнала Виталину. Из дыры показалась спортивная сумка, которая медленно плюхнулась на кровать.

Кажется, деньги служили мирным подношением, негласным обещанием их заботы.

Алиса вздохнула, вынужденно соглашаясь на предложение: иного выбора нет. Решетка щелкнула, вставая на место.

Звуки вернулись вместе с чужим храпом. Замигала лампочка за дверью, впуская в щель жёлтую полосу света. Алисе хотелось биться головой о стену и выть волком от безысходности.  Но вместо крика из горла вырвался истеричный смешок. Смириться? Нет, ни за что! Она в лепёшку расшибётся, но найдёт способ спасти дочку.

Когда еда закончилась, он двигался долго, усердно, то и дело, останавливаясь и принюхиваясь, и раз за разом выбирал направление. И почуял-таки запах еды. Затем детёныш упорно толкал лапами и мордой странную пыльную штуковину, через дырки которой и чуял съестное. Наконец штуковина с глухим звуком поддалась и упала вниз. Лапы заскользили туда же, но детёныш удержался, зацепившись когтями. Затем к стене присосались крохотные перепонки, и он с облегчением плюхнулся на пол. Тут же засопев, поводил мордой в разные стороны и отправился к манящему запаху пищи.

- Буська, кис-кис. Буська, ну где же ты спряталась?

В голосе Алисы помимо воли проскальзывали нотки паники и злости. Как достала проклятая кошка!.. Всё норовила сбежать из квартиры. К тому же исхудала до ужаса, а кошачьи глаза, жёлтые, такими большими стали, что смотреть тошно.

А Алиса ведь и корма лучшие ей покупала, и молочко в миску с утра, да колбаску вкусную клала. Сама не съест, всё ей отдаст – полосатой Буське. Вот же тварь неблагодарная. Уж сил и терпения нет... Алиса вымыла пустые блюдца. Скрипнула половица, она обернулась. Дочка на инвалидной коляске въезжала на кухню.

- Кушать будешь, родная? Я блинчики напекла.

Виталина слегка кивнула. А вот равнодушное выражение бледного и худенького личика так и не изменилось.

Дочка молчала уже полгода – с аварии, в которой погиб Матвей, и вся их счастливая семейная жизнь в один момент испарилась.

Пришлось переехать из элитной квартиры в Богом забытую хрущёвку, бросить учёбу и устроиться копирайтером в частную фирму – с возможностью работать на дому. Пособия Виталины, которое Алиса буквально зубами вырвала, катастрофически не хватало не то что на жизнь, вообще ни на что. А тут и за квартиру платить, и лекарства покупать для дочери. Ведь надежда, что Виталина встанет, ещё оставалась, ибо причина инвалидного кресла и молчания - психологическая травма. Алиса ради этого шанса готова хоть в лепёшку расшибиться, не спать ночами и работать. Но пока что ничего из новомодных психологических методик не помогало. От лекарств, увы, тоже толку нет.

Вот Буська - единственное утешение дочери. Кошку та гладила – и пусть кривовато, но все же улыбалась.

… Кошка не вернулась домой ни сегодня, ни через три дня, хоть Алиса и оставляла на кухне открытым окно, не поленилась расклеить объявления и поспрашивать немногословных, вечно хмурых соседей и спуститься в сырой и вонючий подвал, на лестнице в который каждый шаг грозил обрушить прогнившие насквозь ступеньки.

Виталина грустила, с затаенной надеждой посматривая на мать, когда та заходила в комнату. Алиса вздыхала, читала дочке вслух сказки, но не находила слов, как предложить Виталине другое животное.

С первыми заморозками пришлось смириться, что кошка либо издохла, либо ещё что, но уже не вернётся. Окно на кухне закрылось, объявления на столбах и остановках размякли и истрепались под дождём и ветром.

Погрузившись в написание очередной статьи, Алиса не сразу услышала звуки из дочкиной комнаты. Прислушалась, вздрагивая, ибо за долгое время отвыкла от голоса Виталины. «Кушай, кушай, мой хороший», - произносили ласково и тихонько. Но в квартире ведь такие тонкие стены!.. Неужели дочка разговаривает с игрушкой? Сконцентрироваться на статье больше не удавалось. Алиса встала со стула и на цыпочках прокралась в коридор.

На коленях Виталина держала что-то странное, пушистое и в чёрно-белую полоску и, ласково приговаривая, одной рукой поглаживала его, другой же крошила сдобное печенье.

Слова замерли на губах. Алиса сначала подумала, что на коленях дочери игрушка, но эта игрушка пошевелилась и сцапала остренькими зубами крошки. Алиса прислонилась к дверному косяку, чувствуя слабость в ногах, уставившись в чёрные глаза-бусинки на морде игрушки, посмотревшие на неё так, как никогда не сможет посмотреть животное.

- Мамочка, - с улыбкой посмотрела на неё Виталина. - Знакомься, это Крокозебра.

- Что? - выдохнула Алиса. Задрожали губы, сердце забилось быстро-быстро.

Обычно на уговоры и угрозы Виталина не поддавалась, только больше хмурилась и надувала губы, но продолжала молчать. В глазах дочери блестели слёзы обиды, а сейчас…

С огромным трудом Алиса взяла это пушистое чёрно-белое нечто в руки, чтобы разглядеть поближе, и вынужденно пообещала Виталине оставить существо в квартире.

Руки вспотели, как спина и подмышки. Да что там! Всё тело Алисы покрылось холодным потом. Это чёрно-белое пушистое, странно пахнувшее нечто оказалось «мальчиком». Он настороженно смотрел ей в глаза, сопел, но не дёргался, давая себя осмотреть. Какой же уродец!.. Мутант, наверное. Пушистый, чёрно-белый, на когтистых лапах – перепонки, да чешуя. К тому же мордочка с ушами уж точно крокодилья, а не морской свинки, как показалось изначально.

- Где ты его взяла? - обессиленно спросила Алиса, опуская существо на пол, и оно тут же шустро прошмыгнуло под кровать.

- Крокозебра, мамочка, сам к нам пришёл. - Смотреть на улыбку дочери так приятно. - Он любит молоко и сладкое – прямо как я, - хихикнула Виталина. Алиса села на кровать. Голова от избытка информации и эмоций стала болеть, но как же хорошо слышать голос дочери после невыносимой полугодовой тишины.

После недели, наполненной радостным смехом Виталины, возобновившимся интересом к разукрашкам и книжкам, а также вкусняшкам, Крокозебра обрел статус домашнего питомца... Алиса не раз вспомнила свои взыгравшие нервы, когда не могла накормить ужином дочь пять дней подряд и пила валерьянку. Тогда не помогали ни печеньки, ни совместные игры, ни уговоры. А сейчас…

Но вот что смущало: Крокозебра больше в руки не давался, еду и ласку принимал лишь от Виталины. И прятался невесть где до самого вечера, возможно, за шкафом.

Отодвинуть громоздкий корпус, ещё советских времён, и посмотреть, что за ним, хрупкой Алисе не под силам. Она только вздыхала и смирялась с утверждением дочери, что Крокозебра своих не кусает.

- Только в постель не бери, - упёрла руки в бока Алиса. - Грязный ведь и скорее всего блохастый. Кто знает, откуда он приполз?

Крокозебра в ответ сопел и фыркал, словно выражал возмущение.

Через месяц Алиса признала, что он подрос и стал более, что ли, зубастым. Оттого готовить приходилось как на троих. Крокозебра уплетал только домашнее: корм для собак и котов за еду не признавал.

А однажды Виталина подошла и обняла её со спины. Алиса сначала завопила, перепугавшись, а потом от радости плакала и готова была кормить и баловать Крокозебру вкусняшками с утра до вечера. И неважно, что существо частенько собственнически, как мужчина, посматривает на дочь. Чёрт с ним, с животными такое иногда бывает….

Лечащий врач спрашивал, в чём секрет прогресса, какие применяют методики. И, чтобы хоть что-то сказать, Алиса неопределённо ответила: мол, кошка лечит.

А про себя думала, как потратит деньги, которые теперь можно не расходовать на лекарства. Даже работать Алиса стала меньше, а всё чаще с Виталиной во дворе гуляла.

Соседка-кошатница, баба Яфа, за спиной шептала не пойми о чём да косилась, но напрямую ничего не спрашивала, предпочитая носить всё в себе. А у Алисы при взгляде на катающуюся на качелях дочь губы сами собой расплывались в улыбке.

Скукоженная и неопрятная бабка Яфа частенько на глазах маячила и клюкой стучала, выискивая кошек возле мусорки: помимо своих домашних, прикармливала. Шептала: «Кис-кис». Да сколько ни ходила, не находила прикормленных, только объедки оставляла. На то гневно каркали с фонаря вороны, но странно: слетать вниз на трапезу не спешили.

Вскоре инвалидное кресло Виталины задвинули в угол за дверь и накрыли старым одеялом: даже если дверь откроют, его не видно.

За месяц Крокозебра вымахал – будь здоров, что та собака, и, появляясь, стучал по деревянному полу коготками.

Вскоре Алисе пришлось смириться, что с неопределённой породой этого полосатого существа разобраться так и не придется. Не будет ни ветеринарной клиники, ни даже фотографий на телефон, чтобы проверить через гугл, что это вообще такое. Алиса несколько раз укоряла себя: мол, что за глупости приходят в голову, но вот уже несколько раз кряду, как только появлялась очередная идея заснять странного зверёныша, Крокозебра словно читал её мысли и исчезал. Последующий молчаливый взгляд дочери был невыносим: столько там крылось разочарования, укора и обиды, что Алисе хотелось провалиться сквозь землю. Оставалось только идти на кухню и готовить, чтобы задобрить и дочь, и Крокозебру.

Обоюдно с Виталиной решили, что вместо домашнего обучения она пойдёт в ближайшую школу. Как же радовалась дочка, когда покупали школьные принадлежности, рюкзак и обновки!.. «Может быть, и мне тоже восстановиться на заочном?» - мечтательно думала Алиса. Сейчас, слава Богу, в жизнь пришла действительно светлая полоса.

Алиса находила деньги везде, куда бы ни пошла: в магазине, на остановке, даже в почтовый ящик кто-то подбросил пятьсот рублей. Деньги словно падали с неба: её статьи на бирже раскупались - и каждое новое предложение оплачивалось всё дороже.

«Может, на море съездить?» - предавалась мечтам Алиса, помогая с математикой Виталине и вздрагивая, ёжась, когда лодыжек касался своей шёрсткой Крокозебра.

- Ну, как? Подружилась с кем-нибудь в школе? - ласково спрашивала дочку и слушала, как Виталина с улыбкой рассказывает о детях в классе, принявших девочку на удивление тепло и дружелюбно.

- Так, может, их к нам на твой день рождения пригласить, а, дочка? Как считаешь?

Виталина отложила ручку в сторону и, нахмурившись, ответила:

- Конечно, мамочка. Я буду очень рада, только чтобы не поздно.…Наверное, Крокозебре это не понравится.

- Тогда  организуем праздник в кафетерии!

- Правда?! - Виталина посмотрела с такой надеждой и радостью, что Алиса кивнула, и дочка, вскочив со стула, крепко её обняла.

Ночью Алиса спала тревожно, обдумывая последующие траты, и то ли снилось, то ли на самом деле Крокозебра всю ночь провел подле её постели.

День рождения отметили в детском кафе с размахом – позволил щедрый аванс от нового заказчика. На удивление, пришёл весь класс. Сколько было шума, смеха и подарков!

Домой разъезжались на маршрутках или на такси. Вышли с Еленой, матерью Насти – одноклассницы Виталины. На одной остановке, оказалось, живут, совсем рядом, только улицу перейти. По пути женщины разговорились. Дружелюбная Елена тоже хотела попробовать себя в копирайтинге, просила дать пару советов…

- Есть у меня одна книжка, пособие для чайников, так сказать. Могу дать почитать…

Виталина с Настей бежали впереди, хихикая.

- Дочка, солнышко, принеси книжку для тёти, на моём столе лежит! - крикнула Алиса.

- Сейчас, мамочка! - крикнула Виталина в ответ, вбегая в подъезд, в котором не было домофона, а деревянная старая дверь постоянно скрипела.

- Я с тобой, - не спрашивая, Настя побежала наперегонки по бетонным ступеням наверх.

- Подожди здесь, я быстро, - сказала Насте Виталина, оставляя её за дверью квартиры.

Настя же, ведомая любопытством, последовала за подругой.

- Брысь, Крокозебра, - ласково отпихнула Виталина в сторону зверюгу, пробираясь к столу. - Потерпи ещё чуть-чуть, я тебя тортом угощу, - потрепала по голове питомца. Крокозебра замурчал, засопев от удовольствия.

- А ты не говорила, что у тебя есть домашнее животное! - недовольно произнесла Настя, переступая порог комнаты.

Крокозебра зашипел и с рыком бросился из-под ног Виталины к непрошеной гостье.

- ААА! - в ужасе закричала Настя, взвизгнула и неловко упала на пол. – Помогите!!!

Крокозебра рычал, щёлкая пастью, пережёвывая откушенный мизинец Насти.

Преодолевая панику, сглатывая мерзкий комок в горле, Виталина оттащила в сторону Крокозебру, ухватив за шёрстку. В глазах стояли колючие слёзы. Крокозебра же фырчал и сопротивлялся, непонимающе посматривая на девочку.

- Беги, Настя, - выдохнула Виталина. – Я, я…

Настя люто глянула, до озноба по коже, затем поползла и, медленно поднявшись на ноги, с воплем выбежала из квартиры.

- Ну, что же ты, Крокозебра, натворил! - всхлипнула Виталина, а Крокозебра заскулил и пристыженно завилял хвостом, заглядывая девочке в лицо, ничего не понимая. Ведь он же её защитил от чужачки, как и должно…

Алиса, задыхаясь от паники, уселась на скамейку, ноги подкосились, и сердце чуть не разорвало грудную клетку. Елена рвала и метала, вызывая полицию и скорую, орала, посылая Алису куда подальше, не скупясь на маты. Все соседи вовсю глазели из окон. Да что там! На скандал смотрел весь дом. Настя ревела, прижавшись к матери.

Боже, да что это она расселась. Нужно что-то делать, иначе всё усугубится. Шатаясь на ватных ногах, Алиса ввалилась в квартиру. Хотелось крикнуть на дочь, но разве та виновата.

- Запомни, родная… - и озвучила вспыхнувшую в голове идею о кошаке, взятом с помойки в дом.

- Где Крокозебра? - спросила, озираясь по углам.

- В шкафу. Я заперла его там - в наказанье.

- Ох, дочка, вот что ты должна будешь сделать…

Виталина заплакала, поглядывая на Алису так затравленно, что той тут же захотелось передумать, но она не могла…

Действовать пришлось быстро. Растолченное снотворное было примешано к молоку и с тортом скормлено Виталиной Крокозебре.

- Кушай давай, я же обещала тебе торт.

Девочка погладила Крокозебру по голове, а он смотрел с невыносимой тоской, словно что-то чувствовал. Виталина едва сдерживала рыдания: то, что она делала, неправильно. С Крокозеброй нельзя поступать так! Только не с ним, с лучшим другом! Отчаяние душило, она зажмурила глаза, скрывая слезы. Отключаясь, Крокозебра фыркнул и, булькнув, опустил голову прямо в блюдце.

Алиса написала записку водителю маршрутки, дала Виталине деньги и старую сумку, в которую положили Крокозебру. Затем Алиса высадила дочь из окна на задний двор, ещё раз повторив, что делать.

«Отдашь сумку водителю маршрутки, скажешь, чтобы оставил на конечной остановке. Не бойся, родная, всё будет хорошо».

Едва дочка скрылась за мусорными баками, в дверь позвонили.

Солидного вида участковый, высокий и крупный, с запавшими глазами, тяжко ввалился в квартиру. Огляделся, причмокнул, поставил портфель на пуфик и сказал, прямо как выходец из советских фильмов:

- Ну, что, гражданочка, с вашим инцидентом будем делать, оформлять или ещё как решим? - оценивающе оглядел Алису с ног до головы, как корову на рынке.

- Оформляйте, - со злостью ответила Алиса, чувствуя, как жгуче к щекам приливает краска.

- Пишите свои показания.

Участковый протянул ей лист и ручку. Алиса выгнула бровь, возмущённо спросив:

- Зачем? Я же только что всё рассказала.

Участковый хрюкнул и отпил чая, который щедро сдобрил сахаром, даже всё шоколадное печенье, что им с Виталиной хватало на неделю, умял за обе щеки. Обжора.

- Пишите, гражданочка, - участковый зевнул, - пишите, - и вдруг, словно по-приятельски, добавил, плотоядно посматривая на её грудь в полупрозрачной кружевной блузке, не переодетой с праздника: - Сами же понимаете, что уличный кошак, отхвативший Насте Аксёновой палец и тут же сбежавший в окно, уж больно смахивает на ваши, хм, женские фантазии…

Алиса стиснула губы – и, со злостью давя ручкой, начала строчить. Хрен ему в зубы, пусть не верит, доказательств-то уже нет.

Мать Насти уехала с дочерью на скорой, но до сих пор в ушах стояли её гневные, крикливые угрозы. И всё бы ничего, но муж Аксёновой имел связи в горисполкоме, что уж точно не могло привести ни к чему хорошему.

Она выпила валерьянки и помешивала какао для Виталины. Заплаканная дочка упорно молчала, только вернувшись, раз спросила:

- Мамочка, а Крокозебра точно не пропадёт?

- Не пропадёт, он уже большой мальчик. Всё с ним будет хорошо, - выдавила из себя натянутую, нервную улыбку и погладила дочку по волосам, машинально отмечая, что они гораздо жёстче и темнее, чем прежде. О чём тут же забыла.

Ночью обеим снились кошмары. Виталина стонала и всхлипывала. Алиса же тонула в грязной и вонючей воде, захлебывалась и задыхалась, но, как только пыталась выбраться на берег, пальцы соскальзывали с влажной глины.

Такой сон предвещал беду. Алиса убедилась в этом ещё тогда, когда перед страшной аварией приснилось, что вся их семья тонет в болоте, а выбраться удаётся только ей с Виталиной.

Ирина убрала все обереги, защищающие её. Подчиняясь шёпоту, приходившему каждую ночь, шёпоту, заставившему её нарушить жизненные принципы, убрала даже сушеный можжевельник, положенный под постель.

Вороний глаз – подарок тётки Алёны, цыганки, у которой она двенадцать лет назад снимала жильё. Суеверие Ирины началось из-за неё.

Учёба в другой стране превратилась в одиночное плаванье, заставив чувствовать себя домашним псом, которому, чтобы выжить, необходимо стать матёрым волком.

И она выжила и смогла выучиться, получить красный диплом и престижную работу, вопреки недругам и болтовне, что не получится, вопреки и всем бедам назло.

С тех пор суеверия прочно вошли в её жизнь, став образом жизни и мыслей.

Пол вечером мыть нельзя, а от сглаза и против плохих людей его необходимо протереть отваром полыни. Зеркала напротив кровати – запрет.

Это табу, строжайшее, теперь нарушено, и даже полотенце с зеркала снято.

Ирина жила точно во сне. Ночами пропадала, а на пляже появлялась лишь ранним утром, когда солнце ещё не взошло, потому что Артём и Татьяна сказали – для них много солнца вредно. Кожа чувствительная. И она верила.

Чары, порча – как ни назови, окутали девушку, подчинив её волю, и она покорно, не отдавая себе в том отчета, шла по воле судьбы. Но, как говорят: судьба переменчива.

… Вечер наступил слишком быстро. В восемь пятнадцать солнце скрылось за горизонтом, растворившись в полуночно-синем небе.

Резкий гудок – и Ирина ушла, захватив сумочку-клатч на цепочке… Девушка уверенно села в чёрный, тонированный «хаммер».

Дом культуры построен ещё до войны. Здание слегка обновили, покрасили и отштукатурили, поставили пластиковые окна. Но внутри всё осталось, как прежде. Длинные коридоры и высокие потолки. Высокие лампы и тени, спрятанные возле узких окон и таящиеся за мебелью и у карнизов.

В окна солнце не заглядывало: под ними вытянулась аллея кипарисов и туи. Брат и сестра Ижевские прятали здесь секретную комнату – глубоко под подвалом, в катакомбах. Здание принадлежало им, поэтому ничего не менялось уже много лет.

В узком переулке «хаммер» развернулся и подъехал к центральному входу. Двери машины раскрылись. Вышел Артём, в белом дорогом костюме, затем девушки в платьях. Татьяна в ярко-алом. Ирина – в кофейном, коротком и облегающем похудевшую фигурку.

Поднявшись по белым ступенькам, они зашли внутрь.

Артем, улыбаясь, отдал билеты кассирше, заставив её слегка покраснеть, словно молоденькую девицу. А Татьяна вела Ирину вперёд, держа за руку.

Цокот тонких высоких шпилек утонул в зелёной ковровой дорожке, сменившей гладкую черно-белую плитку. В воздухе слегка пахло духами, оставленными тонким шлейфом женщинами, здесь присутствующими.

В зелёных бархатных креслах наблюдать за происходящим на сцене очень удобно.

Музыка, лёгкая, мелодичная, убаюкивала. Ирина сидела, полностью подчинённая ментальному контролю Артёма. Он приобнял ее, посылая импульсы через кожу. Камень на лодыжке Ирины пульсировал в такт мерному биению её сердца.

Артём посмотрел на золотой ролекс, затем обменялся со сестрой всё понимающим взглядом, напоминая: скоро, когда в небе появится молодой лунный серп, а созвездие Большой Медведицы будет хорошо просматриваться под опредёленным углом, всё свершится. Настанет их время.

Он обвёл взглядом полный народа зал: «И ведь никто не догадывается, что всё это – фасад, декорации для игры. Моей игры – и Татьяны. На кону слишком многое».

Всё обыденно. Дворец культуры, классическая музыка, скрипки и нежно певучая виолончель. Ансамбль исполнял Ночную серенаду. Музыка словно жила в ночи, наполняя собой концертный зал. Артём видел слёзы на глазах Ирины – играли проникновенно. «Что ж, стоит потерпеть ещё чуть-чуть, немного боли – и наслаждение будет ярче».

Он гладил Ирину, всё легче касаясь обнажённых плеч кончиками пальцев. Мурена на его лодыжке пульсировала. Только знающие люди, способные видеть тонкие сферы, могли разглядеть, как через поры его кожи сочится жёлтый яд – наркотик, действующий на людей, превращая их в послушных рабов.

«А всё-таки сложно было сломить её, слишком недоверчивая и дикая, хорошо, что Татьяна всегда соображает в такие моменты. Не зря говорят: всё гениальное - просто. Стоило только заставить её принять маленький обработанный подарок – и всё, её сны захвачены. Теперь только подталкивая, заставлять верить мне и желать меня всё больше».

Татьяна отвлекла его от раздумий, толкнув локтем в бок.

Концерт давно закончился. Практически все разошлись.

Ирина умиротворённо спала. Татьяна окинула девушку презрительным взглядом,  замечая бледную кожу, осунувшееся лицо и круги. Хватит ли её энергии? Доволен ли будет Он? Такие вопросы вертелись в её голове.

Брат взял Ирину на руки, словно ребёнка во взрослом, не по возрасту, платье.

Незамеченными они покинули зал, спустились в туалет, а там, минуя раковины у стены, сняли плитку с трещиной. Зеркало скрылось в стене, открывая ход в секретную нишу. Узкие винтовые ступеньки. Напротив них – дверь, чёрная, как ночное небо перед бурей. Повернули гладкую ручку; щелкнул, открываясь, замок, и они вошли.

Время наступало на пятки, а ещё многое предстояло успеть.

… На лицо капало что-то холодное, стекая по щеке. Разлепила налитые свинцом, непослушные веки. Темно. «Пить… Не могу больше». Ирина с трудом поднялась. Сжала волю в кулак, стиснула зубы, собралась: я выберусь, выберусь. Сознание плавало, как в тумане, но кое-что она вспомнила. Опасность, чьи-то лица, от Ижевских надо держаться подальше. Подсознание настойчиво тормошило её, но Ирина всё никак не могла вспомнить. Сомнения сковали душу, но она шла ощупью, выставив руки вперёд.

Вскоре девушка ощутила под руками то, что можно назвать дырой в стене. Проем, идеально округлый, пульсировал белоснежным неземным искрящимся светом.

Здесь ещё холодней.

Резкий звук – глянула на потолок. Мгновение превратилось в вечность. Замерла при виде колючего взгляда Артёма, наблюдающего за ней с потолка.

Мужчина перевернулся в воздухе, сполз по стене, точно паук.

И опять Ирину пронзило жуткое чувство нереальности происходящего.

Артём встал рядом, сжал ей щеки и посмотрел в глаза. Взгляд жёсткий. Куда делась его былая нежность? Волосы он завязал в «хвост». Затем стал снимать, как горный снег, белоснежную рубашку – плавно, играючи, соблазнительно, всё так же буравя взглядом, затем потянулся к ремню. Опять скрежет, но Ирина не могла отвести взгляда от него. Зачарованно наблюдала, как он раздевается, оставаясь полностью обнажённым.

В призрачном свете тело Артёма, казавшееся ожившей мечтой, напоминало скульптуру… Лёгкий скрип по полу, едва ощутимый. Кто-то подошёл к нему сзади. Он не обернулся. Судя по нему, для него всё идёт как надо... Оглядываться не потребовалась. Ирина поняла. Татьяна. Легкий аромат французских духов, тонкий и едва ощутимый, влекомый призрачным ветерком, обвеял комнату. Артём безучастно спросил у сестры:

- Ты готова, милая?

- Готова, - громко сказала она. Ирина, дрожа, смотрела, как Татьяна снимает яркий, словно спелая вишня, короткий халат, обнажая великолепную фигуру.

Артём и Татьяна окружили девушку, не давая сделать шаг назад, слишком быстрые, улыбающиеся. Улыбкой голодных пираний.

Татьяна за спиной Ирины обнимала её за плечи, затем протянула над ними ладони, которые Артём обхватил. Всё. Ирина пропала. От ужаса дрожали ноги, заплетался язык, но она всё-таки спросила, после чего голос полностью отказал ей, словно его отключили:

- Что вы делаете? Зачем я здесь?

Они промолчали, улыбаясь всё так же хищно. Голод и нетерпение отразились в их холодных, блестящих глазах.

Наклонили головы, стали целовать лицо, шею Ирины – медленно, обжигающе горячими, оплавляющими кожу губами. Целовали, а Ирина от боли извивалась угрём, но не могла вырваться. Силы снова покидали её.

«Помогите кто-нибудь!» - кричала душа, а из горла не вырывалось ни звука.

Она сопротивлялась, пыталась царапаться и оттолкнуть их, но не могла, всё было напрасно: тело больше её не слушалось.

Падая в черноту, она увидела нечто ужасное. Татьяна замерцала, её татуировка горела жёлтым огнём и точно ползла под кожей. Артём замер на миг, ожидая, и вот - его мурена тоже зажглась ослепительно-ярким, чёрным свечением.

Они отпустили Ирину, которая упала на пол.

Дребезжание, звук приближения чего-то большого, громоздкого, гулкий топот  словно слоновьих шагов, заставили Ирину зажать уши, она плакала, чувствуя себя одинокой и потерянной, чувствуя, что её конец близок.

Артём и Татьяна встали бок о бок, переплели пальцы, поддерживая друг друга. Обнажённые и прекрасные.

Воздух застыл. Гул, казалось, замер. Время остановилось, а Татьяна, чьё тело превратилось в нечто прозрачное и мягкое, прильнула к телу Артема, поглощённая им затем. Артём тоже начал меняться. Его голова увеличилась, распухая, чернея, а кожа и спинной хребет запульсировали, обрастая чешуёй и плавниками.

Когда Ирина открыла глаза, из последних сил сопротивляясь смертельному обмороку, она увидела гигантскую мурену, из открытой пасти которой стекала слюна, зловонная и прозрачная. Не выдержав, девушка закричала, когда тварь приблизилась:

- Нет!!! - и попыталась, отползти назад. Мурена настигла её через пару секунд. Хвост больно шлёпнул по ногам, и шипение, лишь отдалённо напоминавшее человеческий голос, сказало ей:

- Ползи в дыру, а не то…

Девушка потеряла сознание.

Мурена, помогая себе плавниками и длинным хвостом, подобралась, наклоняя голову ровно настолько, чтобы перекусить девушке трахею и утолить раздирающий двуликое тело непереносимый, мучительный голод. Насытиться кровью, ощущая во рту угасающий пульс, чтобы вытащить душу и отдать её Ему, ждущему в тоннеле.

Резкий звук заставил мурену отпрянуть, заскрести плавниками, отдаляясь назад, к дыре, в безопасность. Двуликое сознание в одной твари почувствовало: в их логове чужак.

Шаги, быстрые и едва ощутимые, резкий свет фонаря. Мурена завыла, уловив дымный запах ладана и можжевельника. Свет фонаря ослепил белесые глаза мурены. Её пасть щёлкнула, пытаясь дотянуться до фонаря.

Мужчина, в светлых вылинявших джинсах, взмахнул кадилом, добавляя дыма. Мурена опять завыла. Она уже решила скрыться в провале, как незнакомец вытащил нечто округлое – свет фонаря заиграл на резных золотистых гранях.

- Нет!!! - жалобно завыло чудовище.

- Да! - закричал мужчина, приближаясь к мурене и заставляя её посмотреться в золотистое венецианское зеркало.

Чудовище хотело отвернуться, но мужчина опять взмахнул кадилом, заставляя вдоволь надышаться дымом. Заставил замереть и потерять ориентировку в пространстве.

… «Ну, мать твою, это надо видеть!» - подумал Леха Кудрявцев, когда мурена открыла глаза и посмотрела в зеркало.

Её плоть почернела, глаза окаменели, рассыпавшись в пыль, чудовище жалобно било хвостом, плавники покрыла слизь, и тело стало крошиться, как мрамор. Чудовище пыталось убежать, и Лёха не стал его догонять, зная, что оно погибает.

Подняв Ирину с пола, закутав её в свою кожаную куртку и бросив через плечо, он понёсся по зеркальному, гудящему, точно улей, полу, а зеркало пола и потолка медленно рассыпалось на части, осколками падая в трещины появившейся под ногами пропасти.

Он бежал по коридору, затем по лестнице, ведущей к потайному ходу, – наружу, наверх, где Алексея ждал лучший друг, работавший в городском музее.

Парень вышел через подвал, выбрался наконец-то к солнцу, осветившему бледное, покрытое потом лицо. Чёрные густые волосы слиплись, под глазами виднелись круги.

- Лёха, ты всё же вытащил её! - облегчённо сказал Никита. - А я-то и не верил.

Двадцатилетний парень напоминал «ботаника». Тощий, высокий, в очках, полная противоположность плотно сбитому, мускулистому Алексею.

- Спасибо тебе за помощь. Вот - забирай и можешь вернуться в музей, - сказал Леха, отдавая Никите старую, чудом уцелевшую карту и зеркало.

- Пригодились? - только и спросил Никита, садясь во взятую напрокат «ауди».

- Без зеркала я бы пропал, а карта в точности повторяла маршрут, ведущий в подвал. Там же я нашёл комнату, - честно ответил Алексей и посмотрел на часы.

Никита только кивнул, подумав: «А россказни деда не были выдумкой. В здании культуры и вправду все эти годы происходила необъяснимая чертовщина. Говорят, там ночами слышались жуткие вопли». Лёгкий холодок прошёлся по коже, заставляя волоски приподняться по стойке смирно. Как хорошо, что дед никогда не сжигал архивы, не выполняя приказы руководства. Как хорошо, что он был таким любителем старины, а не то страшно предположить, что могло бы случиться». Никита покачал головой: думать о том, с чем пришлось столкнуться Лехе, ему не хотелось.

Было полпятого утра. Город спал, а Алексей быстро мчался по безлюдным улицам, направляясь в гостиницу «Абсолют». Он надеялся, что Ирина ничего не вспомнит и ему не придётся ничего объяснять. «Сможет ли эта хрупкая девушка выдержать всю правду?» Он всё же надеялся, что сможет.

Высаживая Никиту возле музея, где тот работал сторожем, одновременно учась на заочном в вузе, Алексей попрощался, поблагодарил друга ещё раз. Гостиница ждала его. И, только когда Ирина уже благополучно лежала в его номере, он позвонил её матери и Кате, сказав, что всё в порядке.

Днём лучшей наградой Кудрявцеву стала улыбка Ирины, тёплая и нежная, и слова:

- Лешка, ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть.

Он долго держал её в объятиях, нежно целуя родное лицо. Долго держал за руки, успокаивал, зная, что теперь всё будет хорошо. И пусть его будущая жена практически ничего не помнит. Оно и к лучшему. А к суевериям и приметам у него теперь совсем другое отношение.

… Катя и мать Ирины, Надежда, фактически спасли Ирину. Если бы не тот единственный звонок поздно ночью, когда он был в ночном клубе. Звонок, изменивший всё. И слова, что холодным льдом осели в желудке.

- Лешка, с Ириной беда, приезжай, - сказала Надежда Петровна.

И он почувствовал, что нужен, и бросил все, чтобы приехать сюда.

Матери Ирины приснился дурной сон, она обратилась к соседке этажом ниже, к белой ведьме – Лидии. Женщина посмотрела фото Ирины и сказала всё, как есть, всё, что увидела. На вопрос, как спасти её, ответила:

- Только любящее сердце, венецианское зеркало, храбрость и сила духа спасут её.

Эти слова послужили основой к действию.

«Не забыть поблагодарить Лиду», - подумал Алексей, сидя возле спящей Ирины, держа её за руку и боясь оставить одну.

Распахнутое на третьем этаже окно приносило в комнату бодрящий ветерок близкого моря, а также пронзительный крик чаек, запах готовящейся еды, слабый запах пыли и цветов, росших под самими окнами – расцветших магнолий и сладких роз.

Реальность умиротворяла, произошедшее казалось сном.

Но он будет помнить. Он теперь всегда будет осторожен.

- Всё будет хорошо, Ирина, - ласково сказал ей, целуя в щёку. - Я теперь всегда буду с тобой, котёнок.

Алексей улыбнулся, посмотрев на исхудавшее любимое лицо. Ирина выглядела подростком. «И этой женщине, что я так давно люблю, уже тридцать. Пора ей самой становиться матерью, а не играть с другими детьми, как ребёнок, пора взрослеть. Вот только придёт в себя, сразу потащу под венец».

После таких мыслей на душе Алексея потеплело, а солнце, заглянувшее в комнату, осветило его лицо, словно давая своё благословение.

Боль объяснила: как бы происходящее ни выглядело – всё это реально.

Камешек пробудил воспоминания.

… Пляж. Раннее утро. Солнце встаёт над горизонтом. Вода чистая, хорошо видно каменистое дно. Полотенце, на нём карта крымского полуострова. Красивая черноволосая незнакомка и высокий мужчина. Его зовут Артём…

Всё. Резкая боль смела осколки картинок, ранее составлявших тридцать лет её жизни. Вспомнились мама, подруга. Яркой вспышкой промелькнуло смуглое лицо улыбающегося Алексея... Любимого…

Сознание меркло, но и падая на пол, она только думала: «А как я сюда попала? Как долго я здесь нахожусь?» Бессилие, пустота. Плеснуло тьмой перед глазами… Холодно на чёрном зеркальном полу.

«Дорога сюда чересчур утомительна», - подумала Ирина, за потрёпанную ручку подкатывая к высокой двери чемодан. «Колхозная» - название улицы заставило хмыкнуть.

Ветер растрепал её короткие тёмно-русые волосы, пыль вместе с чёлкой прилипла к вспотевшему лицу. Раннее утро. Солнце едва поднялось, растапливая тёмное небо малиновым, с оттенком тёплого золота.

Подруга, Катя, устало посмотрела на мать, поднявшую руку позвонить.

Звонок донёсся из-за двери трелью соловья. Приезжие замерли, берясь за чемоданные ручки, забрасывая стоящие до сих пор на земле сумки на плечи.

Скрип далёкой двери. Быстрые шаги. Дверь открылась, вот и светловолосая хозяйка дома.

«Приму душ и сразу приду в себя, а потом на пляж и наконец-то окунусь в море. О, скорее бы», - подумала Ирина, внимательно осматривая свой временный дом.

Дорога в плацкартном вагоне сильно измотала её. И билеты достались с трудом, и  места оказались боковыми, возле сортира. Да ещё компания крутых парней-бузотёров…

Выйдя из душевой кабины, расположенной во дворе, она поспешила за угол и нырнула под кружевную шторку, завешивающую дверь.

Собрав пляжную сумку, приезжие сразу же отправились на море.

Катя с матерью приезжали сюда уже не впервые. Теперь прихватили и Ирину. Подруги работали преподавателями физкультуры в универе. Трудовой год выдался тяжким, и обеим хотелось отдохнуть.

Шли мимо рынка, где народу было не протолкнуться и хватало людей, идущих на пляж нагруженными тяжёлой поклажей. Ирину позабавил мальчишка лет семи, тащивший громоздкого зелёного крокодила.

Катерина не озиралась по сторонам, она просто спокойно шла вместе с матерью. А Ирина запоминала маршрут, заинтересованно рассматривала старые, ещё довоенные дома, узкие улочки, высокие заборы и гаражи.

- Скоро набережная, а там и пляж. Смотри внимательно, - нарушила тишину Катя, обращаясь к Ирине. - Развлечений здесь хоть отбавляй. Ночные клубы в городе, а здесь – кафешки, аттракционы и прочие прелести. Наслаждайся, подруга. Оторвемся по полной, - доверительно и негромко договорила она, косясь на мать.

Пляж у морского порта оказался платным. Билеты выдали на целый день.

Подул, шелестя листьями, ветер, принёс свежий запах близкого моря. Ирина наслаждалась. Катерина тоже, а её мать, напротив, смотрела вокруг безразлично.

За поворотом, возле зелёной веранды, располагался сам пляж. Асфальтированная дорожка закончилась, и ноги в шлёпках погрузились в жаркий песок.

Расстелив полотенца и положив на них карту крымского полуострова, а заодно синий пляжный зонт, вся троица вскоре устроилась на песке и наслаждалась мороженым. Вода стояла в сумке, чтобы не нагрелась на солнце.

- Говорят, море холодное, - сказала Ольга Аркадьевна.

- А мы всё равно окунёмся, да, Катька? - бодро предложила Ирина.

Катя выглядела усталой, круги под глазами и посеревшее осунувшееся лицо говорили, что девушка провела бессонную ночь.

- Ага, и воду заодно попробуем.

- Вы, барышни, как хотите, а я посплю, - сказала Ольга Аркадьевна и легла на живот, подложив под голову полотенце.

Девушки улыбнулись и дружно поднялись, пробираясь среди отдыхающих к зовущему зеленовато-голубому морю. Ирина посмотрела наверх: солнце было таким ослепительно-ярким, что жгло глаза, а небо низким и голубым, тёплым, уютным.

«Как хорошо, что я сюда приехала. Как хорошо, наконец, быть свободной и отдохнуть».

Море и правда оказалось холодным.

- Всё дело в течении, - подтвердила Катя. – Ничего, Ирина, позагораем, не беда. Такое здесь редкость. Пара дней – и всё наладится, - хлопнула её по плечу шутя и побежала. Ирина бросилась догонять подругу, разбрасывая песок на полотенца, расстеленные возле самой воды, и смеясь над маленькими детьми, которые бегали по песчаной кромке у воды нагишом.

Вскоре, подруга легла загорать, Ирина присоединилась к детям – поиграть с ними: её кипучая натура требовала постоянно двигаться.

Ровно в час пополудни они покинули пляж.

Отдых проходил легко и спокойно вплоть до злополучного дня, когда жильё у хозяйки дома сняли мать с дочерью из Белоруссии. Они-то и предложили отправиться вместе на городской пляж номер один, за чертой города.

Встав в шесть утра, компания женщин дружно села в жёлтую маршрутку, где уже, несмотря на ранний час, находились люди. Весело трещало радио, ему бодро подпевал водитель, мужчина лет сорока пяти, с белозубой улыбкой и приятным загорелым лицом.

Сегодня их ожидали мелкие неприятности. Ирину предупредил сон: в дырявой коробке копошились мыши. И зря она не повесила плетёные обереги на двери. Мать подруги не разрешила устраивать, как она выразилась, такое безобразие.

Ирина ещё раз посмотрела на билеты подруги, её матери и свой. «Всё. День будет испорчен», - подумала Ирина. И оказалась права.

Автобус остановился, и они прямиком потопали на пляж. Раздевалки и туалета нет, а под ногой галька, а вдали – морской простор, без защитной сетки и буйков.

В такое время людей мало, поэтому дружная компания расположилась у самой кромки воды. Море бушевало. Волны ходили ходуном. На небе то и дело появлялись волнистые тучи. Ирине плавать не хотелось. Они с Катей дружно лежали на полотенцах, греясь на солнце, а Катька практически погружалась в сон.

Крик боли разбудил Ирину, Катя вскочила, узнав голос матери.

- Моя рука, - простонала мать Кати. Плечо было слегка поцарапано. Но красная кожа, покрытая волдырями, словно от химического ожога, выглядела плачевно.

- Мама, что случилось? - спросила Катя взволнованно.

- Медуза ужалила. Я поскользнулась, выходя из воды, оцарапалась о камни.

Пришлось горе-путешественникам ехать в больницу. Платная поликлиника находилась в противоположной части города Белое здание, унылые стены. В регистратуре с них содрали приличные деньги. Ольга Аркадьевна хмурилась и стонала от боли. Её бледное лицо покрывал пот.

Пока Ольгу Аркадьевну осматривал доктор, девушки ждали в коридоре. Через полчаса она вышла.

- Аллергия. Ах, если бы мы раньше пришли. Всё было бы не так плохо. Плавать мне запрещено. Вот и отдых, девочки мои, вот и весь отдых. - Она вздохнула, затем натянуто улыбнулось. – Ничего, похожу на процедуры, а вы пока отдохнёте без меня.

Катя обняла мать.

Говорят, что после чёрной полосы всегда следует белая, но, видимо, не в этот раз.

Ночь опять прошла в один миг. Тревожные сны чередовались, а на заре Ирина отчетливо услышала резкий крик ворона. Она проснулась, тупо уставившись в потолок.

В комнате темно. Серый, слегка пробивающийся сквозь плотные серебристые шторы свет рисовал на стенах причудливые фигуры, придавая привычным вещам размытые, загадочные очертания.

Она услышала, как Катя простонала во сне, затем проснулась, кажется собираясь идти в туалет. Девушки встали и пошли вместе. Как оказалось, у подруги – расстройство желудка. Пляж, море – на сегодня всё отменяется.

Ирина сжала пальцы в кулак. «Вот блин». Катя тихо сказала:

- Ирина, ты меня извини.

- Ты же не виновата. Это всё акклиматизация. Стресс и всё такое. Со мной могло то же самое произойти. Природы ещё никто не отменял, - сказала Ирина, бодро пытаясь улыбнуться. Сухие губы не слушались.

Полчаса провалялись в постели не в силах уснуть, затем Катя сказала:

- Ну не могу я тебя мучить. Сходи на море, развейся. Знаю, как оно зовёт.

- Точно не против? - обрадованно переспросила Ирина.

- Точно. Иди, собирайся. А с матерью я сама поговорю.

Ирина вскочила освобожденной из клетки птицей, собралась минут за пятнадцать и побежала первая из приезжих, кто снимал здесь жильё.

Солнце только поднялось. Воздух бодрил прохладой… Короткие джинсовые шорты, белая маечка оттеняли смуглую кожу девушки. Чистые волосы ерошит ветер. Тишина. Улица пустая, фонари едва успели погаснуть.

Бабка с пустым ведром перешла дорогу. «Вот клюшка старая, теперь неудачи жди. Всё равно пойду», - подумала девушка, разворачиваясь и выбирая другую дорогу, что обходила рынок и на пятнадцать минут длинней. «Ничего, главное – обойду».

Улыбалась солнцу и шла по узким улицам вдаль. Ухнула, улетая в парк, сова; серебристая чайка, сидя на заборе, высматривала остатки еды в переполненном доверху мусорном контейнере. «И всё-таки дурной сон мне приснился, и сегодня среда», - помотала головой, решив не расстраиваться, Ирина.

Подходя к морю, увидела серый песок, почти пустой пляж. Лишь лазурная вода сияла, отражая лучи солнца. Крупные следы чаек избороздили лентами песок – вот кто, значит, здесь настоящие хозяева… Расстелила полотенце ближе к воде – так вещи будут на виду, хотя ценного ничего не брала, да и зачем? Она же ненадолго… Побежала по берегу, согреваясь и дыша полной грудью чистым морским воздухом. Боязливо зашла в воду, потихоньку ступая по мелководью. Ноги привыкали, становилось приятно. Решилась – и бултыхнулась в воду. Хорошо! Вода бодрила. Полный штиль, и виднеется дно, пара прозрачных медуз плавает возле сетки.

Накупавшись, Ирина намазалась солнцезащитным кремом и прилегла  согреться. Натянув на голову кепку, не заметила, как заснула. Приятный мужской голос разбудил её:

- Девушка, вы нас не сфотографируете?

Повернулась, щурясь на солнце.

- Что, простите?

Он улыбнулся. А она всё смотрела.

Высокий, худощавый. Волосы, золотистые, точно спелая пшеница, выгорели, белея слегка у висков. Квадратное решительное лицо, нос с горбинкой, сетка морщин возле холодных, колючих, зелёных глаз… Улыбнулся, и ощущение враждебности пропало. Он протягивал фотоаппарат, а она слегка покраснела, смущаясь, как девчонка. И тут же взяла себя в руки, видя его уже потеплевший взгляд:

- Конечно, давайте.

Поднялась, приняла чёрный «Кэннон», исподтишка разглядывая незнакомца внимательнее. Красные шорты. Длинные ноги, тонкие светлые волоски на сильных руках.

Он повернулся, приглашая жестом девушку, в узком модном купальнике.

Ирина мельком рассмотрела его лодыжку и татуировку чёрной, как ночь, мурены, злобно скалившей острый зуб. Не удержавшись, спросила:

- Стильно, а почему именно мурена?

- Ах, это…

Мужчина не ответил – подошла девушка, высокая, тонкая, гибкая, как пантера. Чёрные волосы переброшены через плечо. Кожа, фигура – само совершенство. А лицо – мечта скульптора. Впрочем, и внешность её спутника тоже эффектна. Кто они? Пара? Одёрнула за бредовые мысли. Какое тебе дело-то? Щелкай и не суйся в чужую жизнь.

Они встали возле самой воды. Девушка обняла его за плечи. Улыбнулась кокетливо, небрежно – зато как!.. Привыкла, небось, ловить восхищённые взгляды. Рост – метр семьдесят, может, выше – оценила Ирина на первый взгляд. Наверняка модель.

Впервые Ирина позавидовала чьему-то росту.

Да что с ней такое? Это всё мужчина. Он так на неё действовал. Смотрела на него во все глаза, любопытство горело в крови, как пламя. И что-то странное происходило с ней, неопределённое. Она внутренне отмахнулась, продолжая смотреть на него.

- Артём, - представился он вскоре. - А это Татьяна, моя двоюродная сестра.

Она сразу почувствовала облегчение. Значит, не жена.

Улыбнулся чисто голливудской улыбкой, а Татьяна спросила:

- А вас, девушка, как зовут?

- Ирина, - ответила она, глядя в блестящие чёрные глаза Татьяны. Кажется, девушка совсем не загорала: нежная кожа напоминала слоновую кость.

- Очень приятно, - сказал Артём и так посмотрел на неё!.. Восхищённо. Ирина смутилась. Лестно… Впервые за столько лет.

Ей стало очень приятно, что такой видный мужчина ни с того ни с сего обратил на неё внимание… А потом они пригласили её переместиться к себе, под зелёный, с белой полоской зонт. Ирина, не задумываясь, согласилась.

Развеяться хотелось давно, а пара выглядела располагающей и очень надёжной.

Пока Артём доставал билеты для поездки на «банане», Ирина успела познакомиться с Татьяной поближе. Девушка была очень обаятельной и тонко, умело шутила, а так бы не каждый смог. Ирина оценила. С умными, интересными людьми она и предпочитала общаться. Артём с сестрой заинтересовали её.

Постепенно натянутая холодность и природная осторожность Ирины дали трещину, и, когда Артём подошёл к ним, девушки уже смеялись.

- Поехали с нами? - внезапно предложил он. - Места ещё есть.

Ирина согласилась.

Поездка оказалась увлекательной. Берег оставался далеко позади, море захватило их со всех сторон. Они курсировали вдоль всего побережья. Ирина наслаждалась видами, брызги воды падали ей на лицо. Она смеялась и чувствовала какую-то лёгкость.

Ровно в одиннадцать новые знакомые собирались покинуть пляж. Таня спросила:

- Увидимся завтра?

Девушка кивнула. Она посмотрела на часы, задумавшись: время протекло незаметно. «А Катька-то волнуется, Ольга Аркадьевна, наверное, рвёт и мечет». Представив эту картину, девушка быстро собрала вещи и ушла домой.

- … Ты так отдалилась Ирина, - сказала Катя, глядя, как подруга рассеянно крутит странную, зеленоватую каплю браслета на тонкой, золотой цепочке, змеёй обвившей её лодыжку. На вид подарок был дорогим.

«К чему бы Ирине брать его у совершенно незнакомых людей? Неужели подруга влюбилась?» Лишь это могло объяснить её странное поведение. Ранние походы на пляж, поздние возвращения. Дорогие вещи и это платье кофейного цвета. Оно явно стоило гораздо больше, чем их зарплата и отпускные вместе взятые.

- Отстань, - отмахнулась Ирина, словно от надоедливой мухи. - Ты сиди вместе с матерью, а в мои дела не лезь. Я развлекаюсь.

- А куда ты сегодня собралась? - спокойно поинтересовалась Катя, завязывая длинные чёрные волосы в «хвост».

- Мы с Артёмом и Татьяной идём на вечер классической музыки в доме культуры. Ты, надеюсь, не против? - ледяным тоном спросила Ирина, посмотрев подруге в глаза. Её взгляд был странно мутным.

«А не наркотиками ли балуется Ирина, или здесь всё гораздо серьёзней? Придётся её отпустить, хотя Лёшка просил удерживать до последнего. Да смогу ли я, когда она такая! Вот приедет Лешка и со всем разберётся», - подумала Катя, наблюдая, как бледная, несмотря на загар, подруга смотрит в окно.

… В подвальной комнате темно. «Напоминает коробку? Гроб, узкий и длинный?» - думала Татьяна, входя с Артёмом и держа пару чёрных, как смоль, свечей.

В темноте мужчина увидел, как глаза девушки заблестели, отливая серебряным, металлическим блеском, а зрачки исчезли. Артём посмотрел на неё, улыбаясь, лениво, расслабленно, поймав её взгляд глазами, похожими на чёрный, расплавленный обсидиан.

- Ты уверена? - спросил он её.

- Да, - чувственно прошептала она. - У Ирины сильная энергетика. Она идеальна. Тринадцатая жертва закроет круг, и мы наконец-то обретём бессмертие. Правда, любимый? - спросила, подходя ближе к Артему, снимая с него чёрный бархатный халат и  сбрасывая его на зеркальный, холодный пол.

Артем склонил голову, жёстко целуя в губы двоюродную сестру, такую молодую.

«И это женщина, разменявшая седьмой десяток?» Но и ему, по человеческим меркам, давно уже перевалило за сотню лет… Тринадцать смертей сильных или невинных женщин каждые семь лет продлевали им жизнь, но сегодня особая ночь. Последняя жертва замкнёт жертвенный круг и поднимет их на следующий уровень.

- Приближённые самого принца Тьмы! Хорошо звучит, да, любимая? - обратился Артем к сестре, лаская её кожу, нежно целуя мочку ушной раковины.

Холодный зеркальный пол стал ложем для любовников… Фальшивые имена, постоянные разъезды, новые города, поиски. И каждый год всё начинать заново. Пятьдесят лет верной службы Ему. Сегодня – их ожидала награда.

Свечи так и остались незажжёнными, но, чтобы видеть, тварям, выглядевшим как наипрекраснейшие из людей, свет не нужен.