Серия «Сказки старого Стамбула»

41

Легенда о Шахмеран

Читая за завтраком последние культурные новости Стамбула наткнулась на заметку — на улицах города установили 34 фигурки существа по имени Шахмеран, символа, пришедшего из Мардина, фигуры простоят до августа, после чего будут проданы, а деньги пойдут на образование девушек в рамках благотворительного проекта.

Задерживаюсь на новости, разглядываю фотографии.

С экрана на меня смотрит непонятное существо, с огромными глазами на красивом лице, грация нелепой на первый взгляд фигурки завораживала.

Легенда о Шахмеран Сказка, Авторский рассказ, Рассказ, Писательство, Проза, Мифические существа, Легенда, Пятничный тег моё, Текст, Продолжение следует, Длиннопост

Фото с новостного портала www.sozcu.com.tr Одна из тех самых фигурок Шахмеран

Глаз зацепился за странное слово — Шахмеран, явно не турецкое, от него веяло чем-то древним, а еще чем-то горьким, и — непонятно отчего грустным.

Поисковик Гугла выдал какую-то неинтересную общую информацию — человек-змея, легенда какая-то старая там вроде была, сейчас символ Мидьята, и вроде как дом существа был там, где сейчас стоит крепость.

Чем дальше, тем непонятнее. И моя любопытная душа требует внести ясность, причем немедленно.

Руки сами собой набрали телефонный номер, друг ответил почти сразу:

— Привет, чего трезвонишь с утра пораньше?

— Привет, вопрос есть — ты же из Мидьята родом, ты знаешь, что такое «Шахмеран»?

— Уууу, Нат, ты где это раскопала? — друг удивился, — это же наше, курдское. Старая как мир легенда о получеловеке-полузмее, змее-султане. Ее в Мидьяте каждый знает. «Маран» — это так раньше змей называли, а «шах» — правитель. А Шахмеран — не кто иная, как правительница змеиного царства.

— Будь человеком, В., расскажи легенду, — ерзаю от нетерпения я.

Друг засмеялся:

— И откуда ты только это все находишь-то, я легенду о Шахмеран последний раз в детстве слышал, когда бабушка мне сказки сказывала.

— Ну пожааалуйста, — упрашиваю я.

— Ладно, будет тебе сказка, — слушай…

***

Сотни лет тому назад в окрестностях Мидьята, глубоко под землей, в дивном саду, жила Шахмеран.

В саду, где никогда не увядали цветы и не заканчивались фрукты, Шахмеран жила счастливо и сыто. Каждый угол ее прекрасного сада был украшен драгоценными камнями, а змеи любили свою повелительницу и чтили ее.

Однажды вышло так, что бедный юноша Джашиб, собирая хворост, нашел полный меда колодец и позвал своих друзей, чтобы они помогли донести мед до деревни. Обвязавшись веревкой, Джамшиб вынес на поверхность много меда, но друзья, пожадничав и не желая делиться с ним его же находкой, решили бросить его в колодце.

Сказано — сделано. И когда Джамшиб в очередной раз спустился вниз, они сбросили веревку, по которой он поднимался, забрали мед и ушли.

Напрасно Джамшиб звал на помощь — ни одна живая душа его не слышала. Потеряв всякую надежду, он сел, поджал ноги и бездумно уставился в пол колодца, думая о скорой смерти. Но внезапно увидел тоненький лучик света, который пробивался из-под земли сквозь отверстие не больше ушка иглы.

Джамшиб достал нож, расковырял дырку побольше, и, набрав побольше воздуха, отчаянно шагнул навстречу неизвестности.

И глазам его предстала удивительная картина — необыкновенной красоты сад, в котором цвели многочисленные цветы, били фонтаны, а посреди этого великолепия ползали сотни змей, которые, увидев незваного гостя, уставились на него и зашипели.

На резном троне у изголовья самого большого бассейна сидела большая белая змея с головой женщины. Увидев Джамшиба, она сказала:

— Добро пожаловать, человеческий сын. Не бойся нас, ты здесь гость.

Это была Шахмеран, царица змей.

Сначала змеи принесли Джамшибу угощение, и Шахмеран расспросила его — кто он, и для чего пришел в их край. Джамшиб рассказал все как было, и Шахмеран расстроилась, сказав юноше:

— Люди никогда не ценят доброты. Ради своих интересов, ради выгоды, они готовы причинить другим вред. Ты можешь остаться здесь, пусть это место будет твоим новым домом.

И Джамшиб остался, и несколько лет провел в змеином царстве рядом с Шахмеран.

Но шли годы, и сад Шахмеран стал для Джамсаба золотой клеткой. Уже не радовали его ни явства, ни журчание фонтанов, ни рассказы змей. Все чаще и чаще жаловался он своей покровительнице:

— Я скучаю по дому, Шахмеран. По родине, по матери о отцу, по братьям. Словно я заперт в золотой клетке, словно жизнь моя проходит мимо.

И Шахмеран в конце концов растрогалась:

— Возвращайся домой, — сказала она Джамшибу, — но о том, что видел здесь, никому не рассказывай. Людям незачем знать о моем царстве и его богатствах, ни к чему это. И — так как ты прожил с нами долго, ты сам изменился. Ты жил со змеями, купался со змеями, и твоя кожа в воде уже выглядит точно как наша, так что никогда ни перед кем не купайся и не ходи в хамам. Люди злы и завистливы.

Джамшиб дал слово, что никому и никогда не расскажет о мудрой царице змей, и покинул подземный сад.

Долгие годы жил он потом среди людей — не нарушил данного Шахмеран слова.

На ту беду, правитель Мидьята тяжело заболел, и самые мудрые доктора не могли найти лекарство от той болезни. Лишь один старый врач долго качал головой, а потом сказал:

— От этой болезни одно лекарство — плоть Шахмеран. Найдете царицу змей — спасете своего повелителя.

И придворные стали искать кого-то, кто знает, где живет Шахмеран, и никто не мог дать ответа. Но нашелся один ученый муж, посвященный в тайны неба и земли, но польстившийся на людское золото, обещанное за рецепт лекарства. Он сказал:

— Тот, кто жил с Шахмеран, становится похож на змею и в воде имеет змеиную кожу. Неужто во всем Мидьяте нет такого человека?

Тогда визирь велел всех жителей Мидьята отвести в хамам, там-то и увидели Джамшиба, покрывшегося змеиной чешуей от прикосновения воды.

— Либо ты скажешь нам, где живет Шахмеран, либо мы будем тебя пытать. — сказал ему визирь.

Джамшиб сначала не проронил ни слова, но плоть человека слаба, и под пытками он сдался — и показал дорогу в подземный сад.

Шахмеран поймали, вытащили из колодца и притащили во дворец. Когда она увидела Джамшиба, то грустно посмотрела на него:

— Получается, и тебе нельзя было верить… Я знала, что люди ненадежны, но думала, что ты другой, ведь тебя же тоже предавали…

— Меня пытали, — прошептал Джамшиб, — я не смог выдержать пытку.

Шахмеран, смирившаяся со своей участью, печально сказала:

— Я в тебя верю, Джамшиб… Я дам тебе еще один шанс, чтобы ты стал хорошим человеком. Смотри не упусти его. Если мне все равно не жить, то я открою вам тайну. Бланшируйте меня в глиняной посуде, накормите султана. А воду пусть выпьет визирь, и станет мудрым. Тот же, кто съест мою голову — умрет. Тебе, Джамшиб, я велю съесть свою голову, это будет твоя расплата за предательство.

И охрана убила Шахмеран.

Мясо ее приготовили в глиняной посуде, и накормили султана. Визирь хотел мудрости и выпил воду, а Джамшиб, сгорая от стыда за свое предательство и малодушие, сам протянул руку к голове, желая умереть.

Но Шахмеран обманула.

Визирь, выпивший бульон, умер в муках, так отомстила Шахмеран за то, что он пытками вынудил Джамшиба нарушить данное ей слово.. А Джамшиб выжил — и получил всю мудрость Шахмеран, которая жила в ее голове.

Султан отдал место визиря мудрецу Джамшибу, и Мидьят не знал более справедливого и честного визиря. Но в глубине души его всегда жила боль.

Добрыми делами и помощью людям он пытался загладить свою вину перед Шахмеран.

А змеи — змеи до сих пор не знают, что Шахмеран мертва. А если узнают, то пойдут и обрушат города на головы людей, что посмели убить их мудрого правителя.

***

— Ну, как тебе легенда? — спросил друг, закончив свой грустный рассказ.

— Красивая и жестокая. — Мне действительно стало очень грустно. Такая добрая и такая несчастная Шахмеран, умирающая из-за предательства и алчности.

— Не грусти, — друг уловил минорные нотки в моем голосе, — поеду к своим в Мидьят, привезу тебе килим с Шахмеран, пусть тебя охраняет. В Мидьяте на каждом шагу Шахмеран, росписей много с ней, изделий разных. Ладно, я работать побежал, увидимся!

Легенда о Шахмеран Сказка, Авторский рассказ, Рассказ, Писательство, Проза, Мифические существа, Легенда, Пятничный тег моё, Текст, Продолжение следует, Длиннопост

Традиционное изображение Шахмеран на блюде, фото из сети

Он кладет трубку, убегает по делам, а я спешу за компьютер, чтобы записать для вас эту старинную легенду о мудром существе и людской алчности и слабости.

PS. Новости читала я, друга пытала тоже я, литературно излагала легенду опять я, так что тег "Мое". А чуть позже легенда о Шахмеран вдохновила меня сделать нечто красивое, но про это уже в следующем посте.

Показать полностью 2
21

Чинара Мехмета Курача

На площадь Чемберликташ в Стамбуле обычно приходят, чтобы посмотреть колонну Константина.

Удобно — побродил по Султанахмету, плавно перетёк в цистерну Феодосию, а по пути в Нуросмание заодно и колонну поглядели.

Ну или инстаграмно приезжающий на фоне мечети Гази Атик Али Паша трамвай заснять можно.

Мечеть эта — не самая популярная в Стамбуле, и в обычные туристические маршруты не входит, стоит себе, фоном для трамвая да колонны.

Я смотрю на ее невысокие, жмущиеся к куполу минареты; мимо нас с мечетью по своим делам движется разноголосая толпа, вечерний воздух тянет с Босфора прохладой, гремит подъезжающий к остановке трамвай, к моим ногам прилетает оборвавшийся с ветви молодой резной лист чинары.

Лист чинары…

Время плавится, сворачивается в узлы, дрожит под ногами земля, что потревожена быстрым ходом современного городского трамвая; подергивается серым маревом небо, и в силуэтах набежавших туч видится мне призрачный, давно срубленный старый платан, что почти пятьсот лет стоял во дворе мечети. Под этим-то платаном в 1910 году проживал свою маленькую, неприметную, словно улетевший с дерева листок, жизнь, человек по имени Мехмет Курач…

***

- Эфенди, присядьте вот тут! — фотограф суетился, расставляя напротив старого Мехмета треногу с мудреным квадратным ящиком, и Мехмет качал головой, не понимая, как он может быть полезен такому модному господину с таким невиданным аппаратом.

Слово «эфенди» царапнуло, обожгло.

Старик привалился к стене неказистого домика и подумал про себя: «Какой я эфенди…»

Но господин фотограф обещал ему мелкую монету-куруш, если он, Мехмет, согласится неподвижно посидеть возле дома; куруш был не лишний, тем более что и делать ничего не нужно — все равно он бы сидел тут и без всякого куруша, так почему нет?

Домик, уставший, кособокий, как и его хозяин, дрогнул и печально скрипнул дверью, когда старик оперся о хлипкую стену его.

Мехмет испугался, как бы тот не повредился — сил чинить ветхий, умирающий домик у него не было.

Сил больше вообще ни на что не было.

-Эфенди, я буду готов через пять минут! — фотограф все крутил свой мудреный аппарат, и Мехмет прикрыл усталые, полуслепые свои глаза, чтобы не слезились на солнце.

«А солнце все такое же, как и сорок лет назад...», — пронеслось в его голове, — «И весна такая же. А я вот стал совсем стариком...»

Казалось бы, ведь только вчера приехал он в Ташлитарлы из Афьона?

Приехал не один, с красавицей-женой, искал лучшей доли. Он был хорошим куафёром и в его заведении всегда была очередь, чтобы выпить чая да аккуратно подстричь бороду, и его радовали и смех, и задорная толчея из молодых людей, что творилась перед дверями его заведения.

Окрыленный первыми успехами, он не замечал того, что красавица-жена тратит деньги не по средствам, что все чаще и чаще задерживается она на улице, зубоскаля с прохожими и его же клиентами, и очень скоро дело его, с таким трудом начатое, обанкротилось.

Напрасно просил он жену вернуться обратно в Афьон — опьяненная столицей женщина не желала возвращаться в сонный патриархальный городок.

— Я останусь погостить пока что у тетки своей матери, поезжай один, — женщина не желала более говорить с ним на эту тему.

Что ему оставалось?

И он уехал один, какое-то время жил в Афьоне, ждал, а когда понял, что ждать нечего — вернулся в Стамбул, надеясь увести жену за собой, образумить.

Но она уже жила с другим мужчиной.

Нерадостно встретили Мехмета в домике в Ункапыны бывшая жена и её друг.

При воспоминании о той встрече старый Мехмет поморщился и тяжело вздохнул, как вздыхает человек, у которого снова разболелась от непогоды давно вроде бы затянувшаяся рана. Вспомнились ему обидные слова, что бросил ему в лицо жестокий стамбульский щеголь в новеньком истанбулине — она теперь моя, уходи.

И он ушел.

Но куда ему было идти?

О возвращении в Афьон он даже не думал — от одной мысли о том, как будет ругать его мать и вся родня, противно сосало под ложечкой. Мать же говорила, мать же предупреждала его — куда ты, в столице и без тебя много куафёров, не ходи в Стамбул, не вози туда жены…

Он остался в Стамбуле.

Сначала работал на фабрике по производству коробок, но она тоже разорилась и Мехмет снова стал безработным. Бесцельно бродил он вокруг Ункапыны, не решаясь зайти в новый дом жены, глядя на нее лишь издали, и однажды забрел в мечеть, у ворот которой порой просил милостыни.

Как ни странно, в мечети его не погнали — дали тарелку жидкой чорбы да предложили поработать за еду, он согласился.

С тех пор дни Мехмета сливались в один — он сначала помогал местному муэдзину, потом сам стал муэдзином, призывал на молитву правоверных мусульман, а по вечерам подметал двор мечети от осыпающихся листьев старого пятисотлетнего платана, в стволе которого и устроил себе временное жилище из обломков досок за неимением лучшего.

Но правду говорят — нет ничего более постоянного, нежели временное.

Года текли своим чередом, давно умерла его бывшая жена, нищала некогда могущественная Османская империя, а он, Мехмет, врос в Стамбул вместе с корнями своего дерева.

Дерево защищало от непогоды, согревало уставшее, совсем уже дряхлое тело его своим живым, природным теплом, и порой во сне Мехмет видел себя листиком — маленьким зеленым листом платана, что вот-вот оторвется от материнского дерева и, подхваченный ветром, улетит туда, где больше не придется думать ни о тепле, ни о пище, где будет лишь Свет, подобный тому, что падал в мечеть на закате дня…

— Эфенди, не двигайтесь! — голос фотографа прервал размышления старика, задремавшего было в теплых лучах золотого весеннего солнца. Он открыл глаза, и пристально, как ему объясняли, начал смотреть в черное окно ящика на треноге.

- Отлично, эфенди, вот, держите, — фотограф положил в черную, морщинистую, будто кора дерева, руку старика кривенький, потертый куруш.

И Мехмет Курач улыбнулся беззубой улыбкой, представляя, как купит себе на этот куруш стакан жирного, сладкого молока.

***

— Ханым-эфенди, вы едете? — кто-то резко вырывает меня из мыслей окриком, работает локтями, залезая в подошедший трамвай.

Я растерянно отвечаю:

- Нет, спасибо.

В голове непроизвольно мелькнула мысль — надо же, я — ханым-эфенди.

Ноги сами пересекли дорогу и завернули во двор мечети.

Вот тут оно и было, всего лишь 114 лет назад.

Давно уже не растет в центре двора старая чинара, срубили;  и история не сохранила ни имени неверной жены, ни имени того, кто  вскружил голову молодой женщине.

Но если вы зайдете в Стамбульский музей живописи и скульптуры в районе Топхане, то найдете там маленькую картину, на которой во дворе мечети Гази Атик Али Паша растет сквозь время старый платан, и смотрит сквозь века на нас с вами уставший Мехмет Курач, куафёр из Афьон, потерявший всё в Стамбуле времен заката Османской империи.

PS. Узнала я о фактах из жизни Мехмета из книги «100 деревьев Стамбула», если кому интересно, сама читала, сама переводила, сама писала рассказ, так что тег "мое".
Платан и чинара, к слову — это одно и то же дерево.

Чинара Мехмета Курача Авторский рассказ, Проза, Рассказ, Стамбул, История города, Турция, Городские легенды, Длиннопост

Архивная фотография Мехмета датирована 1910 годом, сделана Sabah&Joaillier.

Картина написана по этой фотографии, говорят, что писал ее Шекер Ахмет Паша, но у меня нестыковка — Али Паша умер в 1907. Если кто знает как же это все произошло с картиной — подскажите =)

Чинара Мехмета Курача Авторский рассказ, Проза, Рассказ, Стамбул, История города, Турция, Городские легенды, Длиннопост

Картина в стамбульском музее живописи и скульптуры

По традиции, моя тележка с историями - https://t.me/istanbuls_soul

Показать полностью 2
167

Лавка на Таксим

Если города старые, тысячелетние — в них живет своя, особая магия.

Я расскажу, но история будет длинной, и я не могу выкинуть из нее ни слова.

За мной!

Помнится мне такая же осень, как сейчас. Тоже был сентябрь, но мир потух, выцвел. Не зная, как дальше жить, как поступать, и находясь почти в отчаянии, я часами сидела на автовокзале Таксим, провожая взглядом автобусы и маршрутки. Пила дешевый кофе из пластиковых стаканов, ждала… Чего? Сама не знаю, но в центре Таксима выключенная из жизни я все же хоть немного ощущала себя живой.

Стамбул хмурился, поливал дождем, и даже яркая обычно крыша «Хафиз Мустафы» у начала площади казалась облезлой и безрадостной, а красный трамвай, что поворачивал за угол — нелепым пережитком прошлого.

— Дочка? — ко мне подошел нестарый еще мужчина лет пятидесяти, — ты чего тут?

— А чего? — резко сказала я. Говорить не хотелось.

— Ты каждый день тут, по много часов все сидишь, сидишь, — он подсел рядом, — ждешь кого?

Незнакомец пах специями и апельсинами.

— Уж точно не вас, — огрызнулась я. Порой непосредственность местных жителей раздражала.

— А я вот там вот работаю, и все смотрю, как ты сидишь, — продолжал он, словно не видя моего настроения. Куртка у тебя яркая. Пойдем ко мне в лавку, угощу нормальным чаем.

Конечно, злилась я про себя.

Это же Стамбул, тут всем до всего есть дело. Тут в каждой лавке чай и балаган, тем более центр. Не надо было вылезать в центр, сидела бы себе дома, завернувшись в одеяло, и не было бы этого диалога, и мужика этого с нелепыми усами щеткой тоже бы не было.

Но дома стены давили, заставляли думать о плохом.

— Не понравится чай — уйдешь, ты совсем замерзла. Лавка-то вон, напротив.

Хоть какое-то разнообразие, думала я, шагая через площадь рядом с мужиком.

Аптека, мелкий магазин, камень с цепью на тротуаре, он открывает дверь.

Магазин назывался пошло и по-туристически: «Лавка Аладдина». Угу, конечно, одни Аладдины, джины, хафизы, султаны и прочий колорит.

Мужик торговал лампами.

Нелепыми марокканскими светильниками, из кучи осколков, клея и дешевого стекла. Никогда их не любила. Слишком пестрые, вычурные.

Не мои.

— Дочка, не знаю что там случилось, — сказал он, неся чай, — но знаю, как делаются эти красивые светильники. Показать?

Да уж, красивые, думала я, букой глядя на дождь за окном. Мой нечаянный знакомый включил свет. В холодном свете одинокой лампочки множество плафонов казались облезлыми серыми птицами, висящими под потолком.

На руки прыгает пестрая кошка.

— Не гони, — сурово сказал мужик, — она не к каждому идет. Смотри, — он подвинул мне поближе пепельницу, — берется прозрачная стеклянная форма. Можно побольше, можно поменьше. Можно под свечу, а можно и под лампу. Рисуется или открывается схема узора, а хочешь — делай из головы. Обмазываешь клеем, и вперед. А пространство меж ними бисером, вот так…

Он брал из тарелки темные стекла, клеил их на клей, приговаривая — вот синий, а рядом красный, будет гореть, будет красиво, а я думала — что я здесь делаю? Зачем смотрю на эти большие руки, которые тискают куски битых стекол, пачкают их клеем.

— Попробуешь? — большие руки совали мне красный кусок стекла.

Мне в руки сунули округлый прозрачный плафон и пододвинули стеклышки.

— Ну, давай.

И вот тут я расплакалась. Навзрыд, как в детстве.

— Ээээ, дочка, жизнь она ж как эти плафоны, из кусков, сама собираешь, понемногу рисуешь картинку, занимаешь пробелы мелочами, бисером, но главное — этот вот большой узор. Ну-ка давай-ка склеим твою жизнь, чтобы сияла как звездочка на небе!

Шло время, а он все подливал мне чай. И я рисовала его портрет на страницах своего мятого блокнота, а он смеялся. И дождь барабанил, смывая с площади грязь и редкие листья. И было сухо, тепло и очень грустно и радостно. Грустно — от того, что никогда не будет как прежде, радостно — потому что вот новый узор. Может, он никому не понравится, но он нравится мне. И запах корицы и яблок, и горячий чай.

— Смотри, дочка, получилось, — он надел плафон на ножку с патронами, ввернул лампочку, — ну что зажигаем?

— Угу, — кивнула я.

Он зажег мой плафон, и вместе с ним включил все остальные.

Лавка больше не казалась мне убогой, она сияла как тысячи звезд. И сотни странных узоров светились, и мне вдруг стало тепло. И руки этого непонятного человека не казались больше грубыми, большими, а усы — щетками. И глаза под опадшими веками не были сонными. Передо мной сидел красивый мужчина, который умел склеивать из обломков новую жизнь. Этот мужчина смеялся, искренне, заразительно, а я смотрела на потолок, лампы — и на него. А он улыбался. И хотелось улыбаться в ответ.

— Вот так, берешь, и склеиваешь. И из любых обломков можно сплести пестрый узор. И твой узор — часть тех, что были до тебя. И часть тех, что придут после. Но у каждого свое сияние. Смотри как здорово смотрится вместе.

Метро давно закрылось, я ехала в такси, прижимала к себе ту самую лампу — подарок, не смей, не надо денег, просто больше не ходи на вокзал Таксим, не теряй себя. Делай свою жизнь узором. Почувствуешь одиночество — включай лампу! И темнота рассеется.

Вспоминала в такси что он говорил. Люблю инжир. Чай. Хороший кофе.

Дома я включила лампу и впервые за долгое время выспалась. А после работы снова приехала на Таксим, сжимая в руках чай, пакет с инжиром…

Вот остановка, вот пересекаю площадь, вот этот дом.

Аптека, мелкий магазин, камень с цепью.

Салон сотовой связи.

Дом закончился.

— "Лавка Аладдина"? — женщина из магазина смотрит на меня странно, — а вам зачем?

— Я бы хотела… хотела… — слова чужого языка путаются в голове, — хотела сказать спасибо. Чай принесла хозяину. Инжир.

— Милая, да вы ж опоздали, вы где это вычитали? В путеводителе какого году? «Лавка Аладдина» тут была, да только давно было, еще мой отец от деда магазин не наследовал. Вы не местная, наверное не знаете… Это в 1955 было, в ночь с 6 на 7 сентября. Погром тут был страшный, их тогда вот всех и… И как его, Тугруле… Он же местным был, хоть и грек, здесь родился… Лампы все собирал, все твердил, что этот город как сборище огней. Любил всех… Коты тут жили, старые, приходили с округи, он любил их, ухаживал. Сколько лет-то прошло… А его тут вот и убили, и жену, и детей… Мы хоронили их потом. А вы кто? — взгляд ее стал настороженным.

— Я вчера была там, там, — сбивчиво говорила я, там, в лавке, там хозяин, он такой, руки большие и уши, и смеющиеся глаза, и волосы смешные, он… Вот! — Я показываю портрет в блокноте.

— Он! — тетка закуривает, — бисмиллях иррахман иррахим! Он, что же…. — она вскидывает руки. — А вы кто? Вы плохо говорите по-турецки, я вас не понимаю, — тетка исчезает в магазине, я остаюсь на площади. Льет дождь, но мне не холодно.

Меня дома ждет лампа. И меня ждет мой город. И я сама часть этого странного города, между Европой и Азией. И я смогу сплести обломки, оставленные мне судьбой, в новый узор.

Каждый день я иду домой, зажигаю лампу, рассевающую тьму. И слышу голос:

— Из любых обломков можно сплести пестрый узор. И твой узор — часть тех, что были до тебя. И часть тех, что придут после… Пусть он будет красивым. Почувствуешь одиночество — включай лампу! И темнота рассеется.

Каждый год седьмого сентября я прихожу на автовокзал Таксим.

Не выбрасываю уже давно не модную, старую, красную куртку.

Приношу каждый год инжир и чай.

Верю, что однажды я услышу голос:

— Ну что, дочка, получилось? Выпьем чаю?

Лавка на Таксим Авторский рассказ, Рассказ, Городские легенды, Стамбул, Мистика, Городское фэнтези, Проза, Сказка, Длиннопост
Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!