Жду новый пост

Серия «Мои рассказы»

— Но я ведь в фильмах видел, да и читал когда-то.

— Глупости всё это, предрассудки. Мы приходим в разных обличиях.

— Это как? — удивился Пётр.

— Вот, например, к соседу твоему Витьке, смерть придёт в облике картошки. Он нижнюю дверцу гарнитура откроет, чтобы взять немного бульбы на борщ и в этот момент она заговорит.

— И за ним тоже?

— Конечно, ну а сколько можно водку-то жрать? Всё, хватит, пожил.

— Да...

— Ты, Петька, давай собирайся, дела свои порешай, в туалет сходи, а ночью, когда на небе зажжётся Альфа Центавра, я тебя заберу. Только не вздумай бежать, найду и порешу, понял? Спать ложись, как обычно. Так уж и быть, выпей для храбрости, я не против.

Пётр покорно кивнул и закрыл холодильник. Ватные ноги донесли его бренное тело до дивана. Он откинулся на спинку и заплакал. Слёзы сочились, застревая в седой бороде.

"Ну меня-то за что? — думал Петька.— Я ведь и нагрешить-то не успел толком. Не убивал, не воровал. А ведь мама узнает, плакать будет. Маму жалко, старая она совсем. Это ж беда, когда родители детей хоронят. Не буду больше пить и курить не буду. А вдруг смерть сжалится и не придёт? Вот прямо сейчас брошу".

* * *

Пётр лежал на диване и смотрел на пожелтевший от времени потолок. Свадебный костюм был слегка тесноват, брюки подсели от старости, а пиджак вышел из моды лет тридцать тому назад. Лицо Петра блестело как никогда. Он нашёл лезвия к бритвенному станку и даже намазался кремом. Ему хотелось достойно встретить смерть, да и в морге было бы неудобно перед людьми в худой-то одежде. Он даже новое бельё  надел, отыскав в шкафу старые запасы, которые ещё до развода покупала жена.

"А помирать-то страшно, — думал Пётр в ожидании смерти. — Может, даже и больно. Вот не могла она меня днём забрать? Лежи теперь и мучайся. Ладно, чё уж там, порядок у них, видимо, такой? Ну оно понятно, порядок должен быть во всём и даже в смерти. Да и бюрократию эту чёртову никто не отменял. У нас вон на земле, если надо какую-то справку получить, так все круги ада пройдёшь. Я уверен, что у них там такая же морковка. Чем они от нас-то отличаются? Пожалуй, схожу на кухню, может удастся с ней ещё раз поговорить. Потороплю".

Пётр прошёл на кухню, открыл холодильник и обратился к батону "Докторской": - Эй, смерть! Ты слышишь меня?

Ответа не последовало. В воздухе висела тишина. Было слышно, как в квартире выше бранятся соседи.

— Ты это, давай как-то побыстрее. Ну не могу я уже, морально выдохся тебя ждать. Не трепи мне душу, в конце-то, концов. Будь ты человеком!

Но в воздухе висела всё та же томящая тишина. Пётр вытащил колбасу и швырнул на стол.

— Я тебе сейчас покажу, как со мной шутки шутить!

Он взял большой кухонный нож и принялся втыкать его в колбасную мякоть. Через десять секунд батон превратился в месиво. Наконец, Пётр успокоился, вернулся в спальню и лёг на диван. В тишине раздался щелчок, сизый дым потянулся к потолку. Он курил и думал о детстве. Пётр вспомнил родную деревню и речку, на которой, будучи пацаном, ловил огромных лещей. Вспомнил дочку Катю, которую так и не видел после развода. Пётр думал о том, каким он мог быть хорошим и заботливым отцом для своей Кати.

Он лежал, а смерть всё никак не забирала его измученную ожиданием душу. Наконец, он уснул и наступила звенящая тишина, а бутылка водки, которая стояла на табуретке, так и осталась не тронутой.

— Прекрати, я прошу тебя.

— Не стоит так разговаривать со мной, Витенька.

Нет, он не спятил. Это существо, этого человечка со смрадным запахом изо рта, Витя называл мразь. Мразь сидела на его шее и свесив ножки непринуждённо вела диалог.

Витя заговорил с ней пять лет назад, утром, после юбилея по случаю пятидесятилетия. С тех самых пор мразь сопровождала его везде. Только ночью она пряталась под полом веранды или на чердаке.

— Не доживу до восьми. — сказал Витя. — жена остатки вылила, сердце шалит. Не дай бог, и вправду помру.

— Ты даже не пытался искать, слабак. Людка — баба хозяйственная.

— Брось. Прекрати. Дети проснутся, и она меня кончит.

Мразь не ответила, а лишь начала сдавливать голову Виктора ещё сильнее. Он застонал от боли.

— Стараешься, стараешься,  а ты даже спасибо не скажешь, — сказала мразь, покраснев от натуги. — Все вы люди такие.

— За что спасибо-то? Ты ведь мне жизнь загубила. Ты ведь отняла у меня свободу. Мразь ты конченая.

Витя заплакал от досады, словно пацан.

— Ладно-ладно, не бузи. Я ведь только для тебя и стараюсь. Мы ведь друзья, Витенька. Правда?

Витя смотрел в пол и молча курил несколько минут, потом провёл по волосам рукой и сказал: — Да, пожалуй, стоит сходить. Глядишь, до обеда и протяну.

В предвкушении пакости, мразь начала гримасничать и энергично потирать ладошки. Витя примял окурок, кашлянул и направился в спящий дом на поиски вина.

Он шёл по тёмному коридору, а мразь болталась на его плечах словно сосиска. Она кряхтела, сопела и изредка плевалась в разные стороны. В это утро он напился, впрочем, как и в следующее.

Шло время, а в жизни Виктора ничего не менялась. Он часто напивался и ругался с женой. Он пытался достучаться до близких, а его не хотели слушать, ругали, осуждали. Витя мечтал сорвать с себя мразь и растоптать её тельце ногами. Но не хватало у него духу и смелости.

В одно воскресное утро, когда дочка и сын ещё сладко спали, его мечта сбылась. Он избавился от мрази, избавился навсегда. Это случилось в просторном зале реанимации, окно которой смотрели на скопище ржавых железных гаражей. Инфаркт, быстрая смерть.

У мрази не было шансов, впрочем, как и у Вити. А потом были похороны: комья замёрзшей глины, холмик, усыпанный венками, запах рыбного пирога и лапши в столовой. А после, бесконечное одиночество в поле.

У мрази той остались братья и сёстры, которые по сей день продолжают портить жизнь людям. Есть среди этих людей счастливчики, которые смогли при жизни сбросить с себя маленькую мразь, но их мало. Вот такая печальная история произошла с Виктором.

Но в этот момент произошла другая странность, не менее странная, чем превращение Семёна Петровича в собаку. Тот самый конторский пёс Шарик, который до недавнего времени проживал в будке, оказался в кабинете Семёна Петровича. И не просто оказался, а уселся в мягкое кожаное кресло руководителя. Конечно, вы уже догадались, что разум Семёна Петровича переместился в голову Шарика. Иногда такое случается, и наука не в силах объяснить это явление. Семён Петрович сразу же понял, какая беда его настигла. Он попытался вызвать Таню, но вместо слов получилось только гавкнуть. Он впал в уныние, ведь жизнь закончилась в какие-то считаные минуты.

"Я же ведь на море в августе собирался, да и загранник мне менять уже нужно. Как же теперь жить-то? — думал Семён Петрович. – А моё любимое Шардоне? Ведь собакам не продают вино".

Семён Петрович принялся думать, за какие грехи его настигла такая участь, как вдруг в кабинет вошла Таня.

— Ой! — воскликнула секретарша и отпрянула назад. — Шарик?! А ты что здесь делаешь? Ох, не видит тебя наш Семён Петрович. Он ведь с тебя шкуру спустит, если узнает, что ты забрался в его любимое кресло.

— Таня! — закричал перепуганный Семён Петрович, но вместо слов получилось: – Гав!

— Хи-хи-хи! — засмеялась Татьяна. — Ну ты прям как Семён Петрович. Он, когда на нас кричит, здорово на тебя похож.

— Гав-гав! — прогавкал возмущённый Семён Петрович, а точнее, Шарик.

От такой наглости его просто разрывало от злости.

— Ладно, Шарик, повеселились и хватит. А ну, давай-ка проваливай отсюда, пока не вернулся Семён Петрович.

Шарик оскалился и начал рычать ещё сильнее.

— Ух, паразит, я сейчас позову нашего бухгалтера Валерия Александровича. Он найдёт на тебя управу.

Через минуту в кабинете появился Валерий Александрович, и теперь уже двое людей пытались согнать Шарика с кресла начальника.

— Р-р-р! Гав-гав! — скалился и гавкал Шарик.

— Ха-ха-ха! — разразился смехом Валерий Александрович. – Как же он на нашего шефа похож. Семён Петрович также на всех гавкает, если настроение плохое.

– Я тоже в Шарике признала Семён Петровича, — сказала Таня и улыбнулась.

Шарик по-прежнему скалился и рычал. Через полчаса в кабинете начальника собрались все сотрудники свинокомплекса. Они смотрели на бедную собаку, и каждый без исключения находил в ней сходство с Семёном Петровичем. Они толкали его шваброй, пытались выманить колбасой и сыром, но Шарик не поддавался.

— Батюшки! Семён Петрович! — донёсся с улицы женский вопль. — Что же это творится?!

Услышав возглас, толпа переместилась во двор именно туда, где находилась будка Семёна Петровича, а точнее, Шарика.

Перед работниками открылась следующая картина: Семён Петрович лежал на подстилке из соломы в своём дорогущем костюме, который намедни привёз из Италии. Лежал и громко рычал, охраняя большую говяжью кость. Остатки волос на его голове были взъерошены, а на густых словно малярная кисть усах висели засохшие кусочки каши.

— Бог ты мой! Умом тронулся! – кто-то воскликнул из толпы.

Слесарь Серёга сразу же вытащил смартфон и принялся снимать начальника, а бухгалтер Валерий Александрович попытался пойти на контакт, но кроме рычания, он ничего не услышал. Кто-то из толпы предложил принести каральку Краковской или молочную сосиску. Долго стоял коллектив рядом с Семёном Петровичем не понимая, как им поступить. Несмотря на то что Семён Петрович был тиран и абьюзер, они не хотели сдавать его в дурдом. Кто-то даже пустил слезу, увидев начальника в непотребном виде.

— Да его же прокляли, – сказала уборщица Светлана. — Тут невооружённым глазом видно, что это проклятье.

Секретарша Татьяна предложила привезти колдунью из соседней Берёзовки, чтобы она попыталась снять это чёртово проклятье. Народ сразу же согласился и было решено собрать для этого средства.

Наутро колдунья была на месте. Как и прежде Семён Петрович не подпускал к себе никого, рычал и кидался на людей, но вот от еды не отказывался, аппетит имел отменный.

– Вижу проклятье, — сказала колдунья, когда её подвели к будке. – Нужно торопиться, пока он окончательно не обратился.

Она разложила свои магические предметы вокруг будки и принялась колдовать. Семён Петрович рычал и гавкал, но постепенно его прыть начала спадать, а уже через минуту он вовсе замер и слушал монотонный голос колдуньи. Наконец, она сказала последние слова и сдула с ладони какой-то белый порошок прямо в лицо Семёну Петровичу. Он немного поморщился, а потом заплакал словно ребёнок.

— Простите вы меня, родные, — причитал Семён Петрович. — Я осознал и буду вас любить.

— Помогло! Спасли! Ух-ты! — слышались возгласы в толпе.

— Вы настоящие люди, — продолжал Семён Петрович. — Не бросили! Спасли! Да, я был тираном! Да, я кричал на вас без дела, но теперь я другой!

— Любим мы тебя, дорогой ты наш Семён Петрович, — сказал бухгалтер, Валерий Александрович. — Несмотря на то что кричишь, всё равно любим.

Толпа оживилась, и каждый начал признаваться в любви Семёну Петровичу, а через минуту прибежал Шарик и сразу же забился в свою будку.

С тех самых пор Семён Петрович больше не кричал на подчинённых. Ну разве что иногда, и только в исключительных случаях. Он даже приобрёл путёвки для коллектива и выписал премию на Новый год, а Шарику он построил новую комфортабельную будку с подогревом, и один раз в неделю лично для него покупал копчёную колбасу. Вот такая история приключилась в обычной Сибирской деревне. Хотите — верьте, хотите — нет. До встречи, мои дорогие читатели!

Вдруг на поляне я увидел огромную высохшую сосну с обугленной верхушкой.

"Ух ты, — подумал я тогда. — Стало быть, там живут лесные гномы? А что, если садануть в неё палкой?"

Уже через мгновение хворостина летела в дерево. Удар, и воздух наполнился гулом. Шершни, размером с финик, начали выползать наружу. Они не были похожи на гномов. Мне сразу же захотелось в туалет, и я сдерживал себя, чтобы не закричать. Странно, но они полетели в сторону Димки. Я хотел было предупредить его, но не смог, струсил.

Через секунду вопль разнёсся по лесу. Я видел, как Димка бежал сквозь бурелом, ломая всё на своём пути. Потом слышал голоса мамы и папы, а потом всё затихало.

Я сидел под сосной, обхватив голову руками, плакал и бился затылком о ствол дерева, пытаясь выбить страшные мысли. А когда не помогло, решил остаться в лесу навсегда.

— Мии — шаа! — закричала мама.

Наконец, мамин голос вернул меня в реальность, и я побрёл в их сторону. Когда я подошёл, Димка сидел на земле и всхлипывал. Папа держал в руке Димкин сапог, а мама с тревогой в глазах осматривала Димкину кудрявую голову. Повсюду валялись грибы и пустые корзины.

Через двадцать минут мы вышли на асфальт. От укусов в спину Димку скрючило. Солнце припекало и ему становилось хуже. Мы шли несколько километров до Борков, а потом отец повёз его в рай центр. Димка рассказывал, что папа гнал так, что старый Москвич мог просто взлететь, но, к счастью, не взлетел.

* * *

Димке уже сорок: у него седые виски и суровое лицо. Когда он слышит рядом жужжание, то обычно срывает с себя одежду и кричит: "Убери её, убери! Она на спине!" Иногда он боится мух и слепней.

Я тогда рассказал ему, что в старой сосне не оказалось гномов. Димка меня простил, потому что добряк и не умеет долго злиться. К сожалению, пакостить я не перестал. Наверное, это уже навсегда. Ладно, допиваю чай и иду спать. Утром карась хорошо берёт на манку. Главное, не проспать самый клёв, да и дельце у меня осталось незаконченное. Нужно успеть, пока Димка не проснулся. Всё, пока!

"Идиот! Дурак! Ну как я сразу-то не подумал, что это может оказаться миной?"

Он смотрел в темноту и думал, что утром обязательно вернётся в лес и закопает проклятую железяку.

— Танька, ты спишь? — спросил Виктор.

— Чё?

— Спишь, говорю?!

— Уже почти уснула.

— Место себе не нахожу. Это же надо было такую глупость совершить.

— Я так и знала, — сказала Татьяна и привстала на локоть. — Значит, ты с этой бля*** связался?

– Да погоди ты! Ох и завелась с пол-оборота словно "Дружба", я и договорить-то не успел.

Таня изменилась в лице и вопросительно посмотрела на мужа.

— Мину я, похоже, выкопал и сдуру бросил в лесу.

— Какую мину? — спросила Таня и прикрыла испуганное лицо руками.

— Обычную. Здесь в 43-м. бои шли, вот и остался подарочек в земле. Боюсь я, Танька, подорвётся кто-нибудь на ней ночью.

— Ой! Ой! И что будет-то теперь? Тебя посадят? — запричитала Таня. — Ой, горе то какое, и как жить-то теперь?

Да не тарахти ты, мне и без тебя тошно. Знал бы что так произойдёт, не пошёл бы в этот колок.

— А если её ребятишки найдут? Ой, страшно даже представить, — заплакала Таня и схватилась за сердце.

— Откуда там ночью ребятишки-то? Прекрати, Таня, глупости говорить. А вот Серёга Назаров в ночь на кабана собирался. Если он той же дорогой пойдёт, тогда беда случится.

— А может, не говорить никому, а? Ведь никто не знает, что ты там был?

— Я у Попова коробок спичек попросил, когда шёл в сторону леса. Он на лавочке курил. Да здесь все знают, что копаю. Вот увидишь, если что-то случится, то завтра меня менты искать будут.

— А может ему позвонить?

— Кому, ему?

— Ну Назарову этому, охотнику.

— Да откуда у меня его номер, Таня?

— Ой, горе-то какое. Да будь проклят твой металлоискатель.

— Да замолчи ты уже, наконец. Давай спать, утром разберусь.

Они долго лежали и слушали тишину. Настенные часы с шумом отсчитывали секунды, дворовые собаки молчали. Ночь оказалась на редкость тихой. Даже шелест деревьев не беспокоил спящих селян. Наконец, супруги уснули, и храп Виктора заполнил собой пространство комнаты.

* * *

Хлопок разбудил деревню. Звук эхом разнёсся по округе, заставляя стёкла дрожать. В приоткрытое окно было слышно, как разразились лаем собаки.

Виктор открыл глаза, и страх теплом растёкся по теплу. Он понял, что произошло несколько секунд назад. Виктор не сомневался, рвануло в колке.

Таня заплакала навзрыд и начал проклинать металлоискатель. Она вытащила аптечку из серванта и накапала себе Корвалолу. Виктор сидел, обхватив колени руками, и смотрел в точку.

— Сделай же что-нибудь! — закричала Татьяна. — Ну что ж ты сидишь как истукан?! Будь проклят тот день, когда ты привёз этот чёртов металлоискатель домой.

Виктор не реагировал на крики жены. Он по-прежнему сидел и смотрел в точку.

— Ненавижу! Слышишь?! Ненавижу его! — кричала Таня.

Виктор зарычал, вскочил с кровати и побежал в сени. Таня взвизгнула и отпрянула в сторону. Он схватил топор и ринулся в сарай, где лежал прибор. Виктор с размаху вонзил топор в алюминиевую штангу металлоискателя, а потом начал наносить удары по всем его частям. Он не смог остановиться, пока прибор не превратился в металлическое месиво. Наконец, он бросил топор на деревянный пол и закурил. В сарай вошла Таня и, не проронив ни слова, встала за его спиной. Он молча курил и смотрел на остатки своего друга.

— Ты довольна? — произнёс Виктор. — Его больше нет.

— Что же теперь будет, Витенька? — сказала Татьяна и обняла мужа за плечи.

— Не знаю.

— Тебя посадят?

— Да не знаю я, Таня! Не знаю!

* * *

Виктор бродил по кухне кругами и думал: "Не ужели подорвался Серёга? Да, похоже, что он. А может, всё-таки не пошёл в этот вечер? Может, захворал или сдуру напился? Может-может, поздно теперь рассусоливать. Натворил делов, дурак. Нахрен я её бросил-то? Вот закопал бы, и всё".

Калитка ограды брякнула, и холодок пробежал по спине Виктора.

— Всё, приехали, — сказал он и начал искать сигареты.

Через несколько секунд в дом вошла Таня.

— Танька, ты меня с ума сведёшь. Я ж думал вязать меня будут.

Таня поставила на стол пакет с продуктами и сняла ветровку.

— В магазине-то старухи все на меня косо смотрят, будто сговорились. Ведь знают уже, что произошло.

— Вот ведьмы старые, они ведь всегда самые первые обо всём узнают, и как им это удаётся?

— А я стою и хочется сквозь землю провалиться. А они всё поглядывают, зыркают.

— Ой наломал я дров дурак.

— А может, всё-таки сама мина-то рванула?

— Вот что ты несёшь? Ты бы хоть разбиралась в этом деле. Рот открываешь, а от туда глупости вылетают.

— Прекрати, Витя, меня оскорблять. Это не я виновата, что у тебя настроение плохое.

Послышался скрип тормозов и монотонный гул двигателя. К воротам подкатила машина.

— Вот теперь точно за мной.

— Витя! — заплакала Таня и обняла мужа. — Витенька, мне страшно.

— Да погоди ты, не позорь меня перед людьми. Прекрати плакать.

В дом вошёл мужчина в погонах — высокий, круглолицый с чёрной папкой в руках.

— Архипов Виктор Николаевич здесь проживает? — спросил незнакомец.

— Да-да, здесь. Виктор Николаевич — это я.

— Участковый уполномоченный полиции, лейтенант Кондрашов Олег Петрович.

— Вы присаживайтесь, Олег Петрович. Папку можете на стол положить. Чаю хотите?

— Нет, спасибо, при исполнении не пью. Я здесь, чтобы вручить вам повестку.

— Хорошо-хорошо, я всё вам расскажу. Как вы думаете, меня надолго посадят?

— Этого я знать не могу, — засмеялся участковый, — И, собственно, почему вас должны посадить?

— Ну как почему? А разве вы не знаете?

— Да уж вся деревня знает, — вмешалась в разговор Таня.

— Уйди ты с глаз долой, — раздражённо сказал Виктор. — Сейчас наговоришь, ещё больше влепят.

Таня фыркнула и убежала в спальню.

— Я, пожалуй, задам вам пару вопросов. Не под протокол. Можете на них не отвечать.

— Конечно, задавайте, я отвечу.

— Ну, хорошо. Где вы были вчера с четырёх до семи вечера?

— Да здесь я был, в ближнем колке. Он совсем рядом с деревней.

— Раскопками занимаетесь?

— Серёга подорвался, да?! Ну скажи ты мне сразу, Олег Петрович. Вот как есть, скажи. Я же всю ночь мучался, место себе не находил.

— Какой Серёга? И что я должен вам сказать?

— Ну охотник наш, Серёга Назаров. Да его вся деревня знает.

— Виктор Николаевич, я здесь вот по какому поводу. Утром произошёл взрыв. К сожалению, погибло дикое животное. Это произошло недалеко от деревни. Полагаю, что сработала мина времён ВОВ, ведь другому взрывному устройству здесь попросту неоткуда взяться. Виктор Николаевич, это вы её раскопали?

— А Серёга? — удивлённо спросил Виктор. — Серёга живой?

— Это вам лучше знать, живой ли Серёга, — сказал полицейский.

— Да-да, это я раскопал. Я бросил её в лесу, вместо того чтобы закопать или вызвать полицию. Я виноват в случившемся. Главное, что Серёга — живой.

— Кто виноват, установит суд. Ну а вам сейчас нужно будет расписаться в повестке. Инструмент поисковый где?

— Да нет его уже, — Виктор махнул рукой. — Я после взрыва осерчал и сдуру топором его расколотил.

— Ну вы хоть остатки покажите.

— Да-да, обязательно покажу, они в сарае.

Наконец, всё закончилось, и участковый уехал в райцентр. Виктор не на шутку обрадовался Серёгиному спасению и велел Татьяне поставить самовар.

— Танька, ведь живой Серёга! Живой!

Виктор схватил жену за талию, притянул к себе и поцеловал.

— Ты меня прости, Таня. Я был не прав. Я виноват перед тобой.

Таня улыбнулась и крепко прижалась к мужу.

Они поставили самовар и пили чай с земляничным вареньем, обсуждая планы на жизнь. Виктор решил, что когда всё закончится, он купит лодку и всерьёз займётся рыбалкой, ведь это его давняя мечта. Они говорили до самой ночи, а потом от волнения ещё долго не могли уснуть. Вот такая история случилась в обычной глухой деревушке.

Пока!

Шли недели, месяцы и годы, а лайкожорка только росла в голове несчастного писателя Гены. Он днями и ночами ваял рассказы и посты, чтобы хоть как-то накормить ненасытную тварь. Когда она желала жрать, то обычно рычала и говорила: — Генка, сукин ты сын! Когда закончишь? Я есть хочу.

Иногда лайкожорка заставляла бедного Геннадия бесконечно переходить с одного сайта на другой в надежде увидеть там лайки. У Гены даже болела голова от такого занятия.

Отношения в семье Геннадия разладились, и жена больше не вызывала былого восторга.

— Ох, Гена-Гена - говорила старушка, мама и качала головой. — Твоё писательство тебя загубит, ведь ты совсем перестал общаться с семьёй.

Шли месяцы и годы, а Гена продолжал кормить лайкожорку. Тварь частенько рычала и устраивала истерики. Когда у Гены получалась более или менее сносная вещь, он принимал жирную порцию лайков от добродушных читателей и лайкожорка успокаивалась, набив брюхо сердечками. В такие дни Гена себя чувствовал хорошо, ведь лайкожорка почти не досаждала ему. Он проклинал свою слабость и не понимал, почему кормит эту бессердечную тварь. Смешно, конечно, ведь лайкожорка ела сердечки, но сама не имела сердца и совести.

Гена, бывало, надолго заныривал в интернет-пространство, чтобы найти хоть капельку информации о том, как изжить лайкожорку. Но все его поиски заканчивались неудачей. Никто не мог протянуть ему руку помощи.

В один из декабрьских понедельников Гена совершил нечто необдуманное. Он писал рассказ, а лайкожорка привычно буянила в его голове.

— Заткнись, сук*! — сказал Гена и тут же осёкся.

Холодок пробежал по его спине, и страх сжал живот.

"Что я натворил, — подумал Гена. — Она ведь сейчас..."

Но всё произошло так, как Гена не мог и представить, лайкожорка начала скулить и умолять Гену впредь её не оскорблять. Она даже чуть-чуть уменьшилась в размерах из-за нервного потрясения. Наконец, Гена почувствовал силу и решил избавиться от лайкожорки. Он решил стать счастливым человеком.

Шли недели, и Гена не упускал возможности, чтобы не оскорбить лайкожорку. Чем больше он этот делал, тем меньше становилась лайкожорка. Это уже была не та наглая лайкожорка, а скорее наоборот. Она превратилась в маленькое ничтожество.

— Проваливай, — сказал Гена, набравшись смелости в одно воскресное утро.

— Как же так, Геночка, — заплакала лайкожорка, — ведь мы же друзья? Куда мне теперь идти?

Но Гена был непреклонен. Он повторил свои требования. Лайкожорка поджав маленький хвост, а хвост у неё был, позорно выползла из уха и ушла. Она забилась в щель между деревянным плинтусом и стеной.

Теперь-то Гена стал другим человеком, и писал рассказ только ради удовольствия и общения с благодарными читателями. Он наладил отношения с семьёй и даже сводил жену в театр. А про лайкожорку он почти забыл, разве что иногда вспоминал о ней и немного грустил. Вот такая история, друзья, приключилась с начинающим писателем Геной.

Он был подавлен вниманием со стороны зевак. Большие линзы очков и взъерошенные волосы делали его непохожим на остальных ребят.

— Витька, — буркнул мальчик, отводя глаза, — Дяденька, вы только папе не говорите, пожалуйста.

— Ну, ты даёшь, брат! Тебя хотят в полицию отправить, за такие-то дела, а ты переживаешь, что папа узнает.  Тебе лет-то сколько, Виктор?

— Десять, а в мае одиннадцать исполнится.

— Так то в мае, а сейчас январь на дворе. Так что лишнего себе не приписывай, успеешь ещё вырасти.

— А я и не тороплюсь вовсе.

— Ты зачем фонарь спёр, дружок?

— Пацаны сказали, если.... — он замолчал и склонил голову.

— Что если? Ну! Смелее!

— Если не вынесу что-нибудь из магазина, то они не возьмут меня в банду.

— Значит так, бандит! — сказал я, сделав лицо серьёзным. Фонарик я оплачу, но ты дашь обещание впредь этого не делать. И помни, я поступаю так потому, что ты парень хороший. Поверь мне, братец, я людей насквозь вижу.

— Угу, — сказал мальчик, а щёки его залились краской.

— Врёт он всё, — вмешался охранник. — Они все прикидываются овечками.

— Нет, он другой, — возразил я. — И надеюсь, что не ошибся.

Мы немного постояли молча, а потом я протянул ему руку и сказал: — Ладно, удачи тебе Витька!

Я взял фонарик и направился на кассу, а шумная ватага пацанов двинулась к выходу из ТЦ.

Расположившись в блинной, окна которой выходили на парковку, мне было видно, как Витька, находясь в окружении пацанов, размахивал руками и что-то усердно рассказывал. Сегодня в глазах шпаны он был героем, потому как не струсил и пошёл до конца.

Я часто вспоминаю эту историю и на душе становится теплее. Надеюсь, что Витька сдержал своё слово и всё у него хорошо.