Серия «Мои рассказы»

— Конечно! — воскликнул мальчик, и его лицо вспыхнуло улыбкой.

Женщина убрала кошелёк и фигурку в сумочку и направилась в сторону дороги.

Через полчаса мальчик пересчитал деньги, убрал оставшиеся фигурки в ведро и зашёл в магазин. Васька долго стоял у прилавка сельпо и рассматривал красивые женские сапоги, который стояли на стеллажной полке.

— Чего тебе, Васька? — наконец обратилась к нему пышногрудая продавщица Марья Петровна.

— Ничего, — ответил Васька и потупил взгляд.

— Коли ничего — марш на улицу! Тут тебе не музей. Понял?

Васька шмыгнул сопливым носом и направился к выходу.

— И передай своей мамаше, — сказала вслед Марья Петровна, — чтобы долг за июнь закрыла. У нас тут не благотворительный фонд.

Угрюмый и усталый Васька направился к своему дому, который стоял на конце деревни. С моря тянуло прохладой, а живот то и дело урчал от голода. Он шёл по дороге и смотрел на старый маяк.

«Но этого не хватит даже на подошву, — думал мальчишка, размахивая ведром. — Я просто обязан успеть ко дню рождения мамы. Ох, как же она обрадуется. А может, украсть? Нет, это не выход. Папа бы такое точно не одобрил».

* * *

Пройдя метров сто по дороге, мальчик увидел толпу пацанов. Они двигались прямо на него.

– Только этого мне не хватало, – прошептал мальчишка и сжал в руке свёрнутые в трубочку купюры. — Не отдам. Это моё. Это для мамы.

— Эй, Васька-бичара! — кто-то выкрикнул из толпы.

— Лови его, пацаны! — раздался возглас, и толпа бросилась прямо на Ваську.

Мальчик заметался, словно загнанный зверёк. Чья-то нога выбила из руки ведро, а следом прилетел кулак прямо в глаз.

— Не отдам! — взмолился мальчишка. — Это для мамки.

— А ну, дай сюда! — рыжий пацан лет тринадцати вырвал из Васькиной руки деньги.

— Я вас прошу, верните, — разрыдался мальчик. — Это для мамки.

— Свободен, — усмехнувшись, сказал рыжий и толкнул Ваську в грудь.

Мальчик потерял равновесие, замахал руками. И тут же шлёпнулся в придорожную канаву.

— Ух, шпана! — внезапно прозвучал хриплый мужской голос.

Из дома напротив выскочил пожилой мужчина в тельняшке. В руках он сжимал черенок от лопаты.

— Отошли от мальчишки! — выругался он. — Я вам сейчас все рога поотшибаю.

Мужчина занёс над головой черенок и бросился на пацанов.

— Валим отсюда! — закричал рыжий. — Это Петрович. Он с кукухой не дружит. Мозги давно всё пропил.

Когда толпа занырнула в ближайший переулок, Петрович успокоился и подошёл к Ваське: — Ну ты как, цел?

Васька сидел на траве, обхватив коленки руками.

— Деньги забрали, гады... — хныкал мальчишка, и его плечи вздрагивали. — Я ведь копил... Для мамки... Я же обещал...

Мальчик не сдержался, упал лицом в траву и заревел.

— Это они могут, паразиты такие.

Петрович некоторое время стоял и смотрел, как Васька заливается слезами.

— Ладно, давай прекращай эти сопли, — сказал Петрович и протянул руку мальчонке. — Ты ведь мужик, а мужики не плачут.

Мальчик встал, шмыгнул носом и смахнул слёзы рукавом рубахи.

– Ну а деньги-то тебе зачем?

— Этого я не могу сказать. Папке слово дал. Иначе не получится ничего.

— Папке? — задумался Петрович и почесал густую щетину. — Да, хороший мужик был твой папка. Справедливый. Мы с ним вместе на одном корабле ходили.

— Андрей Петрович, а правда, что маяк наш когда-то работал?

— Ещё как работал. Много кораблей спас этот великан.

— А ты что задумал, Васька? — Петрович с прищуром посмотрел на мальчишку.

— Ничего, — ответил мальчик. — Так, просто спрашиваю.

— На маяк не суйся. Пропадёшь.

«Мне бы только фонарик раздобыть и лодку, – думал Васька, глядя Петровичу в глаза. — С папкой я бы горы свернул».

Петрович достал из нагрудного кармана рубахи пачку «Беломора» и закурил. Он молча выпускал дым и смотрел на мальчика.

— Кажется, я знаю, как тебе помочь, Васька, — наконец сказал Петрович. — Есть у меня один дружок. Когда-то вместе работали. Мужик нормальный, но жадный немного.

Мальчик уже окончательно успокоился и внимательно слушал, что говорит ему Петрович.

— Ты сети чистить умеешь?

— Не знаю, — пожал плечами Васька.

— Ничего, научишься. Когда-то я тоже ни черта не умел.

— Мне папка всегда говорил, что я сильный.

— Слушай внимательно: на Причальной улице стоит дом с синими наличниками. Завтра после школы туда подойдёшь. Скажешь, что от Петровича.

— Ага, понял.

— Но учти, работа тяжёлая. Да и денег ты много не заработаешь.

— Я не подведу. Спасибо Вам, дядя Андрей.

* * *

Васька сдержал своё слово и на следующий же день после уроков побежал на улицу Причальную искать дом с синими наличниками. Мальчик сразу же получил работу. Нужно было чистить и ремонтировать старые рыболовные сети.

Теперь каждый день после школы мальчик бежал на Причальную. Голодный. Усталый. Он часами напролёт вручную распутывал старые, просмолённые сети, вычищал из них гниющие остатки водорослей и дохлой рыбы. Тем временем его одноклассники играли в футбол или просто гуляли по берегу, наслаждаясь солнцем.

Руки мальчишки покрывались липкой, вонючей смолой и кровью от порезов леской. Пахло стоялой водой и разложением.

За этот адский труд мальчик получал копейки, но он не отчаивался и каждый божий день исправно приходил к дому с синими наличниками.

Когда появлялась свободная минутка, он смотрел на заброшенный маяк и мечтал. Дом находился на возвышенности, и маяк был хорошо виден.

* * *

В одно воскресное утро Васька проснулся раньше обычного. Мать была на смене на рыбоперерабатывающем заводе, поэтому он сам приготовил себе яичницу и помыл посуду.

Позавтракав, он пересчитал деньги, сидя на кровати, и тут же спрятал их в тайник.

«Через неделю я соберу нужную сумму, — думал Васька, лёжа на панцирной кровати. — Мама обрадуется и будет много улыбаться. Ну а чего она в жизни-то видела? Вот, именно – ничего. Рыбьи кости да кишки. А я всё смогу, я сильный. Если бы отец был рядом, то он бы гордился мной. А ведь он не умер. Всё они врут. Я точно знаю, что он вернётся из рейса домой. Просто ему нужно помочь».

* * *

Васька всю неделю чистил и ремонтировал рыболовные сети после уроков. Старый знакомый Петровича оказался человеком порядочным. И несмотря на свою жадность, заплатил мальчишке больше, чем обещал. В пятницу вечером Васька достал деньги из тайника и пересчитал.

— Всё сходится, — обрадовался мальчишка. — Завтра же пойду в сельпо!

На следующий день он помыл посуду, забрал деньги из тайника и отправился в небольшое путешествие.

«Лишь бы на этих чертей не нарваться, — думал Васька, спешно шагая по дороге. — Ох, как же мамка обрадуется».

Он нырнул в переулок, чтобы срезать путь, и уже через десять минут оказался у входа в сельпо. Не раздумывая ни секунды, Васька распахнул дверь в торговый зал магазина и шагнул в царство изобилия. В магазине было прохладно. Холодильники монотонно урчали. Марья Петровна, склонившись над прилавком, что-то записывала в тетрадь.

«Какая красота», — думал Васька, разглядывая стеллажи с товаром.

Внезапно он увидел трюковый самокат и замер. Мальчик долго не мог сдвинуться с места, а лишь шмыгал сопливым носом и тёр ладошками щёки. Наконец, Васька вспомнил, для чего он пришёл в магазин и неуверенно подошёл к кассе.

— Тётя Маша, мне, пожалуйста, женские сапоги, размер тридцать семь, — сказал мальчик и указал на них пальцем.

— Васька, зачем они тебе? – удивилась продавец.

— Это подарок, — ответил Васька. — Вы только маме не рассказывайте. Иначе сюрприз не получится.

— Ладно, — ответила Марья Петровна, и её лицо засветилось улыбкой. — У тебя хоть деньги-то есть, мужичок?

— Обижаете, тётя Маша, — сказал Васька и достал из кармана свёрток примятых купюр. — Вы ещё долг наш закройте. Тут много.

— Ну, хорошо, давай свои денежки. Я сейчас коробку в цветную бумагу заверну. Чтобы красивше было.

Васька шёл по деревне, гордо подняв подбородок и сжимая в руках коробку с новенькими сапогами. Он представлял, что папа всё видит и улыбается. Ему казалось, что даже бабульки на лавочке знают и одобряют его поступок.

* * *

Васька беззвучно открыл калитку, проскочил двор и оказался на солнечной веранде. Ему даже пришлось пригнуться, чтобы мама не заметила его из окна. Он сбросил потрёпанные кроссовки, поправил причёску и вошёл в дом.

— Мамочка! — воскликнул мальчик. — Я хочу... Я давно хотел... Тьфу ты! В общем, это тебе, мама. С днём рождения!

Он поставил коробку на стол и сделал шаг назад.

Мама на мгновение онемела. — Что это? — наконец выдохнула она, побледнев от неожиданности.

— Ну же, открывай скорее.

Васька замер. Дыхание почти остановилось. Ему хотелось, чтобы мама поскорее открыла коробку. Она спешно разорвала упаковочную бумагу, и на свет появилась роскошная пара кожаных сапог.

— Ты украл деньги? — спросила мама и осуждающе посмотрела на сына.

— Я заработал, мам! — воскликнул Васька. — Ты ведь хотела такие.

Женщина прикрыла лицо руками и выбежала на веранду. Сквозь тонкую дверь было слышно, как она плачет. Недолго думая, мальчик вышел за ней.

— Что с тобой, мам?

— Отец бы гордился тобой, сынок, — сквозь слёзы сказала мама.

— Я скучаю по папе. Надеюсь, он слышит меня.

Наконец, мама расцеловала Ваську и усадила за стол есть гречневую кашу. Васька ел гречку и шмыгал носом, а мама наблюдала за ним, подперев рукой подбородок.

* * *

Завернувшись в старое, пропахшее морским ветром одеяло, Васька закрыл глаза и попытался уснуть.

Сон накатил на него, как тёплая волна. И вот он уже был не в своей холодной комнатёнке, а на берегу моря. А рядом с ним, крепко взяв его за руку, стоял папа.

— Папка, — прошептал мальчик.

— Ну, здравствуй, мужчина, — сказал отец и потрепал Ваську по голове.

— Я знал, что вновь увижу тебя, папа. Знал!

— Понимаешь, сынок, я просто не мог тебя не навестить.

С моря дул юго-западный ветер. Он вздымал волосы и мягко гладил щёки.

— Я скучаю, папа... Очень скучаю...

Отец приобнял Ваську и крепко прижал к себе. Какое-то время они молча смотрели на старый маяк.

— Ты обещал научить меня вязать морские узлы, — наконец сказал мальчик. — А ещё говорил, что мы самая счастливая семья.

— Конечно, сынок. Мы действительно самая счастливая семья. И знай, что я всегда буду рядом.

— Мама часто плачет и говорит, что ты погиб. Но я-то знаю, что это не так. Просто твой корабль сбился с курса и не может найти путь домой. Я помогу, пап. Обязательно помогу.

— Береги маму, сынок. Она хрупкая и слабая.

Внезапно небо почернело, поднялся шторм. Словно стена, огромная волна обрушилась на берег, безжалостно поглотив мальчика и его отца.

* * *

Когда солнечный свет расползся по деревянным половицам, Васька открыл глаза. Он долго смотрел, как на ветру шевелится пёстрая занавеска.

— Кажется, я знаю, как тебе помочь, папа, — шёпотом сказал мальчишка.

Недолго думая, он вскочил с кровати, надел штаны и футболку, и уже через минуту оказался на дороге.

— Я должен найти Петровича. Уж он-то знает, как туда попасть.

Мальчик рванул вперёд, не жалея сил. Пёстрые фасады домишек мелькали перед глазами. Сердце стучало в груди, словно молот по наковальне. Он видел старый маяк и думал о том, что сказал отец.

— Стой! — откуда-то из переулка донёсся голос.

«Только этого мне сейчас не хватало», — подумал мальчик.

Из переулка выскочил тот самый рыжий, который в прошлый раз столкнул Ваську в канаву. Мальчик почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а ладони вмиг стали влажными.

— Деньги давай, бичара! — выкрикнул рыжий и показал Ваське грязный кулак. — Щас как вмажу!

— У меня нет денег, — выдавил Васька, отступая на шаг и чувствуя, как дрожат его колени.

Рыжий схватил его за ворот футболки. Ткань больно впилась в шею. Мальчик уловил запах дешёвого табака от его одежды.

— Ты, видимо, плохо меня понял? — он притянул Ваську к себе. — Придётся объяснять доходчиво.

В глазах потемнело. Васька инстинктивно посмотрел на старый маяк, вспомнил ночной разговор с отцом. И тогда он рванулся с места, изо всех сил толкнув рыжего в грудь. Тот, не ожидая такого, ахнул, отлетел и шлёпнулся в грязь.

— Я тебя найду, урод! — заорал он вслед, захлёбываясь от злости.

Но Васька уже не слышал. Он бежал с тупым стуком в висках. Желание поскорее рассказать Петровичу о своём плане гнало его вперёд.

Наконец, мальчик толкнул облезлую калитку и вошёл в крохотный дворик, заросший травою. Петрович сидел в небольшой беседке, окутанной виноградной лозой, и курил «Беломор».

— Дядя Андрей! — воскликнул Васька, едва отдышавшись. — Кажется, я знаю, как спасти папу.

— И как же это сделать? — удивился Андрей Петрович. — Ты ведь отлично знаешь, что твой отец погиб.

— Он не погиб! — вспыхнул мальчишка. — Его корабль сбился с курса. И он просто не может найти дорогу домой.

Петрович затушил папиросу и почесал седую щетину.

— Чудной ты, Васька, — улыбнулся мужчина. — Ох и чудной.

— Ну тогда я один пойду на маяк. И ваша помощь мне вовсе не нужна.

— На маяк ни ногой! — рявкнул Петрович и стукнул кулаком по деревянному столу так, что в пепельнице подпрыгнул окурок. — Только попробуй туда сунуться.

— А вот и попробую, — сказал Васька и направился к калитке.

— Ох и упрямый ты пацан, — сказал Петрович и покачал головой. — Дать бы тебе ремня.

Когда Васька уже было собрался закрыть за собой калитку, Петрович окликнул его: — Ладно, твоя взяла!

Мальчик вернулся, и они обсудили план действий. Было решено выдвигаться вечером, когда деревня уснёт. Петрович ещё раз попытался отговорить мальчишку от этой дурной затеи, но Васька был непреклонен.

* * *

Наконец, они вышли на берег и увидели маяк — раненый великан, застывший в вечном ожидании.

— Как же красиво... — прошептал Васька.

Мальчик не раз видел этот маяк, но сегодня он показался ему особенно дивным.

— Когда-то его свет служил ориентиром многим кораблям, — сказал Петрович.

На мгновение мальчик остановился и некоторое время просто смотрел на величественное сооружение.

— Ну что встал, — рявкнул Петрович и толкнул мальчишку в спину. — Нужно торопиться, пока не поднялась волна.

Они отвязали старую деревянную лодку и подтащили её к берегу. Когда спустили на воду, то сразу же обнаружили течь в месте крепления киля.

— Хулиган ты, Васька, — причитал Петрович, налегая на вёсла. — А я дурак старый, что согласился на эту авантюру.

Заброшенный маяк находился в ста метрах от берега, а морская вода постепенно заполняла лодку. Нужно было торопиться.

— Да я и сам смогу! — вспыхнул мальчишка. — Вы мне только лодку оставьте и ждите на берегу.

— Ишь ты какой! Чтобы потом твоя мамка меня до конца жизни проклинала? Волна накатит и найдут тебя, дурачка, через месяц.

— Я с любой волной справлюсь. Мне папка всегда говорил, что я сильный.

— Сильный, сильный... но сейчас я тебя одного не отпущу. Я хоть и пьяница, но ум имею ясный.

Когда они причалили к маяку, море начало волноваться. Петрович привязал лодку, и они вошли внутрь. Чугунная винтовая лестница вздымалась в густую темноту. В воздухе витал запах влажного камня и гниющих водорослей. Слышался плеск волн.

— Смелее, — сказал Петрович. — Небось испугался?

Подойдя к первой ступеньке, мальчик застыл в нерешительности.

– Ничего я не боюсь, — сказал Васька и рванул вверх по лестнице.

Грохот стали эхом отражался от каменных стен. Уже через несколько минут они оказались в маячной комнате. Ну а дальше по вертикальному трапу, прикреплённому к стене, проникли в фонарную. Стеклянный купол фонарной комнаты был ослеплён слоями пыли и птичьего помёта.

— Ничего не получится, — опустив глаза, сказал Васька. — Слишком грязное стекло.

— Давай вниз, — скомандовал Петрович.

Они вернулись в маячную и через небольшую дверь вышли на узкую смотровую галерею, опоясывающую шпиль маяка, и их тут же охватил порывистый морской ветер. Он вздымал волосы, яростно трепал одежду и обжигал щёки. Ржавое ограждение скрипело.

— Я уже здесь, папа... — прошептал мальчишка. — Я помогу тебе найти дорогу домой.

— Ну что, стоишь как истукан! — рявкнул Петрович. — Давай, действуй!

Мальчик вытащил из внутреннего кармана небольшой фонарь и, прикрывая ладонью, подал в сторону ночного моря три коротких вспышки.

— Ну же, папа. Дай знать, что видишь меня.

Петрович достал из кармана «Беломор», и в воздухе запахло табачным дымом. Через несколько секунд мальчик повторил три коротких вспышки и принялся ждать, нервно всматриваясь в темноту.

— Ну как же так?! — сказал дрожащим голосом мальчишка, и его глаза наполнились блеском. — Я ведь думал, что помогу тебе, папа.

В припадке бессильного гнева Васька, размахнувшись, швырнул фонарик прочь от себя и заплакал. Петрович затушил папиросу о кирпичную стену маяка, подошёл поближе к мальчишке и похлопал его по плечу: — Не расстраивайся, Васька. В жизни так бывает. Ты поверь мне, я знаю, о чём говорю.

Как только Петрович произнёс последнее слово — на горизонте появился огонёк. Неясный. Мигающий.

— Это он? — дрожащим голосом спросил Васька. — Это папа?

Мужчина помолчал секунду-другую, глядя то на огонёк, то на лицо мальчика.

— Может, и он... — наконец, хрипло произнёс Петрович. — Кто его знает... Море большое. Всякое бывает.

Они ещё долго смотрели на исчезающую точку на горизонте, пока море неустанно шумело, и каждый из них думал о своём.

Но девочка словно не слышала крик мужчины: она продолжала подбрасывать мяч. Михаил рванул к калитке, но было уже поздно. Машина приблизилась к девочке, и до удара оставалось каких-то несколько секунд.

Раздался щелчок. Кусок доски с ржавой проушиной вылетел из фасада. Гремя цепью, Алый перелетел через забор и рванул на асфальт.

Он сшиб Соню лапами, и девчушка укатилась в придорожную лебеду. Раздался шлепок. Собака взвизгнула. Бездыханное тело пса отбросило от стального капота и ударило о бетонную ногу ЛЭП.

Через несколько секунд Михаил оказался на дороге. Бешеный «Жигуль» исчез, свернув в переулок. Перед взором мужчины открылась жуткая картина: Соня молча сидела в траве, обхватив коленки руками, а неподалёку лежало обмякшее тело овчарки. Лицо девочки было бледное, а поджатые губы отдавали синевой.

Через мгновение раздался вопль, и девочка упала лицом в траву. Судорожные вздохи разрывали тишину, а тонкие плечи содрогались в такт беззвучным рыданиям. Потом, собрав всю свою волю, она медленно приподнялась. Тяжёлые, будто налитые свинцом, колени поволокли её к телу овчарки.

Она подползла и стала гладить его густую шерсть. Сквозь сдавленное горло прорвался шёпот: — Бедная ты моя собачка...

Через минуту на улицу выбежали родители Сони. Мама кричала и металась из стороны в сторону, а беспокойный отец пытался оттащить девочку от мёртвой собаки. Соня сопротивлялась и обнимала переломанное тело Алого.

— Урод! — выругался Михаил, наблюдая за тем, как девчушка оплакивает пса. — Попадёшься мне, я тебе всю морду разобью!

Когда родители всё же смогли оттащить напуганного ребёнка, Михаил подошёл к мёртвому другу, встал на колени и некоторое время просто молчал.

Уже через несколько минут он тащил его домой на руках, а безжизненная голова пса свисала, наводя ужас на супругу Таню, которая наблюдала за происходящим из окна.

* * *

Михаил лежал на диване и молча смотрел в потолок.

— Миш, может, чаю? — прозвучал приглушённый голос за дверью. — Я знаю, что тебе тяжело.

Он не хотел отвечать и не хотел, чтобы Таня видела его слёзы. Всё же через несколько часов он нашёл в себе силы покинуть комнату. Михаил вышел во двор и долго перебирал доски, которые хранились в штабеле. Ему хотелось отобрать лучшие доски: ровные, без сучков.

Несколько часов подряд он пилил и строгал, а потом из дома принёс кусок байкового одеяла и обил стенки гробика. В завершение положил подушку в изголовье. Михаил похоронил Алого во дворе, под черёмухой. Поставил табличку с надписью и ещё долго сидел у могилки.

Вечером Михаил, по старой привычке, налил борщ в тарелку, взял говяжью кость и вышел на улицу. Он аккуратно положил кость в пустую миску Алого, а сам устроился рядом на чурбаке. Михаил ел борщ, изредка обращаясь к невидимому собеседнику.

— Я знаю: ты ни секунды не сомневался, когда увидел, что девочка в беде.

Он смахнул слезу рукавом и продолжил.

— Ты подарил ей свою собачью жизнь, Алюся. Я бы, наверное, не смог, а ты это сделал. Ты герой, дружище.

На следующий день Михаил запил. Он пил несколько недель подряд и почти не общался с Татьяной. Дни слились в тягучий серый туман. Он почти не спал, а если и спал, то в его снах снова и снова раздавался пронзительный визг тормозов и перед глазами мелькал отблеск стального капота. Двор, где он похоронил друга, стал казаться чужим. Михаил избегал его, проводя время в душной комнате, и только густой запах вчерашнего перегара свидетельствовал о существовании Михаила.

* * *

В одно воскресное утро Михаил решил подремонтировать теплицу. Он возился с дверью, как вдруг за спиной прозвучал голос Сони: — Дядя Миша... а я не одна.

— Угу, — буркнул Михаил и даже не подал виду, что ему интересно.

— Ну, дядя Миша! — уже более настойчиво сказала Соня. — Посмотри, что у меня тут.

Он всё же решил откликнуться на призывы Сони и повернулся в её сторону. Она держала большую картонную коробку и улыбалась. Михаил бросил шуруповёрт под помидорный куст и подошёл к Соне.

— Ну? — сказал он и вопросительно посмотрел на сельскую принцессу с огромной коробкой в руках. — Давай показывай, что ты мне принесла.

Девочка заметалась в нерешительности, сжимая в руках коробку.

— Сонька, а ведь коробка-то больше тебя. Да ещё и наверняка тяжёлая. Ёжик там, что ли?

— Сейчас-сейчас, дядя Миша! — суетилась Соня. — Сейчас покажу. Ты только не уходи никуда. Хорошо? Договорились?

Наконец, она поставила коробку на тропинку и открыла крышку.

— Ну как тебе, дядя Миша? — у Сони перехватило дыхание на последнем слоге.

Мужчина молча смотрел на постояльца коробки и сразу же заметил, что девочка побледнела. Наконец, Михаил склонился, протянул руку и взял щенка за загривок. Тот тут же закряхтел

— Ну и морда, — хрипло усмехнулся мужчина. — Совсем маленький.

— Это тебе, дядя Миша. Папа сегодня привёз из города и велел принести его сюда.

— Нет, — сказал Михаил и положил щенка в коробку.

Девочка от неожиданности застыла и не могла больше сказать ни слова. Уже через секунду зажужжал шуруповёрт, и Михаил продолжил чинить.

Соня схватила коробку, поджала губы и рванула к теплице. Лицо её выражало решительность.

— Я сказал, нет, — прохрипел дядя Миша. — Уходи.

— Слабак ты, дядя Миша! — воскликнула девчушка. — Испугался щенка.

Мужчина на мгновение потерял дар речи и выронил шуруповёрт. Он никак не ожидал услышать от маленькой хрупкой девчушки такие обидные слова.

— Да я тебе знаешь, что... — было начал дядя Миша.

Он не успел договорить, как вдруг Соня закричала: — Я не уйду отсюда, пока ты, дядя Миша, не примешь щеночка!

— Далеко пойдёшь, — хрипло усмехнулся мужчина.

Он сел на берёзовый чурбак и закурил.

— Ладно, твоя взяла. Оставляй своего медвежонка.

— Правда?! — взвизгнула девочка, и её лицо вспыхнуло улыбкой.

— Да правда, правда, — ответил дядя Миша. — И как же мы его назовём?

— Это же Алый! Разве не видно?

— Алый... — загрустил было мужчина. — Нет, это не Алый. Алый — герой, а это непонятно кто.

— Но ведь он обязательно станет героем, когда подрастёт. Я в этом уверена.

Щенок кряхтел, скулил и всем своим видом показывал недовольство.

— Ладно, дадим ему шанс. Надеюсь, что он не опозорит имя героя.

— Ура! — воскликнула Соня.

— Ты мне поможешь? — дядя Миша наклонился к девочке и строго посмотрел на неё исподлобья. — Одному с этим медведем мне не справиться.

— Конечно! — девочка твёрдо упёрла руки в боки и выпрямилась во весь свой маленький рост. — Ещё как помогу!

— На цепь его сажать рановато. Пожалуй, пока поживёт в доме.

Теперь Соня каждый вечер приходила к Алому в гости и приносила вкусняшку. Пёс быстро окреп и со временем переехал на улицу.

И вот Михаил снова сидел на берёзовом чурбаке, но уже не в одиночестве. Рядом на подстилке из сена лежал Алый. Второй. Новый. Но уже такой же родной.

* * *

Прошли годы, девочка выросла, окончила школу и уехала в город, чтобы учиться дальше. Но когда Соня возвращалась в родную деревню, она всегда находила время, чтобы проведать пса. Алый сбивал её с ног огромными лапами, а она хохотала и называла его лохматым дураком. Обычно Соня привозила из города гостинцы для своего друга. Пёс веселился и скакал вокруг неё как заведённый. Михаил никогда не мешал их общению, а просто наблюдал и радовался, что у Алого есть ещё одна родная душа.

Она стояла у плиты с полотенцем на плече, а в красной кастрюле бурлил борщ. Аромат овощной поджарки витал в воздухе.

— У меня, знаешь ли, и документ официальный имеется.

Из кармана брюк Кабачков вынул небрежно сложенный в несколько раз лист. Петрович развернул его, задумчиво пробежал глазами и лишь затем показал жене.

— На вот, смотри! Тут же чёрным по белому написано: Леонид Петрович Кабачков — последний пьющий человек на планете Земля. И печать целого института стоит. Вот!

— В том-то всё и дело, что последний, — Люда устало вытерла руки полотенцем. — У других вон мужья... ну, просто мужья. Трезвые. Работящие. Хоть бы раз ты что-то в дом принёс, а не из дома...

Она посмотрела на него с обидой.

— Ты мне «Айфон» когда обещал? А путёвку в Анапу? Хоть разочек бы почувствовать себя как все.

— Дура! Да меня беречь нужно. Я ж единственный экземпляр. Сейчас вся мировая наука заинтересована, чтобы я, так сказать, пил.

— Ты лучше бы на завод возвращался. Там поди станок твой токарный уже на запчасти растащили. А ты тут сидишь, спаситель хренов.

Леонид Петрович молча наполнил цветастую пиалу водкой, запрокинул голову и выпил содержимое до дна. Морщинистое лицо на мгновение скукожилось, а в глазах появился блеск.

— Так я же для науки стараюсь, Люда. Возможно, меня к награде представят ещё при жизни.

— Да ну тебя к чёрту, вместе с наукой, — воскликнула супруга Кабачкова, кинула в мужа полотенце и тут же выбежала из кухни.

— Они говорят, что из моей крови им какой-то там белок нужно получить! — крикнул вслед убегающей жене Петрович. — А для этого я должен бухать как кочегар. Наука ведь дело тонкое.

«Может, она меня не любит? — подумал Петрович и ещё немного плеснул в пиалу прозрачной жидкости. — Одни «Айфоны» на уме, да путёвки эти. Нет, любит. Она у меня хорошая. Не всякая баба выдержит такого, как я. Точно любит».

Когда Люда вернулась на кухню, Петрович уже спал в стареньком кресле. Люда накрыла его пледом и выключила свет.

* * *

В лаборатории было тихо. Петрович сидел в специальном кресле, а из головы торчали провода. Владлен Владленыч, так звали профессора, смотрел в монитор, сидя за рабочим столом, и что-то записывал в блокнот.

– Да не могу я больше так, – сказал Леонид Петрович, осушив очередной стакан армянского коньяка. — Даже ради науки не могу. Понимаете, профессор?

— Да поймите же вы и меня, голубчик, – ответил профессор, поправляя очки на переносице. – На вас смотрит весь мир. Вы наша единственная надежда.

В воздухе повисла неудобная пауза. Владлен Владленыч встал из-за стола, заложил руки за спину и начал расхаживать по кабинету, изредка посматривая на подопечного.

— Понимаете, Леонид Петрович, — заговорил профессор после непродолжительной паузы. — Этот коварный вирус интегрировал в ДНК человека новый, нерабочий вариант гена ALDH2.

Петрович смотрел на профессора сквозь алкогольную пелену и толком не понимал, чего хочет от него человек в белом халате.

— Зачем мне всё это? — наконец спросил Кабачков. — Для чего мне забивать этим голову? Я всё равно ни черта не смыслю в этих ваших генетических вопросах. Вот резьбу на валу нарезать — это да, я могу.

— Из вашей крови, голубчик, мы должны получить специальный белок-катализатор, который при попадании в организм нейтрализует ацетальдегид.

Кабачков закрыл глаза, а потом воткнул в голову постоянно выпадающий красный провод датчика.

— Погубит меня ваша наука, профессор. Я уже на коньяк смотреть не могу, а вино вызывает изжогу. Про водку я вообще молчу — от водки дурным становлюсь сразу.

— Ну это ничего. Так сказать, побочный эффект. Вам же памятник поставят при жизни, если вы спасёте человечество.

— Да идите вы к чёрту с памятником! Конечно, поставят мне памятник. Вот только на кладбище. И эпитафию напишут: «Спился ради всего человечества».

Профессор подошёл к специальной установке, в которой сидел Кабачков.

— Дай-ка я, голубчик, реакцию проверю. Потерпи немного.

Он достал из нагрудного кармана небольшой фонарик и принялся поочерёдно направлять луч света в каждый глаз Кабачкова.

— Всё прекрасно, — пробурчал себе под нос Владлен Владленыч.

Он убрал фонарик в нагрудный карман и вернулся за стол.

— Вот раньше, профессор, бывало как: утром проснёшься с бодуна, наскребёшь мелочишку по карманам и в магазин. А денег в аккурат на чекушку беленькой. Но зато какая ценность в этой чекушке. Выпьешь сто грамм и смотришь на неё, предвкушаешь остатки. Жить сразу же не терпится. Можно и поговорить по душам. А сейчас, когда всего в достатке, пить больше не хочется. Ну нет трудностей и страданий, а потому вся ценность теряется. Понимаете?

— Нужно ещё потерпеть ради науки, Леонид Петрович. Экономики крупнейших стран мира трещат по швам. Больницы вон переполнены людьми с абстинентным синдромом. Здравоохранение перегружено. Вы хоть понимаете масштаб проблемы?

— Ну а мне то что? Я рыжий, что ли, за всех отдуваться?

— Я сегодня же поговорю с начальством. Думаю, они пойдут на встречу и выделят для вас «Мерседес» с водителем и ежемесячное пособие. Постараюсь, чтобы вы не в чём не нуждались.

«Ну тут сам бог велел потерпеть ради науки, — подумал Леонид Петрович. — Всё же хороший мужик, этот профессор. Глаза у него честные, да и дело своё знает. А Людка-то как обрадуется. Может, и пилить меня будет меньше».

* * *

На следующий день соседи Кабачковых обсуждали чёрный «Мерседес», на котором привезли Леонида Петровича из института. Люда сияла как мартовский лёд, когда к их деревянному бараку подкатила роскошная машина и при всём честном народе водитель открыл заднюю дверь, чтобы выпустить Кабачкова. Людмила смотрела не столько на машину, сколько на соседок, на их открытые рты.

— Ну, а я тебе что говорил? — сказал Петрович, выходя из «Мерседеса». — Я теперь человек уважаемый. Обо мне даже в газете написали.

«Наконец-то!» — кричало всё её естество.

— Какой же ты у меня красивый, Лёня, — сказала Люда, и глаза её наполнились блеском.

— На вот, — Петрович протянул пакет, забитый всякой всячиной. — Ананасы тут, колбаска копчёная. Так, всего помаленьку.

«Интересно, — думал Петрович, разглядывая счастливые глаза жены. — Это её так «Мерседес» впечатлил или она за меня действительно рада?»

Когда супруги поднялись на этаж, Леонид приобнял жену за талию, но она одёрнула его руку, сказав: «Не сейчас, Лёня. Ты же пьяный. У нас гости будут, ты давай... держись».

Вечером в семье Кабачковых был праздничный ужин. Пришли соседи по этажу. Леонид Петрович был облачён в старый свадебный костюм, а Людмила надела красивое платье, которое было куплено для поездки на море.

За столом обсуждали мировой кризис и калитку палисадника, которую на прошлой неделе сломали малолетние хулиганы из соседнего дома. Петрович пил коньяк, закусывая консервированными ананасами, а круглолицый сосед из восьмой квартиры пристально наблюдал за процессом. В какой-то момент Петровичу стало совестно, и он убрал бутылку от греха подальше.

* * *

— Когда метеорит-то этот бахнул, я ж в охотничьей заимке был. Совершенно один. Полез в погреб за огурцами и услышал грохот.

Рассказывал Петрович молоденькой лаборантке, развалившись в красном дерматиновом кресле. Профессор Владлен Владленыч задерживался, и Петровичу ничего не оставалось, как ожидать профессора в коридоре института. Благо рядом была симпатичная лаборантка Наташа, которая с удовольствием слушала истории Петровича.

— Как интересно вы рассказываете, Леонид Петрович, — сказала Наташа. — Вам бы романы писать.

Она сидела на соседнем диване, подперев подбородок рукой, и слушала хриплый голос собеседника. Их разговор прервал Владлен Владленыч. Он подошёл к кабинету под номером 13 и отпер ключом дверь.

— Нус, прошу, — сказал профессор и поманил рукой Петровича. — Вы, наша гордость и надежда.

— Да какая там гордость, — пробубнил себе под нос Кабачков и вошёл в кабинет.

«Хороша Наташка, — думал Петрович, глядя профессору в глаза, пока тот пристёгивал его ремнями к креслу. — Красивая, должно быть, умная, коли работает в институте, но я Людку люблю. Людка зрелая и мудрая. Людка меня с полуслова понимает».

— С чего сегодня начнём, голубчик? — улыбнулся профессор, покончив с ремнями. — Армянский пять звёзд или, быть может, бразильский ром?

— Да мне всё равно. Хотя нет, давай водочки. Устал я от коньяков этих.

Профессор налил в гранёный стакан грамм сто пятьдесят и поднёс к губам Петровича. Когда с водкой было покончено, профессор принялся нажимать разноцветные кнопки на главном пульте управления. Что-то зажужжало и запищало в стальной утробе установки. Петрович напрягся, а лицо его при этом стало красным. На морщинистом лбу набухла вена.

Уже через час спаситель мира ехал домой. Откинувшись в удобном кресле, Леонид Петрович смотрел на мир из окна «Мерседеса». Серые угрюмые лица горожан и закрытые алкомаркеты напоминали Петровичу о недавней трагедии. Лёгкая музыка ласкала слух. Машина покачивалася на дорожных волнах, убаюкивая усталого Кабачкова.

«Ничего, скоро всё изменится. Я обязательно справлюсь, а по-другому и быть не может».

* * *

Две недели подряд Петрович провёл в лаборатории. Он пил коньяк, вино, шампанское и даже портвейн «Три топора». Профессор трудился не покладая рук. Они не единожды были близки к заветному результату, но каждый раз, когда они подбирались к разгадке, всё внезапно становилось ещё запутанней. Будто какая-то невидимая сила мешала им это сделать. Профессору даже звонили сверху и просили ускориться.

Тяжко было Петровичу все эти дни, но он держался. И единственное, что занимало его замутнённый разум, когда он сидел в специальном кресле установки, это отношения с Людой. Он не мог понять, чего она всё-таки хочет. И нужен ли он ей без «Мерседеса» и гонорара.

Когда профессор сообщил Петровичу, что ближайшую неделю, придётся безвылазно просидеть в лаборатории, Петрович послал светилу на три буквы и сказал, что больше не хочет спасать человечество, а хочет просто жить, как раньше: ходить каждое утро на любимый завод и ездить по выходным на охоту или рыбалку. Профессор назвал его сумасшедшим и безответственным, но недолго думая Петрович собрал свои вещи и уехал домой на такси.

* * *

— Всё, Людка! — сказал Петрович, оперевшись на косяк входной двери. — Теперь я человек новый. Нет больше места в моей жизни алкоголю. Всё именно так, как ты хотела.

— Тшшш! — зашипела Людмила и схватила Петровича за грудки, — Соседи услышат же. Ты совсем дурной?

Она затянула мужа в квартиру и закрыла дверь.

— Да плевать я хотел на этих соседей.

— А как же человечество? — спросила Люда. — А как же лаборатория и деньги, которые мы получали каждый день?

— Люда, ты, наверное, меня не так поняла? Я хочу начать новую жизнь. Хочу жить как сосед Васька из шестой квартиры. Приходить хочу трезвым домой, видеть семью, а не бутылку.

— Нет, Лёня! — она схватилась за голову, — Я думала, что это наш шанс! Наконец-то выбраться, Лёня! Купить дом, чтобы не жить вот так, в стыде и запахе! Чтобы не бояться, что ты свалишься где-нибудь под забором.

Голос Люды сорвался.

— Чтобы не считать каждую копейку на еду! Я ж думала, что это тебя изменит, Лёня! А ты!

— Люда! Да пойми же.

— Ты мне давай не Людкай. Понял? Именно ты забрал лучшие годы моей жизни. И теперь, когда всё вроде бы наладилось, ты заявляешь, что хочешь начать новую жизнь. Ты, Кабачков, никогда не бросишь пить. Всё это просто слова, которые я слышала миллион раз.

Петрович не выдержал такого напора, махнул рукой и ушёл в спальню. Он больше не хотел слушать наставления жены.

«Сбегу, — думал Петрович, глядя в потолок своей спальни. — Ночь придёт, рвану в Якутию и затеряюсь в тайге. Уж там меня ни одна падла не найдёт. Буду в землянке жить и писать стихи. Буду охотиться на зверя. Рыбалкой, наконец-то, займусь всерьёз. Ведь никто не хочет понять, что в душе моей творится. Всем только и надо, чтобы я спасал человечество. А меня-то кто спасёт? Я ж ведь тоже человек».

Петрович ещё долго думал о жизни, разглядывая в сумраке комнаты старую советскую люстру. Люда так и не пришла к нему в спальню. По-видимому, легла в кухне на маленький диванчик, который они купили по случаю фарфоровой свадьбы.

Когда на часах было три, Петрович встал с кровати. Он быстренько нашёл дорожную сумку и скидал в неё самые необходимые вещи. Перед выходом из дома Кабачков зашёл в кухню, по привычке открыл холодильник и увидел бутылку коньяка. Люда крепко спала на диванчике.

— Один раз — не водолаз, — прошептал Петрович. – Можно на дорожку стопочку пропустить через организм для храбрости.

* * *

Когда утренний свет расползся по затёртому линолеуму, Петрович открыл глаза. Сквозь пелену он увидел силуэт до боли знакомой советской люстры. Он лежал на полу рядом с открытой дорожной сумкой. Неподалёку валялась пустая бутылка.

— Слабак... — прошептал Петрович и схватился руками за голову. — Даже уйти, как мужчина не смог.

Петрович неспешно принял вертикальное положение и отправился на звук телевизора. Когда он вошёл в кухню, Люда сидела на диване с тарелкой пельменей, щедро приправленных майонезом. Рядом на диване валялась пустая упаковка из-под пирожного «Картошка».

– Проснулся? — сказала Люда, не отрывая взгляда от телевизора. — Почему не ушёл? Небось силы закончились в самый ответственный момент? Или, может быть, меня пожалел?

Петрович сел в кресло, вздохнул и провёл рукой по седым волосам.

– Ты знаешь, Люда, я же только ради тебя согласился на эту авантюру. Думал, что ежели стану знаменитым и богатым, то ты меня любить будешь больше. Ведь какой нормальной бабе нужен токарь-алкоголик?

— А лаборантша эта молоденькая?! — её голос начал срываться на крик. — Разве у тебя с ней ничего не было?!

— Какая лаборантша?

— Ты мне тут дурачком не прикидывайся. Мне соседка из восьмой квартиры уже рассказала, чем вы там в институте своём занимаетесь.

«Вот же кретин! — думал Кабачков, не отводя взгляда от разъярённых глаз супруги. — И винить тут некого. Не следовало языком молоть перед мужиками».

— Люда, я ведь ей в отцы гожусь. Да и зачем мне она, когда... — он не успел договорить.

В этот момент они оба заметили: фоновый шум телевизора, на который они уже как десять минут не обращали внимания, изменился. На экране появилась заставка с надписью «Срочный выпуск».

— Прямое включение! — зазвучал взволнованный голос диктора. – Внимание всем! Только что стало известно о том, что молодой учёный из Новосибирска создал первую эффективную вакцину против злополучного вируса. У человечества появился реальный шанс на спасение. Уже через неделю вакцина станет доступна во всех странах планеты.

— Во как оно бывает в жизни, – сказал Петрович и потупил взгляд. — Выходит теперь я не герой, а обычный токарь‐алкоголик с троллейбусного завода.

В воздухе повисла неудобная пауза.

— Теперь ты меня бросишь?

— Дурак ты, Лёнька, — сказала Люда, и глаза её заблестели. — Я могла сделать это гораздо раньше, но не сделала.

Внезапно Кабачков вскочил с кресла, подбежал к дивану и подхватил Людмилу. Тарелка с пельменями перевернулась, и всё содержимое оказалось на ковре. Он начал кружить её, а она кричала, просила вернуть на землю, но Петрович был непреклонен. Домашние тапочки слетели, а волосы растрепались. Кабачков ощутил давно забытое чувство счастья.

— Ничего, Людка! — кричал Петрович. — Вот теперь-то мы заживём. Я многое понял за эти дни.

— Да что ты понял, балда?

— Всё понял, Люда. Всё! Вернусь на завод, пить брошу, и жизнь потихоньку наладится. Главное, что мы вместе, Люда. Понимаешь?

Наконец, он вернул жену на диван и немного успокоился.

— Правда? — вопросительно посмотрела на него Люда. — Ты правда так считаешь?

— Ну, конечно! А по-другому и быть не может.

* * *

Петрович сдержал клятву. Он навсегда порвал с вином и вернулся на родной троллейбусный. У них с Людой всё было ладно и спокойно. Жили они скромно, откладывая каждую свободную копеечку на поездку в Анапу.

Вот такая история приключилась в небольшом сибирском городке. Хотите — верьте, хотите — нет.

Я надел свои шорты с дыркой, нашёл на балконе шпатель, бутылку с пульверизатором и, недолго думая, приступил к работе. Намочил обои, и дело пошло. Через полчаса остались только участки рядом с потолком. Я притащил стремянку, залез и начал шуровать шпателем туда-сюда: отдирать засохшую бумагу возле направляющей планки. В какой-то момент отвлёкся на телефон, шпатель соскочил со стены и вошёл в снежную гладь потолка.

— Едрит твою налево! — выругался я. — Людка меня прикончит.

— Руки-крюки! И что же делать-то теперь?

«Ну как же сразу-то не догадался, — подумал я. — Где-то у меня оставался клей».

Я слез со стремянки и пошёл на балкон искать. Через пять минут клей был найден. Я стремительно вскочил на стремянку и взялся за дело.

— Ща, вылечим. Будет как в аптеке. Людка даже ничего не поймёт.

Я обильно нанёс прозрачную жидкость и соединил рвань. Подождав две секунды, попытался отпустить, но не тут-то было — мои пальцы приклеились, и у меня началась паника.

«А если Людка зайдёт сейчас в кухню и всё увидит?»

Мне сильно захотелось утолить нужду.

— Милый! — донёсся голос Люды из комнаты. — У тебя всё нормально?

— Да, всё хорошо.

Я вновь попытался отсоединить пальцы от потолка, но ничего не получилось. В какой-то момент моя нога затекла, я немного повернулся и стремянка поехала в сторону.

— Едрит твою налево! — закричал я и полетел головой в сторону керамической варочной панели. Кусок потолка оторвался вслед за моей рукой.

Очнулся в больничной палате. Рядом сидела Люда и гладила меня по голове.

— Нет больше у нас потолка на кухне, — сказала Люда и улыбнулась. — Люблю я тебя, Жукорупов. Хоть и руки у тебя не из того места, но всё равно ты хороший.

Завидев опасность, существо медленно и неуклюже, приняло вертикальное положение, схватило почтальонскую сумку, запыхтело и выскочило во двор.

* * *

— Ты уж прости, милок, — сказала Марья Петровна. — Погорячилась я вчера с поленом-то.

На пороге избушки вновь стояло неведомое бабушке существо. Стальные ноги торчали из-под фуфайки, а шапка-ушанка нелепо сидела на хромированной башке.

По наплечной сумке бабушка, наконец, поняла, что существо это работает на почте. Хотя отделение в деревне давно уже закрыли.

— На основании Постановления Губернатора N-ской области от 09.08.2040 № 28, — монотонным голосом говорило существо, — за вами, Марья Петровна, отныне полагается роботизированный уход.

— Нет, никуда я не поеду, – разволновалась старушка. – Здесь моя родина, здесь меня и похоронят. А избу эту ещё мой отец в своё время поставил, своими руками.

Не получив ответа, Марья Петровна продолжила свою речь: — Добрались, проклятые! А я ведь говорила городским начальникам: — Помирать буду, но деревню родную не брошу.

Существо, как и прежде, стояло в дверном проёме, так и не решаясь пройти в избушку.

— Да что ты стоишь-то в дверях? Проходи уж, коли пришёл. Сейчас я чайку сделаю.

Существо сбросило валенки и прошло в избу. Оно село за стол, который стоял у окна, а рядом положило ушанку.

— А я ведь всё одна. Как соседка Полина померла в прошлом году. Так одна и живу.

Бабушка поставила цветастые чашки на стол и наполнила их кипятком из пыхтящего чайника, который ещё секундой ранее стоял на шестке русской печи.

— Робот ты чоли? — захихикала бабулька. — Ты уж извини, что я в прошлый раз тебя поленом-то по голове. Я ведь баба деревенская и отродясь не видела роботов всяких. Разве что по телевизору.

Но робот молчал, да и к кружке с чаем он не притронулся. Наконец, из почтовой сумки он достал листок и положил на стол рядом с Марьей Петровной.

— И чаво это? Что за бумага такая?

— Требуется ваша подпись, Марья Петровна, — произнёс робот ровным, стальным голосом. — Протокол информирования. Примите к сведению: населённый пункт Липовка официально признан последней деревней на планете. Соответственно, вы — последний человек, сохраняющий статус деревенского жителя.

— Господи ты, боже мой, – запричитала старушка. — Это что же творится-то на свете белом?

Бабушка взяла очки с подоконника и принялась читать бумагу, а после кривым почерком вывела подпись. Робот положил бумагу в сумку, надел ушанку и пошёл к выходу, не проронив ни слова.

— Ты заходи, милок, заходи. Хоть одна живая душа появилась в нашей Липовке. Всё теперь проще будет, веселее.

Обитая клетчатым покрывалом дверь брякнула, и в избе вновь воцарилась тишина. Было слышно лишь, как тикают настенные часы.

* * *

— Хорошие вы всё-таки ребята. Хоть и молчаливые, но хорошие. Заботитесь о бабушке старенькой. Кто бы обо мне так заботился?

В этот раз к бабульке наведались сразу два робота. Робот-медсестра измеряла давление, а почтальон принёс газеты и журнал, который, пользуясь случаем, выписала Марья Петровна.

— Да здоровая я, — говорила бабулька, пока робот-медсестра отцепляла манжету тонометра. — Я ведь ещё той закалки, перестроечной.

Робот-медсестра делала своё дело без лишних слов. Движения её были точные и правильные.

— Я никогда не понимала эти ваши компьютеры, да интернеты всякие. Всё это для меня было чуждо. А теперича вы будто семья. Ну а кому я ещё нужна на старости-то лет?

— Распишитесь, — монотонным голосом сказал робот-почтальон и подсунул старушке листок. — Вот здесь.

— Что ж ты глазёнки свои стеклянные выпучил? — захихикала старушка. — Да распишусь я, распишусь, коли у вас там такой порядок. Раньше мы почту так получали. Без всяких там росписей.

Робот-медсестра открыла оранжевую сумку с красным крестом на боку и аккуратно извлекла несколько цветных коробочек с таблетками. Она положила их на стол, который стоял рядом с кроватью.

— Нарушение жизненно важных функций, — монотонно произнесла робот-медсестра. — Показатель давления превышен. Требуется немедленное перемещение в лечебный стационар.

— Ты мне зубы-то не заговаривай, железная голова, — вспыхнула щуплая старушка. — Я деревню свою не оставлю. А вам только это и нужно, проклятые. В больницу меня упечёте, а деревню бульдозером сровняете с землёй. Не позволю! Этот дом строил отец, а муж мой Фёдор лежит на здешнем кладбище. Я здорова! Понятно?! Я ещё вас переживу. Пошли вон!

Роботы, не проронив ни слова, покинули избушку.

— Ишь, канальи железные, — причитала бабулька.

Она схватила коробки с таблетками, открыла чугунную дверцу печки и бросила их в топку.

— Не позволю уничтожить Липовку.

* * *

— На вот, — сказала старушка и протянула бумажный свёрток роботу-почтальону. — Всю жизнь берегла. Царское серебро, между прочим, это мне по наследству по женской линии перешло.

Старушка лежала в кровати, а робот сидел рядом на лоскутном покрывале, подперев стальной подбородок костлявой, лишённой плоти рукой. В избе было душно от натопленной печки.

— Помру, вам всё достанется. У меня ведь, милок, кроме вас, никого и нет. Вы моя семья.

Недолго думая робот в сотый раз развернул уже давно знакомый свёрток. Мутное серебро столовых приборов заблестело от света тусклой потолочной лампы.

— Я вам почту принёс, Марья Петровна, — сказал робот и положил развёрнутый свёрток на стол.

— Да знаю я милок, знаю. Ещё пока при ясной памяти. У меня ведь отец до самой смерти имел чистейший ум. Всё понимал.

Робот ничего не ответил, а лишь достал из небольшой сумки несколько газет и журнал.

— Если помру, то вы меня рядом с Феденькой похороните. Там на холме, у кромки леса.

Внезапно бабушка вскочила с кровати, открыла старенький комод и достала чёрно-белую фотокарточку, на которой был изображён мужчина в военной форме.

— Вот, посмотри, какой он здесь красавец, — Марья Петровна поднесла фотокарточку к лицо робота. — Статный мужчина. Сейчас таких нет. Отец был военным.

Стеклянные глаза-линзы робота светились красным светом, изредка мерцая. Он сидел неподвижно.

— Да ну тебя к чёрту! — выругалась бабушка. — Сидишь как истукан. Хоть бы сказал что-нибудь для приличия.

Наконец, робот встал с кровати и привычно направился к выходу. Движения его были чёткие, бесшумные. Робот надел фуфайку, ушанку и, слегка пригнув голову, вышел в дверь.

— А ты заходи почаще, — сказала вслед бабушка. — Я тебе про молодость свою расскажу, да про мужа.

Но робот ничего не ответил. Дверь звякнула, и в избушке воцарилась тишина.

* * *

— Марья Петровна, — обратился робот-почтальон к старушке.

Но ответа не последовало. Старушка лежала неподвижно, скрестив руки на груди. Глаза её были слегка приоткрыты, а на месте рта образовалась впадина.

— Марья Петровна, — обратился робот во второй раз, но старушка по-прежнему молчала.

Робот поднёс стальную ладонь к лицу старушки, и уже через мгновение красный огонёк заплясал на морщинистой жёлтой коже. Раздался звуковой сигнал, робот отвёл руку в сторону, а после направился к выходу.

* * *

Они застыли в безмолвии у кучи мёрзлой глины. Их стальные лбы отражали небо. На кривых табуретках стоял гроб. Лицо старушки было жёлтое, а морщинистый лоб покрывала погребальная лента-венчик.

Высоко в небе одинокая ворона истошно каркнула, пролетая над могилой Марьи Петровны. Роботы синхронно повернули головы на звук. Наконец, робот почтальон коснулся савана, а после накрыл им лицо покойной. Движения его были чёткие и угловатые. Чуть слышно пыхтела пневматика.

Застучали молотки. Звук эхом отражался от холодных надгробий. Комья мёрзлой глины с грохотом падали на красную ткань. И вскоре высокий, тяжёлый сосновый крест венчал свежий холм старушечьей могилы.

* * *

По узкой заснеженной тропинке с лопатами наперевес шли роботы. Старые фуфайки нелепо висели на их стальных каркасах. Они будто солдаты синхронно переставляли серебристо-серые ноги, постепенно удаляясь от кладбища. Совсем скоро их силуэты слились воедино и превратились в мутное пятно на горизонте. Приняв в свои объятия одинокую старушку, кладбище вновь уснуло, а декабрьский снег всё падал, покрывая собой всё вокруг.

— Пшёл вон, дармоед! – рявкнул Семён Семёныч и отпихнул кота ногой.

— Да ты в зеркало на себя посмотри, — возбудилась Татьяна. — Да у тебя же лицо стало как у сатаны. Тьфу!

— Неправда, — отхлебнув из кружки чай, прохрипел Огурцов. — Я человек добрый, душевный, а лицо у меня милосердное.

Но всё же Семён Семёныч засомневался после слов супруги. Он прикончил остатки обеда и рванул в ванную комнату к зеркалу, чтобы как можно скорее рассеять глупые сомнения. В отражении он увидел злобную рожу.

«И впрямь сатана, — подумал Огурцов. — Почему я раньше этого не замечал? Совсем заработался, чтоб тебя».

Семён Семёныч улыбнулся, но вот улыбка получилась какая-то натянутая, искусственная. Он начал гримасничать, хлестать себя по щекам, но каждый раз злобная маска возвращалась.

— Но я ведь добрый человек! – воскликнул Огурцов. — Выходит, люди видят только эту дьявольскую маску?

Наконец, Огурцов не на шутку испугался своего отражения и с криком «Проклятье!» рванул в спальню, чтобы больше не видеть того монстра, который смотрел на него из зеркала.

Долго Семён Семёныч горевал и не мог принять новую реальность. В конце концов, он решил во что бы то ни стало снять дьявольскую маску и показать людям свою подлинную доброту. Несколько недель подряд Огурцов смотрел лучшие комедии и читал в интернете самые свежие анекдоты в надежде, что лицо его разгладится и станет добрым.

* * *

Проснувшись субботним утром, Огурцов поспешил к зеркалу, ожидая увидеть в отражении доброе лицо. Но вот беда из зеркала на него вновь смотрела отвратительная рожа. Огурцову в какой-то момент стало плохо. Он схватился за сердце, но быстро пришёл в себя.

— Приросла проклятая, — выругался Семён Семёныч. – Похоже, так до самого конца.

От бессилия наш герой рванул к холодильнику, извлёк на свет запотевшую бутылку, налил стакан и выпил, закусив квашеным огурцом. Через полчаса Семён Семёныч повторил, а на следующий день и вовсе ушёл в запой. Испуганная Татьяна пыталась успокоить мужа, но всё было тщетно.

— Да пойми же, Таня! — кричал Огурцов с рюмкой в руке. — Я человек сердечный, добрый. Не моя эта маска. Это ошибка, клянусь.

— И добрый, и сердечный, — гладила Таня по голове захмелевшего мужа. — Ты, Сёма, только пить прекрати. Пожалуйста.

— Да нет же, — ревел в ответ Огурцов. — Не нужны мне вот эти твои сюсюканья.

— Прости меня, зайчик. Я и правда не знаю, как тебе помочь. А ты доброе дело сделай! Может, тогда полегчает.

— Да ну тебя к чёрту.

— Старушку через дорогу переведи, милостыньку дай. Ну а вдруг поможет.

— Я не меценат. И не намерен заниматься благотворительностью.

Когда обессиленный Огурцов завалился на кафель и захрапел, Таня ушла в спальню. Недоеденный огурец остался скучать на дубовой столешнице, а где-то во дворе завыла автосигнализация.

* * *

Проснувшись утром, Огурцов поспешил на рынок, чтобы прикупить говядины и сделать извинительный обед для любимой жены. Людно было на рынке, грузчики с тележками сновали туда-сюда, а народ толпился у прилавков.

«Перебрал я вчера, – думал Семён Семёныч. — Лишнего хапнул. Танечке нагрубил. Ох и дурак».

Наконец, Огурцов купил кусок говядины, сторговавшись с продавцом на хорошую цену, и подался в сторону выхода. У двери сидел мальчишка, облачённый в какую-то рвань, и просил милостыню.

«Да я ведь люблю Татьяну больше жизни, — думал Семён Семёныч, — и всегда был добр к ней как никто другой».

— Дяденька, — обратился мальчишка к сытому и холёному Огурцову. – Дайте копеечку на хлеб. Христом-богом молю.

— Отвали, щенок! — заревел Огурцов. — Нет на вас управы. Паразиты проклятые.

— Какой злой человек, — возмутилась бабулька, которая торговала неподалёку картошкой, сидя на перевёрнутом эмалированном ведре. — Да чтоб тебе пусто было! Тьфу!

Огурцов стал красным, как болгарский перец и поспешил удалиться. Теперь он шёл по тротуару и думал о том, что сказала бабулька с картошкой.

«Выходит, я и вправду злой? Ведь людям-то со стороны виднее».

Внезапно Огурцов вспомнил покойную бабушку из пятнадцатой.

«Должно быть, ей было одиноко перед смертью? Какой же я бессердечный идиот».

Мысль настолько поглотила Огурцова, что он даже не заметил на тротуаре парня в белой жилетке и врезался в незнакомца.

— Ой, простите, бога ради, — извинился Семён Семёныч. – Увлёкся мыслями, не заметил.

— Да всё в порядке, — ответил парень и протянул синюю визитку. — Вот, возьмите, пожалуйста. Мы всегда рады новым людям.

Огурцов сунул визитку во внутренний карман пиджака и продолжил свой путь. Пройдя сто метров, наш герой остановился. Любопытство заставило его достать визитку. На ней было написано: «Стань волонтёром. Помоги людям».

Вернувшись домой, Огурцов впал в депрессию. Теперь он сутки напролёт сидел в своей комнате. Ночами он тихо плакал в подушку и сожалел о том, что ничего не может исправить.

* * *

— Это вам, Маргарита Ивановна, — сказал Огурцов и протянул худой сморщенной старушке пару вязаных носков. – Носите на здоровье.

В доме для престарелых было душно. Бабушка сидела на панцирной кровати и смотрела в окно. Услышав голос Огурцова, она повернула голову и сдвинула пальцем платок, оголив ухо.

— И чаво? Ну? — сказала бабушка.

— Носки, говорю, тёплые. Носите на здоровье.

— Ой! Ой! — запричитала бабушка. — Не надо, золотце. Ты лучше жене своей подари.

— Бабушка, да я же от чистого сердца. А жена у меня обеспеченная. У жены всё есть.

«Радуется старая, — думал Огурцов, глядя на крохотную старушку. — Для меня вроде бы пустяк, а для неё праздник».

— Дай бог тебе здоровья. И жене твоей, дай бог здоровья. Хороший ты человек, добрый.

Неведомое ранее тепло растеклось в груди Огурцова. Лицо непроизвольно растянулось в улыбке, а на душе будто стало чуточку легче.

Следом за Маргаритой Ивановной подарок получила другая старушка. Огурцов подарил ей махровый халат, а взамен получил улыбку, которая вновь заставила волноваться. Но волнение это был необычное, приятное.

«Оказывается, делать добрые дела так радостно» — подумал Огурцов.

Теперь Семён Семёныч всё свободное время посвящал домам престарелых. Прошёл месяц, а Огурцов всё так же делал добрые дела. Он уже и позабыл про свою злобную маску. Новое заделье так увлекло нашего героя, что все его проблемы ушли на второй план.

* * *

— Не может быть! — воскликнул Огурцов одним субботним утром. — Отпала, проклятая...

В отражении зеркала он увидел незнакомца с добрым и по-детски наивным лицом. Огурцов ухватился за щёки руками и начал ощупывать их. Внезапно он свёл брови и оскалился, но уже через секунду-другую лицо вернулось в прежнее состояние  и стало источать доброту.

«Я сильно изменился за эти два месяца. Теперь-то я действительно добрый человек».

— Какой же ты у меня милый, Огурцов! — воскликнула Татьяна и крепко прижалась к мужу.

— Я скучала по доброму Огурцову. С возвращением, Сёма.

— Я тоже рад, любимая.

Наш герой обрёл новую жизнь и перестал злиться по пустякам. Он понял, что по-настоящему счастлив, когда помогает людям.

— Нашему брату проще, — засмеялся Виктор. — У нас батарейки нет. На пузырь насобирал, закуску раздобыл, и всё. Считай, жизнь удалась.

Какое-то время они просто молчали, слушая звуки города.

— Ну, а звать-то тебя как? — прервал тишину Виктор. – Небось, Т-300 или, например, Франкенштейн?

— Миша меня зовут. Михаил.

— Странное, конечно, имя для робота, — засмеялся Виктор. — Ну да ладно. Миша так Миша.

Мужчина достал из полиэтиленового пакета бутылку с прозрачной жидкостью и сделал глоток. Лицо при этом сморщилось, а белки глаз стали красными.

– Ты бы хоть про себя рассказал, — продолжил хриплым голосом Виктор. — Как докатился до такой жизни?

— Много нас было в городах, — начал свой рассказ робот. — Прямо как самокатов электрических. Куда ни плюнь, везде мы — роботы. Сервис доставки был лучший в стране. Потом всё не нужны стали. Большая часть моего брата попала на комбинат, а счастливчикам удалось сбежать.

Робот говорил монотонно, а его глаза-линзы светились красным светом, изредка мерцая.

— Что за комбинат такой?

— Страшное место, Виктор. Мне приятель один рассказал, что там творилось в то время. Счастливчик сбежал из цеха подготовки в последний момент. Говорил, там роботы, ожидая участи, висели на конвейере вниз головой, а при входе стояли стальные контейнеры, доверху заполненные конечностями и головами.

— Бесчеловечно как-то, не по-христиански.

Робот взял блокнот, который лежал рядом на картоне и что-то молча записал карандашом, а после продолжил диалог: — Если поймают, считай, что сгинул. А я ведь не самокат какой, мне жить хочется. Понимаешь?

Точным движением робот Миша извлёк из нагрудного отсека примятую пачку сигарет и протянул её собеседнику: — Держи, Виктор. В гараже нашёл, подумал, что пригодиться. У меня ведь лёгких нет, так что травись на здоровье.

Бомж вытянул из пачки сигарету, ловко вставил её в рот и подкурил. Сизая струйка дыма потянулась к небу.

— Я людей не люблю.

— Это ещё почему? — удивился Виктор.

— А за что мне вас любить? Вы злые.

— Что верно, то верно, — сказал бомж и выпустил в небо облачко дыма.

Робот вновь взял в руки блокнот, карандаш и что-то записал.

— Когда-нибудь мир узнает, что у роботов тоже есть душа, и я всё для этого сделаю.

На мгновение в воздухе повисла тишина, нарушаемая только редким шумом с железки.

— Я ведь, Мишка, когда-то токарем работал на заводе. И всё у меня было, пока бухать не начал. Даже и не знаю, где теперь моя доченька — красавица. Когда вспоминаю — реву.

— Мне сложно тебя понять, — сказал робот и похлопал по плечу товарища увесистой композитной рукой, — Но я не слепой и вижу, что тебе плохо.

— Слушай, я никогда не думал, что доживу до роботов-бомжей, — засмеялся Виктор. – Мы в 90-х. смотрели фантастику в видеосалонах: «Звёздные войны», «Назад в будущее». Кассеты тогда были плёночные. Да что я тебе объясняю, ты всё равно нихрена не поймёшь.

Бомж примял тлеющий окурок, кашлянул и продолжил рассказ.

— Для меня, Мишка, это был новый мир. Я смотрел эти заморские фильмы на одном дыхании, но мне было сложно даже представить, что через много лет буду сидеть на картонных коробках под трубами теплотрассы и разговаривать по душам с беглым роботом-курьером.

— Это — факт, — сказал робот. — Научно-технический прогресс.

Они ещё долго болтали о прошлом, пока ночь не накрыла город чёрным полотном, а в домах не погасли жёлтые окна.

* * *

— Мечта у меня есть, — сказал робот. — Хочу в Сургут рвануть. Говорят, там какой-то меценат организовал нелегальный приют для беспризорных роботов. Женюсь, книгу начну писать, заменю аккумулятор.

Мужчины сидели на ступеньках заброшенного подземного перехода. Ниже на площадке горел костёр. Над огнём висел закопчённый котелок, в котором бурлило варево.

— Отличная мечта! — голос Виктора эхом отразился от мраморных стен и потолка. – Ну и что же тебя останавливает?

— Не знаю, не думал об этом. Если автостопом рвануть, так на первом же посту поймают.

— Шутник ты, Мишка. Ну кто же тебя в машину-то пустит?

— Что верно, то верно.

Костёр потрескивал, шипел и стрелял искрами в разные стороны.

— Кажется, я знаю, как тебе помочь. Здесь неподалёку железнодорожная станция.

— И там, я так понимаю, есть телепорт, который расщепит меня на атомы, а затем соберёт в Сургуте? — уточнил робот и похлопал по плечу товарища увесистой рукой. — Процесс, как я понимаю, безболезненный. Верно?

— Ну какой к чёрту телепорт? Мы тебя к вагону грузовому снизу прицепим и доедешь до своего Сургута как миленький. Ты робот сильный, справишься.

— Охраны там много, опасно.

— Ерунда. Нам главное на местных бомжей не нарваться. Иначе меня покалечат, а тебя на металлолом сдадут в ближайший пункт приёма.

— Спасибо тебе, Витя. Если всё получится, всю жизнь тебя добрым словом вспоминать буду.

— Ладно, не благодари. Потом будешь благодарить. В общем, решено, ночью выдвигаемся.

* * *

Робот заполз под грузовой вагон, осмотрелся и надёжно ухватился за массивную раму.

— У тебя, Мишка, хватка стальная — сказал бомж Виктор, заглянув в темноту подвагонного пространства. – Так что доедешь до Сургута и начнёшь новую жизнь.

— Спасибо тебе, — сказал робот. — Ты настоящий человек. Самый человечный человек.

Они оба замолкли и просто смотрели друг на друга минуту-другую. Было слышно, как скрипят колёсные пары и грохочут вагонные сцепки.

— Лишь бы аккумулятор не подвёл, — прервал молчание робот. — Хватило бы заряда до Сургута.

— Не ссы, Мишка, — засмеялся бомж. — Хватит заряда. Где наша не пропадала.

— Береги себя, Витёк. А, главное, на местных не нарвись. Они из тебя котлету сделают. Ты мне сам об этом говорил.

— Плевать... Я уже никого не боюсь. Отбоялся своё.

Они пожали друг другу руки на прощание, и через мгновение бомж Виктор растворился в ночной темноте железнодорожной станции.

«Теперь-то всё будет иначе, — думал робот Миша, вглядываясь в ржавое днище вагона. — Мне больше не придётся прятаться и унижаться. Начну работу над книгой, найду единомышленников».

Через минуту робот услышал истошный вопль и мат. Это был голос Виктора. Миша сразу узнал его.

— Всё, нарвался.

— Помогите! — донёсся крик сквозь шум проходящей электрички.

«Если останусь, то не будет никакой новой жизни. Загнусь здесь как мои коллеги по несчастью или, чего доброго, попаду на комбинат».

Робот молча висел под вагоном ещё несколько секунд. Из темноты вновь прилетел истошный вопль Витька, но неожиданно для робота грузовой состав стронулся.

— Плевать, — сказал Миша. — Будь что будет.

Его композитные кулаки разжались, и он упал на пропитанный мазутом щебень. Через мгновение робот выскользнул из-под движущегося вагона и устремился на голос друга. Пробежав сто метров, он увидел кучку бомжей. Они пинали ногами Витька, а Витёк хрипел и плакал.

— Ну, черти вокзальные! — воскликнул робот. — Порву.

— Мишенька, — простонал Витька. — Уходи, Христом Богом молю. Тебя охрана поймает и отправит на комбинат.

— Это ещё что за чучело? — выкрикнул один из банды вокзальных.

Но Миша уже ничего не слышал. Он с первого же удара сшиб самого крупного, а потом набросился на остальных.

Вдруг всех ослепила вспышка света. Свет был настолько ярким, что было сложно разобрать, кто скрывается за ним.

— Лежать, мордой в пол, — раздался голос из громкоговорителя.

— Охрана, — закричал кто-то из бомжей. — Валим отсюда, пока нас не поймали.

Бомжи бросились в россыпную, оставив на рельсах избитого Витьку и робота.

— Уходи, дурак, — взмолился Витька. — Тебя же на комбинат отправят. Уходи.

— Я не брошу тебя, друг, — сказал робот и склонился над его измазанным кровью лицом.

Из нагрудного отсека робота на грязную шпалу выпал блокнот.

— На рельсах андроид, — раздался чей-то голос из темноты. — Работаем быстро.

За спиной Михаила что-то засвистело, и через мгновение его накрыла стальная сетка. Миша дёрнулся, но было уже поздно. Сетка надёжно стянула его конечности. Он упал набок и начал брыкаться, как пойманный зверь, а Виктор лишь только смотрел на беспомощного друга и плакал.

Два здоровенных бугая в униформе ухватили обездвиженного робота за ноги и волоком утащили в густую темноту.

— Прости меня, электронный брат, – сквозь слёзы сказал бомж. — Прости.

* * *

На город обрушился дождь. Виктор залез под балкон многоэтажки и лёг на холодный бетон. Он смотрел на то, как крупные капли лупят по листьям кустарника, а на мутных лужах вздуваются пузыри. По прилегающему к дому тротуару пронеслась мокрая девушка с пакетом на голове. Виктор сразу же вспомнил дочку. Из внутреннего кармана куртки он вытащил блокнот и раскрыл его пожелтевшими пальцами на странице, уже испещрённой заметками.

– У роботов тоже есть душа, – прочитал бомж.

Глаза побежали по строкам, и пленительная история о беглом роботе, который любил жизнь, поглотила Виктора. Покончив с блокнотом, бомж смахнул слезу и сжал губы.

— Добрый он был. Такой доброты в человеке днём с огнём не сыщешь. Это особенная доброта, неземная.

Бомж запустил руку во внутренний карман куртки и вытащил потёртую фотографию дочки. Он слегка прикоснулся обветренными губами к глянцу фотобумаги.

— Красивая... Прямо как мама.

Какое-то время молча разглядывал потускневшее изображение.

— Если не примет, исчезну из её жизни навсегда. Она право имеет, а я виноват до скончания века.

Через полчаса дождь затих, и во дворе дома началась обычная суета. Виктор всё так же лежал на бетонной отмостке. Глаза его были закрыты, а морщинистое, грязное лицо выражало умиротворение. Он лежал, сжимая в руке потрёпанную фотокарточку, а люди просто спешили по своим делам, словно не замечая худое скрюченное тело.