Серия «Мои рассказы»

Днём Андрей Петрович трудился на овощебазе грузчиком, а вечерами пропадал в гараже. Он совсем не уделял внимания Татьяне. Он был одержим идеей создания небольшой космической ракеты и считал, что всякие там нежности — это удел слабаков. Таня терпела его холод. Терпела, потому что сильно любила Никудышкина.

* * *

— Ну ты чудак, Петрович, — сказал сосед Виктор, перешагнув порог гаража. — Когда запуск? До Марса-то дотянет?

Он содрогался от смеха, а пепел от тлеющей сигареты падал на грязные половицы.

– Ты, Петрович, этот. Ну, как же его? Ну, этот... Маск! Да-да, он самый, точно тебе говорю.

Приступ смеха вновь охватил Виктора.

— Смейся-смейся, — ответил Никудышкин. — Обо мне напишут в газетах. Моё имя занесут в Книгу рекордов Гиннесса, а вот ты, Витя, так и останешься неудачником.

– Ты ни на этом ли металлоломе собрался до Марса-то лететь?

Виктор указал пальцем на цилиндрическую конструкцию, которая стояла в центре гаража, а точнее, лежала на боку. Куски труб и проводов покрывали с наружи корпус этого необычного механизма.

— Ты же весь хлам со свалки сюда перетащил. Мужики смеются.

– Это не металлолом, невежда, — с гордостью сказал Андрей Петрович. — Это высокотехнологичная ракета-носитель с пилотируемым кораблём «Лучший». Когда-то о ней напишут в учебниках истории.

– Да-да, напишут, эпитафию на твоём надгробном камне напишут, если ты попытаешься куда-то улететь. А вообще, Петрович, вот если без шуток, дай сто рублей на пиво. Ну не могу я уже, трубы горят.

– Куда ж тебя девать, Витя, – сказал Никудышкин и достал из кармана последнюю примятую сотку.

— Ты это, Петрович, не обижайся. Хорошая у тебя ракета, и она обязательно полетит. И в учебниках про неё напишут, — тараторил Виктор и пятился назад к калитке. – Ладно, бывай, мне пора. Добрый ты человек, Андрюша. Ох, добрый!

За целый вечер немало народу заглядывало к местному Кулибину и каждый старался дать совет. Заглядывали и те, кто проклинал его последними словами. Одна бабулька Серафима Ивановна обещала даже написать на него заявление в соответствующие органы, так как он проводил непонятные для неё эксперименты.

В выходные в гараж приходила Таня с авоськой, в которой лежали бутерброды и термос. Она садилась рядом, подпирала рукой подбородок и смотрела, как Андрей Петрович ест. А потом спрашивала его: — Андрюша, ты ведь никогда нас не бросишь? Ты ведь не улетишь?

Андрей Петрович обычно отмалчивался или переводил разговор на другую тему. Таня сильно переживала, так как любила мужа, а ещё она боялась за детей. Таня не хотела, чтобы они остались сиротами.

* * *

— Танька! Танька! — голосил Виктор под окнами двухэтажного барака, в котором проживала семья Никудышкиных — Петрович совсем сбрендил!

— Ну, чего тебе?! — высунув пышный бюст в оконный проём, прокричала Татьяна.

— Твой, это! Того! — Виктор ткнул указательным пальцем в небо.

— Чего, того?! Ты по-человечески объяснить можешь, пьяная твоя голова?!

– Да я ж ему сказал, что не надо! Петрович, одумайся, говорю, пока не поздно! А он мне в ответ: — Уйди, дурак.

— Ой! Бог ты мой! – запричитала Татьяна. — Всё-таки запустил свою проклятую ракету. Что же будет-то теперь?

Она скрылась во мраке комнаты, а уже через минуту бежала по двору с мальчишками в сторону гаражей. Таня тащила их за руки, а они часто запинались и падали.

— Андрюшенька, ну куда же ты? – причитала она. – Только бы успеть! Только бы успеть!

Наконец, они добежали до гаражного кооператива "Берёзка", и Таня увидела макушку ракеты. Она возвышалась над бетонными крышами гаражей. Таня почувствовала, как ей не хватает воздуха от волнения. Она собрала последние силы в кулак и рванула к гаражу под номером тринадцать.

Летательный аппарат стоял на специальных металлических подставках, и сквозь небольшой иллюминатор можно было разглядеть лицо Андрея Петровича. Снизу в районе сопел двигателя струился пар, а на обшивке мигали разноцветные лампы.

— Андрюшенька! — закричала Татьяна и прижала белобрысую голову младшего сына к груди. — Не бросай ты нас, пожалуйста. Не оставляй нас одних.

Андрей Петрович улыбнулся, а потом что-то сказал. Таня видела, как безмолвно шевелятся его губы. Да, она безумно любила эти губы, любила и пышные усы. Слёзы брызнули из глаз Тани, оросив пыльный гаражный щебень. Младший сын Артёмка принялся её утешать.

Наконец, шум усилился, а из сопел "ракеты" вырвались языки пламени. Андрей Петрович посмотрел на старшего сына Лёшку и показал ему жест «большой палец вверх». Сын улыбнулся и помахал в ответ. Грохот сотряс воздух. Странная конструкция, отдалённо напоминающая ракету, дёрнулась, и с треском завалилась набок. Пламя охватило жестяную обшивку. Чёрное облачко дыма взмыло в небо.

— Андрюша! — завопила Татьяна. — Помогите! Кто-нибудь! Андрюшенька!

Она прижала к себе ребятишек и разрыдалась от бессилия.

"Петрович горит!", "Пожар!", "Сейчас рванёт!" – раздавались возгласы повсюду.

Люди начали выбегать из своих гаражей. Через мгновение место пожара окружила толпа. Кто-то в руках держал огнетушитель, кто-то ведро песка, кто-то бутылку пива и шампур. Пожар потушили мгновенно, благо день оказался выходной и народ отдыхал, выставив на обозрение свои мангалы.

Через несколько минут шум поутих. Повсюду валялись пустые огнетушители. Летательный аппарат шипел и парил, а в воздухе висел запах гари.

Вдруг послышался рокот мотора, скрипнули тормоза, и в гаражный проезд въехал полицейский "УАЗ". Он остановился в десяти метрах от перевёрнутой "ракеты".

— Михалыч приехал, — сказал Виктор. – Ой, чё сейчас будет!

Дверь "УАЗа" распахнулась, и на щебёнчатую насыпь ступила лакированная туфля участкового. Он неспешно подошёл к летательному аппарату и покачал головой.

— Это ж надо такое устроить, — сказал участковый Михалыч.

Андрей Петрович Никудышкин лежал на спине и сквозь мутное стекло иллюминатора смотрел на манящее небо.

"Это позор какой-то, — думал Никудышкин. — Я ничтожество, чёртов неудачник".

Участковый склонился над обшивкой ракеты, и уголком папки постучал в закопчённое стекло иллюминатора.

— Открывай, — сказал Михалыч и подкрепил свои слова жестом.

Иллюминатор скрипнул, словно печная дверца и ударился об обшивку летательного аппарата. Никудышкину было неудобно вести диалог с участковым, ведь он лежал на спине, и вдобавок к его усам прилип кусок синей изоленты.

— Никудышкин, ну ты опять за своё? — сказал участковый.

— Валерий Михалыч, когда-то обо мне напишут в учебниках истории, — сказал Никудышкин и оторвал кусок изоленты от усов.

— Вот скажи мне, Андрей, ну что ты за человек такой? То свет из-за твоих экспериментов в гаражах пропадёт, то запах керосина повсюду, а сейчас вообще пожар устроил. Люди-то жалуются. Ты ведь всех в нашем околотке своей ракетой достал.

— Валерий Михайлович, вы поймите меня правильно. У меня всё схвачено, всё на мази, а это, так, рабочие моменты.

— Не хочу я тебя понимать, Никудышкин. Не хочу. Если ещё раз, то... Надеюсь, ты меня понял?

* * *

Вечером Андрей Петрович много плакал.

— Ты пойми, Танечка! Ведь я... ведь я уже почти у цели, а тут такое, – говорил Никудышкин, уткнувшись в пышные формы жены.

— Да, Андрюшенька, – Таня гладила мужа по голове. — Ты у меня самый лучший. Ты самый-самый.

— Что-то пошло не так. Эта манжета в топливном баке, чёрт бы её побрал. Говорил же я Николаичу из автозапчастей, что резина — говно. А он мне: "Нормально всё, сдюжит манжета". Вот тебе и нормально.

— Всё у тебя получится, Андрюшенька. Ты ведь у меня умный.

* * *

Ночью Никудышкин не мог уснуть. Он размышлял об отношениях с Татьяной. Её поддержка что-то перевернула в его душе.

"Я ведь каждый вечер в гараже, — думал Никудышкин. — Да и мысли мои только о ракете. И как же Танька терпит меня столько лет? Да, дружище, нужно что-то менять. Неправильно всё это, неправильно".

На следующий день Никудышкин не пошёл в гараж после работы, а вместо этого провёл время с семьёй.

— Андрюша, что происходит? — спросила Таня после ужина. — Почему ты не пошёл в гараж? Я и бутерброды собрала.

— Ничего, — ответил Никудышкин и потрепал Артёмку по голове. – Ничего не произошло. Я просто вспомнил, что у меня есть ты. Что у меня есть семья.

Таня улыбнулась и даже раскраснелась от волнения.

— Андрюшенька, я тебя не узнаю.

— Таня, да это ж я — Андрей Петрович Никудышкин!

Они долго смеялись, а потом пили чай с вареньем.

На выходных Никудышкин вывез семью в городской парк, а потом они играли в футбол во дворе.

Мальчишки очень радовались тому, что отец провёл с ними целый день.

* * *

Старый грузовичок въехал в гаражный кооператив "Берёзка". Рядом с гаражом номер тринадцать собрались люди.

– Ну ты это, Петрович... – сказал алкоголик Виктор. — Может, ты подумаешь как следует? Хорошая ведь ракета, да и про учебник истории вспомни. Ты же мне сам говорил, что тебя туда того самого, ну, впишут в анналы истории.

— Да, действительно хорошая, ‐ ответил Никудышкин. — Но всё это, Витя, в прошлом, да и в учебник истории уже особо не хочется.

— Ну, как знаешь, Петрович.

Грузовичок встал на опоры и начал погрузку летательного аппарата. Никудышкин смотрел на своё дитя, а по щекам текли слёзы.

"Ты правильно поступил, дружище, — думал Никудышкин. — Правильно".

* * *

Постепенно жизнь стала налаживаться, Андрей Петрович начал чаще проводить время с семьёй, а Татьяна расцвела словно медуница в весеннем лесу. Гараж Никудышкины продали какому-то пенсионеру из Сургута. Да и зачем им гараж, если нет машины?

Теперь Андрей Петрович по вечерам играл с пацанами в футбол, а на выходных он частенько брал их с собой на рыбалку.

В одно воскресное утро Таня решила прибраться в комнате сыновей. Андрей Петрович отправился на берег Тобола, прихватив с собой пацанов.

Она открыла прикроватную тумбу старшего сына Лёшки и сразу же взвизгнула от неожиданности. На полке лежала книга "Проектирование космических аппаратов.". Ватные ноги с трудом донесли её тело до кухни. Она накапала Корвалол в чашку, а потом просто сидела и смотрела в окно. Когда они вернулись с рыбалки, Таня ничего не сказала Андрею, потому что не хотела его расстраивать.

* * *

— Ты знаешь, Петрович, — сказал Виктор, — хороший ты человек.

Мужчины сидели в крохотной кухоньке Виктора и вели диалог.

– Нет, ракета твоя ни при чём, — продолжил Виктор. – Я тебя за доброту душевную люблю.

— Ну? – прищурился Андрей Петрович и посмотрел Виктору в глаза. — Куда ты клонишь, Витя? Что за дифирамбы ты поёшь? На тебя это не похоже. Если денег занять, так я и так дам. Ты же знаешь.

— Я всё ему рассказал... И про учебник истории, и про книгу эту, Гиннесса.

— Витя, кому рассказал? Ты, брат, не белую ли горячку словил? Несёшь какую-то чепуху.

— Да какую там горячку, – махнул Витя. — Дядька у меня родной в конструкторском бюро работает. Они там ракеты рисуют. Вот ему и рассказал.

— Ну, и?

— А он мне говорит: – Приводи своего Кулибина. Нам, говорит, такие люди, край как нужны.

— Правда? — удивился Никудышкин. — Вот прям так и сказал?

— Ты, Петрович, меня знаешь, я врать не буду.

— Витя! — воскликнул Никудышкин. — Братец, дай-ка я тебя обниму.

Никудышкин прижал к себе Витю и похлопал по спине.

– Витя! Витенька! Ты же знаешь, что для меня это важно? Я тебе благодарен как никогда.

— Ну что ты, Петрович. Да разве мне сложно за хорошего-то человека словечко замолвить.

Они ещё долго беседовали о ракетах и выпили не одну чашку чая, а когда стемнело, Андрей Петрович пошёл домой. Никудышкина просто разрывало от радости, но всё же он решил подождать до утра. Ночью он много говорил с Татьяной. Он одаривал её комплиментами и загадочно улыбался. Таня понимала, что всё это неспроста, но Никудышкин молчал словно кирпич.

За завтраком Андрей Петрович рассказал семье о своих планах на жизнь. Таня обрадовалась, что у мужа наконец-то появится работа мечты, ну а старший сын Лёха оказался на седьмом небе от счастья. Никудышкин пообещал сыну, что научит его проектировать ракеты, ну а Лёшка, в свою очередь, пообещал отцу, что обязательно поступит в институт и станет инженером-конструктором. Вот такая история приключилась в обычном Сибирском городке. Хотите — верьте, хотите — нет. До встречи, мои дорогие читатели!

— Потеряли мальчонку, – сказал я. — А ведь он нам как сын.

— Не говори, Саша, — сказала Татьяна. — Я место себе не нахожу.

— Похоже, что всё...

— Что, всё?! — взорвалась супруга, привстав на локоть. — Ты же мужчина, Саша! Придумай что-нибудь!

Я промолчал.

— Ему ведь сейчас небось холодно и голодно? — продолжила Татьяна. — Сидит бедняжка, где-нибудь на берёзе и плачет. 

– Думаю, что его уже съели или прихлопнул кто-нибудь доской.

Жена взвизгнула и уткнулась лицом в подушку, тело начало вздрагивать от рыдания. Наконец, она оторвалась от подушки и сказала: – Какой же ты жестокий, Саша. Это ведь наш сыночка, наш маленький Андрюшенька.

— Ладно-ладно, — сказал я и приобнял жену. — Прости, я и вправду перегнул палку. Да, Андрюшенька, наш сыночек, я сделаю всё, чтобы его вернуть.

Таня улыбнулась и вытерла слёзы.

Внезапно задребезжал дверной звонок, мы переглянулись и посмотрели на часы. 

"Кто бы это мог быть в двенадцать-то ночи?" — подумал я.

Мы набросили на себя халаты и рванули к входной двери. 

— Кто? — спросил я и ухватился за гребёнку замка.

– Извините, что так поздно, — прозвучал приглушённый женский голос.

Я открыл дверь и увидел соседку Ларису, а рядом с ней на грязном резиновым коврике стоял наш сыночка Андрей. Его крылья были опущены, хохолок топорщился, а в хвосте не хватало нескольких перьев.

– Бог ты мой! — запричитала Татьяна. — Андрюшенька, мальчик мой.

– Я возле урны его нашла, здесь у нашего подъезда. Он прыгал и бился об неё клювом, а потом кричал: — Ну чё ты мне сделаешь?! Я вас всех порву! Слышите меня! А потом что-то ещё говорил про окна. Мол, попрятались все, окна позакрывали. Мол, если есть среди вас хоть один мужик, то спускайся сюда!

— Боже! — сказала Таня и прикрыла ладонью лицо. — Андрюшенька!

– Да от него алкоголем разит за версту, – сказал я. — Таня, он же пьян. 

— Ну, ладно, — сказала Лариса. — Я побежала, поздно уже. Так что забирайте своего блудного сына.

— Спасибо тебе, Ларисочка, — сказала Таня и поцеловала её на прощанье. — Я завтра к тебе забегу. С меня тортик.

— Крыска—Ла-р-р-риска! — выругался попугай, пока перешагивал высокий порог.

— Андрюша! – прикрикнула Таня.

Мы захлопнули дверь и долго молчали, а потом Андрей пошёл по коридору в свою комнату. Его крылья волочились по линолеуму, словно длинные рукава Пьеро.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? – обратился я к нашему попугаю.

— Батя, успокойся, — сказала Андрей. – Ну, выпил немного с друзьями.

— Батя?! — удивлённо воскликнул я. 

— С друзьями?! — подхватила Татьяна. — Какие у тебя могут быть друзья? Да и вообще, не забывай про то, что ты обычный попугай.

— У ларька познакомился. Они меня портвейном угостили. Там, на Логунова.

— Андрюша! — взвизгнула жена. — Ты же птица, и тебе нельзя пить алкоголь.

– А говорить мне можно? — возмутился попугай. — Ведь говорят-то только люди. Ох и хорошая штука — этот портвейн!

— Бог ты мой! — возмутился я.

— Вы меня не любите! — захныкал Андрей. — Вон, у Петровых попугаю игрушку купили, да и клетка у него лучше. 

— У Петровых? — удивилась Таня. — А кто такие Петровы?

— Они в четвёртом подъезде живут, на седьмом.

Немного погодя Андрюша зашёл на кухню, запрыгнул на стол и начал буянить. Он столкнул на кафель два стакана и одну тарелку. Что-то невнятно кричал, а после упал на кухонный диван лапками к верху и начал стонать.

— Тошнит... — кряхтел Андрей. — Ой, как мне плохо.

Мы сели рядом с диваном на холодный пол и начали его успокаивать.

— Не переживай, Андрюшенька, — сказала Таня и пригладила его хохолок. — Всё пройдёт, всё будет хорошо. Сейчас головка покружится немного. Если тебя сильно тошнит, ты скажи, и папочка принесёт тазик. Ты больше не пей, Андрюша. Хорошо? Договорились? Дай нам обещание. Мы ведь с папой тебя любим.

Таня поцеловала его в клюв и улыбнулась, а я пошёл в ванную, чтобы принести тазик. Мы просидели до утра возле нашего любимца, а наутро, сонный и усталый, я побрёл на работу.

* * *

Теперь у Андрюши всё хорошо. Недавно мы купили ему игрушку, а на день рождения подарили новую клетку. Он больше не сбегает из дому, не матерится, да и вообще ведёт себя как обычный попугай. А по поводу случая того, говорит так: — Бес попутал. 

Да мы его простили давно и любим несмотря на вспыльчивый характер. Ну а Лариса, соседка наша, как и прежде, приходит в гости, чтобы поиграться с Андрюшкой. 

Вот такая история приключилась в обычном Сибирском городке. Хотите — верьте, хотите — нет. До встречи, мои дорогие читатели!

"Дались тебе эти часы! — думаю и смотрю, как стрелка отсчитывает секунды. — Ты же знаешь, что сейчас это совершенно не важно".

Открытая пачка ватных палочек на журнальном столике напоминает мне о ней. За стеклянными дверцами советского серванта спрятались старые фотоальбомы. Я всматриваюсь и вижу даты на их потрёпанных корешках.

"Сколько же раз я держал их в руках? — с грустью пытаюсь припомнить. — Да брось! Не трудись! Это не возможно подсчитать. А ведь здесь прошла часть моего детства. То, что нельзя вычеркнуть из памяти. Это часть меня, оно со мной до конца".

Думаю о детстве и вспоминаю, как тридцать первого декабря эта небольшая комната превращалась в настоящую сказку, в новогоднее чудо. Ёлка всегда стояла в дальнем углу у окна, а под ней нёс службу старый советский Дед Мороз, бережно раскрашенный её руками.

Вкус замороженной хурмы, печёные орешки со сгущёнкой, запах газа в маленькой душной кухне, чёрно-белый телевизор на деревянных изящных ножках — поочерёдно всплывают в моей памяти. После новогоднего ужина объявлялись танцы. Ох, какие это были танцы!

Все затихали в ожидании. Комната наполнялась шуршанием и потрескиванием виниловой пластинки, и через мгновение начиналась песня со слов: "Малиновки заслышав голосок, припомню я забытые свиданья…" Все мы, от мала до велика, выходили на небольшой пятачок пространства и пускались в пляс под задорные голоса "Верасов". Деревянный настил пола содрогался, а чашки и блюдца в серванте позвякивали в такт музыке. Это бесценно.

То, что происходило здесь много лет назад, невозможно воссоздать, даже если у тебя в распоряжении все компьютеры мира. Получиться лишь жалкая копия.

"Пожалуй, я выпью чаю, — рассуждаю, стоя в проёме. — Здесь ещё остались её запасы".

На крохотной кухне привычно тарахтит холодильник. Кстати, сегодня понедельник, скоро подъедет мусоровоз. Его хорошо видно из кухонного окна. Возле плиты лежит огарок спички, а в коричневом графине остатки кипячёной воды. Она всегда ставила этот графин на стол, когда приходили гости.

Стою в коридоре и вслушиваюсь в тишину. Кажется, ещё чуть-чуть, ещё минута-другая, и послышится привычное шаборшание в замочной скважине, привычное шуршание газет в прихожей, мягкий щелчок выключателя.

Увы, уже не послышится. Никогда не послышится. Некому больше проверять счета в почтовом ящике, некому снимать чайник с плиты, некому, уютно расположившись в кресле, разгадывать кроссворды.

Рак — подлый палач не оставил ей шансов. Здесь каждая вещь помнит её голос. Здесь всё лежит так, как она этого хотела: спички в шкафчике, тарелки в серванте, простыни в комоде. И никто другой не сможет воссоздать этот порядок. Никто!

– А где Павел? – удивлённо спросил Пышноусов. – Ведь я стригусь только у него.

– Не переживайте, – улыбнулся молодой человек. — Павел приболел, а я сегодня его подменяю.

— Но... — хотел было возразить Семён Петрович.

– Я вас уверяю, вы останетесь довольны моей работой. Может расслабиться и отдохнуть.

— Ну смотри, парень, я доверяю тебе самоё ценное. Ты немного сверху сними, совсем чуть-чуть. И подравняй вот здесь.

Молодой человек набросил накидку на плечи Семёна Петровича и приступил к работе. Утомлённый Пышноусов откинулся на кресле и закрыл глаза от удовольствия. Он любил погрузиться в сладостные мысли, пока его усы приводили в порядок. Молодой человек долго возился с усами Семёна Петровича: включал триммер, хватался за ножницы и даже работал опасной бритвой.

— Ну вот и всё, – сказала он, отложив в сторону инструмент. — Сделал именно так, как вы просили.

Семён Петрович открыл глаза, и дыхание его сбилось. Он покраснел, побледнел, а на лбу набухла вена.

— П-п-т-х, – он не мог подобрать слова. – Да я! Да я тебя за это!

Парень покраснел и отскочил от кресла. Семён Петрович смотрел на своё отражение и не мог поверить, что их больше нет. Вместо шикарных усов на лице красовалась какая-то тёмная полоска. Теперь Семён Петрович стал похож на розовощёкого пупса. От его сурового вида не осталось и следа. Он даже подумал наброситься на барбера и укусить, но, посмотрев на его широкие плечи, понял, что в ответ может получить хороших тумаков. Его жизнь была кончена.

"Как я теперь пойду на работу? — думал Пышноусов. — Что скажет жена Лариса? Как отреагируют соседи по даче? Теперь даже мусор выбросить позорно".

Наконец, он встал и вышел из барбершопа, так и не заплатив за работу. Он брёл по улице и чувствовал себя абсолютно нагим.

* * *

– Бог ты мой! – сказала Лариса, увидев родного мужа без привычных усов.

За сорок лет совместной жизни она привыкла к усам Семёна Петровича. Они приятно щекотали её лицо, когда случались поцелуи. Да что там щекотали, они стали для неё родными. Но теперь перед ней предстал совершенно чужой человек, непохожий на её любимого мужа.

– Ой, Лариса! – махнул Семён Петрович.

Он бросил пальто в прихожей и прошёл к себе в комнату. Пышноусов просидел весь вечер в одиночестве и даже не вышел к ужину. Аромат жареных котлет не смог пробудить в нём зверя.

* * *

– Здравствуйте, Семён Петрович, – сказала молодая секретарша Татьяна.

Она сидела за рабочим столом и пила чай из красивой чашки в горошек.

Семён Петрович ничего не ответил, а лишь насупился и прошёл мимо девушки. Он услышал за спиной хихиканье и сразу же понял, что она смеётся над его усами, а точнее, над тем, что от них осталось. Ему даже подурнело и как-то в груди стало нехорошо.

– Валера! — закричал он на сантехника, который ковырял батарею в приёмной. – Ну какого чёрта у нас воняет возле бухгалтерии? Опять засор?

– Так точно, – не скрывая улыбки, сказала Валера. – Через час устраню.

– И что здесь смешного, Валера? Я что, как-то неправильно выразился?

– Нет-нет, Семён Петрович, всё в порядке.

Семён Петрович знал, что Валера смеётся над его внешним видом. Он знал, но был не в силах как-то на это повлиять.

Всё стало как нельзя хуже, коллеги перестали бояться Пышноусова, словно раньше в его усах жила та самая сила, которая позволял подчинять людей. Ну кто будет бояться человека, похожего на пупса? Они посмеивались за спиной Семёна Петровича и о чём-то шептались. Теперь и плановые обходы производства давались ему с трудом, ведь даже уборщицы смотрели на него с подозрением. Он перестал быть для них авторитетом, а какой-то наглый пекарь, не стесняясь коллектива, нагрубил Пышноусову.

Теперь каждую ночь ему снился один и тот же сон. Будто его усы летают по квартире, а он пытается их поймать. И даже любовь всей жизни Лариса перестала воспринимать его всерьёз. Выходит, что все эти годы он прятался за пышными усами. Вся его харизма и сила была только в усах, в этом маленьком клочке волос.

* * *

"Я жил не своей жизнью, – рассуждал Семён Петрович, глядя в потолок своей спальни. — Но ведь я не тиран, я добрый и заботливый человек. Я всю жизнь прятался за своими усами. Нет, это не моя жизнь! А ведь когда-то меня называли первоклассным саксофонистом, да и в хоре я пел хорошо. Я бросил свои любимые увлечения, ради того, чтобы строить карьеру. Ради того, чтобы иметь власть над людьми. Решено, завтра же напишу заявление".

Семён Петрович не мог уснуть. Он смотрел на спящую Ларису и сожалел, что много времени он посвятил работе, а не жене. Он любовался её морщинками и думал, что она потратила свои лучшие годы на него.

Пышноусов вскочил с кровати и направился в ванную. Он больше не мог ждать, ведь все его сомнения рассеялись, как инверсионный след, оставленный самолётом. Семён Петрович отыскал старую бритву, нанёс пену и принялся удалять остатки усов.

— Ну вот, — сказал Пышноусов, смотря на своё отражение в зеркале. — Теперь-то я другой человек.

Ночь прошла хорошо. Семён Петрович больше не видел сон с летающими усами.

* * *

Впервые за двадцать лет Пышноусов улыбался, обходя родные владения. Он раздаривал щедрые комплименты женщинам и жал при встрече руку мужчинам. Семён Петрович даже подарил плитку хорошего шоколада уборщице Петровне и пожелал ей отличного дня. Работники хлебокомбината не могли признать в нём того, прежнего Пышноусова. Ведь этот был добр и разговорчив.

Да, Семён Петрович воплотил в жизнь то, что задумал ночью. Он написал заявление и через пару недель отпраздновал с коллективом своё увольнение. Пышноусов накрыл щедрую поляну с икрой и крабами. Наконец, Семён Петрович обрёл спокойствие. Он снял маску, а точнее, усы, и стал тем, кто всё это время прятался в его душе.

* * *

Вдоволь отдохнув от тягот руководителя, Пышноусов устроился сторожем на свой родной комбинат. Теперь он пел по вечерам в хоре пенсионеров, а иногда брал в руки свой любимый саксофон. Лариса была счастлива, ведь Семён Петрович перестал говорить с ней о работе, перестал срываться на неё по пустякам. Он превратился в доброго и отзывчивого человека. Отныне Пышноусов собирал для супруги полевые цветы, когда они выезжали за город, и даже называл её моя Ларисочка. Вот такая история произошла с Семёном Петровичем Пышноусовым. Хотите — верьте, хотите — нет. А может быть, вы тоже живете не своей жизнью?

Папа поймал Джулию и приготовился к исполнению приговора. Бедняга дёргалась и кричала, будто понимала,  что это её последние минуты. Джулия выбилась из сил и просто смотрела на папу "глупым куриным глазом".

Когда колхозный самосвал "ЗиЛ" с грохотом промчался мимо нашего дома, папа выпустил Джулию из рук, воткнул в плаху топор и сказал, что не будет этого делать. Мы с братом Димкой кричали "Ура!", прыгали и долго радовались спасению друзей. Не поднялась папина рука казнить наших питомцев. Август подошёл к концу и нам ничего не оставалось, кроме как вернуться в город, а кур пришлось раздать по соседям. Вот такие никудышные получились из нас фермеры.

* * *

Олег Петрович быстро пошёл на поправку и уже через два дня мог делать первые шаги по палате, опираясь на свою верную алюминиевую спутницу, а уже через неделю врач подписал выписку.

Это было прекрасное солнечное утро, в больничном парке пел соловей, а тёплый ветерок трепал седые волосы.

— Хорошо-то как, – сказал Олег Петрович и, прищурив глаза, посмотрел на небо.

Он быстро проскочил аллею и вышел за больничную территорию. Чтобы попасть на остановку, оставалось пройти двор, окружённый старыми пятиэтажками.

Олег Петрович шёл уверенно и почти не опирался на свою помощницу. Трость искренне радовалась за Олега Петровича, ведь его нога больше не болела. В какой-то момент он остановился, выдержал паузу и швырнул трость в ржавый мусорный бак, который располагался в двух метрах от него. Он сделал это молча, не проронив даже "прощай".

Через минуту он стоял на остановке, а через час пил чай в своём любимом домашнем кресле. Олег Петрович был настолько счастлив, что даже и не заметил, как прошёл день его выписки. Он лёг спать немного раньше обычного. Положил телефон на тумбу и закрыл глаза. Он размышлял о будущем. Думал о хорошей работе, которую он давно хотел найти. Думал о том, что завтра подольше погуляет в парке. Всё было, как всегда, вот только трость больше не стояла на привычном месте. Наконец, Олег Петрович уснул.

* * *

Ночь накрыла город чёрным полотном. В домах погасли окна, и люди разбрелись по своим квартирам. Она лежала на дне ржавого бака по соседству со зловонными пакетами и куском раздавленной свёклы. Где-то неподалёку суетилась жирная крыса. Звёздное небо с трудом освещало убогое и мрачное пространство помойки. Трость плакала, так как искренне не понимала, почему Олег Петрович бросил её, и даже не сказал "прощай".

Наутро трость нашли местные мальчишки. Они вытащили её из мусорки и решили поиграть бедолагой в гольф. Они сшибали деревянной рукоятью камни, били трость о стальной забор и подбрасывали как можно выше. Вдоволь наигравшись, один из мальчуганов положил трость на два кирпича и прыгнул на неё сверху. Она согнулась, будто соломинка. Мальчишки бросили её в придорожную канаву и разбрелись по домам. Теперь она лежала в серой жиже и плакала от своей беспомощности. Да, беднягу сломало пополам, но плакала она отнюдь не от боли физической. Трость впервые узнала, что такое предательство и человеческая жестокость.

* * *

Жизнь Олега Петровича наконец-то наладилась. Он нашёл хорошую работу и даже подженился на соседке Кате. Олег Петрович довольно быстро забыл про свой недуг, забыл и про трость, ведь теперь ему не требовалась опора и молчаливая собеседница.

Это была телесная оболочка, которая осталась от некогда успешного инженера Артёма. Несколько лет на улице превратили сорокалетнего мужчину в старика.

Звук домофона потревожил утреннюю тишину. Дверь скрипнула, и на крыльцо вышли женщина и девочка лет восьми. Пышные банты и косички, рюкзачок и лакированные туфельки делали девчушку неотразимой. Она словно ангелочек порхала над дорогой. Увидев бомжа на бордюре, девочка дёрнулась, высвободила руку и побежала в его сторону.

— Катя, остановись! — закричал мама. — Я запрещаю! Слышишь? Запрещаю подходить к этому дяденьке.

Но дочка словно не слышала, а может быть просто не хотела слышать.

— Я знаю, что ты мой папа, — сказала она и прикоснулась к его грязной щеке ладошкой. — Пап... а ты вернёшься? Мама говорит, что ты чужой дядя, но я ведь знаю, что это не так. А бабушка Наташа говорила, что ты мой папа. Я вырасту и обязательно заберу тебя. Ты только потерпи немного, ладно.

Бомж смотрел на неё мутными глазами. Ни одна мышца не дрогнула на его лице. Он напрягал разум и не мог понять, что хочет от него девчонка.

— Ой, ты ведь голодный?! Сейчас-сейчас, подожди. Я тебя обязательно накормлю.

Она вытащила из рюкзачка контейнер с бутербродами и отдала его бомжу.

— Ах да, я совсем забыла. Папа, это тебе.

Она протянула ему открытку, склеенную из цветной бумаги.

— Мама говорила, что мой папа родился 9 сентября в год Собаки. Я немного опоздала, но не беда. С днём рождения, папа! Красиво? Тебе нравится?

Он молча слушал ангелочка с косичками, но ничего не понимал словно она говорила на другом языке.

— Ладно, мне пора на уроки, да и мама будет ругаться. Пока.

Девочка подбежала к маме, взяла её за руку, и они направились в сторону школы. Бомж Артём сидел неподвижно, провожая их взглядом. В руке он держал цветную открытку, а по грязной щеке катилась прозрачная слеза.