Серия «Мои рассказы»

— Пап, я здоров! — засмеялся я.

— Сам знаешь, мамка нас ругать будет.

— Только надоело, домой хочу!

— Да, ты не волнуйся. Понял? Пойдёт лесовоз или уазик какой, я его точно остановлю.

— Пап, так проходил уже лесовоз и уазик тоже.

— Нет, сынок. Там плохой дядя сидел, а вот сейчас нам повезёт, и дядя окажется хороший.

В воздухе висела тишина. Солнце почти скрылось за верхушками сосен, осталась только красная полоска.

— Пап, мне страшно, — сказал я, вжав голову в воротник пальто.

Вдруг отец засуетился, выбежал на асфальт и приготовился. Гул усиливался, а через минуту появились огоньки фар.

— Стой! Стой! — закричал он. — Стой, тебе говорю!

Урал лесовоз с рёвом пронёсся мимо и растворился во мраке. Мы смотрели, как силуэт постепенно превращается в мутное пятно.

— Всё Колька, похоже, здесь и останемся на ночь. Не везёт нам сегодня, брат.

— Мама волнуется, наверное?

— Да, сынок, переживает мамка наша. Ничего, утра дождёмся, а уж тогда точно уедем. Обними мамку крепко-крепко! Да?! — Он схватил меня за щёку и потрепал.

— Угу.

— Утром в деляны пойдут лесовозы, а мы в аккурат их и поймаем. С костром точно не пропадём.

Отец хлопнул меня по плечу, достал папиросу и закурил. Воздух наполнился запахом Беломора. Мы молчали, смотрели на снежинки, как вдруг треск ветки пронзил тишину. У меня мурашки побежали по коже. Я сжался и начал трястись.

— Папа, мне страшно, — прошептал я.

— Тише, сынок, — шёпотом ответил отец. — Не пугайся это собака бродячая, а может, косуля-дура к дороге вышла.

— Всё равно боюсь, пап.

— Дружок, давай договоримся. Вот портсигар, держи. Ты знаешь, он мне дорог. Сейчас схожу на разведку, сиди молча и никому не отдавай, пока не вернусь. Понял меня?

— Нет, не уходи, здесь темно и страшно.

— Колька, ты мужик, ты не должен бояться. Я быстро!

Он скрылся за остановкой и через мгновение раздался крик. Никогда не слышал, чтобы так кричал отец. Даже голос казался другим непохожим на папин. Я не мог ответить: тело сковал страх, а в горле появился ком.

— Колька! Сынок! — кричал отец.

Леденящее душу рычание пронзило слух. Папка подбежал, схватил меня под мышки и забросил на крышу. Я ударился о край железную кровлю и разбил лицо.

— Колька, сынок, только не слезай! Умоляю тебя, не слезай!

С высоты остановки я видел, как близко подошла стая, а самый крупный мгновенно сбил отца лапами и вцепился в горло. Волки рвали его на куски, тянули в стороны. Он кричал, барахтался, отбивался. Словно кролик, зачарованный взглядом удава, я не мог отвести взор от расправы.

Борьба быстро прекратилась, и папа затих. Волки терзали одежду и грызли его плоть. Слёзы потекли по щекам, ладони врезались в край кровли и тело сковал страх. Он удерживал в объятьях и не давал пошевелиться до утра, пока бригада лесорубов не заметила нас.

* * *

Я очнулся и обнаружил подушку мокрой. Нащупал рукой портсигар, вытащил его и прочёл надпись на обороте: Старшему лейтенанту Яковлеву П.М., За боевые заслуги.

— Миша! Миша Яковлев! К тебе мама пришла, — раздался женский голос.

Я спрятал портсигар и побежал к выходу, где ожидала мама. Она улыбнулась, поправила прядь седых волос и прикоснулась рукой к моей щеке.

— Веди себя хорошо, Мишенька, — сказал Мария Анатольевна, крупная женщина в белом халате. — Будешь кричать, как в прошлый раз поставим укольчик и отправим на второй этаж. Надеюсь, ты меня понял?

— Да понял я, понял!

Мама принесла фрукты и пирожки с груздями. Папа любил их больше чем папиросы. Он всегда наливал крепкий чай с тремя ложками сахара и ел пирожки. Мы хохотали, говорили о разном, но время подошло к концу, и мама ушла. Я долго сидел на кровати, наблюдая за воробьями сквозь решётку окна, а потом лёг, потому что сильно хотелось спать.

— Я отомщу, папа! Обязательно отомщу! — произнёс я шёпотом, закрыл глаза и сон поглотил меня окончательно.

Вова твёрдо решил сделать заказ и больше не думать о бабушке. Он встал в очередь и начал складывать цифры в уме, но мысль о ней не давала покоя.

"Я должен помочь, — взволновался он. — Быть может, бабушка не ела два дня? Мама бы не прошла мимо".

Вова развернулся и двинулся к выходу. Когда Вова подошёл, бабушка, словно не заметила мальчика. Она всё так же шевелила губами. Он с гордостью протянул ей купюры и сказал: "Бабуль, возьми".

Вова ожидал благодарности, но вместо этого бабуля кивнула, перекрестила воздух и продолжила шевелить губами, повторяя беззвучную мантру. Вова смутился. Он хотел похвалы,  хотел отдачи за доброту, но уже через секунду гордость вытеснила дурные мысли.

Он шёл домой и думал, что поступил как взрослый. Вову распирало и хотелось немедленно рассказать об этом поступке родителям. Он был готов рассказать даже прохожему, но больше всего он хотел поделиться с Машей. Она бы точно обратила на него внимание, если бы узнала.

Внезапно он вспомнил, как Витька из 7 "б" поведал, что добрые дела любят тишину, а если болтать, то Бог разозлится и не зачтёт поступок. Паника охватила Вову.

"Это как же так? — думал Вова. — Помог бабушке и никто не узнает? Да зачем тогда нужны эти добрые дела?!"

* * *

Вова сидел за столом и молча кушал борщ. Лицо было хмурым, а ямочек на щеках почти не было видно. Добрый поступок не давал покоя и пытался выбраться наружу, но Вова твёрдо решил молчать.

— Вовка, как в школе дела? — спросила мама. — Уроков много задали?

Неожиданно для себя Вова посмотрел ей в глаза и сказал: — Мам, я дал бабушке триста рублей. Ты ведь говорила, что бедным нужно помогать.

— Какие триста... Подожди, подожди, откуда у тебя эти деньги?! — удивилась мама.

— Экономил на обедах.

— Вовка, ты с ума сведёшь родителей! А если гастрит? Мы ведь переживаем за твоё здоровье.

— Угу, — ответил Вова и перевёл взгляд на красноватые кусочки капусты, лежащие на тарелке.

"Болтун! — мысленно ругал себя Вова. — Кто тебя просил болтать. Не зачтётся теперь доброе дело".

* * *

Вечером не спалось. Вова смотрел в потолок и думал о бабушке, о болтливом языке, а ещё он думал о Маше.

"Быть может, Бог простит меня? — мысленно рассуждал Вова. — Я не хотел рассказывать маме. А может, Бог не слышал, ведь у него полно хлопот?"

Мама зашла в спальню, чтобы пожелать Вове спокойной ночи.

— Мам, скажи, Бог разозлился на меня за то, что я рассказал тебе о бабушке? — спросил Вова.

Мама подошла к кровати, склонилась и поцеловала его в щёку.

— Смешной ты у меня, — сказала мама и улыбнулась. — Засыпай, Вовочка, ты совершил достойный поступок.

Мама ушла, и Вова остался один.

— Никому не расскажу в следующий раз. — произнёс он и повернулся лицом к стене. — А когда Машка узнает, что я умею хранить молчание, она точно захочет со мной дружить.

— Нам две хурмы, пожалуйста, — сказал Ира и переглянулась с подругой.

Девчонки захихикали.

— Для таких красавец ничего не жалко, сейчас самые лучшие выберу.

Ира ловко достала из кармана сложенные в трубочку купюры и протянула их мужчине. Получив долгожданные плоды, девочки отошли от лавки и сели на кривой металлический заборчик, который ограждал придомовую клумбу.

— На, — с предвкушением в голосе сказала Ира и протянула сочную хурму подруге. — Об подкладку куртки оботри и ешь.

— А тебя мама ругать не будет за то, что ты мне хурму купила?

— Дурында, конечно, нет. Она мне завтра ещё даст на карманные расходы. У родичей денег куры не клюют.

Ира с нетерпением смотрела, как подруга обтирает сочный плод об подкладку и надкусывает его.

— Ну, как? Ну скажи, что вкусно?

— Вкусно, — ответила Юля. — Очень вкусно, я никогда не пробовала такой вкусный фрукт.

— То-то и оно! Ты ещё инжир не пробовала и киви. У тебя вообще голова кругом пойдёт.

— Угу, — застенчиво ответила Юля.

Ей было стыдно, что подруга купила хурму. Юля жила бедно. Отец работал на комбинате, где зарплату не платили по полгода, а мама после перенесённого инсульта получила инвалидность и практически не выходила из дома. Они редко ели вкусную еду. В основном варили пшёнку, а иногда борщ или щи. От сладкой хурмы у девочки закружилась голова.

— Юлька, — сказал Ира. — В следующий раз я тебе киви куплю попробовать. Тебе точно понравится.

Наступил вечер и девчонки разбрелись по домам. Юля долго не могла уснуть. Она просто лежала, молча смотрела в темноту и ощущала сладкий вкус хурмы на губах.

— Когда я вырасту, то обязательно куплю ящик хурмы для мамы, — сказала Юля и повернулась лицом к пёстрой стене. — Тогда она точно поправится, и мы поедем на берег Камы, будем жарить шашлыки и играть в бадминтон. Всё станет, как прежде.

Ночью мальчик не может уснуть, останки жука никак не выходят из головы. Наконец, он проваливается в туман и видит сон.

Он ползёт, ползёт медленно, неуклюже — мальчишки так точно не ползают. Он передвигает ножки с волосистыми лапками на концах.

"Я жук! — кричит голос в его голове. — Я глупый жук".

Он пытается заплакать, но не может, ведь жуки не умеют плакать. Пытается закричать, но тщетно.

"Страшно, — говорит внутренний голос. — Мне страшно".

Рядом проносятся огромные зелёные мухи, а деревянная поверхность трясётся под ним, словно подножье проснувшегося вулкана.

"Мама больше не купит мне мороженое, — думает мальчик, — если узнает, что я жук".

Вдруг, солнце затмевает красная громада, которая несётся на него с огромной скоростью. Ещё мгновение и от него останется лишь мокрое пятно, но сон прерывается.

— Я больше никогда не буду трогать жуков, — говорит шёпотом мальчик. — И братишке скажу, чтобы не трогал.

За завтраком он просит маму купить ему книжку про насекомых. Мама от неожиданности роняет полотенце, но обещает купить.

Мальчик больше не обижает жуков, и пауков, к слову, тоже не обижает, теперь они друзья. Днями напролёт он ползает в зарослях лебеды с огромной книгой в руках. Недавно в гости приходил дядя Толя и назвал его энтомологом. Мальчику понравилось это слово и он решил, что когда вырастит, то непременно станет настоящим энтомологом.

— Ты что несёшь, дура? Небось услышала где-то от людей, а сейчас себя за умную выдаёшь? Ты мне ещё про Крестовый поход расскажи, глупая ворона.

— Хам! Мурло силикатное!

— Проваливай, тебе говорю. Некогда мне с тобой разговоры говорить.

Порыв ветра встрепенул листья на берёзах, над тротуарами поднялась пыль. В парковочный карман больницы въехал внедорожник. Дверь открылась и на асфальт выкатился румяный мужчина. Он направился к центральному входу. Ветер ударил второй раз, только уже значительно сильнее.

— Началось, — сказал кирпич. — Сорок лет ждал этой минуты.

Ворона каркнула на прощание и вспорхнула, оставив на поверхности белое жирное пятно. Кирпич не смог удержаться в карнизе и стремительно полетел вниз.

— Сук***! — взревел кирпич. — Ты ж всю мою миссию загубила!

Шлепок и сотни осколков разлетелись по крыльцу.

— Господи! — сказал главврач Юрий Петрович. — Это ж он мне в голову мог прилететь? Ведь прям под самые ноги. Есть бог на белом свете, есть.

Слава о нём ходила дурная, уж очень он любил денежки. И всё же Юрий Петрович имел одну особенность. Редкая особенность для людей его положения, но всё же она была. В мрачных казематах его души жила доброта. Она изредка напоминала о себе, и Юрий Петрович совершал благие дела. Мог, например, купить игрушки для детского дома или выписать премию своим подчинённым. Мог даже бабушку перевести через переход.

— В Министерство позвоню, — сказал Юрий Петрович. — Это безобразие нужно заканчивать. Кирпичи средь бела дня из карниза вываливаются.

Юрий Петрович поспешил в свой кабинет, чтобы рассказать о случившемся коллегам, а в карнизе больницы теперь зияла дыра, в которой некогда жил особенный кирпич.