Итак, октябрь уж наступил. Великий Октябрь наступал 7 Ноября. Близко. Белорусская Декада. Минский Государственный Драматический театр. Имени или Янки Купалы, или Якуба Колоса, или Кондрата Крапивы, что одно и то же. Пьеса лауреата Государственной премии вылизанной степени Горлозаднюка «Это было в Могилеве».
А телевизионных программ в те времена было две. И никаких видеозаписей, примитивный и честный прямой эфир. Новости с полей КПСС и немного о балете. Заграничное кино казали раз в год. Голодные граждане иногда аж сетку настройки смотрели. Так что спектакль про войну белорусских партизан с немецкими захопниками принимали как триллер. Страна сидит: смотрит!
Ясное дело, технически передовые немцы последовательно морят советских людей всеми способами. Партизан с утонченным садизмом сажают в тюрьму, чтоб дольше мучить перед казнью. От мучений партизаны возбуждаются и впадают в пафос: произносят монологи о победе и счастье народа. Духовно сломленный враг бессильно кричит: «Без вещей на выход!» Сейчас мы вас будем немножко пу-пу, большевистская сволёчь.
...В Средние века публичная казнь была общегородским праздником и бесплатным массовым развлечением. Семьями шли с утра занимать лучшие места, с детишками и беременными женами. В наше время это показывают только в кино. Но рейтинг по-прежнему высокий.
Итак, страна приникла к телевизорам в едином порыве. Предвкушает публичную казнь партизан на сцене Кремлевского Дворца Съездов. В вечерний прайм-тайм.
Уже стучит прусским шагом офицер-надзиратель, бренчит в замках огромной связкой ключей. Партизаны в камере обнимаются и поют «Интернационал».
Но раньше, чем вывести их вешать, в тюрьме надо починить водопровод. Порядок должен быть во всем. Водопроводчика вызывали? С пролетарской развязностью заходит сантехник, маша разводным ключом и цепляясь брезентовой сумкой. Русский, значит, либо белорус.
После войны таким сантехникам полагалась десятка Колымы за сотрудничество с оккупантами. Поровну с реальными полицаями. Но этого в театрах не показывали.
Вид сантехника вызывает оживление в аудитории. До боли родная фигура. Замучишься, пока дозовешься. «Треху дали», — явственно раздается в зале. «При немцах-то зайчиком прибегал!»
А это, повторяем, эпоха сплошного прямого эфира. Кривого тогда не было. Видеомагнитофоны еще не изобрели. Так что хоть хреновый был эфир — но прямой. Хоть ложь — да по-честному.
Итак, надзиратель сопровождает сантехника до крана и унитаза. Тот произносит профессиональное заклинание: «Прокладка сносилась! Сливной клапан отрегулировать». Лезет в сумку и достает пистолет! И принимает карательную позу.
И то сказать — пойдет советский сантехник-патриот фашистам сортиры чистить. Советский сантехник — это младший брат Штирлица, и каждый, кто гадит в унитаз — его смертельный политический враг. Короче, пистолет сантехника-подпольщика задает ассоциации зрителям. В рядах прыгают реплики: «Прокладок нет!», «Доплатить надо!» или «Я т-те покажу мой сортир марать, фашист!» Удивительно чуткая техника стояла в Кремле.
Пистолетик откровенно стартовый. И сантехник буквально терроризирует им надзирателя. Сует ему ствол в нос, тянется за связкой ключей, и явно намерен освободить партизан.
— Не стреляйт! — трусливо молит надзиратель, поднимает руки и падает на колени.
— Мараться об тебя... — презрительно и гуманно молвит сантехник, и отворачивается со связкой ключей к двери камеры.
Недобитый фашист тянет из кобуры парабеллум и норовит предательски убить героя. Сантехник разворачивается со своим пистолетом к надзирателю и целится:
— Сдохни, гад!
— Не надо! — роняет парабеллум надзиратель и простирает руки.
— Именем народа! — деловито объясняет сантехник.
Камера дает крупный план. Мужественное лицо сантехника, твердо очерченный рот. Рука жмет спуск пистолета!
И совершенно ничего не происходит.
А камера крупно дает его руку — явно так положено по видеосценарию, и режиссер на пульте эту камеру дает в эфир.
И сантехник с героическим лицом жмет пистолет, как эспандер. И еще раз.
— Не стреляйт, — с восторгом произносят в зале.
Партизанское лицо сантехника из героически-мстительного делается глупым и растерянным. Одновременно гнусное лицо надзирателя из трусливого становится озабоченным и сочувственным.
Сантехник смотрит на пистолет, как ворона на кусочек сыра. Гипнотизирует. Гримаса убийцы перекашивает его, он давит так, что даже из трубочки с мороженым вылетела бы шрапнель.
И при каждом спазме карающей руки на рукояти несчастный надзиратель бодливо клюет лбом навстречу. Всем существом он жаждет умереть скорой и позорной смертью и спасти спектакль.
Потому что что делать — никто не знает. Конец всему. Это ужас. Это кошмар! Это Дворец Съездов!!! это Кремль, твою мать! и это прямая трансляция по Первому Всесоюзному каналу. Это: партийный выговор; увольнение из театра; суд с выяснением причин диверсии; это срок всему руководству театра.
И страна заходится от наслаждения. Спектакль превзошел все ожидания.
Вникните в катастрофу. Ключевой момент сюжета. Этот выстрел пускает действие в следующий поворот. Если проклятый пистолет таки не выстрелит, партизан действительно придется повесить. А немцев расстрелять. И вся труппа отправится на Колыму за свой счет. Руководству же лучше дружно прыгнуть под поезд. Для собственного блага. Министр культуры товарищ Демичев, член Политбюро, по долгу службы лично инспектирующий это милитари-шоу, в правительственной ложе белеет от классовой ненависти. Маршал Ворошилов, первый красный офицер, руководивший всю войну всем партизанским движением, не удерживается от характерного жеста: чистить надо оружие, сукин сын!
Заметьте, на роли врагов часто брали актеров с умными лицами. Чтоб они драматичней осознавали глубину падения. А также додумывались до изощренных зверств. А рекомендуемый герой был чист и туп. От него требовалась твердость характера и верность партии. А думать только о светлом пути и выполнении предначертаний. Многодуманье же вело к оппортунизму, вредительству и к стенке.
Итак, на лице надзирателя плывет мысль, как рыба в аквариуме. Ерзая на коленях, он указывает сантехнику глазами огромный разводной ключ, забытый в левой руке. И кивает.
Сантехник вспыхивает неуверенно, как невеста. Облегченно улыбается! И кивает в ответ. Начинает рефлекторно менять руки: пистолет — в левую, а ключ — в правую.
И вздымает над головой эту дубину народной войны в слесарном исполнении.
И все это показывается самым крупным планом, изблизи! В деталях.
Сантехник потряхивает занесенной железякой и кивает надзирателю. Надзиратель кивает опасливо и склоняет голову как бы незаметно от самого себя. И рожи у них как у страусов, думающих, что их сунутых в песок голов никому не видно.
И — с на-лё-та, с по-во-рота, сантехник с размаху хреначит его огромным железным разводилом по балде — н-на!
Вскрик в зале.
Надзиратель смертельно ахает и скулит оборванно, как раненый заяц, которого душат. Хватается за то место, где была голова. Валится набок и, угасая, сучит ногами.
Публика, однако, аплодирует такой психологической сцене, этому поединку интеллектов. И одобрительным смехом выражает свое отношение к героической пьесе.
Сияющий сантехник отмыкает камеру, торжествуя. Звенит ключами, как звонарь на пасху:
— Выходите, товарищи, вы свободны!
Освобожденные партизаны суетливо обнимаются друг с другом и с сантехником, выкрикивают военно-патриотические лозунги и вприсядку бегут в конец тюремного коридора, прочь за кулисы, в партизанский лес.
Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает из какой-то кельи герр офицер в фуражке с высокой тульей. На лице у него безумие, в руке пистолет, и от растерянности движется он какой-то балетной прискокой.
Он прискакивает к камере и тычет пистолетом. А там сантехник жарко тискается с очередным беглым партизаном. Присоединяясь к беспорядку, офицер орет:
— Кто стрелял?!
Он выразителен, как глухой. Ибо в трезвом слухе и твердой памяти он бесповоротно знает, что никто не стрелял. Но он выучил роль. И теперь от страха не соображает ничего, кроме роли.
Зал награждает вопрос аплодисментом, ржанье перекатывается волной. Все ждут, как эти два идиота будут выходить из положения.
Один из партизан в ответ разводит руками. Офицер топает на него ногами, и партизан исполнительно убегает прочь по коридору.
Сантехник с пистолетом и разводным ключом разворачивается к офицеру. Офицер придает себе обреченную позу. Бесконечная немая сцена окрашена ожиданием смерти, причем всеобщей.
И тут видеорежиссер опять дает крупный план!
Сантехник поводит глазами на свой разводной ключ. Офицер поднимает бровь. Сантехник движет ртом матерно. Офицер кивает. Сантехник заносит ключ. Офицер вспоминает про свой парабеллум, направляет его в сторону и склоняет макушку под фуражечным сукном. Сантехник накачан адреналином, как баллон, он приподнимается на цыпочки и как теннисист, бьющий муху, срубает офицера!
Жертва искусства катится по сцене и скрючивается в форме эмбриона.
— О-йй-ё-оо!.. — скрежещет и испускает дух эмбрион.
И тут следом за офицером вылез охранник со шмайссером. В зале началась истерика. Крик «Гитлер капут!» был перебит криком: «Бей немцев!»
...На этом удовольствие для телезрителей было окончено. Упала заставка: «Технические помехи. Приносим вам свои извинения».
Так что сколько всего врагов перебил сантехник своим ключом, мы не узнали.
(М. Веллер )
