potatomedia

Самая ебаная хуйня на свете — это жадные мужики. Нет более презренного качества, чем мелочность, крохоборство беспонтовое. Я таким типам даже руку стараюсь не подавать без крайней необходимости. Вот давай, напомни мне, что купил мне вчера кофе, и нахуй умри для меня как человек навсегда, просто вот выжги, блять, даже воспоминания о себе, буквально, пересыпь почву солью, чтобы на ней ничего более не росло. Карфаген должен быть разрушен, и Карфаген — это моё к тебе уважение, браток.

Когда я написал пару лет назад в заметке, что надо платить за женщин, меня прям заебали, чуть с говном не съели. В таком духе, что “не понимаю, почему я должен платить за женщин, объяснитесь, Роман” и всё такое. Поймите, если вы не понимаете, зачем нужно платить за женщин, то вы просто мудак. Можете и с мамой своей счет разделить по такой прогрессивной схеме. Хуй знает, чё тут ещё объяснять; скорее всего, девяносто девять процентов женщин в вашем окружении смотрят на вас с презрением, но вы не понимаете и этого.

Вот эти все подсчёты на калькуляторе, сколько платить из счёта, с точностью до копеек. Однажды я видел, как тип прибавил к счёту 18 рублей, потому что съел у кого-то полгренки. Два мужика взрослых в натуре вот сидели при мне и считали, сколько стоит половинка, блять, гренки. Идите нахуй, козлы! Не ходите ни с кем в рестораны, вы только портите настроение людям вокруг. Сидите дома, там заебись, гренки можно, тем более, самому пожарить, нахуй переплачивать? На 100 рублей можно столько гренок сделать, что пузо натянется, как барабан джембе.

У меня был знакомый француз, который мне однажды предъявил за то, что я у него сигарету уже попросил третий раз. И при этом он жил бесплатно у меня дома! Я так охуел, что не приду даже на его похороны.

Я жил с ничтожеством, которое мне однажды выставило счёт за сардельку.

Я знаю господ, которые ездят на Мерседесе за 7 миллионов, но номер машины скрывают диском, чтобы не платить 300 рублей за парковку.

Есть такие парни, которые, чтобы не платить за парковку и сэкономить два евро, ставят машину с женщинами где-нибудь на пустыре, чтобы бесплатно. А женщины потом на каблуках идут два километра на вечеринку.

Есть такие типы, которые думают, что если у женщины есть одни туфли, то вторые ей не нужны!

Это все пидоры, а не люди.

Если вы хотя бы подозреваете у себя склонность к мелочности — задумайтесь и покайтесь. Не считайте нихуя, чтобы прямо до копейки, счёт всегда можно оплатить примерно. Прощайте откусанные у вас гренки. Не просите перевести вам денег за купленное пиво, платите за себя сами, платите ещё за женщин, им в натуре и так тяжело жить на белом свете. Не экономьте на рубашках, берите со стола не лучший кусок, а тот, что лежит ближе к вам. Всё это недорого, дорого — быть мудаком, в том смысле, что вы за это поплатитесь пренебрежительным к себе отношением.

А если вы женщина, и у вас такой мужик, то вообще пиздец вам! Бейте в колокола! Срочно собирайте вещи и уходите, а предварительно сожгите этого жадного шныря, пока он спит. Мир от этого только выиграет.

Мешок из под картошки

_____________

vk.com/potatomedia

t.me/potatomedia

Слушать

https://apple.co/37azdI2

Есть вещи, которые нельзя терпеть. Например, тяжело терпеть глупость. Ещё тяжелее терпеть хвастовство, очень неприятно наблюдать подхалимаж, очень омерзительна продажность. Но тяжелее всего, на мой взгляд, терпеть несправедливость. Терпеть несправедливость — это как втыкать иголки в подушечку сердца.

Так случилось, что в нашей стране несправедливости всё больше, а терпеть её уже нет никаких сил: подушечка сердца обливается кровью.

Вот хочет президент Путин остаться навечно у власти, до состояния овоща быть сувереном, возвращая страну во времена тёмного средневековья. Он хочет единолично, без каких-либо ограничений править страной, принимая собственнолично все ключевые решения, от которых зависит жизнь ста сорока миллионов человек.

На мой взгляд, это не лучшая форма правления. Такое положение вещей крайне опасно. Я против этого.

И я, конечно, против поправок в конституцию, даже если бы они касались своей сути, а не были только лишь ширмой, за которой прячется голый король.

Мне не нужен в конституции Бог. Чувства верующих защищает Господь.

Мне не нужны в конституции дети, не нужны ветераны и традиционные ценности. Мне и всем нам нужно, чтобы конституция ограничивала власть тех, кто у власти, и не позволяла ни одной из ветвей власти получить приоритет над остальными. Править вечно нельзя. Путин не царь. Мы живём не 15-ом веке.

Конституция — это ограничения, это гарант, что никакой сумасшедший не захватит навечно страну и не будет действовать только лишь по своему усмотрению.

Поэтому я против.

А молчать — это значит принять всё, как есть. Согласиться. На мой взгляд, это стыдно и совестно. Пусть они обманывают, это их суть, но только не молчать самому. Наедине с самим собой нужно жить по совести.

Пять минут у меня заняла регистрация для голосования на сайте госуслуг, ещё десять займёт процесс голосования. Пятнадцать минут, чтобы не чувствовать себя паскудой, которая молчит в момент, когда происходит самая большая катастрофа России в двадцать первом веке. Невелика цена для спокойствия собственной совести. А если я не способен и на это, на что вообще тогда я способен? На что способны мы, как народ?

И если вы боитесь — не бойтесь. Оставьте мам и бабушек дома, а сами идите. Вы молодые, с вами ничего не случится.

Всегда только против!

Первого декабря в России по календарю зима. В некоторых странах первого декабря может быть и лето, а у нас вот зима, сколько себя помню.

Спросонок подхожу к окну, посмотреть на мир, а там снег беснуется. Зима заявила о своём наступлении: застелила весь свет белым полотном, как будто скатерть накинула одним махом на стол, и кажется, что кто-нибудь вот-вот поставит на этот стол штоф водки. Я стоял, как заворожённый. А вот — рябина ветками тычется чуть не в лицо. Её ягоды — как икра на этом чудном русском столе, так и хочется закусить.

Может быть, выпить? Я вышел на балкон, зачерпнул снега и умыл лицо. Рано ещё пить, пить ещё не вечер. А сейчас самое время собирать мочалку и полотенце: сегодня первый день зимы, и мы идём в баню.

В общественной бане я ни разу не был, по правде говоря, только читал в книжках. Хотелось в настоящую сходить баню, с мужиками простыми, шайками, вениками берёзовыми; в такую баню, куда люди помыться приходят, а не на сотовый телефон пофотографироваться.

Один мужик из секции по боксу посоветовал мне баню на улице Достоевского. По его словам, она самая старая в Петербурге.

В бане с порога опешили от вида голых мужиков. Всё потому, что мы жизни не видим, сидя за компьютерными столами. Сами уже скоро, как ноутбуки, буквой "Г" (от слова “говно”, конечно) загнёмся.

— Ну и запах тут, — немного придя в себя, тихо сказал Владимир Казаневич, мой друг.

— Говорят, тут Достоевский мылся, — сказал я.

— Не может быть, это маркетинговая уловка, — возразил Владимир Казаневич.

— Да ты просто маркетолог, у тебя всё на свете маркетинговая уловка, — поддел Казаневича другой Владимир, по фамилии Бородинский, тоже мой друг.

— Да не мог тут Достоевский мыться, — упорно протестовал Казаневич.

— А чё, Достоевский не мылся, по-твоему? — спросил я.

— Это ты не мылся, когда мы с тобой познакомились, — ответил уязвлённый маркетолог Казаневич. — Достоевский мылся у себя дома в ванной.

— А я-то чё не мылся? Зачем пиздишь? — обиделся я и возмутился. — И вообще, что ты можешь знать про Достоевского? Вам в корпоративную библиотеку художественную литературу в кратком содержании завезли?

— Ну, конечно, — громко выдохнул Вова, — я же маркетолог обоссаный, а ты степной волк, только ты можешь читать Достоевского.

— Всё, пацаны, завязывайте, — прервал дискуссию Бородинский. — Мы сюда пришли париться или обсуждать литературу?

— Литературу? Единственный, кто тут как-то связан с литературой — это я.

— Пидор ты среди нас единственный, — сказал Владимир Казаневич, и мы пошли раздеваться.

Раздеваясь, заметил, что у меня потолстела жопа, а у Казаневича появились бока. Жизнь не стоит на месте, как говорится. В предбаннике пахло мылом и вениками. Кругом стояли шайки, мылись мужики; один мужик сидел безмятежно с блаженным лицом и не двигался. Я всё время на него смотрел: казалось, он не дышал вовсе.

Казаневич, в свою очередь, уставился на другого мужика, с огромным пузом и выпуклым пупком: мужик натирал пятки пемзой.

— Чё это такое? — спросил Казаневич, ткнув меня в плечо.

— Где? — уточнил я, ткнув Казаневича в ответ.

— У него в руках, — мой друг-маркетолог выглядел совершенно недоумевающим, так, как если бы у него на глазах пятки чистил сам Федор Михайлович Достоевский.

— А спроси у своего консьержа, он тебе объяснит.

— У меня нет консьержа, я парень сельский.

— Ну, тогда иди у мужика спроси, вы найдёте общий язык.

— Это пемза, — сказал Бородинский, — для удаления огрубевших слоёв кожи с пяток.

Бородинский всегда всё расставляет по полочкам.

— Пойдёмте попаримся уже, заебали, — добавил он.

В парной было очень жарко и влажно. Я так и сказал:

— Пиздец тут жарко и влажно.

А Бородинский спросил:

— Чего ожидал, Ромаха?

— Знаешь, Бородинский, что бы я сделал, если бы был твоим батей?

— Чё? — спросил Бородинский.

— Назвал бы тебя Глеб.

Мужчина с большими усами, который сидел рядом с нами, засмеялся, и я почувствовал себя забавным. Потом я понял, что ничего забавного тут нет: все парятся, а мы просто сидим и упражняемся в пустословии. Пиздежом чист не будешь.

А дело всё в том, что у нас банных веников нет. У многих по два сразу, а у нас вообще ни одного. Казаневич сказал, что, может, дескать, и хуй с ним, без веника попаримся. На это усатый господин, грозный мужик с седыми мудями и строгим взглядом, возразил:

— Мужики, без веника париться — это как женщину пригласить в ресторан, не имея денег. Мало того, что бессмысленно, так ещё и стыдно.

Что тут скажешь? Ни добавить, ни убавить. Мы раскинули на пальцах считалочку, и расстроенный Казаневич пошёл за веником. Через пять минут он вернулся ни с чем:

— Веники отпускают только за наличные деньги.

Наличных у нас не было, потому что мы непредусмотрительные. Бородинский решил договориться. Я тем временем вышел в предбанник и первое, на что обратил внимание — безмятежный мужик с блаженным взглядом по-прежнему сидел на том же месте и не шевелился. Я подумал, что это местный мудрец — просветлённый. А потом осмотрелся по сторонам внимательно. Братцы! Что за картина! Это вам не по бульвару Капуцинок фланировать: хуи кругом сверкают, животы, волосы, пупки необычной формы, вены вздутые. Я аж зажмурился от такой концентрации телесности. Парад плоти просто, вот тут бы рисовать Фрэнсису Бэкону, та бы ещё была картина.

Вернулся мой друг Володя, который Глеб:

— Договорился, иди, Ромаха, заплати за два часа бани, и нам веник дадут.

— Бородинский, неужели ты предлагаешь мне дать взятку должностному лицу?

Казаневич разозлился и сам пошёл за веником, бросив:

— Ну вы и мудаки.

— Если ты такой умный, то хули ты веник в баню взять не подумал? — крикнул я ему в спину.

Тут голый просветлённый мужик встал, подошёл ко мне, посмотрел ласково, поднёс палец к губам и сказал:

—У нас в бане не принято материться, у нас тут чисто.

Затем вернулся на скамейку, сел и снова устремил взор в пустоту. Я даже на секунду подумал, что это писатель Пелевин.

Мне стало совестно, что я такой невоспитанный. Не в интернете всё-таки сидим, и правда. Я взял шайку и уселся мыть ноги. Не успел намылить левое бедро, как вернулся Казаневич: в руках он гордо держал запаянный в пакет веник и инструкцию к нему.

Положив веник подле меня, он начал с умным видом читать инструкцию. Я посмеялся над тем, что он даже веник не может запарить, а потом оказалось, что не всё так просто. В инструкции было целых шесть пунктов. В начале мы, как и было там написано, мочили веник под струёй воды, а потом к нам подошёл мужик с усами, которого я насмешил в парилке. Он выхватил у Казаневича веник со словами “дай сюда”, ловко подхватил пальцами ноги шайку, наполнил кипятком, опустил туда веник и накрыл тазом.

— Чё вы на него смотрите втроём? Это как на бабу смотреть голую и ждать, что она вам блины на утро постряпает. Вы, мужики, чё, первый раз в бане?

Когда он услышал, что мы в бане действительно первый раз, то немного смягчился и рассказал, как правильно париться:

— Вениками по колокольчикам только не бейте, а то потом звенеть перестанут. Ну и высоко не забирайтесь, если неопытные, там жар самый.

Я сказал, что хожу в спортзале в сауну, на что мужик только махнул рукой.

Мы взяли веник, пошли в парилку и хорошенько друг друга отделали. Я прикрывал руками колокольчики, потому что ещё планирую позвенеть на этом грешном свете. У Глеба закружилась голова, а Казаневич покраснел так, что напоминал коня с картины Кузьмы Петрова-Водкина. Они вышли, один я ничего, сидел, расставив ноги широко и кряхтел.

Мужик сел рядом и наказал строго, чтобы в следующий раз брали по венику на каждого, а не один на троих. “Как дети, ей-богу,” — добавил он и пошёл поддать пару огромным ковшом.

Выглядел он, как машинист паровоза, который бросает в печь уголь совковой лопатой. Тут уж и я не выдержал и вышел в предбанник. Там Казаневич мыл оставшиеся на лысеющей голове волосы, а Бородинский пил квас. Мы были совершенно довольны и улыбались. В этот момент из парилки вышел мужик с седыми мудями, наш герой, посмотрел на нас и засмеялся:

— В бане веник дороже денег, — сказал он, покачал головой и лихо запрыгнул в купель с ледяной водой.

Мешок из под картошки

_____________

Читайте там где угодно

vkontakte

vk.com/potatomedia

Telegram

t.me/potatomedia

Слушать

https://apple.co/37azdI2

Первое, что я заметил по приезде в Париж, это то, как сильно у Сани опухла рожа. У меня, кстати, тоже, но это я заметил позже, когда посетил sortir в кафе.

До сих пор, когда я смотрю на фотографии из той поездки, не могу поверить, что я — это я, а Саша — это Саша, настолько мы опухшие. Вероятно, виной всему резкая смена климата: в Париже было около нуля, а мы только вернулись из Африки. У меня моментально обветрились губы и скукожился хуй.

— Ну у тебя, братан, и хлеборезка! — сказал я Сане, когда мы подошли к Эйфелевой башне.

— А чё такое хлеборезка? — спросил Саня.

— Лицо.

— А-а-а. У тебя тоже хлеборезка. Пойдём круассанов похаваем?

— Да нахуй они нужны. Пойдём выпьем?

— Хорошая идея.

Пришли в ресторацию. Парижане уже собирались к обеду. У каждого второго в тарелке был гуляш с картошкой и горошком. Зала гудела. На фоне играли джаз. Приятно пахло томлёным мясом, а с улицы каждый раз, когда кто-нибудь открывал дверь, в ресторацию проникал запах просыпающейся природы. Занималась весна. Мы заказали хлеба, оливок, сыру и две бутылки вина. Хуй потихоньку согревался и принимал привычные исполинские размеры. Я поправил его через штаны и погрузился в мечтательную негу.

— Чё будем делать? — вытирая рот белой накрахмаленной салфеткой, начал разговор Саня. На салфетке остались следы от вина, и я ещё больше зарделся, как бык на красную тряпку. Хотелось каких-нибудь приключений.

— Давай найдём негров, накуримся и пойдём в центр Помпиду? — предложил я.

— А чё такое Помпида? — спросил Саня.

— Музей современного искусства. А Помпида — это президент.

— Не, я ебал твоё современное искусство. Ходили уже как-то в Мадриде, нихуя вообще не вкурил. Пойдём смотреть на Пусэна?

— Да ты заебал со своим Пусэном. Такого художника даже не существует.

— Ну вот и увидишь, — раскачиваясь на стуле, сказал Саня.

— Да я не хочу в Лувр. Там скучно.

— Так а мы накуримся, и я буду тебя веселить.

— Хуй с тобой. Поехали тогда на Монмартр. Я там в прошлый раз брал гашуху.

Закончив ужин, мы расплатились и отправились на Монмартр. По пути взяли ещё бутылку вина и бессовестно выпили. На Монмартре нас ждала mademoiselle Riabinina, которая тоже опухла и ела маршмеллоу из огромной пачки.

Уже все вместе мы нашли чернокожих и купили у них гашишное масло за десять евро. Потом сидели на набережной Сены, курили и любовались городом. Было холодно, захотелось поесть супа, обогреться.

Затем я вспомнил, что пора в Лувр, и мы побежали в метро. Когда добрались, до закрытия оставалось сорок пять минут. Мы мигом купили билеты и ворвались на экспозицию.

Музей был почти пуст. Даже возле “Джоконды” никого не было, кроме смотрительницы, что совсем дело неслыханное.

Саша постоянно спрашивал меня, где Пусэн.

— Я, блять, не знаю, где Пусэн, Саня. Я такого даже не знаю художника. Откуда ты взял вообще этого Пусэна?

Mademoiselle Riabinina сказала, что такой художник есть, но это не Пусэ́н, а Пу́син.

Чтобы прояснить ситуацию, мы пошли спрашивать смотрителей музея. Оказалось, что Пусэн существует, и это Пуссе́н, а не Пу́син, и зовут его Никола́. До закрытия музея оставалось двадцать минут, зал с Пуссеном был в другом крыле. Пришлось бежать, как от пожара, натурально, или как вот когда от собаки убегаешь, как будто если догонит, то кусок с жопы вырвет.

— Нахуй тебе этот Пуссен нужен? — кричал я вдогонку Саше. Саша спортивнее меня и лучше бегает. — Чем тебе не угодил Леонардо Да Винчи, мудак ты, блять, волосатый? Только недавно из подъезда в Братске вышел, и уже Пуссена ему подавай в Лувре.

Саня не обращал внимания и только бежал всё быстрее. Mademoiselle Riabinina сошла с дистанции, крикнув вдогонку, что мы её заебали, и она будет ждать нас у пирамиды на улице. В этот момент я понял, что вообще-то бегать по пустым залам Лувра очень весело. Я даже проскользил по паркету, как по наледи в детстве.

Мы уже были на пороге зала с Пусэном, как, неожиданно выпрыгнув из-за угла, нас остановила чернокожая смотрительница. Она встала между нами и Пуссеном. Волосы у неё были растрёпаны, и напоминала она амазонку, только топора не доставало в руке.

— It’s closed now, — отрезала она и сложила руки крестом.

— Yes... But Poussin… — в отчаянии, сбиваясь на одышку, процедил Саша.

— Poussin is not avaliable at the moment, — заключила смотрительница и закрыла перед нами двери, а там наверняка запрыгнула на коня и поскакала домой, заниматься с мужем куколдом.

Я стоял, согнувшись в три погибели, упёршись руками в колени, и пытался отдышаться.

— Иди ты нахуй со своим Пуссеном. Говорил тебе, пошли в центр Помпиду.

— Всё, отъебись, пошли пиво пить, где Юля? — сказал вдруг резко ожививший Саня, как будто не было этого безумного забега.

— На улице у пирамиды.

— Погнали.

— Слушай, Саня, а чё за хуйня с Пуссеном? Откуда ты его вообще знаешь?

— Читал в книге про Рембрандта.

— Так, а Рембрандта ты не хотел посмотреть?

— Нет, Рома, я хотел посмотреть Пуссена.

Снаружи мы встретили нашу подружку mademoiselle Riabinina, подкурили на ход ноги и отправились в бистро пить пиво.

Мешок из под картошки

_____________

Читайте там где угодно

vkontakte

vk.com/potatomedia

Telegram

t.me/potatomedia

Слушать

https://apple.co/37azdI2

Мы сидели с подружкой в Трептов-парке в Берлине. Было жарко на улице, но в парке веяло прохладой, и мы отдыхали, окружённые деревьями, нежа лица на ярком июльском солнце. Находившись вдоволь по городу, мы теперь сидели молча и смотрели на монументальный памятник советскому Воину-освободителю. В одной руке солдат красной армии держит спасённую немецкую девочку, а в другой — опущенный меч, который разбивает свастику. Стоит солдат на холме, на большом постаменте, похожим на буддийскую ступу. Я был трезвым.

Небо было голубое, высокое и необъятное, как у Толстого под Аустерлицем, ни облачка. Мы сидели прямо у основания памятника, и было вокруг безмятежно. И, что самое главное, это необъятное небо было мирным.

Вдруг на противоположном конце мемориального комплекса я заметил человека. Он направлялся к нам неторопливой походкой. Когда он добрался до братских могил и проходил их вдоль, я понял, что человек — чернокожий, иными словами, афроамериканец. А может и не американец, а может и американец, короче — негр. В руке у него была пара ярко-красных гвоздик. Он подошёл к подножью памятника Воину-освободителю, положил цветы, постоял пару минут молча и ушёл.

Я подумал тогда, что вот так, безмятежно и тихо, под мирным, необъятным, высоким небом живёт память о подвиге тех, кто отдал жизнь в борьбе за освобождение человечества.

Мешок из под картошки

_____________

Читайте там где угодно

vkontakte

vk.com/potatomedia

Telegram

t.me/potatomedia

Слушать

https://apple.co/37azdI2

Вчера в китайском ресторане нам принесли печенье с предсказаниями. Я не люблю ни печенье, ни предсказания, ни китайские рестораны. Но так сложился вечер, и я, покорный судьбе, допил пиво и разломал печенье пополам. На полоске обычной бумаги для принтера было написано: “Будь собой, и всё, что ты задумал, произойдёт”. По правде сказать, в этот вечер я задумывал выпить ещё бутылочку пива и почитать. Предсказание, надо заметить, сбылось.

Но что это вообще значит – быть собой?

Я часто это слышал от всех, кто пытался меня поддерживать или наставлять. Приходилось об этом думать. Потому что если не думать о том, что говорят люди, и о том, что сказанное ими значит на самом деле, можно сесть в лужу.

Помню, как одним зимним вечером несколько лет назад обстоятельно размышлял о том, что же значит “быть собой”. Мне нужно было как можно дешевле добраться из Кёльна в Париж. Я купил билет на автобус. Такой вояж занимает целую ночь. Место моё было на втором этаже; борт полон африканцев, которые удобно расположились для ночного путешествия: развернули мешки, переоделись в домашние халаты, хрустели едой из пакетиков, громко говорили друг с другом. В проходе стояла огромная кастрюля, из которой периодически подъедали руками соседи — мужик с женой: он — худой, высокий, в белом халате и с шапочкой на голове; она — толстая, замотана в голубую тряпку. Между тем я рассчитывал в автобусе выспаться после 12-часового перелёта (кстати, из Африки).

Выпить у меня с собой не было (к сожалению). Рядом сидел огромный африканец с босыми ногами, и от него пахло человеком. Не скажу — воняло, нет, но бывает такой запах чрезвычайно сильный — человеческий. Запах жизни, даже фертильности, самой плоти, что ли. Мне такой запах не нравится доминантный, и поэтому я не мог уснуть и просто уставился в тьму за окном. В отражении стекла я угадал очертания себя самого.

Тут я начал думать, являюсь ли я сейчас собой или нет? И сразу понял, что да, я являюсь собой, ведь я ничего не делаю. Нет ничего такого, в чём могла бы отразиться моя неискренность.

Чтобы усомниться в том, являюсь ли я самим собой или нет, мне сейчас как минимум нужен негр. То есть — взаимодействие. Не такое, в смысле, взаимодействие, как у Эдуарда Лимонова, а так — поговорить просто.

Нельзя быть не самим собой наедине с самим собой. Но я не могу сказать, что веду себя одинаково со всеми. Выходит, с одними людьми я являюсь самим собой, а с другими — нет?

Вначале я подумал, что быть собой — это быть естественным, не пытаться произвести впечатление. Но с бабушкой со своей и со своей любовницей я веду себя совершенно естественно, не пытаюсь произвести впечатление, не боюсь показаться глупым, и вместе с тем я веду себя с ними совершенно по-разному. Даже говорю разными словами. Тогда с кем из них я являюсь собой? С обеими. По-другому никак не выходит. Получается, что нужно найти людей, с которыми я самим собой не являюсь.

Есть такие люди, с которыми я начинаю обсуждать несвойственные для себя вещи, которыми обычно не интересуюсь, например, стоимость часов и автомобилей. Есть такие люди, с которыми я начинаю вдруг плохо отзываться о других, хотя обычно стремлюсь этого избегать. Значит, быть собой — это не быть таким?

Тут наш автобус остановили для проверки документов. В салон зашли полицейские и сотрудники миграционной службы. Заставили соседей убрать с пола кастрюлю. Она не помещалась на полках, мужик взял её на колени. Проверка продолжалось около часа, я тупо пялился в темноту и хотел пива. Хотеть что-то — это тоже процесс, который отвлекает.

Когда всех проверили, мы поехали дальше. С другой стороны, думал я, невозможно такое, чтобы я сейчас, например, подружился с соседом, мы бы отобрали у мужика кастрюлю и начали стучать в неё, как в барабан, танцевать, а потом целоваться взасос. То есть сделать что-то такое вовсе мне несвойственное я всё-таки не могу. А значит, когда я обсуждаю за спиной людей, хвастаюсь перед женщинами, или захожу в магазин с кем-нибудь померить дорогие часы, которые никогда даже не собираюсь покупать — в эти моменты я тоже являю себя. Я всегда являюсь самим собой, просто личность моя сложнее, чем определённая сущность, которая проявляет себя в той или иной ситуации.

Негры опять выставили кастрюлю в проход, трапеза продолжилась. В автобусе поднялся запах восточных приправ и мускуса. Слегка укачивало и тошнило, о сне не могло быть и речи.

Да, всё это, безусловно, я, и всегда я собой был и являюсь поныне. Другое дело, что воспитывать себя надо, учиться держаться достойно. Теперь говорю себе вместо “будь собой”: “веди себя достойно”. Потому что, будучи собой, являться могу и абсолютной сволочью. А с этим никак нельзя мириться.

Светало, автобус подъезжал к Парижу.

Мешок из под картошки

_____________

Читайте там где угодно

vkontakte

vk.com/potatomedia

Telegram

t.me/potatomedia

Слушать

https://apple.co/37azdI2

Девять утра. Отель Хилтон. Амстердам. Сижу в лобби и пью Хайнекен. Аккуратную бутылочку объема ноль тридцать три. Чувствую себя толстым и печальным. Масло тает на тосте и стекает на тарелку, капли топленого масла — точно слёзы на женском лице. Завтракать не хочется. Зато вот встал пораньше.

— One more beer, sir?

— Yes, yes. Appreciate it. Put it on my tap. Thank you. Thanks.

Испытываю слабость к универсальным обращениям: сэр, мистер, мусье. Мусье Роман, заебись же. Во всяком случае лучше, чем МУЖЧИНА.

Вспоминаю:

— Мужчина, передайте за проезд!

Передаю. А сам думаю: “Я мальчик! Мальчик в теле мужчины.”

На первом курсе приходилось часто ездить на маршрутке по целому часу в одну сторону. Это было то ещё приключение!

В Иркутске — в моё время — были такие маленькие корейские маршрутки, рассадка в них устроена по очень причудливой логике: в салоне четыре ряда, и крайние сидения складываются и откидываются в сторону, чтобы пройти к тем рядам, что сзади. Часто у проходных сидений нет спинок. Просто сидишь на таком нестабильном пуфике кожанном, и тебя беспокоят, когда хотят выйти или пройти. Нужно постоянно быть начеку. А ещё иногда люди, которые находятся в середине и не имеют доступа к окну, просят тебя соскрести монеткой наледь и посмотреть какая сейчас остановка. Мне кажется это чудесным.

— Ой! Как Академгородок? Вот засиделась, клуша. Хе-хе. Остановите на АКАДЕМЕ!! Мужчина, разрешите пройти.

— Пожалуйста.

Водитель постоянно старался засунуть в маршрутку побольше людей и ругался, когда в ряду сидело 3 человека, а не 4. А все в шубах и пуховиках — такие дутые и пышные, габаритные сибирские люди с красными щеками, мягкие. Как же мне сейчас не хватает тут сибиряка, такого настоящего мужика — припиздярить пиваса вместе, обняться. Сразу бы прошла вся моя тоска. Я бы даже блядей оплатил.

— Ромаха, чё реально на клыка дать вот этой мымре 5 тысяч рублей стоит?

— Саня, не температурь! Все за мой счёт. Давай заходи. Не стесняйся.

Эх, дайте сибиряка!

Однажды, помню, в маршрутке рядом со мной обосралась в штаны женщина. Всякое случается в маршрутке!

Думаю, если бы меня называли мусье, это несколько бы облегчало тяжесть бытия.

— Передайте за проезд, мусье

— Почту за честь, мадемуазель

Принесли ещё маленькую бутылочку Хайнекена. Я не наливаю в стакан, люблю прямо из горлышка. Лихая хулиганская привычка.

— Your beer, sir.

— Could you please call me monsieur?

— Certainly, monsieur. Anything else I can help with?

— No thanks, all’s good.

А бывало и такое: желающих поехать на маршрутке больше, чем маршрутка способна в себя поместить людей. Законы физики, тут уж ничего не попишешь, сколько ни хули небеса. И вот иногда всё это приобретало стихийный характер, и люди буквально боролись за право поехать на маршрутке. А бывало — например, на центральном рынке, — что люди устраивали организованную очередь. Это было любо-дорого посмотреть. Подходишь и сразу прикидываешь, сколько стоять, мёрзнуть. Бывало, что недлинная очередь, а бывает, что и человек восемьдесят соберётся. Вот, значит надо 5-6 маршруток отстоять. Стоишь, считаешь, всё же какое-то развлечение, в телефон-то в верхонках никак не поиграешь. Потом сел, отогреваешься — чудо, щеки наливаются румянцем. Чувствуешь, как верхние штаны занялись ледяной коркой и хрустят от гачи и до колен; средние штаны сухие, а вот нижние уже успели стать мокрыми. Причудлив микроклимат сибиряка. Эх, тут этого решительно никому не понять. Надо идти гулять, а то совсем закисну.

Допил бутылочку и шагнул. Слышал я, что есть тут у них в Амстердаме такой сорт, Russian Snow называется. От чего бы и не посмотреть, стало быть.

Мешок из под картошки

_____________

Читайте там где угодно

vkontakte

vk.com/potatomedia

Telegram

t.me/potatomedia

Слушать

https://apple.co/37azdI2