Репортаж из «божьего дома»
Статья о том, как журналист «под прикрытием» обратился за помощью в бесплатный реабилитационный центр для алкозависимых. Автор: Владимир Соколов
Помощь алко- и наркозависимым, а также людям, попавшим в трудную жизненную ситуацию, обещают картонные таблички, развешанные на деревьях и столбах по всему городу. О бесплатных ребцентрах, они же рабцентры, писали уже не раз, но журналист медиа-проекта «Четвёртый сектор» решил выяснить, как устроена их жизнь изнутри. Для этого он отправился в рабцентр в качестве человека, который сам нуждается в помощи. И пробыл там три дня.
Про бесплатные реабилитационные центры я начитался и наслушался всякого, поэтому не знал, поведут ли меня за руку в новую, светлую жизнь или посадят на пару недель в сырой подвал на хлеб и воду, а потом заставят работать за еду и кров. Бесплатный сыр бывает известно где, поэтому ничего хорошего я не ждал. Точно знал лишь то, что у меня заберут телефон и увезут в другой город. В какой именно — неизвестно. Поэтому заранее установил на телефон локатор, чтобы коллеги всегда видели, где я нахожусь. Договорились о плане действий на случай, если не выйду на связь через определённое время.
Дело было в январе, после новогодних каникул. Так к репортажу я ещё не готовился. Три дня не мылся. Накануне вечером хорошенько выпил, чтобы утром иметь опухшую физиономию, красные глаза и источать характерный запах. Старая дублёнка на пару размеров больше моего, лыжные штаны, потрёпанный походный свитер и видавший виды рюкзачок. Добавим к образу нелепую вязяную шапочку с бомбошкой, щетину на лице, и перед вами человек, попавший в «трудную жизненную ситуацию». Пора спасать.
По легенде, неделю назад меня выгнала из квартиры жена. Наш брак не зарегистрирован, поэтому претендовать мне не на что. Скитаясь по своим друзьям, я потерял рюкзачок со всеми документами. И вот: деньги кончились, идти некуда. Друзья отдали другой, ненужный рюкзак, пару футболок и трусы. Увидел объявление на столбе, попросил прохожего позвонить и «сдать» меня им (в роли случайного прохожего выступил знакомый из другого региона).
Откликнулись помощники живо. Спросили, где меня забирать, и сказали, что через 20 минут приедут.
«Ложись, Вован, отдыхай»
Стою в условленном месте, у магазина. В кармане сигареты и початая «чекушка». Прохожие старательно огибают меня. Некоторые бросают взгляды, полные презрения и осуждения. Всё как надо. «Эй, ну чо стоишь? Запрыгивай давай», — доносится из припарковавшегося напротив минивена с армянскими номерами. В салоне двое мужчин. Неловко забираюсь на заднее сиденье. Едем в молчании.
Приехали в СНТ на окраине города. Двухэтажный дом, сплошной забор, калитка.
— Ну, приехали. Вылезай. Запрещёнка есть?
— Это что?
— Спиртное, сигареты, зажигалка, нож.
— Ээээ... Вот, осталось немного.
Достаю чекушку. Остатки водки тут же отправляются в сугроб.
Легенда здесь не пригодилась. Спросили только имя. Объяснили: «Это божий дом. У нас не курят, не пьют, матерно не выражаются. На, переоденься». В руки сунули кальсоны и что-то с рукавами, в комплекте. Одежда пахнет так, как пахнет постиранное бельё, которое очень долго пролежало в шкафу в свёрнутом виде. Переоделся. Предложили еду — что-то похожее на густой суп с мясом. В него капнули майонеза из пакетика, в руки пакетик не дали. На столе хлеб, блюдце с зубчиками чеснока.
Странно, но в «божьем доме» нет никаких религиозных атрибутов — ни икон, ни крестов, ни плакатов с молитвами. Книг тоже не заметил. На втором этаже есть телевизор. В комнате, куда меня определили, четыре двухъярусных кровати. Под ними — горы заготовленных однотипных табличек на верёвочках, с предложением бесплатной помощи алко- и наркозависимым или услуг грузчиков и разнорабочих. Показали мою кровать, сказали, чтобы ложился и спал. Со мной, в комнате на втором этаже, ещё пятеро мужчин. В отдельной комнате живёт Юля. Теперь это мои «братья» и «сестра». Ещё в доме есть старший — Вадик, у него отдельная комната, туда без разрешения заходить нельзя.
Поспал. Походил по дому. Поел. Поспал. Сестра предложила чай с тортом. В доме вообще много сладкого к чаю, в прихожей — несколько тортов. Странно...
Хочется курить, но нельзя. Мне вообще нельзя выходить из дома, остальным — нельзя без разрешения. Однако когда Вадик куда-то уехал, братья торопливо побежали курить во двор, не забыв позвать меня. Один стоит на шухере у калитки, остальные курят в глубине двора. Окурки — в большой пакет с мусором, поглубже. Насыпали в руку немного семечек. Говорят, запах табака перебивают: «Нет запаха — нет подозрений».
Когда вернулся старший, все собрались на первом этаже, меня не позвали. Прислушиваюсь: по-моему, молятся хором. Подошёл к лестнице, чтобы лучше слышать. Скрипнула половица.
— Да ты ложись, Вован, отдыхай пока. Завтра в Уфу поедешь, — раздаётся снизу голос Вадика. Да, по телефону моего «случайного прохожего» предупредили, что меня отвезут в другой город — подальше от друзей-собутыльников. Значит, Уфа. Телефон пока у меня, отправил сообщение коллегам.
После ужина половина братьев отправляется на работу в ночную смену — «на мясо». Вероятно, грузить мясные продукты, на какую-нибудь базу. Может быть, отсюда и мясо в супе?
Не тюрьма, но...
В шесть утра один за другим стали срабатывать будильники на телефонах. Громко, пронзительно. Братья просыпаются, умываются, завтракают и тоже отправляются «на мясо». Я пока вне системы — вроде как «на отходняках». При выходе из запоя людям особенно плохо, они готовы на всё, лишь бы выпить и прекратить ломки, поэтому мне даже на работу нельзя. Мне вообще почти ничего нельзя — самому накладывать еду, убирать за собой со стола, мыть посуду. Всё это — обязанность сестры.
На вид Юле под 40. Очень худая. Попала сюда несколько месяцев назад — алкоголь, наркотики. Говорит, пришла сама. С ней «сдался» и её мужчина, но того определили в другой дом в Перми, потому что они не расписаны. Сожительствовать в «божьих домах» запрещено.
Смотрим с Юлей какой-то отвратительный, насквозь фальшивый мыльный сериал. Юля проявляет заботу — подсаживается поближе, изредка комментирует происходящее на экране, предлагает сесть поудобнее, спрашивает, хочу ли я чая. Наверное, ей скучно, одиноко и хочется общения. Можно поговорить о том, как она тут оказалась, как я дошёл до жизни такой. Однако расспрашивать друг друга неловко. Юля немного рассказала про себя, я рассказывать не спешу, и беседа не клеится. Минуты тянутся бесконечно.
— Вадик сам бухал по-чёрному, — говорит она про здешнего старшего. — Потом сюда попал. Теперь вот, видишь, старшим назначили.
Через некоторое время заходит сам Вадик, говорит, чтобы я собирался. Меня повезут в Уфу на попутке, найденной через BlaBlaCar.
На остановку ведут под конвоем — доверия ко мне никакого. Могу передумать, сбежать и напиться. Впереди — худенький, невысокий Денис, он из Башкирии. За мной — крупный, высокий Саша из Оренбурга. Замыкает процессию Юля — она поедет в Закамск, «на рекламу» — развешивать картонные таблички на столбах и деревьях.
Машину ждём за остановкой. Со стороны прохожих — уже знакомые презрительные взгляды и брезгливость. Видок у нашей кучки тот ещё. У Саши драная куртка, засаленные растянутые штаны, бандитская физиономия. Денис одет получше, но лицо почему-то — как у меня после вчерашнего. Саша с Денисом тоже алкоголики, оба запойные. Как и Юля — сами позвонили, сами пришли-приехали в центр. Узнав, что я «первоходок», рассказывают, что меня ждёт, дают нехитрые, но полезные советы — как раздобыть сигареты, как добиться доверия тамошнего старшего, как не «накосячить», чтобы не выгнали на улицу.
— У нас, конечно, не тюрьма, — говорит Юля, — но... Кстати, ты не отбывал? Нет? Ну, тогда тебе не с чем сравнивать. Сам увидишь.
Мне дали с собой тяжеленную сумку. Похоже, трёхлитровые банки с вареньями-соленьями — гостинцы от бабушки кому-то из братьев в Уфе. На дорожку выдали три булочки в упаковке и бутылку минеральной воды. Срок годности булочек истёк.
Вот и минивен. Очень похож на вчерашний, и номера опять армянские. Но, говорят, обычный перевозчик, найденный на BlaBlaCar, и пассажиры тоже случайные, я там буду один «такой». Провожающие фотографируют на телефон, как я сажусь в машину — был случай, когда человека оставили одного на остановке, а он передумал и дал дёру. В пути становится понятно, что водитель и часть пассажиров знают, куда я еду. Водитель поглядывает на меня в зеркало со смесью интереса и презрения. На одной из заправок признаётся, что его попросили присматривать за мной, чтобы не сбежал.
По дороге разговорились с соседом справа. Признался, что еду в реабилитационный центр для алкоголиков. Доехали до Уфы.
— Слушай, я пожалуй возьму [водки], — поделился сосед, — ты как?
— А я никак. Меня сейчас встретят.
— А, ну да. Ладно. Давай спишемся «ВКонтакте», как будет возможность. Расскажешь, что там как. Может, мне тоже пригодится.
Мой встречающий опаздывает. Водитель и другие пассажиры нервничают, но одного меня не оставляют — таков уговор. Наконец, прибежал, запыхался. Теперь — тоже брат, Саша. По дороге в «божий дом» кратко обрисовывает ситуацию. В Центре живут три сестры и около двух десятков братьев. Юля «стучит» старшему, поэтому с ней поосторожней. Димон — помощник старшего, сам метит в старшие, поэтому с ним тоже надо держать ухо востро. Остальные свои в доску.
Идём пешком. Микрорайон Затон на окраине города, частный сектор, большой двухэтажный дом. Сплошной забор, калитка, видеокамера во дворе. Нам сюда.
Уфа, добро пожаловать
Встретили приветливо. Легенда снова не пригодилась — никто не спрашивал ни про документы, ни про семью, ничего, только имя и откуда привезли. Дали пластмассовые тапочки, показали, где спать, выдали постельное бельё. На простыне — сюжеты из старого чехословацкого мультика про крота. Я буду спать на одном из двух диванов в месте, которое выполняет функцию вытрезвителя или «буферной зоны». Здесь первые дни спят все новички. Сюда же отправляют братьев, которые умудрились напиться или наглотаться «колёс» на работе.
Брат Ильгиз дал свой шампунь, сестра Юля выдала новую зубную щётку. Отвели на кухню, покормили — гора йогурта, творожные батончики в шоколадной глазури, торты, нарезанная салями в вакуумной упаковке, куски копчёной курицы и прочее подобное. Ни овощей, ни фруктов, ни зелени. Меня просят налегать на «молочку» — её очень много, надо поскорее съедать. Все продукты уже или почти просроченные. Магазины обычно такое просто выбрасывают, но если договориться... Теперь понятно, откуда взялись торты в «божьем доме» в Перми.
— Подсуетился Рашид [старший по дому], — объясняет брат Рамиль. — А бывает так, что на завтрак только чай с сахаром и чёрным хлебом.
Рамиль — запойный алкоголик, может пить полтора-два месяца подряд, в это время почти ничего не ест и становится очень худым. Сейчас у него наметился животик. Правая нога неестественно вывернута вбок, ходить тяжело. Из дома Рамиля выгнала жена. Говорит, что сам отписал ей свою долю в квартире — хотя, по-моему, сочиняет. Нынешний старший по дому случайно заметил Рамиля на остановке, сильно пьяного, предложил поехать в центр. Он согласился.
После ужина подошла Юля — надо подписать документы. Какой-то очень странный договор, по которому я должен соблюдать внутренние правила, исправляться, сдать телефон на хранение и совершенствоваться духовно. Я вписал туда свою вымышленную фамилию, настоящие имя и отчество. Ни паспортных данных, ни года рождения — ничего не надо. Поле для реквизитов моего контрагента осталось пустым. Потом я сам себя вписал в некое подобие журнала медосмотра. Номер 145, ФИО, «Повреждений кожных покровов нет», дата. Оставил номер телефона жены, сдал свой телефон. Всё, теперь у меня нет никакой связи с внешним миром. Позвонить родным можно только вечером, с телефона Центра, если старший позволит.
Из трёх сестёр, живущих в доме, Юля — неформальный лидер и всеобщий раздражитель. Очень активная. Из Перми, наркоманка со стажем. Это не первый для неё реабилитационный центр. Здесь она уже пять месяцев. Все считают, что она выслуживается перед главным. Спросил Юлю, когда смогу поговорить со старшим по дому — мне казалось нормальным, что он знакомится с новичками, объясняет порядки.
— Ну-у-у, не знаю... Он завтра приедет, — говорит она, провожая меня до двери. — Поживи здесь хотя бы полгода, восстановись. Ты мужчина видный. Если всё будет нормально, со временем сам станешь старшим. Вот Рашиду 41 год. У него семья, двое детей...
Вот у меня здесь уже и перспективы наметились. «Мужчина видный». Давненько не слышал этого выражения. В свой адрес — вообще впервые. Здесь живут дееспособные люди, но почти у всех — серьёзные физические изъяны, очевидная печать бурного прошлого на лицах, отсутствующие зубы и дефекты речи.
Брожу по дому, знакомлюсь с обитателями. Сёстры на кухне что-то эмоционально обсуждают. Инне 32 года, но выглядит она от силы на 25. Нет нескольких передних зубов, очень плохая дикция, искривление позвоночника, ассиметричное лицо и большой шрам под подбородком. Как мне сказали, она не алкоголичка и не наркоманка. У неё любовь, проблемы с жильём и сложные отношения с родственниками. Настолько сложные, что они с её парнем решили обратиться за помощью в Центр. Однако они не расписаны, поэтому их расселили. Из рассказа Инны я понял, что расселили со скандалом — якобы за ней приехали двое старших из местных «божьих домов» в сопровождении подставного полицейского, под каким-то предлогом затолкали в машину и увезли в другой дом. Не дали даже обняться с возлюбленным. «Если любишь, найдёшь», — сказала Инна на прощание. Потом её парню соврали, чтобы он не рвался из Центра к ней — дескать, нашла себе другого. Но обман раскрылся. Те, кто выходит на работу, встречаются с обитателями других домов, делятся новостями и сплетнями, так что — все всё видели, все всё знают. Это и обсуждали, с улыбками. Инна уверена: её парень что-нибудь придумает.
Третья сестра — самая старшая. Лена. Алкоголизм, больные ноги, нет половины зубов. Шутит — говорит, что если сдать все бутылки, которые она в своё время опорожнила, вырученных денег хватит на полный рот новых зубов.
A Hard Day's Night
Пришли братья с работы, но не все самостоятельно, Егора привезли на машине пьяного. Он умудрился запудрить мозги заказчику — убедил в том, что деньги за работу надо отдать именно ему. Из семи тысяч отдали одну, но этого хватило: перцовая настойка на спирту из аптеки, какие-то таблетки, сигареты...
Егор ведёт себя буйно, требует разбавить остатки настойки водой, курит в туалете, буянит: «Ильгиз меня заложил, сука. Димоооон! Позови Ильгиза! Слышишь? Я ему щас *** [дам по лицу]!» Ильгиз приходит — Егор лезет его обнимать: «Я тебя люблю, брат! Ты понимаешь, дура, я же тебя люблю!». И так больше часа. Но братья и сёстры отнеслись к дебошу терпеливо. Уговаривают: «Брат, успокойся! Да мы здесь сами все такие же, брат, бывает. Ложись спать, прошу, а то я тебе сейчас *** [ударю по лицу}».
Оставив дебошира приходить в себя, собрались в большой комнате для молитвы. Встали в круг. Один из братьев начал:
— Спасибо тебе за этот день, Господи. Спасибо тебе, Господи, за хлеб и кров, за работу и братьев. Спаси и защити брата нашего Егора. Дай здоровья брату Рубику. Дай нам терпения и ума не вернуться в грехи наши, Господи. Пусть рекламные таблички наши... (небольшая заминка) Они же спасают? (сам с собой) Ну да! И пусть рекламные таблички, Господи, спасут сегодня хотя бы одного...
И так далее, вся молитва — абсолютный экспромт. В завершении звучит «Я был искренен в молитве своей». Это маркер, после которого все хором говорят «Аминь» и читают «Отче наш».
Упомянутый в молитве Рубик, он же в торжественных случаях Рубероид — невысокий 63-летний армянин. Алкоголик. Наверное, его зовут Рубен. Меня называет «Володя, ара», ара — друг на армянском. Он из армянского города Степанавана, очень скучает по родине. Уже 40 лет живёт в России, но при этом крайне плохо говорит по-русски. Все эти годы работал на подхвате на разных стройках. Жил в подсобках, пил всё, что горит. С ним почти не общались, а нескольких десятков русских слов, которые он так и не научился складывать в предложения, вполне хватало для общения с начальством. Здесь Рубик тоже почти не разговаривает, но мне почему-то решил рассказать длинную историю своей жизни. Жаль, что я почти ничего не смог понять.
На последнем месте работы Рубика обманули, не заплатили. Он пришёл в Центр и остался здесь. Работник из него теперь никудышный — почти парализовало правую половину тела, сильно болят руки. Видно, что потрудился он этими руками немало — они смотрится непропорционально для этого маленького щуплого человека: толстые, мускулистые предплечья, крупные вены, широкие ладони с задубевшей кожей. Диагноза Рубик не знает. Как раз сегодня ему вызывали скорую. Врач поставили какой-то укол, но что именно вкололи, неизвестно. Предполагают, что обезболивающее. Рука после укола немного задвигалась, однако вскоре боль в суставы вернулась. Рубен ходит по дому, просит у братьев крем после бритья, чтобы натереть руку. Надеется, это снимет боль.
После вечерней молитвы все разбрелись по своим кроватям. Здесь много диванов. При переездах люди часто избавляются от старой мебели, это — она. Егор тоже угомонился, лёг на диван в нашем «карцере» и требует то воды, то чаю. Братья терпеливо выполняют его просьбы: «Тебе с сахаром? Горячий? Сейчас, брат». Я тоже лёг. Телефон забрали, в доме нет ни книг, ни газет. Только пара десятков Библий и Евангелие. Смотрю на мультяшного крота на простыне.
В половине шестого Егор с грохотом упал на пол, где с бульканьем опорожнил желудок. Потом забрался обратно на диван и уснул. Чистюля. «Трезвяк» заполнился удушливым кислым запахом. Я уткнулся носом в подушку. Представил, как мультяшный крот роет ходы своей дурацкой лопатой — полегчало.
В четырёх стенах
Всё утро братья уговаривали Егора убрать за собой.
— Егор, ***, брат! Убери за собой. Я бы сам убрал, но боюсь меня тоже стошнит, ***!
— Брат, не могу. Я уберу, ты же знаешь! Пока не могу даже пошевелиться! Воды!
— Сейчас, брат! Давай, поднимайся. Мы тут все такие, я тебя понимаю, брат! Вставай, убери это!
— Воды, брат!
Когда я шёл в туалет, он попросил воды и у меня, протягивая запачканную бутылку из-под питьевого йогурта. Взял двумя пальцами, где чисто. Набрал в туалете, протянул ему.
— Спасибо, брат!
В итоге сёстры не выдержали, помыли пол. Судя по запаху, они добавляют в воду хлорку или что-то подобное. С утра носят по комнатам кварцевую лампу, пахнет озоном. Утро вялое — заказы на работников есть, но время начала работ надо уточнять.
Днём снова молитва, вновь экспромт, аминь и Отче наш. После всем раздают по томику Библии. Сегодня читаем главу 15, притчи. Каждый читает по два стиха, тут же вместе разбираем, что они значат. Народ тут не слишком речистый, трактует прочитанное в основном Димон, у него и молитвы самые складные получаются.
— «Кроткий ответ отвращает гнев, а оскорбительное слово возбуждает ярость», — цитирует кто-то.
— Короче, смотрите, — растолковывает Димон. — Говорят вам, например, сделать то или это, а вы там начинаете: «А что? А почему? А я не буду, потому что...». Это вызывает ярость. Надо кратким быть. И кротким. «Да» или «нет». И всё, это не вызовет гнева. Вот сегодня мы с Ильгизом в кухне сидели, он сказал, что [сливочного] масла на столе опять нет. И всё. Просто сказал. А Юля что начала?
Тут разразился спор, перерастающий в скандал, потому что у Юли иное видение ситуации.
— Вот видите, мы опять тут ругаемся, потому что надо было кротко ответить, а не спорить, — продолжает Димон.
Другая цитата: «Вспыльчивый человек возбуждает раздор, а терпеливый утешает распрю».
— Если бы Юля ответила кратко: «Да, масла нет», Ильгиз бы не вспылил. В общем, это про нас.
— А я хочу добавить. Когда я в наркологии лежала, там было много «соляных» [людей, употребляющих синтетические наркотики]. Они прямо в палату проносили, сами торчали, другим предлагали, суки. Я их шваброй гоняла, говорила «Вы чо, суки!». А через восемь месяцев сама попробовала. Вот и думай теперь!
«Язык мудрых сообщает добрые знания, а уста глупых изрыгают глупость».
— Короче, если ты мудрый, ты не будешь нести всякую чушь. Ты будешь говорить кратко и мудро. И думать. А то сегодня с этим маслом...
И так далее, всю 15 главу. Некоторые вслушиваются, задумчиво кивают, делятся мыслями.
Позвонили заказчики. Часть братьев разъехалась по заказам, часть — «на рекламу». Делать нечего. Окон в доме мало. В доступных для нас местах только одно большое окно, выходящее во двор. Есть несколько маленьких, как бойницы — в туалете, на кухне. Ручки везде скручены. Во двор выходить нельзя, там видеокамера. В доме остались только сёстры, Рамиль, Рубик и Олег.
У Олега нет пальцев на правой руке и ступни на левой ноге — обморожение, уснул пьяный на улице. Лицо в белых шрамах. На работу он не выезжает, но помогает по дому сёстрам, убирает снег во дворе. Тяжело смотреть на то, как он это делает — передвигаться без ступни сложно. Ещё именно он отвечает за ключ от входной двери, за ворота и калитку, то есть впускает или выпускает людей. За несанкционированные вылазки спросят с него. Все это понимают и стараются Олега не подставлять.
По телевизору корреспондент одного из ТВ-каналов рассказывает о том, что обращение президента к Федеральному собранию будет транслироваться на огромном экране на вершине Эльбруса, в космосе, а также в автобусах и такси столицы. Олег задумчиво спрашивает:
— Вован, а ты был в Москве?
— Ну, да. Бывал.
— А мавзолей видел?
— Видел. Ничего интересного.
— А внутри был?
— Нет. Только время терять.
Мавзолей и Ленин — больше про Москву Олег ничего не знает. Для него столица — как Эльдорадо. Не думаю, что он когда-нибудь там побывает. Денег у него нет, документов тоже. К тому же он калека. Живёт в доме давно, со всем смирился. Тепло, еда есть, постель есть.
«Так, давай в дом иди!»
После обеда приехал Рашид, старший по дому. Юля забегала, сказала всем одеваться и выходить, чтобы помочь принести пакеты из багажника. Тревога оказалась ложной — всего два небольших пакета.
Старший увидел меня за калиткой и выкатил глаза:
— А тебе кто разрешил выходить?
— Сказали — всем одеваться и выходить.
— Что, сказали всем выходить? (спросил у кого-то, отвернувшись от меня)
-... (неуверенное мычание)
— Так, давай в дом иди!
Как скажешь, гражданин начальник. Разделся, пошёл снова смотреть телевизор. Через некоторое время зашёл Рашид, вальяжно развалился на диване и лениво обратился ко мне, не называя по имени:
— Ты хотел поговорить?
— Эммм... Ну да. Что насчёт звонков родственникам?
— Вечером. Может быть.
Разговор окончен, старший уткнулся в телефон. Иногда посматривает на президента, который зачитывает обращение к Федеральному собранию. Параллельно ведёт разговор с Олегом.
— Ну что, читаешь?
— Да я пробовал. Перечитываю по нескольку раз одно и то же, но не понимаю. Не моё это, наверное.
— А ты пробуй, пробуй. Раз за разом. И получится. Вот ты даже мысли свои толком сформулировать не можешь. Надо взять книгу обоими руками и читать, читать, пока не станет понятно.
Не знаю, о каком чтиве говорил Рашид. Кроме Библии и Евангелия, в доме ничего нет, а эти книги и мне сложно читать.
— Сейчас, погоди, мне заказчик звонит, — отвлекается старший. Ударение в слове «звонит» он делает на первый слог. После разговора с заказчиком вновь упирается в телефон. Олег хочет что-то ответить, тужится, ждёт, когда начальник обратит внимание, но тот мыслями уже далеко. У Рашида старенькая «Тойота Камри». Он старший по дому, почти небожитель по здешним меркам. Впрочем, в «божьих домах» все из одного теста — бывшие алкоголики и наркоманы. Поэтому и старшие нередко срываются, тогда их переводят в помощники. Так случилось с Сашей, который меня встречал. Он, к слову, решил больше не «делать карьеру», а оставаться в помощниках и грешить потихоньку. Так спокойнее.
Прошёл слух, что сегодня из другого дома привезут новенькую сестру. «Та скрюченная малолетка, помнишь?» — говорит Юля кому-то. Привезли. Даша. Лицо землистого цвета, треснувшая нижняя губа. Ей лет 17-18. Наркоманка из Стерлитамака. Красивая, умная, непосредственная. Ребёнок. Родила в 15 лет, сыну два годика. Подсела на наркотики из-за своего парня. Тот сидел на игле и распространял «закладки». Она узнала, чем он занимается, запаниковала, скандалила... А потом сама попробовала. Говорит, «дури» было завались — фасовали, разбавляли, а излишки оставляли себе. Хватало и самим, и друзей угостить. Даша не колется пятый день. В Центр её сдала мама. Девушка ей благодарна и подумывает посвятить себя «служению».
В «божьих домах» есть нечто вроде передвижения по карьерной лестнице: если соблюдаешь правила, ведёшь себя достойно, тебя продвигают. Можешь дорасти до руководителя центра. Низшая ступень иерархии — те, кто спит в «трезвяке», то есть новички и умудрившиеся напиться или «закинуться» на работе братья. Вторая ступень — живущие на втором этаже, там двухъярусные кровати. Третья — те, кто спит на диванах на первом этаже. Представителям четвёртой доверяют рабочие мобильные телефоны и разрешают разговаривать с заказчиками работ. На пятой ступени помощники руководителя, один или два. Они могут командовать в доме в отсутствие начальника. Шестая — сам старший по дому. Предположительно на пятой ступени получают служение. Не знаю точно, что это значит — мне не объяснили, рано ещё было. Предполагаю, нечто вроде доверия, дозволения совершать ежедневные прорелигиозные обряды, показывать пример послушания и надеяться занять пост старшего в новом «божьем доме». «Потерять служение» за нарушение правил — значит, скатиться вниз в иерархии, которая здесь ощущается особенно остро. Когда один из братьев грозил побить пьяного Егора, тот бросил ему: «[Побьёшь] — и потеряешь служение», чем привёл оппонента в ярость.
Всё, больше не могу
День тянется бесконечно. Сидим, смотрим телевизор, дремлем. Да, здесь тепло, относительно сыто и есть где спать. Больше ничего. Из развлечений — Библия, телевизор и физический труд. Говорят, раз в неделю они ходят играть в футбол. Говорят, женщин изредка отпускают в кино.
Рашид заметил снег на навесе над внутренним двором, велел убрать. Из братьев в доме — только Рамиль с вывернутой ногой, Олег без ступни и я. Пошли убирать — хоть какое-то развлечение.
Юля предложила выбрать одежду из мешка, на случай отправки на работу. Как рассказал один из братьев, местный военкомат должен утилизировать одежду призывников, выдавая им военную форму, но если договориться... В общем, всё стираное, хоть и не новое, и не лучшее — призывники тоже не дураки, в хорошей одежде в армию призываться не идут.
Играем в игру, которую здесь очень любят — гадание на книге. Называешь страницу и номер строчки в Библии, её зачитывают и трактуют. Интересно — здесь, в Центре, как нигде, предопределено ближайшее будущее — сон, еда, работа, молитва — а они всё равно любят гадать. Не помню содержание стиха, который выпал мне, но примерно помню трактовку Рамиля: все плохие подохнут, а хорошие останутся.
Замечаю сочувствующие взгляды и понимаю, что веду себя странно — брожу по дому из угла в угол, с этажа на этаж, периодически подхожу к единственному окну, из которого виден внутренний двор, куда мне нельзя. Они думают, у меня абстиненция. Они живут так изо дня в день, из месяца в месяц. Возможно, если бы я был домашним котом, мне бы здесь было хорошо. Лежал бы на спинке дивана и щурился на телевизор, подрёмывая... Может быть, к этому можно привыкнуть, но мне пока тяжко: заняться нечем, читать нечего, разговаривать не о чем.
Подошёл к Димону, помощнику главного.
— Слушай, Дима, отправь меня завтра куда-нибудь работать. Я здесь с ума сходить начинаю.
— Так, Вован, рано тебе ещё. Дня через два.
— Давай я что-нибудь поразгружаю, рекламу поклею.
— Поклеишь. Здесь, в доме. Листочки на картонки.
Два дня! Ещё два дня в этом доме без окон, в этом запахе, с этой едой. Гадать по Библии и смотреть телевизор. Этот дзен мне не поймать. Решение было спонтанным, но принесло облегчение: вырываться, любым путём.
Рашид обещал один звонок вечером родственникам. Попросил телефон у Димы, позвонил жене, предупредил — если через час не выйду на связь, меня надо вытаскивать. На этот случай у нас была договорённость с коллегами в Уфе. После чего изобразил панику и сказал, что мне надо домой. Дима тоже запаниковал, позвонил Рашиду, трубку передал мне.
— Ты куда собрался?
— Домой. Мне надо домой.
— С чего ты взял?
— Позвонил.
— Что?! Тебе кто разрешил звонить?
— Ты сказал, что вечером можно.
— Ты забыл два слова: спросишь у меня.
— Ты сейчас чего хочешь? Чтобы я извинился? За звонок заплатил? Отдайте мне мой телефон и откройте дверь. Я готов компенсировать стоимость моей доставки сюда. Сколько?
— Миллион.
Миллион? Я разозлился, Рашид это почувствовал. Он прекрасно понимает, что держать здесь меня и моё имущество — незаконно. Понял и то, что я не держусь за койко-место в тепле, что у меня «сорвало крышу». Говорю, что всё равно уйду и повторяю свой вопрос: сколько за проезд? Рашид раздражённо отвечает: тысяча. Это ближе к истине. Хотя местным обитателям что тысяча, что миллион — всё едино, запредельная сумма. При мне два брата серьёзно поссорились из-за мятой сторублёвки и горсти мелочи к ней. Никто здесь не получает зарплату за свою работу, так что денег ни у кого нет. Что-то изменить сложно — у многих нет документов, и никто не спешит помогать их восстанавливать, несмотря на обещания на объявлениях — зачем?..
Пара абзацев не влезла, будет в комментарии.
