Ромео и Айседора
Школьная любовь – штука бессмысленная и беспощадная, проявления ее многолики, итоги непредсказуемы.
Для меня влюбиться было как не фиг делать. Жизнь сразу обретала яркость красок, полифонизм звучания и даже смысл. Маленький такой смысл, направленный на возможность увидеть объект обожания – метнуться от него крысой – а потом долго и упоенно анализировать драгоценные мгновения встречи. Забавно, что мысль о взаимности меня если и посещала, то настолько абстрактно.. что речь словно шла и не обо мне. Не нужна была взаимность, нужно было бурление чувств.
Так, в блаженном идиотизме, я догребла до девятого класса. Мои подруги понемногу взрослели, кто-то с кем-то целовался по углам на дискотеках, а меня хоть и приглашали на медленные танцы, но проходили они так же эмоционально, как комсомольские собрания по четвергам. Партнер держал меня на расстоянии вытянутых рук, сопел, потел – и молчал. Меня это угнетало, я страдала от собственной ущербности, от невозможности поддерживать легкий фривольный разговор, но даже в уме, даже задним числом не могла придумать – о чем можно говорить с мальчиком. Пару раз я пыталась спросить, что они думают о врожденной геолокации птиц, о строении Вселенной и теории палеоконтакта. И все время чувствовала какое-то напряжение. Кажется, им было неинтересно.
***
В классе меня не замечали. Жила как под Заклятием Невидимости. Когда выпадал снег, ни один снежок не летел в мою сторону. Шутки в мой адрес не пользовались спросом, потому что я не знала, как реагировать. И не реагировала никак. Шутить бросили.
Кабинетная система создавала постоянную циркуляцию народа по школе. От этого в коридорах была вечная толкотня, оторванные пуговицы и отдавленные ноги. Ни у кого не было своего постоянного места, мы приходили в классы, откуда выкатывались взмокшие после контрольной ребята из параллели, садились за кем-то обрисованные парты, на кем-то сломанные стулья, многоголосый вопль «А че сразу я?» висел в воздухе.. но меня это не занимало. Как не занимала и прочая школьная жизнь. Есть книжка с собой – вот и славно. Закончились уроки – началась жизнь. Не бурная, но очень даже личная. Потому что принадлежала она лично мне. Читала я все свободное время, и страшно огорчалась, когда учителя считали, что их урок никак не мое свободное время.
Поэтому когда у меня завелся поклонник, его заметили все, кроме меня.
- Ирка, а что это у тебя на жопе нарисовано? – с неожиданным интересом спросил сосед сзади, когда физика закончилась, и все потянулись к выходу.
Я даже не сразу сообразила, что обращаются ко мне.
- Ой, да у нее тут сердеееечкооо! А как ты так ровно нарисовала?
Я растерянно вертелась под общий хохот, пытаясь отряхнуть платье.
Так началась увлекательная история, пару месяцев развлекавшая весь класс. Два раза в неделю какая-то сволочь мелом рисовала на моем стуле в кабинете физики сердечко, пронзенное стрелой. Два раза в неделю я напрочь об этом забывала и садилась, не глядя.
Никогда еще моя персона не находилась в центре событий.
Добрые люди выяснили, что перед нами в кабинете учится 10-б. И на моем месте сидит Пашка Шаповал – румяный живчик с живописным шарфом через плечо. Из-за этого шарфа он похож был на прописную букву Д с лихим росчерком.
Другие добрые люди подтвердили, что – да, Пашка перед уходом из класса что-то такое делает со стулом.
- Хорошо, что клеем не мажет, - радовался за меня сосед. – Не упусти счастья, дуреха. Смотри, какой романтик изобретательный.
Я мучительно краснела. Пашка мне не нравился, но вынуждал о себе помнить. В коридоре он прожигал меня взглядом, а подлец Юра нашептывал:
- Ты хоть спиной к нему повернись, пусть убедится, что ты его подарок носишь..
Я свирепо оттирала юбку.
Зима того года была длинной. Холодный февраль перевалился в гадкий ледяной март, в моде были двухметровые шарфы и маленькие шапочки. В школьной раздевалке злая гардеробщица Вероника Львовна шаркала шваброй, норовя побольнее зацепить по ногам. Если бы у меня была привычка смотреть в зеркало, я бы заметила крадущегося ухажера. Но привычка не сформировалась по ряду причин.
Если бы Пашка не был близоруким фраером, стесняющимся носить очки, он бы заметил, что шарф я уже обмотала вокруг шеи дважды.
А так – звезды сошлись в нужной точке.. и Пашка, несомненно из лучших побуждений, дернул шарф на себя. В идеале, он должен был остаться у него в руках, я должна была за ним погнаться, получилась бы такая условно эротическая беготня, которая, по его расчетам, вполне могла закончиться внезапными объятиями..
Горло сдавило петлей, в глазах нестерпимо вспыхнуло – и стало темно. Мысль про виселицу пришла уже потом.
Очнулась я на мокром полу. Надо мной были пустые крюки вешалок и покачивалась пара забытых пальто. Кто-то ослабил хватку шарфа, я снова могла дышать.
- Придурок, ну придурок, - бормотала Вероника Львовна, помогая мне встать. – Ромео херов. Иди домой, Айседора на мою голову..
***
Свидетели рассказывали, что гардеробщица гоняла Пашку шваброй по всей раздевалке. Все-таки побегал.
