LadyRaevskaya

Те, кто начал свою супружескую жизнь в квартире с прилагающимися к ней родителями — меня поймут. С родителями жить трудно. Даже если это твои собственные родители. На третьем году семейной жизни я крепко сторчалась на валерьянке, а Вовка стал испытывать проблемы с потенцией. Половая жизнь нашей ячейки общества неумолимо угасала, и впереди маячила перспектива развода и дележа имущества, состоящего из телевизора и холодильника с магнитиком в виде жопы. Иначе и быть не могло. Вовкину потенцию сильно повредила моя мама, каждую ночь входящая в нашу спальню со словами «Одурели что ли — трахаться на ночь глядя? Отцу завтра в шесть вставать, а они пыхтят на весь дом!», и имеющая нездоровую привычку хвалиться своим подругам Вовкиными яйцами: «А какие яйца у моего зятя! Он вчера сидит на кухне в трусах, картошку чистит. Ноги раздвинул — а из трусов такой царь-колокол вывалился — я охуела. Повезло моей дочушке, повезло»

Мои попытки поговорить с родительницей «по душам» дали прямо противоположный результат. Теперь мама каждую ночь входила к нам в спальню, где-то в промежутке между петтингом и минетом, и громко докладывала: «Завтра суббота. Папе на работу не надо — можете трахаться». А подругам своим стала рассказывать, что у Вовки, как оказалось, яйца очень мелкие, а большими они ей вначале показались, потому что у неё очки на плюс шесть. И дочушке её не повезло. С Вовкиными родителями мне жилось бы намного хуже, потому что папа у него полковник в отставке, и наше первое с ним знакомство началось и закончилось тем, что папа посмотрел на меня как Собчак на Катю Гордон, и отчеканил: «Такое жидкое говно нам весь генофонд испортит. Ни рожи, ни кожи, ни сисек, ни писек. Наплодит тебе хомяков-рахитов и вот таких медуз беспозвоночных, а потом с первым попавшимся гомосеком свалит. А я твой зоопарк кормить не буду». В общем, выбора не было, и после свадьбы мы с Вовкой стали жить у меня, получив в подарок от родителей набор кастрюль, и предупреждение: «Только попробуйте замок в дверь врезать. Мне внуки ещё не нужны» Нам внуки тоже пока были не
нужны, но ебаться, в общем- то, хотелось. Вовке даже каждый день. Поначалу. Но, спустя два года, Вовке уже не хотелось ничего, кроме как отравиться. А мне постоянно хотелось валерьянки. Вначале мы пытались наладить половую жизнь в гостях у друзей, но друзья быстро догадались зачем мы к ним приходим, и два часа кряхтим в ванной, и перестали нас приглашать после того, как мы им сорвали раковину, и нечаянно забрызгали зеркало.

Оставалась только Ирка. Ирка, и Иркина дача. У Ирки мы в гостях не были ни разу, и общих знакомых, которые могли бы ей насплетничать про зеркало и раковину, у нас тоже не было. Тем не менее, Ирка никогда не приглашала меня в гости, памятуя о том, как четыре года назад она оставила мне ключи от своей квартиры, в которой жила голодная кошка, нуждающаяся в регулярном питании, а я за три дня Иркиного отсутствия затопила ей квартиру, сломала телевизор, разбила стекло в серванте, и потеряла кошку. Кошку мне Ирка не простила до сих пор, и мою просьбу взять меня и Вовку с собой на дачу — сразу восприняла в штыки. Но она ж меня с первого класса знает. Я ж без мыла в жопу влезу. Поэтому впереди нас со Вовкой ждали незабываемые выходные, полные секса, разврата и разнузданных оргий. На станции наша супружеская пара была уже в восемь утра. На тот случай, если Ирка передумает, и захочет уехать без нас. Наши глаза лучились счастьем, карманы были туго набиты гандонами, и мы крепко держали друг друга за руки как два еврея перед входом в газовую камеру.

Ирка появилась у билетных касс в восемь сорок пять, что подтвердило мою догадку о её непорядочности. — Что ж ты так, Калинина, а? — Я подскочила к Ирке со спины, и хотела укоризненно хлопнуть её по плечу, но одну мою руку мёртвой хваткой держал Вовка (подозреваю, что это была судорога щастья), а второй я придерживала свой карман с гандонами, чтобы они не выпали Ирке под ноги, и не спалили мои намерения. Поэтому я стукнула Ирку лбом по горбу

— Вы тут со вчерашнего дня торчите? — Глаза Ирки пробежались по нашим измождённым лицам, и остановились на половинке чебурека, который Вовка грустно жевал без помощи рук. — Небось, и билеты уже купили? Я выразительно постучала по своему набитому карману, а Ирка явно начала что-то подозревать. — Наш автобус отходит в девять тридцать. Можете сходить поссать. До города Н  поедем без остановок. В автобусе семечки не грызть, на пол не блевать, и соплями на стекле слово «Хуй» не писать.

Ирка уставилась на меня немигающим взглядом, и я поняла, что она в деталях помнит ту школьную автобусную экскурсию в НОВОРОСИЙСК. И наверняка не простила мне кошку. В автобусе я демонстративно уступила место у окна Вовке, а сама уселась ближе к проходу, положив руки на колени так, чтобы Ирка их видела до самого города Н. Но впечатления на Ирку это не произвело.

— Не вздумай блевать на пол. — Подруга протянула мне два пакета. — Вовке тоже дай. Наверняка он такой же блевун как и ты. Раз на тебе женился.

Так, с добрыми напутствиями и с двумя пакетами, мы отправились в путь. Путь был долгим,  — Заняться было нечем, и я всю дорогу развлекала себя тем, что нашёптывала Вовке в ухо всякие грязные и непристойные вещи, но перегнула палку, и Вовка дважды воспользовался пакетом. Это тоже меня немного развлекло, а Ирка по-учительски покачала головой, давая мне понять, что в моём муже она не ошиблась. На дачу мы приехали к часу дня, и сразу поинтересовались где мы будем спать. Ирка покосилась на мой карман, сказала, что я озабоченное животное, и указала нам со Вовкой нашу комнату. В тот момент, когда я сняла трусы, оставшись в футболке и панамке, и вывалила на кровать все гандоны, дверь тихо скрипнула, приоткрылась, и в образовавшейся щели появился Иркин рот, который жалобно сказал: — В этом посёлке живут сплошь научные работники из папиного института. Все люди очень уважаемые, все меня хорошо знают. Умоляю, ведите себя прилично. Вы уедете, а мне тут ещё жить. Пожалуйста…

В Иркином голосе была такая неземных масштабов грусть, что я непроизольно надела трусы обратно, скомкала в руках панамку, и запихнула под кровать гандоны.

— Бог терпел, и нам велел. — Философски высказался Вовка, и спросил у Иркиного рта: — Чо там с яблоней твоей надо делать?

— Выкопать и выбросить. — Грустно сказал рот. — Только у меня лопата сломалась. Вы переодевайтесь, а я пойду к соседу, лопату у него попрошу.

Рот исчез, дверь закрылась, я всхлипнула, муж мужественно пошевелил челюстью, и крепко меня обнял:

— Ничего, у нас ещё вся ночь впереди. Ночь, полная страсти, огня, и изысков. Чо ты
там в авобусе говорила про жопу?

Я потупила взор, и промолчала. Стемнело. За домом пылал костёр, на котором мы казнили Иркину засохшую смоковницу, мы с мужем пили пиво, а Ирка — молоко.

— Хорошо сидим… — Я сдула пену, вылезающую из моей бутылки. Прям на Вовку.

— Хорошо… — Ирка слизнула молочные усы, и посмотрела на часы. — Чёрт! Уже одиннадцать! Мне ж к Марии Николаевне надо!

— Кто такая? — Лениво поинтересовалась я, прижимаясь к Вовке, и пытаясь незаметно завладеть его второй бутылкой. — Научная работница- душегубка? Убийца лабораторных собачек и обезьянок? Чикатило с вялыми сиськами?

— Не надо так про Марию Николаевну! — Иркины губы задрожали. — Не надо! Это папина двоюродная сестра!

— А чо она тут делает? — Мне нравилось доводить порядочкую Ирку до инсульта. С первого класса нравилось. Наверное, поэтому меня Ирка и не любила. — Никак, папанька твой злоупотребил служебным положением, и выбил своей сестричке шесть соток в городе Н, обделив, возможно, какого-нибудь гения науки, лауреата Нобелевской премии, и обладателя Пальмовой ветви?

— Какая же ты, … — С горечью облизала молочные усы Ирка, и покачала головой. — В тебе есть хоть что-то человеческое?

— Говно. — Прямолинейно ответила я. — И много. Так что тут делает Мария Николаевна?

— Живёт. — Отрезала Ирка. — Живёт и болеет. Я ей хожу давление мерять. И щас пойду.

Подруга порывисто встала, зачем-то осмотрелась по сторонам, нырнула в дом, вынырнула оттуда с тонометром подмышкой, и демонстративно ушла, хлопнув калиткой. Наступила тишина. Где-то, непонятно где, тихо пердели сверчки, звенели комары, и казнилась Иркина яблоня. А нам с мужем было хорошо.

— Накажи меня, товарищ Фролов! — Я наклонилась к Вовкиному уху, и вцепилась в него зубами. — Я плохая колхозница, мои свиньи потравили твой урожай, и я шпионю на вьетнамскую разведку!

— Ах ты, вредительница! — Вовка задрожал. — Я исключу тебя из партии! Товарищескому суду тебя отдам на растерзание! Без трусов.

— А ещё я утаила от государства пять тонн сахарной свеклы, и продала колхозную корову в Америку! Накажи меня за это, председатель комсомольской ячейки!

— Щас накажу… — Трясся Вовка, сдирая с меня джинсы вместе с трусами, и опрокидывая на спину. — Я тебе покажу как государственное имущество проёбывать, проститутка революционная

Под моей спиной хрустели ветки, и вкусно пахло, из чего я сделала вывод, что лежу я в кусте чёрной смородины, и Ирке весть о кончине её куста не добавит здоровья. Хрустели ветки, и мои тазовые кости, уже сросшиеся в результате долгого отсутствия вагинальной пенетрации. Хрустели кости, и Вовкины суставы. Мы очень громко хрустели, иногда оглашая окрестности криками:

— Я буду наказывать тебя до тех пор, пока не вернёшь всё что спиздила!

— Я не могу, Владимир! Отпусти меня! Не мучай!

— Нет! Я буду тебя ебать, пока ты не сдохнешь! Ты должна быть наказана!

Всё это время я лежала на спине, зажмурив глаза, чтобы чего доброго не окосеть от того, что куст я давно сломала, и теперь бьюсь головой о бетонную плиту, которыми на Иркиной даче были обложены все грядки, чтоб земля не расползалась. Когда Вовка взвыл, и прекратил движения, я посчитала, что опасность косоглазия миновала, и открыла глаза. И тут же получила дополнительный оргазм, от того, что увидела над собой усатое еблище незнакомого мужика. Еблище смотрело на меня в упор, ловило ртом воздух, хваталось за сердце, и шептала что-то похожее на «лопата».

— Вова… — Простонала я, поднимая за волосы Вовкину голову от своей груди. — Вова… Там маньяк- извращенец… Я боюсь!

Вовка посмотрел на моё лицо, сгруппировался, ловко вскочил на ноги, умудрившись при этом не оставить во мне свой хуй навсегда, и принял какую-то боевую стойку. Глаза усатого еблища окинули взглядом Вовку, проследили за коротким полётом гандона, сползшего с Вовки, и упавшего еблищу на ногу, и оно снова простонало:

— Лопата…

— А…- Вовка дружелюбно улыбнулся еблищу. — Ира у вас лопату брала? Щас-щас- щас, одну минутку. Не уходите никуда, я щас принесу.

— Вова, я с тобой! - Я выбралась из кустов, натянула футболку почти до колен, и Квазимодой поковыляла за мужем. — Я с ним не останусь. Он на меня смотрит очень странно.

— Ещё б он не смотрел. — Вовка вытащил из земли лопату, и постучал ей по бетонной плите, отряхивая засохшую землю. — У него, поди, в последний раз баба была, как Олимпиада — в восьмидесятом году. А тут — нна тебе: сиськи-письки, и кино для взрослых в режиме реального времени. Эй, сосед! — Вовка отряхнул лопату, и обвёл участок глазами. — Лопату забирать будешь?

Усатое еблище исчезло.

— Чойта он? — Вовка кивнул на пустое место, где минуту назад ещё стояло еблище. — Дрочить побежал, что ли?

— А нам-то что? Пусть дедок перед смертью себя побалует. Надо будет потом к нему Ирку с тонометром отправить. А то как бы не помер с непривычки, гипертоник.

Ещё полчаса прошли в полном блаженстве. Я допивала Вовкино пиво, и болтала ногами, сидя на скамейке, муж ворошил в костре угли какой-то арматуриной, в воздухе витал запах щастья и жжёной резины, которую мы подобрали возле смородинового куста, и тоже казнили на костре. Беда пришла внезапно. И выглядела она как усатое еблище с милиционером.

— Вот она, вот! — Кричало еблище, тыкая в меня пальцем, и с ненавистью глядя на мужа, который замер с бутылкой пива в одной руке, а вторая зависла на полпути к его губам, с которых он собирался стереть пивную пену. — Вот она, девочка бедная, жертва грязного животного! Вы только посмотрите на него! Он же явно олигофрен! Эти глаза, этот тупой, жестокий взгляд, да у него пена изо рта идёт! — Еблище обрушило на Вовку взгляд, полный ненависти.

— Разберёмся. — Осадил еблище милиционер, и подошёл ко мне. — Ну что, заявление писать будете?

— Я?! — Я ничего не понимала? — Я?! Я?!

— Немка, что ли? — Еблище посмотрело на милиционера, и перевело: — Это она «Да» говорит. Три раза сказала.

— Какая нахуй немка?! — Ко мне вернулась речь, а Вовка вышел из ступора, и и вытер пену. — Вы ебанулись тут все, что ли?! Да я сама щас этого гуманоида усатого засажу на всю катушку! Какого хуя вы вообще врываетесь на частную территорию? Чо за милиция? Покажите документы! А то знаю я, блять, таких милиционеров!

— Где хозяйка дачи? — Вопрошал милиционер.

— Он её убил! Убил её, животное! — Верещало еблище.

— Идите все нахуй отсюда! — Орала я, размахивая руками, и напрочь забыв что на мне нет трусов.

— Где тут городской телефон? Я звоню в ноль один, в ноль два, и в ноль три. — Вовка адекватнее всех среагировал на ситуацию.

— Стоять! — Рявкнул милиционер, и достал из кобуры пистолет. — Документы свои, быстро!

— Какие… — Начал муж.

— Вова! — Истерично заорала я, и вцепилась ногтями в усатое еблище.

— Мать твою! — Заорало еблище.

— Всем стоять! — Крикнул милиционер, и выстрелил в воздух. И в этот момент на участок вошла Ирка…

— Хорошо отдохнули, блять… — Я сидела в пятичасовом утреннем автобусе, увозящим
меня и Вовку обратно домой, и куталась в Вовкину куртку.

— Да брось. — Вовка грыз семечки, и незаметно сплёвывал шелуху на пол. — По-моему, смешно получилось. Ирку жалко только.

— Нихуя смешного не вижу. И Ирку мне не жалко. Предупреждать нужно было.

— Откуда ж Ирка знала, что этот мудвин сам за своей лопатой попрётся, а тут мы в кустах: «Я буду тебя ебать, пока ты не сдохнешь, ты должна быть наказана!» Кстати, соседа тоже жалко. Просто так сложились звёзды,
гыгыгы. —Вовка заржал, и тут же поперхнулся семечкой. Я с чувством ударила его по спине:

— Никогда в жизни больше к ней не поеду. Мне кажется, об этом ещё лет десять все говорить будут.

— Да брось. Порнуху любую возьми — там такое сплошь и
рядом.

— Тьфу. Полчаса мы ехали молча.

— Знаешь, — я нарушила молчание, — а я всё-таки до сих пор не пойму: зачем Ирке надо было говорить соседу, что к ней на дачу приехала подруга с братом? Муж с женой, заметь, законные муж с женой — это что, позор какой-то?

— Ты сильно на неё обиделась? — Вовка обнял меня за плечи, заправил мне за ухо прядь волос. — Всё равно помиритесь. Подумаешь, горе какое: сосед поцарапанный, Ирка с приступом астмы, и Марья Николаевна с инсультом. Не помер же никто. Помиритесь, зуб даю.

Я отвернулась к окну, ковырнула в носу, и начала писать на стекле слово «Хуй»


© LadyRaevskaya

© 2017