EvgeniySazonov

На берегу несколько человек копошились возле деревянного сооружения, напоминающего небольшую казарму. Внутри помещения прямо по его центру стоял огромный деревянный стол, вдоль которого с обеих сторон тянулись длинные лавки. В углу располагался столик поменьше с водруженной на него газовой переносной плитой, алюминиевыми тарелками, полевыми кружками и другими кухонными принадлежностями, там же хранились пакетики с чаем и разнообразные специи. Эта постройка называлась кухней и предназначалась для прибывших на бухту добытчиков ламинарии, которая произрастала в здешних водах в изобилии. География лагеря представляла собой кухню, стоявшие напротив входа в нее два буксируемых прицепа для рабочих, в каждом из которых жили по четыре человека, и еще один прицеп с противоположной стороны для начальника лагеря, водителя КамАЗа, поварихи и руководителя промысловых работ. Возле времянки всегда горел костер, на котором готовилась пища. Раз в неделю часть работников уезжала в город на сутки для того, чтобы привести себя в порядок и завезти обратно в лагерь все необходимое. Питьевая вода бралась из близлежащего ручья.

Стоит отметить, что время года для промысла было выбрано неслучайно, так как сроки сбора этой водоросли выпадают в период со второй половины мая и заканчиваются в первой половине сентября.

Двое людей, работающих возле кухни, закончили менять пленку на окнах и присели у костра.

— Закуривай, Иван, — сказал старший, протягивая сигарету.

— Олег Сергеич, — Иван подкурил, — скажите, а вы уже давно здесь?

— В смысле? В лагере или вообще занимаюсь этой работой?

— В лагере.

— Да нет. Мы приехали сюда в середине мая, а до нас, если не ошибаюсь, лет двести промысел не велся. А ты приехал только вчера?

— Да, я же пишу диплом о добыче ламинарии. Вот к вам и прислали.

— Посмотришь, как добывают эту чертову водоросль. Знаешь, я занимаюсь этим всю жизнь, поэтому не особо жду завтрашней возни, а вот для тебя, студента, это будет интересно, — он затянулся и выдохнул дым на костер, лицо его было усталым и мрачным.

— Еще хотел спросить вас: а почему здесь добывают водоросль вручную, ведь это довольно трудно?

— Очень просто. Раньше мы использовали драгу, но потом она была запрещена, так как уничтожает микрофлору в месте промысла, вот и приходится канзой, тем более она позволяет вырывать не все водоросли подряд, а достигшие нужного возраста. Когда-то у нас даже был мотобот на базе краболовного с механизированной канзой, но потом он сломался. Денег, естественно, у конторы на ремонт нет, поэтому пользуемся обычными моторными лодками. Можешь называть их катерами.

— Но все же с чего мы завтра начнем? — осторожно спросил Иван. Ему казалось, что собеседник не особо расположен говорить о работе.

— Вообще, мы планировали испытать новый акваланг, я и… — он махнул головой в сторону одного из рабочих, — Михаил Александрович завтра поедем на катере на противоположную сторону бухты, тем более там есть участок, который я хотел бы изучить. Если хочешь, поехали с нами! Поработать еще успеешь.

— Здорово, я буду только рад…

Следующее утро выдалось еще более солнечным, чем предыдущее, но у всех трех рыбаков, готовивших лодку к отплытию, было странное и необъяснимое волнение, при этом ни один из них не хотел в этом признаваться, списывая переживания то на усталость, то на недосыпание.

Закончив погрузку снаряжения в катер, Иван спросил у Олега:

— Вы вчера говорили, что хотели изучить один участок?

— Да, позавчера на противоположном берегу, прямо в подножии скалы, я заметил вход в пещеру, тогда я не смог попасть туда — у меня кончалось горючее…

— А зачем это тебе? — перебил Михаил.

— Опробовали бы там акваланг, а заодно и посмотрели бы, что там внутри.

— Так может, направимся сразу туда? — предложил Иван.

— А что, идея! — подхватил Михаил.

— Хорошо, — сказал рыбак, заводя мотор. — Прыгайте в катер.

До пещеры было около двух километров, и по мере приближения к ней чувство тревоги у всех троих усилилось.

Катер приближался к берегу, на котором возвышалась скала приблизительно пятнадцать метров в высоту, ее подножье окутывала дымка, а на вершине виднелся густой лес. Это была даже не скала, а скорее сопка с каменистыми выступами. Сквозь пелену дымки Михаил разглядел темное углубление на склоне:

— Я ее вижу, поворачивай правее!

Лодка плавно причалила к песчаному берегу, и уже через несколько минут все трое стояли у входа в пещеру.

— Я не знаю… но мне кажется, мы не должны туда идти, не знаю почему, но… — заговорил Иван.

— Да ладно тебе, чего тут бояться? Или у тебя, что… коленки дрожат? — усмехнулся Михаил. Хотя на самом деле он нервничал не меньше, но разве мог он — человек, немало повидавший на своем веку, — при молодом студенте признаться, что ему тоже страшно и он бы с удовольствием убрался отсюда.

— Еще чего! — и Иван первым вошел в пещеру, осветив ее фонарем.

Их взору предстала куполообразная каменная комната примерно восемь на восемь метров, в центре которой находилось небольшое озеро с темной как ночь водой. Несколько минут они блуждали во тьме, пытаясь поймать светом фонариков что-либо интересное.

Осматривая свод пещеры, рыбаки наткнулись на сталактитовый известковый нарост, что свисал над озером и имел довольно причудливую форму человеческой фигуры ростом около двух метров со сросшимися вдоль туловища руками. Изваяние покоилось вниз головой, а с его заостренной макушки в озеро капала вода, причем с таким промежутком, что создавался эффект тикающих часов. Было и подобие лица: большое углубление там, где должен быть рот, вместо носа гладкая поверхность и пустые глазницы. Гримаса, запечатленная на его лике, была вызывающей, словно застывшее в вечном крике порождение больной фантазии. Эта сталактитовая скульптура излучала неприятную энергетику, которую ощущали на себе все трое, больше всего она действовала на Ивана: ему чудилось, что от нее исходит боль, словно это было живое существо, которое страдало и пыталось передать свои страдания другим через свою ауру, ауру боли.

— Надо же, чего только не сотворит природа! — сказал Олег. — У спелеологов принято давать имена подобным изваяниям. Это дух пещеры. Так, что давайте придумаем имя. Ведь мы как-никак первооткрыватели грота, так что имеем право.

— Я думаю, нам лучше убраться, мы ведь приехали сюда акваланг опробовать, а не изучать пещеры, — ответил Михаил, разглядывая озеро.

— А с чего вы взяли, что мы первооткрыватели? — оживился Иван. — Ведь наверняка до нас здесь велся промысел. Я вот, например, слышал, что лет двести назад в этой бухте добывали рыбу, сюда заходили корабли, был даже маяк, но почему-то потом деятельность прекратилась, и толком никто не может сказать почему.

— Я, — Олег достал сигарету и подкурил ее, не прекращая разговаривать, — будучи еще ребенком, прочел интересную книгу нашего местного фольклориста. Если не ошибаюсь, его фамилия Афанасьев. Слыхали о нем? — оба рыбака отрицательно покачали головой. — Так вот, этот Афанасьев был единственным, кто собирал сведения о живших здесь племенах еще до крещения Руси. Кстати, христианство изгнало племена с этих земель и полностью уничтожило их культуру; все, что дошло до наших времен, — это обрывки рукописей летописцев. Но речь не о них, а об истории, которая произошла здесь лет двести назад, и, похоже, кроме Афанасьева никто ее не задокументировал. Хотя, конечно, может это и вымысел.

— Не томи, Сергеич, рассказывай, — буркнул Михаил.

— Здесь, на вершине одной из скал, стоял маяк, и жил в нем только один смотритель, и все было хорошо: суда рыбачили, а маяк указывал им путь в непогоду, пока однажды один корабль в шторм не разбился о рифы, потому что не увидел спасательного света. А знаете почему? — Олег с прищуром глянул на слушателей. — Из-за того, что маяк пропал, исчез, как сквозь землю провалился, и никто не знает почему. Ну и, естественно, эти места стали считаться проклятыми и люди здесь не появляются.

— У меня аж мурашки по коже от твоих бредней, — сказал Михаил, подозрительно озираясь по сторонам.

— Но я это не придумал, прочел книгу еще в детстве, у меня бабушка была библиотекарем, брала меня на работу, вот там я и зачитывался, в основном фольклором. Кстати, про племена, которые изгнали, — они поклонялись каким-то человечкам…

— Вы лучше сюда поглядите! — Иван стоял у края озера, освещая тусклым светом воду.

Подошедшим рыбакам предстало странное зрелище: на расстоянии нескольких сантиметров от поверхности воды вглубь шла вырубленная из камня лестница. Выполнена она была довольно неумело: очень неровная поверхность ступенек, которые тянулись на всю ширину озера. Создавалось впечатление, что лестницу сотворила сама природа.

— Интересно, куда она ведет и кто тот мастер, что ее выточил?

— Предположим, — Михаил любил строить предположения, — это осталось после тех племен, о которых ты рассказывал. Вероятно, мы сейчас на вершине какой-нибудь башни, которая с течением веков заполнилась водой или… ну, не знаю, вход в жилище.

— Короче говоря, — сказал Иван, — остатки древней культуры.

Тем временем погода постепенно начала ухудшаться. С востока пришли дождевые тучи, которые своей мрачной синевой заполонили небо и напустили огромные тени, что медленно ложились на сопки и древние леса. Царившая до этой поры идиллия стала терять великолепие, казалось, природа начала выпускать своих хтонических демонов. Первый демон скрыл солнце и окутал приглушенными тонами море, поля и леса. И даже сам воздух будто потемнел. Другой демон, подняв сильный ветер, заставил деревья кланяться себе, и в шуме листвы послышались голоса древности. Демон воды всколыхнул воды бухты и моря, устроив шторм: огромные волны, словно адские создания, бегущие с глубины, забились о склоны утесов. С неба пошла мелкая морось, неспешно перерастающая в град. Овраги и ямы в лесах заполнялись дождевой водой, образуя новые болота.

На кухне сидели только два человека — руководитель промысла Котов Геннадий Сергеевич и водитель КамАЗа Алексеев Юрий Павлович. За окном бушевали проливной дождь с сильным ветром. Обычно в такую погоду, когда работа на бухте была невозможна, они играли в карты, потягивая пиво.

— Ты точно уверен, что с ними ничего не случится? — начал разговор Алексеев, сделав первый ход дамой пик.

— Ну сколько раз тебе повторять? Мы же договорились с Олегом: если начнется непогода, то они укроются в пещере, к которой отплыли утром, и переждут там. Кое-какая провизия у них есть, — Котов отхлебнул пиво, недовольно поглядев на оппонента.

— Слушай, а новенькая повариха все-таки ничего. Как думаешь, сколько ей лет? — Алексеев заулыбался, обнажив свои зубы, половину из них составляли металлические протезы, переднего верхнего вообще не было, все остальные пожелтели.

— Ты себя в зеркале-то давно видел, а… Юра? — грозно произнес Котов, отбив карту.

— Да ладно тебе, Сергеич, мне же просто интересно.

— Наверно, около двадцати пяти.

— Ух ты! Самое то!

— Чего «самое то»? Тебе-то сколько? — он еще более злобно глянул на шофера, который уже начинал хмелеть.

— Ровно сорок. Можно сказать, в самом расцвете сил, — и он гордо сдвинул свою кепку набок.

— Только попробуй мне тут учудить, вмиг вылетишь с работы. Понял?! — Котов крепко сжал руку в кулак, глядя прямо в глаза Алексееву.

— Пошутил я, успокойся, — шофер тут же сделал серьезный вид, пытаясь показаться трезвым, но получалось у него с трудом.

Недовольство начальника было вызвано неспроста — Алексеев отличался скверным характером, любил выпить, вечно ввязывался в неприятные истории, но при этом постоянно выходил сухим из воды. Коллеги старались с ним не связываться. Единственным, кто не опасался его, был Котов. Во-первых, потому что он руководил работами добытчиков, а во-вторых, если чье-то поведение становилось неприемлемым, то благодаря своей недюжинной силе он мог усмирить любого, как уже случалось неоднократно.

Михаил окунул руку в озеро, а затем обернулся к стоявшим за спиной рыбакам:

— Вода комнатной температуры. Странно.

— Ну и что ты предлагаешь? — спросил Олег.

— Неизвестно, сколько еще будет стоять такая погода, а делать все равно нечего. Я предлагаю опробовать акваланг прямо здесь.

— Вы что, хотите погрузиться в озеро? — встревожился студент.

— Да. Если это на самом деле остатки какой-то культуры, то там, на глубине, можно найти много чего интересного. Кроме того, это озеро может вести к другой пещере.

— В принципе, можно так сделать, но с условием, что ты не будешь заходить слишком глубоко: погрузись на пару метров, освети фонарем дно, и все.

— Хорошо.

— Плохое предчувствие у меня, — сказал Иван и повернулся к выходу из пещеры, за которым бушевали ветер с дождем.

Примерно через двадцать минут Михаил, одетый в водолазный костюм, стоял на первой ступеньке подводной лестницы. Что-то манило его туда, у него появилось ощущение, что он прожил всю свою жизнь только ради этого момента, ради погружения в воды таинственного озера, которое могло скрывать все что угодно. Его мысли оборвала очередная капля, упавшая в воду с головы страшной скульптуры.

— Итак, — сказал Олег, — помни: спустишься максимум метра на четыре, даже если увидишь что-то примечательное — долго не задерживайся, потом решим, как поступать.

— Я все понял, — закрепив на лице водолазную маску, Михаил стал медленно спускаться по скользким ступенькам.

Вода была прозрачной, и никакая, даже мелкая рыба в ней не водилась. Сойдя вниз примерно на полтора метра от поверхности, он направил фонарь перед собой, и луч света ушел далеко вперед. Осветив все пространство вокруг, он увидел лишь темную бездну и лестницу, чьи ступени тянулись вдоль по обе стороны, и сколько он ни всматривался вдаль, так и не разобрал, где же они заканчиваются. Продолжая осторожно спускаться, Михаил решил посмотреть наверх, дабы определить, как далеко он зашел. Каково же было его удивление, когда свет опять улетел в бездонное пространство. В этот миг он понял, что над ним нет никакого выхода. В подводной тишине было слышно, как быстро застучало сердце. Чтобы прийти в себя и не паниковать, он какое-то время пролежал на лестнице. Немного успокоившись, Михаил стал карабкаться вверх. Перед глазами мелькали отвратительные покрытые илом ступеньки, и больше ничего, кроме них. Когда прошел около десяти метров, его посетила мысль, что внутри скала залита водой и он пробирается к ее вершине и что при спуске он отклонился в сторону, а выход остался позади. Вглядевшись в нескончаемую мглу, он решил, что лестница уходит в никуда, а значит, нужно попытать счастья и вернутся обратно. Медленно скользя вниз, Михаил почувствовал приступ паники, он видел себя как бы со стороны — один в мрачной бездне, без надежды на спасение. Он жалел, что решил спуститься в озеро, оно заманило его и подарило вместо интересных тайн лишь ощущение скорой гибели, ведь кислород неумолимо заканчивался. Но вдруг его нога уперлась в илистое дно. Это было странно, ведь наверх пройдено около десяти метров, а при спуске около пяти, но теперь его ничего не удивляло.

Но оказавшись на дне, водолаз увидел перед собой другую лестницу, которая быстро двигалась прямо на него… секунда… и ступени сомкнулись…

ГЛАВА II

Они стояли на песчаном берегу возле пещеры.

Иван взглянул на часы:

— Ровно двадцать три ноль-ноль.

Олег после очередной неудачной попытки связаться с лагерем присел в катер и задымил последней сигаретой:

— Или он погиб, или нашел еще один грот и не может выбраться оттуда.

Приблизительно за час до их разговора сильный ветер и дождь закончились, но небо все еще было захвачено тучами. Олег обратил внимание на густой туман, который стал постепенно окутывать противоположный берег, где находился их лагерь. Бело-молочная дымка спускалась с туч и концентрировалась только на одном участке бухты, словно там родилась огромная воронка, затягивавшая в себя небо.

— Странно. Почему туман сгущается только там? — Иван пнул небольшой камень, который улетел в воду.

— Наверно, это… — Олег не успел закончить фразу, из пещеры раздался громкий протяжный крик.

— Это еще что?

— Может, Михаил?

— Но это, по-моему, не человеческий голос.

— Если честно, мне не хочется туда заходить, но вполне возможно, это все же Мишка, — Олег не спеша, крадущейся походкой приблизился к пещере и застыл у входа, вслушиваясь в пустоту. Со стороны озера доносился еле улавливаемый слухом звук, больше похожий на скрежет. Рыбак медленно вошел в каменную комнату и, включив фонарик, огляделся по сторонам. Вроде бы ничего не изменилось, но все же что-то было не так, не хватало одной важной детали. Звук стал немного громче, на этот раз он был сродни мычанию. Невольно в голове Олега возникла ассоциация: он представил морского котика, которого забивают насмерть, предварительно надев ему на голову целлофановый пакет. Однажды он видел документальные съемки норвежских рыбаков, где показывалось, как они расправляются с этими животными. Протяжный вой, отражаясь от стен пещеры, становился все громче и безумней. Рыбак решил, что если задержится здесь хотя бы на минуту, то наверняка сойдет с ума от ужаса. Олег понял, что источник звука находится над озером, и тут же сообразил, что именно привело его в замешательство: перестала капать вода с макушки пещерной скульптуры. В тусклом свете он разглядел, как голова этого изваяния медленно поворачивается из стороны в сторону, открывая при этом рот и как бы хватая воздух.

— Вот черт!!! — закричал Олег и, развернувшись, побежал прочь.

В это время основание скульптуры дало трещину, и, сорвавшись с каменного свода, она рухнула в озеро, окатив рыбака водой.

— Черт!!! Заводи катер!

Не задавая вопросов, Иван со всей силы дернул шнур мотора, раздался звук работающего двигателя, и лодка отчалила от берега. На мгновение рыбаки решили, что спасены, но отойдя от суши всего метра на три, катер на что-то напоролся дном, и от резкого скачка Олег выпал за борт, а Иван ударился головой о корпус лодки.

Над поверхностью озера уже показалась голова известкового чудовища, оно медленно выбиралось из воды по каменным ступенькам. Его голова при каждом движении запрокидывалась назад, оно так же продолжало хватать ртом воздух, издавая мычащие звуки. С его торса стекала отвратительная жижеобразная масса — известь вперемешку с водой и какой-то слизью. Когда оно вышло на сушу, все его тело ниже пояса превратилось в подобие юбки, которая образовалась благодаря стекающим потокам мерзкой жидкости.

Студент очнулся в катере с заглохшим мотором, а на песчаном берегу ожившая скульптура уже расправлялась с Олегом. Она схватила его своими подобиями рук и подняла так, чтобы их взгляды встретились. Затем создание рывком прижало рыбака к себе, от чего его лицо врезалось в лик скульптуры. Его голова полностью вошла в известковую голову существа, а после оно втянуло Олега в себя целиком. Было видно, как человек пытается выбраться из спины изваяния — оттуда вырвалась его рука с растопыренными пальцами, затем показалось и лицо. Создание развернулось спиной в сторону Ивана. От этого зрелища студент почувствовал, как подкашиваются его ноги.

— Помоги мне!!! Оно сильно обжигает!!! — кричал Олег, и на самом деле его лицо покрылось ожоговыми пузырями.

Спустя мучительное мгновение Олег и скульптура превратились в однородную массу, которая напоминала огромный мешок. Вид известкового монстра на фоне склонов скал и сумрачного неба, а также понимание того, что внутри твари находится еще живой Олег, свели Ивана с ума — в его мозгу сработал защитный механизм, и он стал мыслить как пятилетний ребенок. На берегу вместо отвратительной массы уже стоял камень. В центре этой структуры с трудом различались застывшие черты человеческого лица, на которых замер ужас. Теперь это изваяние будет вечно покоиться на песке и омываться морем.

Но и самому Ивану оставалось жить недолго: уже через несколько секунд что-то сильно толкнуло дно катера и студент, еле удержавшись, чуть не выпал за борт. Затем произошло еще несколько толчков, и со всех сторон внутрь лодки хлынула вода…

ГЛАВА III

Стрелки часов перевалили за полночь. Дождь и сильный ветер закончились, и работники, уставшие сидеть в своих тесных временных жилищах, решили провести время на свежем воздухе вокруг костра, попивая пиво и обсуждая насущные вопросы. Единственным, кто чувствовал себя беспокойно, оставался руководитель промысла Котов. Ему не давал покоя вопрос: почему отсутствовала связь с тремя работниками, отплывшими утром, их сотовые телефоны оставались недоступны, на вызовы по рации они не отвечали и сами связаться не пытались?

— …и когда КамАЗ заглох, я открыл задний борт и громко им крикнул: «Товарищи, мы никуда не едем, так что выходим естественным путем», — закончил свой рассказ Алексеев под громкий хохот рыбаков.

— Забавная история, — произнесла повариха. — Может быть, кто-нибудь расскажет что-то пострашнее?

— Ты хочешь немного побояться? — спросил один из рабочих, поднеся бутылку к губам.

— А что такого?! — весело засмеялась она. — Ночь, мы вдали от цивилизации, кругом дремучий лес, почему бы и не вспомнить всякие страшилки?!

— Я знаю одну историю, — вновь отозвался рабочий. — И это не страшилка, а правда.

— Так расскажи, Дима! — подхватил другой работник. — Ты, наверное, хочешь поведать о своем дяде?

— Хорошо, я попытаюсь рассказать вкратце, чтоб не слишком всех утомить, — он вновь отхлебнул пиво. — Мой дядя работал сторожем на дачных участках…

Дмитрий не был хорошим рассказчиком, он часто запинался, терял суть истории и постоянно связывал слова между собою отборной бранью. Суть байки была в том, что в районе дачных участков завелся медведь, который по ночам забирался на пчелиные пасеки и разрушал их, добывая тем самым мед. Разумеется, местным жителям пришлось принимать меры. Вначале ими был вызван отряд егерей, но все попытки охотников поймать зверя потерпели неудачу, они не смогли подкараулить его на пчелиных угодьях и не смогли отыскать медвежью лежку, да и вообще после прибытия ловцов медведь прекратил покушаться на улей и на какое-то время о нем было забыто.

Приблизительно через месяц, когда разговоры о звере улеглись, он появился вновь. Однажды ночью на проселочной дороге медведь напал на одну подвыпившую компанию и задрал двух человек. Девушка, которая была там и видела, как зверь загрыз людей, попала в психиатрическую больницу. И тут снова начались поиски. Бригады добровольцев совместно с отрядами егерей и милиции прочесывали леса вокруг, но тщетно. Через неделю дядя рассказчика, работавший сторожем на этих участках, решил в одиночку отправиться в лес и застрелить хищника, ведь он вырос в уссурийской тайге и когда-то промышлял охотничьим ремеслом. До сих пор никто не знает как, но все же в течение трех дней и ночей этот человек выследил и убил зверя и снял шкуру с него прямо в лесу.

— Да, в те дни мой дядя был настоящим героем, — хвастался Дмитрий, отхлебывая хмельной напиток. — После того как он уничтожил зверя, люди могли без опаски выходить из домов и гулять по лесу. О дядьке даже сделали телерепортаж, как сейчас помню, он назывался «Гроза людоедов».

Кто-то из слушателей хихикнул, на это Дмитрий скорчил гримасу и произнес:

— Но это еще не все. Потом начались странности в поведении дяди, ему постоянно снились кошмары, — теперь он начал рассказывать, не употребляя брани, и без запинок, — часто стала болеть голова, его сон сильно нарушился, он все время пребывал в нервном напряжении. Однажды, выпивая со своим приятелем, он рассказал ему о случае, произошедшем в лесу на третий день, точнее ночь, поисков зверя. И взял с друга клятву, что тот никому об этом не расскажет, а иначе его примут за сумасшедшего.

— Но он все же не сдержал клятвы! — с интересом произнесла повариха и тоже отхлебнула из бутылки.

— Да, но рассказал он это только одному человеку — мне. В общем, ночью, сидя у костра так же, как мы сейчас, мой дядя услышал мелодичный свист, который доносился из глубины леса. Он не мог понять, кто его насвистывает: то ли человек, то ли животное? Но эта мелодия была настолько завораживающей, что он, взяв фонарь, направился к источнику звука. И после недолгих ночных хождений вышел на не замеченную им ранее тропинку, хотя знал этот лес очень хорошо. Дорожка быстро привела его к опушке, где несколько деревьев росли по окружности, ну то есть как бы хороводом. Их кроны были переплетены между собой и составляли подобие купола. Именно оттуда, из центра этой беседки, и доносился свист. Но под светом фонаря он никак не мог разглядеть, кто же там прячется.

— И что, ему не было страшно? — спросил Алексеев.

— Я же сказал, свист заворожил его. Он протиснулся между деревьев и увидел… как бы это сказать… это было существо, но вот вместо ног у него росли корни дерева, что постоянно шевелились. Тело вроде как человеческое, только древесного цвета, а вот физиономия… что-то между оленьей мордой без носа и человеческим лицом. Из головы росли ветки, которые упирались в кроны деревьев.

— А откуда исходила мелодия? — спросил Котов, который уже отвлекся от своих мыслей и заинтересовался рассказом.

— Леший играл ее на флейте, сделанной из ветки.

— Почему ты назвал его лешим?

— Так его назвал дядя, и у них даже состоялся небольшой диалог. Он спросил создание, кто оно, на что то ответило, что оно дух леса и люди называют таких, как оно, лешими, а еще это существо сказало, что медведь является чем-то вроде домашнего животного для лешего, как для нас кошка или собака. И это он послал зверя убить тех двух людей, так как оба они были братьями, детьми одной женщины, которая очень давно заблудилась в этом лесу, а дух указал ей направление, чтобы она выбралась. Но за свою услугу потребовал от нее дар.

— Какой? — поинтересовалась повариха, крепко прижавшись к Алексееву: ей становилось страшно от такой сказки.

— Совершенно незначительный. Она должна была прийти через три дня ночью в лес, сплести ему венок из веток и оставить его где угодно: на земле, на дереве; он сказал ей, что найдет его. Но… то ли она боялась вернуться в лесную чащу, то ли не восприняла всерьез этот наказ, но обещания своего не выполнила. Хотя лесной дух предупреждал ее, что в случае невыполнения договора заберет двух ее сыновей. Которые, кстати, тогда еще не родились. Леший велел дяде утром убраться из леса и не трогать хищника. На что тот согласился. Как он дошел обратно к своему костру, дядя не помнил, но утром он потушил пламя, собрал рюкзак и направился по направлению к главной дороге. И вот тут-то и произошло самое ужасное. На своем пути он встретил медведя — столкнулся с ним нос к носу. Возможно, зверь и не хотел нападать на него и это банальная роковая случайность, но в тот миг охотник забыл о своем обещании и выстрелил зверю прямо в сердце, убив его. Что сделано, то сделано, и поэтому он снял шкуру с медведя, чтобы доказать людям смерть хищника. Поначалу он опасался, что леший начнет мстить всем живущим в этой местности, но потом понял, что тот хочет добраться только до него.

— И в чем это выражалось?

— После этого дядя стал постоянно слышать свист, мелодию, которая звала его в лес, она была настолько притягательной и манящей, что он еле сдерживался. Доходило до того, что по ночам он привязывал себя к кровати, чтобы не пойти на эти звуки во сне.

— Да, напоминает истории об Одиссее и сиренах, — сказал Котов.

— Но свист преследовал его и днем, и ночью. Так продолжалось около месяца, пока однажды люди не заметили, что он не выходит из своего домика; еще через некоторое время его приятель, которому тот и рассказал обо всем, пришел к нему и постучал…

— Дверь, естественно, оказалась не заперта.

— Да, и в доме тоже никого. Только записка на столе. В ней говорилось, что он больше не может сдерживаться и отправляется в лес на эти таинственные звуки. Он понимал, что живым из леса не выйдет, и попросил разыскать его тело, чтобы его похоронили по христианским обычаям.

— И что же было дальше?

— Ничего. Его искали очень долго, но так и не нашли, даже собаки не могли взять след. Было решено, что у дяди поехала крыша, на том следственно-розыскные мероприятия и закончились. Так никто и не узнал, что с ним произошло в лесу после исчезновения.

Подвыпивший Алексеев решил было обвинить рассказчика во лжи, но первым делом он оценил физические возможности оппонента и понял, что если доведет дело до драки, то не справится. Кроме того, у Дмитрия к шоферу имелись свои счеты, поэтому, чтобы не гневить судьбу, Алексеев принял оптимальное решение — отправиться спать.

— Всем спокойной ночи, — негромко произнес он и побрел к буксируемому прицепу.

Генератор, работающий на бензине и питавший лагерь светом, стоял рядом с его балком. Приближаясь, он слышал знакомый неприятный гул и уже собирался забраться в кунг, как ощутил позыв изнутри. Конечно, можно было сходить в туалет прямо здесь, но оглянувшись, он увидел, что находится всего метрах в десяти от костра, где сидела нравившаяся ему повариха. Поэтому, дабы не создавать о себе неприятного впечатления, он отправился в лес, к счастью до него было буквально метров пять. Забравшись подальше в кусты и сделав свое дело, он ощутил новый позыв, но теперь в желудке. С такими серьезными намерениями он решил пройти еще дальше в лесную чащу, чтоб его наверняка никто не увидел. Темные заросли встретили Алексеева неприятными прикосновениями мокрых веток. Тут он разглядел тропинку, которая вела вверх по склону, на удивление она была довольно широкой и относительно гладкой, ее покрывал слой мокрых осенних листьев. Поднимаясь все выше, он ощутил, как ноги его заскользили по листве, точно по отполированной дороге.

Они звали божество Драматургом. Тот олицетворял день и ночь, тепло и лед, огонь и совесть, печаль и радость. И миллионы лет Драматург был недосягаем. Миллионы лет Драматург пребывал в видимом, но не осязаемом измерении. Миллионы лет они желали задать ему извечные вопросы, но не ведали как.

И я увидел историю любви его и ее – двоих, что жили в том городе на планете, зовущейся Юдит. На фоне багровых горизонтов он обнимал ее, а она дарила ему нежность; под причудливыми сводами укрывались они, обнажаясь друг для друга; то была любовь искренняя, как та, что знаем мы, ведь они на нас похожи чувствами.

Но был и тот, кто смог открыть секрет вселенной Драматурга. Пророк-фанатик создал механизм, сводящий с ума любого смельчака. Машина та переносила храбреца к их богу, и долг героя был задать те самые извечные вопросы.

И вот я вижу, что тот, кого любят, избран на роль посланника, ведь разум его особый, сильный, и пройти ему нужно путь сквозь рев и бурю звездную, но вернуться должен он другим. А между тем его вторая половинка уже носит ребенка под сердцем…

Но морок мой спал. В восьмую ночь я открываю глаза. Видения ушли, и я наблюдаю за окном знакомое ночное небо. Теперь я иду на поправку, а хворь моя уплывает, причаливая к лунной пристани. Я стал первым человеком, оправившимся от этого морского яда.

Я часто возвращался к той истории о боге и о смельчаке. Чем она закончилась? Нашел ли он Драматурга? Вернулся ли к ней? Стал ли другим? Что случилось с пророком? Ответы оставались там, на ложе, в лихорадке, в изотерическом бреду. Никому не рассказывая о том, что видел, я хранил историю в памяти, предполагая узнать концовку на смертном одре.

Но однажды в будничный день я заприметил человека, рисующего мелком то самое божество на кирпичной стене. Я подошел к нему, а он, не обращая на меня внимания, продолжал работу. И я спросил его, откуда он извлек этот образ, а незнакомец ответил, что знает меня и историю мою, и что рисует он себя. Затем он повернулся ко мне и сообщил, что нам предстоит познать всю скорбь возвращения и пронестись через поля бессердечья, чтобы вернуться домой. И я спросил его, о каком доме речь? А он отвечал, что наш дом Юдит, и что он тот самый бог, а я тот самый смельчак, отправленный к нему и оставивший свою любовь ради всеобщего блага. Но как получилось, что мы здесь? – спросил я, а он отвечал, что Юдит была предтеча этого мира и мы унеслись на миллиарды лет вперед, чтобы я прожил тут жизнь недолгую и рассказал о виденном по возвращении.

И понял вдруг я, как скуден мир Юдит, и ждут меня там лишь равнины да острые дожди, а здесь кипит и созревает пестрящая красками радость жизни. Сравни две жизни, твердит бог, и задай мне вопрос извечный, ответ получишь, и зная его решишь, вернешься ли обратно к мраку или осядешь здесь?

Узнал ответ я на вопрос, но возвращаться не желал, да, там любовь меня ждала, но здесь ее я тоже повстречал, и днями, и ночами, что был я в лихорадке, она сидела у кровати и хлопотала обо мне. Я осознал, что здесь мой дом и сделал выбор. Но по ночам я часто вспоминаю о Юдит и о любви, что там оставил, я знаю, ждет она меня, совсем иная внешне, но чувствами похожая на нас. 

И ты с пеной у рта доказываешь мне как это все замечательно. Как это помогает тебе и расслабляет тебя. Ты говоришь мне, что моя проблема лишь в том, что я не умею пить. Что я вместо культурного пития могу только напиваться в усмерть. И ты говоришь мне, что я должен научиться пить. Что должен тренироваться и практиковаться. Но я скажу тебе, я не могу пить как ты говоришь «в меру», для меня есть только два варианта либо напиться до потери сознание, либо пребывать в трезвости до конца жизни, третьего не может быть. Я пил двадцать лет прежде чем завязал с этим. И поверь я знаю, что я говорю. Здоровье подорвано, семья разрушена. И ты твердишь мне, что моя проблема – неумение пить! Я умею пить, но пью по-своему, по-настоящему, либо все, либо ничего.

Ты еще не встречался со своими будущими друзьями: делирием, отравлением суррогатами алкоголя, бессонным ночам, и сновидениям такими страшными, что сон превращается в пытку. Ты учишь меня жизни, когда я побывал на спиртовом днище, а ты пока нет. У тебя все впереди. Ты думаешь, как это просто взять и бросить пить, ты думаешь «я смогу в любой момент». Я бы посмотрел на это. Ты и впрямь считаешь, что можешь договориться с этим дьяволом? Что ты приходишь весь такой из себя чистенький, прилизанный и говоришь ему: «Эй старина! Наша дружба была ошибкой, давай-ка разойдемся по-хорошему» и он такой «Конечно дружище! Я тебе противен? Не вопрос, прощай, найду другого» и вы такие улыбаясь и похлопывая друг друга по плечу расходитесь в разные стороны и живите так будто ничего и не было. Ну уж нет! Думаешь отлепить его от себя как пластырь? Черта с два. Это невозможно. Он уже стал тобою. Посмотри в зеркало и поймешь, как вы неразделимы. Он управляет тобой, он замещает тебя собой. Он говорит твоими губами, и говорит со мной потому что помнит меня и не может простить мне побега от него. Ты одержим, но думаешь, что все контролируешь. Не хочешь признать проблему, но поучаешь других как пить. Тебе нужна помощь, но я знаю, что ты отвергнешь ее. Ведь у тебя все в норме. 

А теперь взгляни на себя. Взгляни к чему ты призываешь. Подойди к зеркалу. Твои почки сбоят и оттого эти мешки под глазами. У тебя застой лимфы, застой жидкости в организме и от этого ты обрюзг, ты стал весь какой-то водянистый, слизистый, потливый. От тебя несет смесью аммиака, мочи и застарелого пота. Ты неспособен нормально выражать мысли, твой рот выдает лишь брань, и вечное недовольство. У тебя все всегда плохо, хорошо только в пятницу вечером, субботу и апатия в воскресенье. Ты как-то взял отпуск на месяц, прилетел в курортный город и весь месяц, не выходя из номера пропил. При разговоре у тебя летит слюна во все стороны, особенно когда ты в сотый раз рассказываешь «веселую» историю как отлил в квартире приятеля на его спящую пьяную жену. Но ты гордишься собой. Ты видишь себя посвященным в тайну. Ты открыл секрет радости. Ты человек особый, «в теме».

Так не учи меня. Если хочешь падать – падай. Советы твои вредны как змеиный укус. Ты веришь в своего алкогольного бога и пытаешься вернуть меня в лоно пьяного учения. Нет уж, хватит. Продолжай в том же духе, убивай себя если хочешь. Но не трогай других, не смей забивать голову молодым и наивным и поучать тех, кто выбрался оттуда. А выбраться оттуда все равно, что Эверест покорить, а то и труднее. Так пусть каждый останется при своем, но знай – похороны твои скоро, и я не приду на них. 

Таким образом, с самого рождения Даны фанатик-отец вкладывал в нее тягу к науке. С ее мнением он не считался. В понимании Адама его дочь — его копия, и любил ее он по-своему, нагружая знаниями и награждая запретами. Адам растил Дану не столько женщиной, сколько инструментом, воплощающим его замыслы. В становлении сильной личности он опирался на труды Шопенгауэра: мировоззрение Адама и мизантропа-мыслителя оказались схожи, хотя в некоторых вопросах он и считал взгляды философа слишком мягкими, а то и недостаточно смелыми.

Ярким примером нездорового отношения к дочери является инцидент, случившийся с Даной в возрасте одиннадцати лет. В слезах она прибежала из школы и, не застав дома матери, вошла в кабинет отца.

— Почему без стука, Дана? — Адам сидел за столом, глядя на нее исподлобья.

— Простите, папа. — Обращение только на «вы».

— Занятия заканчиваются в семь. — Не поворачивая головы, он перевел глаза на настенные часы: — Сейчас пять. Так почему ты здесь?

— Вот, — она показала ему ладонь, что была в крови.

— Кто посмел?

— Никто. Кровь пошла сама.

— Откуда? — спросил он.

— Из живота, — сказала она.

— Из живота? — холодно повторил он.

Она молчала. Она опустила глаза.

— Это взросление, дочь. Об этом тебе расскажет мать. Но я тебе скажу, что когда мужчина войдет туда, откуда у тебя идет кровь, ты станешь женщиной. Я хочу, чтобы твое естественное желание не влияло на дело нашей жизни. Не позорь меня. Не позволяй своей kundu управлять тобой.

Она не понимала, и она заплакала.

— Подмой ее и иди на занятия, — сказал он.

То был день, когда детский мир Даны пал, а она поклялась перечить этому извергу во всем.

***

Мать Даны являлась противоположностью Адама. Клара Гласс, в девичестве Дубек, была женщиной мягкой, доброй по натуре, но в то же время имела несгибаемую волю и железные принципы в вопросах воспитания детей. Она не возражала против разносторонней развитости ребенка, но ей претила мысль, что отец делает из девочки бездушного ученого. Идя против воли мужа, Клара развивала в дочери женственность, закладывая в нее все девичьи атрибуты, начиная от игры в куклы и заканчивая искусством макияжа.

Клара обожала рисовать, отчего вечно таскалась с блокнотом и карандашом, делая зарисовки всего вокруг. И какое же она испытала счастье, когда талант художника проснулся и в Дане. Заметив способности ребенка, Клара, несмотря на добрый нрав, проявила таранную настойчивость, отчего вскоре девочка поступила на вечерние курсы в художественную школу.

— У нее предрасположенность к рисованию, — говорили учителя школы. — После курсов рекомендуем подать документы в высшее профучилище.

— Если б все было так просто, — лишь вздыхала Клара. — Адам не позволит этому случиться, но пусть у нее будет хоть какая-то отдушина в жизни.

— Особенно точно у нее получаются портреты, — не унимались учителя. — Художник-портретист — ее призвание.

Искусство — не ее призвание, при каждом удобном случае и как бы невзначай бросал Адам. За это она ненавидела отца по-особому: в детском мозгу она возвела его в ранг исполинского монстра, ломающего заветные мечты. В попытке насолить Адаму она все чаще убегала с занятий средней школы. Убегала с такими же, как она, мальчишками и девчонками, не желавшими нагружать ум скукотищей. Им нравилось, смеясь и дурачась, слоняться без дела по улицам Праги.

В один из дней прогулов компания Даны наткнулась на мальчика лет семи, что, опустив голову, медленно брел к дорожному повороту, ведущему на территорию автобазы. Надпись на табличке перед поворотом гласила: «Осторожно! Выезд спецтехники». За углом рычал мотор, но мальчик не реагировал, послушно, словно ослик, он шел навстречу опасности. Бойкая Дана вмиг пересекла узкую улочку и, схватив паренька за шиворот, в последний момент выдернула его из-под колес.

— Ты чего?! — закричала она, вытаращив глаза на бедно одетого мальчишку. — Жить надоело?

— Тебе-то что? — обидчиво ответил он, не поднимая головы и утерев нос рукавом. — Отстань, дылда!

— Ты плачешь? Расскажи, что случилось. Не бойся. Сколько тебе лет?

— Семь.

— Мне двенадцать.

Дана выяснила, что мальчишка жил в бедном районе Смихов, в семье, где его и трех братьев воспитывала одна мать, семья жила небогато, потому Вацлав (так звали мальчика), вынужденный донашивать вещи за старшими братьями, выглядел как беспризорник. Недавно он пошел в школу, но ему не давалась математика, отчего учитель высмеивал его перед одноклассниками, а те избрали Вацлава объектом насмешек, дразня за неуспеваемость и старую одежду. Несмотря на нравоучения отца и запрет помогать людям, не имея с этого выгоды, Дана решила обучить мальчугана математике, научить драться, а вдобавок добыть ему более-менее приличную одежду.

Проявляя находчивость, Дана в моменты отсутствия родителей приглашала Вацлава в гости и, хорошенько накормив (мальчуган был очень худ), подтягивала его по математике. Обучение в том, как «надавать тумаков», она поручила однокласснику, занимающемуся боксом, он же подарил Вацлаву свою старую, но малоношеную одежду, что пришлась впору.

И вскоре Вацлав изменился: по математике он стал лучшим, разбил нос главного задиры класса, а в новой одежде превратился в красавца. Мальчуган стал дорог ей как братик; помогая ему, она проецировала в мир нечто доброе, что утекало из нее под напором отцовских желаний. Адам же методично размазывал личность дочери по холсту амбиций: перед ней он набрасывал кляксами будущее портретиста, а в противовес иллюстрировал живыми красками путь ученого. Его тезисы оказались более оформлены и лаконичны, более понятны и обоснованы, нежели эфемерные увещевания Клары о зове сердца да ее расплывчатые объяснения о заработке на искусстве, которое морально устарело.

Полгода девочка успешно обучала Вацлава. Однако их детское счастье развеяла банальная вещь — семья мальчика переехала в другой город. Дана потеряла с ним связь и растерялась. Вот еще вчера она умилялась его уверенности, что на Луне живут люди, а сегодня его уже нет рядом и не о ком заботиться. Свет от воспитания мальчугана угасал в ее душе: незаметно для себя и не без помощи отца она оставила рисование, уделяя больше внимания точным наукам. Вацлав как-то забылся, а Адам умело подобрался к уму дочери, когда она оказалась особенна уязвима.

И Адам победил. Мать в силу тяжелой болезни подняла белый флаг.

***

К сорока двум годам Дана превратилась в мечту родителя. Она была высока, имела стройную фигуру, овальное лицо с тонкими чертами обрамляла копна длинных волос окраса выцветшей соломы. Особенно на фоне лица выделялся изящный лоб над зелеными глубоко посаженными глазами. От матери Дана унаследовала пухлые губы, что, по мнению отца, являлось признаком излишней чувствительности, и, дабы не огорчать Адама, она взяла за привычку поджимать их так, словно готовилась сказать нечто резкое. Пронзительный взгляд с нервно скованным ртом выдавал в ее внешности змеиную язвительность, отчего среди персонала она получила прозвище Эфа. Тем не менее мужчины любили ее за умение очаровывать и быть притягательной, когда ей было нужно, это умение было еще одним подарком матери.

Пройдя нелегкий карьерный путь, Дана заняла пост главного врача психиатрической клиники в Пардубице, здесь она надеялась отдохнуть от Праги с ее неровным ритмом. На эту работу она перешла с увесистым жизненным багажом: Дана Гласс перенесла два неудачных брака, один пожар в собственной квартире, три автомобильных аварии, перелом шейки бедра (в двадцать семь лет), страдала от хронического цистита, была ненавидима собственной дочерью (в силу нежелания идти на уступки), защитила диссертацию (в тридцать три года) и как следствие воспитания получила жесткий и властный характер. Но главное, через всю жизнь она несла в себе Гипотезу Адама, и нет-нет, но возвращалась к обрывистым наброскам идеи, на которую просвещенный мир давно наложил табу. Она ненавидела отца, но своего он добился, передав Дане эстафету поиска.

***

Семнадцатого июля, утром, за день до сорок третьего дня рождения Дана Гласс вызвала старшего медбрата Петра Кнедлика. Двухметровый великан предстал перед Эфой в позе просителя: сгорбленный, с замешательством мнущий санитарскую шапочку в огромных руках. Глаза его были виновато опущены, и то не являлось притворством. Мысль, что широкоплечий Петр может легко сломать ей шею, но подавленный ее властью не смеет и помышлять о таком, тешила Дану, подпитывая ее тщеславие.

— Пан Петр, — произнесла она.

— Пани доктор.

Для «разноса» она приняла любимую позу: сомкнула ладони за спиной, немного подалась вперед и, многозначительно нахмурившись, принялась расхаживать из угла в угол.

— Почему-то очень часто, — начала она, — руководитель узнает о причинах всего досадного, что творится у него под носом, в последнюю очередь.

Петр промолчал, а она остановилась и ударила его взглядом.

— В жизни я перенесла многое. И не секрет, что многих я не устраиваю. Меня часто подсиживали, но вы меня знаете. Вы же меня знаете? — сказала она.

— Пани доктор? К чему? — спросил он.

— Да к тому, дорогой вы мой, что у нас с вами договоренности: вы — мои глаза и уши, а я взяла вас на работу, невзирая на ваше прошлое, — сказала она.

— Ну…

— Ну-у-у-у, — протянула Эфа. — Ну вы хотели поблагодарить меня за премию?

Санитар тяжело вздохнул.

— Пан Петр, за последние два месяца уволилась половина персонала. Вчера меня вызвали на ковер. И кто вызвал? Этот выскочка! Кноблох! Этот сопляк, которого я чуть не уволила еще в Праге!

— Я скажу… — начал было санитар.

— Нет уж! Я скажу. Все, от прачки до завотделений, шепчутся за спиной. Крах моей карьеры — вопрос времени. И похоже, увольнения назревали давно, но мы с вами, господин Кнедлик, все прошляпили. Вы наверняка знаете, чьих рук это дело. Просто кивните, услышав фамилию: Хаковец, Дышков, Тирана, Пик…

— Все не так, пани доктор. Все не так, — сказал он. — Это пациент. Припомните, месяца три назад доставили.

— Фамилия?

— Он с потерей памяти. Не помнил ничего и до сих пор не помнит ничего, — сказал он.

— Да, да, — она защелкала пальцами. — Как его… Больной Рудаев. Мы записали его условно Рудаев. Он?

— Да, пани доктор.

— Так, а почему Рудаев? — спросила она.

— Это фамилия прохожего, вызвавшего полицию, — сказал он.

— Ясно. Так что с ним, Петр?

— Я присяду?

— Пожалуйста.

— Мы не уделяли ему должного внимания, пани. Были подозрения на действие наркотиков, но он оказался чист. И первые пару недель жил спокойно. Жил себе и жил. Он знал все о быте, о простых вещах, но не знал о себе. Хлопот не доставлял. Тихий такой. Спокойный. Ну как обычно, пани.

— Ближе к делу, — сказала она.

— А вот потом… Подозвал он, значит, на обеде уборщицу нашу и говорит: «Пока есть время, отправляйся по такому-то адресу, к такому-то человеку. Представься и разузнай, кто он сам такой». Она спрашивает: «Зачем?» Он говорит: «Брат это твой».

— Что это значит? — спросила она.

— Уборщица наша из приюта. И брата с рождения не видела, но знала о нем. Пришла она по адресу, ну, в общем, так и оказалось. Выяснилось, что прав наш пациент. А затем Рудаев объявил, что один человек может задать один вопрос. Любой вопрос, и Рудаев даст ответ.

— Святая Мария, — закатила глаза Эфа. — Вы как дети! Вас обвели вокруг пальца, дорогие мои. И чем думала наша уборщица? А если б…

— Простите, пани. Но это так. Потому и увольняются все. Вопрос задать можно только один, но он у всех одинаков: как разбогатеть. И исходя из каких-то особенностей человека, Рудаев дает ответ.

Эфа сложила руки на груди и недовольно хмыкнула.

— Ну вспомните братьев Леош: открыли пекарню, и сразу пошло у них дело. А Грушинский в лотерею выиграл состояние. Чепеку так вообще монета редкая попалась, на аукцион ее снес, получил столько, что нам с вами в жизнь не заработать. А моя помощница, Кашка, на велосипеде «случайно» сбила парня, а он-то и влюбился в нее, да парень не простой — из богатеев. Продолжать, пани?

— Да нет-нет, — сказала она. — Но теперь мне ясно, почему вы убрали Рудаева в одиночку. И похоже, ходите к нему с прошениями.

— А как быть? Этак и сумасшедшие начнут ему вопросы задавать, — сказал он.

— Значит, любой вопрос, — задумалась она.

— Любой, — ответил он.

— А вы, пан Петр? Чего же вы ждете?

— Ох… — заерзал на стуле он. — Я уже спросил.

— А отчего вы еще здесь? А не купаетесь в золоте?

— Кхе, кхе… — прокашлялся он. — Не нужны мне деньги. Исправить хочу, что совершил когда-то.

— Сделанного не исправить, пан Петр, — сказала она.

— Но грех мой искупить можно. И легче жить мне будет, пани доктор, — просветлел Кнедлик. — Это я и спросил у Рудаева.

— Что он сказал?

— То слишком личное, пани.

— Значит, вы, Петр, остаетесь со мной?

— Я помню доброту, пани доктор, и да — я с вами, — сказал он. — Пока вы тут.

— Спасибо. Более вас не задерживаю, — сказала она.

***

В ночь накануне дня рождения Дану Гласс мучала бессонница. Постель привычно пуста, обниматься и нежничать было не с кем, а этих ощущений ей не хватало. Ей не хватало кого-то близкого рядом, на кого можно положить руку. Адам облачил дочь в панцирь надменности, выкованный его «благим» усердием, об эту циничную защиту разбивались все настоящие чувства, что люди опрометчиво дарили ей. Можно только гадать, какое ураганное смятение швыряло внутри этой женщины настоящую Дану, являющейся в своем естестве человеком добрым и отзывчивым. Мировоззрение отца, вплавленное в мозг дочери не без помощи психологических уловок день за днем, проходилось по ее личности бравой кавалькадой. В ее голове, где-то в подсознании, Адам торжественно восседал на троне и покровительственным гласом божества твердил святые постулаты: «Мое дело — твоя жизнь», «Не считайся ни с кем», «Я тебя создал», «Ты обязана», «Ты не можешь быть собой», «Ты есть функция», «Ты докажешь мою Гипотезу». При жизни всеми силами Адам навязывал ей личину другого человека, некоего сверхученого, коим он сам стремился стать. Но ему бы не хватило времени для воплощения идей, а посему он выскабливал успевшую прорости доброту Клары, засевая себя в неокрепший ум дочери. И она стала его отражением, страх перед всесильным родителем, желавшим только хорошего любимому чаду, окреп в ней, усыпив эмоции и, пожалуй, совесть.

Хотя иногда природа и брала свое: рассеивая тучи равнодушия, ярой вспышкой проносилась страсть, и женщина оживала в Дане. Используя непостижимые секреты соблазна, она или отдавалась мужчине, или завладевала им, но, как правило, эти проблески чувств в скорости гасли под могуществом заложенных в подсознании правил жизни. Отец не отпускал дочь и после своей смерти, ее глазами он видел в первом муже Даны слабака, не способного обуздать ее стихийной энергии, во втором муже отец заподозрил прохиндея, что льнет к ней ради продвижения собственной карьеры. И руками же Даны Адам с того света попытался направить внучку на путь психиатрии, но та оказалась чересчур своенравной и отвергла эту стезю — вот тебе и отпрыск слабака мужа. Однако усердием Адама дочь всегда оставалась одна. Адам был мертв, но он не был мертв.

Как же она ненавидела его, но тем сильнее была привязана. Да он был жёсток и жесток, но кому же она обязана небедной жизнью, всеобщим уважением, занятием серьезным делом? Кем бы она была без него? Топталась ли на месте или нашла что-то по душе? Она не знала ответов, она не помнила себя до окончательного формирования под отцовским присмотром. И посему прилюдно она хвалила его, он был самый лучший, самый проницательный, самый любящий, самый заботливый, самый идеальный папа в мире.

Борьба с бессонницей очевидно проиграна. Дана, сев на кровати, отгоняя претензионные мысли, задумалась о разговоре с Петром. Отрицать очевидное невозможно, как и факт присутствия сверхъестественного в нашей жизни. Подобно уступчивому дельцу, она отбросила рационализм, решив, раз уж ее карьера катится по наклонной, почему бы не попытать счастья и не задать вопрос этому подозрительному Рудаеву. Но что, собственно, спросить? Адам оживился и коротко рявкнул на дочь: «Моя теория». Женщина, заговорившая в Дане, хотела было возмутиться, но Адам остановил ее: «Будь мне послушна, Дана. Прошу. В последний раз исполни нашу волю. И можешь отпустить меня». «Могу отпустить тебя?» — переспросила она. «В этом человеке нет подвоха, он ответит на вопрос об источнике болезней душ. Спроси его Дана, откуда они берутся. И не важно, верна ли моя теория или не верна, но мы узнаем истину, и ты сможешь жить дальше без меня, дочь», — сказал он. «Но я хотела узнать, как стать по-настоящему счастливой, папа», — сказала она. «А ты и будешь счастливой. То, что нам выпало такое счастье, как истинный ответ на наши молитвы, это ли не чудо, это ли не счастье?» — сказал он. «Несчастье», — по-своему повторила она.

***

Дана навестила его вечером своего сорок третьего дня рождения. Рудаев умиротворенно сидел на кровати, а врач расположилась напротив, заняв жесткий табурет. Из единственного окна тускло проливался свет ночного фонаря, освещая его больничную пижаму, тогда как лицо пациента пряталось в тени. Дану не покидало впечатление инсценировки, будто вот-вот в палату ворвутся ее недруги и, подшучивая над ней, по-дружески начнут хлопать по плечу, как глупую старушку, что обмочилась в больничной очереди. От действительности можно ожидать всего. Но эта комната, эта простая обстановка, эта кровать, этот свет — все это отчего-то представлялось ей волшебным интерьером, вписанным в давно подготовленный, сданный в работу сценарий ее жизни. Не показывая изумления, беседу начала Дана:

— Вследствие ваших действий я лишусь работы. Из-за вас персонал убегает от меня как от катастрофы. Я положила жизнь на исследование болезней, а теперь появляетесь вы, этакий спаситель, и, наставляя моих работников на путь истинный, меня выставляете никчемным руководителем, растерявшим ценные кадры.

— Как вышло, так и вышло, — голос его был уставшим, растянутым, как голос человека, страдающего от жажды. — Я никого не заставлял, они пришли ко мне и получили то, за чем пришли.

— Вы одурачили их? — соблюдая проформу, спросила она.

— Вы же знаете, что нет, — ответил он.

— Допустим. Но этот дар… откуда? — спросила она.

— Я не помню, я не знаю, — мотнул головой он.

— Ну хорошо, — сказала она. — Допустим, допустим.

— Итак, пани врач, — сказал он. — Вы явились с вопросом. Так спрашивайте, не будем ходить вокруг да около.

— Ну хорошо. — Она с силой уперлась ладонями в колени и, нахмурившись, проговорила: — Пан Рудаев, ответьте, есть ли первопричина всех психических заболеваний, и если да, то как устранить ее.

Он молчал десять, двадцать, тридцать секунд.

— Вам понятен вопрос, пан Рудаев? — спросила она.

— Абсолютно понятен и ответ есть. Это бактерия, еще не открытая наукой, в будущем ее назовут bacteria furorem, при попадании в организм человека она вырабатывает особый фермент, который встраивается в ДНК и запускает процесс, что назовут поляризацией. Организм, имеющий предрасположенность к поляризации, заболевает, а если предрасположенности нет, то тут человека может свести с ума разве что физическая травма, тогда поляризации проще синхронизироваться с ДНК. И кстати, этой бактерией заражено все население планеты.

— И это все? — спросила она.

— Лечение? — сказал он. — Лечатся недуги тоже просто, у восточного побережья Мадагаскара обитает малочисленный вид морских черепах — Testumaris. Некоторые особи страдают панцирным грибком. Пораженные участки панциря, который содержит в себе уникальные микроорганизмы, пройдя через фильтрацию грибка, оставляют вещество, экстракт из него уничтожает бактерию безумия. Все эти открытия будут сделаны не ранее чем через двести лет. Обнаружить бактерию может специальное оборудование, но еще не родился даже дедушка изобретателя.

— Значит, моя работа несостоятельна, раз уж все это вскроется через двести лет? — спросила она.

— Вы можете сейчас внедрять эту теории в свет, — сказал он.

— И что же я скажу? Как объясню свои познания? — спросила она.

— Скажете правду, что вам все открыл сумасшедший, — слова его не звучали как издевка, то был испепеляющий факт.

Отец ее молчал. Молчал и его кумир философ. Соучастница Рудаева, тишина, затаив дыхание, с любопытством наблюдала за Данай-скептиком, за холодной Эфой, за надломленной дочерью, за неполноценной матерью, за увядающей женщиной. Эфа ждала подсказки от наставников, а они будто смутились и, услышав ясный ответ на ясный вопрос, оставили ее в одиночестве, трусливо спрятавшись за партой да испуганно подсматривая за растерянной воспитанницей. Почему же они молчат? Почему не вскипит Адам, водружая на голову Рудаева ярмо лжепророка? Где Шопенгауэр, ведущий за плечо волю ее отца сквозь личность дочери? Она ждала чего-то, но ровным счетом ничего не происходило. Мудрые учителя бросили ее расхлебывать тезисы новой теории, вероятно ожидая, как она вцепится в это знание онемевшими пальцами и утопит вторую половину жизни, доказывая открывшуюся ей правоту. Из их молчания следовало, что они смирились, а посему Гипотеза Адама была лишь метафорой, выпеченной из глины, а глиняные поделки легко разбиваются о твердость обстоятельств.

И Дана поняла, как устала. Устала от этого окружения: больница, персонал, карьера — все это не более чем бездушные параграфы, выписываемые рукой отца, выписываемые каракулями год за годом, строка за строкой, а когда же почерк станет красивым, изящным, читаемым? Когда ее история обретет смысл и заговорит не скудной прозой, а плавной строфой? Ведь дни уходят: вчера крестины, сегодня — похороны, но это все у кого-то, у кого-то за пределами ее тюрьмы, за этими пределами все идет своим чередом, по своим законам обычных дней, обычных людей.

Она почувствовала упадок сил. От внезапного удушья закружилась голова. Чтобы не терять самообладания, Дана беззвучно сделала глубокий вдох и обратилась к Рудаеву:

— Как-то все это… — в смущении она защелкала пальцами, подбирая слово, — непонятно.

— Принять или не принять услышанное…

— Да-да, решать мне, я знаю, — сказала она. — Но вот как выходит, сколько себя помню, хотела стать врачом в психиатрии. Училась, ошибалась, падала и поднималась, интриговала, где-то унижалась, и все, чтобы добиться высот, взлететь в глазах близкого мне человека, я хотела, чтобы его труды, вложенные в меня, оправдались, — по ее щекам побежали слезы. — Но вы сидите передо мной и поворачиваете реку в другое русло, обесцениваете работу, которой... которой я живу и без которой меня нет. И самое ужасное: я верю вам, а стало быть, все проделанное мной — тщетно и бессмысленно. Я не могу открыть секрет миру.

— Простите, пани врач, мне нечего вам сказать. Вы пришли с просьбой, и она исполнена. Прошу вас покинуть меня, эти откровения отбирают столько сил.

— Конечно, но послушайте, — сказала она, утирая слезы. — А вы не пробовали самому себе задать вопрос о том, кто вы?

Пациент оживился. Он встал в полный рост и с изумлением сказал:

— Боже! Почему мне и в голову не приходило?

Она добавила:

— Заодно можете спросить, кто дал вам дар, я так пониманию, два вопроса допустимы.

— Я спрошу про себя, — сказал он.

— Как вам угодно, — сказала она.

Вновь воцарилась тишина. Теперь, когда он стоял перед ней, она могла различить его лицо. Лицо обычное, лицо прохожего, продавца, шофера, лицо мужчины лет сорока с неизбежными морщинами, с налетом угрюмости, но простым и открытым взглядом.

— Вспомнили что-то? — спросила она.

Он присел и уставился в пустоту.

— Память возвращается постепенно, — сказал он. — Детский сад, школа, работа, одиночество. Наверное, ничего особенного… Я, кажется, понимаю. Я, пани врач, типичен. Таких называют обыватели. — Он призадумался. Она молчала. — Помню детство. Помню, как дружить со мной никто не хотел, а еще помню девочку, что выдернула меня из-под колес машины. Было мне лет семь, она постарше. Помню, учился я плохо и обижали в школе, так эта девочка занималась со мной, и приятель ее учил меня драться.

Смутно в голове Даны всплыла эта история, будто бы она слышала ее раньше, очень давно, то ли рассказал кто-то, то ли читала книгу с таким сюжетом, или то был фильм — в общем, отголосок популярной культуры прошлого.

— Но затем он переехал с семьей в другой город, — припомнила она. — Это из какого-то фильма?

— Я так не думаю, — сказал он и посмотрел в ее глаза.

Да, она вспомнила, она узнала его. Вацлав! Как же ты изменился, мальчик! Это тот самый ребенок, которого она спасла от неминуемой гибели. Сколько глупых вопросов он задавал ей когда-то! И как она умилялась тем вопросам. Пока они дружили, она помогала ему словно братику, ведь у самой ни братьев, ни сестер. В нем жил детский чистый свет, греющий ее сердце и оберегающий от холодного заточения, уготованного Адамом. С Вацлавом она оставалась собой: мечтательной девочкой, желающей рисовать и рисовать, рисовать всей душой. Заточенные чувства наконец-то покинули клетку, жмурясь от солнца; из темноты, навстречу летнему дню вышла девочка по имени Дана. Радостная, в надежде на объятия она побежала к нему.

— Дана? — Он сорвался с места и крепко обнял ее. — Моя Дана.

— Вацлав, — сказала она. — Сколько мне нужно рассказать тебе, сколько нужно узнать о тебе.

— У нас будет время, Дана, — сказал он. — То, что все случилось так, не просто шутка жизни. Я ведь искал тебя, Дана.

И они болтали всю ночь. О том о сем и обо всем. Под утро Дана оставила его, оставила, чтобы вскоре вернуться и никогда не отпускать его. Он здоров и готов к выписке. Но было у нее срочное дело. Приехав в отчий дом, стоявший забытым на окраине города, она зашла в него, открыла дверь в свою комнату, где прошло ее детство, заглянула под кровать и вытащила на свет старый холст. Краски и кисти уже были при ней. Мольберт стоял у окна. Стряхнув с него пыль и паутину, она закрепила холст и принялась рисовать. И в этот момент она была счастлива по-настоящему. И рисовала она лицо своего отца Адама. Теперь она поняла, что все эти годы сама удерживала его в своем сердце, в заточении, облаченного в колючие доспехи. Но настала пора отпустить его, оставить ту ненависть к нему и его делу, пускай он покоится с миром.

Портрет был закончен. При жизни она не видела, чтобы радость касалась его лица, но сейчас с поверхности холста на нее смотрел добрый мужчина, умиротворенный и нашедший покой. Дана простила его и приняла решение после выписки Вацлава быть с ним и заняться делом по душе. Оставив последний мазок на холсте, она поклялась, что больше не вспомнит о своем прошлом и больше никогда не будет терзать себя чужими мечтами. И желала она теперь начать все заново. Начать все так, как ей хотелось, ведь это была ее жизнь, и теперь она не разрушала, а строила ее.

FIN

Вглядываясь в бухту я представляю, как из ее вод поднимается морской полубог. Величественный и грозный, размером с гору, суровым взглядом смотрит он на город. Наши глаза встретились, но лишь на миг, ведь его взор прикован к пакетику. И вот ради шутки полубог наделяет сознанием несчастный сверток. И на только, что возникшую личность проливается каскад чувств. Пакет осознает себя, осознает свое положение и понимает свою неуместность. Он вспоминает как был кучкой полиэтиленовых гранул, в которых заключалась его душа и вновь переживает боль – их плавили в печи, чтобы получить однородную массу. Затем массу давили, охлаждали, наматывали на барабан, делили на куски, наносили логотипы. Пакет был сформирован. А потом были покупки, его наполняли пластиком, стеклом, фольгой, глянцевой пленкой. После, его использовали как мусорный мешок и выбросили на помойку, откуда, освободившись от хлама, подхваченный ветром он угодил в ловушку деревьев. Такова была его жизнь – функциональна, проста и без излишней рефлексии. Теперь же терзаемый осмысленностью пакетик видит дикость своего мира, понимает свою участь и тоскует по тому чего ему не испытать. Вкус авокадо. Рассвет на побережье. Топот детских ножек. Взлет самолета. Радость щенка. Трава у заводи.

Полубог наигрался и печаль свертка ему наскучила. Довольный работой он медленно погружается в темную воду. Волны смыкаются над ним, и морок оставляет пакетик. Зачем великан сделал это? Мы не узнаем. Океан непостижим, море молчаливо, реки холодны, озера пусты. Мы два мира, что сосуществуем бок о бок, но при этом бесконечно далеки друг от друга. Возможно полубог сидит на дне бухты и замышляет новую шутку, возможно он спрашивает себя зачем истребляют его китов, зачем травят химикатами его жилище, зачем тянут провода через его коралловые земли. И возможно он видит в этом ту же шутку и это забавляет его. Кто знает.

Я отлучился от окна, а когда вернулся – пакетик исчез. Отчего-то стало грустно. Может от пасмурного неба или от мрачного вида трех телевизионных антенн, что словно ведьмы из Макбета таятся в тумане и служат тяжелым предзнаменованием. Я подумал о пакетике и его мимолетном осознании жизни и о том как жизнь стала для него трагедией несбыточного. Затем я заварил чай и выкинув из головы бесполезные мысли включил полезный Тик Ток.

Февраль. Под окнами своей квартиры я вижу заснеженную лужайку, что тянется одной широкой линией вдоль дома. На лужайке растут березы. Рядом проходит прогулочная аллея, а возле нее бежит главная автомагистраль города, за которой начинается улица с однотипными пятиэтажками, где большое расстояние между домами обусловлено расположением в сейсмоопасном районе. Слева, в нескольких километрах от моего дома стоит сопка, ее вершину занимают три телевизионные антенны. А если посмотреть прямо, то еще дальше, за сопкой, открывается красивый вид на бухту, чьи воды на линии горизонта как бы с двух сторон сжимаются горной грядой образуя так называемые ворота. Сам город расположен вдоль побережья Мраморной бухты.

Я перевожу взгляд на высокие березы у дома, их свободные от листвы кроны почти касаются моих окон. Живу я на пятом этаже. Вижу черный полиэтиленовый пакет, что запутался в ветвях. Изорванный, выцветший, словно муха в паутине, пакет дрожит издавая характерный шелест. Очевидно он был занесен ветром. Небо затягивает, а за окном у меня развевается брошенный символ потребления.

Вглядываясь в бухту я представляю, как из ее вод поднимается морской полубог. Величественный и грозный, размером с гору, суровым взглядом смотрит он на город. Наши глаза встретились, но лишь на миг, ведь его взор прикован к пакетику. И вот ради шутки полубог наделяет сознанием несчастный сверток. И на только, что возникшую личность проливается каскад чувств. Пакет осознает себя, осознает свое положение и понимает свою неуместность. Он вспоминает как был кучкой полиэтиленовых гранул, в которых заключалась его душа и вновь переживает боль – их плавили в печи, чтобы получить однородную массу. Затем массу давили, охлаждали, наматывали на барабан, делили на куски, наносили логотипы. Пакет был сформирован. А потом были покупки, его наполняли пластиком, стеклом, фольгой, глянцевой пленкой. После, его использовали как мусорный мешок и выбросили на помойку, откуда, освободившись от хлама, подхваченный ветром он угодил в ловушку деревьев. Такова была его жизнь – функциональна, проста и без излишней рефлексии. Теперь же терзаемый осмысленностью пакетик видит дикость своего мира, понимает свою участь и тоскует по тому чего ему не испытать. Вкус авокадо. Рассвет на побережье. Топот детских ножек. Взлет самолета. Радость щенка. Трава у заводи.

Полубог наигрался и печаль свертка ему наскучила. Довольный работой он медленно погружается в темную воду. Волны смыкаются над ним, и морок оставляет пакетик. Зачем великан сделал это? Мы не узнаем. Океан непостижим, море молчаливо, реки холодны, озера пусты. Мы два мира, что сосуществуем бок о бок, но при этом бесконечно далеки друг от друга. Возможно полубог сидит на дне бухты и замышляет новую шутку, возможно он спрашивает себя зачем истребляют его китов, зачем травят химикатами его жилище, зачем тянут провода через его коралловые земли. И возможно он видит в этом ту же шутку и это забавляет его. Кто знает.

Я отлучился от окна, а когда вернулся – пакетик исчез. Отчего-то стало грустно. Может от пасмурного неба или от мрачного вида трех телевизионных антенн, что словно ведьмы из Макбета таятся в тумане и служат тяжелым предзнаменованием. Я подумал о пакетике и его мимолетном осознании жизни и о том как жизнь стала для него трагедией несбыточного. Затем я заварил чай и выкинув из головы бесполезные мысли включил полезный Тик Ток.

Когда я узнала, что мой жених разбился в автокатастрофе, то на какое-то время впала в глубокую депрессию, мне незачем было жить. Все наши планы, наши мечты и надежды, все было разрушено в одно мгновение: пьяный водитель грузовика потерял сознание и навалившись на руль, вывел машину на встречную полосу, в это время по ней, в своем автомобиле, ехал мой жених… Почему так бывает? Один поворот руля приводит к загубленным человеческим жизням и поломанным судьбам. Я решила покончить с собой. Но перед этим отправилась на старое кладбище на краю города, чтобы в последний раз посетить могилу своего возлюбленного, тогда во мне жила надежда, что вскоре мы встретимся вновь. В тот мрачный день я впервые обратила внимание на Знаки. Подойдя к мраморному надгробию, я заметила возле выгравированных цифр с датами жизни и смерти надпись. Примечательно то, что эти буквы были выведены не человеческой рукой, а капельками утренней росы. Слова гласили следующее: «Человек у часовни». На территории кладбища была только одна маленькая часовенка, и я незамедлительно отправилась к ней. Путь лежал через узкую тропинку между памятниками и надгробными плитами. Когда я проходила рядом с надгробием, то увидела на нем фотографию и, конечно же, не обратила бы на нее никакого внимания, если бы не губы мужчины, изображенного на ней. Они шевелились и явно пытались мне что-то сказать, я остановилась и прислушалась. «Не делай этого – тихо прошептал покойник». Затем я ощутила, как на меня смотрят множество глаз, я оглянулась и почувствовала, как мурашки пробежали по коже: все фотографии людей на могильных плитах смотрели на меня и в один голос тихо говорили «Не делай этого». Я отступила назад и наткнулась на бронзовый памятник. Похоже, что при жизни этот мужчина был альпинистом или геологом: скульптор изобразил его в виде человека с несколькими веревками на плече, рюкзаком за спиной, какими-то не известными мне предметами на поясе и маленькой киркой в руках, такие я видела в фильмах о скалолазах. Я испытала настоящий шок, когда руки памятника зашевелились, и он принялся стряхивать с себя листья, словно отгонял пчел; быть может, осенняя листва причиняла ему боль. Размахивая руками, бронзовый человек невероятно низким басом сказал непонятную для меня фразу: «Лишь безумец будет искать утешение в логове…». Последнее слово я не разобрала. Что есть сил, бросилась бежать по узкой тропинке, а голоса покойников все шептали мне в след: «Не делай этого», я обернулась, и хотя памятник был уже далеко от меня, но он все еще продолжал стряхивать листья. Когда я подбежала к часовне и еще раз посмотрела на кладбищенскую аллею, то уже ничего не было, голоса не шептали, а скульптура все так же монументально стояла на своем месте; похоже, что несколько бессонных ночей, проведенных в слезах и горе, сделали свое дело. 

Возле старой траурной арки стоял обычный кладбищенский рабочий. На нем была засаленная роба песочного цвета, черные ботинки и солнцезащитные очки, судя по седым волосам, ему было уже около пятидесяти лет. Рабочий подметал сухие листья у часовни и складывал их в мешки для мусора.

- Извините. Я… даже не знаю… - И на самом деле в тот момент я не знала о чем мне нужно говорить с этим человеком, но он все понял.

- Здравствуйте. Вам не за что извинятся, – сказал незнакомец, приветливо улыбнувшись, и положил метлу на землю. – Я все понимаю, это Знаки прислали вас ко мне.

- Знаки? 

- Попробую угадать: вы потеряли любимого человека и на его могиле обнаружили что-то, что подсказало вам найти меня, например листья выложенные стрелочкой, которая указала вам путь. Или что?

- Капельки росы, расположенные в виде слов.

- А! Вот оно как. Ну что ж, тоже интересно. – Сказал работник и задумался.

- Если честно, то я ничего не понимаю, что все это значит?

- Много лет ко мне постоянно приходят люди, которые потеряли своих любимых, это Ангел направляет их.

- Вы смеетесь надо мной. – Мне было настолько тяжело в то время, что я уже собиралась разрыдаться из-за этой идиотской шутки.

- Нет, что вы, я все понимаю и разделяю ваши чувства. Дело в том, что под нашим городом живет нечто; сущность, которая обладает властью возвращать людям их безвременно ушедшие половинки, то есть она оживляет мертвецов, если у тех остались на земле люди, которые их любят. Понимаете? И это не вымысел.

- Но этого ведь не может быть, это не возможно. – Негодовала я.

- Я не хочу вас не в чем убеждать. Все те, кого направляли ко мне Знаки Ангела, больше сюда не приходили, и я не знаю, нашли ли они своих возлюбленных или нет, но если вы мне не верите, то просто присмотритесь ко всему что увидите в городе и все поймете. Это будут символы, которые приведут вас к Ангелу Крови, его называют так.

- Кто называет? – Слезы покатились по моим щекам.

- Не плачьте, прошу вас, - он протянул мне платок. – Так его назвали те, кто повстречался с ним, но почему именно так: этого я не знаю.

- Но вы же сказали, что больше не видели тех, кто уходил на его поиски.

- Они говорили мне об этом через Знаки, понимаете? – Неведомо откуда налетевший ветер начал кружить над нашими головами осенние листья, а темные тучи заслонили солнце, в тот миг мне стало очень страшно, и я захотела поскорее покинуть общество незнакомца. – Все кто уходит к нему общаются со мной через Знаки. Вы можете попробовать найти Ангела Крови и вернуть к жизни свою любовь, но я не могу вам сказать, чем все это закончится, решать вам, а мое дело лишь предупредить вас о том, что Ангел приглашает к себе.

Я не стала больше слушать его, а просто развернулась и ушла. Вероятнее всего кладбищенский рабочий - это какой-нибудь местный сумасшедший. Оставалось загадкой лишь то, как он сумел изобразить надпись на могиле из капелек росы.

После посещения кладбища я вернулась в город с уверенностью, что этот вечер будет последним в моей жизни, сначала вино, а затем огромная горсть снотворного, но как это обычно бывает, все оказалось не так просто. Первый Знак, увиденный мною, располагался под небольшим мостом. Этот мост соединял между собой две маленькие улочки, и был сделан исключительно для пешеходов; его нижняя часть представляла собой подпорки, возведенные в виде арки. Как и по самому мосту, так и под аркой постоянно ходили люди. Внутри дугообразного перехода на правой стенке висел большой керосиновый фонарь, в старые времена его зажигали по ночам, наверное он не горел уже сотню лет, фонарь давно покрылся грязью, да и его стеклянные стенки были выбиты. Я решила забрести в маленький магазинчик, чтобы купить вина, эта лавка стояла как раз под мостом, и чтобы дойти до нее, приходилось проходить под аркой. Именно в это время здесь не оказалось ни одного прохожего. Какого же было мое удивление увидеть свет внутри давно погасшего фонаря. Причем это был не просто лепесток пламени, а маленький огненный человечек высотой со спичку. Этот огонек размахивал своими пылающими ручками и ножками, а затем выпрыгнул из фонаря и побежал по земле к огромной куче сухих листьев, которая находилась в каменном углу у входа в арку. Взволнованная таким мистическим представлением, я на время забыла о своих тяжелых испытаниях и побежала за ним. Больше всего мне хотелось, чтобы кто-нибудь еще увидел это живое пламя, но, к сожалению, поблизости не было ни одной живой души. Подбежав к куче листьев, огненный человечек прыгнул в него так, словно он был пловцом, ныряющим в бассейн. Опешив, я остановились, и стала наблюдать, что же будет дальше. Тем временем листва задымилась и через мгновение превратилась в полыхающий костер, не слишком сильный конечно, но все же было бы неприятно, если бы на дым сбежались люди и принялись отчитывать меня за поджег, однако ничего подобного не случилась. Пляшущие языки пламени сожгли небольшой слой листвы, пепел от которого развеял осенний ветер, и среди догорающей кучи возникла небольшая металлическая табличка с названием улицы на ней. Недавно в городе меняли такие старые вывески на новые и более красивые. Конечно, стало ясно, что это один из Знаков, но был ли смысл продолжать поиски? Если Ангел умеет делать такие фантастические вещи, то вполне возможно, что он в силах вернуть мне любимого, но ведь не зря его называют Ангел Крови, значит что-то здесь не так. Возможно, мои дальнейшие искания приведут в преисподнюю, и придется общаться с кладбищенским смотрителем через Знаки, так же как это делают те, кто был до меня. Но с другой стороны, я все равно решила пойти на суицид, а значит, мой выбор не велик…

«Горная 7» – такого было название улицы на табличке. Незамедлительно я отправилась туда, тем более, что данный дом располагался всего в десяти минутах ходьбы от моста. На этой улице не было ничего необычного: несколько жилых домов, старая детская площадка и небольшая рощица, а точнее маленький парк с узкими тропинками, тремя каменными беседками и одиноко стоящим памятником какому-то ученому. Похоже, что этот изобретатель был известен лишь узкому кругу специалистов, так как никто в городе не мог вспомнить его имени. Побродив недолго возле домов и детской площадки и, не найдя ничего что могло бы привлечь внимание, я поспешно отправилась в парк. Здесь, среди бесконечного листопада и завывающего осеннего ветерка, вновь ни оказалось не одного человека, от этого становилось жутко. Тем более что уже наступал вечер, и солнце стало заходить за один из близлежащих домов. Чтобы не терять времени я решила хотя бы вскользь изучить памятник, а затем беседки. Сперва  удивилась, но вскоре поняла, что вступила в такую игру, в которой может быть все, что угодно: в руке памятника, одиноко стоящего среди высоких деревьев, находился ключ. Каменный человек был вырезан из куска мрамора и стоял прямо, одна его рука была заложена за спину, а другая выставлена перед собой и обращена тыльной стороной ладони вверх. Обычно люди, гуляющие по парку, клали ему на ладонь куски хлеба и ждали когда прилетят птицы. Довольно забавные получались фотографии – памятник, кормящий голубей и другую летающую живность с руки. Но в этот раз у него был ключ, обычно такой используют не для висячих замков, а для замочных скважин. Я взяла его и подошла к одной из каменных беседок, интуиция подсказывала, что очередной Знак будет спрятан там. Беседка была выполнена в виде маленькой комнаты с тонкими колоннами и куполообразным сводом, внутри друг напротив друга стояли две скамейки. Я зашла внутрь и не увидела ничего не обычного, только лужицу на полу, она осталась после недавно прошедшего дождя. Оглядев всю беседку изнутри,  подумала, что ошиблась в своих предположениях, но глянув еще раз на лужицу, поняла, что это не так. Вода стояла над полом на уровне около двух сантиметров, и (если можно так выразиться) на дне лужи имелась самая настоящая замочная скважина. Она была вмурована прямо в пол, вероятнее всего ее не замечали раньше из-за того, что ее скрывал слой цемента, а после дождя цемент размыло и… хотя какое это имеет значение, нужно действовать. Когда уже собиралась воспользоваться ключом, то на меня накатила волна страха,  еще раз посмотрела на окружающий лес, с первого взгляда ничего не изменилось: все те же березы, узкие тропинки, между ними огромное количество сухой листвы, которую кружит в воздухе завывающий ветер, и… еще какой-то звук. Я прислушалась. Это оказалось еле улавливаемое слухом прерывистое и тяжелое дыхание. Кто-то дышал мне в затылок. Обернулась, но ничего не было. Не может быть! Дыхание исходит из-под пола беседки. Я присела на корточки, и звук стал слышен более отчетливо. Как это ни странно, но прямо под ногами кто-то дышал, причем все громче и громче. Что это? Ангел Крови или очередная загадка? Чтобы долго не терзаться сомнениями воткнула ключ в скважину и прокрутила его по часовой стрелке. В принципе, далее произошло вполне ожидаемое мною событие, вокруг скважины оказался люк вместе с лужицей, небольшой кусок пола медленно погрузился под землю. Спустившись по винтовой лестнице приблизительно метра на два вниз, услышала, как люк сверху захлопнулся; к счастью, еще находясь на верху, мне пришла в голову мысль вынуть ключ и положить его в карман. Я не испытывала страх, мною овладело чувство, что вскоре верну своего возлюбленного.

Таким образом, мне пришлось оказаться под землей в длинном туннеле, высота и ширина коридора была около трех метров. Его холодные стены источали смесь запахов сырой земли и морского бриза. Освещалась эта шахта бесчисленным числом горящих факелов, они располагались на правой стене туннеля и тянулись бесконечной огненной цепочкой. Где-то вдалеке шахта сворачивала в сторону. Я начала свой путь в неизвестность, подгоняемая глупыми романтическими грезами о том, как обниму своего возлюбленного, и мы вместе отправимся обратно, к свету, чтобы начать жизнь заново, с чистого листа. Если бы тогда я знала, чем обернется это путешествие. Сейчас я понимаю, что мертвых нельзя тревожить, какой бы заманчивой не показалась идея воскрешения.

За углом, за которым сворачивал коридор, оказалась комната, точнее помещение, по размерам превосходящее ширину шахты в несколько раз. Этот земляной мешок освещался не огнем, а слабым светом с потолка. В него была вмурована обычная канализационная решетка, через ее толстые прутья пробивались потускневшие лучи заходящего солнца, бледное сияние оставшегося наверху вечера. Перед собой я увидела аркообразный проем, а за ним гигантскую площадку, огромное плоское плато, где пол был выложен гладко отполированными камнями. Это был конечный путь моих изысканий, стены зала оказались усеяны множеством горящих факелов, поэтому разглядеть все, что творилось в этих покоях, было не затруднительно. Я не перешла из земляной комнаты в зал, наверное, это было бы все равно, что шагнуть в ад. Но и зал не был готов: чтобы впустить меня, откуда-то сверху над аркой резко вниз опустилась тяжелая бронзовая решетка, перегородив путь, мне оставалось только наблюдать за происходящим через металлические прутья. 

В центре зала на массивной каменной плите восседало существо размером со слона. Все разумное, что жило во мне, отказалась воспринимать эту тварь как нечто реальное, такие существа не могут жить на Земле, их просто не бывает, поэтому, сначала я приняла Его за куклу, но как бы мое сознание не сопротивлялось, все же Оно было реально. Сложно описать такую мерзость, общие черты этого гиганта сравни с исполинским омаром, из его продолговатого тела торчало множество конечностей, похожих на крабовые клешни, но росли они не равномерно, а в разброс, будто прицепленные наспех. Его огромную голову можно сравнить разве что с крокодильей пастью, где по бокам расположены большие желтые глаза. Я сразу поняла, что это и есть Ангел Крови – Бог всех отчаявшихся в этом городе, последний кто дарит надежду. Признаться, я представляла Его совсем другим; например, прекрасным юношей, восседающем на троне, но реальность как всегда показала свои худшие стороны. Как этот урод может вернуть мне мою былую жизнь? Нет! Это обман! Ловушка для самоубийц. Хитрое сплетение сетей, в которое попадают заблудшие души. В ту минуту я твердо решила уйти из этого храма проклятых, но путь назад мне перегородил темный силуэт, во мраке земляной комнаты его фигуру и лицо скрывал подземный мрак, он схватил меня за руки и прижал к холодной решетке.

- Нельзя вот так вот просто бросить все и уйти. Ты уже пришла к Нему. Ты бы могла отказаться раньше и выпить свою пригоршню снотворного. – Несмотря на агрессивную хватку, этот человек обладал довольно мелодичным и успокаивающим голосом. Я хотела вырваться из его объятий, но эти руки сковали мои запястья словно цепи.

- Не думаю, что этот урод может вернуть человека с того света, это ловушка. Ведь так? – Я плюнула в него. Тогда мне не было страшно.

- Ха-Ха! Какая догадливая, но ты не совсем права. Ангел питается желаниями тех людей, которые хотят воскресить умерших. Это особая жажда, это интересный голод, именно эти желания и приводят людей к Нему. Они отдают Ангелу свою энергию отчаянья, а взамен Он возвращает им умерших, правда немного не в таком виде как они хотели бы. Но ведь это не главное. Главное, что сделка выполнена, договор не нарушен. Ошибка людей в незнании условий этого контракта. Но ничего, ты привыкнешь; к тому же те, кто приходят сюда, навсегда остаются здесь. А твою просьбу он выполнил, я вернулся. 

Да, это был он – мой возлюбленный. Ангел действительно вернул его еще до моего прихода сюда, но не для того, чтобы мы были счастливы, а просто, чтобы выполнить условия сделки, все равно это был не мой жених - что-то другое, тварь, которая вселилась в его изувеченную плоть. Теперь я должна была сделать то, что от меня требовалось. Тело человека, который был когда-то смыслом всей моей жизни, развернуло меня лицом к решетке и проговорило на ухо: 

- Смотри. Видишь. Вокруг него ходят подданные, те, кто вернулся и те, кто возвращал.

Я увидела то, на что вначале не обратила внимания, или не хотела обращать. С правой и левой стороны возле Ангела находились большие прямоугольные бассейны, до краев наполненные кровью, в них плескались существа разнообразных ужасающих форм: младенцы с вспоротыми животами; твари, напоминающие гусениц, с рогами вместо глаз; огромные королевские кобры, созданные из вещества похожего на мышечные человеческие ткани, странные рыбы с человекообразными головами, невероятно огромные личинки каких-то паразитов и множество других тварей, описать которых я до сих пор затрудняюсь. В углу одного из бассейнов плавал лицом вверх толстый мужчина, но его лицо теперь составляло лишь углубление с выбитыми лицевыми костями, из этого месива постоянно выскакивали и прыгали в кровавые воды большие насекомые размером с детский кулак. Руки толстяка, движимые неизвестной силой, пытались поймать насекомых, но те проворно проскальзывали через его пальцы. Я не могла смотреть на этот кошмар, и поэтому закрыла глаза, но существо, стоящее позади, открыло своими холодными пальцами одно веко и прокричало:

- Смотри! Это мне нравится больше всего.

Как же я хотела умереть тогда, это было бы самое приемлемое, все что угодно, лишь бы не видеть этих сцен.

Позади Ангела располагался кровавый водопад, он исходил из трещины в стене, высоко над головой Бога Обреченных. Кровь впадала в округлые желобки, выбитые в полу, они соединялись с бассейнами. Из под красной волны вышла отвратительная сущность: мужчина, одетый в деловой черный костюм. Наверное, он появился в покоях Ангела не так давно: пиджак и брюки выглядели не особо потрепанными, вместо головы у него имелись около полусотни сгнивших собачьих голов, они глядели во все стороны, образуя собой сферу. Гнилая плоть спадала с их черепов, покрывая толстым слоем некогда белую рубашку и галстук своего хозяина. Некоторые из песьих голов жалобно скулили; другие рычали, показывая оскал гниющих зубов, это невообразимое чудовище издавало такую громкую какофонию звуков, от которой мои перепонки готовы были лопнуть в любой момент. Тогда я поняла, что теряю сознание от шока, но тварь позади сильно вывернула мои руки и снова прокричала:

- Не бойся, скоро все кончится, и для тебя начнется новая жизнь. Для нас.

Нет. Мне не нужна эта жизнь. Почему это все происходит со мной? Этот бесконечный ад. Я старалась думать о чем-нибудь, о чем угодно, лишь бы не видеть покои Ангела. Можно представить дома, деревья, картины… но нет, образы не лезли в голову, разум был беспощаден, он не лишал меня рассудка, а ведь это был выход: сойти с ума и не воспринимать всерьез этот ужас, но почему же? Почему мозг не позволяет мне потерять сознание или впасть в блаженное безумие. Понимание пришло постепенно; разумеется, это Ангел, он хочет, чтобы я смотрела на все это, он пробивает неизвестные мне самой преграды в моем разуме, ищет пути и подходы к центру удовольствий. Эта тварь хочет, чтобы мне нравилось все происходящее. Он жаждет, чтобы это стало новым смыслом моей жизни.

У человека с собачьими головами в руке оказался огромный мясницкий нож, он словно зомби неспешно проследовал к Ангелу. Он подошел к нему и постояв несколько минут, вонзил тесак чудищу в бок. Я совершенно не понимала смысл этого действия, но почему-то тогда я почувствовала, что мне нравится этот акт. Неужели Ангел смог поменять что-то в моем разуме. Человек в костюме неторопливо разрезал плоть огромного монстра и создал в нем длинную рану. Ангел не сопротивлялся, он просто медленно стал ложиться вперед, опускаясь на каменный пьедестал, словно спиленное вековое дерево. Мясник тем временем погрузил свои руки во вспоротую плоть и, нащупав что-то, стал это медленно вытаскивать. Раньше я бы закричала от ужаса при виде этой мерзости, но в тот момент это существо показалось мне чем-то родным, как если бы это был мой ребенок, мясник вытащил из Бога Обреченных точно такое же создание, как и Ангел Крови, только очень маленькое размером с младенца, отбросив нож, существо в деловом костюме поднесло новорожденного к собачьим пастям и те в свою очередь, благодарные и восторженные, принялись слизывать, а затем есть его тонкую плаценту. Собачьи пасти настолько жадно дралась за право попробовать частичку Ангела, что я испугалась – не причинят ли они вред младенцу.

- Не бойся, - сказал голос за спиной. – Они не сделают ему ничего плохого. Ангел Крови отжил свое и поэтому возродил нового приемника, он вырастет очень быстро, буквально за несколько часов. А теперь пора тебе сыграть роль в этом спектакле.

Решетка, к которой меня прижимал мертвец, вновь поддалась вверх, провокационно разрешая пройти в зал. Покойник больше не держал меня за руки, в этом не было смысла, последнее, что я запомнила, это то, как человек в деловом костюме кладет мне на плечо маленького Ангела…

Не помню, сколько я пребывала в беспамятстве, но все это время я видела перед собой фотографии с могильных плит, они продолжали говорить со мной, так же, как и тогда на кладбище. На этот раз, перебивая друг друга, они повторяли другие фразы:

- Мы же предупреждали тебя, - сказал пожилой мужчина. 

- Почему ты не послушала? - тиха шептала молодая девушка. 

- Зачем ты пошла к Нему? – говорил мальчик.

- Плата высока! – бесконечно повторяла женщина.

Я очнулась и на удивление чувствовала себя превосходно. Вначале показалась странным, что приходится смотреть на опочивальни Ангела сверху вниз. Я решила, что меня подвесили под потолком… Но Боже! Что это? Внизу лежала я. С перерезанным горлом. Как это возможно? Я умерла и теперь мой дух парит над телом? Но понимание пришло, когда я подвела к глазам свои новые руки. Конечно, Ангел был уже стар, и, так же как и предыдущим хозяевам этих покоев, ему требовался наследник. Тело принадлежало монстру, но разум, сознание, было всегда человеческим, приемника он выбирает сам, это должен быть очередной обреченный. По каким критерием выискивается новый Ангел, этого я не знаю, но у меня будут века, чтобы разобраться в основе человеческой сути и подобрать достойную замену, а пока придется возвращать людям умерших и находить им достойное применение в этом храме, ведь теперь я -  Ангел Крови. 

И как только не пытались придворные сына солнца угодить коту, каких только прекрасных колыбелей они для него не делали: шелковые одеяла, плетеные тахты из целебных растений, корзины из красивых цветов, детские купели, обтянутые тканью, привезенной из заморских стран. Слуги фараона бегали перед зверьком, как перед божеством, а иначе не могло и быть:  ведь он пришелся по душе царю Египта. Но, как и следовало ожидать, бесконечные разговоры говорящего кота о колыбели быстро наскучили фараону, и через некоторое время зверек был подарен послу из другой страны.

Сейчас уже трудно проследить весь путь говорящего животного через страны и мировую историю. Как ни странно, но кот никогда не старел и, казалось, был бессмертным. Но никто из последующих хозяев не знал, что кот переходит не только из рук в руки, но и из века в век. Он побывал и в Древней Греции, Риме, даже Гай Юлий Цезарь некоторое время держал кота при дворе. Зверек повидал и дворцы Византийских императоров, общался со жрецами племен готов, на некоторое время попал к императору Китая, сопровождал Ричарда Львиное Сердце в крестовых походах, совершил головокружительное путешествие к берегам Америки на корабле Колумба, пребывал в покоях Жозефины, жены Наполеона. Когда зверек попал в руки Адольфа Гитлера, тот немного послушал кошачий лепет и произнес фразу, после которой зверька отдали любовнице фюрера: «Говорящие кошки, конечно забавно, но что обо мне подумает мой народ, когда узнает о коте, требующем колыбели? Что я не могу дать маленькому зверьку такую мелочь? А если я не могу помочь коту, то что говорить о Германии? Нет. Отдайте его фрау Летте, пускай развлекает ее». После окончания второй мировой войны кота, как трофей, забрал с собой русский офицер, в его семье удивительный зверек пребывал вплоть до времен «перестройки».

Пятиэтажный многоквартирный дом находился в спальном районе в низине между недавно закрывшимся морским вокзалом и несколькими такими же домами, которые одиноко, словно забытые кем-то коробки на помойке, стояли в неприглядном городском районе. Один из подъездов этого дома ничем не отличался от множества таких же запущенных и обшарпанных: лестница от первого до последнего этажа была усеяна прилипшими к ступеням жвачками, окурками сигарет, плевками добропорядочных граждан. На каждой лестничной площадке стояли пустые бутылки из-под пива и водки, грязные стены подъезда были исписаны нецензурными выражениями и названиями панковских рок групп: «Г.р.О.б», «АЗЪ», «Пурген», «EXPLOITED». На некогда белых потолках черными кляксами запечатлелись следы от горящих спичек, число этих отметен росло с каждым днем, они словно маленькие темные паразиты размножались в этих стенах и пожирали их, как раковая опухоль пожирает живой организм. Этот обычный подъезд, словно зеркало, отражал в себе мрачные времена переходного периода, когда страна разрушила один политический строй, чтобы создать на его обломках новый. Именно во время «строительства лучшей эпохи» и начались бесконечные кризисы с электроэнергией, невыплаты зарплат, безработица, разгул преступности, и, словно грибы после дождя, стали появляться новые религиозные учения, радикальные политические движения и, разумеется, агрессивно настроенные фанаты разнообразных стилей музыки. В середине 90-х по всей стране, в каждом городе постоянно происходили массовые драки: между поклонниками металла и панка, гранджа и рэпа, или панка и гранджа, рэпа и металла; в общем, как получится. Довольно часто столкновения разъяренных фанатов заканчивались для их участников переломами конечностей, разбитыми лицами, множественными ушибами и синяками, хотя, конечно, бывали и случаи с летальным исходам. Ведь в этих уличных боях применялось различное оружие: кастеты, биты (наподобие булав), с вбитыми в них гвоздями, металлические строительные уголки, отрезки труб, железные прутья, и, конечно же, находились особо «оторванные» фанаты, которые пускали в ход ножи или топоры.

В этот зимний вечер драка между небольшой группкой ценителей металла и такой же группкой любителей панка закончилась приездом наряда милиции. Фанаты вступили в бой на пустыре, он находился неподалеку от ряда домов, что стояли возле закрытого морского вокзала. Приверженцы музыкальных стилей специально выбрали это тихое место, чтобы никто не мог помешать их «дискуссиям». Но, похоже, что крики бойцов услышали чуткие жители близлежащих домов и вызвали наряд. Поэтому, по приезду милиции  одна часть фанатов бросилась в рассыпную, а другая решила  одолеть служителей правопорядка, закидывая их бутылками, камнями и другими подручными средствами. Четыре панка успели убежать с пустыря и не увидели, чем закончилось это противостояние. Они зашли в первый попавшийся подъезд и встали на лестничной площадке второго этажа рядом с разбитыми почтовыми ящиками.

- Козлы нос сломали! – Сказал Виктор. Он был одет в черную «косуху» и синие джинсы, его завязанные на затылке длинные волосы были испачканы какой-то грязью. – Если б не менты, мы бы их уделали.

- Ага. – Андрей (у которого помимо ирокеза на голове и двенадцати серьг в одном ухе имелись татуировки по всему телу), прислонился щекой к холодному почтовому ящику. – Болит-то как! Ништяк, холодненькое.

- Ладно, пацаны, - сказал самый старший из панков. Если всем остальным было около восемнадцати лет, то старому тусовщику Егору стукнуло уже за тридцать. – Ща переждем здесь немного, пока возня на улице не уляжется, и по домам.

- А если менты начнут прочесывать тут все? Что тогда? – Александр сидел на корточках в углу и докуривал сигарету. Оба его глаза были подбиты в уличном бою, поэтому он больше был похож на сову, чем на человека.

- Да кому это надо!? – отозвался Егор. – Нам главное сейчас не шуметь.

- Тихо. Вы слышите? – Андрей отошел от почтовых ящиков и, подняв вверх палец, пристально посмотрел на дверь квартиры, которая находилась на верхней лестничной площадке. При тусклом свете лампочки дверная ручка, выполненная в виде головы льва, смотрелась немного угрожающе.

За дверью послышался шум, напоминающий скрежет; он был достаточно громкий, возможно кто-то с другой стороны рвал старую обивку двери. Четыре человека в подъезде стали пристально вслушиваться в эти звуки, где среди карябающих акцентов прослушивалась некая речь. Это был очень тихий, почти не различимый голос, возможно детский.

- Помогите! – стонал голосок. – Помогите!

- А вдруг там маленький ребенок! Что-то случилось с его родителями, и он не может выбраться, – сказал Андрей.

- Сваливать надо. Надо валить. – Егор поднял вверх ворот своей кожаной куртки, сунул руки в карманы и не спеша побрел вниз по ступенькам к выходу из подъезда.

- Подожди, - окликнул его Андрей и поднялся наверх. Он прислонился ухом к двери и неожиданно она распахнулась. Коридор квартиры освещала старая люстра, причем она сияла так тускло, что этот свет навевал уныние.

Прихожая ничем примечательным не отличалась: потрепанный коврик на полу, справа на стене висело небольшое овальное зеркало, рядом была прибита деревянная вешалка с множеством крючков (некоторые из них были отломлены), под зеркалом стояла старая лакированная тумбочка, бумажные обои, которыми был обклеен коридор, выцвели, наверное, еще лет десять назад. Дальше по коридору располагалась еще одна закрытая дверь; похоже, что она вела в главную комнату. Андрей даже собирался пройти туда, но тут он почувствовал, как что-то кольнуло его в ногу. Он посмотрел вниз и увидел на пороге кота. Этот зверек имел темно-серебристый цвет шерсти и по размером был чуть больше обычного дворового представителя семейства кошачьих. Животное посмотрело на Андрея необычно умным взглядом и принялось разговаривать, еле заметно открывая рот:

- Не знаю кто он. Но он вошел в квартиру несколько минут назад, избил моего хозяина и сейчас закрылся с ним в зале. Я так полагаю, ему нужны его ордена, он ветеран второй мировой, кроме наград у него нечего брать. – Произнес кот ели слышным мурлыкавшим голосом.

Поначалу Андрей опешил и даже потерял дар речи, но быстро взял себя в руки и уже собирался что-то ответить коту. Но тут дверь в зал распахнулась, и он увидел перед собой парня лет двадцати. Его спортивная куртка-ветровка была испачкана пятнами крови; так как рукава были закатаны по локоть, Андрей тут же разглядел на его венах следы от уколов; похоже, что парень был наркоман. Его руки тряслись, а в правой он держал небольшой кухонный нож. Бешеные глаза грабителя уставились на Андрея, а затем на кота.

- Так что?! Кот на самом деле разговаривает? – спросил наркоман, ни к кому конкретно не обращаясь. – А я думал, у меня чердак сорвало.

Затем наступила пауза. Андрей заметил, что за спиной у преступника на стуле сидел связанный хозяин квартиры, его рот был залеплен скотчем, а из левого плеча текла кровь, но все же ветеран был в сознании и, судя по тому как он живо вертелся на стуле, Андрей решил, что пенсионер выживет, да еще и переживет всех кто находится сейчас в квартире.

«Наверное, ветеран занимается спортом» - подумал панк.

После нескольких мгновений молчания незадачливый грабитель поднял глаза к потолку и громко закричал:

- Господи! Ведь мне нужна всего лишь одна доза, это ведь такая мелочь! А этот старый хрен не говорит где его ордена! Позволь мне убить этого жадного человека!?

Андрей понял, что надо действовать. Похоже, что наркоман уже ничего не соображал и в любой момент мог убить старика или наброситься на панка. Подгоняемый чувством страха Андрей в один прыжок преодолел расстояние от коридора до зала и со всей силы ударил грабителя локтем в нос; преступник упал на спину, задев при этом связанного пенсионера, и в одно мгновение они оба очутились на полу. Довольный своей победой Андрей решил, что одним ударом лишил наркомана сознания, и, не обращая внимания на корчащегося преступника, принялся развязывать ветерана, но неожиданно для всех поклонник «ангельской пыли» вскочил на ноги и нанес удар левой рукой Андрею в челюсть. Панк отступил, перед его глазами заиграли разноцветные круги, и он потерял ориентир в пространстве. Наркоман отвел руку с ножом назад, чтобы пырнуть им Андрея, но в драку вмешался Егор. Опасающийся ранее зайти в квартиру он все же пересилил себя и, ворвавшись в комнату, ударом ноги выбил нож из руки преступника. Оружие упало на пол возле ветерана, тот в свою очередь отбросил клинок связанными ногами в центр комнаты. В глазах наркомана блеснуло отчаянье. Вор дотянулся до Андрея, схватил его обеими руками за куртку и дернул его со всей силы в сторону. Получилось так, что наркоман толкнул Андрея на Егора, но все же они оба устояли на ногах. Между тем злоумышленник подбежал к ножу, поднял его и, обхватив обеими руками рукоять, прислонил острие к своему животу.

- Э, э! Погоди, ты что делаешь? – Егор выставил вперед руки, показывая жестом, чтобы вор бросил оружие. – Не делай этого, ты же не психопат какой-нибудь?

- У него ломка, посмотри на руки. – Андрей выплюнул выбитый зуб. – Хотя все равно удар у нарка не хилый.- Затем панк наклонился и содрал скотч с губ пенсионера.

- Да развяжите же вы меня! – завопил дед.

- Я больше не могу! – грабитель обхватил рукоять еще крепче. – Я уже давно без дозы, думал найду деньги у этот ветерана, ордена, медали сейчас стоят прилично, но я больше не могу без дозы, я не могу ждать!

- Да ладно тебе, перетерпи как-нибудь это состояние. Переходи на травку, или на «Момент», как мы. – Егор стал медленно приближаться к наркоману.

- Может, все же развяжете? – Ветеран стукнул ногами по полу.

- Хорошо, хорошо дед. – Андрей присел возле пенсионера и стал распутывать незамысловатый узел веревки.

- Не подходи! – закричал грабитель на Егора и вонзил нож себе в живот. Затем с молниеносной скоростью он дернул оружие вправо и распорол себе брюхо.

Кровь брызнула в глаза Егору, от чего он тут же закрыл лицо руками и отвернулся. Даже в самых мрачных мыслях он и предполагать не мог, что драка между музыкальными фанатами закончится для него тем, как он увидит наркомана кончающего жизнь самоубийством. Тело преступника лежало на ковре с торчащими из желудка кишками, кровь растекалась во все стороны, заполняя своей теплотой комнату. Развязанный дед поднялся на ноги и с трясущимися руками побежал к телефону.

- Ничего себе. – Андрей не мог поверить, что это случилось. Раньше он никогда не видел трупы и теперь почувствовал, как содержимое желудка подступает к горлу.

- Валить надо. Пускай дед сам разбирается, - Егор кивнул на старика. – Слышишь? Он уже ментов вызывает.

- Я понял, я видел это и раньше, но только сейчас понял! Это и есть моя колыбелька!- говорящий кот с радостным воплем вбежал в комнату и принялся обнюхивать кишки наркомана, при этом он слегка потрагивал их лапкой.

- Твою медь! – вскрикнул Егор и повернулся к Андрею. – Походу я еще больший нарк, чем погибший, это же надо траву позавчера курил, а прет до сих пор, а может вообще ничего не было и мне все это кажется?!

- Да нет, я уже слышал этого кота, он на самом деле говорит. – Андрей глянул на ветерана, который подошел к ним.

- Кот на самом деле разговаривает, я его в 45-ом привез из Берлина.

Однако кот начал делать то, от чего люди попятились назад из комнаты. Животное в очередной раз тронуло лапой кишки и запрыгнуло в разорванный живот трупа. Затем зверек начал пролезать вглубь органов пока полностью не скрылся из вида внутри человеческих останков. Но самое страшное произошло потом, кишки несчастного сами по себе влезли обратно в брюшную полость, а потом рваная кожа сомкнулась над головой кота, и раны затянулись так, как будто их никогда и не было. Животное осталось внутри тела, но при этом кот не издавал никаких звуков.

- Как это понимать? – обратился Егор к пенсионеру, при этом у панка сильно тряслись ноги, а лицо стало бледным как побелка на потолке.

- Н…н…ну, - ветеран начал заикаться от ужаса. – Этот кот. Он говорил мне, что уже много веков ищет для себя колыбельку, где бы он смог спокойно уснуть. Н…н…но я не знал, что будет вот т…т…так. – Пенсионер указал пальцем на труп.

- Да как вообще кот может разговаривать? – Егор не унимался.

- Н…н…ну, а я то откуда знаю, – дед пожал плечами. – Из разговоров с ним, я…я… п…понял только то, что он не всегда был котом, когда-то он был человеком, о…о…он и сам не помнит, как это получилось.

- Короче, валить надо. Дед жди ментов, а мы пошли. – Андрей уже развернулся, чтобы выйти из комнаты, но ветеран вдруг схватил его за рукав.

- Подождите! – дед вытаращил глаза на Егора. – Я понял, вот черт, как же я раньше не сообразил. Ведь кот как-то говорил мне, что над ним тяготеет проклятье, о…о…он отказал в отдыхе человеку с крестом, он оскорбил Христа, понимаете!? Это же «Вечный жид», тот, кто должен вечно скитаться по миру, пока Христос не снимет с него это проклятье! Но кот говорил, что если найдет колыбель сам, то проклятье снимется без помощи извне! Но что будет потом?! Что будет теперь?!

- Дед чокнулся! – сказал Андрей и отдернул руку пенсионера. – Пошли отсюда.

Но вдруг мертвое тело дернулось и произошло то, от чего ветеран окончательно потерял рассудок, а двое панков впоследствии навсегда уехали из этого города, лишь бы забыть ужас той ночи.

Разрывая на части грудную клетку, из мертвеца вырвалось широкоплечее существо двухметрового роста, не имеющее кожи; оно имело человеческую фигуру, но вся его костная основа просматривалась из ободранных кусков мяса. На голове в кровавой лицевой части выпирали несколько ребер. Под ними были губы, необычно тонкие, с разорванными уголками рта, зубы заменяли огромные акульи клыки. Одну руку заменял позвоночник с изувеченной кистью на конце, а другая рука была обычной, но также с содранной кожей. Торс существа представлял собой месиво: окровавленный кусок мяса, из которого торчала часть тазобедренного сустава (там, где располагаются легкие), несколько фрагментов ребер в районе желудка и остатки костей черепа, раскиданные в районе солнечного сплетения и печени. Сорванная с ног кожа болталась прямо на его ступнях, немного напоминая пропитанные кровью тряпицы.

Чудовище открыло рот и произвело кошмарный рев, который был сродни львиному рыку, когда оно закрыло пасть, то акульи зубы впились в его же неба, причиняя ему тем самым нестерпимую боль. Оно взревело снова, от чего ветеран потерял сознание, а Андрей выбежал в подъезд, где все еще стояли Виктор и Александр. Приятели последовали примеру Андрея и со всей возможной для них скоростью помчались вслед за ним, на улицу. Егор в шоке забился в угол коридора и, обхватив себя руками, повторял одно и то же, вплоть до приезда милиции:

- Господи спаси! Господи спаси…

Чудовище выскочило в окно, осколки стекла, застрявшие в его теле, причиняли дополнение к его страданиям, да и падение на голый лед оказалось болезненным: оно вывихнуло ногу. Оглядевшись по сторонам, оно взревело в ночное небо; вой пронесся по городским улицам, заставляя просыпаться людей в своих квартирах и недоуменно поглядывать в окна. Некоторые горожане решили, что этот звук вызван очередным терактом, волна которых не так давно прокатилась по стране. Другие были убеждены, что источник звука находится у них под окнами или в подъезде, и скорее всего его издает какой-нибудь прохожий, которого избивает пьяная компания.

Тем временем монстр, невзирая на боль в ноге, помчался по ночной улице с выставленными вперед руками, словно он пытался кого-то задушить. Он, словно раненный зверь, бежал по гладко отполированному льду, спотыкаясь и поскальзываясь, его неуклюжие телодвижения придавали чудовищу еще более ужасающий вид.

Вскоре пошел снег. Поначалу это были только зарождающиеся редкие снежинки, постепенно они превратились в крупные хлопья, и уже через час весь город накрыло огромное пуховое одеяло. Ветра не было, поэтому улицы в ту ночь заполняли только мрак и беззвучно опускающиеся небесные перья. Иногда бело-лунный свет уличных фонарей выхватывал из темноты страшное существо, чтобы показать его зрителям – людям которые стояли у окон. Многие в ужасе одергивали занавески, матери закрывали своим детям глаза, лишь бы те не увидели незнакомца с содранной кожей, но к счастью существо проворно преодолевало освещенные площадки и вновь погружалось во мрак ночных улиц и улочек. Чудовище оставляло после себя кровавые следы на белом полотне дорог. Однако снежинки делали свою работу, и поэтому красная тропинка, протоптанная выходцем из мертвого тела, исчезала так же быстро, как и появлялась, а снег, который осыпал собой фигуру монстра, таял, не успевая попасть на его плоть, возможно температура его тела была очень высокой. Чудовище передвигалось по городу всю ночь, но, похоже, что оно знало цель своих скитаний. Постепенно монстр переместился из спального района на самую окраину, там, где вперемешку с многоэтажными домами, стояли и частные домики, в этих местах существо появилось ранним утром. Пробегая мимо полуразрушенного двора, чудовище издало очередной громкий рев, но на сей раз это был не просто крик, а слово:

«Áмэ!!! – прохрипело создание, – Áмэ!!!

Несмотря на раннее утро, большая часть жителей этого района услышала возглас, и в отличие от «ночных зрителей» соседних кварталов, люди стали выходить на улицу. Они почувствовали, что это был не просто чей-то крик, а знамение, символ, который теперь навечно поселится в их сердцах, и будет напоминать о себе: когда для них вновь наступит зима, когда они вновь увидят, как идет снег. Он останется с ними навечно, потому что то, что предстояло им узреть, теперь должно было пошатнуть их мировоззрение и веру. Монстр ускорил свой бег, его руки вытянулись вперед еще дальше. Теперь он бежал не между пустых дворов, а между толпами людей, огромное количество горожан столпились возле своих подъездов, при виде окровавленной туши кто-то крестился, кто-то посылал ему вслед проклятья, нашлись даже те, кто принял это существо за посланника небес, который спустился на землю чтобы покарать грешников. Один из них; мужчина лет сорока выбежал из толпы прямо навстречу монстру, и, упав на колени, поднял руки к небу, этот человек принялся громко молить Бога о пощаде, а когда чудовище приблизилось к нему почти вплотную, молящийся разрыдался, словно ребенок, и приклонил голову к земле. Существо не обратило на кающегося никакого внимания, оно наступило ему на голову и в один миг раздавило человеку череп. Увидев это, вся толпа ахнула ужасающим гулом, но при этом ни один из людей не решился вернуться обратно в свой дом.

Наконец чудовище прибежало к порогу древней и почти всеми забытой церкви. Небольшой храм божий располагался неподалеку от жилых домов и по размерам был немного больше часовни. Двери оказались открыты нараспашку. По неизвестной причине на данный момент церковь пустовала. С оглушительным ревом Áмэ!!! страшное создание вбежало в святилище, оставляя за собой кровавый след на деревянном полу. Оно упало на колени перед иконой с изображением Иисуса Христа и, подняв руки к небу, как это делал только что убиенный им человек, громко закричало: Áмэ!!! Затем оно припало лицом ниц и вновь прокричало это слово, потом опять вознесло руки к небу.

Сотни горожан столпились у входа в церковь, никто не решался войти в храм, они только переговаривались друг с другом и ужасались той дикости, что снизошла до них. Из открытых дверей бесконечно доносились крики Áмэ!!! Люди не могли понять, что происходит, и у кого просить помощи, чтобы избавиться от этого кошмара.

Но ужас отступил сам: двери храма закрылись сами собой, а грунт под фундаментом церкви стал настолько мягким, что небольшое святилище за несколько минут погрузилось в жидкую почву. Церковь ушла под землю, словно это был тонущий корабль, навечно уходящий в неизведанные глубины. Но что таили в себе эти глубины? Наверное, на этот вопрос может ответить только Бог. Так или иначе, но на месте церкви осталась лишь рыхлая промерзлая земля, как будто раньше здесь ничего и не было. Многие люди испытали шок от увиденного, и до конца дней своих они не забудут то утро. Они будут рассказывать об этом своим детям и внукам, но по прошествии многих лет эта история забудется. Спустя десятилетия душевнобольной парень выйдет из своей квартиры на улицу, встанет на том самом месте, где когда-то была церковь, и примется спрашивать каждого прохожего о том, что никто кроме него не слышит:

- Оно кается. Вы слышите? Оно кается. И будет кается вечно.