EvgeniySazonov

Но как и любой смертный, пресвитер имел свои тайны. В совсем юном возрасте что-то ухватилось за его чистую душу. Крохотный, но цепкий крючок выпорхнул из греческого мифа о Пигмалионе и затаился в потаенных закутках бессознательного. Легенду о скульпторе, что полюбил собственное творение и добился его оживления, Сальваторе прочел в возрасте девяти лет, и с тех пор эта история приятно тревожила его. Он не мог объяснить себе странного влечения ко всякого рода статуэткам и бюстам, но иногда, рассматривая бездушные фигуры или фигурки, он мысленно возвращался к мифу, что в свою очередь возбуждало желание сродни любовной страсти. В такие моменты он мечтал стать скульптором, обтесать камень, владеть волей камня, а может и самому превратиться в камень. Окружающая обстановка словно сбрасывала маскировку нормальности: неживое рассказывало свою историю, и голос камня ласково пробуждал приятные покалывания в затылке. Однако религиозный стыд пресвитера стоял выше странного удовольствия и ловко спроваживал наваждение в дальние закрома, где греховные помыслы крепли, откармливаясь на других страстях, свойственных любому человеку…

В городке Мальчезине воцарился поздний вечер. Выцветшие витражи церкви, за которыми цвел июльский зной, нагревались весь день, заливая помещение духотой. В такие вечера находиться в приходе было под силу не каждому католику, поэтому Сальваторе, оставив молитвы на утро, засобирался домой.

Уже на пороге его внимание привлекла приоткрытая дверь ризницы. Пресвитер замешкался. Храм пуст. Кто осудит? Кто поймет? И напоследок он решил заглянуть в свою сокровищницу, зажег тусклую свечу и принялся разглядывать Ее, пытаясь, как и множество раз до того, постичь тайну греческого ваятеля. Каменная статуя Девы Марии в натуральный рост хранилась в углу ризницы. Покрытая паутиной и пылью, много лет она простояла вот так — с разведенными в стороны руками и печальным лицом, обращенным в пол.

— Что вы скажете об этой скульптуре, падре? — спросил незнакомец из-за спины священника.

— Ее спрятали вдали от людских глаз, а могли бы оставить у алтаря, оставить для прихожан, — ответил завороженный Сальваторе, не отводя взгляда от Девы.

— Но ведь кто-то посчитал, что она недостойна стоять в пресвитерии, — продолжил неизвестный. — Вероятно, она не закончена, у ног ее должен был возлежать мертвый сын, и она, убитая горем, должна была взирать не на сына своего, а на его отца — на Господа. Она должна была смотреть в небо, в глаза облакам, но почему-то ваятель обратил голову ее к телу, что сняли с креста. Почему так, господин Сальваторе? Почему из-за ошибки автора это миловидное творение оставили взаперти? И можно ли считать это ошибкой?

— Не думаю, что вы правы. Ее могли вписать в другой библейский сюжет.

— Верно. Но этого не было сделано, ее буднично забыли здесь.

— Простите, — опомнился пресвитер и обернулся. — Я совершенно не заметил, как вы вошли, и… это комната для служителей.

— Сеньор Сальваторе, за алтарной перегородкой все равно никого нет, мы одни в церкви, — понизил голос гость. — Вот я и решил заглянуть в ризницу и познакомиться с вами, сеньор. Познакомиться лично.

— Чем же я заслужил такую честь?

— Без преувеличений, господин Сальваторе, я наслышан о вашей самоотверженной вере и о поступках ваших достойных, и я считаю вас святым человеком, вы как никто другой заслуживаете всеобщего признания и почитания.

— Ну что вы, — покраснел священник. — Я лишь скромный слуга божий, и любой добропорядочный католик делает то же, что и я — несет свет создателя в наш бренный мир.

— Безусловно, святой отец, но… Но некоторым служителям христовым дается богоравная сила, и, проявляя сию силу, эти люди становятся святыми, и многим из сих достойных необязательно закалять себя голодом и самобичеванием, они могут быть даже нечестивцами, но прояви они хоть раз чудо во благо люда и церкви, и… — незнакомец хлопнул в ладоши, — и они канонизированы, а лики оных уже смотрят на вас с высот соборных карнизов.

— К чему вы клоните?

— Вам бы не помешало, сеньор Сальваторе, немного искры божьей в ваших деяниях. Вы кормите нищих, декламируете сильные проповеди, помогаете приютам, но о ваших добрых делах не знают в Ватикане. А чтобы слух о вас дошел до Папы, необходимо сотворить чудо, как, скажем, некий мастер, что сделал неживое живым.

— Я не понимаю.

— Я о чуде, падре, о чуде оживления.

Пресвитер не ответил. Он попытался разглядеть неизвестного, однако тусклый свет приоткрывал лишь темную, четко окантованную фигуру. Падре поднес свечу к лицу гостя, но это не изменило картины. Сальваторе понял, что разговаривает с тьмой, и на смену зною пришел холод. В испуге пресвитер отшатнулся, но морозные объятия страха более не дали сдвинуться ему ни на шаг.

— Заклинаю вас, святой отец, не бойтесь меня. Я понимаю ваше смущение, но я не враг, а скорее, скажем так, деловой человек.

Собрав всю волю и сделав глубокий вдох, пресвитер произнес сдавленным голосом:

— Вы не человек. Святая Мария, помоги мне! — Дрожащими ладонями он перекрестил тьму. Впервые в жизни наполненный благостью Сальваторе Пеллегрини испытывал неизведанные до того нападки первобытного ужаса. Да, довольно часто он читал о сатане и упоминал его на собраниях, но одно дело метафоры, которые с годами воспринимаются лишь как красивые присказки, и совсем другое видеть его перед собой в месте, считающимся крепостью от нечистого.

— Но я и не дьявол, пресвитер, как вы могли бы подумать, — успокаивала тьма. — Можете не крестить меня. Я просто немного необычный человек, представляющий группу людей, так сказать, моих работодателей. Мы оказываем услуги, сеньор Сальваторе, по исполнению желаний.

— Благодарю, но мне ничего не нужно, просто покиньте…

— Вы жаждете понять камень, — отрезала тьма. — И этот, простите за каламбур, камень вы несете в себе, из года в год. Ваша мечта перекрывает все остальные, назовем их, страсти плоти. Мы посчитали ваше влечение эстетически выверенным. Поэтому, сеньор Сальваторе, я прямо спрашиваю вас: желаете ли вы сегодня посетить ту сторону?

— Я не… понимаю. Мой грех, он всегда был мой, внутри, понимаете? Никто не может знать об этом. Я… никогда не делился этим ни с кем. — Страх пресвитера перешел в стыд. Он увидел себя запачканным. Ризница показалась ему местом судилища, где с него сбросили одежду и выставили нагого напоказ черной кляксе с ее работодателями. Он хотел заплакать — единственное сокровенное оказалось раскрыто, а значит, попрано, унижено.

— Падре, прошу вас. Вам нечего стыдиться, если б вы знали, с какими людскими фантазиями приходиться иметь дело… Но мы можем наделить вас силой оживлять скульптуры, разумеется по велению божьему. Подумайте, если вы сотворите чудо прилюдно, то ваша карьера…

— Вы считаете меня тщеславным? — Недоумевал пресвитер.

— О нет, падре. Но ваше повышение, а может и дальнейшая канонизация, да и вообще наше с вами сотрудничество… Впрочем, это потом, я просто хочу сказать, что на той стороне живет объект вашего вожделения — душа камня.

«Душа камня, — подумал священник. — То, что понять невозможно, то, к чему нельзя прикоснуться, но так хотелось бы». Вдруг его окатило волной любопытства, а затем приятного волнения, какое бывает перед первой близостью. Холодные цепи спали, так что теперь он повернулся к скульптуре. Темнота ликовала. Сальваторе вновь ощутил летний зной всей кожей. Он представил лунный свет, падающий на барельефы, вспомнил о двух резных ангелах на тимпане старого костела, вообразил, как некоторое время они машут крыльями. Где-то в груди расплылось приятное тепло, по шее побежали мурашки, и ведомый властной негой Сальваторе присел в старую исповедальную кабинку, что стояла возле скульптуры Девы.

— Ну что ж, господин пресвитер, я думаю, мы поняли друг друга. Не буду мешать, — тихо, но восторженно произнесла клякса, истаивая в душном воздухе.

Священник поставил свечу на пол. Теперь, оставшись наедине с собой, он мог оценить подаренные возможности, мог творить чудо. Разумом своим он проник в остов Девы, и глаза его ослепила вспышка цвета зимнего неба, а рецепторы вкусили запах вина. Нечто широкое, имеющее на теле своем множество склизких присосок, слегка обожгло его лицо, обхватило запястья и затянуло в вязкий океан пряных запахов. Он растворился в этом океане и сам стал водами и солью, воздухом и птицами, высотой волн и глубиной дна. Он ощущал себя всюду, он мог быть песчинкой и одновременно безбрежностью, он мог охватить необъятное и скрыться в невозможное, он мог стать вселенной и тут же свернуться в само зарождение. Наконец, он стал голосом моря и, укрывшись за гребнями бушующих волн, устремился к тверди, к земле. И вскоре вышел на берег, но вышел не человеком, а алеаторикой — фрагментами собственного тела, сплавленными с морскими водорослями и чем-то, что помогало ему передвигаться и смотреть. И неизвестно, сколько бы еще он провел на берегу диковинным монстром, но кто-то, кого он не видел, взял его в свою исполинскую ладонь, поднял высоко к зимнему небу и опустил в темный сырой сад.

Сад оказался наполнен скульптурами людей и животных, пустыми пьедесталами и водоемами, затянутыми тиной. В воздухе витала свежесть недавно прошедшего дождя. Вековые клены, высокие и умиротворенные, затеняли грузными ветвями синеватый свет солнца. Где-то рядом пели птицы. Густая трава во многих местах была примята, словно старинные скульптуры иногда сходят со своих постаментов и бродят здесь. Но пресвитер не собирался вглядываться в гипсовые лица или искать свое новое отражение в прудах с кувшинками, он явственно чувствовал, что долго находиться в этом саду небезопасно.

Одна из статуй не была похожа на другие, она скрывалась в тени разрушенной колоннады и сияла живым теплом. Сальваторе приблизился к ней, но не мог рассмотреть. Новое зрение, подаренное пресвитеру, не дозволяло разглядеть изваяние целиком. Лишь небольшой фрагмент был различим, все остальное — отрывки искусства, обтянутые мраморным шелком. Скульптура дышала и пульсировала. Под прозрачной полировкой вместе с гранатовыми прожилками ясно различались трубчатые сосуды, по которым текла кровь. Камень и плоть срослись в этой статуе в единое, это единение и было ключом к разгадке секрета материи, за которым пришел пресвитер. Вглядываясь в душу камня, он понял, как пребывает одновременно в двух местах: в саду и в деревянной кабинке возле монолитной Богородицы.

Теперь он видел жизнь материи и материю, в которую необходимо вдохнуть жизнь. Он протянул руку к пульсирующим сосудам, и она легко проникла под мрамор. Он прикоснулся к теплым тканям, и кровь скульптуры пустилась ему под ногти, вливаясь в его кровь. Он получил способности и отдал за них немного, лишь маленькую его часть забрала скульптура, лишь маленькую часть его человечности.

Сразу после обряда обмена его второе «я» покинуло сад и окончательно вернулось в церковную комнатку.

Он не мог мешкать, ему не терпелось опробовать приобретенный талант. Оставаясь в исповедальне, он обратил взгляд в глаза Деве и мысленно проник в ее полости. Некая энергия, подаренная Сальваторе Садовым Архитектором, возродила в его мозгу память скульптуры. Он видел процесс лепки статуи, он ощущал прикосновение рук скульптора и сам становился его руками. Вместе с мастером он ваял не только лик Марии или ее каменную тогу, теперь он придавал форму внутренней структуре. Пресвитер высекал мышцы и артерии внутри нее, он плел тончайшие вены и капилляры, под его изоморфным воздействием крошилась ее ранее выстроенная симметрия. Он кардинально изменил ее горловые полости и сделал внутри них эластичные тяжи, он хотел, чтобы она говорила. Он создал нечто, похожее на скелет, и соединил кости гипсовой дратвой. Он уронил в Деву капельку своей крови, запустив алебастровое сердце.

Наконец, когда работа была завершена, Сальваторе-ваятель вышел из исповедальни. Он приказал статуе подойти к нему, а сам отступил на шаг. Движимая клятвами и намерением скульптура попыталась приподнять ступню от пола, однако породила этим лишь глубокую трещину в остове. Она хотела продолжить идти, но пресвитер велел ей остановиться. Заработавший механизм жизни разрушал все ее внутренности, что так тщательно ткал священник; видя это, он приказал ей исполнить последнее задание — он мечтал услышать ее. Статуя приоткрыла рот, и каменные губы отпали. Она готова была рухнуть, но сила, поселившаяся в ней, не собиралась сдаваться. Продолжая смотреть в пол, скульптура выдавила из своих уст глухой звук, что прошел через каменную глотку и вырвался из трещины под верхней губой. Звук напомнил грохот от падения тяжелого камня на дно колодца и был похож на обращение «ты». Секунду спустя скульптура развалилась на несколько частей.

— Ничего, — задыхаясь произнес он, рассматривая свои руки. — Это только начало. Господи! Я понял камень! Я знаю как!

Исполненный триумфа, Сальваторе выбежал на улицу. Он хотел разбудить город, хотел кричать от счастья, хотел вытащить из кровати каждого жителя, обнять и рассказать обо всем, что испытал, он явственно увидел будущее, увенчанное славой, богатством, и перестроенный мир, где для него открыты все двери, а дорожки усыпаны лепестками роз. Как же он был слеп до сего вечера! Настоящий свет не в служении, а в желании, а так как желание исполнено и тайна невозможного постигнута, пора начать жить. С чего начать? Тут Сальваторе вспомнил об уютном баре на углу, вспомнил, что никогда не пробовал алкоголь. «Решено, — подумал он. — Если я начинаю жить, то начну с выпивки». В сумерках, дыша полной грудью, он бодро зашагал навстречу рассвету и новому миру.

В это время на окраине города, на вершине холма среди густого леса две тени внимательно наблюдали за маленькой фигуркой пресвитера, которая, казалось, еще мгновение и засияет благодатным огнем.

— Он счастлив? — спросила главная тень.

— Да, — ответил церковный гость.

— Как вы убедили его?

— Он говорил не столько со мной, сколько с собой. Могу я знать, зачем нам все это? Мы рискуем выдать себя и наших работодателей.

— Риск имеется. Но он оправдан. Скажу вам так: наш святоша живет не по той судьбе, что ему уготована, он отклонился от пути, но теперь все встает на свои места. Способность управлять материй лишь катализатор его дара.

— Что несет в себе дар?

— Это знают лишь наши работодатели. Те, кто создал человечество, оставили загадки в людях, а подбирая шифр к загадкам, наши работодатели приближаются к цели.

— Могу ли я узнать цель?

— Да. Они пытаются обрести человечность.

FIN

Древний мудрец с удивлением посмотрел на главу культа:

— Вырежьте из ее чрева ублюдка и сожгите его, а простолюдинка умрет сама от кровопотери и ужаса.

— Твоя справедливость, отче, как всегда гуманна.

Такова была легенда об Охотнике, именно ее Лиана считала самой правдоподобной. Она много раз слышала о мире Плача и его ненормальных обитателях, она всегда считала, что жрецы Оды — это опасная кучка извращенцев, которые оправдывают свои злодеяния красивыми фразами и не менее красивыми доводами. Эти садисты вполне бы могли прислуживать Кракатау здесь, в аду, но у них был свой мир со своими ценностями. И вот сейчас изгнанный и проклятый жрец из иного измерения сидит на верхушке дерева и ждет действий со стороны выбранной им добычи.

Говорят, что ни одна из жертв, которую выбирал Охотник, не смогла спастись от него, кроме того, за ним всегда следовали два союзника: холодные потоки воздуха и сонмы голодных крыс. Следя за темным силуэтом, Лиана почувствовала суеверный страх. Даже если она сможет убежать, он все равно не отступит. Он будет следовать за ней, если понадобится, сквозь океаны времен и необъятные дали пространства до тех пор, пока не дождется удобного момента. Эту тварь ничто не может остановить, выбранная им добыча остается его добычей навсегда. Что он сделает с ней? Чудовище само ответило на этот вопрос. Кость Проклятых, которая обезобразила его прежнюю внешность, имела способность насылать на жертву особые гипнотические волны; проникая в сознание, они показывали приговоренному его участь — они не обнадеживали его, а только ставили перед фактом.

Лиана увидела, как тварь набрасывается ей на спину, сдирает с нее скальп и обгладывает череп — просто и неминуемо. Вдобавок к видениям добавилось физическое восприятие: холодные потоки, которые пробирались под одежду и забирали тепло ее тела; несколько крыс, присыпанных сырой землей, бесшумно копошились у ее ног. То были тайные ритуалы — тихий обряд, подготовленный проклятым чудовищем, для всех тех, кто дарит ему свое мясо, свою кровь и сладкие грезы в мире безмятежности.

Еще несколько приятных мгновений, и он мягко опустится на ее плечи, а затем вберет в себя ее нежные волосы с кусочками влажной кожи. Теперь он был в предвкушении, аппетиту необходимо дать то, что он хочет, — это единственное, ради чего стоит жить. Судя по тому, как девушка расслаблена, можно считать, что она смирилась, ее волосы и кожа ждут его. Что ж, незачем затягивать трапезу, пища не должна долго остывать, тем более слишком охлажденное мясо ему не по вкусу. Пора.

Охотник плавно взмыл в ночное небо и голодным камнем полетел вниз. Теперь есть только он — воплощение жажды и она — сосуд, наполненный вкусами. Лиана раскусила его тактику, по крайней мере один из ее элементов. Пускай думает, что смог одурманить ее, а пока необходимо отбросить все мысли: Гильдин, Кракатау, ад, прежняя жизнь. Сейчас нужно запереть эти образы в самые непроглядные уголки подсознания и сконцентрироваться. Охотник — ловкий и хитрый хищник, но и она кое на что способна. Он слишком быстро приближается к ней!

Сейчас!

Нет!

Главное не опоздать!

Сейчас!

Острые зубы внутри Кости Проклятых были готовы впиться в ее голову, каждая клеточка Охотника омерзительно сочилась слюной. Вот она! Всего на расстоянии вытянутой руки! Но он не успел, Лиана пригнулась и сделала кувырок вперед; на том месте, где она стояла мгновение назад, остались лишь спутники чудовища — десяток серых крыс. Охотник врезался в землю и, молниеносно присев на корточки, дотянулся лицом до одного из мохнатых грызунов. Кровожадная Кость яростно требовала пищи. Девушка ускользнула. Поэтому пришлось довольствоваться безвкусным животным. Чудовище втянуло крысу в свое подобие рта и, встав в полный рост, обратило свой лик к Лиане. Глаза монстра наполнились недоуменной злобой — он думал, что она готова отдать свое мясо, но девушка обманула его. Какая неблагодарность! Это так она отплатила за холодные потоки и предложение скорой смерти?! Голый хвост крысы в последний раз сделал короткий взмах и исчез в глубине безобразной Кости.

Лиана отступила на шаг назад, ее спина наткнулась на ствол дерева.

Все.

Нет, это еще не конец. Тем не менее крыс стало больше и все они мчались к ней — их король не может ждать. Охотник двинулся к Лиане, он готов был вырвать ее лицо, он проглотит лик того, кто посмел думать, что от него легко уйти! Но она вытянула руки вверх и ухватилась за толстую ветку, затем без труда подтянулась и, сделав переворот, уже через секунду стояла обеими ногами на ветви. Чудовище запрыгнуло на соседнее дерево, похоже, оно решило поиграть с ней. Лиана не стала ждать его действий, она без оглядки взобралась по ветвям, словно по лестнице, на вершину дерева и перепрыгнула на соседнюю крону.

Прыжок следовал за прыжком, человеческие пальцы на коре дерева через мгновение сменялись скользкими руками Охотника, он отставал от нее всего на долю секунды. Она убегала от мерзкого порождения разнообразными путями, сперва перепрыгивая с дерева на дерево. Благодаря завидной ловкости она опрометью забиралась в гущу листьев и успевала потянуть за собой одну или две ветки, после чего тут же отпускала их, древесные прутья хлестали Охотника по лицу, что позволяло задерживать его на необходимые мгновения. После недолгой погони на вершинах она спрыгнула на землю и чуть было не угодила в сотни пастей голодных крыс: они следовали за монстром, ведомые его чутьем, их колония беспрерывно пополнялась новыми выходцами из-под земли. Чудовище последовало примеру Лианы и продолжило погоню по твердой почве. Девушка бежала на пределе своих возможностей, но даже несмотря на угрозу, что неслась за ней, она все равно продолжала держать курс по направлению к городу Жизни. Кусты, листья, корни, трава — все мелькало перед ее глазами настолько быстротечно, что смахивало на просмотр кинофильма при скоростной перемотке ленты.

Она понимала, что не может убегать вечно, рано или поздно Охотник настигнет ее, единственный шанс на спасение — заманить его в ловушку. Если он следует за ней по пятам, то это может сыграть ей на руку.

На ее пути возвышалось очередное дерево, теперь Лиана ускорила бег настолько, что это грозило потерей сознания, но она добилась своего: монстр отстал приблизительно на полтора шага, если она ошибется, это будет стоить ей жизни. В два счета она запрыгнула на дерево и обломала ветку, которая находилась на уровне ее лица, теперь из ствола торчал заостренный прут. Она оглянулась. Охотник тоже прыгнул, и теперь несколько сантиметров отделяли ее голову от Кости Проклятых. Лиана рывком отскочила в сторону, а раскрытый рот чудовища налетел прямо на деревянный штырь. Охотник напоролся на прут всем весом своего тела, из-за чего обломанная ветвь пронзила его голову насквозь и вышла из затылка. Возможно, он навсегда бы остался висеть в таком положении — лицом к стволу, но он больше не имел власти над крысами и сотни голодных зверьков набросились на его тело. Они облепили скользкий труп и с диким писком принялись отрывать от него по кусочку. Спустя секунды все дерево превратилось в сплошной сгусток мелких грызунов. Какофония звуков, производимых ими, заставила Лиану бежать прочь от этого места; маленькие падальщики настолько обезумели от мяса своего сокрушенного хозяина, что готовы были кидаться не только на живых существ, которые сновали поблизости, но и на любые растения. Впрочем, их долгожданная трапеза продолжалась недолго — плоть Охотника была смертельно ядовита.

— Тагал!

— Да, отче.

— Только что я почувствовал смерть Дария. Ты помнишь его?

— Конечно, как можно забыть этого предателя.

— Теперь его страдания закончены навсегда.

— Почему, отче?

— Он погиб, и дух его отправился в Тихую колыбель к праотцам. Там он будет пребывать в спокойствии с душой своего ребенка и душой своей женщины. Мир мертвых принял и простил его. Что ж, пускай все будет так, как и должно быть.

ГЛАВА IV

Парень сдержал обещание и вывел Шихова в безопасное укрытие. Они выбрались из подземных туннелей на поверхность, где посреди пустой и безжизненной земли царили мраморные обломки древнего здания: величественные руины, заросшие травой и пребывающие во власти праха и безмолвия. Камни, которые некогда составляли опоры и стены неизвестного строения, источали сладковатый запах крови, эти невидимые и одновременно алые пары мягко перебивали аромат персиков — приятно пахнущий ад сменился зловонным умиротворением. Главным отличием этого укромного уголка было небо, власть огненного зарева завершалась именно здесь. Ночной небосвод, водруженный над руинами, разделяла незримая полоса: с одной стороны полыхали огненные тучи, их границы будто ударялись о невидимое препятствие и подобно великому водопаду обрушивали свой гнев, но поток лавы лился не вниз, а в бесконечные высоты, туда, где правят звезды и темная тишина. С другой стороны простиралось чистое небо, объятое ночью и лунным сиянием. Шихов не мог отвести взгляда от расколотого надвое небосвода, даже если бы этот вид приснился ему, он наверняка бы помнил такой сон до конца дней своих.

— Как… как такое возможно? — он продолжал смотреть ввысь, боясь даже на миг пропустить малейшие колыхания огненных масс, он хотел насладиться этим зрелищем, ведь рядом нет пыток и чудовищных палачей, а значит, никто не помешает ему упиваться неземными красотами. — Как?!

— Здесь заканчиваются границы Святых земель и начинается другой мир. Мир без боли и пыток, он похож на Землю, откуда ты прибыл, те же ландшафты, те же леса и горы, даже луна здесь такая же холодная и одинокая.

— Святые земли? Как ты можешь называть это Святыми землями? Этот ад, этот…

— Да. Но для нас, всех живущих здесь, это не ад, это место, где вершится правосудие, огненные змеи Белой вселенной низвергают сюда всех, кто, по их мнению, провинился.

— Огненные змеи?

— Боги, которые живут во вселенной белого цвета. Чудовищно гигантские змеи, сплетенные между собой в клубок, который представляет из себя сверхбольшую звезду, единственную в Белой вселенной, они существуют в Замкнутом круге бесконечности. Эти огненные боги способны создавать и уничтожать другие миры.

— Значит ли, что это место…

— Да. Это ад, который был создан по воле богов, сюда попадают души тех, кто неугоден огненным змеям, но к аду твоего мира эти земли не имеют никакого отношения, в вашем измерении есть свои боги и свои миры, куда уходят ваши души.

— Но если это место не имеет отношения к моему миру, то какого…

— В мире, откуда ты прибыл, — перебил незнакомец, — некогда существовала лесная нация существ, похожих на людей, эти человечки были невероятно маленького роста, приблизительно с ладонь. Суть истории такова, что двенадцать представителей этого рода были прокляты богами за то, что пытались попросить у них помощи. Огненные змеи уничтожили лесных жителей и приговорили их души возвращаться на Землю в образе людей и после каждой реинкарнации погибать в диких муках; так будет продолжаться до того момента, пока Земля не исчезнет в пучинах Солнца.

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к моему появлению в этом чертовом месте.

— Один раз проклятые люди уже погибли в твоем мире, сейчас их души находятся здесь, и в скором времени они вернутся на Землю, чтобы снова прожить жизнь и умереть от существ, порожденных богами. Но есть возможность, единственный шанс, прекратить их заклания, освободить и отправить в тот мир, где они и должны быть, что-то наподобие рая. Повелитель ада Кракатау вынес решение, что если к нему придет хотя бы один человек из того же измерения, что и проклятые души, и попросит за них, то он даст им свободу.

— Теперь я понимаю. Но почему я? Кто решил, что мне есть дело до каких-то проклятых?

— Мы долго искали того, кто согласился бы на это, и в итоге нашли человека, который всю жизнь мечтал о приключениях и опасностях, но в итоге получил разочарование.

— Ты думаешь, я мечтал об этом?! — Дмитрий указал пальцем на огненные небеса. — Или о мутантах, с которых сдирают кожу?!

— Твое недовольство своей жизнью было настолько незыблемо, что мы решили вовлечь тебя в эпохальные события. Не важно, что происходит в этих землях, важно, что ты сам этого хотел. В глубине души ты всегда ждал и знал, что этот момент настанет. Разве не так?

— Это полная чушь, ты не…

— Загляни в себя и подумай. Быть может, ты был рожден на свет именно для того, чтобы спасти нас.

— Так ты один из проклятых?

— В Святых землях боги смешали двенадцать душ в одну плоть, они все живут во мне. Когда настанет время, мое тело разорвется на части и проклятые вернутся в твой мир. Я был создан в аду, чтобы хранить в себе боль ожиданий и слезы невиновных, ведь по сути своей они ни в чем не виноваты, а я просто хочу умереть и не быть рожденным заново.

— Каково твое имя? — Дмитрий не знал, почему задал этот вопрос, но он звучал словно согласие.

— Авелион, здесь это слово означает «созданный для покаяния».

ЧАСТЬ VIII. ГОРОД ЖИЗНИ И СНЫ В АДУ

ГЛАВА I

Это было удивительно и в то же время страшно: ступать по этой земле, вдыхать этот холодный воздух, созерцать двуликий небосвод, видеть страдания неземных существ, разговаривать с тем, кто имеет плоть для получения боли. Дикий и непостижимый мир, но разве на его родине нет слез и ужаса, разве его соплеменники не создают из года в год всевозможные орудия для уничтожения себе подобных? На самом деле эти миры схожи, но здесь все гораздо проще и боль не маскируется за политическими ухищрениями, красивыми лозунгами и «добрыми намерениями» пролить кровь ради мира и благополучия, здесь терзают души ради терзания душ.

Этот парень, что глядит на него, ждет окончательного ответа, он ждет, что Шихов произнесет заветное слово и они отправятся к Владыке. Зачем ему это? Зачем подвергать себя неизведанной опасности и просить у хозяина ада снисхождения для душ, к которым он не имеет никакого отношения? Но ведь если он скажет нет и потребует возвращения в свой мир, что тогда? Авелион сказал, что в этом случае Шихов немедленно вернется на Землю, а двенадцать проклятых вырвутся из живой плоти и возродятся на той же Земле, чтобы в итоге прийти туда, где их ждут страшные слуги богов. Да, еще не поздно отказаться, но… ведь есть столько но.

— Хорошо, — Господи, как же тяжело произнести это слово, но ведь парень прав: Дмитрий на самом деле еще с рождения верил в то, что этот день настанет, что он появился на свет именно для того, чтобы пройти сквозь ДИКОЕ и остаться человеком. Жена и дочь? Он вернется к ним. И будь оно все трижды проклято, если это не так!

— Спасибо. Ты будешь вознагражден за свою добродетель, — произнес Авелион.

— Интересно, — удивился Шихов, — и какова же моя награда?

— Она будет ожидать тебя в завершении пути.

В отличие от деревьев тиса, что произрастали в Святых землях, здесь, на границе миров, посреди руин, пропитанных кровью, расположились удивительные и мрачные ливанские кедры. Они высились от земли на несколько метров и заслоняли плоскими ветвями, словно необозримым навесом, тусклый, но ярый свет, что обрушивался с неба. Дмитрий зашел в тень высокого дерева, где пробивающиеся сквозь густую листву лучи огненного зарева превратились в неосязаемые крапинки, схожие с потухающими угольками. Шихов присел у подножия кедра и прислонился затылком о дерево. Его веки невольно закрылись, и сны стали постепенно вливаться в ум спящего, чьи глаза видели то, что дано видеть не каждому. Однако долгожданное воссоединение с миром грез нарушил Авелион, парень проследовал за Дмитрием и сел на край мраморной плиты, поросшей мхом, что лежала напротив Шихова.

— Прежде чем ты уснешь, — «созданный для покаяния» сложил руки на груди, — я бы хотел поговорить с тобой о городе, который лежит за границами ужаса, это город Жизни. Ты должен знать о нем, потому что его жители могут помочь нам.

— Конечно, но прошу тебя… я так хочу спать.

— Мой рассказ недолог. К сожалению, мне кажется, что другого шанса поведать тебе об этом городе у меня не будет… Стелло — так звали его; мир, в котором жил этот человек, схож по своему укладу жизни и мировоззрению со Средними веками, эти люди считали, что их планета — это глаз, который находится во лбу всевидящего циклопического божества — Шаманта-Ииро. Стелло был обычным крестьянином, таким же, как и многие представители его семейства. Каждый день он возделывал землю, попутно вознося молитвы Шаманта-Ииро, чтобы его бог способствовал выращиванию обильного урожая. Но все-таки у, казалось бы, простого крестьянина была одна страсть — книги. В отличие от большинства своих соплеменников, он предавался чтению не религиозной литературы, а художественных произведений. После каждого рабочего дня он зажигал лампаду в своем ветхом доме и в плавном шуме ночного сквозняка уходил в миры грез по тропинкам, что были вымощены из черных букв на белом полотне. Ветер за окном представлялся ему штормом, в который попал парусник, свет лампады был пламенем огня в жерле вулкана, скрежет мышей в углу все равно как звук, что издает ягуар, когда точит когти. Только в книгах он видел способ отвлечься от каждодневных забот.

Однажды он решил прочесть тонкую книжицу, посвященную небольшому городку, на окраине которого жил он сам. История города, описываемая в данном труде, не блистала интересными рассказами или героическими подвигами первых поселенцев: скупые факты, сухие истории. Единственным, что привлекло внимание Стелло, оказалась краткая заметка из трех предложений о небольшом свитке с нанесенной на него картой земель, что окружали город. Говорилось, что карту составил один из первых поселенцев и что, скорее всего, он был человеком несведущим, так как указывал на этой схеме те места, которых нет в реальности. Стелло дочитал книжицу до конца и из любопытства решил прочесть строки о странном свитке еще раз. Каково же было его удивление, когда он не обнаружил этих предложений, хотя ранее он точно запомнил номер страницы. Изучив всю книжицу заново и не обнаружив искомых слов, Стелло решил, что написанное ему всего лишь привиделось, скорее всего так сказывалась усталость. Через несколько дней во сне ему явилась темная пустота, в которой тихий голос монотонно шептал одно и то же: «То, что было раньше, то, что было раньше…» Впоследствии крестьянин стал обнаруживать в различных книгах слова и фразы, которые исчезали со страниц при повторном их прочтении. Некоторые предложения рассказывали о неизвестных тропинках, что существуют в лесах — неких Забытых дорогах, тропах, по которым гуляет осенний ветер, путях, по которым путешествуют опавшие листья. Для Стелло неясен был лишь один вопрос — куда вели эти тропинки? Встречались также и мимолетные упоминания о картах, что хранили в себе координаты «осенних дорог». Анализируя странные сведения, получаемые извне, Стелло воссоздал общую картину и пришел к выводу, что одна из карт хранится в архиве старой городской библиотеки, а именно в маленьком томике сборника стихов малоизвестного поэта.

— Так что, он нашел карту? Он нашел Забытые дороги? — эта история заинтересовала Шихова больше, чем погружение в дрему. Ведь иногда, находясь в осеннем лесу, он и сам испытывал мистическое ощущение того, что некоторые тропки могут привести туда, где рождаются легенды.

— Да, он нашел карту и как-то осенью обнаружил тропу.

— Ну? — Шихов слегка приподнялся на локтях. — Он ушел по ней?

— Да. И вернулся через несколько дней.

— Так что же он видел? Что он нашел? Когда-то я читал несколько рассказов о подобных явлениях, но всегда считал их вымыслом. У каждого автора свой взгляд на эту тему, а Стелло? Должно быть, только он имеет представление о правде?

— К сожалению, никто не знает, где он пребывал в течение этих дней, он так и не рассказал никому. Но после своего возвращения Стелло стал утверждать, что узнал некую тайну о происхождении их планеты, о том, кто создал их мир, и еще такие секреты, о которых он не имеет права говорить. В его стране существовала организация, которая называется у вас инквизицией, Стелло вскоре попал в поле зрения борцов с ересью и после страшных пыток был приговорен к умерщвлению. При всем том после смерти его душа попала сюда, в ад.

— Но за что?

— Мир Шаманта-Ииро был сотворен богами Белой вселенной и по какой-то причине им было необходимо знать, что видел Стелло на «осенних дорогах».

— Так, значит, эти тропы не имели отношения к белым богам?

— Именно. И почему-то сами боги не смогли пробить завесу в мыслях Стелло, за которой хранились его воспоминания о пребывании в некоем месте. Только сам крестьянин мог раскрыть свою тайну, но он отказался и за это был отдан в руки Кракатау. В течение десятилетий Стелло терзали в недрах ада, пока он не поднял восстание. Представляешь! В аду! Стелло смог сбежать с сотней обреченных и уйти в спокойные земли, где он основал город, город Жизни, место, куда стремятся все жертвы святых пыток, потому что там можно обрести покой и залечить раны. Там правят владыка Стелло и его возлюбленная дева Облаков — Каролина.

— Но я не понимаю, — Шихов помотал головой. — Почему же Кракатау или огненные змеи не уничтожат город? Почему они позволили Стелло бежать? И почему до сих пор позволяют сбегать туда грешникам?

— Не знаю, — Авелион пожал плечами. — Возможно, это как-то связано с «осенними дорогами».

— Я понял. А теперь, Авелион, если ты не против, то я немного посплю.

ГЛАВА II

Шихов задремал и увидел самый странный сон из всех, что когда-либо приходили к нему. То было ясное видение о временах Второй мировой войны, в глубоких язвах которой тонула и карабкалась некая Элизабет Гранте. Свое шестнадцатилетие Элизабет встретила в гетто, в окружении грязи и цинизма; в гетто, где Голод носился по улицам и заглядывал в каждое окно и в каждое лицо, высматривая тех, кто сдался, тех, у кого не было сил бороться. И когда Голод узнавал в потухших глазах непомерную слабость и отчаянье, он забирал жизнь, он вежливо протягивал несчастному руку, якобы чтобы поддержать его, чтобы не дать ему упасть в обморок, но стоило человеку лишь слегка прикоснуться к закостеневшим пальцам призрака, как его искалеченное бездыханное тело оставалось лежать на промерзшей земле.

Мало кто убирал трупы с улиц и в те редкие часы, когда Элизабет выходила из дому в сопровождении матери; она видела мертвых, что лежали в безмолвии у дверей и лестниц. При виде погибших она старалась не плакать, но это было слишком трудно…

— Прижмись ко мне, Элизабет, — говорила ее мать, — не смотри.

— Почему они делают это? — спрашивала Элизабет. — Мама, почему мир позволяет им делать это с нами?

— Не знаю, — отвечала она. — Должно быть, где-то там, где решаются судьбы человечества, стало слишком много Иуд и не осталось ни одного Христа.

Эта зима в гетто выдалась холодной. Снег выпадал редко, а погромы и болезни приходили в дома все чаще. «Интересно, — думала Элизабет, — если все, что окружает меня, — дело рук божьих, а иначе и быть не может, и бог позволяет грабить людей и убивать их штыками, то не бог ли развязал эту войну? А если это так, то можно ли обратиться за помощью к дьяволу, чтобы он вытащил меня из рук нацистов?» Своими мыслями она поделилась с Дафной — последней подругой, чей дух и тело пока не были сломлены.

— Ты глупа, Элизабет, — сквозь кашель отвечала Дафна. — Дьявол поможет тебе только тем, что отправит из холодного дома в тепленький ад. Мы обречены, Элизабет, как та потрошеная рыба, которой уже все равно, зажарят ли ее на сковороде или будут коптить на открытом огне.

Однажды вечером, когда туман опустился на дома и мелкие снежинки принялись бесшумно облеплять холодные окна, Элизабет решила найти немного дров для старой печи. Ее мать второй день находилась в плену лихорадки без должного ухода и лекарств. «Мне холодно, — шептали бледные губы матери, — очень скоро они придут за нами, я слышу стук их сапог. Тебе нужно спрятаться…» Но разве могла Элизабет бросить мать у порога смерти? Разве могла она отдать последнего человека, который был ей дорог, на растерзание немцам, убившим ее отца и брата? Скорее она бы отправилась в «тепленький ад» Дафны, чем согласилась бы на разумное предательство. Стараясь быть незамеченной, Элизабет прокрадывалась по брусчатке гетто, замерзшей тропе, омытой кровью и россыпью гильз. Пряча глубокое дыхание, она подбирала среди обломков некогда безмятежной жизни все, что могло бы обогреть жалкую конуру, в которой голод ревновал ее мать к лихорадке. Несколько деревянных ножек от стульев, потертая солдатская портупея, две деревянные дощечки с чьими-то выжженными именами — единственные лакомые кусочки для печи, что попались ей. Обратно она шла более осторожно, прячась в тенях остывших домов и завязав губы старым платком, чтобы пар изо рта не выдал ее глазам ненавистных патрульных. Но когда Элизабет вернулась, было уже поздно…

Ранним утром следующего дня, которое Элизабет встретила в слезах и одиночестве, за ней пришли черные каски и в грохоте лязгающих автоматов, который тонул в лае овчарок, ее, а точнее ее тело, так как дух уже умер, определили в испуганную очередь — в строй смертников, ожидающих свой последний поезд…

Словно тряпичную куклу, ее бросили в мясорубку, откуда она могла выйти только в виде дыма. Концлагерь встретил Элизабет симптомами потери всего человеческого как в ней самой, так и в тех, кто держал ее за оградой. Запах жженых волос и скрип веревок залили в Элизабет пустоту, крематории и ток в колючей проволоке обнадежили ее в скорой гибели. Здесь не существовало компромиссов, здесь прямо на глазах крошились плоть и рассудок…

Нескончаемые поверки в шквале сирен и сон, такой же короткий? как вдох в газовой камере, убеждали Элизабет в бессмысленности ее жизни. Эта бессмысленность присутствовала во всем, будь то бесполезная работа по перетаскиванию тяжелых валунов от барака к бараку или рытье голыми руками могил для более слабых. Каждый день она видела расстрелы и слышала крики, закутанные в тряпье, но все это не слишком беспокоило Элизабет: после смерти матери она провела собственную колючую проволоку между собой и теми, кто называл себя людьми. Все ее страхи и восторги, ее мечты и неприятия, все обыкновенное, что было в ней, умирало с каждым днем в котле смерти, где вместе с Элизабет варились идущие по дороге невозвращения. По ночам, если насекомые кусали ее не слишком сильно, Элизабет могла задремать и увидеть короткие сны, в которых она видела мерзлый хлеб и промерзшую землю, где, словно в окопах, пряталась мерзлая картошка, но, как правило, даже эти нечастые сновидения она не могла досмотреть до конца: помимо лагерных поверок, Элизабет будили соседки, часто кашляющие кровью. Она редко с кем-то заводила разговор, пару раз ее спрашивали, не нужно ли ей сигарет или чего-то съестного и чем она может расплатиться, на что Элизабет лишь опускала глаза, глупо улыбалась и отрицательно качала головой. В бараке она держалась настолько незаметной, что спустя какое-то время узницы, жившие с ней, вспоминали о существовании Элизабет лишь во время перекличек. Со временем ее стали считать сумасшедшей.

— Бедная девочка, — кряхтела старая пани Веховская. — Она потеряла всех родных, ее мозг замкнулся сам в себе, наверное, она навсегда останется такой… такой жалкой…

— Ха! — говорила в ответ самая бойкая и неунывающая Шарлотта. — Хотела бы я тоже быть такой жалкой. Посмотрите на нее! Она же как растение, ей плевать, что у нее вместо имени номер, а бравые эсэсовцы в любой момент могут уличить минутку и затащить ее в укромный уголок. Ее это все не беспокоит, она живет в другом месте.

— Жаль, что ты не живешь в другом месте, — с укором отвечала пани Веховская. — Может быть, тогда бы ты перестала кувыркаться с конвоем в «укромных уголках».

— Да что ты понимаешь, старая вешалка?! По крайней мере у меня больше шансов остаться в живых, а вот тебя за ненадобностью скоро впрягут, как лошадь, и заставят возить вагоны!

Спор разрешился через два дня: ради забавы жена коменданта лагеря лично выбрала из строя нескольких женщин, в том числе и Шарлотту с пани Веховской, а затем, приказав заключенным танцевать польку, стала стрелять из автомата по тем, кто, по ее мнению, был невесел и не проявлял достаточной легкости движений. Последней осталась Шарлотта, она громко смеялась, смешно приседала и разрывалась комплиментами в адрес Третьего рейха и досточтимой фрау.

— Какая бойкая девица, — смеялась фрау в окружении солдатского хохота. — Должно быть, в ее венах течет кровь настоящих арийцев. Скажи-ка, дорогуша, — она с улыбкой передернула затвор, — если я прострелю тебе колено, ты сможешь танцевать так же задиристо?

— Да, фрау! — не останавливалась Шарлотта.

— А локоть? — эсэсовцы засмеялись еще громче.

— Смогу, фрау!

— Какая прелесть! — захохотала жена коменданта и оглядела веселых солдат. — Да она просто уникальна! Ты хочешь еще поразвлечь нас, юная Брунгильда?

— Да, фрау!

— Тогда повесьте ее, — обратилась фрау к солдатам. — Ну, скажем, напротив нашего дома. Я хочу посмотреть на ее бодрый танец из окон гостиной. На веревке, дорогуша, можно делать превосходные па с помощью шеи.

Хорошо! Откуда я знаю?! Виски сдавило невидимыми клещами, от нахлынувшей боли он схватился за голову и что есть сил закричал:

— ОКТЯБРЬ!!! ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ!!! ОКТЯБРЬ!!! — Шихов упал на колени, теперь он был готов умереть. Почему-то эти слова возымели силу, и нестерпимая боль развеялась в благоухании персикового дня.

Сейчас он явственно мог рассмотреть все ужасы, кружившие вокруг него в октябре. Деревянный помост для казни имел круглую форму и возвышался на обширной груде костей вперемешку с бронзовыми вазами и лавровыми венками. На вершине эшафота царствовало старинное орудие для обезглавливания, надежда всех осужденных — мать-гильотина. Жирный палач, вопреки известным стереотипам, не скрывал свое истерзанное лицо под шелковой маской, в этом не было необходимости, его свиное рыло пузырилось и покрывалось обугленной коркой от кипящего масла, которым он поливал свою голову в коротких перерывах между казнями. Раскаленную жидкость палач-свинья черпал из медного котла массивным черепом буйвола — воистину говорят, что труд праведный омывается маслом и прилежной работой.

Огромный богомол тащил на цепи очередного смертника. Перед тем как шея грешника была устроена под угловатым топором, из уст насекомого вырвалась песнь и хорошо поставленный оперный вокал излил на осужденного бесподобную траурную песню. Мурашки прошли по коже Шихова холодной дрожью, а его виски пробила редкая седина. Голос богомола сделал то, что редко удается даже гениальным вокалистам: он передал истинную трагедию через оперное пение. Жертвы свиньи и богомола были кем угодно, но явно не представителями человеческого рода: разнообразные расы чудовищного вида, монстры, на которых не могли смотреть глаза. Свежий приговоренный, взошедший на эшафот, имел настолько тошнотворную внешность, что от его образа внутренности Дмитрия вывернуло наизнанку, и он выблевал себе под ноги утренний завтрак. Рвота достигла земли, как детская кашица достигает уст младенца, и тут же расплылась в разные стороны. Только теперь Шихов заметил крупных моллюсков, которые подхватили его блевотину и впитали ее в себя, как губки. Оказалось, что вся земля буквально кишела этими беспозвоночными: морские ангелы, кальмары, осьминоги, тысячи видов, прекрасные и уродливые. Между тем страшную тварь, схожую с растерзанным жирафом, положили под топор, и острое лезвие, отразив огненные вспышки неба, опустилось на шею чудовища.

Где-то вдалеке двигалась вперед торжественная процессия. Десятки обнаженных женщин несли на царских носилках многорукую тварь — обезьяноподобного варана. Мерзкая ящерица тыкала длинными копьями в лица своих носильщиков и порой благочестивым взором выражала глубокую симпатию к тем, у кого ей получалась содрать скальп. Помимо соков жизни, что текли из разорванных лиц девушек, их детородные лона сочились кровью, несколько изуродованных карликов бегали вокруг них и собирали эту кровь в золотые кубки.

Под ветвями тиса раскачивались пять повешенных мутантов — сгорбленные люди, имевшие вместо рук и ног короткие черепашьи лапы. Существа, схожие с ангелами, рьяно избивали висячие трупы огромными молотами. Самый широкоплечий молотобоец после множества ударов разнес тело висельника на куски; когда фрагменты черепа и желчи осыпались землю, ангелы упали на колени и, открыв рты, принялись с вожделением хватать языками капельки телесного дождя. Какими бы ни были их поступки, они все равно не смогут запачкать свои чистые и белые, как снег с Альпийских гор, одежды.

Возле святых посланников высилась неоглядная куча вырванных сердец. Разноцветная анаконда извивалась среди омертвелых органов и пожирала их. Она неторопливо поглощала пищу для того, чтобы извергнуть ее из пасти в руки хозяина — того, кто сидел на вершине кровеносной системы. Мутант, чье тело отдаленно походило на тушу бегемота, подхватывал когтистыми лапами переваренные сердца и обмазывал ими свою кожу.

— О, да! — шипел повелитель горы сердец. — Они дают мне откровения! Я вижу ее! Страна Регалии!

Шихова обуял гневный страх. Сейчас не важно, как он попал сюда, важно то, как выбраться отсюда. Нужно найти укромное место, временное пристанище, где бы он мог скрыться от невыносимых сцен и обдумать дальнейшие действия. Кроме того, неизвестно, как могут повести себя обитатели этой равнины — сейчас они его не замечают, но что будет, когда они его увидят?

Он огляделся, бежать было некуда: пытки и казни захватили его в кольцо. Набравшись храбрости, он пошел вперед — это все равно лучше, чем стоять на одном месте. С каждым шагом его бросало в дрожь, безобразные моллюски, ползающие под ногами, издавали чавкающие звуки, возможно, в этом мире они живут как падальщики, подъедая остатки трупов с земли. Тем не менее Дмитрий отдал себе должное: как-никак, но сейчас он не паниковал. Да, ему было страшно, но это был трезвый страх, а не сумасшедшая истерика. Где-то справа раздались предсмертные крики, и привязанные к нескольким столбам птицеобразные создания вспыхнули ярким огнем. Погруженные в ярое пламя, эти существа отчаянно затрепетали крыльями, но крепкие веревки свели их усилия на нет. Не зная куда идти, Шихов решил направиться в противоположную сторону от воспламененных, но тут он натолкнулся на щит. Кто-то стоял на коленях и прикрывался защитным вооружением — похоже, это существо пыталось избежать адской расправы над собой. Дмитрий собирался обойти маленький оплот обороны, но тварь испуганно высунула свою голову.

— Ты Штейгер? — с ее изрезанной головы свисал клок волос. — Благослови меня, — прошептала она.

Шихов собирался сказать, что не понимает, о ком идет речь. Но это создание, похожее на орангутанга, отбросило щит и поползло к нему на коленях.

— Благослови меня! — закричал истерзанный. — Я знаю, ты можешь!

Дмитрий попятился назад, но тварь упрямо хватала его за ботинки. В свете огненной вспышки он разглядел, что над телом существа изрядно поиздевались: с его груди содрали кожу так, что были видны только ребра, а голову, похоже, исполосовали ножом.

— Послушай, я не знаю, чего ты хочешь, — Дмитрий пришел в исступление. Если до этого момента он и сохранял самообладание, то теперь он готов был бежать прочь.

— Прошу тебя! Благослови!

Кто-то подошел со спины и схватил Шихова за руку.

— Быстрее за мной! — крикнул незнакомец.

Человек, облаченный в мрачного вида прошнурованную кожаную рубашку и темные брюки, не отпуская руку, потянул Шихова к эшафоту. Что он делает?!

— Э-э! Послушай-ка, я предупреждаю тебя! — запротестовал Дмитрий и остановился на месте.

Незнакомец повернулся к нему. Это существо выглядело как человек: парень лет двадцати с бледным измученным лицом, его руки были холодны, как декабрьское дыхание.

— Я не палач! — он снова потянул Шихова за собой, не давая ему вставить и слова. — Если хочешь сейчас выбраться отсюда, ты должен пойти со мной. Под плахой есть потайной ход, он выведет нас в безопасное место.

Дмитрию нечего было возразить, и он последовал за новоявленным проводником. В деревянном основании плахи действительно имелась небольшая дверь. Она являлась настолько маленькой, что Шихов остановился, прежде чем попытался пролезть сквозь нее.

— Она создана не для людей, — улыбнулся парень. — Но, я думаю, как-нибудь пройдем.

Незнакомец лег на живот и проворно протиснулся в узкий проем. Даже удав мог бы позавидовать такой прыти. Шихов последовал за ним; с трудом, но ему удалось забраться под эшафот. Это место — не что иное, как система подземных трубопроводов: узкий и низкий проход не позволял выпрямиться, передвигаться можно было только ползком. Здесь не было света, поэтому ползти вперед приходилось в полной темноте. Возможно, это канализация, но почему же тогда здесь отсутствуют влажность и прохлада, отсутствует зловоние, а пол и стены на ощупь такие, словно их отполировали? Скорее всего, это специально прорытый ход для каких-то маленьких существ. Быстрее бы выбраться отсюда и задать этому странному типу несколько вопросов. Что вообще здесь происходит? Какого черта он делает в… аду?! Не может быть, он умер и попал в ад? Последнее, что он помнил перед тем, как очутиться здесь, это то, как он сидел на лавочке под ветвями берез. Что же могло случиться? Сердечный приступ? Грабители подкрались сзади и ударили его по голове? Но он не мог умереть сейчас: там, в нормальной жизни, остались жена и дочь — те, кто любят его, и он любит их; ведь у них были планы… Как же он хотел вернуться к ним. Сейчас его каждодневные скучные будни виделись настоящим раем, но он не ценил эту жизнь. Может, то, что происходит теперь, — это наказание за неумение радоваться каждому дню, за жалость к себе и переживания за пустые, как он считал, прожитые годы… Ну что ж, ведь он всегда жаждал приключений — похоже, он их получил, правда, не в той форме, как хотелось бы.

ГЛАВА II

Лиана больше не могла этого терпеть. Она и так много лет служила Ему, а чем Он отплатил ей? Он предложил ее тело победителю, как будто она вещь. После триумфа Гильдина она уединилась в своих в покоях и рыдала, пока не выплакала все слезы. Если раньше Владыка не позволял вести себя с ней как со шлюхой, то теперь он сделал это! Как он мог! Разве она не выполняла его указания преданно и беспрекословно?! До прихода Гильдина она верила в Него — Кракатау был последней и единственной надеждой на освобождение, он обещал ей, он клялся ей! Он сказал, что вернет ее домой, если человек из плоти и крови сможет победить Его наместников. Но она помогла Гильдину не из-за этого, она все еще видела в нем что-то хорошее, всегда и во всем нужно видеть хоть что-то хорошее, иначе жизнь превращается в ад, а в аду она жила достаточно долго.

С чего все началось? Все началось еще на Земле, наверное, после того как она решила помочь ему. Сейчас Лиана не могла вспомнить, как его звали, так же как и не помнила своего имени — в этих землях память о собственном прошлом постепенно растворялась, как растворяется память о первых днях после рождения. Он был другом ее семьи, хорошим знакомым… наверное, это и все, что удалось выделить в скудных воспоминаниях о том, кем он ей приходился. Затем у него произошла трагедия — погиб восьмилетний сын. Его тело обнаружили на заброшенном заводе, который изобиловал сложной конструкцией подземных туннелей, железобетонных водоспусков, плавильных цехов и прочих памятников промышленной индустрии. Труп мальчика был истерзан каким-то животным. Тогда все было решено без должного расследования — ребенка загрызла стая бродячих собак. Но его отец не верил в это, он знал, он чувствовал — что-то другое убило малыша. Люди знали о монстре и переговаривались о нем шепотом, они называли его Детоубийцей. Весь город боялся заброшенного завода. То, что поселилось там, жило во мраке и ползало по бетонным руинам. Даже после того, что Лиана увидела в аду, она не могла без содрогания вспоминать о чудовище, что смотрело на нее из темноты; вероятно, она так никогда и не узнает, откуда оно пришло. Девушка знала о намерениях отца мальчика: он купил пистолет и пару обойм. Месть — единственное, что заставляло его жить. Бессонница преследовала его несколько дней, он готовился к встрече: скрупулезно изучал чертежи предприятия, пытаясь обнаружить логово монстра; чистил пистолет; натачивал ножи; оплакивал сына — его приготовления к охоте являлись очередным траурным ритуалом на фоне похорон ребенка. Лиана не могла отпустить его одного. Конечно, были уговоры, воспрепятствования:

«Ты не можешь идти один, — говорила она. — Расскажи людям».

«Они не поверят. Они не поймут, — отвечал он. — А кто знает, те боятся. Они всегда боялись».

Он не хотел брать ее с собой, но в итоге сдался. Сейчас больно вспоминать все, что произошло потом. Они пришли к руинам и проникли в странные узкие комнаты, что располагались в стенах, он заметил, что даже на чертежах не значились эти потайные ходы. Тварь была там, она поджидала их, она всегда знала, что они придут, а иначе не могло и быть — они всегда приходят, а монстр всегда знает. Чудище ползало посреди бетонной крошки и разрушенных стен, по прутьям арматуры и ржавым инструментам. К его скользкому телу, имевшему дюжину щупальцев, липли строительная пыль и частицы бесполезного хлама. Оно извивалось в мусоре подобно людским телам, что сливаются в бесконечной оргии. В середине бесформенной туши раскрылась плоть, так же, как раскрывается веко, и измазанная слизью женская голова вылезла из отверстия. Взгляд ее был закрыт, а густые волосы как будто приклеены густым клеем к щекам и голове. Лиана не смогла сдержать крик, а он достал пистолет и нацелился на проклятое лицо. Чудовище открыло глаза.

«О-о! — отталкивающий голос женщины был мерзок и тонул в ее бесчисленных глотках. — Ты отец того мальчика!»

«Заткнись, тварь! — закричал он. — Ты за все ответишь!»

«Мы так здорово позабавились с твоим сынишкой, — оно облизнуло губы. — Я готова и с тобой позабавиться».

Первый выстрел размозжил левую часть лица, но чудовище успело ткнуть кончиком одного из щупалец в его грудь. Он не обратил внимания на свою кровь, он продолжал стрелять в голову монстра, крича и рыдая одновременно. Выстрел за выстрелом следовал так же неотвратимо, как грязевые потоки несутся со склонов гор. Когда патроны закончились… он просто поменял обойму.

Исчадие осталось лежать мертвым среди обломков и тлена. Оно знало, что он придет, они всегда знают. Лиана не могла оправиться от шока, для нее весь мир перевернулся с ног на голову, ей удалось прийти в себя, только когда они выбрались из логова и подошли к машине.

«Что-то мне нехорошо, — тихо произнес он. — Пожалуй, прилягу. Ты сядешь за руль».

«Что?» — Лиана все еще плакала, ей было больно говорить, всхлипывая, она с трудом выталкивала слова.

Он открыл дверцу и лег на заднее сиденье. Борясь с монстром, он был настолько поглощен яростью, что не заметил, как существо нанесло ему единственный и смертельный удар, он потерял столько крови, что жизни в нем оставалось только на один вздох. Но он умирал, зная, что все кончилось и тварь больше ни у кого не сможет забрать ребенка. Теперь можно уходить туда, где колышутся дивные поля чудесных цветов, а океаны омывают берега первозданной красоты. Вот и его сын бежит к нему, он держит в руках какие-то диковинные фрукты:

— Папа! Папа! Ты пришел! — здесь его сын счастлив, и это самое главное. — Мне сказали, что ты придешь еще не скоро!

— Разве я мог оставить тебя? — воздух с райских полей растрепал его волосы.

— Пойдем, нас ждут, — малыш взял его за руку и повел в благоухающий сад цветов и прекрасных деревьев. Теперь они были вместе.

Лиана поняла, что он умер. Ее ладони тряслись от ужаса, она решила достать из своей куртки телефон, но он выскочил из рук. Когда она попыталась поднять его, очертания мира вокруг смылись, точно всемогущий художник плеснул растворителем на холст, что отображал городской пейзаж, и она переродилась в зале Владыки.

Он сказал, что даже несмотря на ее страх, она все равно смелая девушка, что он давно искал себе помощницу вроде нее, которая могла бы выполнять мелкие поручения. Она требовала вернуть ее обратно. Какое он имел право распоряжаться ее судьбой?! Но Кракатау был непреклонен в своем намерении, он сказал, что отпустит ее только тогда, когда человек из плоти и крови сможет сразиться с четырьмя наместниками и убьет их. Но Владыка не выполнил своего обещания. Он обманул ее! И скорее всего, теперь ее ожидает участь грешника — какая-нибудь филигранная пытка. Ну уж нет! Она не намерена сдаваться! Теперь она обязана помешать планам Кракатау. Его цель — разрушить город Жизни, необходимо предупредить их, необходимо немедленно отправляться в путь.

ГЛАВА III

Повелитель не только заставил девушку служить себе, но и наделил ее удивительными способностями: при помощи акробатических трюков преодолевать любые преграды и препятствия, даже самый опытный паркурщик мог бы позавидовать ее таланту. Для нее не составило особого труда покинуть храм Кракатау. Словно искусный шпион, она проползла над головами уродливых стражников, проникла в нишу, что была вмурована в потолок, и выбралась через систему потайных ходов на один из балконов восточного крыла здания — за все годы, проведенные здесь, Лиана хорошо изучила все пути к бегству. Эта сторона собора охранялась не так тщательно, как остальные, ведь за этой стеной раскинулась страна Регалии, откуда можно выйти живым, только если у тебя есть кинжал Альянса демонов. Но девушка не собиралась покидать храм через земли Регалии. Оставаясь незамеченной, она перебралась к южному крылу и остановилась на плечах скульптуры, изображавшей одного из погибших инквизиторов. От стен резиденции до березовой рощи расстояние составляло не более восьми метров; если сделать резкий рывок и провести в воздухе два-три сальто, то можно допрыгнуть до леса и скрыться в его густых ветвях. Но пока стоит повременить с прыжком — несколько стражников вышли на обход и сейчас как раз проходят мимо нее, и они вряд ли догадаются, что Лиана притаилась всего в нескольких метрах над их головами — ночь и опыт делают ее невидимой. Стражники поравнялись с ней и, ничего не заметив, двинулись дальше. Теперь можно. Девушка бесшумно перескочила с плеч инквизитора на ветку дерева, отточенные приемы и ловкие движения помогли ей спуститься на землю, не создавая вокруг себя предательского шума.

Теперь она перешла на бег. Лиана не боялась провести ночь в лесу, ведь она отлично видела в темноте, могла бежать без остановки более суток и не нуждалась в привычной для обычных людей пище, ее недельный рацион могли заменить горсть лесных ягод и глоток дождевой воды. А кроме того, в этом лесу нечего было бояться, все чудовища и монстры были вовлечены в адскую вакханалию, что творилась в десятках километров отсюда. Ну а пока она будет продвигаться вперед и приблизительно через два дня и две ночи выйдет к городу Жизни — обители тех, кто сбежал от вечных пыток и основал райскую колонию в долине, где царит вечное лето. Ведь даже в аду существует маленький оазис, добравшись до которого, можно скрыться от страданий.

Интересно: как они примут ее? Они знают, что Лиана служит, вернее служила, Кракатау. Поверят ли они ей? Но об этом она узнает позже. А пока есть время для размышлений. Она и Гильдин были из одного мира, Лиана хотела поведать ему об этом, она хотела рассказать, что ей было так же тяжело, как и ему. Понимание того, что тебя похищают из родного дома и заставляют служить страшным существам, разрушает твой внутренний мир. Но когда Гильдин согласился на предложение повелителя, сомнений быть не могло — этот человек и вправду в чем-то схож с Владыкой, его избрали неслучайно. Что ж, каждый сам делает свой выбор, так было раньше и будет всегда. Она оставила мысли о Викторе и снова попыталась вспомнить имя того человека, с которым, будучи еще жителем Земли, она отправилась в логово монстра. Создавалось ощущение, что кто-то упрямо пытается стереть этого человека из ее памяти. Но почему? Кто он был? Вроде бы он был другом ее семьи, но что-то подсказывало, что для нее он значил очень многое. Закрадывалось смутное подозрение, что его смерть произвела на Лиану настолько сильный шок, что она не только потеряла часть памяти, а, под воздействием чудовищных эмоций, открыла в своем разуме запретные каналы, которые перенесли ее в другое измерение. Владыка утверждал, что это он притянул ее, но ведь вполне допустима мысль, что он врал ей и в этом! Что если сильный стресс заставил ее сознание отворить потаенные двери, а Кракатау, удивленный ее способностями, солгал, что сам призвал ее? Затем повелитель решил, что из Лианы выйдет неплохой помощник, и придумал для нее сказку об освобождении. Но если это так, то значит, к ее появлению в аду никакие боги и никакой повелитель ада вообще не имеют отношения! Боже! Почему она осмыслила это только сейчас? Ключ к двери, за которой сокрыты ответы, находится у нее в голове, ей надо только вспомнить, кто был тот человек из нормальной жизни. И тогда все встанет на свои места и мир больше не будет переворачиваться с ног на голову.

Сначала она бежала по узким тропам, которые вытоптали здесь мелкие звери, но эти пути постоянно петляли и порой вели в обратном направлении. В итоге она решила отказаться от неудобных дорог, ведь лучше не спеша пробираться через кустарники и ветви, чем бежать по извилистым тропинкам, чья главная цель — запутать хищника. В этом лесу была жизнь: небольшие зверьки вроде белок, лис, полевых мышей, скорее всего здесь даже водятся волки и медведи. Она чувствовала, что обитатели леса, залегшие в уютных норках, наблюдают за ней, но этих животных можно не опасаться. Даже если ей на пути попадется какой-нибудь хищник, она скроется от него с такой же легкостью, как сбежала из храма.

Прохладная ночь, озаренная светом луны, покровительствовала Лиане недолго. Спустя короткое время она уловила, что к любопытным взглядам лесных зверьков добавилась еще одна пара глаз. Кто-то или что-то следило за ней. Кто бы это ни был, но на протяжении всего пути он старался не выдать себя, это существо двигалось неподалеку от девушки, параллельным курсом. Если бы она оставалась простым человеком, то вряд ли бы смогла ощутить тихое дыхание преследователя. Ее сверхъестественный слух позволял предположить, что это создание передвигается не только по земле, но и порой забирается на деревья и продолжает свой путь, перепрыгивая с ветки на ветку. Мысль о погоне, которую мог организовать Кракатау, Лиана отбросила: если это стражники, то они бы не стали следить за ней, а напали бы сразу; если это шпион повелителя, то он вряд ли бы выдал себя даже почти неуловимыми шорохами — некоторые прислужники Владыки способны превращаться в ветер. Тогда кто это? И какова его цель? На некоторое время она перестала чувствовать незримого сопровождающего и уже решила, что он оставил ее. Но неожиданно мрачная тень, загородив лик луны, пролетела над ее головой, как будто стая дерзких ласточек беззвучно пронеслась в ночном небе. Рядом с собой она услышала хруст веток. Что-то вцепилось в верхушку дерева, и теперь темный силуэт смотрел на нее сверху. Она замерла и присмотрелась к своему преследователю: даже несмотря на способность видеть во тьме, Лиана различала лишь расплывчатую фигуру. Но глаза этого создания! Черные, как душа демона, кошачьи зрачки, которые видят лишь цель, и больше ничего вокруг! Сомнений быть не могло: это Охотник — существо, чей образ, по настоянию Владыки, Лиана открыла Гильдину во сне.

Никто не знал, откуда взялась эта тварь. Охотник настигал своих жертв как в аду, так и в иных мирах. Некоторые слуги Кракатау поговаривали, что эта сущность бесконечно путешествует во всех измерениях и охотится на всевозможные виды и расы, которые там обитают. О происхождении этого чудовища ходили фантастические слухи. Одни утверждали, что он — замысел богов Белой вселенной и призван наводить ужас на те миры, которые, по мнению огненных змей, должны держаться в вечном страхе. В эту легенду Лиана никогда не верила. Как существо, которое выбирает для себя одиночную жертву, способно держать в страхе целые миры? Другие говорили, что Охотник — это внебрачный бесполый ребенок двух божеств, что живут в созвездии Саматан, из-за своего неблагородного происхождения он был проклят и вынужден вечно скитаться в иных пространствах и приносить с собой ужас. Она ничего не знала о тех, кто населял это далекое созвездие, а следовательно, не могла делать выводов из этой теории. Правда, был еще один слух, эту историю рассказал Лиане старый хранитель книг, что покоились в личной библиотеке Кракатау. Если верить старику, то когда-то ему в руки попал древний свиток, где говорилось о некоем Дарии, колдуне из мира Плача — страны, откуда приходят дожди и слезы. Изначально Дарий был одним из жрецов культа Оды — запретного в других измерениях учения, предназначенного для того, чтобы насылать на целые народы болезни и эпохальные бедствия. Но однажды Дарий полюбил, он встретил женщину и разделил с ней ложе, тем самым нарушив закон Оды о целомудрии — жрец не мог совершать обряды, если хотя бы раз в жизни вкусил плоды страсти. Когда жрецы собрали совет и вознамерились решить дальнейшую судьбу Дария, он заявил, что отрекается от культа и желает вести жизнь простого смертного.

— Как ты смеешь! — глава могучего культа Тагал пылал злобой. — Ты хочешь предать наш святой орден и стать простым человеком!

— Вы не поймете меня, — ответил Дарий. — Наше полубожественное начало направленно идет по руслу Хаоса. В чем смысл такой жизни, если мы не можем созидать?

— Глупец! — засмеялся жрец Наарад. — Это твоя пассия навеяла на тебя дурные мысли? Что же ты подразумеваешь под «созиданием»? Делать детей с крестьянской дурнушкой?

— Я говорю о возведении дворцов, о сборе урожая, об искусстве, в конце концов! — упорствовал Дарий. — Кто-нибудь из вас хоть раз в жизни возделывал землю или встретил рассвет на берегу моря? Вы стремитесь только к тому, чтобы сеять бедствия и смерть, но это не есть жизнь, это просто дрянное существование! Вы отреклись от всего, понимаете? Вообще от всего, только ради сомнительной власти.

Совет жрецов разразился возмущенными голосами, на колдуна-отступника обрушились обвинения в предательстве и угрозы расправы.

— Ты сам был одним из нас!

— Предатель!!!

— Казнить его!

— Ты попрал святые законы!

— Тихо!!! — самый старый хранитель ордена мудрец Кальдер поднялся со своего места и жестом приказал совету успокоиться. — Дарий, — обратился он к отступнику, — разве тебе нужно объяснять, что в мире необходимо поддерживать баланс: если на планете плодится слишком много живых созданьиц, то им становится тесно и они начинают истреблять друг друга, порождая тем самым зло и насилие. Когда мы насылаем на них болезни, то очищаем их землю от избытка тел и потребность в войнах исчезает, а следовательно, исчезает и почва, на которой взращиваются ненависть и стремление к кровопролитию. Благодаря нам во многих мирах прекратились войны, и эти миры существуют и поныне, здравствуя и процветая. Если бы не наш орден, то многие нации давно бы погибли. Стихии, которые мы насылаем, уносят жизни тысяч для того, чтобы жили миллионы. Поэтому, как ты выразился, «наше стремление сеять бедствие и смерть» — это на самом деле стремление возрождать гармонию и жизнь, ведь созидание многогранно, а мы только одна из этих граней.

— Я знаю, но я не могу, — Дарий сорвал с себя медальон жреца и бросил к ногам Кальдера. — Пусть те, кто навевает смерть на народы, и дальше считают это благородным делом, только пускай делают это без меня!

— Ты не выйдешь живым!

— Глупец!

— Казнить!

— Казнить!

— Отрубить ему голову!

— Предатель ордена, хуже любого врага!

— Я решаю его судьбу! — вмешался глава культа Тагал. — Уймите гнев! На рассвете он будет казнен!

— Нет!!! — когда вновь заговорил Кальдер, выкрики жрецов мгновенно стихли. — Тагал, ты же знаешь закон: я как самый старый хранитель ордена и знаний имею право решить его судьбу независимо от твоего приговора.

— Да, отче, знаю, — Тагал не мог оспаривать власть древнего мудреца, это было равносильно поступку Дария. — Но что же ты предлагаешь? Ведь только смертью он может искупить свое предательство.

Виктор остановился перед входом. Если это ад другого измерения, то каково же пристанище для грешников в его родном мире? Неужели там тоже могут обитать подобные твари? Ну и мерзость! Смотреть на эти уродства — уже наказание, даже глаза отказываются воспринимать эту абстракцию ужаса. Кровь стыла в жилах, тошнота готова была вот-вот совокупиться с его страхом и произвести на свет рвотного потомка.

Лиана схватила его за руку и провела через открытые врата:

— Не бойся, они знают, что Владыка призвал тебя. Они не причинят вреда.

Теперь он перешагнул порог. За спиной осталась область сплавленных вместе сна и реальности. Если раньше он во что-то не верил, то теперь все его сомнения были разорваны в пух и прах. Нет бога! Нет дьявола! Есть только Истина, непостижимая правда, которую не в состоянии постичь человеческий разум. Гильдин понимал, что впереди ждет нечто такое, что заставит его заново переосмыслить не только представление о мире, но и видение самого себя в этом мире. Сейчас он прикоснется к тем границам, которые существовали всегда. Главное — чтобы его сознание выдержало, а психика не надломилась от увиденного или услышанного. «Мы должны быть сильны перед натиском нового понимания вещей и тверды в нашей вере, если эта вера поистине наша», — сказал некий философ.

Он шел за Лианой, изучая старые, как время, стены. Коридор менялся залом, туннель плавно перетекал в сводчатую комнату, испещренную полукруглыми нишами, как пчелиный улей, а холодные стены спокойно провожали путников сырым бездушным взглядом камня. Свет был настолько тусклым, что Виктору приходилось идти с выставленной рукой, он почти доставал до плеча девушки. Все освещение здесь производили крупные насекомые: мотыльки, многоножки, наездники, шершни. Они были немного больше своих сородичей, которых он привык видеть на Земле, и у каждого из них брюшко светилось желтоватым светом, сродни потухающей лампочке. Несколько шершней сели ему на руку, в приступе отвращения он стряхнул их на пол. Голые стены, выложенные из грубо отесанного камня, никак не отреагировали на его неприязнь, они все так же молча и безлико наблюдали за ним и его провожатой, в свое время они видели достаточно много. Столько смертей и страданий. Столько эмоций было впитано ими. Столько крови просочилось в их сырую кладку. Нет. Хватит. Теперь стены будут равнодушны ко всему, что происходит у них перед глазами, они станут безмолвными, глухими и спокойными. Нельзя вечно проявлять сочувствие к живым, а иначе фундамент не выдержит, опоры рухнут, и тогда собор превратится в прах. Нельзя переживать за живых. Разве они переживают за камень? Разве они понимают, что даже кусочек неприметной гальки может страдать, когда они наступают на него, когда они закапывают его заживо? Если им плевать на камень, то и камню плевать на них.

Просторное помещение предстало в форме трехгранной комнаты, хотя в подлинности это был лишь угол грандиозного по размерам зала. Когда они вошли в обитель Владыки, Лиана покорно отошла за спину Гильдина и остановилась у стены.

Каменный свод вздымался ввысь, все его противоположные углы соединялись меж собой хитрыми конструкциями: балками, которые образовывали сложные геометрические формы; канатами, чьи переплетения рождали узоры; цепями, скрепленными грузными замками и скобами. Прямо в воздухе, среди всей системы перекрытий, висели яркие точки, напоминающие звезды, каскад искр, производимый ими, творил бледный свет, который уныло освещал резиденцию Владыки.

Перед встречей с повелителем ада Гильдин полагал, что эта сущность собственноличным обличьем не уступает стражникам у входа. Вероятно, Владыка — это извращенное чудовище, от одного вида которого перехватывает дыхание. Интересно, что эта тварь сделала такого при жизни в своем мире, если огненные боги провозгласили его повелителем своего ада? Приглушенный свет звезд сплавился с тенями и похоронил в своих лучах странное существо. Гильдин никак не мог разглядеть широкое создание, которое покоилось в дальнем углу зала. Но чтобы увидеть его, необходимо подойти ближе. Виктор осторожно приближался к нему, шаг за шагом расплывчатые очертания Владыки приобретали ясную форму. Издали он казался похожим на колющую часть немалого трезубца, обращенную острием вверх. Но этот трезубец был живым, все его части слегка подрагивали. Он приблизился еще ближе и услышал тихий томный стон, который исходил от повелителя. Теперь Виктор стоял в трех метрах от него и мог ясно разглядеть, что это такое. То, что он принял за трезубец, на самом деле было не живым существом, а воплощением оригинальной фантазии, ожившим и извращенным сном.

ГЛАВА III

Внешне Владыка ничем не отличался от человека: мужчина лет сорока с тяжелым пронзительным взглядом. Сократовский лоб, прямой нос, немного пухлые губы и седые виски. Гильдину он представился ожившим портретом из школьного учебника. Владыка напомнил ему римского консула. Скромная одежда повелителя, состоящая из черного балахона и брюк, а также темных ботинок, говорила о том, что он не привык к роскоши. Человек восседал на скромном троне, вырезанном из дерева. Трещины и несложные рисунки, что покрывали лакированную поверхность, свидетельствовали о древнем происхождении кресла монарха. По правую и левую руку от него на задних лапах сидели львы, их тихие стоны были подобны церковному песнопению, они мурлыкали болезненные гимны мучительным хрипловатым рыком. Но возможно, это были пумы или пантеры — определить, к какому виду кошачьих относятся эти животные, казалось невозможным, так как кожа с них была содрана. Свои кошачьи морды они обратили к хозяину, но каждая из них одним глазом смотрела на Гильдина. Скрещенные взоры, затуманенные болью, произвели на подполковника шокирующее впечатление. Кровь и мелкие кусочки мяса капали на пол, символизируя освобождение ретивой сути хищника от оков кожи, зачем она им? Зачем загонять буйство души в плоть, когда можно выйти за рамки и высвободить жар горячей крови? Пускай это тепло согреет их хозяина, того, кто показал им Правду, того, кто честен и ласков с ними.

— Тебя удивляет это? — голос монарха являлся низким и спокойным. Но это был не просто голос, не в том понимании, в каком Гильдин привык воспринимать речь. И звуки, и взгляд, производимые Владыкой, плели вокруг него ореол ужаса. Он был не только повелителем ада, а неким абстрактным знанием, которое изучило все дикости и страхи Вселенной. Находиться рядом с философом страданий и разговаривать с ним было все равно, что ощутить мгновение до того, как тебе будет нанесен смертельный удар. Гильдин чувствовал себя приговоренным смертником, над которым палач вознес топор, и теперь этот миг между лезвием и шеей застыл в его сердце.

— Да, — невыносимость восприятия заставила его отступить на один шаг назад.

— У меня есть мастер, который может содрать шкуру с любого существа, — повелитель провел пальцем по окровавленному клыку животного и вновь перевел взгляд на Виктора. — Меня зовут Кракатау.

Кракатау, как название вулкана. Нет, он не был человеком, в этих глазах заключена чуждая философия, некая насекомоподобная религия. Человеческое существо никогда не сможет уложить в сознании тех принципов и аргументов, которыми руководствуется Владыка.

— Я…

— Я знаю, кто ты, — оборвал Кракатау. — Я хочу предложить тебе стать богом. Ты подходишь нам, у тебя есть потаенная страсть к разрушению. Если ты откажешься, я верну тебя обратно и ты все забудешь.

— А если нет? — он уловил мерзкий запах гнилого мяса, что источали львиные тела. Лиана предупреждала его, что лучше отказаться от адского предложения, но ведь он пока и не согласился! Что страшного, если он прямо спросит?

Монарх поднялся со своего трона и положил ладонь на скальпированный череп кошки.

— Это ад, земли, наполненные страданиями и муками. Но даже здесь остался маленький островок жизни, где обитают те, кто сумел противостоять пыточным изыскам. Я могу в любой момент уничтожить их, но мне бы хотелось посмотреть, как это сделает другое существо, например ты.

— Значит вы хотите, чтобы я выполнил вашу прихоть? — рискнул спросить Гильдин.

— Порой, казалось бы, нелепое желание сильных мира сего таит один из кусочков мозаики, собрав которые можно получить целостную картину великого плана, — взгляд Кракатау ударил в него невидимым молотом.

Виктор отступил еще на шаг.

— Вы сказали, что можете сделать меня Богом, — его рука невольно расстегнула молнию на шее. Духота и сладковатый запах мяса забивали ноздри тягучим ароматом неприязни.

— Да. Ты даже не представляешь, что это такое. Если ты выполнишь миссию, то вернешься в свой мир и будешь обладать такими способностями, от которых кровь застывает в жилах, а твой враг мучается в вечной агонии, — Владыка взял в ладонь нижнюю челюсть хищника, словно чашу, и приподнял его голову так, чтобы смотреть в глаза животному. — Потрясающий взгляд, произведение искусства из боли.

— И в чем же заключается сила бога? Наслаждаться страданием?

Кракатау улыбнулся.

— Все зависит от того, к кому попадет эта сила. Но я знаю, о чем ты думаешь. Ты говоришь самому себе, что ты воин, а не изувер, и что тебе не подходит все это, — Владыка окинул весь зал тяжелым взглядом.

Виктор уловил, как неимоверная тяжесть спадает с его души. Скоро все закончится и он вернется обратно. Лиана была права, нужно отказаться от предложения, повелитель ада — безыскусное воплощение изощренного ума, не более того.

— Ты чувствуешь запах? — Кракатау подошел к Виктору на расстояние вытянутой руки. — Нет, не запах крови, а другой, он исходит от твоего кишечника, — это смрад плоти. Твое сознание заключено в кусок мяса с костями и жилами. Твое тело производит выделения: кал, мочу, пот, сперму. В тебе живут потребности в совокуплении, еде, развлечении и другие желания. Я бы не призвал тебя, если бы в тебе не скрывалось еще кое-что — сила, подобная моей, но ты боишься признаться в этом себе. Если ты станешь богом, то сможешь диктовать миру свои условия, если захочешь, то ты сможешь освободиться от плоти и стать Абсолютом или пребывать в человеческом теле — это как тебе будет угодно.

— Нет, как я могу быть похожим на… — Гильдин осекся: наверное, не стоит выходить за рамки, когда разговариваешь с настоящим дьяволом.

— Нет-нет, продолжай. Я готов вступить в полемику, и можешь не беспокоиться, я заранее прощаю тебя за бестактность. Ты имел в виду, что я есть чудовище? Ведь так?

— Да. Я понимаю, что вы хотите, чтобы я не только вырезал неугодных, а еще и заставил их страдать.

— Понимаешь?! Ты пока ничего не понимаешь, ибо мой фанатизм вечен, а твое понимание жизни мимолетно. Я же предлагаю тебе расширить границы ума и взглянуть на Вселенную по-другому, через око бога. Поверь мне, мы похожи с тобой, иначе этот разговор бы не состоялся. Загляни внутрь себя: ты всегда жаждал участия в войне, тебе ведь необходимо видеть муки, причинять боль. В твоем мире ты не можешь этого сделать, если только не выйдешь с ножом на ночные улицы, но это не твой уровень. А здесь я дам тебе полную свободу действий: ни наказания, ни раскаяния, а только власть и мое святое благословение. Если ты не хочешь обрести самого себя, то пожалуйста — возвращайся домой и живи жизнью куска мяса: потребляй пищу, извергай выделения и оставайся в неведении об устройстве мира, потому что все ваши теории о космосе и жизни — это колоссальное заблуждение.

Да, все, что говорит Владыка, чудовищно, но ведь он прав, Гильдин всегда хотел этого. Сейчас можно вернуться обратно, и тогда его мечты останутся только мечтами, а здесь ему дается шанс воплотить в жизнь все то, к чему он стремился. Правда, возникал еще один вопрос.

— Если я не справлюсь, то попаду на место этих кошек?

— Ты справишься, я не сомневаюсь. И я готов прямо сейчас убедить тебя в этом. Так каков твой ответ?

Боже! Это чистой воды безумие. В одночасье превратиться в орудие ада, стать проводником воли преисподней. Недаром говорят, что нужно опасаться своих желаний, но если он уйдет и не попробует вкус диктатуры… Довольно! Хватит противоречий, он хотел этого, а значит:

— Да. Я согласен, — слова Виктора прокатились по зловещему залу громким эхом, открыв новый этап в истории ада.

— Превосходно, — Кракатау вернулся к трону.

Только сейчас, после произнесенных слов, Гильдин заметил, что помимо его самого, Владыки и Лианы в зале находится еще кто-то. Краем глаза он увидел четыре расплывчатых тени, что стояли за троном Кракатау. Эти мрачные фигуры попадали в поле зрения только под определенным углом. Некоторые люди способны видеть их в ночных кошмарах, они приходят в виде тленных и неосязаемых образов, чтобы вырвать из сновидений монстров, что порой рождает человеческая фантазия. Когда тени приблизились к трону, Виктор почувствовал угрозу, исходившую от них.

— Я решил возложить на тебя великую миссию. Я верю в тебя, — каждое слово Владыки звучало громче предыдущего. — Это мои помощники, четыре силы, которые помогают мне изобретать пытки и сеять хаос, — голос Кракатау проник в мозг Виктора, накинув на него сеть ужаса. — Боль, Фантазия, Догматизм и Святость.

ГЛАВА IV

Теперь они вышли на свет и остановились по левую руку от Владыки. Четыре инквизитора. Казалось, что они сошли с древней гравюры. Раньше Гильдину приходилось видеть изображения церковных судей в старых книгах: кардинальские мантии, старинный головной убор — биретта — и умиротворение в священных глазах.

— В некотором роде тебе придется заменить их, — повелитель вальяжно расположился на троне. — Правда, я думаю, что они не совсем этому рады. Ты же не думал, что все будет так просто? Докажи, что ты достоин стать моей правой рукой, — убей их.

— Что? — Гильдин не ожидал такого поворота. Как можно убить тех, кто стоит на одной ступени с демонами? Неужели Владыка обманул его и все, что происходит сейчас, — одно из развлечений дьявола?

Между тем инквизиторы отошли от трона, затем встали в круг и повернулись спинами друг к другу, после чего каждый из них синхронно сделал два шага вперед. Таким образом слуги повелителя расположились в форме креста: Фантазия смотрела на север, Боль на юг, Святость на восток, Догматизм на запад.

Гильдин не привык паниковать, он знал: главное — сосредоточиться и не позволить самому себе сделать опрометчивый шаг. Сперва необходимо попытаться найти хоть какое-нибудь оружие. Он огляделся по сторонам: сырые стены, каменный пол, система балок под сводом. Проклятье!!! Ничего, что могло бы пригодиться в бою.

— Раб! — крикнул повелитель, обращаясь в сторону Лианы. Девушка стояла возле аркообразного проема, откуда после приказа Владыки вышел худой человек. Его голое тело изобиловало шрамами и свежими ранами от когтей, бритая голова и скрещенные руки на груди будили в памяти смертельный символ — череп с костями. Из одежды раб носил только набедренную повязку. На шее мученика висел моток тонкой лески.

Гильдин отступил от инквизиторов на несколько метров. Можно попытаться уйти отсюда тем же путем, каким он пришел, но это не выход! Путь к отступлению перекрыт стражниками, да и бежать некуда, это другой мир, населенный ужасами. Его инстинкт самосохранения искал выход из страшной ситуации и пульсировал, словно сердце человека, падающего с высоты. Внимательно рассматривая стены, он все еще не упускал возможности обнаружить хотя бы кусок камня: даже если они и убьют его, то по крайней мере он успеет проломить череп одному из инквизиторов. Нельзя уйти на тот свет, не оставив о себе скромной памяти.

Покорный раб подошел к одному из четырех судей и, не поднимая головы, вытащил из-за пояса небольшой нож. Затем он зашел инквизитору за спину и вонзил холодное лезвие в поясницу Фантазии. Лицо борца с ересью осталось неподвижным, и только кровь, хлынувшая из его рта, свидетельствовала о разрезанном позвоночнике. Раб усердно орудовал ножом, как натасканный мясник: вскрыл плоть, проделал дырки по обе стороны осевого скелета и аккуратно просунул кусок лески вовнутрь. Он обвязал поясничные позвонки и, дернув за проволоку, убедился, что она прикреплена достаточно прочно. Другой конец этой же лески он протянул к противоположному инквизитору и начал вспарывать поясницу Боли.

На одной из стен висело знамя, странная хоругвь красного цвета с вышитым узором пытки: несколько мерзких карликов прижигали раскаленными прутьями лицо жирного существа, имевшего форму груши. Увесистое полотно крепилось на толстом канате. Гильдин проиграл в голове все варианты применения этого куска ткани: возможно, это знамя и спасет ему жизнь, но этого недостаточно. Виктор вспомнил о Лиане и обернулся в ее сторону, но девушка исчезла, а ведь ее помощь была необходима, словно воздух. Последняя надежда Виктора развеялась, как прах усопшего, а время до атаки сокращалось катастрофически быстро.

Его дело было сделано: при помощи лески раб соединил поясничные позвонки Фантазии с позвонками Боли, так же как и Святость с Догматизмом. Перекрестье лески он скрепил прочной ниткой, и теперь четыре инквизитора стали одним целым — смертоносным крестом ада. Где-то за стенами собора послышался громкий и ритмичный ритуальный барабанный бой, запах кошачьего мяса еще сильнее ударил в легкие: начало пути должно ознаменоваться поединком или закончиться разрубленной плотью. Инквизиторы начали двигаться по часовой стрелке, хоровод знатоков пыток приобретал динамичное движение, и, наконец, четыре наместника создали своими телами круговой вихрь, что-то наподобие грандиозного вентилятора. Их неподвижные лица замелькали с такой прыткостью, что в какие-то секунды они слились в одну полосу бесконечных масок. Первой жертвой инквизиторов стал раб, соединивший их. При соприкосновении с адским круговоротом его тело разорвалось на куски: кости и мясо разметало по всему залу, ошметок желудка ударился о грудь Гильдина и упал на пол бесполезным органом.

Что здесь можно сделать? Через несколько секунд смертоносный вентилятор доберется до него. Последний шанс — это знамя. Гильдин подбежал к полотну и остановился: до каната было около трех метров. Ну, и что теперь?

— Гильдин! — Лиана стояла в нескольких шагах от него. Плотное движение воздуха нарастало с каждым мгновением — инквизиторский вихрь приближался так же неумолимо, как цунами несется к райским берегам. — Лови! — она бросила в его сторону какой-то предмет. Упав на каменный пол у ног Виктора, металлическое лезвие лязгнуло резким звуком, он тут же подобрал оружие, похожее на саблю с прямым и длинным клинком — палаш. Слава богу!

Монолитные блоки, из которых была выложена стена, имели много выступов. Сомнений быть не может, только не сейчас! Отбросив страх, Виктор поставил ногу на выступ: держит хорошо, значит углы выдержат его вес. Рукой он ухватился за каменный край, затем подтянул все тело. Наместники Владыки были уже совсем близко. Стоит поторопиться. Рывок — и он уперся рукояткой палаша в очередной выступ, с оружием неудобно, но без него — верная гибель. Справа расположено знамя, по толщине как ковер, а следовательно, оно достаточно крепкое и тяжелое. Если его план сорвется, то он упадет прямо в эпицентр круговорота, пересекающиеся лески размолотят его, как винт корабля маленькую рыбешку. Еще рывок, от перенапряжения руки ослабли, но сейчас не время сдаваться. Он подтянулся вверх, и канат, поддерживающий штандарт, оказался на уровне его торса. Виктор глянул вниз: если бы он задержался хотя бы на миг… Безжалостный ураган подошел вплотную к стенке и упрямо кромсал камень: щебень летел во все стороны с неимоверной скоростью, несколько кусков просвистели возле Гильдина, словно пули. Сверху изобретение инквизиторов напоминало медленно вращающийся кельтский крест, гул вертолетных лопастей заполнил весь зал — похоже, скорость четырех смертей возрастает.

Долго он не продержится, в этом Виктор был уверен, кладка внизу крошилась, и стена готова была вот-вот рухнуть. Он ударил лезвием палаша по канату что было сил, а в данной ситуации, учитывая неудобное местоположение, сил было немного. Но канат поддался: половина плетеных веревок разошлись вверх и вниз, знамя потянулось к полу. Еще удар — хоругвь повисла на тонкой нити, он нанес еще — через несколько секунд она оборвется сама. Но теперь опоры стали уходить из-под ног, Гильдин не стал мешкать. Он отбросил палаш как можно дальше от инквизиторов: если он выживет, то это оружие будет с ним всегда, и перебрался влево по соседним выступам, затем немного слез вниз. До пола осталось около метра и примерно столько же до прикосновения с наместниками. Виктор спрыгнул и, подобрав с земли палаш, помчался прочь от адских преследователей.

Первым упало знамя, оно не накрыло инквизиторов полностью, но когда его засосало в вентилятор преисподней, обороты убавились настолько резко, что Боль и Догматизм не удержались на ногах: они неслись на коленях, сдирая кожу вперемешку с одеждой в кровавые лоскуты. Когда они попытались подняться на ноги, не выдержала стена — она рухнула на головы наместников, похоронив их под многотонным слоем камня.

Гул барабанов плавно стих.

Гильдин вышел из облака пепла и тлена, как образ из ночного кошмара, у которого нет имени. Злоба и ненависть исказили лицо подполковника до неузнаваемости.

— Четыре готовы! Ты, — Виктор указал острием палаша на Владыку, — следующий! — в порыве ярости он подскочил к повелителю и, размахнувшись, ударил наточенным лезвием ему в горло. Но оружие как будто наткнулось не на живую плоть, а на железный столб, от удара палаш вылетел из рук, не оставив на теле Кракатау и царапины.

— Ты не можешь этого сделать. Я не могу умереть, моя жизнь в руках богов, — слова излучали такую же истину, как бессмертные доктрины, высеченные на гранитной плите. — Но я прощаю тебя; тот, кто убил моих наместников, достоин занять их место. Завтра ты получишь армию и войну.

— Чего ты хочешь? — он решил, что обречен. Но разве жажда стать богом может утонуть в реках крови?

— Разрушь город глупцов и возвращайся в свой мир. Если хочешь, можешь разрушить и его. А пока отдохни в верхних покоях, — Владыка обратил свой взор к Лиане, а затем к Гильдину. — Возьми ее на ночь, насладись ее телом, если тебе угодно.

— Она спасла мне жизнь. А шлюх полно и на Земле.

Очередной раб подошел к Виктору и учтивым жестом пригласил его пройти за ним.

— Да, и последнее, — большим пальцем Кракатау надавил на глаз оскверненной кошке, — если ты боишься замарать себя грехами… я выпишу тебе индульгенцию. — Замешательство подполковника вызвало в повелителе глубинный смех — наверное, все грешники слышат его, прежде чем опуститься в расплавленный металл.

— Ты, наверное, ничего не понимаешь, что здесь происходит? — прорычал первый волк. — Позволь, я объясню тебе. Много лет назад, когда первый человек потревожил цветок, своим поступком он призвал нас. Мы — хранители цветка. Этот папоротник служит проводником между вашим и нашим миром, и если он попадает в руки человека, то наделяет его невиданными возможностями, но тогда врата между мирами остаются открытыми, а этого допускать нельзя. Поэтому мы убьем любого, кто посмеет утащить нашу святыню, а так как папоротник цветет только в этом месте, мы поселили здесь, в дереве, нашего стража, он все видит, как ты заметил.

— Простите, я не знал, — взмолился мошенник. — Давайте я просто уйду.

— Нет! — отозвался второй волк. — Отпустить мы тебя тоже не можем, ты пойдешь с нами в нашу страну, где наша королева решит, что делать с тобой.

— Погодите…

Но люди-волки не стали его слушать. Тот, кто стоял перед Максимом, подошел к нему вплотную и ударил кулаком по лицу.

Мошенник очнулся от того, что неприятный голос прокричал ему на ухо:

— Быстрее передвигай ногами!

Помимо шума он почувствовал запах сырого мяса, который исходил из кричащей пасти.

Максим увидел, что идет между двумя лошадьми, его руки были связаны, веревка от одного запястья тянулась к седлу всадника справа, другая — к всаднику слева. Его конвоем были те два волка, которых он повстречал в лесу. Было светло, но солнце не сияло на небосклоне, хотя по небу с огромной скоростью пролетали светлые тучи, тени не отражались от камней. Похоже, что здесь раннее утро и поздние сумерки превратились в одно целое, не было ни лесов, ни городов; только пустынная степь, застланная, словно шлаком, средними камнями. Мошенник решил, что жить ему осталось недолго, и скорее всего его ведут на казнь, а так как терять больше нечего…

— Чертовы шавки, отпустите меня! Псы блохастые! У вас что, родители согрешили с дворнягами?!

— Ха-ха, — жутко рассмеялся один из стражей и обратился к своему соплеменнику. — Ты слышишь? Он назвал нас шавками, похоже, чувство юмора у него есть.

— Да уж, посмотрим, что решит с ним делать королева. И кстати, юноша, — тот склонился к Максиму. — Мы не потомки дворняжек, в вашем мире раньше нас называли кинокефалами. Выходец из нашей страны, его звали Христофор, попал к вам в мир, принял крещение и обрел человеческую голову, а сейчас он считается у вас святым.

— Да иди ты знаешь куда!

Спустя какое-то время Максим заметил вдали огромный дворец, и чем ближе конвой подходил к зданию, тем больше мошенник поражался, откуда в этом тусклом мире взялось такое сооружение. Дворец был огромен, толстые колонны подпирали свод палаты, все стены выложены мозаичными рисунками, изображавшими героев древних мифов, их подвиги и быт. На треугольном своде с правой и левой стороны имелись две пустые аркообразные ниши. Максим подумал, что, наверное, туда еще не успели поставить скульптуры, а ведь если это сделать, дворец вызовет еще большее восхищение. Но как ни странно, рассмотреть отдельные детали здания у Максима не получалось. Когда он вглядывался, например, в какое-либо мозаичное изображение, оно тускнело или на глазах появлялась пелена.

Конвой подошел к вратам. Один из волков вытащил из-за пояса нож и перерезал путы.

— Ну, что ж, теперь твоя судьба в руках нашей королевы, — сказал волк со шкурой медведя на плечах, и после этих слов оба всадника вместе с лошадьми взмыли вверх, какая-то невидимая сила помогла оторваться им от земли, и уже через мгновение люди-волки заняли места в нишах, о которых думал Максим. Но самое удивительное произошло потом: оба всадника синхронно сняли луки со стрелами, которые крепились на внутренних стенах каждой ниши, и выстрелили вниз. Стрелы вонзились в землю и покрылись каменной оболочкой так же, как и всадники. Довольно быстро оба волка превратились в прекрасные монументы, превосходно смотрящиеся в углублениях дворцового свода.

— Вот это да! — воскликнул мошенник. Смотря ввысь, он не мог оторвать взгляда от скульптур.

Деревянные врата дворца распахнулись. Максиму ничего не оставалось, как пройти внутрь, но когда он только оказался на пороге, ему навстречу вышла прекрасная девушка лет двадцати, одетая в изысканные одежды: ее платье было прошито узорами из жемчуга и драгоценных камней, каштановые волосы ее ниспадали до самой талии, а голову венчала корона, напоминающая лавровый венок из золота.

— Ты пришел из другого мира? — ласковым голосом спросила она.

— Да, — произнес мошенник. Он никак не мог оторвать взгляда от ее удивительных глаз.

— Я королева всех этих земель, тебя привели ко мне, чтобы я решила твою судьбу. Извини, но во дворец ты пройти не можешь, пока мною не принято решение.

— Если честно, то я думал, что королева псов… ну в смысле волков… ну… там… ну, что голова у тебя тоже… как… у… — он указал пальцем вверх, на застывших всадников.

— А ты смешной. Я знаю, что с тобой делать, — после этих слов Максим почувствовал, как пелена перед глазами становится сильнее, он уже не видел королеву, а затем его куда-то затянуло, словно он попал в бочку с медом.

Он пришел в себя от того, что тер глаза руками, пытаясь избавиться от ненавистной пелены, она не только не позволяла видеть, но и засоряла сознание. Когда к нему вернулось зрение, он глянул на свои руки.

— О боже, что это?! Что с ними?! — воскликнул Максим. Он не мог взять в ум, почему его руки выглядят точно у столетнего старика: кожа стала дряблая, да и пальцами трудно шевелить, похоже, что это артрит. Он посмотрел вперед и понял, что стоит там же, на пороге дворца, только врата теперь закрыты, а вместо прекрасной юной девы перед ним старая женщина. Но он узнал ее. — Королева?

— Да, мой милый шут.

— Почему шут?

— Мое решение было таковым, что на сорок лет ты останешься со мной во дворце и будешь моим придворным шутом. Твои сорок лет истекли, — она тяжело вздохнула. — Так же, как и мои.

— Что? — он дотронулся до своего лица и поверил, что королева говорит правду. — Ах ты, сука! — взвыл он и, подбежав к ней, повалил на землю, тратя на это последние силы. Она лежала у него в ногах, пытаясь подняться. — Ты тварь чертова! Что ты наделала?!

— Ты можешь убить меня, мне теперь все равно, — заплакала она. — В моей стране принято, что когда королеве исполняется много лет, она должна добровольно уйти в пустыню, чтобы умереть. Теперь у меня нет трона, нет ничего, — она поднялась на ноги и взяла его ладонь. — Но вспомни, неужели ты не помнишь, как нам было хорошо: ты развлекал моих гостей, придворных, царей из других государств своими глупыми шутками, ты был самым смешным шутом в этих землях, у тебя был такой наряд…

Он глянул на свое одеяние:

— Почему на мне моя тогдашняя одежда?

— Я берегла ее для тебя, я думала, мы вместе отправимся в пустыню, в наш последний путь.

Он оттолкнул ее руки и медленно побрел от дворца, оставив королеву рыдать возле врат. Мошенник шел, склонив голову, под ногами мелькала все та же земля, усыпанная крупными камнями, он думал о том, что теперь делать. Он пришел за сокровищами, а получил старость, невероятная зависть поедала его сердце. Максим вспоминал тех студентов, которых он видел возле вокзальных лавок, их смех звучал в его голове и подавлял еще больше; как же он им завидовал, ведь впереди у них была целая жизнь, а у него позади — годы безумия. Он не знал, сколько прошел, но когда поднял голову, то очутился в лесу возле того самого Древа дьявола, которое привело его к забвению. Была ночь, но он ясно видел, как оно так же моргало человечьими глазами и издавало неприятное мычание. Поблизости не было волков и цветка папоротника. Мошенник провел рукой по коре дерева, задел несколько глаз и понял, что кора достаточно сухая, сухая настолько, насколько надо. Он сунул руку в карман и нащупал зажигалку, чиркнул ей несколько раз, она не зажигалась. Но он был настойчив, и вскоре маленькое пламя загорелось в его старческих руках. Он поднес огонек к коре, и она вспыхнула: за несколько минут пламя поглотило дерево, из его сердцевины вместо неприятных мычащих звуков раздались крики и миллионы голосов замолили его о пощаде, миллионы мерзких рычащих голосов, они просили позволить им просто уйти. Но он стоял рядом и равнодушно смотрел, как Древо дьявола сгорает, стирая из нашего мира кусочек иной реальности. А потом подошел к нему вплотную и прислонился всем телом: огонь принял его в свои объятия, благодушно позволяя покинуть этот мир, и как бы ему ни пришлось тяжело в прошлом, но по крайней мере теперь он был свободен.

— Печально, — сказал подполковник и громко захлопнул книгу.

ГЛАВА III

Виктор Гильдин. Если вкратце рассказать его биографию, то, пожалуй, можно начать со школы. С первого по одиннадцатый класс этот человек проучился в обычной общеобразовательной школе небольшого портового города. Несмотря на то что еще в эти ранние годы он проявил себя как неуправляемый и своенравный ребенок, учился он отлично. Любимым занятием Гильдина как в школе, так и во дворе всегда были драки, он привык быть во всем первым и уже к пятнадцати годам слыл в своем районе самым сильным и непобедимым уличным бойцом. Умение драться было дано ему от природы, он никогда не посещал спортивных бойцовских секций, оставалось лишь удивляться, как этот ничем не примечательный с виду подросток, даже не спортивного телосложения, может выиграть бой против профессионального боксера или мастера по рукопашному бою. Когда Виктор уже заканчивал одиннадцатый класс, то семью постигла трагедия: умер его отец. Нельзя сказать, что Гильдин сильно любил своих родителей, обычно он всеми способами старался избегать их общества, но он всегда знал, что ему нужно и как этого добиться, а бесполезные советы отца с матерью лишь раздражали его. Однако в день похорон он почувствовал, как вместе с отцом умерло что-то еще, что-то погибло в самом Викторе; смерть заставила его посмотреть на жизнь другими глазами. Он больше не мог только учиться, встречаться с девушками и участвовать в бессмысленных драках. Гильдин понимал, что его мать с зарплатой уборщицы не сможет прокормить себя и его. Взвесив все за и против, Виктор решил, что самым оптимальным вариантом будет поступление в военное училище: армия в течение пяти лет будет кормить, одевать, обучать его, а затем направит на службу в должности и звании офицера. Таким образом Виктор не обременял мать, и одновременно решался вопрос с его трудоустройством.

Пять лет, проведенные Гильдиным в военном училище, пролетели на удивление быстро. Если рассказывать обо всем, что ему пришлось пережить и через что пришлось пройти в казарменных стенах, то, наверное, можно было бы написать отдельный роман. Можно сказать только одно: в должность офицера он вступил уже сформированной личностью, со своими принципами, амбициями, желанием быть во всем первым, а также с безудержной тягой к власти. Даже несмотря на то, что вышестоящие начальники периодически высказывали недовольство в его адрес, для них Гильдин все равно оставался грамотным офицером, способным правильно руководить личным составом, и помимо этого Виктор хорошо разбирался во вверенной ему бронетанковой и автомобильной технике и на твердую четверку знал все тонкости артиллерийской стрельбы.

Но внутри Гильдина, с самого его рождения, сидела некая сила или даже темный демон, который всегда жаждал только одного — хаоса и разрушения. Виктор никогда не давал волю скрытым желаниям, но где-то в глубинах его воинственной души темная сторона с нетерпением ждала того случая, когда ей будет позволено выйти на свет и воплотить в жизнь свои планы. Гильдину было уже тридцать шесть лет, но до сих пор он втайне мечтал стать участником боевых действий. Учебные стрельбы на полигоне всегда нравились ему, но здесь не было смерти, не было крови и страданий, а ведь он был уверен, что именно в «ужасах войны» он сможет проявить себя по-настоящему: быть безжалостным и холодным. Также его мечтой стала диктатура: если бы Гильдин смог прийти к власти, то посеял бы по всей стране металлические колосья тирании и репрессий, он мог бы провести «глобальную чистку нации», уничтожив некоторые малочисленные коренные народы и так ненавистные для него инородные расы, которые заполонили его родину. Но судьба различными способами никогда не позволяла Виктору осуществлять свои мечты. Будучи в младших офицерских званиях, он несколько раз писал рапорт своему командованию с просьбой о переводе в горячие точки, но всегда получал отказ. «Ты нужен нам здесь», — аргументировало начальство. Позже он встретил девушку своей мечты и она вышла за него замуж, затем у Гильдина родился сын, и проситься на поле брани было незачем. На некоторое время Виктору пришлось отложить свои мечты в долгий ящик. Через несколько лет их брак распался, жена уехала в другой город к своим родителям и забрала с собой ребенка, так что теперь у Виктора было только два занятия: служба и выплата алиментов.

Никто из близкого окружения Гильдина и подозревать не мог, что в нем скрыта тяга к насилию, причем не просто к какому-нибудь разбою, а к тотальному уничтожению миллионов. В общении с людьми он старался держаться легко и непринужденно, если Виктор и выходил из себя, то только в крайних случаях, даже на солдат он редко повышал голос (они и так старались не провоцировать командира, его удар был хорошо поставлен). Благодаря своему росту, около ста девяноста сантиметров, в училище Гильдин увлекался баскетболом. Он был хорошо развит физически и даже к своим тридцати шести годам не потерял форму, чего нельзя было сказать о его ровесниках. Многие знакомые Виктора из военной среды уже обзавелись приличным брюшком и кучей болячек. Тем не менее, несмотря на всю свою суровость и одновременно сдержанность, черты лица Гильдина больше бы подошли какому-нибудь киноактеру, играющему главные роли в фильмах о шпионах или детективах: высокий лоб, глубоко посаженные глаза, прямой нос, тонкие губы и подбородок треугольной формы.

ЧАСТЬ IV. ЛИАНА И ОХОТНИК

ГЛАВА I

Этой ночью, перед тем как лечь спать, Павел Отморозов в очередной раз учинил беспорядки. Вечером, находясь в офицерской палатке, капитан принял на грудь вместе с двумя командирами взводов, старшим лейтенантом Егоровым и лейтенантом Батышевым, и если оба взводника тихо и мирно улеглись спать, то Отморозов никак не мог угомониться. В голове Павла что-то переклинило, и, схватив кочергу (внутри палатки стояли две металлические печки), он попытался выбраться на свежий воздух, чтобы, как он пояснил, наказать медведей за уничтожение ягод и рыбы. Гильдин вместе с командиром третьей батареи капитаном Скоробогатько кое-как уговорил Отморозова не показываться пьяным в лагере: и перед солдатами несолидно, и полковник Смолин мог его увидеть, хотя скорее — услышать. Тогда Павел взял длинную рейку и разбил ей лампочки, висевшие под потолком, и только когда палатка погрузилась во тьму, Отморозов с чувством выполненного долга, не снимая формы, рухнул на свою койку и громко захрапел.

До подъема оставалось около шести часов, и теперь, когда начальник штаба успокоился, Гильдин прилег на мягкий матрац и погрузился в мир сновидений.

Это был странный сон. Обычно Виктору виделись черно-белые грезы, но этот мир приснился ярким и красочным. Находясь еще в пограничном состоянии между сном и явью, Гильдин обнаружил, что стоит в окружении стеблей бамбука. Без особых раздумий он направился вперед, и чем дальше он пробирался через эти высокие одревесневшие соломины, тем интенсивней его охватывали цепи сновидения.

Наконец мириады твердых стеблей остались позади Виктора, а прямо перед ним распростерли свои объятия густые джунгли, утопающие в солнечных лучах: величественные пальмы и древесные акации, заросли сахарного тростника и вьющиеся всюду лианы. Весь этот удивительный мир кишел насекомыми разнообразных форм и видов, начиная от мелких москитов и заканчивая крупными пауками. Гильдин не решался вступить на прекрасные, но в то же время опасные земли тропиков.

Вне мира снов он никогда не бывал в экзотических странах и жарких джунглях, но слышал бессчетное количество историй о ядовитых насекомых, агрессивных хищниках и опасных растениях, которые таятся в вечнозеленых лесах реки Амазонки и тропических чащах Индии. Если верить всему, что говорят об этой природе, то получается малопривлекательная картина: например, случай, когда одного туриста из Европы, путешествовавшего по Южной Африке, укусило какое-то насекомое. Во время перелета обратно на свою родину, прямо в самолете из руки злополучного пассажира стали вылетать маленькие отвратительного вида мухи — вероятно, летающая тварь во время укуса отложила под кожей свои личинки. Турист, конечно, не умер, но все равно инцидент вышел не из приятных. А ведь этот случай меркнет по сравнению с историями о сомике, что обитает в реках все той же Амазонки, и если помочиться в ее воды, то маленькая рыбешка может забраться по струе мочи в гениталии и, мягко говоря, причинить немало неудобств своему хозяину. В этих жарких странах обитает множество подобных паразитов: известная всем муха цеце — возбудитель сонной болезни человека, ядовитые пауки, глисты, способные жить в человеческом мозге, и куча другой экзотики.

Помня все это, Гильдин предпочел остаться возле бамбуковых зарослей и созерцать живописную природу с относительно безопасного места. Вскоре он заметил невдалеке от себя движение: кроны листьев растущих вместе пальм затряслись, а их шелест распугал и заставил подняться в небо нескольких диковинных птиц. Сначала из зеленой растительности показалась голова, а после и все тело исполина — саванного слона. Тучное животное шествовало по джунглям, словно оно было повелителем и создателем этого тропического царства. Неудивительно, что в индуистской мифологии слоноголовый Ганеша почитался как бог мудрости. Четырехметровый гигант, неспешно и величественно покачивая головой и хоботом, протаптывал себе путь среди смертельно опасного леса, но несмотря на его грозный вид и острые бивни, в глазах этого животного читались доброта и мудрость. Монументальное шествие добродушного зверя нарушило существо, чей внешний облик не вписывался в общую картину джунглей. Оно появилось из кроны листьев тех пальм, откуда несколько секунд назад выбрался слон, скорее всего это чудовище давно поджидало зверя. Неизведанный хищник прыгнул вверх и на мгновение застыл в воздухе на высоте, втрое превышающей рост его добычи. В течение доли секунды странное создание воспарило над зеленым лесом, и Гильдин разглядел его общие черты: голое человеческое тело среднего роста, с ног до головы облитое толстым слоем тестообразной жижи телесного цвета, по крайней мере такие ассоциации вызвала в Викторе кожа этого существа; вместо рта у монстра росла крупная кость, похожая на воронку, вершина ее конуса примыкала к той части, где должен располагаться рот, а основание конуса смотрело вперед; с внутренней стороны расширяющейся кости, вдоль и вглубь всей окружности росли ряды мелких и острых зубов. Налитые кровью кошачьи глаза хищника уставились вниз на добычу страшным и беспощадным взором. Оно вознеслось над землей совершенно беззвучно, в полной тишине чудовище развело руки в разные стороны и теперь больше напоминало распятие; оно запрокинуло голову вверх и, глянув на солнце, сделало головокружительный переворот в воздухе вокруг собственной оси, после чего спикировало на голову великана. Несмотря на всю его уродливость, Гильдина потрясла та грация и умение владеть собственным телом, с которыми монстр бросился на жертву.

«Идеальный охотник», — подумал Виктор.

Тварь уцепилась ногами и руками за рыхлую кожу головы слона, а затем впилась конусообразной костью в темя животного. Исполин взвыл болезненным ревом, мотая тяжелой головой и пытаясь достать хоботом до безобразного паразита. Слон хотел скинуть с себя ненавистное существо, но было поздно: ручьи крови вырвались из-под основания костяного жала и потекли по крупному черепу. Гильдин понял, что сейчас этот странный охотник высасывает из животного мозг. Слон больше не сопротивлялся, его тяжелые ноги подкосились, и тучное безжизненное тело повалилось на экзотические растения, поднимая столбы пыли. После этого уродливый охотник одним прыжком взмыл высоко над чащей джунглей и, проделав сложное акробатическое сальто, нырнул в густые заросли смертоносных тропиков.

Чтобы не смотреть на окровавленную тушу, Гильдин повернулся к бамбуковой рощице, но вместо длинных стеблей перед ним лицом к лицу оказался безжизненный лик демона. Голова рогатого дьявола была искусно вырезана из камня на стене серого здания. Виктор вскрикнул от неожиданности — после недавних событий он опасался, что охотник доберется и до него. Но когда он осознал, что монстр — всего лишь барельеф, то преисполнился уверенностью.

— Тьфу ты! — сплюнул он. — Понаделали всякие рожи на стенах. Лучше бы написали здесь слово из трех букв, хоть не так страшно бы было, — подбодрил себя Виктор.

Он отошел от изображения, чей лик искривляла зловещая ухмылка, и огляделся. Теперь вокруг царила прохладная ночь, на небе царствовал необычайно большой лунный диск, уныло плыли темные облака. Со всех сторон Гильдин был захвачен лесом, но на этот раз не тропиками, а березовой рощей. Лик рогатого дьявола был высечен на одной из стен полуразрушенного собора. Вся композиция здания была устремлена ввысь, причем на такую высоту, что Гильдин никак не мог увидеть, где же заканчиваются стены, похоже, что свод собора мог достигать луны. Но здесь нет ничего удивительного, ведь это всего лишь сон. Стилевое направление каменного произведения говорило о смешанности сюрреалистических и готических представлений в архитектуре: древние обшарпанные стены возместили на себе изобилие трапециевидных ниш и окон, стрельчатых арок и подпирающих их столбов; ажурные башни были украшены резцовыми гравюрами, изображавшими старинные замки и церкви. К нескольким оконным витражам примыкали полусферические балконы, в их форме смешалось удивительное воплощение иллюзии и реальности, так как перилами служили полуметровые статуэтки идущих хороводом древнеримских воинов и насекомоподобных чудовищ. В бесчисленных нишах внешних стен располагались небольшие статуи уродливых карликов, облаченных в королевские мантии, и грязные скульптуры отвратительных демонов, похожих на изувеченных птиц.

Гильдин упивался странной красотой здания и поражался той болезненной фантазии, которая посетила проектировщика этого собора. Нормальному человеку и в голову бы не пришло создать уродливые чертежи зловещего торжества, а потом воплотить эти рисунки в жизнь. Пока Виктор жадно осматривал мерзкое искусство, что-то пробежало у него за спиной. Гильдин с опаской оглянулся — он все еще помнил об охотнике. На первый взгляд ничего не изменилось: слегка дрожащие ветви деревьев, влажная земля под ногами, равнодушное сияние луны; но если еще совсем недавно здесь никого не было, то сейчас Виктор понимал, что находится в зловещем лесу не один.

— Эй! Незнакомец! — женский голос раздался откуда-то с верхних уровней собора.

Гильдин обернулся и посмотрел вверх. На одном из балконов с причудливыми перилами стояла девушка. Даже несмотря на тусклое освещение, чтобы разглядеть ее красоту, хватило бы и мимолетного блика. Длинные прямые огненно-рыжие волосы обрамляли ее лицо и плечи, миндалевидные глаза источали любовь к жизни и приключениям, слегка вздернутый кверху нос и широкий рот привносили в ее облик скромную долю комичности. На стройной фигуре девушки превосходно сидели черные кожаные брюки и заправленные под них лакированные сапоги темно-синего цвета. Бордовая кожаная куртка, доходившая до талии, была расстегнута, позволяя видеть черную блузку. Если говорить о возрасте юной девы, то, наверное, он был равен двадцати пяти годам.

— Могу ли я узнать ваше имя, сударыня? — при виде молодой девушки Гильдин решил проявить вежливость.

— Лиана, — ответила она и проделала головокружительный трюк — сделала «колесо» на полу длинного балкона, а затем запрыгнула обеими ногами на плечи статуэтки древнеримского воина.

— Довольно ловко! — восхитился Виктор. — Только не упади, до земли метров пять.

— Все в порядке, — засмеялась девушка, балансируя на краю перил. — Охотник, которого ты видел, — самое настоящее чудовище, не правда ли?

— Да. Не очень приятный субъект, — согласился Гильдин. — Откуда ты знаешь его?

— Он из моего мира, — Лиана сделала кувырок вперед и уже через мгновение очутилась на крутом выступе ниже уровня балкона. Обычно такие сложные номера проделывают профессиональные акробаты и обязательно со страховкой, девушка же делала их без всяких вспомогательных средств. — Хотя никто и не знает, откуда он пришел, но живет это существо здесь и лишь изредка вторгается в ваш мир, чтобы поохотиться.

— Ты хочешь сказать, что я сейчас в другом измерении? — удивился Гильдин.

— Пока нет, — девушка изящно вытянула руки в стороны, чтобы удержать равновесие. — Это всего лишь сон. Но скоро ты придешь сюда во плоти, тебя призывает мой хозяин, он хочет видеть тебя, он хочет предложить тебе то, о чем ты всегда мечтал.

— Что-то я не понимаю. Какой хозяин? Что предложить?

Лиана грациозно оторвалась ногами от выступа, сделала в воздухе несколько невероятных и не поддающихся описанию сальто, а затем мягко и плавно приземлилась на носках рядом с Виктором, ростом она оказалась на полголовы ниже его.

— Это — ад, Гильдин, — теперь она не была похожа на ту смелую и беззаботную девицу, которая впервые предстала перед подполковником, сейчас ее глаза наполнились болью и печалью, а голос выражал грусть и тоску. — Что бы тебе ни предложил мой хозяин, лучше не соглашайся. Он даст тебе право выбора, выбери возможность уйти отсюда — это будет разумным решением.

— Я не… — Виктор хотел снова что-то спросить, но видение исчезло и сон ускользнул туда, куда уходят все сны.

Когда Гильдин открыл глаза, то несколько секунд был в легкой скованности. Такие странные сновидения никогда не посещали его. Впрочем, он решил не заморачиваться, с утра ему как всегда предстояло построить личный состав своего дивизиона и довести до подчиненных новый замысел вышестоящего командования.

Главная цель учений состояла в проверке знаний правил стрельбы офицерами-артиллеристами, то есть каждому офицеру ставилась огневая задача, например поразить пехоту противника, разумеется вымышленную, расположенную на склоне сопки. Находившийся на КНП артиллерист при помощи бинокля должен был разглядеть на склоне участок, где расположилась пехота, участок указывал руководитель стрельбы, и, произведя необходимые вычисления, установить: дальность до цели, доворот, веер расположения орудий, скачок и расход боеприпасов. Затем правильно подать команду на поражение. Эта команда передавалась радиотелефонистом на огневую, где по полученным данным производилась наводка орудий на цель, после чего по команде «триста тридцать три», на счет «три» пушки производили залп. Во время выстрела у людей, находящихся вблизи орудий, закладывало уши и пропитанный едким запахом пороха воздух с силой ударял в лицо. У многих, кто прибывал на полигон впервые, при каждом выстреле руки невольно прижимались к ушам, тогда как умудренные опытом старые артиллеристы воспринимали дикий грохот так, словно целыми днями просиживают у стреляющих пушек и уже ничего не слышат.

Подполковник Гильдин смотрел на безуспешные попытки своего подчиненного произвести расчеты. За всю свою службу Гильдин не раз наблюдал подобные сцены, как во время учений офицер-артиллерист даже не знает, с какой стороны правильно подойти к ПУО — прибору управления огнем, не говоря уже о том, чтобы сделать на нем какие-либо вычисления. Это было связанно с тем, что на стреляющие должности назначались выпускники училищ, не связанных с артиллерией. Например, лейтенант Батышев после окончания танкового училища был направлен в танковую дивизию, но так как вакантных мест там не оказалось, его перевели в артиллерийскую бригаду на должность командира взвода обеспечения. И если с ремонтом техники он еще хоть как-то справлялся, то наука, связанная со стрельбой из пушек, была для него непроходимыми дебрями. Естественно, вся ответственность за плохую профессиональную подготовку ложилась на плечи непосредственного начальника Батышева — подполковника Гильдина.

— В чем дело, товарищ лейтенант? — командир бригады полковник Смолин сверлил Батышева взглядом. Стоявшие за спиной полковника офицеры знали, что через несколько секунд из командирских уст вырвется отменная ругань. Конечно же, подчиненные Смолина не раз испытывали на себе его гнев. Вот и сейчас, с мрачными лицами и в гробовом молчании, они приготовились к его мудрым словам, чтобы затем разобрать их на цитаты.

— Сейчас…

— Что значит «сейчас», товарищ лейтенант?! — голос Смолина постепенно переходил на крик. — Вы, мать вашу, уже полгода в бригаде и до сих пор не можете оцифровать ПУО! Отойдите от стола и встаньте как подобает, когда к вам обращается старший по званию!

Батышев вытянулся по стойке «смирно».

— Скажите, что это? — Смолин взял со стола книгу и начал ей махать перед носом взводного.

— КПА, — Батышев побледнел.

— Надо же, знает! — вскрикнул полковник. — Правильно, это курс подготовки артиллерии — одна из книг, которую вы должны были прочитать, я уже не говорю про правила стрельбы и управления огнем, к ней, я так полагаю, вы даже не притрагивались. Чем же вы занимались, товарищ лейтенант, все полгода службы?

— Работал в парке, — неуверенно пробормотал Батышев.

Это была правда. В парке боевых машин всегда был колоссальный объем работ, и все время взводный проводил там. Времени на изучение основ артиллерийской стрельбы у него не хватало, но объяснять это комбригу нужды не было, Смолин и так все отлично знал, и такая причина плохой подготовки совершенно не волновала полковника.

— Да мне плевать на это! Вы, товарищ лейтенант, хоть ночью, хоть сидя на унитазе, но в любое свободное время должны были изучать правила стрельбы! — Смолин бросил книгу обратно на стол. — В парке он работал! Вообще уже страх потеряли, дебилы! Я постоянно вижу, как вы стоите в наряде дежурным по части и ничего не делаете, сто раз вам всем говорил: заступили в наряд — читайте ПС и УО, берите с собой ПУО, занимайтесь повышением своей профессиональной подготовки.

Неожиданно полковник смягчил тон:

— Хотя, конечно, вашей вины в этом нет; я считаю, ваши дрянные знания — это упущение вашего начальника. Где Гильдин?

«Черт!» — подумал Гильдин. Ему часто приходилось бывать на ковре из-за проступков своих подчиненных. Еще в начале своей военной карьеры, когда он был лейтенантом, командиром огневого взвода, подчиненный ему личный состав — двадцать семь солдат — всегда преподносил сюрпризы. Например, напивались во время дежурства, дрались в каптерке, отбирали у «молодых» деньги, уходили в самоволку — всех проступков теперь и не упомнить. И всегда был виноват их непосредственный командир — лейтенант Гильдин, виноват за то, что не проводит с личным составом воспитательную работу, хотя, конечно, гнев «отцов-командиров» распространялся и на начальников Гильдина, а также замполитов и еще на кого-нибудь. Ну и как следствие за попавшегося пьяного бойца Гильдина лишали премии, тринадцатой зарплаты, отзывали из отпуска… меры наказания для нерадивого командира взвода были разнообразные. Срочники, как правило, отделывались нарядами вне очереди и строгими выговорами. Видя, что в первый раз легко отделался, солдат повторял проступок снова и снова… Гильдин не хотел мириться с таким развитием событий и обычно для большего внушения заводил своего подопечного в сушилку, гасил свет и после фразы: «Ну, что солдат, делаю тебе замечание с занесением в грудную клетку», — начинал избивать бойца. Но такой метод не подходил в отношении Батышева, а времени на его подготовку к полигону не было, тем более что поставленных задач перед дивизионом всегда хватало, а в редкие выходные хотелось просто отдохнуть и не заниматься артиллерийской наукой, как этого требовали от Батышева. Гильдин все понимал, но поделать ничего не мог.

— Товарищ подполковник, — обратился к нему Смолин. — А почему у вас лейтенант ничего не знает? Он тут стоит и тупит на меня, будто в первый раз видит.

— Виноват, товарищ полковник, — Гильдин знал, что пререкаться с начальником бесполезно, поэтому в подобных ситуациях использовал только три слова: «есть», «так точно», «никак нет».

— Да, виноваты! — теперь Смолин начал орать. — И хочу поздравить вас с итогами полигона: за плохую огневую подготовку вы и все офицеры вашего подразделения лишаетесь квартальных! — затем от комбрига последовал стандартный набор фраз и выражений в адрес Гильдина и его «долбаного дэвизиона». Обычно в таких случаях сознание Гильдина благополучно улетало куда-то — лишь бы подальше от слов начальника. Как правило, он представлял себя в отпуске или бездумно смотрел на какой-нибудь предмет.

На этот раз он засмотрелся на панораму, что открывалась с обустроенного на вершине командного пункта. Внизу расположилась живописная долина, где сопки шли вдоль густого леса одной сплошной грядой. Кроны деревьев сонно качались от прикосновений летнего ветра, шепот, издаваемый листьями, ласкал слух и был подобен тихим и мелодичным голосам, напевающим старую забытую песню. Незаметно для окружающих все внимание Гильдина переключилось на долину, и теперь его слух был направлен на колыхающееся зеленое море, и на мгновение весь остальной мир перестал существовать — только шелест ветвистых волн. Казалось, что под кронами берез был спрятан целый город, наполненный неизведанными чудесами и удивительными жителями. Гильдин готов был поклясться, что слышит голоса его обитателей, они просили спуститься с вершины сопки и вкусить вместе с ними дары, ниспосланные богами. Конечно, он мог принять этот зов за обман слуха. А между тем порывы ветра немного усилились и отодвинули в сторону ветви крупного дерева. Под аккомпанемент завывающего теплого потока Гильдин стал присматриваться к подножию березы, он был уверен, что если ветви отодвинутся еще немного, то приоткроют завесу тайны и он увидит новый мир, скрытый под лесным океаном. Сейчас ему больше всего хотелось принять приглашение шепчущих голосов и оказаться там. Но ветер изменился, и крона дерева вновь заслонила обзор той лужайки, где скрывался призрак таинственного города.

Затем он бросил взгляд на стайки птиц, что кружили в воздухе и иногда проносились над земной твердью с шумом морских волн: своими небесными танцами жители облаков предвещали то недалекое время, когда зима опустится на вершины сопок и холод завладеет лугами. С незапамятных времен птицы верят в легенду о том, что под снежным покровом идет непримиримая борьба богов урожая и демонов, вытаптывающих плодородие. Ну а пока две стихии выясняют отношения, умные птицы улетают на юг, чтобы вернуться позже и встать на сторону победителя.

— О чем это вы замечтались, товарищ подполковник?! — голос Смолина прорвался сквозь мечты Гильдина и продолжил словесную атаку…

ГЛАВА II

Спустя некоторое время Гильдин решил вернуться в палаточный лагерь, чтобы немного отдохнуть от всего и полежать на солдатской койке. Зайдя в офицерскую палатку, он не удивился, обнаружив там начальника штаба дивизиона капитана Павла Отморозова. Этот НШ постоянно попадал в конфузные ситуации и инциденты, которые, правда, он же сам и провоцировал. Наверное, это происходило из-за необычно веселого характера капитана.

— О! Витек пришел. Заходи, заходи, чувствуй себя как у меня дома, — Отморозов лежал на койке и, закинув ноги на кроватную спинку, листал толстую выцветшую газету.

— Газетка у тебя выцвела и камуфляж тоже, вы так подходите друг другу, — Гильдин улегся на соседней койке.

— Какой-то ты нерадостный, — Павел перевернул страницу. — Дай-ка угадаю… товарищ Смолин опять тебя дрюкнул?

— Да, но я уже привык, не это меня тревожит.

— А что же?

— Сегодня мне показалось, что я должен был увидеть что-то… как бы это объяснить… как будто в лесу… нет… померещилось. Не обращай внимания.

— Ладно, — Отморозов уставился в газету. — Ты посмотри, что за чушь здесь пишут, я вот открыл колонку, где про кино рассказывают. Вот где-то тут вот… а… во! На одном матером кинофестивале главную премию получил фильм ужасов… ну тут отзывы всякие, там хвалят этот фильм и ни один критик слова плохого не написал, короче, все довольны и счастливы.

— И как же называется сей шедевр? — Гильдин снял свой черный берет и бросил его на кухонный стол, при этом головной убор, крутясь в воздухе и сверкая кокардой, плавно приземлился на край стола, не задев ни одной кружки.

— Ха-ха, — звонко захохотал Павел. — Это самое интересное, фильм называется «Лютый бобр»!

— Чего?! — Виктор приподнял голову.

— Хо-хо-хо, — Отморозов уже надрывался от смеха. — Б…б…бобр, ой!

— И про что фильм-то?

— Не знаю, тут есть аннотация: «Он принял обличие милого бобренка, чтобы красть деньги и отдавать их бандитам…» и, как говорится, так далее, и, так сказать, тому подобное.

— Наверное, про дрессированного бобра. Ясно. А еще что-нибудь пишут? Только прошу тебя, не читай больше про кино.

— Конечно, пишут, — Отморозов с интересом перевернул пару листов. — Ага, во! В Америке громкий скандал: девятилетний ребенок сел за руль отцовского джипа и поехал в магазин за пивом для своего папаши. Когда машину тормознула полиция, то копы были удивлены не только ребенку за рулем, но и тому, что его отец лежал пьяный на заднем сиденье и требовал для себя алкоголя, — Павел опять расхохотался, на этот раз еще громче прежнего.

— Да уж, мне бы такого сына.

— Га-га-га, ха-ха-ха, — задорный смех Отморозова уже перерастал в истерический. — Хо-хо-хо!

— Ну все, прекращай! — Гильдин попытался успокоить Павла и кинул в него портупею, но это не подействовало. Посмеявшись еще около минуты, он наконец успокоился и, вытянувшись на койке во весь рост, принялся громко охать.

— Ох! Не могу больше — живот болит.

— Да. Тебе опасно читать газеты.

— Ну хорошо, — капитан отбросил увлекательное чтиво на пол. — Хорошо, давай тогда я расскажу тебе историю из жизни.

— Расскажи, только без смеха. Я думал, что оглохну от твоих воплей.

— Итак, стало быть, когда я еще лейтенантом служил в пехотной дивизии, был у нас один прапорщик. И представляешь, он пил настолько много, что у него постепенно начало срывать башню, ну то есть белая горячка началась.

— Уже интригует.

— Этот товарищ, например, мог смотреть телевизор, выключенный из розетки, или видеть маленькие глазки в камушках, мог даже разговаривать с пачкой чипсов, но его не увольняли, думали, что все это временно. Вот бросит пить человек, и все пройдет, правда пить он не бросал и все это почему-то не проходило.

— Ага, странно как-то: почему это не проходило?

— Но настал кульминационный момент, после которого прапорщика попросили, — Отморозов потер свою золотую печатку о нагрудный карман. — Как всегда, на плацу проходило построение, ну вся часть построилась, командир ходит туда-сюда, чего-то там доводит. Кстати, наш командир очень любил охоту и породистых лаек, этих собак он просто обожал, и поэтому по всей части у нас постоянно бегали несколько его питомцев и иногда выбегали на плац, когда мы строились. В то утро возле командира, пока он нам чего-то там доводил, тоже вертелась его лайка по кличке Снаряд.

— Снаряд?

— Да, Снаряд, в принципе в кличке нет ничего такого, если не считать того, что Снаряд — это девочка.

— Странно.

— Да и командир был странный. Ну и значит, он нам чего-то там доводит, вокруг бегает его собака, вроде все нормально, и тут…

— Прапор начал кричать в строю, — Гильдин решил угадать развязку.

— Не угадал, прапорщик вообще с утра не явился, — Отморозов застегнул пуговицу на левом нагрудном кармане. — И тут откуда-то появляется серая дворняга, и набрасывается на Снаряд, и начинает делать с ней щенков прямо перед строем. Представляешь?

— Вы там, наверно, чуть не лопнули со смеху?

— Да, весь строй с большим трудом сдерживался, чтобы не заржать. Наш командир с криком: «Будешь мне алименты платить!» — героически принялся пинать дворнягу и освободил свою любимицу. И вот когда он опять-таки решил довести до нас чего-то там, к плацу со стороны КПП выбежал наш прапорщик и, махая руками, громко закричал: «Люди! Я свою жопу бумагой заткнул, змеи больше не вылезут!!!» После этого его уволили, но несмотря на свое умопомешательство прапорщик подал на армию в суд с претензией, что, мол, армия сделала из него алкоголика и должна выплатить ему компенсацию.

— И как?

— Он выиграл суд! Представляешь! И ему выплатили компенсацию, причем приличную сумму!

— И что он сделал с деньгами? — спросил Гильдин.

— Конечно же, пропил! А что еще он мог сделать?

— Правильно, — Виктор засмеялся.

— Да, вот еще, я купил тут перед выездом книжицу с рассказами ужастиков, ежели есть желание, можешь почитать, а я пока подремлю, — Павел взял с тумбочки потрепанную книгу и передал ее подполковнику.

— Ладно, давай, — Гильдин раскрыл сборник и начал читать первый рассказ, который назывался «Древо»:

Волею судьбы они оказались попутчиками в поезде. Один из них — преподаватель вуза, второй — мелкий мошенник, что зарабатывал на жизнь, снабжая нелегалов поддельными документами, однако, несмотря на такую противоположность рода занятий, они все же нашли общий язык за бутылкой хорошего коньяка.

— Так куда, говорите, едете? — спросил мошенник, нарезая дольки лимона.

— В отпуск. Давненько, знаете ли, не был в родном городе, хоть родных повидаю. А вы куда направляетесь?

— То же самое, хочу навестить родственников, — соврал мошенник.

— Кстати, я не представился, — сказал преподаватель, протягивая руку. — Меня зовут Виталий Витальевич.

— Очень приятно, Максим Васильевич, — тут мошенник сказал правду.

Ночь была в самом разгаре, и когда у них закончилась первая бутылка, они принялись за вторую. Они разговаривали обо всем: о политике, женщинах, ценах, кинематографе, о погоде и о прочих вещах. И уже, несмотря на разницу в возрасте (преподаватель был гораздо старше), перешли на «ты».

— Слушай, Макс, а у тебя бывает такое, что когда видишь некоторых людей, то хочется рассказать им нечто, о чем… о чем, — Виталий икнул.

— Всякое бывает.

— Так вот, я никогда этого никому не говорил, боялся, что меня не так поймут. Но тебе расскажу, и не только потому, что мы с тобой случайные попут… как это? Попутчики, вот, и не потому, что мы напились, а просто я вижу, что только тебе могу доверить тайну. Можешь думать, что я ненормальный, это уже твое право.

— А в чем, собственно, дело?

— Я уже много лет преподаю культурологию, а будучи еще студентом, наткнулся как-то на интереснейший документ. Это были записи фольклориста Афанасьева, в них он проводил анализ собранных им былин, сказаний, легенд. В принципе ничего особенного, все эти поверья одинаковые, но один факт меня очень заинтересовал, потому что это предание не было похоже ни на какие другие, что попадались раньше. Одна деревенская бабка поведала Афанасьеву, что в их деревне в старые времена существовала традиция, которая со временем забылась, об этой традиции ей рассказала ее мать, ее матери рассказала ее бабушка, ее бабушке… ну, в общем, сам понимаешь. — Максим кивнул. — Смысл в том, что на праздник летнего солнцестояния в ночь с 23 на 24 июня, помимо традиционных гуляний: прыгание через священные костры, топление в воде куклы… В общем, жители деревни привязывали на ночь к дереву теленка, приносили его в жертву.

— Кому?

— Ща. Все по порядку. Давай еще накатим, — преподаватель разлил остатки коньяка по рюмкам. — Все, Макс, по последней, я тебе все рассказываю и спать.

Они чокнулись, съели по дольке лимона, и Виталий Витальевич невнятно заговорил:

— Я вспомнил, как праздник называется: это ночь на Ивана Купалу.

— Чего-то слыхал.

— Так вот, по древним поверьям в эту ночь, точнее в полночь, в лесу распускает цвет папоротник, то бишь цветет. Если соврать… нет… сорвать этот цветок папоротника, то его обладатель наделяется магической силой: видит сквозь стены, ему доступно находить клады, он становится богатым.

После слов «клады» и «богатым» Максим тут же заинтересовался историей всерьез и понял, что начинает трезветь. Сейчас главное — слушать внимательно, не упуская ни одной детали, тем более и сам Максим начал вспоминать, что когда-то слышал старые сказания о папоротнике и о богатствах, связанных с этим растением.

— Хотя, конечно, ученые уже давно доказали, что папоротник не может цвести, но ведь в свое время людям пытались внушить, что земля плоская… — преподаватель начал медленно закрывать глаза и даже клониться на бок, но Максим, заинтригованный пьяной исповедью, слегка прикрикнул:

— Виталя! Не спи.

— Хорошо, хорошо, — Виталий вновь уставился на попутчика. — Если верить поверьям, то на человека, который отважится сорвать цветок папоротника, нападает нечистая сила. Вроде как, добыв цветок, этот смельчак должен то ли сидеть, то ли бежать… Ну, вроде как за его спиной собирается множество злых духов, и если он обернется, они разорвут его на части. Так вот, в очередной деревне, где пребывал Афанасьев, ходил слух, что один парень отважился отправиться в лес, и ровно в полночь он увидел, как распускается цвет. Он сорвал его, но не удержался перед искушением и обернулся. Нечистая сила разорвала беднягу, но помимо этого зло, которое пришло вместе с прекрасным цветом, осталось в лесу. Если верить преданию, то оно вселилось в столетний дуб и после того, как расправилось с искателем клада, стало терроризировать деревушку, откуда пришел горе-смельчак. В течение следующего года невидимые силы несколько раз совершали нападения на деревню: уничтожали скот, похищали детей, поджигали избы. И тогда старейшины этого села отправились в лес, чтобы как-то договориться со злом. Они пришли к дубу, в котором жило это отродье.

— А как они поняли, что это тот дуб?

— То дерево имело тысячи глаз.

— Как это? — удивился Максим.

— На всей поверхности, на ветках, на стволе, на корнях были как бы вживлены человеческие глаза, при этом они постоянно моргали, а из сердцевины древа исходили мычащие звуки. Старейшины заключили с деревом простой договор: каждый год в ночь на Ивана Купалу они приводили и привязывали к нему теленка, а злые духи за это жертвоприношение не трогали деревню. Позже в селе стали ходить слухи от людей, отводивших теленка в лес, что возле Древа дьявола до сих пор в заветную ночь цветет папоротник, правда, никто из них так и не отважился сорвать его.

— Значит, оно так и называется — Древо дьявола?

— Да. Но это еще не все. Записи с этими рассказами попали мне в руки лет этак двадцать назад. Я знал об этой деревне, она как раз располагалась вблизи моего родного города, в его окрестностях, немного дальше дачных поселков. Не знаю, что тогда мною руководило, но, впечатленный этой легендой, я решил отправиться в деревушку и хотя бы опросить местных жителей о том, что они знают. Хотя… нет, погоди, мною двигало желание написать диссертацию на тему «О редко встречающихся мифах». Летом я приехал в отпуск в родной город и предложил старому приятелю вместе съездить в село, и он солгалсился… нет, согласился. Прибыв на место, мы увидели, что деревушка пустует. Мы приехали туда вечером, переждали немного в более-менее сохранившейся избе и ближе к полуночи ушли в лес.

— Я чего-то не понимаю. Как вы собирались найти дерево? И что, вам не было страшно ночью по лесам бродить?

— Ну, перед тем как идти, мы немного приняли на грудь, а вот поиски древа — это да!.. Было, конечно, странно идти незнамо куда, но тогда я верил, что мы найдем его, и, кстати, самое главное было то, что мы ушли в лес именно в ночь на Ивана Купалу, потому как, если верить записям Афанасьева, дерево проявляло себя именно в этот праздник, — тут преподаватель подался вперед, ближе к Максиму, и заговорил так тихо, словно опасался, что кто-то еще его услышит. — Ты можешь мне не верить, Макс, но мы были тогда не настолько пьяны, чтобы не отличить реальность от вымысла. В лесу мы услышали мычащие звуки и пошли на них, у нас были фонарики, но все равно даже в таком тусклом свете я разглядел его, это было ни на что не похоже: дерево, усеянное тысячью человечьих глаз, они беспрерывно моргали, и оно… оно… мычало, а рядом начинал распускаться цветок папоротника, это дивное зрелище, я даже не могу тебе описать, насколько он прекрасен, этот цветок.

— Ну и?

— Я не стал его срывать, побоялся, но затем где-то вблизи мы услышали, как кто-то ходит в лесу, и тогда я увидел то, что до сих пор пугает меня, когда я вспоминаю об этом. Чьи-то взгляды окружили нас и уставились из темных зарослей, самые натуральные звериные зрачки, но, судя по силуэтам, эти звери имели тела, похожие на людские. И они смотрели на нас, представляешь?! Смотрели не моргая и пытались подойти ближе, они окружили нас и подкрадывались все ближе и ближе. В ту ночь нам было настолько страшно, что мы оба, громко крича, побежали от проклятого дерева, а эти лесные существа не погнались за нами, они просто продолжали стоять и смотреть…

Максим ясно представил эту сцену, но его мысли оборвал звук: то был громкий скрип от окна купе, которое отчего-то открылось, оно дернулось вниз, как если бы в вагоне находился невидимый пассажир. Оба собеседника замерли. В салон со свистом ворвался теплый ветер и закружил в воздухе салфетки, лежащие на столике. Преподаватель поднялся и, схватившись обеими руками за ручку, задвинул купейное окно обратно.

— Все, Макс, хватит, пора спать, — дрожащим голосом сказал Виталий.

— Виталий, а вы побледнели, — не зная зачем, сказал Максим.

— Ты, кстати, тоже, — от страха преподаватель моментально протрезвел. Затем он медленно присел на свою полку, поправил подушку и лег, не снимая одежды.

— У меня последний вопрос, — сказал мошенник, подойдя к выключателю.

— Задавай, — Виталий перевернулся на бок, скрестил руки и закрыл глаза.

— Как найти деревню?

— Ты что, шутишь? Зачем оно тебе?

— Просто скажи, и все, — Максим протянул руку к выключателю.

— Выйдешь завтра на той же станции, где и я, там пересядешь на электричку, на ней доедешь до конечной, это будет дачный поселок, там есть дорога, которая ведет к озеру Теплому. Если идти по ней пешком, то через полтора часа справа ты должен будешь увидеть полуразрушенные избы, это и есть старая деревня, но не вся, только первые дома. Пойдешь к ним и проследуешь еще немного, в чаще наткнешься на остальные избы, сейчас, наверное, от них мало что осталось. Там уже давно все заросло бурьяном, — и Виталий уснул, слегка посапывая.

— Я понял, — Максим погасил свет.

Яркое летнее солнце осветило улицы города Зеленограда. Это было то время, когда большая часть горожан пребывала в отпуске, а студенты, которые сдавали сессию, вместо того чтобы сидеть в душных аудиториях и грызть гранит науки, оккупировали все лавки в центре города и, обмениваясь впечатлениями о прошедшем учебном годе, потягивали холодное пиво, радуясь лучам палящего солнца. Это были самые беззаботные годы, ведь впереди их ждала целая жизнь. В этот понедельник город пробуждался как всегда рано: с утра стали открываться летние кафе, возле них расставлялись пластиковые столы и стулья с зонтиками от жары, автобусы и трамваи выходили на маршруты с наполовину пустыми салонами, к местным рынкам, как пчелы на мед, стекались толпы продавцов и покупателей. С давних пор главной достопримечательностью города был вокзал, построенный еще в советское время: окна, выполненные в форме дугообразных арок; античные колонны перед центральным входом; внешние стены украшали мастерски выполненные розетты и гравировочные узоры. Перед вокзалом стояло несколько киосков, кафе-павильонов и все те же лавки, занятые группками студентов.

Виталий и Максим вышли из поезда и направились на залитую солнечной волной вокзальную площадь.

— Ну, что ж, — сказал Виталий и глянул на часы, — через десять минут отправляется электричка. Только я не понимаю, зачем тебе это все, хочешь сорвать цветок?

— Может быть, — Максим перекинул пиджак через плечо.

— Но ты понимаешь, что это верная смерть? Я никогда себе не прощу, что рассказал тебе о дереве, — Виталий с грустью посмотрел на кучу студентов, которые о чем-то оживленно разговаривали, заливаясь смехом. — Ты не сможешь вернуться обратно.

— Успокойся, я думаю, обойдется, — он пожал руку преподавателю и зашагал к кассе за билетом на электричку.

Общее состояние дачного поселка, где оказался мошенник, колебалось между уровнями «очень плохо» и «хуже не бывает». Конечно, в этих домиках жили люди, но все же главным занятием их были выращивание картошки и работа в теплицах. Наверняка мало кто из местных владельцев шести соток оставался здесь с ночевкой, ну может пара пенсионеров.

Виталий говорил, что путь до разрушенных избушек будет занимать полтора часа, однако на самом деле мошеннику понадобилось около двух, чтобы, наконец, добраться до заброшенной деревни. Действительно, недалеко от обочины среди деревьев располагались остатки некогда процветающего селения; преподаватель оказался прав: от домов остались только бревна, поросшие мхом и травой, и глубокие овраги в тех местах, где некогда стояли избы.

Сумерки уже опустились на лес, и в небе начали поблескивать первые звезды. Максим не заметил, как быстро пролетело время. Он продолжал идти, сам не зная куда, пока наконец-то не понял, что заблудился. Мошенник вытащил маленький фонарик и, включив его, глянул на часы — была почти полночь. Измученный скитаниями по лесной чаще, путник уже отчаялся найти то, что ему нужно, он решил для себя, что преподаватель обманул его, решив сыграть над попутчиком злую шутку.

Максим уже планировал расположиться на ночлег, когда услышал неподалеку от себя звук, напоминающий мычание. Он пошел вперед и наткнулся на крупный куст рябины; раздвинув его ветки, он увидел это. Древо дьявола, как и говорил Виталий. Огромный высокий дуб, где прямо в коре открывались и закрывались тысячи человеческих глаз с древесными веками. У мошенника перехватило дыхание от встречи с Древом, на какое-то мгновение он пожалел, что решил броситься в эту авантюру. При виде идола на Максима напал ритуальный страх. Но ужас быстро покинул сердце смельчака, когда он увидел, как рядом с лесным кошмаром на папоротнике начинает распускаться цветок: вначале из бутона, похожего на лилию, вырвался сноп ослепительного света, он переливался всеми цветами радуги и излучал мистическое тепло, затем свет исчез, оставив распахнутые лепестки, которые продолжали окрашиваться во все известные цвета, а сверху над бутоном искрились тысячи точек, они, словно светлячки, летали над травой и будто играли друг с другом. Максим протянул руку, чтобы сорвать это чудо, но тут за его спиной раздался голос, больше похожий на рычание:

— Разумеется, причем собратья этого существа находились рядом, когда его забрали на маяк. Они пытались спасти его раньше, но не успели. Им не повезло, и буря застигла их врасплох. С трудом, но все же маленькие жители смогли пройти сквозь непогоду и вернуться в подземелье, где их ждали собратья. Факт того, что один из них попал бы в руки к людям, ставил под угрозу дальнейшее существование нации. Нельзя было допустить, чтобы о лесном народе узнали. И тогда одиннадцать жрецов приняли решение обратиться с помощью древнего ритуала к богам Белой вселенной. Это был единственный путь защититься от людей. А что им оставалось делать? Собственная магия уже давно потеряла силы. Но после ритуала к жрецам явилось некое облако-сфера, оно сказало им, что те совершили ошибку: во-первых, обращаться к богам имела право только раса исследователей; во-вторых, даже сам обряд был проведен неправильно. Поэтому боги постановили следующее: они не будут уничтожать или причинять вред всей земной цивилизации, за свои ошибки понесут ответственность только лесные жители. Они хотели скрыть существование своего народа, и в этом боги им помогут тем, что уничтожат всю лесную расу. Но помимо этого уничтожат и маяк вместе со всеми, кто на нем находится, так как именно поступок смотрителя вынудил маленький народ нарушить древний закон. Поэтому боги создали здесь, в лесу и в водах бухты, отвратительных чудовищ, которые в ту же ночь пожрали всех лесных жителей. Эти монстры были воссозданы из образов ночных кошмаров местных моряков — таково было решение богов.

— А что случилось с маяком?

— Змеи в один миг перенесли его на самое глубокое дно океана. Как вы понимаете, маяк вместе с человечком и смотрителем был раздавлен давлением. В ту же ночь, после исчезновения спасательного света, о скалы разбился корабль. С тех пор промысел здесь не велся, пока не пришли вы.

— Когда произошли эти события? — поинтересовался Говорков.

— Двести лет назад.

— Значит, чудовище, которое мы видели, — одно из творений богов?

— Да.

— Но почему монстры остались здесь и продолжают убивать? Ведь они должны были уничтожить только лесную нацию.

— Богам было мало смерти всех лесных жителей, поэтому они приняли еще одно решение — души одиннадцати жрецов, вызвавших связь с богами, и душа человечка, попавшего в плен смотрителя, должны после смерти в своей новой, человеческой реинкарнации вновь возвращаться сюда и снова быть уничтоженными, и так будет продолжаться до конца света, то есть до того момента, пока Землю не поглотит Солнце. Двенадцать лесных жителей в своих последующих жизнях волею судьбы будут оказываться здесь и погибать от рук вызванных ими чудовищ. Кстати, Иван, который умер в водах бухты, в прошлой жизни был маленьким человечком, который попался в руки смотрителя.

— Ты хочешь сказать, что мы все в прошлой жизни были теми самыми жрецами?! — вскрикнул Котов.

— Боюсь, что так, — старик близко подошел к нему и положил руку на плечо.

— Дед, это же полная чушь. Неужели ты думаешь, мы поверим тебе?

— Это вам решать, но я сказал правду. Монстры затаятся в недрах земли и вод, только когда расправятся с вами, и вернутся сюда, когда вы окажетесь здесь снова, в ваших следующих жизнях. Извините, это наша с вами общая вина.

— Так кто ты? — Говорков подошел к призраку.

— Смотритель. По велению богов моя душа вынуждена скитаться здесь до Судного дня и рассказывать последнему из оставшихся в живых причины происходящего. Но я решил все же рассказать вам двоим.

— Я не верю во все это! — крикнул Говорков.

— Эти твари построили здесь, в лесу, свой собственный храм для поклонения своим создателям, так что, если не веришь, ступай в лес на Забытую дорогу, она приведет тебя в их логово. Двое из ваших уже там побывали, — с этими словами старик моментально растаял в воздухе. На этом его рассказы были закончены.

Неожиданное исчезновение призрачного гостя напугало рыбаков. Котов подумал, что старец им привиделся, ведь бывают же массовые галлюцинации, правда не с каждым миражом можно вступить в диалог. Говорков не знал что и думать, ведь в детстве его преследовали сны, где он и еще десяток человек, усевшись в круг, читают какое-то заклинание. Затем к ним является белое облако, из которого выходят отвратительные существа и пожирают участников ритуала. Но на улице размышлять о таких вещах не было смысла; если верить старику и во время его рассказов чудовища не представляли опасности, то после его ухода нужно было срочно прятаться в прицеп.

Эти будки были очень удобны для быстрого развертывания лагеря. Внутри по бокам располагались две двухъярусные кровати, точнее, это были большие полки с матрасами. Между ними, как правило, стоял небольшой столик, а у входа, справа, имелась низкая малогабаритная печка типа «буржуйка». Стены кунга были обшиты цинковыми листами, так что в случае нападения чудовищ какое-то время Говорков с Котовым могли держать оборону. Единственным уязвимым местом прицепа оставалось небольшое окошко над печкой с пластиковым исцарапанным стеклом.

ГЛАВА II

Царила тишина. Костер, где состоялась беседа с призраком, давно погас, а генератор из-за отсутствия топлива не работал. Если бы сейчас здесь оказались спасатели, они наверняка бы решили, что в лагере нет ни одной живой души. Единственное, что выдавало присутствие человека, — клубившийся дым из печки буксируемого прицепа.

Говорков затопил печь и посмотрел в оконце. Параллельно с прицепом, где заперлись рыбаки, стоял еще один балок. В него положили труп поварихи.

— До сих пор не могу поверить, что все погибли, — сказал он.

Котов лежал на верхнем ярусе, глядя в потолок. От алкоголя он решил отказаться.

— В любом случае мы уже ничего не сможем сделать, так или иначе, но нам лучше дождаться помощи.

Говорков сел на нижнем ярусе противоположной кровати.

— А что если помощь не прибудет? Да и провианта у нас почти не осталось, — вздохнул он.

— Значит, пойдем пешком до города. Выбор невелик: или умрем от голода, или нас сожрут твари, — Котов произнес эти слова совершенно равнодушно, не отрывая взгляда от потолка. Судя по тону его голоса, ему было наплевать на свою участь. Возможно, он поверил словам старца.

Вспомнив о старике, Говорков спросил:

— Ты поверил деду?

— Только не прими меня за ненормального, но почему-то я думаю, что что-то в его словах есть, какая-то правда, как это объяснить… — Котов так и не смог подобрать нужных слов. Его перебил громкий гул, раздавшийся снаружи. Звук был похож на раскаты грома. Котов почувствовал, что его сердце сжалось от страха. Быстрым движением он спрыгнул с полки и подбежал к окошку. Говорков последовал за ним.

Сквозь исцарапанное стекло с трудом различались очертания соседнего прицепа и несколько тусклых звезд на небе.

— Черт, ничего не видно. Темно, как в могиле, — Котов потянулся за ружьем, лежащим на столе.

До этого момента оба рыбака сидели в темноте, изнутри балок освещался только пламенем огня в печи — свет пробивался сквозь щели неплотно закрытой вьюшки, озаряя красноватым оттенком внутренние стены убежища. Говоркова пробила дрожь, и он решил хоть немного развеять мрак в балке. Отойдя от окошка, рыбак достал из-под стола парафиновую свечу, затем он прикрепил ее к дну пустой консервной банки и зажег. Когда он поставил горящую свечу на стол, то напряжение немного спало. Как-никак, а луч света во тьме немного обнадеживает.

— Что ты делаешь? — произнес Котов, не отводя глаз от окошка; руки, в которых он держал ружье, заметно тряслись.

— А что такого? Тебя сильно беспокоит свет? — недоуменно спросил Говорков.

— Да, из-за свечи не могу рассмотреть, что там происходит, — Котов прикрыл глаза от пламени рукой и пристальней всмотрелся во мглу.

Спустя несколько секунд раздался очередной гул.

— Вот черт! Это балок… он качнулся, — вскрикнул Котов.

— Что? Там, где лежит Надежда? — Говорков побледнел.

— Да. Похоже, кто-то раскачивает его. Я заметил, как после удара прицеп накренился. Вот только не могу рассмотреть, кто это делает.

После этих слов последовало еще несколько глухих звуков со стороны соседнего балка. На этот раз громоподобные удары прозвучали более резко. Невидимая сила подбрасывала балок, играя с ним, как с картонной коробкой. Котов крепче сжал ружье, глядя на сцену за окном; он был готов без колебаний применить его. Говорков присел — упадок сил одолевал его с каждым новым ударом.

Грохот прекратился. В темных очертаниях прицепа Котов заметил, как отворилась дверь балка. Угол зрения не позволял ему разглядеть того, кто открыл дверь.

— Вот твари! Они открыли прицеп.

— Боже, — Говорков приложил ладони к лицу. — Я чуть с ума не сошел.

— Похоже, какая-то тварь хочет поиздеваться над ее трупом, — сказал Котов, пропустив слова товарища мимо ушей.

— Может, это какой-нибудь зверь?

— Не думаю. Вспомни, как мы закрывали прицеп на замок снаружи, а у этих чудовищ, похоже, есть разум, чтобы сорвать его и проникнуть внутрь. Вот только зачем им труп? — при этих словах Котов заметил, как темная фигура быстрым рывком выскочила из прицепа.

— Странно, кто-то вырвался оттуда. Почему я не увидел, как он вошел? — рыбак вложил руку в карман и проверил наличие патронов, их оставалось только два. Еще два были уже заряжены и с нетерпением ждали случая вырваться на свободу.

— А вдруг никто и не заходил. Вдруг… — от этой мысли Говорков почувствовал покалывание в сердце. Похоже, шок, пережитый им за последние несколько часов, сильно отразился как на его душевном, так и на физическим состоянии. Он был уже немолод, и проблемы с сердцем давно беспокоили его. Теперь Говорков понимал, что еще немного такой нервотрепки, и у него случится приступ.

— Ты хочешь сказать, что она жива? — Котов отошел от окна и прислонился к двери.

— Я не хочу сказать, что она жива. Возможно, эти существа вселились в нее. Я чувствую, что жить мне осталось недолго, и хочу, чтобы ты знал, что я думаю обо всем этом…

— Прекрати…

— Нет, дослушай, — тяжело дыша, Говорков взялся за сердце. — Думай что хочешь, но, по-моему, старик говорил правду. И если это так, то порождения богов обладают страшной силой. В лесу я почувствовал, как тварь из болота пытается меня загипнотизировать, а если они это могут, то почему они не могут вселяться в трупы?

В образовавшейся тишине Котов услышал шорох шагов — кто-то снаружи подкрадывался к двери.

С внешней стороны, прямо за дверью, немного ниже порога располагался фаркоп для буксировки прицепа КамАЗом. Он был длиной около полутора метров, жесткая сцепка крепилась основанием ниже порога, а другая часть лежала на земле; с его помощью было удобно залезать в балок, поэтому лестница никогда не требовалась.

Чья-то нога вступила на фаркоп, и весь прицеп слегка качнуло.

Говорков закрыл глаза.

«Вот оно, — подумал он. — Сейчас все будет кончено».

Тот, кто стоял за дверью, неспешно подошел к ней вплотную. Котов тем временем развернулся и наставил дуло ружья на преграду между собой и существом из темноты, но вопреки его ожиданиям оно не стало ломиться внутрь, а прильнуло губами к замочной скважине и заговорило шепотом. Это был голос Надежды, но уже другой, эти звуки вмещали в себя одновременно несколько разных тембров, она перестала быть человеком. Ни один житель на земле не смог бы говорить такими дикими октавами, ее шепот заполз во все уголки и закрома комнаты. Эти звуки, как поминальный колокол, раздавались эхом в голове, вызывая скованность и страх. Как только она произнесла первое слово, свеча мгновенно погасла, одновременно с ней погасла и жизнь Говоркова — его сердце не выдержало испытаний, он просто бесшумно прислонился к стене и умер.

— Ты видел старца? — обратилась она к Котову.

Немного помедлив, Котов глубоко вздохнул и с трудом выговорил:

— Видел.

— Значит, теперь ты знаешь, — эта фраза прозвучала в тихом и гневном тоне, отчего руки рыбака затряслись сильнее. Еще один вопрос в таком же духе, и его палец нажмет на курок.

— Знаю.

— Хорошо, — после этого слова наступила пауза.

«Почему ты молчишь? — мысленно спросил он ее. — Скажи хоть что-нибудь!» Тишина настораживала… Если существо замолкло, значит оно готовится к атаке. Конечно, можно выстрелить сквозь дверь, но она слишком толстая и облицована металлическими листами, не факт, что пуля прошьет насквозь это препятствие.

И тут он вспомнил одну немаловажную деталь — у него не было охотничьих пуль, только сигнальные патроны. Выстрел может отрикошетить от двери, а значит лучше позволить ей ворваться в балок или открыть дверь самому. Не выдержав долгого молчания, Котов спросил:

— Скажи, почему мы должны расплачиваться за грехи прошлой жизни? Тем более я не считаю обращение за помощью таким уж страшным преступлением.

Ответ не заставил себя долго ждать:

— Это было решение богов. Вы нарушили их закон, такая ничтожная раса, как лесные человечки, не имела права даже думать о Белой вселенной. Обращаться к ним имели право только исследователи, но они совершили ошибку, рассказав вам обо всем. Тот, кто передал вам сведения о ритуале вызова, давно наказан, но его муки гораздо страшнее, чем будут твои. Кроме того, чтобы проникать в великие миры, нужно владеть великими знаниями, иначе это может привести к ужасным последствиям. А что сделали вы? Вы даже заклинание произнесли неверно.

— Но ведь это из-за обмана исследователей.

— Так или иначе, но мы посланы сюда, чтобы наказать вас за нарушения древнего закона, и с удовольствием будем делать это дальше, — тут существо, сидевшее в Надежде, издало дьявольский хохот.

Котов твердо решил поскорей закончить эту беседу. Заряд сигнального патрона поставит светлую точку в заключение темного диалога. Дверь была закрыта изнутри на ключ, рыбак засунул руку в нагрудный карман и нащупал его. Оставалось только быстро вставить его в скважину, откуда доносился мерзкий шепот, и, не медля ни секунды, направить дуло в голову дьявола.

— Почему ты молчишь? — сквозь смех спросило создание. Теперь его голос стал более глубоким и каким-то осязаемым.

— Но ведь нас все равно будут искать, — Котов наклонился чуть вперед, поддерживая левой рукой, в которой находился ключ, правую руку с ружьем.

— Ну и что, мертвых все равно не найдут, мы съедим трупы. Пропажа всех людей из лагеря будет очередной загадкой, такой же, как снежный человек или Бермудский треугольник. Возможно, поначалу здесь и побоятся вести промысел, но когда поймут, что опасности нет, люди вернутся, а позже здесь появитесь и вы — все двенадцать душ. Не вини в этом богов, они не есть зло, просто так получилось. Понимаешь?

Вместо ответа Котов вставил ключ в замочную скважину, повернул его и толкнул дверь. За порогом стояла кромешная тьма, в которой нельзя было различить существо, что находилось по ту сторону. Рыбак не стал разглядывать ночного гостя, а выстрелил наугад. Яркая зеленая вспышка прорезала мглу; хотя Котов и не знал, куда стреляет, но все же патрон, вылетевший из дула, тут же напоролся на препятствие: голова поварихи вспыхнула зеленым светом. Из ее глаз и открытого рта вырвались огненные искры, осветив комнату мертвыми лучами. На мгновение Котов закрыл глаза рукой, но тут же почувствовал, как жар, исходящий от Надежды, обжигает ему локоть. Несмотря на охватившее ее пламя, тело женщины переступило порог прицепа и протянуло руки к рыбаку. При этом она мотала головой из стороны в сторону и дико визжала. Котов отступил назад и ударил ее ружейным прикладом, отчего чудище споткнулось о порог и провалилось в темноту. Одним прыжком рыбак очутился у двери и моментально захлопнул ее, после чего повернул ключ.

Вопль все еще раздавался около балка. Он прильнул к окну и увидел, что горящее создание схватило с земли увесистый камень, он не успел рассмотреть толком, как существо швырнуло его в прицеп. Камень попал в окно, но не разбил его, лишь только оставил трещины. От неожиданности Котов чуть не нажал на курок, но, к счастью, сумел совладать с собой. Между трещинами он разглядел, как повариха попыталась поднять еще один камень, но ноги ее подкосились и она упала. Теперь ее голова превратилась в обугленный череп, существо так и осталось лежать с зажатым камнем в руке.

— Викторович! — обратился он к Говоркову. — Этот бой мы выиграли, слышишь? — Котов никак не мог разглядеть его в темноте. Свет, исходивший от печки, был довольно тусклым.

— Ты чего, Викторович? — ответа не было. Чувствуя неладное, он достал из кармана зажигалку и, подойдя ближе, зажег свечу на столе.

Говорков сидел на нижнем ярусе, прислонившись плечом к стене, его лицо было бледным, а глаза закатились. Котов все понял. Он подошел, протянул ладонь и закрыл его веки, затем он сел на противоположную кровать. Ему хотелось кричать, боль утраты рвала его сердце. Винить себя за случившиеся не было смысла, но все же он чувствовал некую ответственность за его смерть и смерть Надежды. Единственное, что он мог сделать для всех, кто погиб, — это выбраться с бухты, чтобы рассказать миру их историю, хотя с другой стороны, кто поверит в это? Вероятно, его примут за безумца; если найдут тело поварихи, то его обвинят в убийстве, кому он сможет доказать, что в нее вселилось какое-то существо? А если не найдут вообще никаких тел, то мир придумает свою интерпретацию событий, все что угодно, только не правду.

После пережитого на Котова навалилась сильная усталость, и сон начал одолевать его. Изнеможение и стресс брали свое, организму нужен был отдых. Для себя рыбак решил, что уснет только на час, не больше, и уже буквально через минуту после этой мысли он окунулся в мир грез. Когда он проснется, все изменится.

ГЛАВА III

Котов пробудился, когда новый день уже клонился к завершению: он проспал весь остаток ночи, весь последующий день и почти весь последующий вечер. Ему привиделось множество снов, но он не помнил ни одного, кроме сценки из далекого детства, где старший брат учил его игре на гитаре. Это была необычная мелодия, ее следовало играть замысловатым перебором. Котов попытался вспомнить ее название, но с тех пор прошло много лет, и память благополучно похоронила имя этого произведения.

— Где ты услышал эту музыку?

— Во сне.

— А кто играл ее?

— Солнце, которое клонится к закату.

Мелодия была преисполнена глубоким смыслом и заключала в себе траур, это был реквием, реквием по погибшим мечтам и надеждам, некая симфония обреченности. Ни до, ни после Котов не слышал подобную музыку, она была уникальна в своем роде и затрагивала такие струнки души, от прикосновения к которым дыхание замирало, а сердце наполнялось грустью.

Под столом хранилась старая гитара, которая принадлежала Алексееву. Котов потянулся за ней и, положив на колени, провел по струнам — она оказалась настроена.

— Научишь, как ее играть?

— Конечно.

И хотя рыбак после того как заучил мелодию, больше никогда не играл, его пальцы все помнили и правильно легли на гриф. Он извлек несколько первых нот и понял, что воспроизведет эту музыку. Теперь он не сомневался в том, что говорил старец. И если это правда и ему суждено погибнуть, то он умрет достойно. Котов вышел на свежий воздух, держа в руке гитару; небо было безоблачным и окрашенным в тона ночных сумерек, меньше чем через час солнце исчезнет в водах бухты, и все вокруг снова погрузится во власть ночи. Он прошел к лесу и увидел сквозь заросли небольшую тропинку. Может, это и есть Забытая дорога, о которой говорил призрак? Даже если это и так, то она приведет его отнюдь не к храму, а туда, где он должен быть. Котов вступил на свой последний путь. Всю дорогу, пока он шел к Завершению, за его спиной происходили жуткие вещи: из-за деревьев повсюду выглядывали страшные лица лесных чудовищ, из-под земли медленно выползали отвратительные создания, с веток деревьев спускались неведомые твари, весь лес буквально кишел ими. Но никто из них не осмелился приблизиться к человеку: они знали, что пока он восходит к Завершению, никто не имеет права причинить ему вред. Тропа вывела его на вершину самой большой скалы, он подошел к краю и сел на него. Перед ним открылся обзор бухты, солнечный диск наполовину скрылся в водах моря, это был не только закат солнца, но и закат человеческой жизни, он ознаменовывал собой Завершение пути того, кто погиб, но все же прошел свой путь до конца. В шуме волн, что бились о скалы, он заиграл на гитаре заунывную мелодию, а в это время из леса за его спиной медленно из-под каждого деревца и каждого куста выходили чудовища, они тянули к нему свои руки и с нетерпением ждали, когда он закончит играть. Солнечный диск почти полностью скрылся из вида, воды бухты стали темными, ночь через несколько мгновений охватит собой небо, землю и человеческие души. Котов приступил к завершающим аккордам и почувствовал, как холодные руки прикоснулись к его затылку, затем слегка скользнули к голове и стали сползать к лицу. В этот момент он доиграл последнюю ноту.