Наш друг Гриша Циммерман был гением. Это признавали все. Даже участковый милиционер Сидоренко, который регулярно штрафовал Гришу за распитие спиртных напитков на детской площадке, говорил: — Циммерман — голова. Ему бы в Америку. Или хотя бы в вытрезвитель, там публика интеллигентнее.

Гриша закончил мехмат МГУ с отличием. Он мог в уме извлечь корень тринадцатой степени из номера трамвайного билета. Он знал, что такое лента Мёбиуса, и умел сворачивать в нее плавленый сырок «Дружба».

Но с женщинами у Гриши не клеилось.

Женщины, как известно, не любят топологию. Женщины любят уверенность, чистые манжеты и когда им дарят цветы, а не доказывают теорему Ферма вместо прелюдии. Гриша же в присутствии дам краснел, потел и начинал цитировать Ландау. Дамы скучали. Дамы уходили к таксистам и спекулянтам.

И тогда Гриша решил применить научный метод.

Мы сидели у него на кухне. На столе стояла бутылка «Столичной» и банка кильки в томате. Килька смотрела на нас с немым укором. — Я вывел формулу, — сказал Гриша, поправляя очки, замотанные синей изолентой. — Формулу Идеальной Совместимости. — Лучше бы ты вывел тараканов, — заметил я. — Ты не понимаешь, — горячился Гриша. — Любовь — это не химия. Это чистая математика. Переменные известны: возраст, IQ, объем бедер, коэффициент стервозности, жилищные условия. Я создал алгоритм. Я загнал туда базу данных всего паспортного стола Москвы. — И что? — спросил я, разливая. — Машина думала три часа. Перегрелась. Но выдала результат. — Один? — Один. Вероятность ошибки — ноль целых, ноль десятых. Это моя судьба. Единственная женщина в мире, которая подходит мне на сто процентов. — И кто она? Актриса? Балерина? Дочь дипломата?

Гриша торжественно достал из кармана мятый листок, распечатанный на ЭВМ. — Адрес: улица Новаторов, дом шесть. Зовут Антонина Павловна. Я иду к ней прямо сейчас.

Мы выпили «на посошок». В этом было что-то величественное и жалкое одновременно. Гриша, маленький, щуплый, в пальто, которое помнило еще похороны Брежнева, шел навстречу своей математической судьбе.

Я не видел его неделю. Я думал, он погиб. Или эмигрировал. Или, что еще хуже, бросил пить.

Через неделю я встретил его у гастронома. Гриша нес авоську. В авоське позвякивали бутылки кефира и лежала палка вареной колбасы. Вид у него был пришибленный, но умиротворенный. — Ну как? — спросил я. — Нашел? — Нашел, — тихо ответил Гриша. — И как она? Молодая? Красивая?

Гриша вздохнул. — Ей пятьдесят четыре года. Она работает весовщицей на овощебазе. Весит сто двенадцать килограммов. У нее двое детей от разных мужей и мама-парализованная. — Гриша! — ахнул я. — Так это же ошибка! Сбой системы! Где же тут идеальная совместимость?

Гриша посмотрел на меня мудрым, просветленным взглядом. — Никакой ошибки. Формула учла всё. Понимаешь, я — беспомощный идиот. Я не умею стирать носки. Я забываю есть. Я боюсь жековских клерков. А Тоня… Тоня вчера одним ударом кулака уложила соседа, который громко слушал Высоцкого. Она готовит борщ, в котором стоит ложка. Она называет меня «Гришуня» и не разрешает читать книги после одиннадцати.

Он помолчал и добавил: — Я впервые в жизни счастлив. Оказывается, переменная «интеллектуальное равенство» в формуле любви должна иметь отрицательное значение.

Тут из дверей магазина выплыла Антонина Павловна. Она была огромна, как ледокол «Ленин». В руках она держала ящик с мандаринами. — Гришуня! — гаркнула она так, что с дерева упала ворона. — Ты кефир взял? А ну покажи! Гриша, великий математик, покорно протянул авоську. — Молодец, — сказала она и потрепала его по щеке. — Пошли домой, я тебе задачу придумала. Посчитаешь, сколько обоев надо в коридор. А то сидишь со своими интегралами, толку от тебя, как от козла молока.

Они ушли. Гриша семенил рядом, что-то быстро объясняя про площадь поверхностей. Антонина Павловна молчала, величественно неся мандарины.

Я смотрел им вслед. Математика — великая сила. Против науки, как говорится, не попрешь. Особенно если наука помножена на жизненный опыт весовщицы с овощебазы.

Этот рассказ и другие https://dovlatov-ai.web.app/blog/formula-schastya