Вселенная Кошмаров + Ужасы

—Итак, вы хотите оплатить размещение на год вперед? — продажницав брючном костюме впритирку открыла проспект на нужной странице. — А родственник себя обслуживает? Если он неходячий, цена, конечно же, будет выше…

—Ходячий-ходячий, — заверила Маша, крысоватая, с торчащими зубами блондинка.

—Тогда подходит программа «Круглогодичная», на ней вы экономите до сорока процентов в сутки, всего сто сорок девять тысяч рублей.

—Маш, дорого выходит! — пожаловался Машин супруг, рано начавший лысеть одутловатый мужчина.

—Нормально! Не жадничай. Ты посчитай, Володь, выходит всего четыреста в сутки.

—Хорошо, — крякнул Владимир, — Берем. Не везти же его обратно.

—Именно! — обрадовалась продажница, — Как зовут пациента?

—Демьян Григорьевич Климов, тридцать первого года рождения, — оттарабанила Маша.

—Ого! Ваш дедушка прошел войну?

—Ему всего четырнадцать было. Да, партизанил помаленьку. Он сам с Беларуси, из-под Хатыни, вы понимаете…

Все трое скорбно примолкли, точно отдавая дань уважения погибшим.

—Так, а чем у нас болеет Демьян Григорьевич? Артрит, деменция, сердечно-сосудистые, катаракта, диабет? — пухлая ручка хищно нацелилась на многочисленные графы в бланке.

—Да знаете, ничем. Артрит, конечно, возраст, сами понимаете. Передвигается с трудом, но в коляску нипочем не хочет. Зубы до сих пор свои, представляете?

—Ничего себе, у меня-то вон, видите, о, — продажница оттянула пальцем губу, демонстрируя золотые коронки. — Скажите, почему вы решили привезти Демьяна Григорьевича в центр «Долголетие»?

—Как бы... — Маша замялась. — В общем, прадедушку мама привезла из глухой деревни. Сама жила в однушке, вот и разместила у нас. Потом мама… — раздался натужный, хорошо отрепетированный всхлип. — Мама умерла, а нам остался эдакий подарочек.

—Соболезную. Возникли проблемы с взаимопониманием?

—Ну… Дело в том, что дедушка — колдун, — в ответ на недоуменный взгляд собеседницы Маша усмехнулась — мол, сами все понимаете. — Или знахарь. К нему люди обращались — у кого скотина мрет, кто разродиться не может, кто замуж выйти — он помогал. Даже с райцентра ездили и из Минска… Шарлатанствовал помаленьку. А как его в город перевезли — совсем с цепи сорвался. Говорит, грязное здесь все, криксы из мусоропровода завывают, упыри кошек уличных жрут, совсем, мол, запустили…

—Угу, — кивала продажница, делая заметки в бланке. — И что, буянить начал?

—Не буянить, но… Володь, ну что ты молчишь, расскажи! — ткнула Маша мужа. Тот, будто очнувшись от глубокого сна, проморгался, откашлялся и заговорил:

—Да тут рассказывать нечего. Ну, таскает домой всякий хлам, талисманы из веток и шишек делает — вся квартира в этом гербарии. Орет постоянно, что мы то домового не уважили, то, понимаешь, мусор на ночь глядя вынесли — хобыря, мол, прикармливаем. А что она рыбу чистила и на всю квартиру шмон идет — это ему ничего…

—Это все?

—Если бы… — плаксиво протянула Маша. — Последней каплей… Представляете, ночью не спалось, я встала, а он стоит над колыбелькой Коленьки со свечой и шепчет что-то. И воск-то, воск — прямо в кроватку капает! Ясно дело, что здесь только дом престарелых…

Маша достала из сумочки бумажный платок и шумно высморкалась, точно пыталась доказать свое право на такое решение.

—Извините! — с неожиданным нажимом воспротивилась продажница. — У нас не дом престарелых. «Долголетие» — престижный реабилитационный центр на базе пансионата для лечения суставов. Я понимаю, что говорят о домах престарелых, вы наверняка думаете, что у нас здесь вонь, антисанитария...

—Нет-нет, ни в коем разе!

—Вы посмотрите сами — у нас обширная лесопарковая зона для прогулок, хвойный лес. Вдохните, вдохните! — под напором этой тумбочкоподобной женщины чета Симахиных послушно засопела. — Чувствуете? То-то ж. Современное оборудование, меблированные апартаменты, круглосуточное наблюдение, четырехразовое питание, сотрудники строго с профильным образованием, никаких дилетантов!

—Мы верим-верим, извините, просто… Стереотип такой, мол, отправлять родственника в дом престарелых — это…

—Правильное и мудрое решение, — продолжила за клиентов продажница. - Вы избавитесь от лишних хлопот, а ваш дедушка получит квалифицированную медицинскую помощь, уход и обслуживание. И трудности быта перестанут отравлять радость общения с пожилым родственником. А наш главврач... Александр Семенович, между прочим — видный специалист в геронтологии и ревматологии в частности! Какие препараты принимает ваш дедушка?

—Да… Собственно, никакие, — Маша растерянно переглянулась с мужем. — Он сам какими-то травками-корешками лечится, чаи заваривает.

—Ох уж эти знахари! — по-доброму усмехнулась продажница, — Ничего, схему лечения мы подберем.

***

Демьян Григорьевич не любил, когда его называли по имени-отчеству. Лучше просто «Демьян», на худой конец «Дед Демьян». Но после переезда в город все почему-то принялись поминать его батюшку. Тот за свою жизнь только тем и отличился, что спьяну поколотил мамашу Демьяна, а после повесился на осиновой балке в погребе. Его-то Демьян и увидел первым — неупокойник страшно хрипел, пучил глаза, шевелил синим вывалившимся языком и раскачивался на веревке, пытаясь схватить сына. И вот опять:

—Демьян Григорьевич, вы присаживайтесь, и мы мигом вас докатим! — неестественно ласково проворковала санитарка, тыкая его под колени сиденьем инвалидной коляски.

—Сам дойду, чай, ня калечный! — резко каркнул он и зашагал к главному корпусу. Белый и украшенный потрескавшейся лепниной, тот напомнил ему Дом Культуры в родном райцентре. Опирался старик на грубо обтесанную осиновую трость, покрытую черной вязью сложных узоров — шишковатая кисть дрожала от напряжения, шаги давались с трудом, но это всяко лучше, чем ехать в коляске, подобно убогому.

—А попрощаться? — виновато протянули родственнички, застывшие у занюханной «Вольво».

—Попрощалися! — буркнул старик под нос, не оборачиваясь, и ускорил шаг, насколько позволяли больные суставы.

На входе в здание его, картинно разведя руки в стороны, встречал тучный мужчина лет пятидесяти на вид, в белом халате и в очках с крошечными линзами, всем видом походивший на мультяшного крота.

—Здравствуйте, Демьян Григорьевич! — с театральной зычностью поприветствовал его «крот», протянул руку. — Добро пожаловать в ваши хоромы!

—Здоровее бывали, здоровее бачили, — скрипнул Демьян, пожимая мягкую, будто тесто, ладонь.

—Ух, ну и хватка! Сразу видно — руками работали!

—А вы животом, мабыць?

—Аха-ха-ха-ха! — фальшиво рассмеялся толстяк. — Отличное чувство юмора! А я буду Александр Семенович Варженевский, главврач и директор сего почтенного заведения! С самого дня основания, между прочим, здесь. Еще при Брежневе практику проходил.

—А я при Сталине таксама… практику.

—Ах-тях-тях! — Александр Семенович покатывался со смеху, точно еще никогда в жизни не встречал такого искрометного шутника. — Ой, уморили, Демьян Григорьевич…

—Кали ласка, просто Демьян.

—Как скажете… — толстые пальцы проникли под очки, стереть выступившие слезы. — Позвольте мне, Демьян Гр… Демьян-с, так вот, по-дворянски, позвольте провести для Вас экскурсию и показать, где тут у нас что. Вы своим ходом? Не прикажете ли подать транспорт? — «крот» кивнул на очередную коляску — та стояла рядом со входом.

—Я мабыць кости разомну.

—Это по адресу!

Аристократические замашки главврача удачно сочетались с антуражем центра «Долголетие» — здание чем-то походило на помещичью усадьбу, которую в советское время ободрали до штукатурки и набили немощными стариками. Пахло, на удивление, недурно — лавандовым мылом и антисептиками.

—Обратите внимание, совершенно безбарьерная среда — никаких дверей, порогов и лестниц! Если устали — вот, пожалуйста, коридоры оборудованы перилами. Все для удобства. Здесь у нас дежурит медсестра, Анна Павловна, прошу любить и жаловать!

На громогласную презентацию из-за двери выплыла похожая на белугу женщина, подобострастно выдавила «Здрас-с-сте» и вернулась восвояси.

—Тут выход во внутренний дворик, там беседка, фонтан, дорожки, даже поле для крикета.

—Для чаго?

—Не забивайте голову. Партнера по игре в нашем заведеньице отыскать бывает непросто. Ну да, прошу за мной, на третий этаж.

С приятным, услужливым «динь» распахнулись двери лифта. Демьян взглянул в кабину, окинул взглядом зеркало от пола до потолка, перечерченное посередине перилами и, как-то изменившись в лице, проворчал:

—Я, мабыць, пешком пройдуся. Чай, ноги ишшо не отсохли.

—Ну вы, Демьян Григорич, кремень! — восхищенно покачал головой главврач. — Давайте и я разомнусь с вами за компанию.

Каждая ступенька давалась с немалым трудом. Колени разве что не скрипели. Нависнув над лестницей, старик с трудом преодолевал пролет за пролетом, сопровождая подъем хриплым свистом из легких. Варженевский все порывался помочь, но Демьян брезгливо отпихивал его тестообразные ручонки.

Добравшись до третьего этажа, старик, изможденный, привалился к стенке. Тут же под колени его толкнуло сиденье коляски. Он было воспротивился, но рыхлая, даже слегка влажная, рука опустилась на плечо, удержала.

—Будет-будет. Устали, поди. Давайте я вас покатаю. Тросточку вашу позвольте…

—Не чапай! — громко приказал Демьян, и его голос заметался по длинному пустому коридору. Грубо обтесанную осину он прижал к груди, точно дитя.

—Как скажете, уважаемый, я ее только переложить хотел…

На третьем этаже находились жилые помещения. К сильному, уже навязчивому запаху лавандового мыла примешивались нотки многократно замытых человеческих нечистот. Большинство дверей были закрыты, некоторые, наоборот, распахнуты настежь, демонстрируя упакованные в полиэтилен белоснежные кровати.

—Тут у нас располагаются нумера, — не прекращал разглагольствовать главврач, толкая коляску и пыхтя как пароход.

В одном из дверных проемов Демьян заметил движение, приподнялся рассмотреть. Пахнуло свежим дерьмом. Санитар, менявший подгузник еще относительно молодому, в общем-то, деду, брезгливо морщился. Вдруг, будто почувствовав взгляд Демьяна, резко рванулся к проходу и захлопнул дверь.

—Любопытной Варваре… — усмехнулся Варженевский. — Ревматоидный паралич. Полное поражение суставов. Страшное горе для семьи, конечно… Ну, да пойдемте, я Вас все же провожу в номерулю!

Комнатка оказалась небольшой, чистой и уютной, как в санатории.

—Вот, Демьян Григорьевич… Ах, прошу прощения, Демьян! Ваше пристанище. Тут вот тревожная кнопка у кровати — на всякий не дай Бог, — тут пульт от телевизора. А вид какой из окна — сплошные деревья, на сколько глаз хватает! Туалет, душевая. Кафель специальный, не подскользнетесь. Вещи ваши уже доставили, — слово «вещи» было слишком большим и обширным для заношенной спортивной сумки и сваленных сверху узловатых деревянных фигурок. Варженевский окинул их взглядом, подошел, занес руку. — Разрешите?

И, не дождавшись ответа, взял верхнюю, почти черную. Суровый старик, лицо которого было обуглено, держал в руках копье и кубок, скалился злобно. Другая, из белого мертвогодерева изображала простоволосую бабу с серпом.

—По дереву вырезаю, — узловатая рука Демьяна тактично забрала идолов.

—Это удачно! У нас как раз есть кружок рукоделия, правда, Елизавета Сергеевна приезжает раз в месяц — маловато желающих…

—Дозвольте таперича… — старик выразительно кивнул на свои вещи.

—Разумеется, уже ухожу, отдыхайте, — главврач слегка поклонился и принялся отступать бочком к двери — на его тучную фигуру комната рассчитана не была. Демьян уже было принялся распаковывать сумку, как вдруг откуда-то из-за спины раздался тихий топот крошечных ножек — будто бежала крыса. Крыса в маленьких сапожках.

—Вы это слышали? — испуганно спросил Варженевский, застыв у двери.

—Слыхал, чай не глухой. Это вы ногтями по косяку стукали.

—Прекрасно. Извините за эту маленькую проверку, просто коллеги передали… Все, не смею более мешать. Отдыхайте.

***

Первым делом дед Демьян тщательно осмотрел комнату. Та оказалась стерильна до болезненности — никаких запахов, кроме лавандового мыла. Ни пыли, ни даже завалящего паучка.

—Недобро, без хозяина хата, — крякал дед Демьян, расставляя идолов у изголовья кровати.

На ужин подали оладьи, политые клейким сиропом, и чай. Чай привычно пованивал тряпками, а сироп оказался приторно-сладким, пришлось счистить ложкой. Таблетки «чтоб спалось крепче» Демьян спустил в унитаз. За окном темнело, вяло шумело хвойное море, по-городскому перекаркивались вороны у мусорных контейнеров.

Почистив зубы казенной, пластиковой щеткой, Демьян сполоснул лицо, подмышки и пах, сдернул покрывало с постели и улегся на белоснежную простыню. Сон не шел. Глодала обида на внучку и ее безвольного муженька, снедала тоска по родной деревне, густому подлеску, грибам, малине и долгим прогулкам по ночной чаще. Тревога нарастала, копошась под ребрами, давила на легкие, заставляла сердце заходиться в безумном стаккато. Тени под потолком сгущались, формировались в хищные крючья и кожистые крылья. В голове сменялись картинки одна гаже другой: полные мертвецов хатынские овраги, младенчик с пробитой головой, высокие белобрысые дьяволы в черной форме…

—Вона ты где!

Жупка прятался за плоским телевизором на стене. Скрюченный, серый, размером с младенчика, он просвечивал в лунном свете. В пустой дырке на месте лица глупо и растерянно перекатывалась горстка глаз. Демьян набрал воздуха в грудь и затараторил:

—Чернобога псы стерегут врата,

Мост меж Навью и Явью,

Придите, псы, за ночную хмарью,

За убёгшей тварью…

Договорить он не успел. Жупел тоненько запищал, исчезая с чмоканьем в стене. Малышу, конечно, было невдомек, что старик блефовал, и ни собачьей шерсти, ни сушеной калины у него не было. Жупка еще вернется, попробовать сны Демьяна на зуб, но ближайшие две недели можно было не беспокоиться.

Старика потряхивало — привыкнуть к столкновениям с теми, кто просачивается в наш мир из Нави, нельзя ни после десятка, ни после сотни таких встреч. Вынув из сумки маленькую таблетницу, Демьян зачерпнул темный комочек из сушеных пустырника и валерианы, закинул под язык и лег в постель. Уже засыпая, он слышал какой-то странный хруст, точно кто шею разминает, хотел было глянуть, но провалился в душный сон без сновидений.

***

Наутро страшно ныло левое колено. При попытке согнуть ногу боль прострелила весь позвоночник, взорвавшись фугасным снарядом под затылком. Закатав штанину казенной пижамы, Демьян удивленно вскинул седые кустистые брови — и где он успел так садануться? Лиловый синяк расплывался на всю коленную чашечку, нога распухла и ощущалась деревянной, будто чужой.

На утреннем осмотре Варженевский удивленно присвистнул.

—Э-э-э, батенька! Да у вас, батенька, гонартроз! — он почмокал пухлыми губами, точно смакуя страшное слово. — Да, гонартроз. Пропишем лечебную физкультуру и электростимуляцию. Заодно ибупрофен недурно бы для снятия болей. С него, конечно, в сон клонит, но и вы, считай, на каникулах, заодно отоспитесь. Наташенька, запишете?

Дебелая медсестра что-то лениво черканула в блокноте.

—А еще, Демьян Гри… А еще бы выдать вам ортопедические тапочки взамен этих… лаптей.

—А як жеж я на вулицу у тапочках-то?

—А зачем? Вы посмотрите, какая холодрыга — ветер, тучи, дождь скоро пойдет. Осень обещает быть сырой. Будут ныть суставы…

Действительно, небо налилось угрожающим темно-лиловым оттенком, под цвет синяка на колене. Деревья качало из стороны в сторону, точно через рощу пробиралось что-то громадное и неуклюжее.

—Я бы, конечно, посоветовал вам пересесть на коляску… — Демьян тут же замотал головой, — Ну, тогда тросточку вам подать?

—Нэ трэба! Сам возьму.

—Как скажете. Физиотерапию я поставлю в расписание, а вот с лечебной физкультурой придется обождать — специалист приезжает раз в месяц. У нас, к сожалению, большинство пациентов стационарные, спрос, как понимаете, невысокий…

—Я сам разомнуся, — махнул рукой Демьян, желая поскорее избавиться от навязчивого присутствия этого громкого и болтливого толстяка.

—Вот и славненько. Как спали на новом месте?

—Як младенец, — соврал Демьян. Перед глазами некстати встала картинка с детскими скелетиками, запорошенными жирным черным пеплом.

***

Не зная, чем себя занять, Демьян расхаживал по своей нарочито дружелюбной, выкрашенной в мягкие пастельные тона тюрьме, пытаясь разработать колено. Нога никак не сгибалась. Старик осторожно заносил ее над ламинатом и так же медленно опускал, перемещая едва на пару сантиметров. В очередной раз отняв подошву тапочка от пола, он хотел поднять ее выше — всего чуть-чуть, для проверки — но страх испытать вновь ощущение, как кости трутся друг об друга, остановил на полпути. Демьян горько усмехнулся — когда-то он, тринадцатилетний пацан, пробирался в захваченные немцами деревни, воровал кур и даже резал глотки, рискуя в любой момент повиснуть в петле с табличкой «Я - партизан» на груди, а теперь боится согнуть ногу в колене. На глазах выступили слезы, он сцепил зубы, дернул изо всех сил ногой вверх, точно отвешивая кому-то пинка. В колене будто взорвался пиропатрон, дыхание сперло. Едва не упав, он схватился за перила и долго не мог отдышаться. Где-то на грани слышимости раздалось хриплое задушенное хихиканье, и Демьян еле удержался, чтобы не пнуть прочь собственную трость.

Отдышавшись, он побрёл дальше по этажу.На пути ему встречались редкие старички — еле передвигающиеся, буквально лежащие на своих ходунках, они уныло переставляли одеревенелые конечности, направляясь по одному им известному маршруту. Не без удивления Демьян отметил точно такие же, как у него, припухлости и гематомы на локтях и коленях. В одном из коридоров в него едва не врезался дюжий санитар с обезьяньим лицом, он толкал перед собой инвалидную коляску с иссохшей, похожей на куклу старушкой. Ту слегка потряхивало в кресле, в остальном же она оставалась неподвижна. Санитар так куда-то спешил, что Демьян едва успел заметить уже знакомые вспухшие синяки на локтях пациентки.

Обед был далеко не королевский — сухой как песок творог, рыбная котлета с крахмалистым пюре, жидкий суп и несладкий компот. В отдельном стаканчике как и в прошлый раз, лежали таблетки.

—Там ибупрофен и успокоительное, чтоб спалось покрепче! — бросила разносчица.

—Дякую, — ответил Демьян, но женщина уже ушла. Поковыряв без аппетита творог, он вновь выкинул содержимое стаканчика в надколотый унитаз.

Попытки уснуть ничего не давали. За окном бушевала гроза, рокотала, стучала по карнизам крысиными коготками, раскачивала деревья до натужного треска. Ни примитивная молитва «Кот-баюн, приходи, сон скорее наведи», ни валериана с пустырником делу не помогали. Демьян слепо сверлил потолок, думая о своем. За стеной раздались тягучие стоны, кто-то прошагал тяжелой поступью по коридору — наверное, санитар. Стоны умолкли.

Не так себе Демьян представлял старость. Большой хутор, бегающие по двору внуки и правнуки, сыновья, невестки, и спокойная тихая смерть в собственной постели. Что теперь толку корить себя, мол, ховаться надо было со свечкой? Отец всегда говорил — «Что сотворишь — не воротишь», и сам стал иллюстрацией своим словам — вон он, в трости осиновой заперт.

До девяти лет Демьян не знал покоя. Пока остальные мальчишки беззаботно играли в реке, он и подходить к воде боялся: видел торчащую из неё шишковатую голову хозяина омутов — и действительно, в том месте потонуло немало сорванцов. Не понимал, как набирать воду из колодца, коли вспухшая склизкая тварь у него на глазах плевала ядовито-желтой слюной в ведро, стоило его опустить. Не хватало духу выбежать в поле в знойный полдень — сразу было видно, что баба в белом кружащаяся средь колосьев не петушков сахарных раздает.

Так бы и прослыл Демьян деревенским дурачком, что «видит всякое», если бы не бабка Ефросинья из соседней деревни. Жили они с матерью небогато — вдова так и не решилась сызнова сойтись с мужиком, а потому тянула лямку за двоих. Как-то раз захворала у них корова — кормилица единственная. Брюхо раздулось, мычит, мучается, глаза больные, затуманенные, жидким ходит. Побежал тогда Демьян по наказу матери к бабке Ефросинье — та была то ли фельдшер, то ли повитуха, а, может, просто баба знающая, но среди местных ее считали ведьмой.

Попросил Демьян хромую старуху о помощи, та схватила клюку, оперлась на посыльного и заковыляла. Демьяна в коровник с собой взяла — в подмогу. Подняла Ефросинья хвост скотине, наказала мальчишке держать, чтоб не брыкалась. Раздвинула коровье нутро, а оттуда на Демьяна чей-то глаз с куриное яйцо как зыркнет — так он в навоз и повалился. Спросила тогда бабка строго:

—Нешто бачил его?

Рассказал тогда Демьян все — и про чудище колодезное, и про хозяина омутов, и про батьку повешенного, что в подвале болтается да норовит незваного гостя с лестницы спустить. Выслушала бабка Ефросинья, а на следующий день заявила маменьке, мол, забирает парня на год, на обучение. Мамка, конечно, в слезы, но Ефросинье перечить никто не смел. Через год Демьян вернулся домой, взял первым делом топор и, наговаривая заветные слова, срубил балку в погребе. После обстругал ее рубанком, нанес символы тайные и сделал себе палку, по болотам ходить… А уже через год пришли немцы.

В комнату тоже кто-то пришел. Это старик почувствовал не по дуновению воздуха, не по шуму, не по теням — изменилось что-то в самой структуре пространства. Казалось, будто и буря за окном, и санитары за дверью — все растворилось, оставив его наедине с неведомым кошмаром.

Откинулась крышка вентиляции, чуть погодя звякнула, закрываясь. Что-то большое бесцеремонно вползло в палату — не крыса. Демьян обмер, одной рукой подтянул к себе трость. Глядишь, если не пошевелишься — может и не заметит. Кто знает, что за шатун тут бродит — место скорбное, грязное, смертями и болезнями переполненное, мало ли, что могло завестись.

А меж тем нечто ползло по потолку, бросая длинные угловатые тени, напоминающие паучьи лапы. Шуршало по штукатурке, волочилось; качнулась люстра, задетая ночным гостем. Демьян набрал воздуха в грудь, сжал челюсти, глаза сощурил — иногда если чего увидишь ненароком, прежним уж не станешь.

«Ну, если подползет, я его тростью-то ка-а-ак...»

Подползло. И понял старик — не будет он злить это коленчатое, узловатое создание, все будто собранное сплошь из тонких многосуставчатых конечностей. Не просвечивал потолок через торчащие ребра, не проходило длинное тело через люстру, подобно призраку — все оно здесь, и духом и плотью.

Тварь с хрустом крутила головой, точно выбирая точку для атаки. Нацелилась, выстрелила на всю длину своей костистой шеи с тонким гребнем позвонков. Каждое движение существа сопровождал хруст, какой бывает, когда разминаешь костяшки пальцев. Пальцы и правда были везде — они покрывали морду создания целиком, раскрываясь, точно пасть. Грязные, кривые ногти с траурной каймой, сбитые костяшки, струпья и язвы.

Скованный ужасом, Демьян следил, как, похрустывая, существо присасывается в поцелуе к его обнаженному локтю, и по руке разливается прохладное, почти приятное онемение. В какой-то момент создание даже показалось ему милым — желтые, рассыпанные как попало по «лицу» глазки, гладкий серый череп, малюсенькие, как у младенчика, пальцы на месте зубов… Да и сосал он локоть Демьяна точно младенец сиську. Почему-то вдруг захотелось откинуться на подушку, прикрыть глаза и прижать нечто к груди, поглаживать по гребнистой спинке...

—Ах ты, собака!

Старик прикусил язык, медный вкус крови отрезвил, прогнал тягучий морок. Трость тяжело опустилась на круглую серую голову, заставив тварь упасть с потолка на кровать. Демьян в панике засучил ногами, пытаясь сбросить неведомое чудище, но лишь сильнее запутывался в одеяле. Маленькие пальчики тыкались со всех сторон, проникали под кожу беспрепятственно, словно в масло, тыкались в кости, меж ребер и в позвоночник. Пузырчатое похрупывание накрывало со всех сторон, и было уже не различить, где трещат конечности навьего отродья, а где его, Демьяна, кости. Поняв, что если сейчас ничего не предпринять, тварь сожрет его целиком, старик принялся нараспев молиться:

—Морена-Марица, снежная птица,

Лютая вьюга, белая пурга,

Кошная мати, стани во хладе…

Демьян почувствовал, как тварь навалилась ему на горло, миниатюрные пальчики царапали зазубренными ногтями лицо, но нужно было говорить дальше:

—Снегами облачися, во нощи величайся,

Дозволь ныне тя величати,

Не расточати, а собирати,

Приди дорогами белыми,

Приди зелеными елями…

Обмотав длинную шею вокруг горла Демьяна, ночной гость затянул петлю, но последние слова успели вырваться натужным хрипом:

—Приди матушка,

Возьми платушку,

Сроку дай, сейчас не забирай…

Сверкнула молния за окном, белая вспышка озарила комнату. Едва угадывающаяся белая фигура, еле заметная, точно блик, возникла из идола, взмахнула серпом, как бы разрезая объятия Демьяна и хищного создания. Взглянула на старика пустыми черными глазницами да и растворилась в ночи. Уродец корчился на полу, перебирал в воздухе конечностями, точно ребенок в истерике. Извернулся, подпрыгнул, встал не то на руки, не то на ноги — не разберешь — уставился мелким виноградом глаз на Демьяна. Тот уже стоял на кровати, выставив перед собой трость на манер шпаги.

—Ну, сука, ишшо хошь?

«Ишшо» тварь не хотела. Хрустнула обиженно, подобно сороконожке взобралась по стене и нырнула обратно в вентиляцию. Звякнула решетка. Обессиленный, старик упал на кровать. Дыхание долго не могло успокоиться. Даже три цветка боярышника не успокаивали зашедшееся точно в припадке сердце. Мир располовинило — разделило на темную палату дома престарелых и первозданную, незыблемую черноту — из коей появимся, в которую вернемся. Забрала матушка-Мара свою плату. Подойдя к зеркалу в туалете, Демьян с тоской уставился на медленно тускнеющий глаз. Зрачок, оставшийся без контроля хозяина, все норовил утечь куда-то внутрь глазницы.

Остаток ночи старик проворочался без сна, пытаясь привыкнуть к потере и ломая голову: как так, в доме престарелых — не в грязном бомжатнике, не в лесу, не в болоте, не на дне озера — самый настоящий корпулентный навий? Не жупел, что нагоняет кошмарные сны, не вредный анчутка, что пакостит по мелочам, не злобная обдериха и даже не ночница! Нет, речь шла о самом настоящем телесном упыре! Вроде тех, что когда-то повадились ковыряться в хатынских оврагах, выискивая себе кусочек погнилее да послаще. Только этот предпочитал живых.

***

Продолжение следует...

Автор - German Shenderov

До дома пришлось бежать пешком через мокрую промозглую метель — стоило следователю сесть в родную «Тойоту» и схватиться за рычаг переключения передач, как тот обернулся чем-то склизким, жилистым и горячим. Чем именно — он предпочел не всматриваться. К счастью, по дороге домой никто не попался, лишь мокрая с ошпаренным боком дворняга облаяла Алексея Матвеевича, когда он уже почти добежал до своей девятиэтажки. То, что он поначалу принял за грязные колтуны оказалось болтающимися мешочками женских грудей.

Домой следователь заходил нерешительно, долго ковырялся ключом в замке, отворял дверь по сантиметру, опасаясь увидеть, что его искаженное сознание могло сотворить с собственными родными. Как тать в ночи, он пробрался по коридору к спальне — никого. Жены и дочери также не оказалось ни на кухне, ни в гостиной, ни в санузле. Черт его знает, куда Людка с Машкой пропали, да так оно сейчас и лучше. Может, пошли в кино, а, может, к Людкиной подруге. Сегодня ему лучше со своими «девочками» не видеться. Нужно поскорее проспаться. Прямо в одежде он плюхнулся поверх одеяла, запоздало вспомнив, что оставил портфель с ноутбуком в ванной. Ладно, Машке оно не надо, а Людка не полезет — уже обожглась разок, найдя материалы судмедэкспертизы.

***

— Люд, перестань! — сонно бурчал он, пока что-то влажное и горячее касалось его шеи. — Хорош! Не сегодня!

— Вставай, папа! Вставай! — донесся шепот до ушей Алексея Матвеевича, сгоняя остатки сна, заменяя их холодной, липкой, как обмоченные штаны, жутью. — Папочка, вставай!

— Машка, ты чего? — вскочил он, пытаясь разглядеть хоть что-то в темноте. По кровати прыгало маленькое, юркое существо, уворачивалось от взгляда. В воздухе густо пахло чем-то пошлым, соловатым — как из мусорного ведерка в ванной, когда у Людмилы были «эти дни». Провел рукой по шее — мокро. Кисло пахло слюнями. — Машка! А ну перестань! Выпорю!

— Да, накажи меня, папочка! — шипело со всех сторон. — Отшлепай меня, засунь мне пальцы в прямую кишку, отдолби меня, сделай со мной все, что хочешь!

— Я тебе по губам… — машинально возмутился было Алексей Матвеевич, осекся. Все еще галлюцинация. Сон никак не спасал. Вдруг в глаза ударил свет из открывшейся двери, ослепил. На пороге застыла громоздкая фигура. Что-то цокнуло по паркету. Когда глаза привыкли к освещению, следователь не смог сдержать крик. Изуродованное чудовище, чье сходство с Людмилой казалось жестокой насмешкой похотливо потянулось и прыгнуло на него. Матрас промялся, хрустнула ножка кровати. Вытянутая лошадиная морда с размазанным по боку носом и единственным глазом по центру тянулась к нему, что-то пытаясь произнести вздутыми красными губами:

— Втроем… Мечтал? Мама и дочка…

Когда голова оказалась совсем близко, пасть твари приоткрылась, и длинный твердый язык ткнулся следователю в шею. На кончике покрывавшей его крайней плоти болталась прозрачная капля. Застыв в хватке кошмара, Алексей Матвеевич не мог пошевелиться и лишь молился, чтобы галлюциноген поскорее отпустил. Вдруг под одеялом что-то зашуршало, маленькая ручка ухватила его за яйца и принялась их наминать как тесто. Осознание того, чья это может быть рука придало следователю сил.

— Нет! — взревел он, вырываясь из мощной хватки кобылоподобного чудовища в безвкусном пеньюаре и сетчатых чулках. Пнул нечто, что скрывалось под одеялом, и оно с тоненьким писком отлетело к шкафу. Вывалившись из спальни, Алексей Матвеевич запутался в приспущенных штанах, растянулся на полу, а за спиной уже цокали копыта и перебирали торопко чьи-то маленькие ножки. Оставалась секунда, не больше, прежде чем «кобылица» догонит его и случится непоправимое. Распахнутая дверь в ванную сама подкинула ответ. По-армейски перекатившись через порог, Алексей Матвеевич захлопнул дверь и щелкнул задвижкой. Секунду спустя нечто с силой врезалось в дверь, потом еще раз, еще… и затихло. Приникнув затылком к холодному кафелю, следователь сполз по стенке и беззвучно зарыдал.

Сколько он так просидел, сказать было сложно. В этой темноте и тишине ему наконец было спокойно — окружающая реальность не угрожала в любую секунду обернуться чавкающим, пошлым кошмаром. Кошмаром, начавшимся…

Да, звучало как полный бред, Алексей Матвеевич прекрасно это понимал. Но что если просто предположить, хоть на миг, что все дело в этой гребаной визуальной новелле? Что если на краткий миг поверить, будто определенные сочетания звуков и картинок могли на уровне гипноза изменять сознание… или саму реальность? Некстати вспомнился Гордиенко. Что же он видел на месте пятилетнего мальчонки?

Не позволяя себе лишний раз ставить под сомнение теорию, следователь потянулся к портфелю, благодаря небеса за свою забывчивость. Открыл ноутбук, раздалась противная полифоническая мелодия. Зажав комбинацию клавиш Alt и F4, Алексей Матвеевич держал ее до тех пор, пока постылое лицо Инокини не исчезло, сменившись картинкой рабочего стола.

— Так-то, сучки! — удовлетворенно хмыкнул следователь. Теория требовала проверки. Опустившись на колени, он осторожно подполз к узкой щели под дверью и принялся высматривать признаки изменений окружающей реальности к лучшему, но видел лишь полоску света. Долго решаясь, унимая дрожь в голосе, Алексей Матвеевич позвал:

— М-милая? Людочка?

Откуда-то с кухни послышалось похабное лошадиное ржание. Кто-то врезался в дверь, из щели повеяло кислым, раздалось шипение:

— Забей мне свой хуй в глотку, папочка! Хочешь трахнуть меня в глазницу? Насри на меня!

Алексей Матвеевич отшатнулся от двери, подскользнулся на кафеле, саданулся поясницей об унитаз. Нет, ведь так не бывает! Это не может быть настоящим! Это не реальность, это…

«Дополненная реальность!» — подсказала память. А что если…

Он несколько раз истерично кликнул по иконке, едва успев удивиться тому, что она изменилась — теперь кубик как будто «раскрылся». Пока шла загрузка, Алексей Матвеевич лихорадочно прокручивал в голове вопросы, на которые ответил «не так». Если снова пройти тест и ответить на вопросы верно, то, возможно, реальность удастся… нормализовать? Появился знакомый дисклеймер, мелькнуло диалоговое окно «В игре отсутствует функция сохранения. Начав паломничество через три таинства, вам нужно будет пройти его до конца. Ок?» Где-то под сердцем зашевелилось дурное предчувствие.

— Не-е-ет, — простонал он. Никакого теста, никаких вопросов игра не предоставила, отправив его сразу в Храм. Инокиня смотрела стояла молча, выжидательно указывая взглядом на мигающую кнопку «Завершить таинство», — Да! Завершить таинство!

Радостно клацнув по кнопке тачпада, следователь выдавил стон разочарования — Инокиня строго покачала пальцем. Зачастили строчки:

«Не достигнув экстаза, ты не можешь завершить таинство».

— Да какой экстаз, мать твою? — воскликнул Алексей Матвеевич. За дверью тут же заскреблись.

— Кончи в меня, папа. Оплодотвори плоть от плоти своей, набей меня собой, залей меня семенем…

Теперь все стало на свои места. Алексею Матвеевичу стало ясно, чего от него добивались все это время. Вот почему Гордиенко…

— Не дождешься, сука! — процедил он. Спустил брюки, пошарил рукой в ящике для грязного белья, пока не попалось что-то гладкое, невесомое, с кружевами. Вытащив нечто под свет от дисплея, он удовлетворенно кивнул — кружевные синие трусики Людмилы - «Бюстье», пятидесятый размер. Подарок на годовщину.

Он проделывал это раньше, сможет проделать и сейчас. В холодные ночи, когда он возвращался с работы слишком поздно, и Люда уже спала или была не в настроении, или наступали эти дни, он запирался в санузле, копался в ящике с вещами для стирки, выуживал лифчик или трусики и…

Возбудить себя было нелегко. После всего произошедшего… Член лежал на ладони размороженной креветкой. Вдруг Инокиня, будто поняв, что Алексею Матвеевичу нужна помощь, вырвала из толпы одну из монашек, поставила ее в коленно-локтевую позицию и задрала ей юбку. Под ней, к счастью, оказалось нарисовано вполне нормальные женские половые губы. Естество шевельнулось, среагировав на картинку, в ноздри проникал пряный аромат ношеных трусиков. Инокиня, озорно улыбнувшись, засунула в монашку два пальца, рот той раскрылся в беззвучном стоне.

Наконец-то! Крепкая эрекция, задвигалась в привычном темпе. Инокиня тем временем засунула в свою подопечную руку на всю длину, да так, что кисть выглядывала из распахнутого рта. Другой рукой она наминала свой вновь вставший отросток. Следователь поморщился, но настроя не потерял. Буквально через тридцать секунд он вяло излился на ладонь теплой жемчужной жидкостью, вытер руку трусиками жены.

— Теперь-то все?

«Возрадуйся, паломник, ибо познал Таинство Экстаза. Прими же Таинство Агонии!» — при этих словах кожа и одежда Инокини рассыпались на пиксели, обнажая блестящие красные, будто карамелизованное яблоко, мышцы. Какие-то крюки растянули веки и губы, неизвестно откуда взявшиеся цепи скрутили, сдавили талию «девушки» так, что та стала толщиной с локоть. Алексей Матвеевич готов был поклясться, что слышит хруст. За спиной Инокини остальные монашки также сбрасывали кожу, тела их покрывались жуткими увечьями, — «Прими же страдания плоти — все сущее создано для твоих страданий. Все иглы и лезвия, все щипцы и крюки отныне лишь для тебя!»

— Нет-нет-нет! — взвизгнул Алексей Матвеевич, сбросив ноут. Одновременно с этим дверь в ванную разлетелась в щепки, и в неверном голубоватом свете дисплее перед ним стояло нечто, бывшее когда-то Людмилой. Мощные копыта с хрустом перетаптывались по битому кафелю, единственный глаз, налитый кровью, бешено вращался, в руке хищно пощелкивали плоскогубцы.

Следователь попытался встать, но вновь запутался в спущенных штанах, а на лицо ему прыгнуло нечто голое, мелкое, опутанное колючей проволокой. Маленькие грязные пальчики полезли в ноздри и глазницы, надрывая и оттягивая их. Один надавил прямо на зрачок и теперь расковыривал дырку в середине. Но не зря Алексей Наумов в девяносто втором взял первое место по области среди юниоров на боксерских соревнованиях. Мир заволокла красная пелена, единственным желанием стало банальное «выжить».

Оторвав от лица верещащую тварь, он с силой приложил ее об полотенцесушитель. Раз, другой, а потом еще разок затылком об кафель. Какая-то болезненная жуткая мыслишка исподволь подкралась к сознанию, но Алексей Матвеевич отбросил ее. Мелкая белобрысая чертовка поникла, упала на пол, а впереди был новый враг.

— Я раздроблю тебе каждую фалангу! — прогудела кобылица, и последние сомнения в сердце следователя рассеялись. Точно носорог, он рванулся вперед, выставив перед собой голову. Людмила была женщина в теле, мощная, крепкая, но муж все же оказался сильнее. Сбив ее с ног, он вылетел в гостиную, но… Чертовы брюки!

Так и не застегнутые, они мгновенно сползли на колени, запутались, и Алексей Матвеевич вновь грохнулся на пол, ударившись носом о порожек. Чья-то крепкая рука схватила его за щиколотку, сдернула носок.

— Вот та-а-ак! — басовито раздалось из-за спины, а следом Алексей Матвеевич ощутил, как челюсти плоскогубцев в ноготь большого пальца на ноге.

— Не-е-ет! Нет, Люда, не смей! — но та уже тянула. Омерзительное чавканье было мгновенно заглушено каким-то пароходным гудком, что обрушился на многострадальную голову Алексея Матвеевича. Лишь спустя секунду, он понял, что звук издает сам. Обернувшись, он завороженно глядел, как ногтевая пластина отделяется от пальца, надламывается по центру и сопровождаемая кровавой гущей покидает насиженное место. Поняв, что если будет смотреть на это, сойдет с ума, он перевел взгляд туда, где должен был валяться второй монстр… Его маленький монстр, которого он сегодня обещал сводить в кино.

Сил на последний рывок придало отчаяние. Это была не попытка выжить. Это была попытка избежать еще большей боли.

— Хуй вам, а не Алексей Наумов! — процедил он сквозь зубы, выдергивая ногу из хватки кобылицы. Ноготь остался в щипцах, но стопа была свободна. При попытке поставить ее на пол, он взвыл от боли, но требовалось лишь несколько шагов. Подхватив по дороге статуэтку в виде собачки — подарок тещи — он с силой швырнул ее в окно спальни. Брызнули осколки, мазнуло острыми каплями по лицу, но это все было не важно. Свежий воздух наполнил комнату, отрезвил ненадолго — может, не надо?

«Надо, Федя, надо! Главное — успеть.»

Перевалившись через низкий подоконник, Алексей Матвеевич нырнул с восьмого этажа в клубящуюся в ночном небе порошу. Летя вниз, он успел заметить какую-то гигантскую фигуру, что шагала в ночи меж домами, но и это, к счастью, было неважно. Важно было лишь то, что Алексей Матвеевич никогда не узнает, какое оно — третье таинство, таинство Вознесения.

***

Автор - German Shenderov

— Ну, бездельники? Дня трудящихся ждем? Давайте уже, вскрывайте! — Алексей Матвеевич поежился, стряхнул с тощей кожанки начавшую подтаивать порошу — октябрь в этом году выдался холодным.

— Не положено ж, тащ капитан! Мы вскроем, а потом соседи скажут, мол, беспредел чиним…

— Да какой беспредел? Мы же сами вызвали! — перебила опера приземистая тумбочкообразная тетка с таксой на руках. Песик увлеченно тянул носом воздух рядом с дерматиновой дверью, из-за которой веяло сладковатым душком. — Да вы понюхайте, это же невозможно!

— Видишь, Гордиенко, понятые не против. Не против же? — следователь с улыбкой потянулся к мордочке таксы, но внимание зверька было поглощено идущими из-за двери запахами. — А ты тут вола… пардон, мучаешь.

— Это не я, это он! — оправдывался опер, кивая на мужика в оранжевой жилетке.

Тот — краснощекий слесарь, похожий на бурдюк с какой-то горючей жидкостью внутри — требовательно протягивал какую-то бумажку то таксе, то соседке. Увидев новое лицо, он с удовольствием предложил замызганный листок Алексею Матвеевичу.

— Вы из прокуратуры? Распишитесь вот! Пока участкового нет…

— Запил ваш участковый! — усмехнулся следователь, принимая бумагу. Слесарь натужно сглотнул, явно в душе завидуя участковому. Пошамкав губами, он вновь выдал:

— Распишитесь! Пока участкового нет, вскрытие имею право производить только в присутствии сотрудника районной прокуратуры. Мне так в ЖЭКе сказали!

— Ну, если в ЖЭКе… — вывел Алексей Матвеевич закорючку на листке, благодушно разрешил, — Вскрывайте, маэстро! — повернулся к тетке с таксой. — А что же… прошу прощения, как вас…

— Анна Львовна. — подсказала соседка.

— Анна Львовна, а давно, извиняюсь, попахивает?

— Да, почитай, дня три уж.

— О как! А чего ж раньше тревогу не забили?

— Да знаете, он редко выходил, вообще нелюдимый был. Думала, мож завонялось чего — мусор же неделями не выбрасывает. А потом собака с ума сходить начала… Прикинула, может, неладное что, дай, значит, постучу… Три раза подходила, стучала, не открывает. А вонь из-за двери — не вдохнуть! Вот я, значит, Павла Егорыча позвала, а он говорит, нельзя без милиции…

— Статья сто тридцать девятая УК РФ, — неожиданно выдал слесарь, возясь с ключами. — Нельзя без участкового, самоуправство иначе…

Поковырялся в замке, позвенел связками, тяжело выдохнул:

— Не открывается, товарищ милиционер!

— Полицейский, — автоматически поправил опер. — Не те ключи взял? Или пропил?

— Куда там! — возмутился слесарь. При слове «пропил» усы его печально поникли. — Я замок-то отпер, дверь не открывается.

И в подтверждение подергал ручку. Дверь осталась на месте.

— Да… Ситуация, — промычал Алексей Матвеевич, дернул пару раз на пробу сам. Напряг мускулы, уперся ногой в косяк, взялся покрепче. Лысый, коренастый, широкий, он был почти антиподом высокого, дрищеватого Гордиенко. Крякнув, следователь как следует рванул ручку. Раздался треск и хруст, дверь отошла от косяка на пару сантиметров, да так и осталась — точно ее что-то держало изнутри. Воздух тут же наполнился душным смрадом гниения. Соседка зажала рот, рванула в свою квартиру напротив, едва не саданув таксой об косяк, бросила на бегу:

— Потом подпишу, что скажете!

— Фу-у-ух! Забаррикадировался ваш бобыль. Слышь, отец, а есть у тебя ломик там или ключ разводной? — обратился он к слесарю.

— Да как же не быть, вот… Только это порча имущества. Статья сто шестьдесят седьмая…

— Тебе б в юристы или к нам в прокуратуру! Вот, Гордиенко, учись! Вот так кодекс знать надо!

— Вот вам, значит, ломик, а я пойду, у меня еще дел невпроворот, — заторопился и слесарь, морщась не то от вони, не то от нестерпимой трезвости. — Инвентарь с ключами потом занесите...

— Отставить! — гаркнул Алексей Матвеевич. — Одна понятая уже сбежала, второго не отпущу. Гордиенко! А ну, покажи удаль молодецкую!

Лейтенант принял ломик, воткнул его в какие-то доски, торчащие из проема и надавил. Хрипя и сопя, он по миллиметру оттягивал дверь, кое-где даже металл загнулся. А потом вдруг резко что-то звякнуло, захрустело, обрушилось с треском, и Гордиенко, не удержав равновесия, шлепнулся на задницу. В лоб ему припечатало открывшейся дверью.

- Ты погляди на этот гений инженерной мысли…- присвистнул Алексей Матвеевич.

К двери были беспорядочно приколочены какие-то доски, обломки мебели. Поперек свисал кусок двери от шкафа. По краям торчали самодельные скобы, с них свисала цепь. Замок с выломанной дужкой болтался у дверной ручки. Об кафель подъезда звякнули несколько выпавших гвоздей.

— Да-а-а… Знатно забаррикадировался, — с интересом осматривал дверь Алексей Матвеевич, болтая ей из стороны в сторону и разгоняя по подъезду тошнотворные миазмы. Следом за ними, едва слышная, лилась из квартиры грустная, но при этом какая-то неправильная, атональная мелодия, точно из старого мобильника с полифонией.

Слесарь же, хоть и сморщился как сушеная хурма, уходить не спешил — видать, и не такого нанюхался. В дверном проеме внутри квартиры призывно колыхались синие тени, точно за окнами квартиры был океан.

— Гордиенко, а ты окна с улицы смотрел?

— А как же! Занавешены наглухо говном всяким. Газеты-обои, хер разберешь…

— О как! Мож сейчас лабораторию накроем, а? Какой-нибудь «Цирк Двух Солей»? — каламбурил Алексей Матвеевич, заходя в квартиру. Лабораторию она, впрочем, не напоминала. Больше всего квартира была похожа на бабушатник, из тех, где возрастные изменения сказывались на здравомыслии хозяйки и та принималась перетаскивать домой содержимое мусорных контейнеров. Почти весь коридор занимали какие-то черные завязанные мешки. Следователь пнул один, полиэтилен порвался, показался угол коробки из-под пиццы. К трупным миазмам прибавился запашок давно протухшей еды.

— Ну и неряха…

— Еще какая ряха, Алексей Матвеич! — отозвался Гордиенко из единственной комнаты, той самой, из которой шло голубоватое сияние и душный гнилостным смрад. Уже никого не стесняясь, следователь зажал нос и вошел в помещение, следуя за назойливым мушиным жужжанием, вплетавшимся в тоскливую полифоническую мелодию.

— Мать моя...

Зрелище впечатляло. В окружении использованных салфеток и оберток от шоколадных батончиков восседал хозяин квартиры. Его грузное, вздувшееся тело расплылось по эргономическому креслу. Руки-окорока застыли на клавиатуре ноутбука, прыщавая кожа свисала складками со спинки, перекошенное смертной гримасой лицо покоилось на подушке из подбородков, зрачки закатились. По белкам глаз расплывались бурые пятна Лярше.

— Бля, Гордиенко, скажи, что он хотя бы в трусах…

— А разница, Алексей Матвеич? — ответил лейтенант, рассматривая плакаты, сплошняком покрывавшие стены. Те изображали каких-то анимешных персонажей, в основном девушек в откровенных позах и нарядах. Направив фонарик телефона на один из плакатов, оперуполномоченный скривился — антропоморфная не то лошадь, не то ослица с явным сладострастием на морде шерудила копытом в собственных внутренностях. — Куда ни глянь — сплошное брюхо.

— Нехорошо так о мертвых, лейтенант, — покачал головой следователь, продолжая осмотр. На полках толпились вперемешку фигурки мультяшных монстров и школьниц в коротких юбочках. Алексей Матвеевич скривился — «Педофил гребанный». На полу среди банок из-под газировки и энергетиков беспорядочно валялись кипы каких-то комиксов. Следователь взял на пробу один, пролистал — картинки почему-то шли в обратном порядке, но обилие рюшечек, задниц, грудей и бедер в кадре подсказало жанровое направление. Поморщившись, отбросил комикс в сторону. Заметив на полке какое-то устройство, похожее на белый цилиндр, следователь попытался подцепить его за крышку, но палец ухнул во что-то мягкое, влажное, похожее на холодный рот. Устройство выскользнуло, грохнулось на пол, обдав ботинки Алексея Матвеевича зловонными желтоватыми брызгами.

— Это что?

— Вы б руками-то, тащ капитан, не особо… Дрочилка это электронная.

— Он что, туда хуй совал? Сука, да что с вами не так? Не понимаю я их, Гордиенко, нихуя не понимаю. Поколение пидарасов… — неконтролируемая судорога пробежала по телу следователя. Матерясь, он сорвал какой-то плакат с нарочито бесполым уродцем и принялся остервенело вытирать руки. Одно дело — мухи, опарыши, трупная эмфизема и прочие естественные процессы, а другое… это. — Ляпнешь кому — отправлю участковым в поселок Кислые Дрищи. Я могу, поверь. Понял?

— Рот на замке! — пообещал Гордиенко, но не сдержал смешка.

— Ладно… Ты увидел чего? Что с трупом?

— Да непонятно… Внешних повреждений нет. Разве что… Фу, бля! Под себя он ходил, Алексей Матвеевич! Прямо в кресло!

— Поближе глянь.

— Нахер, я не полезу! Все, труп есть, я вызываю экспертов — мои полномочия всё! — лейтенант отвернулся от толстяка в облаке мух, достал смартфон, принялся искать номер. Следователь же, движимый профессиональным интересом не удержался и взглянул на монитор ноутбука. Там, на фоне багрового заката стояла большеглазая монашка, вроде тех, что рисуют в аниме. От монашки, правда, на ней была лишь власяница — полная грудь размера этак пятого едва не вываливалась из глубокого выреза, а короткая юбчонка совсем не скрывала стройные, упакованные в чулки ноги. Пиксельные листья сакуры, падающие у нее за спиной по ту сторону монитора кружились в своеобразном парном танце с мухами по эту. Внизу экрана мигала белым надпись: «… и третье таинство — Вознесение.»

— Слышь, лейтенант, это что? Чат какой-то?

— Да, Володь, ща, Матвеич зовет… — отвлекся Гордиенко от телефона, — Ась? А, вы про это… Игра такая. Визуальная новелла типа. Сидишь, выбираешь варианты ответа, отвечаешь правильно — показывают ролик. Эротический.

— Ты в такое играл?

— Не-е-е, это для задротов, я «танчики» люблю...

— А что это она имеет ввиду — «третье таинство», «Вознесение»?

— Да я ж откуда знаю? Я не играл.

— Слушай… «Синий кит» такую же хуергу вкидывал. Задания, этапы, таинства. Звучит как какая-то секта. Ты скажи ребятам, пусть пробьют. Как суицид закроем, и висяком меньше, — хлопнув опера по плечу, Алексей Матвеевич засобирался, бросил взгляд на монитор. На секунду показалось, что монашка ему подмигнула.

«Анимация, наверное».

Только теперь он заметил подпись над ее репликой — «Курушими, Великая Инокиня». Пожав плечами, следователь выскочил в подъезд, преодолел несколько лестничных пролетов едва ли не бегом и вылетел на улицу, с наслаждением вдыхая морозный октябрьский воздух, но, попадая в ноздри, он будто смешивался с гнилостным смрадом из квартиры, точно в нос набилось несколько жирных трупных мух. Запах, как всегда, пропал к вечеру. А вот писклявая неровная мелодия так и зудела в ушах.

***

— Маша, не балуйся с едой, я все вижу!

Маша — семилетняя дочь Алексея Матвеевича — непослушно мотнула соломенной шевелюрой, и все же нацепила на лицо маску, сделанную из блинчика, повернулась к папе. Тот прыснул в усы, забрызгав их сметаной, отчего дочка рассмеялась уже в голос.

— Так, это невозможно! — Люда — жена Алексея Матвеевича, крупнокостная, похожая на вороную кобылу — резко повернулась к столу. Килограмм пятнадцать и лет десять назад она могла бы сыграть весьма соблазнительную шамаханскую царицу, но проклюнувшиеся усики и глубокие носогубные морщины теперь придавали ей сходство скорее с атаманшей из «Бременских музыкантов». — Могу я хоть один выходной провести в тишине? Я, блин, впахиваю всю неделю как ломовая лошадь, потом по дому… Могу я уже отдохнуть, а?

— Ты, Люд, отдохни-отдохни! Вечером-то поработать придется! — подмигнул следователь, потянулся шлепнуть жену по внушительному крупу, та увернулась.

— Ой, не говори, на мне еще эта бухгалтерия! — будто не поняв намека, «атаманша» запричитала. — Эти куры из отдела закупок мне не чеки, а какие-то ошметки притащили! До утра б не провозиться, — вздохнула, глянула на часы, ахнула, — Так, все, доедайте и выметайтесь! В кино опоздаете!

— А еще в Макдональдс! — напомнила Маша.

— Только если сейчас все доешь! — уточнил Алексей Матвеевич. Дочка кивнула и принялась усердно запихивать в себя блинчик с проделанными ею прорезями для глаз. Запиликал в кармане телефон.

— Алексей, я ж просила тебя звук выключать…

— Да я… — начал было следователь, но уже поднял трубку. — Але! Что?! Самойлов, у меня выходной, давай как-ни… А что с Гордиенко? Еще раз?

Выражение лица Алексей Матвеевича менялось, как картинки в калейдоскопе. Началось все с раздражения, продолжилось удивлением, налилось малиновым гневом и вдруг остыло до овсяной бледности.

— Да как так? Я ж его три дня тому… Ладно. А я причем? Куда? Слушай, до завтра никак? У меня планы, я дочь в кино сводить хотел… Ох, ладно, через час жди, выезжаю…

— Куда это ты выезжаешь? — поинтересовалась Люда, скрестив руки на груди. — А с дочерью день провести?

— Слушай, Людок, не сейчас, там ЧП… — бурчал следователь, уже натягивая куртку. — Думаешь, мне охота?

— Я не знаю, чего тебе там охота. А с Машкой опять я?

— В следующие выходные подменю, ладно? Все, давай! — клюнув жену в щеку, он вытянул голову из дверного проема, спросил. — Эй, Машонок, не обижаешься на папу?

— А ты Киндер привезешь? — спросила дочь строго.

— Обязательно.

— Тогда не обижаюсь.

Люда же возмущенно надула ноздри, явив на обозрение мелкие волоски в носу.

— Вечером буду.

***

В коридоре отделения было тихо — отмокал на скамейке какой-то бомжик, мимо прошмыгнула плоскогрудая общественная помощница с папкой в руках. Алексей Матвеевич без стука открыл дверь Самойлова — начальника отделения. Тот поднял круглую, слившуюся с плечами голову — вылитый Весельчак У.

— Наумов, ты охренел? Ты бы еще с ноги открыл!

— Это ты, Самойлов охренел — в выходной меня выдергивать. Я ведь на звание не посмотрю, ты меня знаешь... Что там с Гордиенко-то?

— Что-что… Увезли пока полежать под капельницей. Сейчас задним числом его из доблестных рядов...

— Что он натворил-то? Табельным соседу угрожал?

— Если бы, — горько усмехнулся начальник. — Это бы еще замяли…Сто тридцать первая ему корячится. Часть четвертая, пункт «Б»… С особой жестокостью. По травмам еще экспертиза будет…

— Гордиенко? Да ну! Нормальный же мужик! Ты уверен?

— Свидетелей спроси — полный двор их и две видеозаписи сверху… Пизде-е-ец! — выдохнул Самойлов. — Ты прикинь, что будет, когда это в Сеть утечет! Лейтенант полиции выебал пятилетнего мальчика посреди детской площадки на глазах матери и старшей сестры! Самому бы погоны сохранить…

— Да ладно? Слушай, а он в адеквате вообще?

— Какой там! Стены лижет, воет что-то, за хер хватается… Пока задерживали, он Карпухина взасос поцеловал, тот до сих пор отплевывается.

Алексей Матвеевич не сдержал смешка.

— Короче, Лёха, выручай. Отдел зашивается, а по этому борову как раз Гордиенко работал…

— А чего там работать? Отравился небось...

— Умный, да? Вчера результаты экспертизы пришли. Лезвий бритвенных он наглотался. Причина смерти — внутреннее кровотечение.

— Тем более! Суицид как есть!

— Суицид есть, записки нет. А если его кто-то накормил?

— Кто? Дверь изнутри заколочена!

— Да это ты мне скажи! — захныкал начальник. — Я все равно без записки закрыть не могу… Плюс, тут еще вот… А, смотри: «На половых органах множественные кровоподтеки и ссадины. Рентген показал не менее восьмидесяти иголок, булавок и других острых предметов в районе простаты». Чуешь, чем дело пахнет?

— Чую. Псих нам достался. Дома заперся и…

— Слушай, я все понимаю, но и ты меня пойми — если выяснится, что там пежня какая-то нездоровая была, с нас же и спросят. Ты, вот что, не копай особенно… Просто ноут его просмотри. Я Гордиенко просил, но…

— Ноут-то зачем? Что там может быть?

— Да ты ж сам говорил, мол, «Синий Кит» или еще какая херня. Будь душкой, найди подтверждения суицида. Мы дело закроем — и баба с возу! Чем плохо, ну?

— Плохо, что я в свой выходной с тобой здесь сижу! Где твой ноут?

— Вот и молодец, вот и спасибо… С меня причитается! Давай, мы тебе кабинет выделили…

***

Кабинет оказался утлой каморкой без окон, спасибо хоть пепельницу поставили. Усевшись перед компьютером, следователь покликал тачпадом на пробу, тот оказался липким.

— Дрочила…

Включив устройство, Алексей Матвеевич достал сигарету, затянулся. Расцвел зеленым лугом десктоп.

— Ну, поглядим, что тут...

Глядеть оказалось особенно не на что. Девственно-чистая история браузера, никаких закладок, пустые папки. Почти все место на жестком диске — полтора терабайта — занимала единственная программа — некая «Temple of Beyond». Алексей Матвеевич не был любителем компьютерных игр. Играл, бывало, в «Сапера» и «Косынку», не больше. Сопровождаемый странным чувством стыда и гадливости, он дважды кликнул по ярлыку — тот изображал какой-то украшенный вензелями кубик.

Игра запустилась. Тоскливая мелодия вызвала болезненно-противное дежавю. По экрану поползли строчки.

«Добро пожаловать в Храм За Гранью. Для максимального погружения игра использует технологию дополненной реальности. Если вы страдаете от эпилепсии, сердечно-сосудистых заболеваний, беременны...» — предупреждал дикслеймер.

«Дополненная реальность» звучала знакомо. Кажется, дочка играла во что-то похожее на телефоне. То ли «Покемоны», то ли еще какая популярная детская ерундистика.

«В игре отсутствует функция сохранения. Начав паломничество через три таинства, вам нужно будет пройти его до конца. Ок?»

Палец машинально клацнул «Enter». Дисплей расцвел кроваво-розовым закатом, на фоне чернел шпилями готический собор, навроде Кельнского. Лепестки сакуры, гонимые ветром через экран придавали всему оттенок абсурда. В кадр вплыла уже знакомая сексапильная монашка. Появилась подпись — «Курушими, Великая Инокиня». Побежали полоски текста:

«Здравствуй, паломник. Выдохни. Здесь ты можешь расслабиться и побыть самим собой. Прежде чем Храм За Гранью примет тебя в свое лоно…» — на секунду следователь покраснел: глядя на эту монашку, при слово «лоно» думалось вовсе не о церкви, — «…тебе нужно будет исповедоваться и открыть душу, чтобы персонализировать наши литургии. Вы согласны?»

Под репликой Великой Инокини появились варианты ответа — «Да» и «Нет».

«Это будет чертовски долгий день» — подумалось следователю. Конечно же, он нажал «Да».

***

На первые вопросов двадцать Алексей Матвеевич ответил почти честно. Они были тривиальны — возрастная категория, любимый цвет, пол, женат ли, есть ли дети. «Похоже, — думалось следователю, — если эта игрушка и могла довести беднягу до суицида, то наверняка каким-нибудь психотрепом. Сейчас информацию соберет, а потом...»

Но дальше вопросы посыпались очень странные.

«Как давно у тебя был секс?»

«У тебя были фантазии об изнасиловании?»

«Тебе удаляли зубы без наркоза?»

«Какие ожоги тебе больше нравятся?»

«Насколько сильно ты любишь жирафов по шкале от одного до десяти?»

«Привлекает ли тебя однополая любовь?»

«Ты пробовал на вкус свою сперму?»

— Ебола какая-то! — возмутился следователь, закуривая вторую. На вопросы решил отвечать наугад, не читая. Забавно, но в зависимости от ответа монашка либо хмурилась, либо подмигивала. Временами Алексею Матвеевичу казалось, что стоит отвести взгляд, как та запускает руку под юбку или принимается сладострастно облизываться, но, повернувшись, не обнаруживал ни того, ни другого. Лишь вздымалась мерно полная грудь — единственная анимированная деталь Инокини.

Вопросы продолжали поступать. Временами следователю начинало казаться, что он проходит психологический тест на профориентацию. С безобидными вопросами, вроде «Как частоты ходишь в спортзал?» соседствовали и такие как «Согласился бы ты заняться сексом с мертвым животным?» Из баловства следователь кликнул «да».

Наконец, почти через полтора часа этой муторной процедуры, Инокиня радостно сообщила:

«Спасибо, паломник! Теперь, облегчив душу, ты можешь войти в Храм!»

Кадр сменился. Красавица-Инокиня стояла к нему спиной и наклонялась ключом к замочной скважине в вратах собора. Аппетитная задница была ничуть не прикрыта юбкой, и в штанах у Алексея Матвеевича стало тесновато.

— Манит, чертовка, — усмехнулся он, вдруг скривившись от отвращения — из-за узкой полоски белых трусиков монашки выпал огромный, едва ли не до колена, член. На конце болталась поблескивающая капля, — Фу, бля! Ах ты…

Подавив порыв захлопнуть крышку ноутбука, следователь со злостью затушил бычок в пепельнице. Врата собора распахнулись и экран поглотила белая вспышка. Мелодия прервалась, экран вдруг расцвел пикселями, показав нечто вроде QR-кода. Тут же заныло в висках, точно резко ударила мигрень, почему-то засвербело в носу, мазнуло кислым привкусом по небу, а следом все прошло. На экране вновь появилась Инокиня.

«Инок» — поправил себя Алексей Матвеевич.

На этот раз «она» была не одна — под высокими нефами собора выстроились и другие «монашки» — в коже, в кружевах, с пирсингом в сосках и с призывно-развратными лицами. Стены собора были исписаны какими-то фресками, собранными из крупных пикселей. Что именно они изображали, определить не удавалось, но в одном следователь был уверен — на них что-то с чем-то переплеталось и входило одно в другое. Где-то далеко на заднем плане странное нечто, похожее на груду плоти переливалось и шевелилось, но стоило Алексею Матвеевичу сощуриться, пытаясь разглядеть странный объект, как на передний план вышла уже знакомая ему Инокиня, загородив розовую груду. Теперь следователь четко знал, откуда эта складка на ее юбке спереди.

— Гребаный транс.

Побежали строчки:

«Мы рады приветствовать тебя в Храме За Гранью, паломник. Прими же Таинство Экстаза. Прими же наслаждения плоти — все фаллосы и отверстия, все жидкости и стоны отныне лишь для тебя!»

Оторвав взгляд от текста, следователь вскочил, опрокинув стул.

— Еб твою мать!

Оказывается, пока он читал очередной бред для извращенцев, Инокиня вынула из-под юбки свой громадный член и принялась увлеченно мастурбировать.

— Сука! — потянувшись к пачке, следователь с досадой обнаружил, что та пуста. Нужен был перерыв.

***

Пока он сидел за компьютером «жмура», на улице успело стемнеть. Голые ветки угрожающе чернели на фоне грязно-синего неба. Ворчливо перекаркивались вороны у мусорных контейнеров. Светлым пятном притягивала взгляд вывеска супермаркета напротив.

Пробежав через торговый зал, Алексей Матвеевич сразу направился к кассе. Чуть погодя, хлопнул себя по лбу, сделал шаг назад, схватил с полки «Киндер-Сюрприз» — глядишь, хоть Машка меньше обижаться будет. Бросил фигуре за кассой, не глядя:

— «Мальборо» красный.

В ответ раздалось какое-то неразборчивое сопение и хрип.

— Простите, что?

Взглянув на лицо кассирши, Алексей Матвеевич — в прошлом КМС по боксу — плаксиво взвыл и отступил, толкнув спиной полку со смазками и презервативами. Многочисленные «Контексы» и «Гусарские» посыпались на пол и следователю за шиворот, но он не мог оторвать глаз от лица, на котором не было ничего, кроме огромной влажной вертикальной дыры. Мясистая и блестящая, она пульсировала, шевелилась, подобно моллюску, пуская длинную нить густой слюны на бейджик с надписью «Кассир-продавец Худайкулова Наргиз».

Алексей Матвеевич пытался встать, но ноги разъезжались по намытому кафелю, на голову сыпались «Сникерсы» и «Натсы», шоколадное яйцо лопнуло в кулаке а кассирша, в свою очередь, поднялась с кресла и теперь тянулась этим жутким нечеловеческим лицом к следователю.

— Помогите! — закричал он, но издал лишь сиплый писк. Сзади послышались шаги. Обернувшись, Алексей Матвеевич обреченно осознал — окружают. У нечто, одетого в форму ЧОПа голова отсутствовала. Зато из-под распахнутой на груди рубашки свисали грозди женский грудей, меж ними проглядывали седые вьющиеся волоски. Пожалуй, хуже всего было то, что вместо сосков Алексею Матвеевичу озорно подмигивали десятки благородно-голубых глаз.

Здесь настал тот самый предел, когда человек перестает пугаться и начинает действовать. Вспомнив все, чему его учили в академии, следователь вскочил и с места рванул на «охранника», врезавшись плечом в мягкую колышущуюся массу грудей. Некоторые глаза лопнули, другие выпали, раскатившись по полу. На один следователь, кажется, даже наступил — тот лопнул под каблуком. Чудище в форме ЧОПовца не удержалось на ногах, село на задницу, открывая путь к свободе. Не оглядываясь, Алексей Матвеевич бросился к выходу, врезавшись в запоздало открывшуюся стеклянную дверь и рванул прямо в сквер.

Последнее время на ОФП следователь откровенно сачковал, так что, пробежав метров четыреста, он согнулся пополам, держась за ребра. Под боком кололо. Счистив слякоть, он угнездился на краю скамейки. Вытянул руки перед собой — те дрожали. Пытаясь успокоиться, он искренне искал объяснение происходящему, но не находил.

Он поднял взгляд и встретился глазами с чьими-то серыми от катаракты бельмами. Горбатая бомжиха выглядела отвратительно, но при этом, в отличие от кассирши, вполне человечно. Стоя в талом осеннем снегу, она задрала бесчисленные свои пуховики и юбки и мочилась прямо посреди сквера. Поймав взгляд следователя, бомжиха расплылась в редкозубой улыбке, после чего сунула руку между ног, пошерудила и извлекла ее уже перепачканной какой-то красновато-бурой жижей. Наклонив голову набок, точно заигрывая с Алексеем Матвеевичем, она поднесла ладонь ко рту…

Досматривать мерзкую сцену следователь не стал. Едва сдержав рвотный позыв, он вскочил со скамейки и поспешил прочь. Осознание того, что с ним происходит, пришло не сразу.

— Это же галлюцинации… Наркота какая-нибудь! Точно! — застыл он, занеся ногу над слякотной лужей. Мысли спешили, толпились меж синапсов, набегали друг на друга. Вспомнился солевой наркоман, задержанный прошлым летом — он расковырял себе все лицо, пытаясь избавиться от каких-то «жучков».

«Точно! Наверняка, на клавиатуру нанесен какой-нибудь яд, психотропная дрянь! То-то пальцы липли… И что теперь? На скорой в «желтый дом»? Потом ведь не отмоешься — погонят со службы, как пить дать. Выпишут пинка с волчьим билетом и привет — сам будешь в ЧОПовской форме щеголять.»

Решение бросилось в глаза яркой вывеской «Аптека-24». Какое-нибудь успокоительное или абсорбент могли бы пригасить эффект галлюциногена, а то и вовсе ликвидировать. Окрыленной надеждой, Алексей Матвеевич в несколько прыжков преодолел расстояние, отделявшее его от застекленной двери, но в последний момент застыл в отчаянии: там, за оргстеклом многосуставчатая сороконожка телесного цвета поливала из бесчисленных отверстий на теле розоватой смазкой тощего карлика… или ребенка.

В аптеку, похоже, попасть не удастся. Выматерившись, Алексей Матвеевич развернулся на каблуках и поспешил обратно в отделение. Нужно было забрать сумку, ключи и ехать домой.

Стол дежурного, как назло, пустовал — а так хотелось на кого-нибудь наорать, хоть за грязные полы, хоть за переполненную урну при входе — лишь бы ненадолго вернуться в нормальность. В коридоре следователю тоже никто не встретился. Сунувшись в каморку, он быстро побросал все в крепкий кожаный портфель, взглянул на дисплей ноутбука — Инокиня увлеченно обсасывала пальцы, покрытые какими-то жемчужными каплями. Мелькнула мысль — а что если забрать ноут с собой, а завтра сразу из дома рвануть в лабораторию на Космодемьянских и сдать на его на анализ? Если яд обнаружат, можно и Гордиенко отмазать…

Захлопнув крышку, Алексей Матвеевич бросил устройство, не выключая, в сумку и застыл на пороге. Напротив двери стояла помощница шефа — практикантка-студенточка с плоской грудью и глупыми глазами. Глаза были полуприкрыты а грудь — обнажена. Наманикюренные пальчики выкручивали соски, девушка бесстыдно вытягивала язык, точно на приеме у отоларинголога. Ноги разошлись, из-под юбки шлепнулись на линолеум влажные горячие кишки. Лоно ее широко, до пупа, распахнулось, стенки нутра жадно пульсировали.

— Нахуй! — следователь оттолкнул плечом девушку, врезался в дверь, та распахнулась. Самойлов, сидевший за столом, обернулся пристыженно, заморгал. Из-под стола с чмоканьем поднялась голова давешнего бомжа — беззубая дырка рта растянулась на все лицо, опухла, налилась кровью.

Не вглядываясь, чем же занимались бомж и его начальник, Алексей Матвеевич шмыгнул мимо ковыряющейся в брюшной полости помощницы, споткнулся, ободрал колено, но побежал дальше, стараясь ни на чем не задерживать взгляд — мало ли, что еще может привидеться.

— Это мне кажется, все кажется…

***

Продолжение следует...

Автор - German Shenderov

Первая часть

***

Рисуясь по частям, картина эта холодила его легкие, сводила желудок, наполняла рассудок страхом. И, когда сознание его набухло, вздулось да и лопнуло, будто перезревший фрукт, а весь ужас выплеснулся, Коля закричал что есть мочи и попытался вскочить с кровати, но едва сам не оторвал себе все добро. Оказалось, тонкий матрас сполз, пока он ворочался, и самую нежную часть его тела зажало пружинами кровати и кололо крючками. Успокоившись, Коля с величайшей осторожностью высвободился из плена и поклялся больше никогда не залезать на это пыточное приспособление — пущай придется спать хоть в ванне.

Такая его досада взяла на эту кровать, что, поднапрягшись, он дотолкал ее до двери и поставил на попа. Но чертово лежбище никак — ни по диагонали, ни по вертикали — не желало проходить. Коля пробовал и так, и этак, но лишь намертво заблокировал выход из комнаты. Разобрать кровать не получилось бы при всем желании — широкие дуги и перекладины были приварены друг к другу намертво.

— Як жеж йийи сюды затащылы! — цокал языком Коля, обходя кровать то с одной, то с другой стороны. Та, даже торча из двери вертикально, занимала едва не полкомнаты — было и вовсе непонятно, как она здесь умещалась, а главное — как она сюда попала. Задачка похлеще кораблика в бутылке.

От отчаяния парень, наплевав на соседей, даже саданул кувалдой по одному из сварочных швов — и тут же об этом пожалел: рука вся завибрировала, словно по ней пропустили ток, который разошелся по телу, неприятно щекоча нервные окончания, точно телевизионная статика. Оглушительный звук, вырвавшийся из неповоротливой конструкции, напоминал тоскливый похоронный набат.

Наконец его осенило: наверняка дверная коробка была установлена уже после того, как кровать попала в помещение. Примерившись как следует, он принялся вышибать из толстого, прокрашенного в несколько слоев дерева кусок, мешавший одной из верхних дуг. Дверная коробка ощущалась как каменная — к тому моменту, как в ней появились два подходящих углубления, Коля уже весь взмок, руки дрожали от напряжения.

— Ничого соби зарядочка!

Кровать удалось разместить в углу коридора, заблокировав теперь входную дверь. «Если хозяйка явится не вовремя — крику не оберешься!» — с неприязнью подумал он.

Остаток ночи ему все же не спалось, поэтому Коля просидел до рассвета на кухне, листая глупый суеверный календарь. Из-за злосчастной кровати в коридоре позавтракать пришлось вчерашним чебуреком и выдохшимся — забыл закрутить крышечку — «Колокольчиком».

Наскоро умывшись все такой же вонючей и ржавой водицей, Коля принялся за работу. Радио решил не включать — поповские рассуждения только забивали голову, мешали сосредоточиться, точно назойливое мушиное жужжание.

— Могылы-могылы, тьфу! Хоть бы про що нормальнэ говорылы!

Хоть убей, но вчерашнего участка с ободранными обоями он обнаружить никак не мог. На него ехидно пялилась половина «позвоночного столба с глазами» — дальше стена заканчивалась углом и начинался новый участок обоев.

— Ну и черт с тобой!

Респиратора у Коли не было, пришлось обойтись футболкой. Окатив стену водой из мусорного ведра — три раза, чтоб наверняка, — он взялся за перфоратор. Сначала в стене нужно наделать отверстий, равноудаленных друг от друга — тогда кувалда будет вышибать ровные, крупные куски, а не отдельные кирпичи. Старая розетка искранула, принимая в себя вилку устройства. На всякий случай парень отдернул руку — мало ли что.

Дверь он закрыл, чтобы пыль не разлетелась по всей квартире. Раздался знакомый жужжащий звук старого проверенного инструмента, комната тут же наполнилась тяжелой, пахнущей сыростью и вафлями взвесью. Но вдруг вгрызшийся было в стену бур ухнул на пару сантиметров внутрь, уперся и замер. Ротор крутился вхолостую, пока всепроникающее жало вяло проворачивалось в дыре.

— Щоб тэбэ чорты подралы! — выругался Коля и выключил перфоратор. Вытянув сверло, он чертыхнулся еще раз: все оно было покрыто толстым слоем намотавшейся бумаги — обои, какая-то пленка, желтые истлевшие газеты.

Перфоратор он из розетки выключил — а то еще коротнет — и с обреченным видом достал из сумки большой крепкий шпатель. Придется для начала все же ободрать этот полуметровый слой мусора, иначе, пожалуй, можно инструмент испортить.

С наслаждением Коля принялся срывать, сколупывать и отковыривать эти уродливые телесно-розового цвета обои с оголенной нервной системой. Этот участок стены шел легче, чем вчерашний — парень еще раз бросил взгляд в тот угол, где он вроде бы уже избавлялся от «глазастых» цветов. На полу не лежало ни ошметочка.

— Ерунда якая-то! — сказал он вслух — звук собственного голоса успокаивал и гнал прочь глупые мысли о бабкином привидении. Дело шло все тяжелее, шпатель то и дело срывался, и Коля больно стукался локтем об угол. Работа не спорилась, куски рвались, и приходилось зацепляться заново: шпатель оказался слишком толстым и не желал пролезать под ветхую, в несколько слоев поклеенную бумагу. С левой половиной стены он провозился добрых часа три.

Наконец, когда розовая дрянь, а следом и желтая, с мотыльками, осела неровными лоскутами на пол вместе с какой-то сетчатой подложкой, глазам его предстал очередной слой, вырвав горестный стон из груди. Все было оклеено газетами. Желтые, осыпающиеся, с почти нечитаемыми буквами, они составляли какой-то безумный криптографический узор.

— Tа вы, блин, издеваетесь!

Парень осел на пол прямо там, где стоял. Если бы он курил — наплевал бы на запрет хозяйки и закурил бы прямо здесь. Неужели ему теперь сдирать и это! Можно, конечно, рискнуть и перейти на перфоратор, но, если бумаги слишком много, порченый инструмент ему никто не возместит, а от работы кувалдой толку сейчас будет немного. Выбивать стену дома дореволюционной постройки по полкирпичика можно до второго пришествия, да и то не успеешь. Представив себя, всего в побелке, бегущего с кувалдой наперевес к Христу с криками: «Подождите, не начинайте без меня!», он глупо хихикнул. Сил подняться на ноги не было, поэтому Коля стал бесцельно ползать взглядом по газетным заголовкам.

«...аденiе ста... властi. Образо...нiе временнаго пр...», — кричало «Русское ...ово...»

«О ...кущих задачах комсомола в ...еревне», — скучно собиралась рассказать «Комсомольская правда».

«За ...яжелое машиностроение!» — призывала какая-то безымянная газетенка.

Глаза зацепились за неприятную черно-белую фотографию над статьей — какие-то темные волосатые комья, похожие то ли на морских ежей, то ли на раковые опухоли. Коля понял, что же на ней изображено, лишь прочтя невыцветший кусок.

«...от вязаного ковра на стене над кроватью осталась лишь верхняя часть... не смогла дотянуться. После вскрытия тела в желудке было обнаружено... общей массой более семи килограммов. Парализованная пенсионерка... без ухода... чтобы не умереть с голоду...»

Его затошнило. Гадкая кислина прикатилась откуда-то из горла да так и осела на небе. Желая поскорее прогнать из головы жуткую картину, Коля переключился на первую попавшуюся статью.

«Невский сом-людоед!» — кричал заголовок. На зернистом фото группа мужчин в милицейской форме что-то вытаскивала из воды.

«...детские останки» — дальше он читать не стал.

«...хищение на сумму... более восьми... готовой продукции. Родственники усопших возмущены и требуют возмещения... виновный не был найден… гранитных памятников с гравир...» — бессмыслица какая-то.

«...капище Чернобога. Безусловно, работы продолжились... слухи о смертности преувеличены... Обводной канал будет...»

«...случаях каннибализма, безусловно, не имеют под собой никакой основы. Блокадный... поставки регулярны... обглоданные кости — результат диверсий и пропаганды враж... подорвать дух советского народа».

«...дружественной социалистической республики Вьетнам негодуют. Тело героя... в результате военного столкновения под... ”Могила не должна оставаться пустой!“ — заявляет заместитель министра...» — сильнейшее ощущение дежавю заставило Колю выйти из транса, в который его вогнало это невольное путешествие в прошлое чужого ему города. От этой «стены памяти» нужно было избавляться.

Вновь взявшись за шпатель, он вгрызся металлом в еле заметный стык между «Известиями» и сурово-обвиняющим заголовком «Безбожник!», но инструмент соскочил, руку отбросило назад, и она коснулась чего-то влажного и липкого, будто слой жира на газовой плите. Обернувшись, парень с омерзением скривился, поняв, что притронулся к желтовато-коричневому силуэту на противоположной стене — посмертной тени покойницы.

— Та ну тоби! — возмутился он и схватился за перфоратор. — Хай будэ, як будэ!

Нащупав вилку на том конце провода, он не глядя ткнул ею в розетку, но не попал. Поелозил туда-сюда — пластиковый прямоугольник находиться не спешил. Взглянув в угол, Коля обомлел — он готов был поклясться, что еще пятнадцать минут назад здесь, ровно на этом месте, в углу у двери торчал этот искрящий пятачок, но теперь его не было. Он будто испарился, не оставив и следа.

Коля глупо покрутился на месте, сделав оборота три-четыре, прежде чем заметил, что след все-таки есть — из угла на пересечении стен торчал малю-ю-юсенький пластиковый уголочек.

— Да що ж це таке!

По всему получалось, что, пока он изучал газетные заголовки ушедшей эпохи, стена просто взяла и поглотила розетку. Не веря своим глазам, он открыл «масляную» дверь — та послушалась не сразу, зацепившись за какие-то выемки в дверной коробке — и заглянул за угол. С той стороны торчал точно такой же пластиковый уголок — выходит, розетка «застряла» где-то в середине стены.

— Не, ну це вже якая-то чушь!

Он решил проветриться, но сник при виде панцирной кровати, зажатой стенами коридора и загораживающей путь на свободу. Стену нужно было хотя бы начать ломать до наступления вечера, иначе соседи вызовут милицию или нажалуются хозяйке, и та вычтет из гонорара.

«Последним доводом королей» стала кувалда. Размахнувшись как следует, Коля нанес первый сокрушительный удар. Казалось, стена содрогнулась. По руке прокатилась отдача, а прямо по центру «Красного скотовода» появилась внушительная вмятина-трещина. Будто с испугу включилось радио и сразу затараторило:

— ...могила голодна, и, покуда количество имен на стеле не сравняется с количеством усопших под ней, она останется маяком для злых диавольских сил, что зарождаются в пустотах...

— Гарно пошло! — воодушевился парень и принялся долбить стену с задором и упорством, достойными строителя египетских пирамид. Кирпичная крошка, истлевшие газетенки, куски шпаклевки летели в лицо, но Колe все было нипочем. Работа спорилась, он снова был в своей среде, никаких тебе газетных статей и мертвых старушек — только он, стена и кувалда. Даже радио, казалось, было оглушено силой и упорством человеческого духа, а оттого лишь что-то застенчиво бормотало о недобросовестности сотрудников сферы ритуальных услуг и братских могилах.

Увлекшись, Коля не сразу заметил, что на улице уже стемнело, а значит, шуметь теперь нельзя. Результат работы впечатлял — добрых два квадратных метра внешнего слоя ему удалось превратить в мелкие рыжие черепки. Под хлипким советским кирпичом — пористым, со сколами, лежащим как попало — встретить его атаку готовилась темная, с узкими, в миллиметр, стыками дореволюционная стена. Кирпичи ставили будто по линейке, создав идеально разлинованную поверхность — хоть графики черти, как в школе. Стоило Коле выпустить кувалду из рук, как усталость, подобно хищному зверю, набросилась на него, да так, что он едва удержался на ногах. Мышцы тянуло от привычной, почти приятной боли. Руки дрожали от пережитого напряжения, мозолистые пальцы не гнулись, и он не с первого раза открыл дверь — не получалось даже повернуть ручку.

Очередной неприятный сюрприз подстерег Колю, когда он пошел отмываться от строительной пыли. Решение лечь спать в ванной оказалось весьма недальновидным — откинув длинную, во всю стену, замызганную занавеску, вместо огромного чугунного монстра с львиными ножками, какого ожидаешь найти в питерской дореволюционной квартире, в углу он узрел советскую сидячую ванну, в которой крупный деревенский парень из-под Луцка не уместился бы, даже сложись он в три погибели.

Разочарование постигло его и при попытке пойти и купить себе чего-нибудь на ужин: монструозное бабкино ложе не желало пролезать и во входную дверь, подпирая широкими верхними дугами и блокируя путь. Попытки отодвинуть кровать не увенчались успехом: коридор будто бы сократился и сузился в вечерних сумерках. Теперь Коля, оттащив ложе от двери, запер себя в туалете.

— Ну, була нэ була! — сплюнул он в раковину и шагнул прямо в скопление пружин и крючков. Разумеется, провисшая конструкция не выдержала давления его богатырской лапищи сорок шестого размера, и нога провалилась, раздираемая бесконечными ржавыми крюками до мяса.

— Твою-то маму слева направо! — выругался он, осторожно вынимая поврежденную конечность из сетки. Со злости Коля так пихнул кровать в коридор, что та перекосилась и встала намертво.

Включив свет в ванной, он оценил повреждения — царапины, но глубокие, — промыл раны водой и полил из найденного на полке пузырька йода, попеременно шипя и матерясь.

— Сука, щоб воно сдохло! — выкрикнул он, швыряя пузырек об стену. Тот разлетелся мелкими темными осколками, на кафеле остался внушительный скол.

Ему нужно было валить из этой квартиры прямо сейчас, пока он все тут не разнес. Коля издал короткий истеричный смешок — ведь для этого его, собственно, и наняли.

Вернувшись в комнату, он помотал головой из стороны в сторону — таким фантастичным казалось это видение. Там, где он буквально минут пятнадцать назад наблюдал лишь темный монолит с редкими вкраплениями желтоватого цемента, теперь выпирали по-тараканьи рыжие кирпичи. Точно обломанные пеньки зубов во рту старика, они торчали беспорядочно, где попало, будто бы заражая, оскверняя и низводя к нулю весь его труд.

— Нет-нет-нет! — качал Коля головой, прогоняя дурной сон, что не желал заканчиваться. Он отшатнулся назад и тут же уткнулся в жирный след разложения, к рукам прилипло что-то густое, пыльное, вонючее. По-бабьи взвизгнув от омерзения, Коля рывком захлопнул дверь, чтобы забрать радио и свалить к чертям из этой халупы, но застыл на месте, ошарашенный.

— ...одинаковое количество и мертвецов, и мест погребений очень важно для сохранения их святости. Любая пустая могила априори осквернена. Любая пустота нечиста по своей сути. Вспомните: «И берется чертовщина ниоткуда неспроста. Заведется чертовщина там, где только пустота!»

Но удивлен был парень вовсе не неожиданной трактовкой цитаты из мультфильма про оловянного солдатика, но тем, что колонка приемника вещала прямо из стены — из этих омерзительных розовых обоев. Выше торчала антенна, наградив мерзкий «позвоночный столб» цветка комариным носом.

Страх разлился стылым комом где-то в желудке, будто Коля проглотил покрытую весенней грязью глыбу льда с улицы, и та теперь медленно таяла, отравляя его сознание, пуская по венам холодную талую воду.

Не помня себя, он дернулся к выходу, со всей дури врезался в «масляную», теперь покрытую рыжей пылью дверь и вцепился непослушными пальцами в ручку. Рука соскальзывала дважды, прежде чем получилось повернуть обшарпанный металлический набалдашник.

Коля изо всех сил насел на полотно — оно не поддавалось. «Неужели меня здесь заперли?» — пронеслась ледяная, острая — будто врезающаяся в череп сосулька — мысль.

— Помогите! Выпустите меня! — забасил он, толкая дверь плечом с твердым намерением ее высадить. В радио кто-то засмеялся. Следом засмеялся и сам Коля, осознавая свою ошибку — дверь-то открывалась внутрь.

И лишь дернув на себя ручку изо всех сил, а потом еще раз и еще, он понял — его действительно заперли. Рванувшись к окну, он споткнулся о лежащую у самой стены кувалду и растянулся на покрытом кирпичным крошевом полу, больно разодрав колени. Расставив руки, чтобы подняться, Коля не сразу понял, отчего в его мозгу будто бы завыла сирена, сообщая о какой-то болезненной, неуместной неправильности окружающего мира. Через секунду осознал: его руки касаются обеих стен одновременно.

Вскочив на ноги, он саданулся головой об узкий деревянный подоконник и рассек себе лоб. Кровь хлестала, заливая левый глаз, но Коля уже не чувствовал боли. Все, чего он хотел, — выбраться отсюда. Но окно будто бы перекосило в раме, и оно не открывалось.

Парень подобрал с пола кусок кирпича и, прикрыв лицо, швырнул его в самый центр стекла. Во все стороны брызнули осколки, один впился в локоть, но это уже было неважно. Прижавшись к решетке, будто младенец к родной матери, сплющив лицо о ржавые прутья арматуры, он изо всех сил завыл:

— Помоги-и-ите! На по-о-омощь! Умоляю! Помоги-и-ите!

Темные окна напротив не спешили зажигаться. Во дворе не было никого, кроме тощей кошки, что важно расхаживала по краю курящейся паром ямы.

— На по-о-омощь! — отчаянно звал Коля, перемежая крики рыданиями и размазывая сопли вперемешку с кровью по лицу.

— Помо...

— Чего голосишь! — раздался вдруг недовольный оклик откуда-то снизу. Из-под козырька подъезда вышел вчерашний «морж» с беломориной на распухшей нижней губе. Под глазом у него наливался соком качественный, душевный «фонарь», а сам глаз заплыл, будто мужика покусали пчелы.

— Дядько, миленький! — заблажил Коля. — Вытащи меня отсюда, Христом-Богом молю, вытащи!

— О, бендеровец! — ощерился недобро «морж». Со вчерашнего дня он лишился половины переднего зуба. — Чо, не в радость тебе хата бабкина? Горишь, шоль?

— Не горю! Дядько, хороший ты мой, вызови милицию, пожарных, пусть меня спасут, а!

— А чо такое? Заперся? Ну ты посиди, бендеровец, подумай, как старших уважать! А с утра придет слесарь — ему и кричи. Или не придет. Не кричи тогда — пупок надорвешь!

Усмехнувшись, «морж» сплюнул папиросу себе под ноги и нырнул обратно в подъезд.

— Нет! Не уходите! Пожалуйста! Пожалуйста!

Коля изо всех своих богатырских сил схватился за прутья решетки и принялся расшатывать единственное препятствие, отделяющее его от свободы, но арматура сидела прочно и глубоко. Прутья были буквально утоплены в кирпич и накрепко сварены друг с другом. Да и в проем он бы едва ли пролез — не окно, а слуховое окошечко, как в туалете.

Отпустив прутья, Коля обессиленно осел на пол, повернувшись лицом к двери. Ту всю сплющило и перекосило — дверь не комнаты, а шкафа; дерево лопалось, топорщилось острой щепой.

— ...могила голодна всегда. Она будет наполнять самое себя, ибо таков баланс вещей. Если люди в своей алчности и богохульстве оставили пустоту там, где ее быть не должно, то зло, сила бесовская расставит все по своим местам, но заплачено будет душами невинных. Вспомните, как покарали безбожный Петроград в двадцать третьем за Обводной канал! «Всякий, кто прикоснется к трупу их, нечист будет!» — сказал Господь, но кровавые богопротивники не выказали уважения к древнему захоронению, разворотили гробницу древнюю, чухонскую, мертвецов на свалки свезли, как мусор, а плиты гранитные побили и на поребрики пустили! Великое проклятие навлекли на город — ступают там в воду отчаянные да безумные, зовет их могила, желает уравнять имена с мертвецами!

Слушая этот бред, Коля медленно, но верно мирился со своей судьбой. Подоконник постепенно и настойчиво толкал его в спину, оголенный провод на потолке медленно опускался вниз, будто змея за добычей. Дверь, сдавливаемая стенами с двух сторон, резко треснула пополам и вывалилась, ненадолго, будто в качестве издевки, показав проход в коридор, такой узкий, что Коля и голову бы не просунул. Обе стены теперь топорщились кирпичами, злобные «позвоночники с глазами» теперь, не таясь, смотрели на него.

— А бабушка та несчастная, что одна осталась, парализованная! Вот уж кто хотел пустоту заполнить! Так хотел, что ковер весь по ниточке распустила и съела — да-да! Природа не терпит пустоты! Господь не терпит пустоты! Как мужчина заполняет пустоту в теле женщины, так труп должен заполнять пустоту могилы! — надрывался по радио уже не поп, а какое-то странное многоголосье. На секунду Колe даже послышалось, что в нем есть и Наташкин голос тоже.

Какие последние слова она от него услышала? Слова любви? Какую-нибудь глупую романтичную ерунду, что шепчут друг другу летними ночами влюбленные? Или просто что-то незначительное, что поди еще упомни?

Коля помнил каждое слово, интонацию и одинокий фонарь на краю дороги, ослепивший его лишь на краткую секунду.

«Не целуй мене, покуда зубы не почистишь!» — он тогда грубо сбил ее руку, когда Наташка потянулась к его лицу губами. До ее дома в Тарасове оставалось не больше двух километров, когда несвершившийся поцелуй, фонарь и неведомо кем брошенная на дорогу коряга все перевернули. Сначала опрокинулся мотоцикл, закрутив в воздухе лихое сальто, потом закувыркался вниз по склону дорожной насыпи и сам Коля. А следом, когда он, держась за бок, подошел к раскидавшей во все стороны руки и ноги Наташке и принялся ее тормошить, перевернулся и Колин мир. Девушка выглядела почти невредимой — пара царапин тут и там, но что-то в ее облике — то ли слетевшая кроссовка, то ли странный наклон головы — кричало, вопило на все лады, заставляя кожу парня покрываться мурашками: это больше не человек, а предмет. И, как всякий предмет, была она неподвижна и мертва.

Коля и сам не сразу заметил, как раз за разом произносит на родном украинском, их с Наташкой языке, жалким подвывающим басом:

— Просты мэнэ! Будь ласка, просты мэнэ...

Бесцельно обводя глазами свою стремительно сужающуюся будущую могилу, он взглядом наткнулся на кувалду.

— А шо, ежели...

Времени было мало. Помещение уже больше напоминало куб со стороной в два метра, нежели когда-то роскошную, с высокими потолками, комнату дореволюционной планировки. Действовать требовалось быстро. Стена с пятном — несущая, через нее не пробьешься, то же самое с внешней стеной дома. Остается только одна — благо с ней Коля работать уже начал.

— Не боись, Тамар Васильна, — подбодрил он сам себя, — ща выполним мы твой заказ!

Взяв размах пошире, Коля не рассчитал и саданул в соседнюю стену — прямо в центр гнилостного пятна. Штукатурка осыпалась единым куском, разбилась. Вывалилось несколько кирпичей, повисли обои, и стена обнажила свое неприглядное нутро. Тут же каменный мешок, в котором парень оказался заперт, наполнился застоявшимся удушливым смрадом разложения. Сплюснутые, плоские, втиснутые друг в друга, из стены торчали трупы трех человек. Коренастые, чернявые, в трениках и шлепанцах, растекающиеся трупной эмфиземой и вгнивающие друг в друга. Запавшие глаза, вывалившиеся языки, плоские, неправильной формы черепа. Стиснутые в единый комок, они злорадно скалились, сломанные кости торчали острыми осколками наружу.

— Нет-нет-нет! Ну нет! Ни за что! — завопил Коля и принялся со всех данных ему матушкой-природой сил долбить злосчастную стену. Зубы-кирпичи, подступающие со всех сторон, удостаивались отмеренных ловких ударов, но основное Колино внимание было сосредоточено на одной точке — трещине, что разделяла «Красного...» и «...скотовода». Рассыпались в труху дешевые оранжевые кирпичи. Лезла в лицо неизвестно откуда взявшаяся солома, своим пыльным запахом заглушая вонь разложения. Гремела кувалда, разбивая бред, льющийся из вмурованного в стену радио на ровные кирпичики слов:

— …украденный труп вьетнамского...

Удар!

— …героя войны Нгуена Тхай Дао...

Удар!

— …скрывала у себя...

Удар!

— …его ленинградская любовница.

Удар!

— …Воистину — и жизнь...

Удар!

— …и смерть во...

Удар!

— ...грехе. Пока могила...

Удар!

— ...героя на родине...

Удар!

— ...пустовала, развратная девица...

Удар!

— …«хоронила» Нгуена в себе...

Удар!

— ...ежедневно, покуда тот...

Удар!

— ...не разложился окончательно...

Удар!

Левая рука у Коли отнялась. Нос и рот были забиты строительной пылью, в глаза будто песка насыпали. Места для размаха больше не хватало. Из последних сил парень методично долбил упрямый темный кирпич, ухватившись за кувалду у самого наконечника. Согнутый в три погибели, стиснутый со всех сторон наступающими стенами, он настойчиво пробивал себе путь к свободе.

— А вот вы слышали про невского сома-людоеда? Говорят, раньше он был человеком — в блокаду детей к себе заманивал, накормить обещал, а сам поедал их. Говорят, когда за ним чекисты пришли, он в Неву сбросился... Но не погиб, а переродился...

Вот груда кирпичей наконец покинула насиженное место и медленно, нехотя, грохнулась на пол, отдавив Коле большой палец и, вероятнее всего, раздробив его, но парень уже не мог кричать: от окна осталась лишь узкая щель, — ни кислорода, ни света не хватало.

Там, за кирпичами, мелькнул слабый, еле заметный блик. Коля прильнул к нему лицом, надеясь увидеть по ту сторону проделанной щели кухню, но... Блик исчез. Он прижимался лицом к чему-то гладкому и твердому. Какой-то неизвестный материал приятно холодил разгоряченное лицо. Сейчас он немного отдохнет и продолжит. Радио же не отдыхало, болтая без умолку:

— …выходит, что согрешил один, а страдают многие?

— Ибо сказал Господь: «Строящий дом свой на чужие деньги — то же, что собирающий камни для своей могилы». Такая гнусь, вор и взяточник, он не просто себе яму роет, он и другим грешникам путь прокладывает!

Коля почувствовал, как что-то влажное коснулось его спины и прилипло к ней. Каким-то шестым чувством он понял, что это лицо одного из покойников, но сил шевелиться в себе уже не нашел. Вдобавок потолок пребольно давил на макушку.

— ...Он ведь не просто своровал гранитные заготовки — такое богохульство, чтобы заячью свою душонку от смерти спасти, стены на случай бомбежек укрепить! А это ведь уже не просто материал — там портреты выгравированы, даты, имена... А могила-то остается пустой! Голодная. Жадная. Пожирать будет могила, покуда не наполнится...

И тут Коля осознал, что это за материал такой — гладкий и прохладный. Поднять голову уже не удавалось, потолок мешал, но он скосил глаза, насколько хватило сил, и посмотрел на гранитную плиту. В тусклом свете, льющемся из щели, на него благостно взирал единственным глазом выгравированный старик. Там, где должна была идти дата смерти и где следовало располагаться второму глазу, шел косой срез, а следом оказывался уже новый обрезок могильной плиты — портрет печально улыбающейся девочки лет десяти. Глаз у нее не было — прямо по ним шел тонкий цементный шов, а следом — чьи-то годы жизни. Глаза, носы, рты, звезды, кресты, имена, даты — осколки чужих смертей, которые чья-то воля превратила в эту бессмысленную мозаику. А эту комнату — в пустую голодную могилу.

Все они смотрели на него, на Колю, он чувствовал это каждой клеточкой, даже в темноте. Очень хотелось кричать, но воздуха в легкие набрать не получалось — очень уж мешали упершиеся в спину грудные клетки слипшихся в жуткий гибрид трупов. Радио продолжало монотонно бубнить про голодные могилы и что те не должны оставаться пустыми. Вдруг что-то тонкое, холодное проползло мимо шеи, слегка пощекотав парня. Тот не без труда высвободил одну руку и поймал этот предмет. У него было не больше секунды, чтобы понять, что это оголенный провод, ухватиться за него, как утопающий за соломинку, зайтись в судорожном танце и расцвести улыбкой... Все лучше, чем умереть, сгорбившись в три погибели.

***

— Так, а паспорта мне давайте. Я теперь ученая, в третий раз на эту удочку не попадусь.

Хозяйка строго, с недоверием следила за тем, как рослые темнокожие мужчины растаскивают сапогами весеннюю грязь по паркету, занося инструменты. Бригадир — солидный мужчина средних лет в комбинезоне — устало утирал пот со лба бумажным платочком.

— Тамара Васильевна, я повторяю, мы серьезная фирма, зачем вы...

— Ничего не знаю! Паспорта мне. Оплата только по факту!

Маленькую яростную женщину рабочие предусмотрительно обходили, предоставив разборки начальству. Бригадир открыл было рот, чтобы начать новый виток спора, но передумал, после чего гаркнул так, чтобы было слышно даже во дворе:

— Ладно, мужики, несите документы, сдаваться будем! — и, обведя взглядом комнату, поспешил сменить тему: — Я так понимаю, сначала нужно мебель вынести?

— Да, представляете, даже этого тот бездельник так и не сделал.

Поняв, что вновь поднял скользкую тему, бригадир поспешил зацепиться за любую другую. Ноздрей его достиг еле заметный, но на редкость удушливый сладковатый запашок.

— Извините, Тамара Васильевна, а чем тут, простите, пахнет?

— Я бы попросила! — возмутилась хозяйка, надуваясь, точно ядовитая рыба-фугу. — Да, тут умерла моя бабушка, но я требую проявить чуть больше уважения. Все-таки это...

— Здесь умерла, да? Тут вон пятнище в полстены!

— Нет, вон там, на кровати. А это... не имею ни малейшего понятия. Наверное, просто пятно. Неважно — все равно эту стену надо снести.

Бригадир, повинуясь какому-то странному порыву, коснулся темного силуэта, похожего по форме на человеческую тень. На пальцах осталось что-то жирное, густое, вонючее, точно стена истекала гноем. Бригадира передернуло, он вытер ладонь о штаны и повернулся к хозяйке.

— Не сомневайтесь, Тамара Васильевна, за неделю управимся! — отвлекшись, бригадир обратился к нагруженному, будто ослик, молодому молдаванину: — Мирче, спальные мешки сюда заноси, места всем хватит!

Мирче — новичок в бригаде, недавно из Тирасполя — с явной неохотой, осторожно обойдя хозяйку, внес спальные мешки в комнату и свалил их у подоконника. Несмотря на гигантские размеры, комната все равно ощущалась какой-то неуютной, даже тесной. На секунду Мирче даже показалось, что она оценивающе, голодно смотрит на него, но причиной такой странной фантазии были всего лишь дурацкие розовые обои в цветочек. Завитые листья отдаленно напоминали злобные зенки — особенно если смотреть на них краем глаза.

«Пока эту дрянь не обдеру — спать не лягу!» — решил Мирче и поспешил в машину за остальными вещами.

Наконец, когда все приготовления были закончены, паспорта сданы, а специфика работ оговорена, хозяйка с явным недоверием передала ключи бригадиру.

— И запомните — в квартире не курить, иначе вычту из гонорара!

— Помилуйте, Тамара Васильевна, среди нас и курильщиков-то нет! — умоляюще возвел очи горе бригадир.

— Я предупредила.

Хозяйка вынырнула в подъезд и с какой-то горькой досадой с силой рванула на себя дверь. Та, отсекая квартиру от внешнего мира, гулко захлопнулась, почему-то напомнив Мирче крышку гроба.

***

Автор - German Shenderov