Гномье королевство, расположенное в теплых недрах вулкана "Бессмерга" не имело названия. Его жители, горделиво именовали себя "детьми вулкана". Король -- Йорг Лысый, больше любил титул "Старший бригадир"

Гномы гордились, что умеют чувствовать вулканы, пользоваться его дарами и мощью, и знали, когда начнется извержение, и понадобится уходить в другой вулкан.

Бесмерга, уже несколько десятилетий исторгала наружу потоки лавы, но делала это как-то лениво, будто сознательно пригрела своими теплыми подземельями гномье королевство, и заботилась о нем, точно мать о своем чаде.

В древности, когда Бесмерга "дремала", веками гномы иных, давно исчезнувших королевств, пробивали штольни в горе -- добывали, в основном, каменную соль, и снабжали ею всю Юрру.

Те гномы, придумали винт и сверло: они буравили горную породу в глубине проходов, и когда добирались до соляных жил, заливали в сделанные отверстия пресную воду. Вода растворяла в себе соль, а потом ее откачивали(насос изобрели также те древние недорослики)...и так множество раз. Образовывались под шахтами пустоши, иные размером поболее королевских чертогов: с озерами, многочисленными ответвлениями. В итоге, когда Бессмерга ожила, и принялась истекать реками лавы по обитаемым недрам, древние мастера покинули свое жилище. Спустя века, в них вселились "дети вулкана" -- гномы, которые приумножали свои богатства не столько добычей и торговлей солью, сколько пользовались Бесмергой как естесственным горнилом, шлифуя навыки кузнечного мастерства, и доводя их до совершенства.

Рукастый народец, привыкший менять место жительство от одного гневающегося вулкана к другому -- "благоволящему до поры", частенько отряжал бригады мастеров людям и эльфам, при этом, сохраняя секреты кузнечного дела, и конечно же, никого из чужаков им не обучая.

"Дети вулкана", были общительнее других гномов менее склонные к накопительству сокровищ, и целью жизни почитали пестование рабочих навыков.

Не мудрено, что лучшую боевую сталь в Юрре, ковали именно дети вулкана.

Боевые отряды "детей", часто шли в наем в людские армии, но всегда особыми, отдельными соединениями -- так называемыми инженерными гуртами. Баллисты, катапульты, прочие осадные механизмы, ремонт и подрыв мостов, строительство полевых госпиталей, огнестрелы -- все это было их стихией, в коей им не имелось равных. Разумеется, и стоили такие "инженерные войска" недешево. Редкий граф или барон с человеческих земель решался проплатить призыв гномьего гурта в свою армию для решения междуусобных конфликтов, и в то же время, почти в каждом городе имелась небольшая бригада кузнецов из детей вулкана, которые способны были превратить осаду города в бессмысленную затею -- уж слишком много хитрых оборонительных механизмов способны несколько гномов поддерживать в боеспособном состоянии.

Поэтому, невольно, дети вулкана служили неким гарантом мира для человеческих земель, обесценивая любые помыслы к междуусобным распрям самим своим существованием. Доходило до смешного: людской король, дабы его вассалы не грызлись меж собой, изредка проплачивал работу гномьих бригад того города, в котором их до того не было. В землях человеческой рассы царил мир, что не свойственно духу людей. Благо, всегда рядом имелся жестокий и сильный внешний враг -- орки, войны с которыми велись почти безостановочно.

Все люди понимали, что давать отпор оркам возможно только сплоченными силами различных городов, правдаодного лишь понимания мало для хранения мира между существами одной рассы, но, слава богам, есть дети вулкана, превращающие города в неприступные твердыни, отбивая, тем самым, охоту к конфликтам между "своими". Лишь немногие мудрецы осознавали, что человеческая сплоченность -- явление хрупкое и временное, ведь стоит только создать особые условия, под влиянием которых инженерные гурты боевых гномов снизят цены на свои услуги, как мир полетит к чертям собачьим. Но самое страшное, что вполне может случиться, если такое осознание однажды прийдет в голову какому-нибудь влиятельному орку.

Вожак и верховный шаман Голубой орды -- Рамзай, уже двадцать пять лет бережно хранил мир с детьми вулкана. Соплеменники не понимали этого -- ведь гномы богаты, отчего бы не нагрянуть к ним(?), но влияние шамана на других орков бвло настолько велико, что никто не решался возразить этой его странности.

Ну засветилась свастика, и что с того? Для полной уверенности в себе мало осознания ее необходимости. Самую уверенность необходимо чем-то подпитывать! ГэГэ вспомнил нежный образ жены: "Она любит меня, хотя я и не понимаю этого чувства. Любит, значит верит в меня, а это уже вдохновляет, а это уже много."

И тут, у алхимика защемило в груди. Глядя на мерцающий на дне кастрюли коловрат, ГэГэ явственно ощутил необходимость "отдать долг". Он все время брал: расположение людей к себе, их веру в его скромную персону, любовь в конце концов, что бы это слово не значило. Какой-то Вселенский закон обмена энергией, теперь принуждает его отворить душевные пустоты, а открыв их, появилось новое, призванное заполнить бреши засасывающее  чувство -- надежда, на то, что он еще нужен. Пришло время отдавать "долги".

ГэГэ, улучив свободную от работы минуту, удалился в каптерку на заднем дворе трактира -- писать письмо жене.

****** ******  *****

Зеленоокая, светловолосая эльфийская принцесса Эдельвейс, долго рассматривала великолепное молодое человеческое тело, лишенное духа, положенное слугами в хрустальный саркофаг.

-- Он был подающим большие надежды алхимиком из Гулистана. -- раздался из-за спины девушки голос отца -- короля Брина, Филипида.

-- И что с ним стало? -- поинтересовалась Эдельвейс.

-- Нечто, что выходит за пределы эльфийского разумения и магии, -- ответил Филипид, -- быть может, кольщик ответит, за ним уже послали.

**********

Талий принес Гегее письмо, и добавил:

-- Передал мальчишка-посыльный, не сказал от кого.

Девушка, сильно взволновавшись, убежала в спальню, и нетерпеливыми движениями взломав сургучную печать со знаком коловрата принялась читать:

" Привет, любимая! Родинка за твоим левым ушком, да засвидетельствует, что пишет тебе муж, а не кто другой. Наша разлука случилась не по моей воле, а когда я смогу сломать обстоятельства моего, хм, необычного плена, то сразу вернусь домой. Мне важно знать: ждешь ли ты меня все еще? С этим знанием я обрету силы на возвращение. Если любишь и ждешь, то прийди на площадь "Трех фей", и раскрась отваром из кошениля губы статуи феи, что расположена по центру, промеж двух других. Так, я буду знать, что нужен тебе. Не ищи меня, не получится. Ежели прийдет беда, накрась губы той феи, что слева."

Работа с эликсирами на кухне у Гофмана шла медленно, ибо слишком много приходилось кашеварить, то есть заниматься своими прямыми обязанностями. Тем не менее, ГэГэ сумел найти время для теоретических выкладок: перед сном, после тяжелой рабочей смены, он чертил сажей на обратной стороне своего матраца зеркальные отображения рун, которые были запечатлены на его прежнем теле. Долго всматривался в них, пытался понять самого себя -- а какой бы смысл я им придал месяц тому назад...и как? Глядя на магические знаки, ум должен ощущать их движение, чувствовать вектор силы, исходящей от них, только после этого можно переходить в следующим этапам изучения.

"Вот жеж, ни шиша не ощущаю." -- пожаловался сам себе ГэГэ, даже потерял сон на грящую ночь.

Утром, алхимик накорябал на дне кастрюли изнаночный символ коловрата, который некогда красовался на его груди.

Сварил говяжьий бульон в посудине, и принудил Фридриха помешивать его по часовой стрелке, согласно лопастям изображенной на дне свастики.

"Опять ничего не чувствую!"

Тем временем, таверну посетил главный глашатай -- Вейербер, о чем громогласно объявил во всю кухню Гофман. С момента победы Вейербера на турнире, отношение в "Жареном хряке" к нему сложилось почтительное.

"Неисповедимы пути Силы, но считывать их возможно, если уметь распозновать знаки, которые преподносит всемогущая Судьба" -- гласил один трактатов по рунической магии, который ГэГэ довелось полистать в мастерской Талия, и он решил показаться в харчевальне, дабы выяснить:"Быть может, Вейербер знаком с карликом Фридрихом?"

Наитие ГэГэ не подвело: когда глашатай увидал горбуна, то улыбнулся до ушей, высоко поднял на головою пинту эля, и рявкнул:

-- Привет, старина, рад, что ты снова обретаешься в местной кухне, мой желудок уже поет оды твоей стряпне!

ГэГэ, кивнул глашатаю, и, мгновенно отреагировав на его пригласительный жест, присел к столу Вейербера.

-- Есть ли новые успехи в искусстве вещания новостей на публику? -- поинтересовался ГэГэ.

-- О да, и какие! -- похвастался Вейербер, -- с тех пор, как ныне пропавший зять Талия(не знаю, знаком ли ты с ним?) Угостил меня "медом поэзии", а после и жена его стала снабжать меня этим варевом, я иными глазами смотрю на свое ремесло. Уж и не ремесло вовсе, а как ты соблаговолил выразиться -- иссскусство. Я научился чувствовать настроение толпы.

-- Рад за тебя-- ответил ГэГэ, -- ежели покажешь и объяснишь на деле, с меня по три пинты в течении трех дней.

-- Добро! -- обрадовался Вейербер, -- покончу с обедом, и мы вместе отправимся на площадь "Трех фей". Я должен сегодня зачитать новый указ графа Омара.

-- Договорились. -- сказал ГэГэ, слегка поклонившись собеседнику.

Когда с обедом было закончено, Вейербер с карликом отправились на площадь, попутно оторвав от недоеденного блюда пажа-помощника глашатая.

На "Трех феях", покамест паж бегал по окрестностям, и сообщал жителям Гулистана о том, что глащатай намерен зачитать новый указ, Вейербер обратился к карлику:

-- Смотри, народ потихоньку стекается на лобное место, подобно талым водам, ручьями сбегающим по горным ущельям, и наполняющим пересохшее в летнюю жару озеро.

-- Ого, -- восхитился Фридрих, -- ты снова "меду поэзии" дерябнул?

-- Добавил немного в эль за обедом, -- кивнул Вейербер, -- тебе, как повару, быть может, проще понять другую метафору: площадь, как громадный котел, в который рука кашевара льет воду -- народ. Специи, добавлю я, вещаяя указ, подогрею этот бульон жарким красноречием...

-- А мясо, не знаю, нут и прочее?

-- Все это родится из однородной массы человеческого бульона под воздействием Силы, источаемой моей речью, -- напыщенно объявил глашатай, -- масса горожан обезличенна, покамест они топчутся в ожидании новостей. Потом, когда я начну вещание, котелки на плечах обывателей станут медленно переваривать сказанное. Бульон при этом, прибавляет в наваре, но все еще однороден. До тех пор, пока какой-нибудь городской горлопан не вознамерится выкрикнуть вопрос. Вопрос -- отражение засевшего в голову сомнения. Сомнение -- суть мысль разделяющая. Одни люди поддакнут горлопану, иные решат, что я еще не успел чего-то разьяснить, или же поймут все однозначно, и посмотрят на крикуна, точно на идиота. Таким образом, в бульоне возникнет размежевание масс. Когда речь подойдет к концу, появятся согласные и безразличные с нею -- мясо и нут. Нут -- пустой наполнитель для желудка, а мясо -- плоть, питающая указ силой.

-- А несогласные?

-- Ежели очередной крикун выразит таковое,, брр, несогласие, и поднимет "волну", его несогласие -- что пена на поверхности бульона, каковую дОлжно убрать метким изречением, этаким дырявым половником, который ты пользуешь у себя на кухне. -- пожав плечами, ответил Глашатай. -- Тут важно знать, что бульон-толпа инертна, то есть не имеет собственного мнения, до тех пор, пока его в нее не заронит кто-либо. Главная обязанность глашатая, как повара, карпеющего над человеческим бульоном, состоит в том, чтобы заронить в него свои ингридиенты, и не допустить того, чтобы мимо пробегающий балбес-поваренок не бросил в кастрюлю щепоть собственного непотребства.

-- То есть горлопаны не просто дурачки, но люди, имеющие собственное мнение, в отличии от большинства? -- осторожно подытожил ГэГэ.

-- Ни в коем случае! -- яростно запротестовал Вейербер, -- у них, за редкими исключениями, есть лишь дух возражения -- горькая пена на поверхности варева, от которой надлежит избавится, пока она не отравила весь бульон. Такие люди, не хотят иного супа, они желают лишь испортить тот, что есть.

-- Не пойму что-то, ты к чему клонишь?

-- Идеи-ингридиенты, не рождаются в толпе -- то удел одиночек. Когда делаешь свое дело, не важно, суп ли это, речь ли, плоха ли, хороша ли, не иди на поводу у пены на собственном бульоне, она способна сделать только хуже...

Фридрих не стал заслушивать речь Вейербера, он побоялся забыть то, о чем поведал ему глашатай. Вместо этого, карлик побежал в харчевню доваривать свой суп, и, помешивая содерживое кастрюли, он приговаривал: "Плохо ли, хорошо ли, прочь сомнения, отнимающие силы у убеждений. Моя твердость -- моя мощь, она заставит работать все как я хочу".

Как заклинание прозвучал шепот карлика над кастрюлей, и трехлопастная свастика на ее дне замерцала голубым свечением.

Потрепанный, с обожженной харей, Зелимхей вернулся в стан Голубой орды. Тяжело ему было выдержать допрос шамана, стыдно было признаться в том, как бездарно завел он отряд в засаду и потерял всех бойцов и волков. Струпья зеленой кожи еще кровоточили на морде, Трынь-трава лишь слегка притупила боль.

-- Значит, -- стал подытоживать рассказ Зелимхея Рамзай, -- тело алхимика теперь в гномьих руках...

-- Нет шаман, -- замотал головой раненый орк, -- я проследил за гномами немного из зарослей, добычу у них отобрали.

-- Люди?

-- Нет, эльфы. Я не мог слышать их разговора издали, но видел недовольное лицо предводительницы отряда малоросликов, оно было крайне недовольное. После недолгих переговоров, эльфы забрали ГэГэ у гномов.

-- Заняяятно, -- прошипел Рамзай, -- им то на что безвольный кусок мяса? Должно быть, они знают нечточто нам неведомо...

********

В Гулистане, в доме Талия, между тем, состоялся странный разговор:

-- Я и есть ГэГэ, -- уверял старого алхимика и его дочь горбун Фридрих, -- будучи в плену у орков, я сдружился, кхм, с обладателем вот этого тщедушного тела -- Фридрихом. Как я смог догадаться до момента, когда ограничительная руна стерла мне память последнего месяца жизни, я успел придать зеркальному отображению рун на своем теле новый смысл. Некоторые формулы, я научил работать на перенос моей сущности в другое тело. Вселился в Фридриха, впрочем он сам здесь же, потерял молодое тело, надеюсь временно, обрел горб, морщины, малый рост, но вместе с тем и свободу от ограничительных рун.

Гегея, подняла заплаканные глаза, и попыталась заглянуть через очи уродливого карлика в самую его душу. Трудно это сделать, когда ты сломлен горем.

-- Пошел вон из нашего дома, брехун! -- вскричала она, немного погодя, -- проваливай, и не возвращайся никогда.

-- Ты услышал слова моей дочери, -- мрачно проговорил Талий, уходи.

" Обитатели Юрры, считают свой мир огромным. Подозреваю, что это не так: Юрра, почитаемая нами как гигантский континет, в иных местах Вселенной показалась бы небольшим островом. Почему же я так мыслю? Несколько десятилетий, я -- маг огня первой гильдии Мел Триасовский, изучал естесство нашего края, постигал законы мироздания, и тщетно пытался обнаружить хоть какую-то связь между метафизикой, математикой и магией.  Ни я, ни кто-либо другой, насколько мне известно, такой связи не нашел, точнее, фантазировали на эту тему многие, но доказать ничего не смогли. Между тем, законы природы, вполне доходчиво описываемые метафизикой, и магия, происхождение которой никак не обьясняется учеными мужами, продолжают существовать параллельно друг другу. За двести лет до меня, появилась некая секта "кольщиков" -- отщепенцев от гильдии рунических магов, и они представили миру прелюбопытную гипотезу:  Юрра -- тень, или отголосок большого неведомого мира, где нет магии, но по необьяснимым причинам есть желание обитателей ею обладать. Некий Диоген, живший почему-то в бочке, с большим цинизмом отзывался об ученых теориях коллег-мудрецов, и любое чужое суждение подвергал в высшей степени скептической оценке. На самом деле, такое поведение Диогена, было всего лишь тролингом (странное слово, которому меня научил не менее странный знакомый). Устав тролить окружающих, Диоген разработал теорию "пустоты", которая, из-за своей ущербной природы, имеет некое "засасывающее" свойство, подобно тому, как стремится жидкость в бутыль, из которой был выкачан воздух. Само понятие Пустоты, Диоген сопряг со Скептицизмом, и сумел создать из скептицизма как такового, портал в наш мир, который впитывает из мира Диогена силу желаний обладать магией, мощь разочарования от отринутых окружением идей и мечтаний. Все это -- энергия, которая течет через скептицизм в Юрру, и проявляется в ней ввиде магической маны. Кольщики утверждают, что Диогеновский мир чахнет, постепенно пожираемый скепсисом, который уничтожает в людях любые нравственные каноны, оставляя лишь холодный рассудок и намерения оптимально достигать намеченных целей. Можно сказать, что портал Диогена истощил его край. Согласно кольщикам, необходимо подпитывать тот мир, дабы он окончательно не уподобился острову, населенному бездушными гномьими механизмами из плоти и крови, ведь если вконец иссохнет Диогеновский мир, то исчезнет источник магии для Юрры. Кольщики утверждают, что нашли способ засылать в Юрру людей из Диогеновской земли, дабы те пропитались сутью нашей родины, и однажды вернулись восвояси, рассказывая соплеменникам о волшебстве, чести и достоинстве, романтике...и любви. Таким образом, подогревается тоска диогеновских людей по чему-то несбыточному, непонятному для них, но неизменно притягательному своею таинственностью и наполненостью. Так, в том гигантском мире, кольщики не позволяют умереть мечте.

Гипотезу "кольщиков" подняли на смех и забыли, но, я подозреваю, что кольщики и по сей день существуют, время от времени засылают в Юрру чужаков, и потом, возвращают их обратно."

Из трактата "О происхождении магических потоков Юрры" Мела Триасского.

-- И давно он уже ..ээ..такой? -- поинтересовался шаман, внимательно всматриваясь в остекленевшие глаза ГэГэ. Алхимик сидел, прислонившись к стене, точнее сидело лишь его тело. -- дух человеческий в этом куске мяса отсутствует..сбежал таки мерзавец...не так, так эдак.

-- С сегодняшнего утра охрана заприметила его в этом состоянии. -- ответил шаману Зелимхей. -- Что делать будем?

Рамзай, поднес к носу ГэГэ шмат чахоточной  эльфятины: тот принюхался, и стал клацать зубами.

-- Срет под себя, жрет ..только и всего. Это уже не алхимик, а лишь его оболочка. -- заключил шаман, -- понаблюдаем несколько дней, и если не увидим изменений, то отправим одного из пленников, кого не жалко, в Гулистан, обьявим людям через него об обмене алхимика на дюжину своих...

Спустя половину недели, из стана Голубой орды вышел горбатый карлик Фридрих, и направился в Гулистан. Он, беспрепятственно добрался до города, и прямиком направился к дому Талия.

Дверь открыл сам старый алхимик.

-- День добрый, хозяин! -- поприветствовал старика горбун, -- пусти в дом отдохнуть с долгой дороги, и пельмешками угости, а я тебе вести добрые расскажу...

Тем временем, из Голубой орды выступила кавалькада из дюжины волчьих всадников во главе с Зелимхеем. На одном из волчар, ехал связанный по рукам и ногам ГэГэ, вернее его тело. Немного они проехали -- в лесистом ущелье Моховой горы отряд орков попал в засаду. То были гномы: первый и последний всадники, вместе с волками под собой, были прошиты градом арбалетных болтов, после чего, из лесной чащи, и спереди и сзади, на орков выдвинулись плотные шеренги гномьей пехоты. Орки, заблокированные со всех сторон,  спешились. Гном -- неудобный враг для орка, так и подмывает зеленых верзил жахнуть недоросликов дубиной сверху вниз, ничего, гномий щит и не такой удар выдержит, а апосля следует контратака: пока орк заносит дубье для нового удара, кряжистый бронированный недорослик дает горизонтальный мах молотом в пол разворота, и дробит вражине колени. Дальше - проще. С великим воином, навроде Зелимхея, дело обстояло сложнее: смахнув с пути дубьем пару гномов, он оказался мордой к лицу супротив бригадирши Франшизы, увидав ее, и сообразив, что она командует засадным отрядом, Зелимхей злорадно усмехнулся, и рявкнул:

-- Женщина на войне -- знатный трофей!

-- Знаю, слыхала, -- обыденно ответила Франшиза, гневно сверкнув алым кристалом из покалеченной глазницы, -- все так, если не брать с собой вот это...

С этими словами, девушка выдернула из-за пояса огнестрел, и пальнула Зелимхею прямо в морду. Сноп искр окатил орка, тот взвыл от боли, метнул дубье в Франшизу, которое та без труда отбила щитом, прыгнул на скалу, и через мгновение скрылся в густом подлеске, нависавшем зеленой копной над ущельем.