«Нефоры». Глава пятая⁠⁠

© Гектор Шульц

Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая

Кто говорит, что у неформалов черные сердца, — безбожно пиздит. Мы — такие же люди, из плоти и крови, со своими тараканами. Мы тоже можем любить и ненавидеть.

В нашей компашке самым любвеобильным был Кир. Но оно и неудивительно, потому что бабы на него сами липли. И это несмотря на то, что Кир был страшным, что пиздец. Для него сказать «я тебя люблю» было сродни «дай сигарету». Кир часто этим пользовался, чтобы затащить в кровать тех, кто противился его чарам. А наутро, когда чары рассеивались, Кир снова превращался в мудацкую версию себя. Однако нас больше всего веселили его заигрывания с Лаки.

Странные это были попытки завязать теплые чувства. Каждому было понятно, что Кира тянет к Лаки, да и Олька не скрывала своей симпатии к нему. Они частенько обжимались на тусах, постоянно сидели рядом, держались за руку, а однажды мы спалили их целующимися. Но не больше. Лаки не позволяла Киру пересекать определенных границ, а тот порой бесился и закручивал очередной роман ей назло, на что меланхоличная Олька реагировала, как и подобает готам. Похуистично.

— Странные вы, — буркнул я как-то Ольке, когда мы сидели на крыше моего дома втроем: я, она и Лялька. Было это в середине марта 2005, когда зима резко сдала позиции, выглянуло солнышко, и на деревьях набухли жирные почки. У меня был ключ от двери на крышу, и мы частенько пользовались этим. Полтора месяца назад случилась та странная вписка у Черепахи, где Кир с Олегом вмазались, и на почве этого мы демонстративно с ними не разговаривали. Друзей корежило, но они сами понимали, что проебались и наказание заслужено. Лишь Жаба работал на два фронта, как обычно.

— Почему странные? — отстраненно улыбнулась Олька, смотря на меня и Ляльку, которая прижалась к моему плечу и изредка прикладывалась к термосу с горячим кофе и коньяком.

— Видно же, что тебя тянет к Киру, — ответил я. — Да и он тоже к тебе тянется.

— Однако ж вы один хуй порознь. Вроде вместе, но все же нет, — поддакнула Лялька. Лаки задумалась, потом достала пачку и закурила тонкую мятную сигарету.

— Я и сама не знаю. Да, тянет. Есть одно «но», правда, — чуть подумав, сказала она.

— Типа, разные слишком?

— Да, — кивнула Олька. — Для меня отношения — вещь серьезная. А для Кира — побухали, поеблись, поспали. Я однолюб, Мишка. Если с кем-то встречаюсь, то все, кроме этого человека, перестает для меня существовать.

— Ну да, — хмыкнул я, смотря, как солнце плавно садится за полуразрушенные здания промзоны. — Кир, сколько я его знаю, нихуя не такой. Больше всего он любит только свободу. Поэтому вас так контачит. Никто не хочет идти на уступки.

— И пиздострадаете дальше, — снова вставила свои пять копеек Наташка, заставив Ольку рассмеяться.

— Ну а ты чего? — вдруг спросила меня Лаки. — Думаешь, это так незаметно?

— Что именно? — удивился я, слегка покраснев.

— Ты с девушками подчеркнуто холоден. Уж я-то вижу, — улыбнулась она. — Такое ощущение…

— Будто боишься подпустить их ближе, — добавила Лялька, и девчата синхронно рассмеялись. Я тоже улыбнулся и заправил за ухо выбившуюся прядь.

— Есть децл, — кивнул я. — Это из детства, когда мы с Киром еще пиздюками были. Он купался в женском внимании, а на меня никто не смотрел. Была у нас в классе девчонка одна, нравилась мне сильно. Алиса Изотова. Красивучая…

— И? — подтолкнула меня Олька, сдерживая улыбку.

— Я ей постоянно знаки внимания оказывал. То книжку на восьмое марта подарю, то цветок украдкой на парту положу, то валентинку выстругаю с помощью мамки. Она знала, что это от меня подарки, но смотрела всегда как на говно. Потом как-то раз на физкультуре она к Киру подошла, притянула к себе и поцеловала. Смачно так, с языком. У меня на глазах. Эх, блядь, меня перемкнуло. Я чуть Кира не отпиздил прямо там, — усмехнулся я, закуривая сигаретку. — А когда она сказала, что он лапушка, то меня накрыло. Я из школы свалил, домой заперся и часа три прорыдал в подушку, гадая, хули со мной не так.

— Ты? Рыдал? — удивилась Лялька, а потом покачала головой, когда я кивнул.

— Тогда таким был. Ранимым, как мамка говорила всегда. Потом первая любовь случилась. Классе в восьмом, кажется. В доме напротив Оля Карпынцева жила. Мы с ней прям как родственные души. Одинаковые книги любили, одинаковую музыку. Я тогда по Мурату Насырову перся и Отпетым мошенникам. Да, да, — рассмеялся я, увидев удивление на лицах девчат. — Хуль вы думали? Мы с пеленок что ли металом прониклись? С Олей тогда первый поцелуй случился, потом отношения, любовь. А через год поймал её в подъезде, где она ебалась с Хреном. Уебаном нашим местным, он боксером был. Захожу в подъезд с цветочками, думал, порадую. А тут на тебе: бабу мою на подоконнике гопарь ебет. Я тогда пизды получил, с кулаками на него полез, а он «кээмэс» по боксу же. Въебал мне так, что чуть башка в трусы не провалилась. Я с лестницы слетел и ребро сломал до кучи. Потом через пару дней Ольку выцепил и спросил за случившееся. Она отпираться не стала и сказала мне, блядь, то, от чего я в осадок выпал. «Ты», говорит, «слишком нормальный. Чистый такой, добрый». А ей, оказывается, ебанца была нужна. Экстрим и всякая такая хуйня.

— Да ну, бред, — мотнула головой Лялька, странно покраснев. — Не бывает так.

— Бывает, — поддержала меня Лаки. — Ты не представляешь, сестренка, сколько говна у баб в головах. Ну, и что дальше?

— А хули дальше? После школы я в универ поступил, редко пересекались. Потом от Рыка, старшого нашего, узнал, что Хрена посадили. Он Ольку по синей волне отпиздил, а та умерла от побоев. В нем дури дохуя было, а синька вообще грани стерла. Наши старшие потом сходняк собрали и постановили Хрена ебнуть, когда он откинется. Олькиного папку уважали, хоть он и ментом был. Никогда не беспределил и к нам, пацанам, хорошо относился. Да и её многие знали с детства. Да вот хуй что получилось в итоге. Хрен вроде как на зоне вены себе вскрыл, а Рык особо не распространялся, что, как и почему. Но мне похуй было. Сдох, и правильно. А бабы? Ну, были еще отношения, но до любви дело не доходило. Я всегда стопорил, а когда девок клинить начинало, расставался.

— Многое объясняет, — хмыкнула Лялька, снова прижимаясь к моему плечу.

— Не бери в голову, малая, — усмехнулся я. — То старье старое и мхом уже поросло. Надо с Жабы пример брать.

— А что Жаба? — спросила Лаки.

Жаба, будучи страшным, отношения искал по-другому. Не обладая харизмой Кира, он брал подвешенным языком и врожденной грамотностью. Когда в «Черное солнце» стали постоянно завозить свежие выпуски «Dark City», Жаба первым бежал за новинкой, а потом, вооружившись фломастером, изучал почту.

Слишком красивых девчонок он игнорировал, понимая, что писем у тех будет жопой жуй и его письмо просто затеряется среди остальных. А вот серых мышек и пиздострадальных готесс Жаба сразу брал в оборот: обводил адрес фломастером, а потом приступал к написанию «наживки», как он называл первое послание.

Его письмо, высокопарное, наполненное пространными философскими мыслями, находило отклик у «не таких, как все». Серые мышки, готессы и неуверенные в себе девушки заваливали почтовый ящик Жабы ответными письмами на десяти листах. Кто-то присылал фото, и тут уже Жаба отсеивал тех, кто, по его мнению, был недостаточно хорош. Отдельно Жаба складывал письма девушек из нашего города. Им он сочинял более яркие и сочные поэмы, а в конце всегда вкладывал свою фотографию. Единственную приличную, которую ему сделала Ирка, и на которой Жаба выглядел вполне неплохо и по-неформальному загадочно.

Если кто-то соглашался на свидание, то Жаба напяливал лучшие шмотки, брился, мылся и скоблил сальную башку несколько раз перед выходом, а как только встречал объект своего интереса, то в дело вступал подвешенный язык. Жаба забалтывал и гипнотизировал девиц так, что те напрочь забывали о его отталкивающей внешности, о небольшом росте и вылупленных лягушачьих глазах. Но я, наверное, слукавлю, если скажу, что Жаба был отстойным. Нет, конечно. Он действительно прекрасно разбирался в музыке, причем не только тяжелой. Был начитан и мог по памяти ебануть какое-то древнее стихотворение на французском почти без акцента. Да и с девушками он тоже преображался. Исчезала его придурошная манера лебезить перед кем-то, исчезала злоба и напускная суровость. Однажды мы с Киром встретили Жабу в центре с очередной пассией. Они сидели на лавочке в обнимку, причем Жаба что-то без умолку шептал девушке на ушко, а та, разомлев, лениво покачивала ножкой.

— Давай подъебем? — глаза Кира загорелись, а в голосе прорезались визгливые нотки. Я посмотрел на него, как на дебила, и покачал головой.

— Совсем ебу дал? Это ж наш братан. Зашквар его перед телкой позорить, Кир.

— Да ладно! Новую найдет, — не унимался Солёный. В итоге я треснул его кулаком в плечо и снова покачал головой.

— Хорош, а? Доебаться хочешь? Погнали вон к маяку, там гопоты до жопы. Отведешь душу без проблем.

— Скучный ты, Дьяк, — вздохнул Кир, тоскливо смотря на Жабу. — Поздороваемся хоть пойдем.

— Без выебонов только. Увижу, что лишка двигаешь, я тебе пизды дам, — усмехнулся я. Кир тоже улыбнулся, понимая, что пизды я могу ему дать только во сне. И то не факт.

— Ладно. Чо я, совсем двинутый что ли? — нехотя согласился он, и мы вышли на дорожку парка.

Проходя мимо Жабы, я увидел, что тот напрягся, а в глазах появилась растерянность и тревога. Но мы с Киром, широко улыбнувшись, подошли, протянули руки и, получив рукопожатие опешившего Жабы, пошли дальше.

— Видел, как его глаза загорелись? — усмехнулся я. Кир скривился и кивнул. — А ты его чморить собрался. Блядь, вот не знал бы я тебя, дурака, точно бы нахуй послал давно.

— Братанов нахуй не посылают, Миха, — буркнул он и толкнул меня в бок. — Где ты говоришь гопота кучкуется?

— Спасибо, что не чудили, — тихо сказал мне Жаба вечером, когда мы сидели в промке, пили пиво и слушали «Catharsis» на Иркином бумбоксе. Он вздохнул и пояснил на мой вопросительный взгляд: — Я видел, что Киру неймется. Наверняка ты ему мозги вправил.

— Не за что, братка, — улыбнулся я, похлопав Жабу по плечу. — Как догадался-то?

— Я Кира как облупленного знаю, — буркнул тот. — Его водкой не пои, дай доебаться до кого-нибудь.

— Хорошая девушка, — сказал я, смотря на то, как Кир лихо отплясывает под «Симфонию Огня». — У вас серьезно все?

— Не смейся, но да. Мы давно уже знакомы. Сначала списывались почти год, теперь вот встречаться начали. Ты ж понимаешь, Мих, почему я не привожу её? — с надеждой спросил Жаба. Чуть подумав, я кивнул.

— Все нормально. Если девчонка хорошая, то пока незачем её сюда тащить. Кир, он порой ебнутым бывает. Ладно Лялька, она с ним на концерте познакомилась и сразу приняла. А твоя девчонка может не понять. Поэтому забей и просто наслаждайся, Ром. Может, и сведем как-нибудь. Когда по цивилке соберемся.

— Спасибо, — тихо и как-то по-доброму сказал он. Улыбнувшись, я посмотрел на него и впервые увидел другого Жабу. Тот озлобленный и вечно недовольный коротышка куда-то исчез. Вместо него рядом со мной сидел друг.

Ирке было сложнее найти любовь, но и она худо-бедно справлялась. После вписки у Черепахи она полгода встречалась с Эльзой, той тощей девчонкой, которую Ирка затащила в комнату после нас с Леськой.

Эльза — любительница Бодлера, красного вина и свечей. Когда Ирка заявилась с ней к Киру в гости, то мы поначалу напряглись. Но стоило девушке выдуть бутылку красного, как из неё полезли демоны, нехило нас удивившие. Сначала она залезла на стол, потом выдала что-то из малоизвестного Бодлера и раннего Рембо, после чего подошла к Ирке и призналась ей в любви. Я впервые видел Ирку такой растерянной. Подруга детства глупо улыбалась, вертя в руках эмалированную кружку с самогоном, и переводила удивленный взгляд с Эльзы то на меня, то на Кира, который тихо уссывался в уголке.

— Ну, заебись, — довольно сказал Кир, хлопнув себя ладонью по колену. — Пополнение в семействе. Осталось, чтобы Жаба притащил свою бабу и познакомил её с нами.

— Погодь, а остальные? — нахмурился я, подразумевая Лаки, Балалая и Ляльку. — Типа, у них кто-то есть?

— Бля, не будь такой пиздой, Дьяк, — фыркнул Кир. — Тут у каждого уже половинка образовалась, хоть эти половинки еще нихуя не догоняют, что случилось.

— Ну-ка поясни, — потребовала Лаки, уперев руки в боки. — Это у кого тут половинки появились?

— Олег вон со своей пассией на диване валяется, — Кир кивнул в сторону Балалая. Тот блаженно улыбнулся и, зажав между пальцами косяк, поднял вверх большой палец. — Покурил, подрочил и счастлив. Лялька с Дьяка глаз не сводит, слепой он хуй.

— В смысле? — вспыхнула Наташка, подскочив с табурета. Кир рассмеялся и пожал плечами, как бы говоря: «Есть еще сомнения»?

— Лаки по мне сохнет, тут и к гадалке не ходи. Кривляется только, да счастье свое принять не желает, — усмехнулся он.

— Аж высохла, блядь, вся, — фыркнула Олька, но в итоге махнула рукой и тоже рассмеялась. — Ну тебя.

— Ну а Дьяк? — ехидно спросила Лялька с вызовом смотря на меня. Кир прищурился и так же ехидно оскалился.

— А у Дьяка амуры с Леськой вроде.

Наташка снова покраснела, и я грешным делом подумал, что она сейчас Киру голову пустой бутылкой разобьет.

— Не слушай эту пьяную рожу, — ответил я. — Леську я пару раз после вписки видел, и все.

— Ну да, — усмехнулся Кир. — Я так и говорю.

Мы оба лукавили, потому что на прошлой неделе тусили дома у Дим Димыча и Леськи. Их родаки свалили в Москву за шмотками, и Дим Димыч ожидаемо устроил семейные посиделки для своих. Народу набилось не сильно много, потому что Димыч строго предупредил, чтобы все было чинно. Помимо меня, Кира и хозяев пришел Лялькин знакомый — Колумб и его девушка, Вика, которую Леська хорошо знала. Под конец вечера заявился Аспид, но Дим Димыч спустил его нахуй с лестницы, когда тот попытался ужом проскользнуть в квартиру.

— Заебал, блядь, — ругнулся он, возвращаясь в гостиную, где мы сидели полукругом и под переливы гитары Колумба потягивали хороший алкоголь, запасов которого у отца Димыча было в избытке.

— Аспид опять приперся? — спросила Леська, по привычке повиснув на мне.

— Ага. Как крыса, блядь, — ответил Дим Димыч. — Вроде не трепал никому, а эта хуйня нашла же, блядь, дорогу. Дьяк, дай коньяк, а?

— Держи, — кивнул я и, протянул ему бутылку. — Дим, а батя ваш кем работает?

— Шмот в торгушку поставляет, — ответил бородач, наливая себе полный стакан. — А чо?

— Да бухло неплохое, — хмыкнул я, рассматривая этикетку «Remy Martin».

— Пей, друже, — рассмеялся он. — Там в комнате еще есть. С водкой Черепахи не сравнится, конечно.

— С этим говном ничего не сравнится, — буркнул Кир, игриво посматривая на Леську. — Олеся Дмитриевна, не желаете ли на балкончик проветриться сходить? Выкурить сигарету, поговорить о современных бардах?

— Перебьешься, Солёный, — хохотнула Леся, заставив заржать и Дим Димыча с Колумбом. Кир в итоге тоже улыбнулся и поднял руки. — Мой кавалер сегодня Миша.

— Тогда пойдем покурим, — подмигнул я ей и, поднявшись, протянул руку. Гибкая Леська поднялась с пола с грацией дикой кошки, после чего, покачивая бедрами, пошла на кухню. Кир, завистливо посмотрел ей вслед и причмокнул губами.

— Хороша девчонка, — пихнул он в бок Дим Димыча. — Не боишься, Диман, что на сестренку кто засмотрится?

— Не-а, — даже не думая, ответил бородач, поднимая кулак. — Уебу. А если не уебу, Леська сама ебнет. Зря что ли на рукопашку ходила в детстве. А чо, проверить хочешь?

— Не, ты чо, — миролюбиво отшутился Кир, а потом поник, заставив меня заржать. — Как она, блядь, моим чарам противится? Ума не приложу.

— Все просто, Солёный, — вздохнул Дим Димыч, протягивая Киру стакан с коньяком. — Ты ж страшный, как залупа Черепахи. А Леська смазливых любит. Видал, как у Дьяка прядки свисают сексуально? Я аж сам еле сдерживаюсь. Так что не вариант тебе совсем, друже. Не вариант. Выпей лучше.

Стоя на балконе, я обнял Леську и закурил две сигареты, одну из которых протянул ей. Прохладный ветерок развевал волосы, но внутри мне было жарко. Я чувствовал тепло Леськи и от этого заводился еще сильнее. Она это чувствовала, потому что с каждым порывом ветра прижималась ко мне все сильнее, изредка тихонько посмеиваясь. Правда потом она вздохнула и, развернувшись, обняла меня за шею и посмотрела в глаза.

— Ты хороший, Мишка, но сам же понимаешь, что у нас все не по серьезке, да?

— Почему? — криво улыбнулся я.

— Было хорошо, но пора завязывать, — тихо сказала она. Я, почувствовав себя задетым, нахмурился.

— А чего так? — спросил я. Леська грустно улыбнулась и чмокнула меня в щеку.

— Не хочу привязываться. Знаю, что потом будет, вот и не хочу, — ответила она. Я на миг отстранился, но Леська прижалась ко мне и покачала головой. — Подожди. Не сегодня, глупенький. Сегодня мне нужно тепло.

Мы заняли комнату родителей Леськи и Дим Димыча. Сначала просто легли на кровать, и я обнял Леську, прижав к себе. Потом она сама потянулась ко мне губами, а я ответил на поцелуй. Робко и нежно, не так, как было на хате у Черепахи. Этот раз я и правда запомнил надолго и помню до сих пор. Помню каждое прикосновение, каждый поцелуй и каждый Леськин стон, когда мы обессиленные отрывались друг от друга, чтобы после перекура снова слиться вместе.

Под утро, когда солнце заглянуло в комнату, мы лежали на кровати, сбросив одеяло на пол. Леська, закинув ногу на меня, поигрывала свободной рукой с моим кулоном в виде Кольца Всевластья, а я легонько поглаживал её по спине и улыбался, когда мурашки бегали под пальцами. Мы молчали, просто наслаждаясь теплом друг друга, и думали о своем. Я не знал, о чем думала Леська, но сам я гонял в голове её слова о привязанности. Сейчас я осознавал, что тоже не хотел привязываться к ней, как и к остальным девчонкам в моей жизни. Просто Леська меня опередила, и из-за этого было вдвойне некомфортно.

— У меня бабушка колдуньей была, — неожиданно сказала Леська. Я стоял у окна и, курив, рассматривал её обнаженное тело.

— Хочешь сказать, что у меня хуй отвалится? — усмехнулся я, заставив её рассмеяться. Правда, Леська быстро скорчила серьезную мордашку.

— Если бы ты меня обидел, то да, отвалился бы, — ответила она. — Просто мне бабушкин дар тоже достался. Не такой сильный, но я вижу то, чего другие не видят.

— И что ты видишь? — улыбнулся я. Выбросив окурок в окно, я вернулся в кровать и притянул Леську к себе, с удовольствием ощутив, как напряглась её грудь. — Давай только что-нибудь хорошее, а? У меня говна в жизни и так хватает.

— Хорошее будет, — уклончиво ответила Леська, смотря мне в глаза. Она взяла мою руку и прижала к губам, а когда отпустила, то тихонько добавила: — Будет и плохое, Мишка.

— Куда без этого, — вздохнул я.

— Но я знаю еще кое-что.

— Что? Кир окажется пидором и трахнет Жабу?

— Нет, — рассмеялась она и снова я подивился тому, с какой скоростью Леська меняет маски. — Вижу, что мы еще встретимся.

— И что потом?

— Потом темнота, — неопределенно буркнула она и улыбнулась. — Не знаю я, что будет потом. Но мы обязательно еще встретимся. Будь уверен.

— Поверю на слово. А теперь иди сюда, колдунья моя кареглазая, — рассмеялся я и поцеловал Леську. Она охотно откликнулась на ласку, и еще через минуту мы растворились в тепле.

Я тенью скользнул на кухню утром и вздрогнул, увидев за столом улыбающегося Дим Димыча. Бородач был в любимой майке «Helloween» и с аппетитом уминал яичницу. Поежившись, я неловко кивнул ему и присел на табурет, после чего взял из пачки на столе сигаретку.

— Блядь, Миха, да расслабься ты! — вздохнул Дим Димыч. — Типа, мне чо, отпиздить тебя надо?

— Ну, я с твоей сестрой мутил вроде как, — осторожно ответил я, заставив бородача заржать.

— У нас свобода, братан. Леське самой виднее, — улыбнулся он, а потом посерьезнел. — Если узнаю, что обидел её, то да — отхуярю. Тут уж не обессудь.

— Разве её можно обидеть? — хмыкнул я и подцепил вилкой огурчик из банки, которым тут же весело захрустел.

— Ты удивишься, но можно, — серьезно ответил Димыч. — Она хорошая, просто везет ей на мудил всяких.

— А я не мудило? — спросил я. Дим Димыч усмехнулся, утер жирные губы и покачал головой.

— Мудилу батиным коньяком я бы поить не стал, — сказал он. — Кир, кстати, свалил. Три часа назад, когда вы там стены сотрясали.

— Говнюк, — буркнул я. — Обиделся что ли?

— Хуй его знает. Сказал, что с Балалаем забился куда-то сгонять. Вот и убёг.

— Точно, — вспомнил я. — А Колумб с Викой?

— Спят еще. Но зная их, спать будут до обеда точно. Ты чо как? Валишь тоже?

— Ага. В универ надо.

— Эт правильно, — жуя яичницу, ответил Дим Димыч. — Леська вон тоже завтра сваливает.

— Сваливает? — удивился я. Бородач хлопнул себя по лбу и неловко на меня посмотрел.

— Не сказала, да? Засранка, блядь. А я потом расхлебывай. Она ж в Питере учится. Вот и уезжает завтра.

— Теперь понятно, — кивнул я, вспоминая Леськины слова на балконе.

— Чо понятно?

— Забей. Наши замуты.

Димыч кивнул и тоже захрустел огурчиком.

— Батя ей выбил пару месяцев отгула, — виновато попытался объяснить он молчание сестры. — А ща — все. Учеба, работа, жизнь, хуе-мое, сам понимаешь.

— Ага. Понимаю, — кивнул я и, докурив сигарету, раскрошил окурок в пепельнице. — Ладно, Дим. Давай. Погнал я, а то автобус проебу опять.

— Не проебешь, братан. Они часто ходят. Чо, концерт в силе?

— В силе. Созвонимся, — я пожал ему руку и отправился в коридор одеваться. И лишь на улице, закурив еще одну сигарету, я оглянулся и посмотрел на окно спальни, где провел ночь. Увидев Леськин силуэт, я улыбнулся, помахал ей рукой и, развернувшись, побрел к остановке.

Наташка после вписки у Черепахи тоже вела себя странно. Она часто огрызалась, если кто-то заводил разговор про любовь, и мрачно смотрела на каждого, кто пытался меня обнять. Тем вечером на промке, когда тема снова всплыла, Лялька вспылила, услышав про Леську.

Конечно, я понимал, что у Наташки есть ко мне какие-то чувства. Но она до сих пор была для меня загадкой, которую я не мог разгадать. В какие-то дни она была весела и приветлива, да так, что порция её добра долетала даже до Жабы. В другие дни она ходила чернее грозовой тучи и могла запросто наорать даже на Кира, которого немного побаивалась. В итоге все свыклись, и её частые приступы смены настроений лишь веселили, но никак не раздражали. Вот и сейчас Кир не преминул это отметить.

— Ты какая-то агрессивная, Натах, — сказал он, протягивая подруге сиську пива. — Выпей и выдохни.

— Спасибо, — кивнула та и, сделав широкий глоток, поморщилась. — Фу, выдохлось!

— Спасибо Дьяку, который заебал пробку не до конца закручивать, — фыркнул Кир. — Чо, кто со мной за пивасом?

— Я пас, — отмазался я. — Нагулялся уже сегодня.

— Я тоже, — кивнула Лялька и добавила: — Олежа, походу, тоже мимо.

— Деда словил, — со знанием дела ответил Кир, глядя на Балалая, спящего на диване с потухшим косяком, кокетливо зажатым между пальцами. — Ладно, пусть отдыхает.

— Погнали впятером, — предложил Жаба Киру, Лаки, Ирке и Эльзе. — Сигареты как раз кончились, и захватим закуси еще.

— Эт ты правильно вспомнил, брат, — Кир обнял Жабу за плечи и с укоризной посмотрел на нас. — Не то, что лентяи всякие. Стыд вам, блядь!

— А тебе позор, — отмахнулся я. — Идите уже, заебали галдеть. Возьмите мне «Бонд» красный и чипсы луковые.

— И залупу на сметане, — передразнила меня Ирка. — Ляль, тебе чего взять?

— Пива и сигарет, Ириш, — чуть подумав, ответила Лялька.

— Вот и заебись. Пошли, пока не стемнело, — воскликнул Кир, и вся компашка вывалилась из летней кухни. Мы с Лялькой остались вдвоем, если не считать спящего на диване Олега, который видел яркие и красочные сны.

— Что с тобой? — в лоб спросил я, заставив Наташку вздрогнуть. Она сидела напротив меня на табуретке и задумчиво грызла остатки «Клинских» сухариков.

— Не знаю, — соврала она. — Сама не своя в последнее время. Дома напряги, в универе тоже. Забей, Миш. Вывезу как-нибудь.

— Ага, вывезешь, — буркнул я. — Только перед этим мозги всем сочувствующим выебешь. Мы сколько знакомы? Год? Ну да. Примерно год. И я на раз выщелкиваю, когда ты пиздишь.

— Как и ты, — кисло улыбнулась Лялька, увидев мое удивленное лицо. — Думаешь, Колумб с Викой не рассказали мне, где вы с Киром тусили на прошлой неделе?

— Рассказал, естественно, — кивнул я, закуривая сигарету. — Хотя я просил не трепаться.

— Почему?

— Я, что, не вижу, как ты себя ведешь в последнее время? — огрызнулся я. — Кир вон ради хохмы уже тебя разводит. Напиздит с три короба, что я с какой-нибудь бабой в клубе обжимался, а потом трещит, когда тебя от злобы корежит. Я не пойму, Ляль, в чем дело? Я к тебе не раз подкатывал, а ты меня отбриваешь.

— Сложно все, — коротко бросила Лялька, заставив меня вздохнуть.

— Опять двадцать пять. Вот об этом и говорю. Определись уже.

— С чем? Ты же вроде с Леськой мутить начал, — насупилась Наташка, став похожей на нахохлившегося воробья. Я улыбнулся в ответ и помотал головой.

— Не было там ничего. По пьяни на вписке у Черепахи потерлись и все. Димыч сказал, что она в Питере вообще учится и живет, а сюда так, в отпуск приезжала. Короче, Леська мимо.

— Точно? — недоверчиво спросила Лялька.

— Ну, до каникул точно, — съязвил я и рассмеялся, когда Наташка кинулась на меня и повалила на диван. — Тише, буйная. Балалая разбудишь.

— Его и голая пизда, на нем скачущая, не разбудит, — фыркнула она, двинув мне кулаком в грудь. Затем слезла с меня и уселась рядом. — А ты… Ты не против?

— Не против, что? Встречаться? — удивился я. Лялька кивнула. — Не против. Только ты все выебываешься.

— И я не против, — тихо ответила она, покраснев, как одинокий помидор, лежащий на столе.

— Только без твоих закидонов, — улыбнулся я, притягивая её к себе. Лялька на миг напряглась, но тут же обмякла и шмыгнула носом. — Если у тебя проблемы, ты их не скрываешь от меня. Добре?

— Добре, — снова кивнула она.

— Вот те нате, хрен из-под кровати, — удивился Кир, когда первым вошел в кухоньку и увидел, что Лялька сидит у меня на коленях с лицом кота, объевшегося сметаны. — Народ, глянь какое диво!

— Не ори, — рассмеялся я, когда остальные тоже зашли в комнатку и загалдели.

— Ну неужели, — синхронно вздохнули Лаки и Ирка, а потом заржали так, что разбудили Балалая. Тот обвел всех недовольным взглядом и проворчал что-то грубое. Ирка нахмурилась и подошла ближе. — Чо ты там бякнул?

— Муравей сказал, что заебись, — четко ответил Олег и снова отрубился.

— Ну раз муравей сказал, — протянул Жаба и поставил на стол пакет с пивом. — Тогда в натуре все заебись. Налетай, пока холодное.

Поначалу Наташка дергалась и постоянно нервничала. Иногда, когда мы прогуливались по набережной, она могла вырвать руку из моей ладони и начать озираться. Порой она снова впадала в грусть-тоску, и я не мог слова из неё вытянуть. Но со временем наши отношения потеплели. Лялька почти перестала скрывать свои чувства, и мы даже как-то раз спалились перед моей мамкой, когда целовались в подъезде. Мама тогда нас домой зазвала на торт, и я не переставал улыбаться, глядя на то, как Лялька прячет глаза и ежесекундно краснеет от смущения.

Братство тоже скоро привыкло к тому, что мы вместе. Кир, поначалу подъебывавший по поводу и без, скоро сдался. Ирка с Лаки внезапно воспылали к Ляльке любовью и, кажется, полноправно приняли её в свой круг. Жабе, как и Балалаю, было похуй. И если Жаба был с головой в своей любви, то Олег проспал всеобщие увлечения, потому что постоянно был под кайфом.

— Нахуй надо, — парировал он, когда Кир подъебнул его насчет онанизма. — Водить гулять, подарки покупать, верность, блядь, хранить. Не, не, нахуй. Я свою свободу так просто не отдам.

— Угу, — буркнула Лялька. — Ты её отдал наркоте.

— Это другое, — уклонился Балалай. — Не путай хуй с пальцем, Наташа.

— Забей на него, — усмехнулся я и, притянув Ляльку к себе, чмокнул в щечку.

— Я тоже, пожалуй, забью, — оживился Балалай, доставая бумажный сверток.

Правда, была у Наташки еще одна черта, которая меня немного смущала. Жуткая ревность. Она меня разве что к столбам не ревновала, да и то я сомневался насчет этого. Она могла запросто надуться на Лаки, когда та подходила ко мне слишком близко или целовала в щеку при встрече. Ревновала к знакомым девчатам, когда мы пересекались на тусовках. Даже к Киру ревновала. Поэтому я ей ничего не сказал, когда получил смс-ку от Леськи. Через день мы созвонились, когда я с Дим Димычем сидел в кафешке напротив универа и трескал пирожки с кофе. Димыч вышел покурить, и я, пользуясь моментом, набрал номер Леськи, как она и просила в смс.

— Привет! — услышав её радостный голос, я невольно улыбнулся.

— Привет, Лесь, — ответил я, стремясь побыстрее покончить с пирожком.

— Ты там ешь?

— Ага, — с трудом сглотнув, я кашлянул. — Уже поел.

— Точно?

— Точно. Как жизнь в Питере? Чего нового?

— Бьет ключом, — от Леськиного радостного голоса внутри все потеплело. Словно она звонила не из холодного Питера, а с какого-нибудь калифорнийского пляжа. — Вчера с друзьями на «HIM» ходили, прикинь? Я Вилле даже пятюню отбила.

— Круто. А к нам Кобзон приезжал, — рассмеялся я. — Балалая его охрана отпиздила, когда он пытался через черный ход на концерт попасть.

— Классика, — рассмеялась в ответ Леська, а потом её голос посерьезнел. — А я вот о тебе думала. Почему-то думала, что ты мой номер удалил. Ну, после тех посиделок у нас дома.

— Я ж не херка, блядь, — фыркнул я, снова заставив Леську рассмеяться. — Хули мне твой номер удалять? Дружить-то никто не запрещает.

— Ну, да. Дружить, — с акцентом на последнем слове ответила она. — А ты там как?

— Нормально. С Димычем зашли пирожками подкрепиться, — я посмотрел через стекло на улицу и улыбнулся. — Он вон тёлку клеит стоит.

— Тоже классика, — в голосе Леськи тоже послышалась улыбка.

— Ты когда в гости заявишься? — спросил я.

— Не знаю, пока. Может, летом, если подработку не найду. Но папка вроде обещал устроить в фирму к своему другу, — ответила она. — А что, соскучился?

— Еще как, — хмыкнул я. — Только теперь без поцелуйчиков.

— А что так? — игриво спросила Леська, причем я уловил разочарованные нотки в её вопросе.

— Мы с Наташкой встречаемся.

— С маленькой? Лялька, вроде, да?

— Ага, — кивнул я, забыв, что говорю по телефону.

— Забавная девчонка, — в голос Леськи снова вернулось веселье, солнце и тепло. — Это хорошо, что не загоняешься и живешь дальше, Миш.

Продолжение главы в комментариях.