Две женщины и девочка: бегство 1⁠⁠

начало здесь: Две женщины и девочка: бегство

Женщина и тень скользнули в подъезд, на одном дыхании взлетели на второй этаж и проникли в квартиру. Анна, судорожно дыша, всем телом прижалась к двери, лихорадочно закрывая замки и успокаивая бешено бьющееся сердце.

- Анюта, кто с тобой? – раздался сдавленный шепот матери.

- Не знаю, мама. Девочка. Я нашла ее на улице.

- Пойдем-ка, милая в ванну, - это Екатерина Григорьевна уже обратилась к ссутулившейся фигурке, вросшей в угол коридора.

Пожилая женщина побоялась зажигать свет в коридоре и привлекать внимание с улицы. Она ввела ребенка в ванную и только после этого раздался еле слышный щелчок выключателя.

Две женщины застыли в ужасе. На них смотрел замученный и жестоко избитый ребенок года на четыре постарше их Татки. Одежда на девочке была разорвана, грязная с мерзкими бурыми пятнами. Но самое страшное – на внутренней стороне бедер и худеньких ног засыхала дорожка крови. Анна заскрежетала зубами:

- Какие-то нелюди надругались над ребенком. Девочка, наверное, чуть не сошла с ума в руках ублюдков. И как ей только удалось сбежать?

Девочка тихо и безудержно рыдала, уткнувшись в бедро Екатерины Григорьевны, пока та бережно освобождала ее измученное тело от одежды и мягко промывала ссадины и раны. А с улицы неслись крики, грязные ругательства. Мерзавцы, еще не натешились, жаждали продолжить терзать и рвать беззащитную детскую плоть.

Минут через сорок, когда замученная девочка провалилась в тревожный сон-кошмар, две женщины в темноте сидели за столом на кухне и думали, что им делать дальше. Тихий стук в дверь подбросил Анну на ноги. Екатерина Григорьевна подошла к двери, всем телом прислонилась к крашеной поверхности, чутко вслушиваясь в звуки подъезда – все ее чувства предельно обострились.

- Не бойтесь, открывайте. Это мы, соседи из двадцать седьмой, - свистящий шепот проник сквозь замочную скважину. Пожилая женщина с трудом узнала голос обычно бойкой соседки Зейнаб, проживающей напротив. Две тени прошли в квартиру, одна из них тут же закрыла дверь на замок.

- Мы видели. – проговорила Зейнаб. – И готовы с мужем забрать у вас девочку. Ей у нас будет лучше и спокойнее. Вырастим, как свою. Одним ребенком больше, одним меньше. Не должны дети страдать за наши грехи.

- Она армянка, - безжизненным голосом сказала Анна.

- Аня-джан, не обижай. Армянка, азербайджанка… Она просто ребенок, которого обидели. Теперь у нее будут родные, которые ее защитят. Вы уедете в Россию. А ребенку лучше расти на своей земле. Мы ее сбережем, дочерью назовем. У Ильгара брат по материнской линии работает в ЗАГСе поможет с документами. Дадим дочке нашу фамилию, - горячо выдохнула Зейнаб.

- Жена дело говорит, - согласился с Зейнаб супруг.

Силуэт, затаившийся в сумерках комнаты, не замечали. А девочка проснулась и подскочила от первого же шороха в коридоре. Она теперь затравленно выглядывала из-за дверного косяка.

- Пойдешь? – спросила Екатерина Григорьевна, обратившись к призрачному силуэту. Как оказалось, женщина увидела притаившуюся фигурку.

Та вышла в коридор в круг света, падающего от потолочной люстры. Зачарованно посмотрела на взрослых большими исстрадавшимися глазами, заторможено кивнула. Азербайджанцы казались ей более понятными и привычными. Русские женщины были добрыми, но девочка почти не знала их язык, чуть побаивалась. Девочка подошла к Зейнаб и доверчиво вложила свою ладошку в ее мягкую руку. Азербайджанка заплакала, погладила новую дочку по густым волосам. Ее муж Ильгар лишь потрясенно вздохнул:

- Что жизнь с людьми делает? Пойдем, дочка. Мы тебя в обиду не дадим.

И все трое вышли в темноту, чтобы скрыться в соседней квартире.

Анна изо дня в день мучительно искала выход из ситуации. Она еще надеялась, что проблема разрешится и появится новый шанс, что получится спокойно и безопасно перевезти семью в Россию, когда услышала в подъезде разъяренные гортанные мужские голоса. Хлипкая дверь затряслась от бешеных ударов, кто-то с той стороны пытался ее выломать. Неслись преисполненные ненависти ругательства по-азербайджански. Татка по привычке помертвевшими от ужаса губами перевела:

- Они кричат «откройте дверь русские». Я только не знаю, что такое «фахизе».

Бабушка по обыкновению, услышав непотребство, прикрыла сухой ладонью девочке рот:

- Тебе на нужно запоминать это слово, - но все же пояснила. - Оно означает «блудницы»… если не что-то пострашнее.

- Потаскухами они называют нас. Проститутками, - подумала Анна.

Хлипкая дверь еще держалась, но рано или поздно она бы разлетелась под ударами сильных кулаков. Крики, ругань, мужская ярость – что-то злое и безжалостное клубилось за рыхлой фанерой, ограждающий маленький мир семьи от внешнего кровожадного хаоса. Анна сначала беспомощно заметалась, а потом с невыносимой тоской посмотрела на мать и дочь.

- Не спасла, - билось в ее голове. – Как я виновата. Дура! Нужно было рискнуть и улететь с Николаем. Перестраховалась, испугалась за Татку. А теперь… что будет теперь с ними? Страшно как.

Она с ужасом представляла, как волосатые жилистые руки начнут бить и рвать ее родных, вышибут из них все человеческое. Эти нелюди, бушевавшие по городу в последние дни, пришли убивать Анну и ее семью. Женщина беспомощно сползла на пол, прижалась спиной к двери в никчемной попытке оградить от злых кулаков самое дорогое, что у нее есть. Татка впервые в жизни увидела, как ее всегда железная мать плачет.

Екатерина Григорьевна взяла на руки истончившуюся после болезни почти невесомую внучку, подошла к дочери, мягко притянула к себе горящую от отчаяния взлохмаченную голову:

- Я так люблю вас. Простите, если что-то было не так.

Две женщины и маленькая девочка обреченно сгрудились у двери и стали ждать смерти. Но по другую сторону неожиданно что-то изменилось – послышались громкие женские крики, приглушенные уверенные мужские голоса. Отдельных слов было не разобрать, но стало очевидно, что в подъезде столпились соседи. Казалось, около хлипкой двери собрался весь дом: явно слышался низкий бас пожилого Магомеда, который что-то втолковывал неизвестным вооруженным мерзавцам, не посмевшим перечить уважаемому аксакалу.

Соседи встали горой! И зло откатилось, струсило и отступило.

Топот и грохочущий камнепад голосов потекли вниз, а потом и вовсе выплеснулись на улицу, раскатившись по другим улицам горестного, многострадального Кировабада. Через несколько минут в дверь по мышиному поскреблись:

- Анна-джан, Екатерина-ханум, здесь только мы. Чужаки ушли, - тихо позвала соседка с первого этажа Мехрибан.

Анна с побелевшими от пережитого потрясения глазами непослушными пальцами далеко не сразу смогла повернуть ключ в замке. В образовавшуюся щель в квартиру скользнули несколько женщин и Магомед. Остальные мужчины лишь поздоровались и остались на лестничной площадке. Строгие сосредоточенные лица соседей сказали о многом - женщины и девочка на волосок разминулись со смертью.

Магомед еле слышно прокашлялся, прочищая голос, а потом произнес:

- Мы поможем уехать в Россию. Договоримся с надежными людьми, и они переправят вас через границу. Дорога будет сложной, но вы ничего не бойтесь.

Он невольно украдкой поглядывал на Екатерину Григорьевну. Многие догадывались, что старый вдовец давно симпатизирует русской соседке. Он все не решался изменить свою жизнь, заговорить с женщиной о самом главном. А теперь уже поздно – не будет на склоне лет новой попытки завести семью. Нужно спасать дорогую его сердцу женщину и ее родных.

Магомед прожил долгую и трудную жизни. Дважды хоронил самых любимых людей. Первый раз он положил в землю тело жены. Его Самира долго болела, рак так изменил ее. Пожрал все внутренности, молодость, веселый нрав и красоту. В гробу лежала высохшая старуха с серо-желтой кожей. Ничего не осталось от его нежной миловидной жены. Даже келагаи – головной платок из чудесного натурального шелка – надели только потому, что было стыдно и неправильно хоронить Самиру с плешивой головой. В последние месяцы ее роскошные волосы лезли клоками. Бедная жена, она уже даже не плакала. Понимала, что это конец. Все жалела. Не себя, а мужа и детей, которых оставляет без присмотра. Самире не было еще и тридцати шести лет, когда ее утомленное болезнью и волнениями сердце остановилось.

Потом провожал в последний путь погибшего в автокатастрофе сына. Сам стал черным от горя. Стоял над свежевыкопанной могилой, чувствовал тяжелый дух кладбищенской земли и боролся с постыдным и неправильным желанием рухнуть в яму и забыться там. Готов был покончить с собой, лишь бы не чувствовать горя. Но удержали перед последней чертой мысли о еще двух сыновьях и дочке. Справился и с этой бедой.

Теперь новая утрата. Уедет эта светлая женщина с зелеными глазами.  Ради чего жить? У детей свои семьи, своя судьба. А он останется один век вековать. Любовь Магомеда к Екатерине Григорьевне была глубоким чувством сильного и много страдавшего человека. Что он мог предложить ей сейчас? Только свою любовь. Это много. Это очень много. Магомед знал, какие горизонты открывает перед человеком любовь. Но сейчас в Кировабаде было неспокойно. Его город стал опасен для беззащитных русских женщин. Как уберечь? Что сделать? Что сделали бы вы, нося внутри столь сильное чувство? Магомед увидел единственный верный путь: он пожертвовал собой и ничего не сказал Екатерине Григорьевне. Не отяжелил ее сердце муками выбора. Он дал ей свободу. И мысленно поклялся, что сделает все возможное, чтобы поскорее вывезти русскую семью в безопасное место.  

Екатерина Григорьевна с грустью смотрела на Магомеда. Это могла быть добрая история, в которой хватило бы место двум немолодым людям. Но жизнь определила другой финал. Женщина с материнской мягкостью дотронулась до руки пожилого азербайджанца. Ее потаенные, тщательно скрываемые даже от себя чаяния разбивались в мясорубке национальной резни, охватившей город.

- Магомед ага, не могли бы вы как потомственный ювелир помочь нам безопасно перевезти семейную реликвию.

И женщина достала из шкафа шкатулку. Она впервые извлекла старинное украшение при посторонних. Приоткрыла крышку, и пожилой мастер в тихом восхищении замер, вглядываясь в совершенные линии старинной броши.  Он восторженно поцокал языком, бережно взял украшение в узловатые огромные руки и любовно потрогал каждый серебряный выступ. Азербайджанец надолго застыл, словно разговаривая с брошью, прислушиваясь к чему-то. А потом светло улыбнулся и уверенно сказал:

- Все сделаю, ханум. Отолью для броши оболочку из сплава с железом. Состарю. Никто не позарится – ничьи жадные бесчестные руки не потянутся. Сделаю в виде пряжки на пояс, чтобы вы перевезли украшение на себе. Неопытный глаз даже не заметит, что пряжка открывается. Только вам покажу, на какое место нажимать, чтобы сработала защелка и створки раскрылись. Завтра вечером принесу.

Ювелир выполнил свое обещание – на следующий вечер Екатерина Григорьевна дрожащими руками вложила брошь в пряжку и тихий щелчок замкнул хитроумный внутренний замочек. Пряжка выглядела аутентично недорогой вещью – старый мастер на глазах у женщин ловко прикрепил ее к потертому кожаному ремню, скрыв место, где находилась пружинка.

А чуть позже в квартиру поднялась полнотелая Мехрибан. В руках она несла глиняную глубокую плошку, от которой ароматно пахло травами. Анна с удивлением посмотрела на странную зеленовато-коричневую густую кашицу, от которой шел обильный горячий пар. Старая азербайджанка грустно посмотрела на пушистые с золотистым отливом волосы соседок и нерешительно сказала:

- Мне так жаль. У вас такие красивые волосы. Словно расплавленное золото. Только покрасить нужно волосы, чтобы не бросались в глаза. Темными сделать. Я хну с басмой намешала. Волосы будут каштановые, как у меня почти. Не сразу поймут, что вы не азербайджанки.

Анна взяла глиняную миску, поблагодарила добросердечную соседку и позвала Татку в ванную. Вечером все трое привыкали к темно-каштановым локонам, которые лишь подчеркнули ведьминскую с зеленым отливом бездну в породистых глазах родственниц.

Оказия, про которую в страшный день нападения говорил Магомед, случилась лишь через неделю. Все это время две русские женщины и маленькая девочка жили как на вулкане, вздрагивая от каждого шума, прислушиваясь к резким голосам, звучащим с улицы.

В дорогу их собирали соседи - каждый принес что-то нужное: Ильгар снабдил бараньими колбасами, способными без холодильника сохраняться несколько дней, Мехрибан принесла несколько еще горячих ароматных пшеничных лепешек на меду, Магомед вручил большой термос с кофе, сваренным по старинному рецепту, и мешочек с сухофруктами. Глава семьи Абдуллаевых – сильный кряжистый мужчина – положил на тумбочку в прихожей теплые жилеты и чуни, связанные из бараньей шерсти. Анна, кажется, в первый раз услышала его голос – низкий с характерными гортанными нотами:

- Жена с дочками всю неделю вязали. Вам будет тепло в дороге. И нас еще долгие годы сможете вспоминать.

Зейнаб принесла баночку топленого масла.

- От нас с дочкой Адилией, - многозначительно глядя в глаза, медленно промолвила Зейнаб. Так Анна узнала, как зовут девочку, которую она вырвала ночью из лап насильников.

Люди шептались, тихонечко плакали и ясно понимали, что другой встречи уже никогда не будет. Закончился удивительный добрый мир, когда представители разных национальностей жили одной большой семьей. Наступало принципиально другое время. Что от него ждать?

В дороге были несколько суток. Ехали осторожно, на двух машинах. В первой находились четверо жилистых молодых мужчин. Как узнала Екатерина Григорьевна, дальние родственники Магомеда, специально прибывшие из пограничного аула. Во втором автомобиле навстречу неизвестности неслись женщины с девочкой и двое провожатых.

Однажды ночью их остановили вооруженные винтовками люди. Грубо выволокли мужчин из транспорта. И снова злая волна вздыбилась рядом, готовая поглотить русскую семью и шестерых мужчин, отважившихся проявить порядочность в эпоху перемен. Кто-то из нападавших скорее для видимости поинтересовался, какая нелегкая несет к границе с Россией. На что один из провожатых – азербайджанец с густой сединой в волосах - спокойно ответил:

- Всей семьей возвращаемся домой. Выдал замуж младшенькую дочку. Пора и честь знать, а то и так загостились у новых родственников, а дома отара баранов без хозяйского присмотра.

Один из вооруженных мерзавцев стремительно атаковал, нанес прикладом автомата хлесткий хук в челюсть и изготовился сокрушить новым ударом в живот. Второй в это время было сунулся в салон видавшего виды «Жигуленка», но натолкнулся на непреклонный взгляд Екатерины Григорьевны. Пожилая женщина решительно оттеснила азербайджанца и шустро выскочила из машины. Буквально в волоске от неизбежного Екатерина Григорьевна продемонстрировала поразительное самообладание и невероятный артистизм: она бешеной наседкой налетела на озверевших от вседозволенности мужчин и на чистейшем азербайджанском стала совестить их и страшить различными карами. Самый ярый нападавший сломался на фразе:

- Разве не мать тебя кормила? Так почему ты сыновей, каждого из которых я вскормила, на моих глазах позоришь? Как ты потом своей матери в глаза посмотришь? Погляди на меня, словно держишь перед ней ответ?

Она решительно наскакивала на группу мужчин, не смолкая ни на секунду. Анна не верила собственным глазам – те переминаясь и исподлобья переглядываясь, теснились в сторону, потерянно поводя могучими плечами и потея. Они действительно взмокли, почувствовав жгучие уколы совести. Как ни странно, речь старой женщины подействовала отрезвляюще, группа вооруженных людей расступилась, расчищая дорогу двум стареньким «Жигулям». Ярая злая волна, изготовившаяся забрать несколько человеческих жизней, бесцельно опала под натиском одной худенькой маленькой женщины.

А Екатерина Григорьевна, не теряя времени, сварливо загнала «сыновей» по машинам:

- Что застыли? Ехать пора. Бараны и куры не кормлены.

Путь был свободен – автомобили устремились вперед в сторону российской границы.

Даже год спустя Татка с содроганием вспоминала тот последний месяц в Кировабаде. Еще долго ее преследовали ночные кошмары, девочка с криком пробуждалась и в слезах неслась в комнату к бабушке. Ей снилось, что страшные волосатые джины с горящими глазами и клыкастыми пастями тянут к ней свои руки-бревна, готовые разорвать на части, убить. Сны начинались по-разному, но потом сюжет обязательно приводил девочку в темный лес. Вокруг нависали над головой высохшие коряги, злые ветки цепляли за одежду, больно карябали кожу. Девочка хотела найти выход, искала нужную тропку, но понимала, что снова попала в ловушку. Из леса не было спасения. А потом появлялись джины. И Татка в ужасе просыпалась, подстреленным воробушком вскакивала и мчалась к бабушке, видя, как за ней тянутся кряжистые волосатые руки с хищными когтями на кривых пальцах.

Анна, чутко спавшая, молча вставала в такие ночи и шла на кухню, чтобы жадно осушить до дна кувшин с холодной кипяченой водой. Потом она возвращалась в постель и слепыми глазами вопрошала темноту: «Как могло случится, что люди поддались массовой эпидемии животной злости?» А Екатерина Григорьевна обнимала внучку, окутывала ее теплом и уютом одеяла и ласково гладила по голове. Она шепотом напоминала, что хороших людей даже в самые страшные времена на их дороге встретилось гораздо больше. Девочка бережно хранила воспоминания о людях, не пожелавших пойти против человечности. В сознании не остались лица – но ханум Мехрибан и дедушку Магомеда девочка, возможно, узнала бы, встретив на улице.

Екатерина Григорьевна однажды вдруг поняла, что ее Анюта вернулась. Жесткость и одержимая решимость, которые появились после убийства Саши, ушли из глаз молодой женщины, она вновь стала ластиться к матери. Наверстывала время, упущенное с дочерью, говоря Татке все те слова, которые раньше носила глубоко в себе. Страх потерять родных там, в далеком южном городе, словно подточил искусственную стену, возникшую после страшной смерти мужа. Аня вновь жила и дышала полной грудью без болезненной занозы в сердце! Она позволила себе быть настоящей и порой слабой.

А почти через два года пришла первая весточка из Гянжи – так теперь назывался Кировабад. Письмо пестрело множеством штампов, на конверте старательно были выведены адрес и фамилия Екатерины Григорьевны. Женщина сразу узнала каллиграфический почерк своей ученицы – Зухры, внучки пышнотелой соседки Мехрибан. Непослушными руками надорвала конверт, и оттуда выглянули тетрадные листочки. Они были исписаны разными почерками – приветы и добрые пожелания передавали и Мехрибан, и Зейнаб с Адилией. На отдельном листке было письмо от Магомеда. Он рассказывал, как изменился город. И сожалел, что в Гянже нет одной прекрасной русской семьи. Слова - будто ласковые теплые руки обняли двух женщин и Татку. Так началась переписка. Весточки порхали из одной страны в другую.