"Мы ввалились в избу  и  разомлели  от  домашнего  тепла.  А  отогревшись, почувствовали голод.

- Поесть бы чего, баба Фрося, - сказал кто-то.

-Мы заплатим.

Баба Фрося молча вынесла из погреба банку  сметаны,  бутылку  самогона  и буханку черствого хлеба.Наспех запив сметану самогоном и зажевав сие  изысканное  блюдо  кусочкомг орбушки, мы улеглись спать.

В животе после съеденного неинтеллигентно заурчало. Вскоре одного из нас,а именно ксилофониста Солодовникова, тридцатилетнего  холостяка  с  изящнымим анерами и прыщавым  лицом,  некая  таинственная  сила  властно  поманила  в сортир. Странно, что его одного. Сказывались последствия ужина. Солодовниковв ыглянул в открытое окно и ничего нового не увидел - за окном лил все тот жеп остылый дождь, а вожделенный сортир находился метрах в  тридцати  от  дома. Никак не меньше. Солодовников томился двояким чувством -  звериным  желанием поскорее добраться до заветного очка и совершенной  неохотой  выбираться  из теплого жилища по причине темноты, непогоды и незнания местности. Сначала он попробовал переждать кризисный момент, но  организм  не  захотел  пойти  ему навстречу. Скорее, наоборот, - он явственно ощутил, что еще  мгновение  -  и природа, не церемонясь с его тонким и трепетным восприятием  жизни,  властно возьмет свое, причем возьмет в таком количестве, что мало не покажется.

И тогда, ничтоже  сумняшеся,  Солодовников  решился  на  сопротивляющийся всему его изящному воспитанию поступок. Стараясь не разбудить спящих коллег,он тихохонько вытащил из футляра ксилофона  несколько  газет,  расстелил  их осторожно  в  уголке,  присел  над  ними  задумчиво  в  позе  роденовского "Мыслителя" и вскоре благополучно  разрешился.  А  разрешившись,  аккуратно,чтобы, не дай бог, не повредить края, собрал газеты с  содержимым  в  мощное единое целое  и  как  хрустальную  вазу  понес  к  окошку.  Дойдя  до  окна, Солодовников вполне разумно решил, что баба Фрося будет неприятно  удивлена, обнаружив поутру у самого  окошка  узелок  с  анонимными  каловыми  массами.

"Хорошо бы  забросить  это  дело  куда  подальше!  -  подумал  он.  А  чтобы получилось подальше,  надо  бы  размахнуться  поширше,  да  вот  незадача  - размахнуться поширше мешал угол  печки.  Но  ксилофонист Солодовников  был, мерзавец, хитер и сообразителен - не зря, видать, закончил  консерваторию  с красным дипломом. Ох, не зря!

Он отошел вглубь, туда, где ничто не могло помешать размаху, и, тщательно прицелившись, по-снайперски метко засандалил заветный узелок точно  в  центр открытого окошка. После чего  с  сознанием  выполненного  долга  и  захрапел умиротворенно.

Проснулись мы от страшного крика бабы Фроси.

- Обосрали! - вопила она во всю мощь своего уязвленного самолюбия. - Усюю жилплошшать обосрали! Усеи стенки, усею меблю, усе обосрали, ироды!!! Ногу и ту некуды поставить, так усе загадили, говнюки!

Мы ошалело оглядели пространство. Старуха не врала - то,  что  еще  вчера было уютной, чисто прибранной комнатенкой, сегодня сильно напоминало большую и, мягко говоря, дурно пахнущую выгребную яму. Покрасневший ксилофонист Солодовников нервно покусывал  пальцы.  Он  один хранил секрет ночной трансформации, и секрет этот был прост - то, что  он  в темноте принял за окошко, на самом  деле  оказалось  зеркалом.  Зеркалом,  в котором это самое окошко и отражалось.

Вот так истинные  носители  культуры  из  Ленинграда  обосрались,  причём буквально, перед "московским хамьем".

Илья Олейников "Жизнь как песТня".

Сорри за межстрочные интервалы, лень было редактировать.