Какая к черту юриспруденция, какие ПДД, какой Гражданский кодекс? Мы вышли в иное измерение, где право определяется не сводом законов, а громкостью крика и степенью уверенности в своей единственной, непрошибаемой истине. Они – носители вируса абсолютной правоты. Психической инфекции, которая превращает обычную поездку в акт священной войны. Их такси – это метастазы чужой воли, расползающиеся по артериям наших городов.

И вот она стоит на обочине, униженная, с ноющей болью в коленях и новой, острой болью в душе, и вызывает другую машину. С пометкой. С жалкой, сука, пометкой, как будто она просит не курить в салоне или везти кошку в переноске. «Водитель, не возражающий, что я православная». Это пиздец. Это капитуляция, зашифрованная в комментарии к заказу. Это признание того, что твоя собственная земля стала лабиринтом, где за каждым поворотом может ждать минотавр с чужими понятиями о добре и зле, и тебе нужен специальный проводник, который не сожрет тебя по дороге.

Мы впустили в свой дом не просто рабочих, мы распахнули двери для сновидцев, грезящих наяву о своих выжженных солнцем мирах. И теперь их сны просачиваются в нашу реальность, как чернила на промокашку. Они не ассимилируются. Они переформатируют пространство под себя. Каждый их взгляд, каждое слово, каждая поездка – это акт терраформирования. И мы, со своей христианской всепрощающей вялостью, со своим «ну, люди разные бывают», просто статисты в этом спектакле, где декорации – наши города, а сценарий пишут на языке, которого мы не понимаем, но интуитивно чувствуем его угрозу. Это ползучая оккупация сознания, тихая аннексия реальности. Она начинается с переднего сиденья в ебаном «Логане» и заканчивается там, где ты уже не можешь отличить свой дом от их разросшегося, галдящего, пахнущего чужим миром анклава.

И вот он, мессия на зарплате агрегатора, провозглашает нас еретиками. Он, чей единственный вклад в эту цивилизацию – вонючая «елочка» на зеркале и презрение в глазах, вершит суд. Он не человек, он – функция. Аватар пустыни, проросший сквозь трещины в асфальте. Его мозг – это прошивка, в которой нет места для наших больных коленей, для наших икон, для нашей ебаной свободы выбора, где сесть. В его двоичном коде есть только «свой» и «чужой», «чистый» и «нечистый». И мы, со всей нашей сложной, противоречивой, заблудшей русской душой, попадаем во вторую категорию. По умолчанию.

И ярость, которая поднимается в ответ – это не ксенофобия, нет. Это, блядь, иммунный ответ организма. Это белые кровяные тельца души, которые бросаются на чужеродный белок, на этот ментальный вирус, который кричит тебе в лицо: «Твое место сзади!». Это защитный рефлекс реальности, которая не хочет, чтобы ее изнасиловали чужими правилами и чужой верой.

Когда же мы поймем, что право послать его нахуй – это не бытовое хамство, а акт экзистенциальной самообороны? Это право перевернуть доску и сказать: «В моей вселенной, ты – пыль на ботинках. В моей реальности ты – неверный. Ты – аномалия, сбой в программе, временное недоразумение, которое слишком много о себе возомнило». Потому что здесь единственная вера, которая имеет значение, – это вера в то, что эта земля все еще наша. И ее алтари – не передние сиденья такси, а каждый сантиметр пространства, за который мы больше не готовы извиняться.