Вам понадобятся:
Паприка, 1 ст.л.
Соль, 1 ст.л.
Разрыхлитель, 1 ст.л.
Мука, 1/2 стакана
Перец молотый
1 яйцо
Молоко, 1 стакан
Крупная луковица
Панировочные сухари
Растительное масло, 1 стакан
Экзотических ингредиентов в этом рецепте нет. Единственное, разрыхлитель и панировка зачастую продаются там же, где мука и другие ингредиенты для кулинарии/выпечки/готовки.
Вам понадобятся:
2 ломтя тостового хлеба
2 полоски бекона
2 полоски сыра
1 столовая ложка сливочного масла
1 щепотка соли
Вам понадобятся:
1 яйцо
1 желток
1/3 стакана сыра пармезан
1 ст.л. перца
2 полоски бекона
1 Ролтон
2 ст.л. оливкового масла
P.S. борцы за чистоту итальянской кухни приглашаются в комменты, чтобы поразить всех своим тонким вкусом ;)
Ингредиенты:
Куриный фарш
Соль и перец
Сыр
Панировка
Орегано
Мука
Яйца
Растительное масло
Приятного аппетита!
Незамысловатый, но вкусный рецепт.
Приятного аппетита!
Багет 1 шт.
Яйца 5 шт.
Сливки 1/3 стакана
Жареный бекон 120 г.
Сыр 120 г.
Тёртый имбирь 1 ст.л.
Зелёный лук 1-2 хвоста
В средней группе детского сада к сентябрьскому утреннику меня готовил дедушка. Темой праздника были звери и птицы: как они встречают осень и готовятся к зиме. Стихотворений, насколько мне помнится, нам не раздавали, а если и раздали, дедушка отверг предложения воспитательниц и сказал, что читать мы будем своё.
Этим своим он выбрал выдающееся, без дураков, произведение Николая Олейникова "Таракан".
Мне сложно сказать, что им руководило. Сам дедушка никогда садик не посещал, так что мстить ему было не за что. Воспитательницы мои были чудесные добрые женщины. Не знаю. Возможно, он хотел внести ноту высокой трагедии в обыденное мельтешение белочек и скворцов.
Так что погожим осенним утром я вышла на середину зала, одернула платье, расшитое листьями из бархатной бумаги, обвела взглядом зрителей и проникновенно начала:
– Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосёт.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждёт.
В "Театре" Моэма первые уроки актерского мастерства Джулии давала тётушка. У меня вместо тётушки был дед. Мы отработали всё: паузы, жесты, правильное дыхание.
– Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша.
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Постепенно голос мой окреп и набрал силу. Я приближалась к самому грозному моменту:
– Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, топорами
Вивисекторы сидят.
Дед меня не видел, но он мог бы мной гордиться. Я декламировала с глубоким чувством. И то, что на "вивисекторах" лица воспитательниц и мам начали меняться, объяснила для себя воздействием поэзии и своего таланта.
– Вот палач к нему подходит, – пылко воскликнула я. – И ощупав ему грудь, он под рёбрами находит то, что следует проткнуть!
Героя безжалостно убивают. Сто четыре инструмента рвут на части пациента! (тут голос у меня дрогнул). От увечий и от ран помирает таракан.
В этом месте накал драматизма достиг пика. Когда позже я читала в школе Лермонтова "На смерть поэта", оказалось, что весь полагающийся спектр эмоций, от гнева до горя, был мною пережит еще в пять лет.
– Всё в прошедшем, – обречённо вздохнула я, – боль, невзгоды. Нету больше ничего. И подпочвенные воды вытекают из него.
Тут я сделала долгую паузу. Лица взрослых озарились надеждой: видимо, они решили, что я закончила. Ха! А трагедия осиротевшего ребёнка?
– Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: "Папа, папа!"
Бедный сын!
Выкрикнуть последние слова. Посмотреть вверх. Помолчать, переводя дыхание.
Зал потрясённо молчал вместе со мной.
Но и это был ещё не конец.
– И стоит над ним лохматый вивисектор удалой, – с мрачной ненавистью сказала я. – Безобразный, волосатый, со щипцами и пилой.
Кто-то из слабых духом детей зарыдал.
– Ты, подлец, носящий брюки! – выкрикнула я в лицо чьему-то папе. – Знай, что мертвый таракан – это мученик науки! А не просто таракан.
Папа издал странный горловой звук, который мне не удалось истолковать. Но это было и несущественно. Бурными волнами поэзии меня несло к финалу.
– Сторож грубою рукою
Из окна его швырнёт.
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадёт.
Пауза. Пауза. Пауза. За окном ещё желтел каштан, бегала по крыше веранды какая-то пичужка, но всё было кончено.
– На затоптанной дорожке, – скорбно сказала я, – возле самого крыльца будет он задравши ножки ждать печального конца.
Бессильно уронить руки. Ссутулиться. Выглядеть человеком, утратившим смысл жизни. И отчетливо, сдерживая рыдания, выговорить последние четыре строки:
– Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.
Тишина. Кто-то всхлипнул – возможно, я сама. С моего подола отвалился бархатный лист, упал, кружась, на пол, нарушив шелестом гнетущее безмолвие, и вот тогда, наконец, где-то глубоко в подвале бурно, отчаянно, в полный рост зааплодировали тараканы.
На самом деле, конечно, нет. И тараканов-то у нас не было, и лист с меня не отваливался. Мне очень осторожно похлопали, видимо, опасаясь вызвать вспышку биса, увели плачущих детей, похлопали по щекам потерявших сознание, дали воды обмякшей воспитательнице младшей группы и вручили мне какую-то смехотворно детскую книжку вроде рассказов Бианки.
– Почему? – гневно спросила вечером бабушка у деда. Гнев был вызван в том числе тем, что в своем возмущении она оказалась одинока. От моих родителей ждать понимания не приходилось: папа хохотал, а мама сказала, что она ненавидит утренники и я могла бы читать там даже "Майн Кампф", хуже бы не стало. – Почему ты выучил с ребёнком именно это стихотворение?
– Потому что "Жука-антисемита" в одно лицо декламировать неудобно, – с искренним сожалением сказал дедушка.
P.S. баянометр ругается на пост со стихом.
Снайпер медленно приподнял голову над пыльным бетонным полом, полуразрушенной многоэтажки, и прильнул к оптическому прицелу. Первый этаж... Чисто. Второй... Чисто. Стоп! Второй этаж, второе окно слева. Кажется, кто-то мелькнул... Может, показалось? Вроде бы тихо. Открыв левый глаз, он принялся наблюдать за этажом, не отводя правый глаз от окуляра. Да нет, точно что-то было. Вот! Теперь в третьем! Ну, точно... Ты смотри, даже не прячется! Совсем, что ли, дурак?
Снова закрыв левый глаз, снайпер прижался к резинке окуляра, аккуратно положив палец на спусковой крючок. Но тут же волна дрожи пробежала по всему телу.
- Черт, как на племянника моего похож! - прошептал он сам себе, - да ну, не может быть!
Проморгавшись, он снова посмотрел в прицел.
- Точно, Витька! - мужчина выругался сквозь сжатые зубы, - Что ж ты сюда приперся-то, а? Вот уж точно, дурак. Шмальнуть что ли тебе по заднице, чтоб знал, как против дядьки воевать?!
Снайпер, незаметным движением, размял затекшую руку и снова посмотрел в прицел. Парень в окне явно занимал позицию для ведения огня. Присев на одно колено так, что из-за среза окна было видно только голову и автомат, направленный в сторону ближайшего перекрестка улиц, парень замер.
- Не, ну не стрелять же мне в него! - сам к себе обратился снайпер, - что ж это за война-то такая, а? Вот же... Подожди-ка, а кого он там высматривает?
Мужчина медленно повернул ствол винтовки в сторону перекрестка. Некоторое время он наблюдал за происходящим, но через несколько минут дрожь окатила его второй волной. По улице, в их сторону, короткими перебежками, направлялась небольшая группа людей с оружием.
- Леха, мать твою! - чуть было не закричал мужчина, но вовремя опомнился, - Леха! Куда ж ты прешься-то?
Переведя взгляд на своего племянника, снайпер увидел, как тот, стараясь не щелкнуть флажком, аккуратно снял автомат с предохранителя и тут же исчез из окна.
- Ну, слава Богу, одумался! - выдохнул снайпер, - вали отсюда по-тихому, пока наши тебя не заметили.
Смахнув с переносицы капельки пота, выступившие на ней, он снова посмотрел на окно. Через минуту в нем опять появился парень, и в груди снайпера все оборвалось. На плече его племянника, хищным жалом, направленным в сторону его друзей, лежал ручной гранатомет. Видимо, оценив количество противника, парень решил действовать наверняка.
- Э, друг, ты в своем уме? - бросив быстрый взгляд в сторону приближающегося отряда, захрипел снайпер, - что ж ты делаешь, ублюдок? Витька, мать твою...
Он отчетливо видел, как палец племянника опустился на спусковой крючок. Время не замерло, как обычно рассказывают о подобных ситуациях, а, наоборот, как-будто ускорилось.
- Да бл... Что ж ты делаешь, идиот?! - прорычал снайпер.
Палец парня уже опустился на крючок, а голова, характерным движением, прижалась к накладке...
Выстрел.
Снайпер, схватив винтовку, резким движением поднялся на ноги и выбежал из помещения. Спотыкаясь об обломки кирпичей и кучи строительного мусора, он, пробежав несколько метров по узкому коридору, зацепился ногой за арматуру, торчавшую из стены и растянулся на бетонном полу.
***
- Ткани сильно повреждены, боюсь, что мы здесь бессильны, - ассистент в белом халате посмотрел поверх повязки на доктора.
Врач ответил ему суровым осуждающим взглядом, и снова склонился над пациентом.
- Мне кажется, что это бессмысленно, - снова повторил помощник.
- Рот закрой и подай зажим, - буркнул доктор и протянул руку, - всегда нужно бороться до последнего, а не причитать над живыми людьми.
- Но, доктор, посмотрите на эти разорванные ткани! Мы не сможем с ними ничего сделать! - повысил голос ассистент, - мы же просто теряем время! У нас в очереди куча больных. Тех, кому мы еще сможем хоть чем-то помочь!
Доктор выпрямил спину и, еще раз окинув взглядом пациента, ненадолго задумался.
- К сожалению, должен признать, что в твоих словах есть доля истины, - вытерев тыльной стороной руки, взмокший от пота лоб, кивнул врач, - но это не значит, что мы должны опустить руки. Всегда есть альтернатива.
- Какая же здесь может быть альтернатива? - вскинул брови ассистент.
- Имплант.
- Имплант? - выдохнул ассистент.
- Да, если мы поторопимся, то можем успеть заменить поврежденный орган на его искусственный аналог. Если повезет, то он даже приживется.
- Но, доктор... Это, как минимум, просто не по-человечески.
- Да что ты говоришь? - прищурил глаза врач, - прям вот не по-человечески? А оставить его в таком состоянии - это как? По-человечески?
- Я не думаю, что...
- Вот и не нужно думать, - выкрикнул доктор, - он - наш пациент. И кем бы он ни был, наша обязанность - спасти его. Да, имплант - это всего-лишь жалкое подобие, но с ним человек хотя бы сможет просуществовать гораздо большее время, чем без него.
- Вот именно, что просуществовать, а не прожить, - покачал головой ассистент.
- Это не имеет значения, - резко ответил доктор, - мы должны спасать людей, и это наша святая обязанность. Приступаем к операции.
Ассистент молча покачал головой, но, вслед за доктором, склонился над больным.
***
- Поздравляю, коллега, - доктор сдвинул повязку на подбородок и улыбнулся своему ассистенту, - ваша первая операция по имплантации души успешно завершена.
- А вам не кажется, что это все неправильно? - ассистент сидел на полу и угрюмо смотрел на пациента, лежащего перед ним, - разве мы не должны помогать людям, которые, действительно, нуждаются в этом?
- А ты считаешь, что он не нуждался? - доктор, удивленным взглядом посмотрел на своего помощника, - за того парня, в которого наш пациент выстрелил, ты не переживай. За него пусть обычные, земные врачи переживают. А наша с тобой задача - спасать вот таких... И их поступки не должны нас волновать. На то мы и врачи.
- Неправильно все это, - снова повторил ассистент.
- Ты здесь недавно, да? - ухмыльнулся доктор, - оно и видно... А я здесь с самого начала. И знаешь что?
- Что?
- Здесь каждый десятый с имплантами. Да, они лишены многих чувств, потому что искусственная замена души всегда приводит к угнетению некоторых эмоций. Но, черт возьми, они хотя бы продолжают жить. А мы с тобой - врачи! - доктор постучал костяшками пальцев по голове своего ассистента, - когда ты уже запомнишь это? Мы не должны оценивать действия своих пациентов.
- Но...
- И никаких "но"! Я тебе так скажу, - доктор уселся рядом, - вот этот человек только что выстрелил в своего родственника, чтобы спасти своих друзей. Ты видел, во что его душа превратилась? Месиво. Ее просто разорвало на части. И ее уже не спасти. Человек с такой душой, рано или поздно превратится в монстра. Ошметки начнут гнить, заражая его. В конце концов, он просто перестанет быть человеком. Он фактически умрет. Но перед этим он может натворить кучу дел. Я даже не буду тебе рассказывать о том, на что способен бездушный человек. К сожалению, мы не можем прооперировать всех нуждающихся. Это нереально. Поэтому и бездушных здесь хватает.
- А сейчас? Сейчас ему лучше что ли?
- Пойдем, посмотрим.
Врач подскочил на ноги и протянул руку ассистенту. Аккуратно переступив через снайпера, он сел на пол у его головы и внимательно посмотрел на его лицо.
- Видишь? - кивнул он ассистенту.
- Что?
- Прижился имплант.
- А как вы это определили?
- Как, как... Видишь слезы? Значит будет жить, - доктор встал и махнул рукой, - вряд ли он когда-нибудь испытает любовь, вряд ли сможет радоваться жизни, как раньше, вряд ли он сохранит такие чувства, как сострадание, жалость... Но он будет жить. И функционирование некоторых эмоций все-таки сохранится. А значит - он останется человеком. А это, на мой взгляд, самое главное. Пойдем, у нас еще много дел.
Доктор отряхнул свой халат и, поднявшись на ноги, направился в сторону лестницы.
- Скажите, неужели это правда, что здесь каждый десятый с имплантами? - то и дело оборачиваясь на лежащего снайпера, спросил ассистент.
- Правда, - кивнул доктор, - а знаешь, что самое интересное?
- Что?
- А то, что там... Там, где нет войны. Там душевный имплант у каждого седьмого. Вот такая вот занимательная арифметика, мой друг. Хотя, скорее анатомия. Душевная, такая, анатомия.
