В русском мире снова идет яростная дискуссия о смысле советского периода истории, прежде всего об оценке Сталина и событий Второй мировой. Спорят не столько о фактах, сколько об интерпретациях, то есть о добре и зле. Время от времени спорящие заходятся в истерике, в очередной раз осознав, с какими гнидами им приходится жить в одной стране. Странно, люди, родившиеся после смерти Сталина, о настоящем-то редко столь эмоционально спорят, а уж о будущем последний раз спорили, наверное, еще во времена СССР — «построят в итоге коммунизм или нет?».
Почему смысл произошедшего более полувека назад стал важней, чем будущее? И почему этот смысл такой разный для разных частей общества?
С точки зрения психологии смысл прошлого, конечно, в настоящем. Споры о Сталине и войне — это споры о том, кто мы и в какой стране живем. Патриотичное большинство хочет жить в хорошей стране, чувствовать свою причастность к великой и прекрасной России. История нужна им для самоуважения, в этом ее смысл. Одна из главных потребностей человека — сохранять позитивный образ себя. Настоящее России не вдохновляет на самоуважение: по недавним оценкам ВЦИОМа, 70% опрошенных не смогли вспомнить ни одного значимого достижения России со времен распада Советского Союза. С будущим все еще хуже: четверть россиян вообще никогда не думали о нем; зато, по данным Левада-Центра, об отъезде из России подумывают 45% студентов. Остается верить в великое прошлое.
Либеральное меньшинство тоже хочет жить в хорошем государстве! Но «хорошее» для них означает другое — прежде всего неопасное. Их беспокоит вовсе не страх остаться одинокими посреди враждебного мира без четких ориентиров, а страх быть поглощенным, потерять свободу выбора, а то и жизнь в лапах вышедшего из-под контроля государства-монстра. Смысл истории для них в том, чтобы общество извлекло горький урок, убедилось, что государству нельзя позволять слишком много, а права индивида — важнейшая ценность.
Третий участник драмы — само государство, которое тоже хочет быть (ну, или хоть выглядеть) хорошим. Оно пытается управлять всем, чем можно, в том числе историей, в духе афоризма Дж. Оруэлла: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, управляет прошлым». Ему вторит в «ЖЖ» министр культуры Мединский: «Вы наивно считаете, что факты в истории — главное. Откройте глаза: на них уже давно никто не обращает внимания! Главное — их трактовка, угол зрения и массовая пропаганда».
Попытки управления историей — это и новое переписывание школьных учебников, и бесславно распущенная Комиссия по борьбе с фальсификациями истории в ущерб интересам России, и обсуждаемый сейчас проект закона об уголовном преследовании критики роли России во Второй мировой… Для государства история всегда была «политикой, опрокинутой в прошлое» — уже в первых летописях разбойников-викингов якобы призывают царствовать на Руси сами местные жители. Государство пытается конструировать историю, в которой оно хорошее, а его враги плохие, для него смысл истории — в оправдании своей роли и права на власть.
Интересы государства совпадают с интересами большинства населения — логично, что в общественном сознании господствует «приятная» версия истории. Ей противостоит «неприятная» версия истории, связанная с мучительной памятью о преступлениях, страданиях жертв, с чувством вины и собственной неполноценности. Она подавляется, загоняется в «подсознание общества» с помощью защитных механизмов, спасающих людей от чувства вины: мы всячески пропагандируем свое величие, разрабатываем аргументы, свидетельствующие о нашей замечательности и коварстве врагов. Мы игнорируем факты, не вписывающиеся в нашу «историю успеха», а если уж нас ловят за руку, то, чтобы снять с себя ответственность, мы ссылаемся на то, что другие государства поступают так же, а то и похуже. Или, наоборот, мы придумываем оправдания в виде «особого пути России» («я не такой, как все», — классическая детская идея о своей исключительности, призванная компенсировать чувство неполноценности).
В результате ощущение величия торжествует, от чувства вины и неполноценности кое-как удается уйти. Все как мечтал один из авторов концепции единого учебника по истории России директор Института российской истории РАН Юрий Петров: нужно «сформировать внутреннее убеждение, что именно такова была история, а для иных трактовок иметь барьер».
Действительно ли укрепление барьеров против инакомыслия сделает нас более счастливыми и полноценными? Конечно, нет! Что будет, знает любой психоаналитик: никакие барьеры не позволят изгнать из жизни боль, оставшуюся от травмирующего опыта тех лет. Мы застрянем в этом неврозе, остановимся в развитии, будем вечно возвращаться к травмам прошлого. В таком мире Сталин всегда актуальней Стругацких, ведь пока травма не пережита до конца, мы обречены носить свое неосмысленное прошлое с собой — в виде нашего парламента, судов и милиции, нашей агрессии и алкоголизма… Это прошлое закрывает от нас будущее.
Андрей Константинов
