В детстве я ходила в музыкальную школу. Тогда все ходили. Особых способностей у меня не было, равно как и желания извлекать звуки из чего-либо, кроме магнитофона, но так уж было устроено. Впоследствии мое музыкальное образование принесло большую пользу, но не мне, а моим детям: они могут заниматься музыкой только добровольно. Или не заниматься вовсе.
Учительница у меня была, как положено, абсолютно неземное создание: восторженная, импульсивная и совершенно неприспособленная ни к чему, кроме служения Музыке. Надорванный воротничок батистовой кофточки она прикрывала агрессивным синтетическим шарфиком, который сначала бил по глазам расцветкой, а потом по рукам статикой.
Звали учительницу Амалия Владимировна. На первом же занятии она похвасталась мне, что настоящее ее отчество Вольфганговна, потому что ее папу звали, как Моцарта. И только из логопедического милосердия к детям она позволяет называть себя Владимировной.
Мои стакатто и модерато часто причиняли Амалии душевные страдания: она вздыхала, вскряхтывала, вздымала лапки, при этом шарфик злобно стрелялся. Затем она театрально вскрикивала: "Прочь руки от инструмента!", решительно садилась на мой стул, сдвигая меня своей широкой натурой на самый краешек и мощно играла Шопена и Грига. Но от меня почему-то не отказывалась.
Понятно, что у такой сложной женщины не могло быть простой личной жизни с земным мужчиной, а Моцарт давно помер. От личной жизни у Амалии был только сынок Вовик, да и тот в восемь лет "покатился по наклонной", потому что "весь в своего отца-мужлана". Моральное падение Вовика заключалось в том, что он наотрез отказался заниматься на рояле, а выбрал "паршивую дудку".
В шестом классе, после весенних каникул, я вдруг заметила, что Амалино клетчатое платье-плед как-то не так драпируется на ней. А спереди так вообще не драпируется.
- У Вас будет малыш! - догадалась я, - Вы вышли замуж!
- И да и нет, - мрачно ответила Амалия, - давай сегодня без Вивальди, пожалуйста...
Через пару месяцев я получила свой законный трояк за год и начались летние каникулы.
А в сентябре я снова шла в музыкалку, с тоской предвидя, как мне назначат новую училку, которая навряд ли станет вместо моего домашнего задания играть для меня "неизданного Вагнера".
В коридоре школы стояла похудевшая и очень озабоченная Амалия.
- Амалия Владимировна! - я обрадовалась, - как Вы? Где ваш ребенок?
- На улице, гуляет. Хочешь посмотреть?
Ну конечно, я хотела!
Мы вышли из школы и я увидела коляску и какую-то девочку моего возраста возле нее.
- Так я пойду, ладно? - сразу спросила девочка и, не дождавшись ответа, быстро ушла.
Я заглянула в коляску. Там лежал очень маленький и очень беленький ребенок и спал.
- Это Котик, - представила Амалия.
В те времена подобные картины приводили меня в неописуемое восхищение. Амалия заметила это
- Хочешь проводить нас? Мы тут близко живем. Можешь повезти коляску.
Ооо, повезти коляску с настоящим ребенком, правда?!
Мы доехали до их дома, затем вместе заперли коляску на второй сталинский этаж без лифта и ввалились в квартиру.
- Ты торопишься? - спросила Амалия, - давай хоть воды налью, пожалуйста, жарко на улице...
А куда мне торопиться, если у меня занятие сейчас...
- Знаешь, - задумчиво сказала Амалия, доставая Котика, - ты могла бы по-прежнему заниматься у меня. Если хочешь, конечно. Только будешь приходить сюда, домой. С методистом я договорюсь.
- Ура, - сказала я, - с удовольствием! Можно Котика подержать?
Амалия вручила мне ребенка и показала, как держать его голову, а сама пошла на кухню за водой.
Котик был очарователен, такой беспомощный и бессмысленный! Он мне очень понравился.
Я поносила его туда-сюда по огромной высокой комнате, по тропинке между хаотично расставленной пыльной мебелью, подивилась на настоящий рояль, поразглядывала всякие "драгоценности", типа дырявого веера, хрустальной балерины без руки и засохшей розы в граненом стакане, и вдруг почувствовала какую-то странную тишину. Амалия и раньше не особо шумела, но сейчас это была другая тишина, неодушевленная. Мне стало не по себе.
Не зная, куда девать Котика, который хотя и стоял торчком, но продолжал сладко спать, я вместе с ним осторожно высунулась в коридор. По сторонам много каких-то дверей и вдалеке входная, через которую мы заволакивали коляску. Где-то там должна быть кухня. Я тихо пошла по коридору, озираясь на закрытые облезлые двери и добралась до кухни. Кухня выглядела как комбинат питания для армии: целый ряд плит, столов, табуреток. И никого!
Раньше я никогда не видела коммунальную квартиру. Очень сильно хотелось домой или хотя бы на улицу. Да еще тотчас потяжелевший Котик...
Входная дверь громко клацнула и в прихожую вошла вспотевшая Амалия и какой-то мальчик лет десяти. Увидев меня с Котиком, Амалия облегченно расцвела и пропела:
- Спасибо тебе! Я ходила за Вовой, он забыл деньги... Занятие окончено! Приходи в четверг.
И я пришла. В четверг я качала Котика и училась пеленать. Во вторник кормила из соски и гуляла. Через месяц Котик стал меня узнавать и научился улыбаться.
Мне так нравились мои уроки! Я готова была заниматься каждый день и у меня все получалось.
А как же музыка? Музыки было достаточно. Мы с Котиком слушали органные концерты Генделя на пластинках, пьесы для кларнета в исполнении Вовы. Амалия вдохновенно играла нам "Детский альбом" Чайковского на рояле.
Как-то раз Амалия попросила меня прийти еще и в среду, ей нужно было отвести Вовика к врачу.
- Я бы с радостью, - опечаленно сказала я, - но у меня сольфеджио...
- О, не беспокойся, пожалуйста, я все устрою, Ольга Павловна не будет против!
Так я наладила себе еще и сольфеджио.
За первую четверть я получила пять по обоим предметам.
