Трусиха⁠⁠

Я росла незаметной и тихой,

Легким облачком летнего дня,

Но дразнили меня все трусихой

И соседи мои, и родня.

Называли меня недотрогой,

Говорили мне: "Будь посмелей!"

Я ж боялась всего понемногу -

Пауков, темноты и мышей.

Есть слова, что унылы и хмуры,

Есть слова, что остры, как кинжал.

И соседки сынок, тети Шуры

Больше всех меня обижал.

Этот Колька нахальный очень,

В конопушках весь до ушей.

Говорил, что забросит ночью,

Через форточку пару мышей.

Ночь не спать и реветь - обидно.

От мальчишки обидней вдвойне.

Он потом передумал, видно,

И сказал, что поможет мне.

Не такой уж плохой он, Колька,

Хоть и любит слегка приврать.

Сколько дней он потратил... Сколько,

Чтобы смелой смогла я стать?

Мне сажал паука на ладошку,

На холодную словно лед.

Говорил: "Это страшно немножко,

В первый раз... А потом пройдет."

Не прошло... Только он упрямо

Каждый день проводил со мной.

И тихонько смеялась мама,

И качала все головой.

Говорила: "Не много, крошка,

С пауками дружить ума.

Ты сперва подрасти немножко

И тогда все поймешь сама.

Нужно времени чуть, и зрелость

Объяснение даст свое -

И откуда берется смелость,

И куда применить ее."

Детство, школа, друзья и подружки,

И не страшно расти и взрослеть.

Только Колькины конопушки

Время, видно, не в силах стереть.

Страхов детских исчезло столько...

Да к чему их теперь считать?

Он ведь парень хороший, Колька,

Только любит слегка приврать.

А у речки тепло и тихо.

И туман в предрассветный час.

Обнимал и шептал: "Трусиха!

Это страшно лишь в первый раз..."

Отстранилась и гордо встала,

И платок подняла с земли.

Потому что всегда мечтала

О большой неземной любви.

Рассмеялся в ответ без злобы

И сказал, что готов со мной,

Если ждать - только вместе чтобы,

Этой самой вот... Неземной.

Солнце тихо вставало с краю

От непаханой целины.

Мы дождались бы, точно знаю,

Если б не было той войны.

Марш военный и гари запах,

Шумный, словно живой перрон,

От которого шел на запад

С добровольцами эшелон.

Целовал на прощанье звонко,

Говорил мне: "Гляди веселей!.."

А потом пришла похоронка

Тете Шуре, соседке моей.

Где смогла отыскать я силы,

Чтобы эту ночь пережить.

Но к утру я сама решила,

Что должна я была решить.

Дым махорки висит в каптерке,

Но привыкла - глаза не ест.

Две косички на гимнастерке,

Юбка, сумка и красный крест.

Не смущает совсем, ни грамма

Старшины беспристрастный взгляд,

Мат сквозь зубы про "эту маму"

И какой-то там детский сад.

Нет, не надо так. Не пристало.

Просто здесь на полях войны,

От солдата до генерала

Перед смертью мы все равны.

Первый бой... Он войной отмерян,

Он еще безупречно чист.

И припав головой к коленям,

Я тряслась, как осенний лист.

Артиллерии канонада

Разрывала земную твердь.

Дно окопа... Ведь где-то рядом

Боль, страдание, кровь и смерть.

Вдруг как будто басок известный:

"Просто, девочка, здесь война..."

Хоть по замыслу - гром небесный,

Но по голосу - старшина.

"Ох и жаркая нынче ночка,

От огня будто днем светло...

Так что ты не тушуйся, дочка,

В первый раз и меня трясло.

От солдата до генерала

Никого не минует страх..."

Отпустило... Поднялась, встала.

Вот и сумка уже в руках.

Дно траншеи - на кочке кочка,

Под огнем нелегко идти,

Но старшинское это "Дочка..."

Словно грело меня в пути.

Снова слышно: "Беречь патроны!"

Не ко мне... Но и я в строю.

Для меня теперь боль и стоны

Указатели в том бою.

Оттащила троих в избенку,

Где теперь медсанбат у нас.

Мне же к "Дочке" еще "Сестренку"

Прибавляли за часом час.

За четвертым пошла смелее,

И бежала за ним почти.

Что "тяжелый" еще в траншее -

Я приметила по пути.

Боя шум воедино слился,

И приметить мы не смогли.

Этот "юнкерс", что затаился

В грозовых облаках вдали.

Шел на "бреющем" к леса кромке,

Был спокоен немецкий ас,

Видно в спину стрелял девчонке

Он наверно - не в первый раз.

Обожгло... Замерла и встала.

Лишь мелькало: "иди к бойцу..."

И родная земля припала

Вдруг сама к моему лицу...

Вот и доктор с лицом бесстрастным,

И родной его медсанбат,

Только стал уже темно-красным

Белоснежный его халат.

Бой закончен и бой за нами,

Только нет половины полка.

Я ловила сухими губами

Капли, падающие с потолка.

А для доктора это сраженье

Продолжалось... Но воздух набрав,

Я буквально всего на мгновенье

Задержала его за рукав.

Я же знаю, как вы спешите,

Я одно лишь хочу спросить...

И на выдохе: "Доктор, простите!

Лишь скажите мне - буду я жить?"

Он очки на ходу протирая,

Тихим голосом, словно без сил,

Санитарку спросил: "Разрывная?"

Посмотрел и глаза опустил.

Поплыло все... Глаза стали влажны,

Значит - все? И закончился путь?

Умирать в восемнадцать не страшно,

Или все-таки страшно чуть-чуть?

Нет, нельзя так! И веки упрямо

Сильно сжала с последней мольбой:

"Ты прости меня, милая мама,

Я уже не приеду домой..."

Сердца боль не потушишь слезами,

А в груди разгорался огонь.

Улыбнулась одними глазами

Паучку, что заполз на ладонь...

…Поздней ночью их проводили,

В мир покоя и тишины.

И несли ее к братской могиле,

Руки сильные старшины.

Он донес, преклонил колени,

Наклонился и как свою.

Положил аккуратно с теми,

Что в последнем легли бою.

Постоял, покурил немного,

Отложив все свои дела.

"Эх, короткая же дорога

Фронтовая твоя была.

Но свой бой провела достойно,

Честно свой отшагала путь.

Спи уж, дочка, теперь спокойно,

Дальше сами мы, как-нибудь..."

Смял пилотку в ладонях потных,

Вытер пыль на висках седых.

Рано думать пока о мертвых,

Надо думать пока о живых.

И пошел не спеша к землянке

Средь прибитых к земле осин...

Шли по полю под утро танки

С яркой надписью: "На Берлин!"