Куб. Часть пятая⁠⁠

Утро в доме деда оказалось тяжёлым, словно сами стены пропитались остатками ночного видения и не желали отпускать его. Я проснулся в узкой постели под грубым шерстяным одеялом, и первое, что ощутил, - это запах сырости, прелой древесины и едва уловимого йода. Казалось, сам воздух тянулся откуда-то с побережья, проникая в щели оконных рам и цепляясь за обои.
Я долго лежал неподвижно, вглядываясь в неровный узор потолка. Было стойкое ощущение, что тени там шевелились, принимая угловатые, неестественные формы. И только резкий скрип половиц в соседней комнате напомнил мне, что я не один в доме.
Поднявшись, я подошёл к окну. За мутным стеклом медленно тянулся туман, густыми клубами стекавший с холма и скрывая очертания города внизу. Кроны редких деревьев выглядывали из этой белёсой пелены, как чёрные пальцы, тянущиеся к небу. На мгновение мне показалось, что туман двигается против ветра, будто обладает собственной волей.

Когда я вышел в коридор, Абрахам уже сидел за столом в гостиной. Перед ним лежали развернутые бумаги, какие-то схемы и пожелтевшие карты с неровными линиями. Он чертил что-то углём, но, заметив меня, поспешно накрыл всё ладонью.
- Ты плохо спал, - сказал он, не поднимая взгляда. Его голос звучал глухо, почти раздражённо. - Это нормально. Первые сны всегда такие.
Я хотел возразить, но язык меня не слушался. Да и что мог я сказать? Что видел бездну, чьи непостижимые глубины жили во мне теперь? Что слышал голоса, которые не смолкли даже на рассвете?
Я сел напротив. На столе стояла чашка с тёмным напитком, горько пахнущим неизвестными травами, - дед пододвинул её мне. Я сделал глоток, и жидкость обожгла горло, оставив терпкий привкус соли, будто в ней растворили морскую воду.
- Сегодня нам нужно будет выйти, — продолжил Абрахам, наконец взглянув на меня. В его глазах не было усталости, лишь лихорадочный блеск. - Ты должен увидеть город по-настоящему. Не так, как ты помнишь его, а таким, каким он стал.
Я не ответил.

Мы вышли вскоре после завтрака. Дверь дома с протяжным стоном распахнулась, и холодный воздух ударил в лицо. Туман ещё не полностью рассеялся, но улицы уже постепенно оживали. У ограды поместья стоял мальчишка с пустой сеткой для рыбы, и он не сводил с нас глаз, пока мы спускались с холма. Его взгляд был слишком тяжёл для ребёнка: в нём сквозила та же молчаливая осведомлённость, что и в лицах жителей рыбацкой слободы накануне.
- Ты заметишь, — тихо сказал дед, пока мы шли вниз, - что они наблюдают. Не из любопытства, нет. А потому, что знают: время близко.
Дома теснились друг к другу, образуя узкие переулки. В щелях между камнями виднелись куски водорослей и ракушки, будто море однажды пришло сюда и оставило свои следы. Из приоткрытой двери отвратно тянуло тухлой рыбой, и женский силуэт замер там на мгновение, прежде чем скрыться обратно в темноту.

Чем дальше мы шли, тем сильнее я ощущал, что город действительно изменился. Мискатоник, каким я помнил его в детстве, был мрачным, но всё же обычным, даже уютным. Теперь же он дышал чем-то иным - тайной, густой и вязкой, как туман, что никак не желал рассеиваться окончательно.
Мы миновали лавку, из окна которой на нас смотрела старуха с повязанной головой. Она не шелохнулась, пока мы не скрылись за углом.
И тогда я понял: всё вокруг смотрит. Каждый камень, каждая щель, каждая пара глаз.
Дед шагал быстро, и я едва поспевал за ним. Его лицо было устремлено вперёд, словно он следовал невидимому зову, которого не слышал я.
В тот миг, когда мы вышли на площадь, я испытал внезапный приступ страха: там, прямо у старого колодца, стояла группа мужчин в тёмных длинных пальто. Они молчали и не двигались, но все как один повернули головы в нашу сторону.
Их глаза блеснули в тумане - большие, холодные и влажные, как рыбья чешуя.

Мужчины у колодца не произносили ни слова. Фигуры сливались с туманом, и только неподвижные силуэты выдавали их присутствие. Я замедлил шаг, предчувствуя беду, хотя дед продолжал шагать уверенно, будто не замечал их вовсе.
Но я видел теперь- они ждали именно нас.
Один из них сделал шаг вперёд. Его лицо показалось из белесой мглы: грубые, тяжёлые черты, влажная кожа с серым оттенком, губы, слишком тонкие для того, чтобы скрыть широкие белые зубы. Его глаза недобро блеснули, и я ощутил то же чувство, что и ночью при прикосновении к Кубу: будто меня рассматривали изнутри, через каждую жилу, каждый тайный уголок мыслей.
- Абрахам, - произнёс он, и голос его прозвучал низко, будто доносился из самой глубины колодца. - Ты вернулся.
Дед слегка наклонил голову, но не остановился. Его голос был сухим и ровным:
- Время близко. Всё идёт, как должно.

Остальные мужчины молчали, но их взгляды разом обратились на меня. Я почувствовал, как холод прошёл по позвоночнику. Они знали, кто я, - не по имени, не по лицу. Они знали сам факт моего присутствия.
Я хотел отвести взгляд, но не смог. Глаза одного из них, выпуклые и влажные, завораживали, словно я смотрел на лик речного сома, а не человека. В них не было человеческого выражения, только глубина, чуждая и настойчивая.
- Он ещё не готов, — сказал тот, что стоял впереди. Его губы едва шевельнулись, но слова были ясны.
Дед резко остановился и обернулся к нему.
- Он готов больше, чем вы думаете, - Абрахам произнес эти слова с такой ощутимой силой, что даже туман будто дрогнул. - Куб сам выбрал.
С этими словами он схватил меня за руку и повёл прочь с площади. Я не сопротивлялся: ноги сами подчинялись, лишь бы уйти от этих взглядов. Но даже когда мы скрылись в переулках, я всё ещё ощущал, как они прожигают мне спину.

Некоторое время мы шли молча. Только шаги отдавались гулким эхом в каменных стенах. Наконец, дед остановился у старой часовни, давно заброшенной, с провалившейся крышей и щербатым крестом, едва удерживающимся на верхушке.
- Ты должен понять, - сказал он хрипло, тяжело переводя дыхание. - Они не враги. Они - стражи. Хранители пути. Их задача - убедиться, что тот, кого выбрал Куб, выдержит.
Я не знал, что ответить. Слова его звучали безумием, но после ночи, проведённой в подвале, полном видений и шёпота, я не мог просто отвергнуть их.
Ветер усилился. В тумане, прорываясь сквозь стены, пронёсся звук - далёкий всплеск воды, хотя моря отсюда не было видно. Я почувствовал, что этот звук слышим только мы двое, и что он - не случайность.
Абрахам положил ладонь на холодный камень часовни.
- Сегодня ночью ты должен снова коснуться его, - прошептал он. - И если выдержишь, двери откроются.
Его глаза фанатично блеснули, и мне стало ясно: назад дороги больше нет.

Ночь опустилась на Мискатоник бесшумно, словно чёрный бархатный занавес укрыл город. Ветер стих, и туман снова разлился по улицам, скрывая в тревожной серой дымке дома, мостовые и редкие фонари. Казалось, весь мир сузился до узкой полосы света, исходившей из окон дедова поместья.
Я сидел в гостиной, пытаясь не думать о том, что ждёт меня внизу, но мысли неизменно возвращались к Кубу. Его чуждый этому миру холод, его свет, его голоса. Я чувствовал, что он зовёт меня, и этот зов был сильнее любого страха.
Дед всё это время сидел неподвижно, как статуя, в кресле у камина. Пламя едва горело, отбрасывая на его лицо тени, которые делали черты резче и старше. В его глазах не было сомнений - только ожидание.
Когда часы на стене пробили полночь, Абрахам поднялся и кивком указал мне следовать за ним.
Мы спустились в подвал. Скрип ступеней отзывался внутри меня, как звон погребального колокола. Воздух здесь был ощутимо плотнее, чем наверху, и в этот раз он пах каменной пылью и солью.

Куб лежал там же, на постаменте. Но теперь он светился едва заметным внутренним светом, словно дыханием спящего существа.
- Коснись, - сказал дед, и голос его эхом прокатился по стенам.
Я шагнул вперёд. Руки дрожали, но я не мог остановиться. В душе было понимание, что я уже сделал этот шаг давным-давно, и теперь лишь повторяю неизбежное.
Пальцы коснулись гладкой, холодной поверхности.
Мир дрогнул.
На этот раз падение было мгновенным - не в морскую бездну, а в иной, чуждый простор. Я оказался на скалистом побережье, но океан здесь был совершенно неземным. Волны вдалеке вздымались выше самых высоких башен, что я когда-либо видел, и вода их была чёрной, как нефть, с изумрудными бликами в глубине. На горизонте, там, где тьма встречалась с небом, вырастали громады, похожие на горы. Но когда я вгляделся, то понял: это не скалы. Это тела. Титанические, шевелящиеся, покрытые чешуей, со спинными плавниками, что поднимались к облакам.

Шёпоты вернулись, стали громче, ближе. Они уже не просто звали - они требовали.
«Прими… Подчинись… Открой…»
Я закрыл глаза, но видение не исчезло. Я был внутри него, был его частью. В груди нарастал жар, словно сердце моё подчинялось иному ритму, ритму глубинных голосов.
И тогда из чёрной воды на поверхность всплыло лицо. Оно было похоже на человеческое, но лишь отдалённо: широкие губы, безмятежные черные глаза без зрачков, кожа, блестящая как мокрая рыба. Это лицо смотрело прямо на меня.
Я закричал - и рухнул обратно в подвал.
Лежа на каменном полу, задыхаясь, я видел над собой силуэт деда. Он склонился надо мной и улыбался оскалом безумца, уверенного в своей правоте.
- Он принял тебя, Чарли, - прошептал Абрахам, и в его голосе звучало благоговение. - Ты - его.
Я хотел возразить, закричать, что это неправда, что я лишь жертва на пути его безумия. Но из горла вырвался только хрип.
А в глубине моего сознания, там, где раньше было лишь молчание, теперь что-то шевелилось.

Утро встретило меня не криком петухов и не светом солнца - а серым полумраком, слабо пробивавшимся сквозь мутные стёкла окон. Казалось, ночь не ушла до конца, а лишь отступила в сторону, оставив после себя тяжелое дыхание, витающее в доме.
Я проснулся с ощущением, что тело моё стало чужим. Движения казались чуть замедленными, как будто между мыслью и её исполнением пролегала невидимая пауза. Я поднялся, и доски пола скрипнули подо мной глухо, как если бы звук доносился сквозь слой воды.
В зеркале, висевшем в узком коридоре, я увидел своё отражение - и вздрогнул. Глаза мои блестели слишком ярко, неестественно, словно отражали свет, которого в комнате не было. Кожа казалась бледнее, чем прежде, и я не мог отделаться от мысли, что черты лица мои едва заметно изменились. Но стоило мне моргнуть - и отражение стало прежним.

На кухне меня ждал дед. Он сидел за столом, не притронувшись к еде, и смотрел на меня с таким видом, будто ожидал увидеть подтверждение собственным словам.
- Ты чувствуешь, - сказал он, не задавая вопроса, а утверждая.
Я опустил взгляд, не находя в себе сил что-либо ему ответить.
Абрахам встал, подошёл и положил руку мне на плечо. Его ладонь дрожала, но в дрожи этой была радость, а может и торжество.
- Это только начало. Твоё восприятие будет меняться. Ты станешь видеть больше, чем прочие. И тогда ты поймёшь.

Я вышел из дома, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но на улице было не легче. Город оглушал все той же вязкой тишиной. Люди на улицах останавливались, чтобы посмотреть на меня. Их взгляды были прежними - тяжёлыми, испытующими, как и вчера. Но теперь я уловил в них иное: не только любопытство, но и признание. Будто они видели во мне нечто, о чём я сам ещё не знал.
Мальчишка с рыбацкой сетью встретился мне на спуске с холма. На этот раз он не отвёл глаз, даже когда я встретил его взгляд. И на его сером лице я различил улыбку.
Внезапно мне стало холодно, и я поспешил вернуться в дом.
И там, в тени коридора, я впервые ясно услышал это: тихий, далёкий шёпот, не похожий на вчерашние видения. Он доносился прямо из глубины моего сознания.
«Скоро…»
Я прижал ладони к вискам, надеясь, что это всего лишь игра моей воспаленной памяти. Но голос не исчез. Он был здесь, со мной.
Куб не отпустил меня.