Серия «Куб»

Я сошел с поезда, и воздух ударил в легкие холодом. Морской бриз, принесший запах водорослей и гниющих досок, показался мне чересчур плотным, почти вязким. Ветер словно нес в себе шепот, тихий и монотонный, который невозможно было разобрать, но трудно игнорировать. Я несколько нервно перехватил чемодан в руке и пошел к выходу с платформы.
Станция выглядела заброшенной. Никакого кассира, ни единого носильщика - только ржавая вывеска с облупившимися буквами. Деревянные стены, некогда выкрашенные в белый, потемнели от влаги, а крыша покрылась мхом. На полу, между досками, виднелись трещины, в которых скапливалась черная вода. Лишь старуха в черном одеянии, с покрытым морщинами лицом, и глазами, упрямо уставившимися в землю, сидела на скамье у входа. Я невольно замедлил шаг, но, почувствовав, как ее взгляд вдруг поднялся и скользнул по мне, обдав холодом, будто ледяная вода, тут же ускорился.

Город встретил меня тишиной. Здесь время не двигалось вперед, оно вязло, оседало на крыши, на камни мостовой, на души жителей. Узкие улочки казались слишком пустыми, но в окнах домов я чувствовал присутствие - тяжелое, настороженное. Я шел по улицам, и каждый редкий прохожий останавливался и провожал меня взглядом. Будто в моем лице они узнавали кого-то давно ушедшего, или, напротив, чьего прихода боялись.
Один мальчишка, босой, с бледным лицом и слишком крупными для ребенка его возраста глазами, пробежал мимо, держа в руках деревянную рыбину с вырезанными на ней странными знаками. Он вдруг остановился, посмотрел на меня и, не сказав ни слова, убежал в переулок. Я почувствовал, как спина покрылась холодным потом.
Долго искать дорогу не пришлось. Письмо с оттиском глаза в холме служило мне указателем, и каждый шаг по знакомым улицам лишь убеждал, что цель моего пути - один из семи пригорков, о которых говорил дед. Но прежде чем отправляться туда, я хотел убедиться: действительно ли он ждет меня.
Я прошел мимо старой церкви - её двери были заколочены, а на ступенях сидела ворона со сломанным крылом. Она смотрела на меня, наклонив голову, и вдруг издала звук, совсем не похожий на карканье, а скорее напоминавший человеческий стон. Я ускорил шаг, стараясь не оборачиваться.

Дом деда находился на дальнем холме, и путь к нему лежал через старую рыбацкую слободу. Этот квартал всегда считался особенным: здесь жили потомки тех самых рыбаков, что, по словам Абрахама, поклонялись Кубу. Я вошел туда, и ощущение чуждости усилилось во сто крат. Узкие переулки, дома, сложенные из грубо обтесанных камней и досок, пахнущих морем; на стенах - выцветшие резные знаки, по виду напоминавшие рыбу, но исполненные с какой-то тревожной тщательностью. На перекладинах дверей висели высушенные головы трески, их пустые глазницы словно следили за каждым моим движением.
Люди здесь были не похожи на остальных мискатонцев. Их лица, грубые и вытянутые, широкие носы, выпуклые глаза, и кожа нездорового серого оттенка придавали им жутковатую неестественность. Они смотрели на меня из-за занавесок, из дверных проемов, и мне казалось, что в этих взглядах - молчаливый факт: «Он вернулся».
В одном из дворов я заметил женщину, что развешивала бельё на верёвке. Когда я проходил мимо, она перекрестилась каким-то непонятным жестом - не христианским, а откровенно чужеродным, причудливо изогнув пальцы - и тут же отвернулась. Я поспешил дальше.

Когда я наконец поднялся на холм, солнце уже клонилось к закату. Передо мной открылось поместье деда - небольшое, но крепкое каменное здание с узкими окнами, отливающими мраком. Вокруг - ограда из железных прутьев, прожавевших и кое-где искривленных, словно их гнуло не время, а некая неведомая сила. В ветвях старого вяза у калитки ветер трепал холщовую ленточку с привязанным к ней рыбьим позвоночником.
Дверь была приоткрыта.
Внутри пахло пылью, старыми книгами и чем-то металлическим. Полы скрипели под ногами, стены были заставлены книжными шкафами, ломившимися от фолиантов. В углу стоял сломанный глобус, покрытый паутиной, и на его поверхности едва различались выцветшие очертания континентов. Я шагал медленно, опасаясь нарушить тишину, которая казалась здесь живой, тяжелой, способной обрушиться на меня от любого неосторожного движения.
И тут я услышал его.
- Чарли... - голос был, хриплый, надломленный, но несомненно принадлежал Абрахаму.
Я замер. В глубине коридора стояла фигура. Дед выглядел так, словно на его плечи легли все эти тринадцать лет одним махом. Высохшее лицо, густая борода, но глаза - те же самые, горящие неугасимой жаждой знаний.
- Ты пришел. Я знал, что придешь.
Он сделал шаг вперед, и я заметил, что его руки дрожат, а одежда испачкана землей и какой-то темной, засохшей жидкостью.
- Время пришло, Чарли. Я нашел его. - Его голос сорвался на шепот. - Куб.
Я едва мог дышать.
- Ты увидишь то, что видел я, - продолжил дед, - и, быть может, поймешь, почему этот город боится нас.
Он поднял руку и указал на дверь в подвал.
- Спустимся?

Когда я вышел в коридор, Абрахам уже сидел за столом в гостиной. Перед ним лежали развернутые бумаги, какие-то схемы и пожелтевшие карты с неровными линиями. Он чертил что-то углём, но, заметив меня, поспешно накрыл всё ладонью.
- Ты плохо спал, - сказал он, не поднимая взгляда. Его голос звучал глухо, почти раздражённо. - Это нормально. Первые сны всегда такие.
Я хотел возразить, но язык меня не слушался. Да и что мог я сказать? Что видел бездну, чьи непостижимые глубины жили во мне теперь? Что слышал голоса, которые не смолкли даже на рассвете?
Я сел напротив. На столе стояла чашка с тёмным напитком, горько пахнущим неизвестными травами, - дед пододвинул её мне. Я сделал глоток, и жидкость обожгла горло, оставив терпкий привкус соли, будто в ней растворили морскую воду.
- Сегодня нам нужно будет выйти, — продолжил Абрахам, наконец взглянув на меня. В его глазах не было усталости, лишь лихорадочный блеск. - Ты должен увидеть город по-настоящему. Не так, как ты помнишь его, а таким, каким он стал.
Я не ответил.

Мы вышли вскоре после завтрака. Дверь дома с протяжным стоном распахнулась, и холодный воздух ударил в лицо. Туман ещё не полностью рассеялся, но улицы уже постепенно оживали. У ограды поместья стоял мальчишка с пустой сеткой для рыбы, и он не сводил с нас глаз, пока мы спускались с холма. Его взгляд был слишком тяжёл для ребёнка: в нём сквозила та же молчаливая осведомлённость, что и в лицах жителей рыбацкой слободы накануне.
- Ты заметишь, — тихо сказал дед, пока мы шли вниз, - что они наблюдают. Не из любопытства, нет. А потому, что знают: время близко.
Дома теснились друг к другу, образуя узкие переулки. В щелях между камнями виднелись куски водорослей и ракушки, будто море однажды пришло сюда и оставило свои следы. Из приоткрытой двери отвратно тянуло тухлой рыбой, и женский силуэт замер там на мгновение, прежде чем скрыться обратно в темноту.

Чем дальше мы шли, тем сильнее я ощущал, что город действительно изменился. Мискатоник, каким я помнил его в детстве, был мрачным, но всё же обычным, даже уютным. Теперь же он дышал чем-то иным - тайной, густой и вязкой, как туман, что никак не желал рассеиваться окончательно.
Мы миновали лавку, из окна которой на нас смотрела старуха с повязанной головой. Она не шелохнулась, пока мы не скрылись за углом.
И тогда я понял: всё вокруг смотрит. Каждый камень, каждая щель, каждая пара глаз.
Дед шагал быстро, и я едва поспевал за ним. Его лицо было устремлено вперёд, словно он следовал невидимому зову, которого не слышал я.
В тот миг, когда мы вышли на площадь, я испытал внезапный приступ страха: там, прямо у старого колодца, стояла группа мужчин в тёмных длинных пальто. Они молчали и не двигались, но все как один повернули головы в нашу сторону.
Их глаза блеснули в тумане - большие, холодные и влажные, как рыбья чешуя.

Мужчины у колодца не произносили ни слова. Фигуры сливались с туманом, и только неподвижные силуэты выдавали их присутствие. Я замедлил шаг, предчувствуя беду, хотя дед продолжал шагать уверенно, будто не замечал их вовсе.
Но я видел теперь- они ждали именно нас.
Один из них сделал шаг вперёд. Его лицо показалось из белесой мглы: грубые, тяжёлые черты, влажная кожа с серым оттенком, губы, слишком тонкие для того, чтобы скрыть широкие белые зубы. Его глаза недобро блеснули, и я ощутил то же чувство, что и ночью при прикосновении к Кубу: будто меня рассматривали изнутри, через каждую жилу, каждый тайный уголок мыслей.
- Абрахам, - произнёс он, и голос его прозвучал низко, будто доносился из самой глубины колодца. - Ты вернулся.
Дед слегка наклонил голову, но не остановился. Его голос был сухим и ровным:
- Время близко. Всё идёт, как должно.

Остальные мужчины молчали, но их взгляды разом обратились на меня. Я почувствовал, как холод прошёл по позвоночнику. Они знали, кто я, - не по имени, не по лицу. Они знали сам факт моего присутствия.
Я хотел отвести взгляд, но не смог. Глаза одного из них, выпуклые и влажные, завораживали, словно я смотрел на лик речного сома, а не человека. В них не было человеческого выражения, только глубина, чуждая и настойчивая.
- Он ещё не готов, — сказал тот, что стоял впереди. Его губы едва шевельнулись, но слова были ясны.
Дед резко остановился и обернулся к нему.
- Он готов больше, чем вы думаете, - Абрахам произнес эти слова с такой ощутимой силой, что даже туман будто дрогнул. - Куб сам выбрал.
С этими словами он схватил меня за руку и повёл прочь с площади. Я не сопротивлялся: ноги сами подчинялись, лишь бы уйти от этих взглядов. Но даже когда мы скрылись в переулках, я всё ещё ощущал, как они прожигают мне спину.

Некоторое время мы шли молча. Только шаги отдавались гулким эхом в каменных стенах. Наконец, дед остановился у старой часовни, давно заброшенной, с провалившейся крышей и щербатым крестом, едва удерживающимся на верхушке.
- Ты должен понять, - сказал он хрипло, тяжело переводя дыхание. - Они не враги. Они - стражи. Хранители пути. Их задача - убедиться, что тот, кого выбрал Куб, выдержит.
Я не знал, что ответить. Слова его звучали безумием, но после ночи, проведённой в подвале, полном видений и шёпота, я не мог просто отвергнуть их.
Ветер усилился. В тумане, прорываясь сквозь стены, пронёсся звук - далёкий всплеск воды, хотя моря отсюда не было видно. Я почувствовал, что этот звук слышим только мы двое, и что он - не случайность.
Абрахам положил ладонь на холодный камень часовни.
- Сегодня ночью ты должен снова коснуться его, - прошептал он. - И если выдержишь, двери откроются.
Его глаза фанатично блеснули, и мне стало ясно: назад дороги больше нет.

Ночь опустилась на Мискатоник бесшумно, словно чёрный бархатный занавес укрыл город. Ветер стих, и туман снова разлился по улицам, скрывая в тревожной серой дымке дома, мостовые и редкие фонари. Казалось, весь мир сузился до узкой полосы света, исходившей из окон дедова поместья.
Я сидел в гостиной, пытаясь не думать о том, что ждёт меня внизу, но мысли неизменно возвращались к Кубу. Его чуждый этому миру холод, его свет, его голоса. Я чувствовал, что он зовёт меня, и этот зов был сильнее любого страха.
Дед всё это время сидел неподвижно, как статуя, в кресле у камина. Пламя едва горело, отбрасывая на его лицо тени, которые делали черты резче и старше. В его глазах не было сомнений - только ожидание.
Когда часы на стене пробили полночь, Абрахам поднялся и кивком указал мне следовать за ним.
Мы спустились в подвал. Скрип ступеней отзывался внутри меня, как звон погребального колокола. Воздух здесь был ощутимо плотнее, чем наверху, и в этот раз он пах каменной пылью и солью.

Куб лежал там же, на постаменте. Но теперь он светился едва заметным внутренним светом, словно дыханием спящего существа.
- Коснись, - сказал дед, и голос его эхом прокатился по стенам.
Я шагнул вперёд. Руки дрожали, но я не мог остановиться. В душе было понимание, что я уже сделал этот шаг давным-давно, и теперь лишь повторяю неизбежное.
Пальцы коснулись гладкой, холодной поверхности.
Мир дрогнул.
На этот раз падение было мгновенным - не в морскую бездну, а в иной, чуждый простор. Я оказался на скалистом побережье, но океан здесь был совершенно неземным. Волны вдалеке вздымались выше самых высоких башен, что я когда-либо видел, и вода их была чёрной, как нефть, с изумрудными бликами в глубине. На горизонте, там, где тьма встречалась с небом, вырастали громады, похожие на горы. Но когда я вгляделся, то понял: это не скалы. Это тела. Титанические, шевелящиеся, покрытые чешуей, со спинными плавниками, что поднимались к облакам.

Шёпоты вернулись, стали громче, ближе. Они уже не просто звали - они требовали.
«Прими… Подчинись… Открой…»
Я закрыл глаза, но видение не исчезло. Я был внутри него, был его частью. В груди нарастал жар, словно сердце моё подчинялось иному ритму, ритму глубинных голосов.
И тогда из чёрной воды на поверхность всплыло лицо. Оно было похоже на человеческое, но лишь отдалённо: широкие губы, безмятежные черные глаза без зрачков, кожа, блестящая как мокрая рыба. Это лицо смотрело прямо на меня.
Я закричал - и рухнул обратно в подвал.
Лежа на каменном полу, задыхаясь, я видел над собой силуэт деда. Он склонился надо мной и улыбался оскалом безумца, уверенного в своей правоте.
- Он принял тебя, Чарли, - прошептал Абрахам, и в его голосе звучало благоговение. - Ты - его.
Я хотел возразить, закричать, что это неправда, что я лишь жертва на пути его безумия. Но из горла вырвался только хрип.
А в глубине моего сознания, там, где раньше было лишь молчание, теперь что-то шевелилось.

Утро встретило меня не криком петухов и не светом солнца - а серым полумраком, слабо пробивавшимся сквозь мутные стёкла окон. Казалось, ночь не ушла до конца, а лишь отступила в сторону, оставив после себя тяжелое дыхание, витающее в доме.
Я проснулся с ощущением, что тело моё стало чужим. Движения казались чуть замедленными, как будто между мыслью и её исполнением пролегала невидимая пауза. Я поднялся, и доски пола скрипнули подо мной глухо, как если бы звук доносился сквозь слой воды.
В зеркале, висевшем в узком коридоре, я увидел своё отражение - и вздрогнул. Глаза мои блестели слишком ярко, неестественно, словно отражали свет, которого в комнате не было. Кожа казалась бледнее, чем прежде, и я не мог отделаться от мысли, что черты лица мои едва заметно изменились. Но стоило мне моргнуть - и отражение стало прежним.

На кухне меня ждал дед. Он сидел за столом, не притронувшись к еде, и смотрел на меня с таким видом, будто ожидал увидеть подтверждение собственным словам.
- Ты чувствуешь, - сказал он, не задавая вопроса, а утверждая.
Я опустил взгляд, не находя в себе сил что-либо ему ответить.
Абрахам встал, подошёл и положил руку мне на плечо. Его ладонь дрожала, но в дрожи этой была радость, а может и торжество.
- Это только начало. Твоё восприятие будет меняться. Ты станешь видеть больше, чем прочие. И тогда ты поймёшь.

Я вышел из дома, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но на улице было не легче. Город оглушал все той же вязкой тишиной. Люди на улицах останавливались, чтобы посмотреть на меня. Их взгляды были прежними - тяжёлыми, испытующими, как и вчера. Но теперь я уловил в них иное: не только любопытство, но и признание. Будто они видели во мне нечто, о чём я сам ещё не знал.
Мальчишка с рыбацкой сетью встретился мне на спуске с холма. На этот раз он не отвёл глаз, даже когда я встретил его взгляд. И на его сером лице я различил улыбку.
Внезапно мне стало холодно, и я поспешил вернуться в дом.
И там, в тени коридора, я впервые ясно услышал это: тихий, далёкий шёпот, не похожий на вчерашние видения. Он доносился прямо из глубины моего сознания.
«Скоро…»
Я прижал ладони к вискам, надеясь, что это всего лишь игра моей воспаленной памяти. Но голос не исчез. Он был здесь, со мной.
Куб не отпустил меня.

Однажды вечером он позвал меня. Я вошёл в кабинет, и он жестом указал мне на стул напротив. Его глаза горели тем же огнём, что и в день моего приезда, но теперь в них было больше усталости - словно он не только ждал, но и боялся.
- Ты должен знать правду, Чарли, - сказал он, проведя ладонью по картам. — Всё это время я искал, следил, наблюдал. Твой отец не понимал. Он бежал отсюда, думая, что может разорвать узы крови. Но кровь - она не прерывается.
Он открыл ящик стола и вынул свёрток из старой кожи. Когда он его развернул, передо мной предстали бумаги, пожелтевшие, хрупкие, с непонятными символами и рисунками. Среди них был и знакомый знак - глаз в холме, тот самый, что стоял внизу под письмом.
- Это много старше нашего рода, - продолжил дед. - Старше города, старше людей, что пришли сюда с запада. Когда первые рыбаки осели на этих берегах, они уже знали о Кубе. Они приносили дары, молились, и он даровал им улов, силы, власть над морем.
Он говорил, а я всё больше ощущал, что стены словно сдвигаются ближе. Слова его звучали как заклинание, которое было невозможно перестать слушать.
- Но Куб выбирает не каждого, - сказал Абрахам, и голос его дрогнул. - Он выбирает тех, чья кровь крепко соединена с ним. И ты, Чарли… - он запнулся на полуслове, будто боялся сказать вслух. - Ты тот, кого он ждал.
Я открыл рот, но не нашёл слов. Мысли в голове звучали тускло и спутанно.
Дед встал и подошёл к полке. Достав массивный том в кожаном переплёте, он раскрыл его передо мной. Страницы были покрыты изображениями, от которых у меня пересохло в горле: полулюди-полуамфибии, странные строения, похожие на храмы под водой, и символы, что извивались на бумаге, словно живые.
- Я собирал это всю жизнь, - прошептал он. - Но всё это - лишь тени минувшего. Истина - в тебе.
Он протянул мне книгу, но руки мои дрожали, и я не посмел ее коснуться, хотя и желал этого.
Снаружи вдруг раздался неприятный звук, словно кто-то нервно провёл когтями по железным прутьям ограды. Мы оба замерли. Звук повторился, в нём было что-то злонамеренное, чуждое.
Дед спокойно закрыл книгу и сказал:
- Они знают, что мы готовимся. Они всегда знают.
Я не осмелился спросить, кто именно они.

Ночью мне не спалось. Слова деда раз за разом повторялись в голове, как монотонный набат. Я ворочался в постели, но всякий раз, лишь стоило закрыть глаза, видел тот странный символ - глаз, смотрящий из тёмного холма.
Дом был неподвижен, как мёртвый организм, но сквозь его тишину пробивались едва уловимые звуки: скрип половиц, тяжёлое дыхание старого дерева, и, казалось, какие-то шаги - не человеческие, а мягкие, будто влажные, оставляющие за собой шелест, подобный плеску прибрежных волн.
Я встал, и ступая босыми ногами по холодному полу, направился в коридор. Лунный свет пробивался сквозь щели ставней и ложился на доски серебристыми полосами. Дверь рабочего кабинета деда была приоткрыта.
Внутри пахло пылью, чернилами и чем-то тяжёлым, напоминающим сырость земли старого склепа. Я вошёл, стараясь не шуметь. На столе всё ещё лежали карты и книги, но взгляд мой сразу привлёк предмет, спрятанный в тени: толстый кожаный дневник, завязанный бечёвкой.
Сердце билось, как сумасшедшее, пока я развязывал узел и вчитывался в то, что было написано на первой странице. Почерк был размашистым и дрожащим, буквы словно спешили догнать мысль.
"…не могу забыть ту ночь на берегу. Волны шумели, как будто кто-то звал из глубины. Я видел - из воды поднялись силуэты. Люди? Нет. Их глаза светились, как глубоководные кораллы, а в руках было нечто, что они с величайшим благоговением возложили на камень. Куб. Я не должен был подходить, но ноги сами вели меня к моей судьбе. Именно тогда я услышал голос внутри себя. Не слова, а непреодолимый зов. С тех пор я не принадлежу себе…"
Я перелистнул несколько страниц.
"…город - лишь фасад. Они все знают. Старики хранят молчание, а молодые притворяются. Но по ночам они все собираются на холме. Я следил. Они приносят дары. Кровь, иногда рыбу, иногда… большее. Всё это для него."
Мои руки дрожали, но я читал дальше.
"…мой внук должен будет продолжить. Он сильнее, чище. Я вижу знаки. Его рождение - не случайность. Куб выбрал его ещё до того, как он сделал первый вдох. Я должен подготовить Чарли. И если он отвернётся… боюсь подумать, что произойдёт."
Последние слова были выведены неровно, будто в спешке:
"Они приходят к дому. Я временами слышу их, сопящих и всегда безмолвных, у своих окон. Иногда я думаю - это лишь ветер. Но потом вижу отпечатки на земле. Влажные и глубокие, будто от перепончатых ступней массивного существа. Впрочем, чему я удивляюсь? Я же не раз пребывал среди них."
Я отпрянул, словно страницы обожгли мои пальцы. В ту же секунду за окном раздался едва слышный шлёпающий звук. Я застыл. Шум повторился - ближе, под самым подоконником.
И тогда я заметил: на стекле, там, где падал лунный свет, медленно проступил след. Как будто к нему совсем недавно прижималась ладонь - длинная, покрытая слизью, с перепонками между заостренными пальцами.

Я застыл, глядя на стекло, где ещё миг назад был лишь бледный отблеск луны. Вновь и вновь я представлял  себе этот момент - чрезмерно длинные пальцы, соединённые перепонкой, соскальзывают вниз, оставляя на стекле тягучие капли, словно морская вода.
От таких мыслей меня пробирал озноб. Я медленно закрыл дневник, и в этот миг под окнами вновь раздалось что-то похожее на шаги… но не сухие, человеческие, а мягкие, влажные, будто кто-то шлёпал босыми ступнями по мокрому песку.
- Чарли… - раздался за спиной голос деда.
Я вздрогнул и резко обернулся. Абрахам стоял в дверях, словно тень, лишь глаза его сверкали в полумраке.
- Ты прочёл, - сказал он хрипло. Это не был вопрос. - И теперь ты понимаешь.
Я хотел возразить, хотел крикнуть, что всё это бред, больное воображение старого безумца, но слова застряли в горле. За окном что-то мягко ударилось о раму, и стекло жалобно задребезжало.
Дед подошёл ближе, схватил меня за плечо. Его пальцы были холодными, как у мертвеца.
- Не смотри, — прошипел он, - не открывай глаза шире, чем нужно. Они почувствуют.
И в ту же секунду снаружи раздался протяжный, низкий звук - не то стон, не то пение, ритмичное, как прибой, но преисполненное чуждой человечеству мелодии. Волосы на затылке встали дыбом.
Абрахам сжал пальцами мою руку, и я ощутил, как его пальцы дрожат.
- Это зов, - выдохнул он, и в его голосе не было страха, лишь фанатичное восхищение. - Они пришли, чтобы проверить тебя.
Я вцепился в край стола, лишь бы не упасть, и с ужасом понял: этот звук тянет меня. Он проникал в меня, резонировал в костях, манил к окну, обещал что-то неизведанное и чудовищное.
Я зажмурился, но едва ли стало легче.
А потом - тишина.
Звук оборвался внезапно, будто его отрезали ножом. Я осторожно открыл глаза. На стекле распахнутого настежь окна больше не было следов, лишь неровные разводы от оседающего тумана. Но пол перед окном был мокрым, и в тусклом лунном свете блестели цепочки водяных капель, уходящих вглубь дома, к лестнице, ведущей в подвал.
Дед улыбался.
- Видишь? Они ждут.

Я стоял, всё ещё дрожа, не в силах отвести взгляд от капель, что тянулись влажным следом через коридор. Они сверкали и словно умоляли следовать за ними, обещая разгадку и погибель одновременно.
Абрахам медленно наклонился, провёл пальцем по одной из капель и поднял руку к лицу. Его глаза блеснули странным светом.
- Это знак, - прошептал он. - Их дыхание касается нас.
Я отшатнулся, но стены дома словно сдвинулись, замкнув вокруг меня пространство. С потолка капнула влага - или мне показалось? - и я впервые ощутил, что дом сам по себе живёт, дышит, и слушает.
Дневник, оставленный на столе, едва заметно дрогнул, будто страницы его шевельнулись от невидимого ветра. Я поспешно захлопнул его, и на мгновение воцарилась тишина. Но в глубине, там, где начиналась лестница в подвал, что-то едва слышно скреблось, словно чешуя терлась о камни.
Дед выпрямился. Его дыхание стало тяжёлым, прерывистым, но в глазах горел тот же безумный огонь.
- Завтра, - сказал он. - Теперь ты готов.
Я хотел было возразить, но слова не вышли наружу. Мы стояли посреди ночи в доме, полном таинственных откровений, и я понял: следующая ночь уже не будет принадлежать мне.
В коридоре погас свет лампы, и тьма сомкнулась вокруг нас, как мрачное предвестие грядущего.

Мы начали спуск.
Подвал встретил нас запахом сырости и ржавчины. Каменные стены блестели, словно покрытые потом, а ступени уходили значительно глубже, чем я помнил раньше. Я был уверен, что этот подвал не мог быть таким просторным и глубоким, находясь под старым домом, но он тянулся вниз, всё ниже, словно лестница вела не в землю, а в саму дьявольскую утробу.
Свечи дрожали. Я заметил, что огонь их горел противоестественно: мы спускались вниз, но пламя не колыхалось кверху, а будто тянулось к окружающей нас темноте.
На полу в неровном свете появились линии из соли, выложенные в круги и спирали. Они светились в полумраке, и каждый раз, когда мы переступали через очередной круг, я ощущал толчок в груди, как удар сердца чужого, но теперь находящегося во мне.
В центре подвала стоял он.
Куб.
Теперь был больше, чем в моих воспоминаниях - или мне так казалось. Его поверхность переливалась оттенками морской воды, от зелёного до чёрного, и казалось, что внутри него шевелятся тени. Символы на его гранях светились, как угли, посыпанные золой.
Я не мог отвести взгляда.
Дед поднял руки, и голос его зазвучал громче, заполняя собой своды подвала:
- Ph’nglui mglw’nafh…
Я не знал этих слов, но они завибрировали в моём теле, в костях, в крови. Артефакт отозвался низким гулом, и стены задрожали. Влага капала с потолка, но капли падали не вниз, а по направлению к Кубу, и к камням вокруг него, словно вода притягивалась невидимой силой.
Это был не подвал, совсем нет. Это были врата.
Помню, я сжал дневник так крепко, что ногти впились в кожаную обложку. Держать его там, среди шёпотов и теней, казалось безумием - но именно это придавало мне силы. Если мои слова переживут меня, быть может кто-то узнает, что происходило в Мискатонике.
Дед обернулся. Его лицо было озарено светом Куба, и в глазах его плескалось море.
- Чарли, - сказал он. - Смотри. Они уже здесь.
И я увидел.
Из глубин граней, из переливов воды и тени начали проступать лица. Одни были подобны рыбам, другие - людям, но искажённым, с выпуклыми глазами и длинными перепонками между пальцами. Они смотрели на меня, не мигая, и в каждом их взгляде сквозило обещание.

Я не знаю, сколько времени прошло. Минуты тянулись вечность.
Лица в глубинах Куба шевелились, переливались, менялись, словно вода скрывала целый народ, ожидающий своего часа. Одни из них улыбались, другие корчили гримасы, третьи смотрели так пронзительно, что я ощущал жгучую боль в глазах и поспешно отводил взгляд.
Но дед не отводил. Он стоял перед артефактом с раскинутыми руками, и его губы не переставали говорить. Слова уже не походили на заклинания: они звучали как песня, как древний гимн, ритм которого совпадал с гулом, исходящим из глубин Куба.
Я почувствовал, как меня тянет вперёд. Не просто любопытство - неодолимое притяжение, словно тёмные силы, исходящие от каменной массы, навеки вплелись в мои жилы. Я сделал шаг. Потом ещё один.
- Ближе, - сказал дед, даже не повернув головы. Его голос был низким, вибрирующим, в нём чувствовалось ликование. - Не бойся. Ты - его кровь. Он узнаёт тебя.
Я хотел возразить, но не смог, поскольку увидел, как грань Куба чуть дрогнула, и из неё выступила капля жидкости - тягучая, прозрачная, словно слеза. Она скатилась по его поверхности и упала прямо на каменный пол у моих ног.
Я наклонился и увидел, что капля сияет изнутри мягким светом, и в её глубине шевелятся крошечные очертания - будто целый мир заключён в этой капле. Сердце моё забилось быстрее, дыхание стало неровным. Я протянул руку.
- Да, - нетерпеливо прошептал дед. - Возьми её.
Но в ту же секунду из глубины Куба донёсся новый звук. Не пение и не гул, а шёпот. И я понял, что этот шёпот исходит не снаружи, а внутри моей головы.
«Не бери. Смотри глубже.»
Я отпрянул, ударившись плечом о постамент. Дед резко повернулся ко мне, и глаза его сверкнули ярче солнца.
- Ты слышишь их! - закричал он с восторгом. - Чарли, ты слышишь!
Я сжал дневник, не зная, что вернее: страх или безумное восхищение, что переполняло деда и теперь грозилось захлестнуть и меня.

Куб снова задрожал. Вибрация прошла по полу, стены подвала протестующе застонали, и сверху посыпалась пыль. Пламя свечей синхронно дрогнуло и выросло, но они не погасли.
Я заметил, что символы на камнях под нашими ногами ожили. Линии соли светились так ярко, будто под ними тлела раскалённая медь. Спирали, выложенные дедом, начали медленно вращаться, словно кто-то невидимый проворачивал их изнутри.
Я не выдержал и отступил назад.
- Что ты сделал? - выдохнул я.
Дед улыбнулся, и улыбка его была безумной, буквально расколотой от неистового восторга.
- Я открыл дорогу. Теперь они - откроют нас.
Он шагнул ближе к Кубу и коснулся его ладонью. Камень ответил - не треском, не светом, а дыханием. Я почувствовал, как воздух в подвале поплыл навстречу артефакту, втягиваясь в него, как в легкие существа, что готовилось сделать свой первый вдох. И в тот же миг мне показалось, что и моё дыхание тоже вырывается наружу против моей воли, что сердце пропустило удар, будто отданное чужой силе.
Я зажмурился, но в темноте стало еще хуже. Там, за закрытыми веками, я видел бездну. Водные глубины, в которых клубились тени, переплетённые с лицами, чертами - отчасти человеческими, отчасти чуждыми. Они звали меня по имени.
Дед продолжал петь. Его голос сливался с низким, вибрирующим гулом Куба, становясь то мощным, как раскат грома под водой, то высоким, как свист морского ветра в расщелинах скал. Символы на полу вращались быстрее, их свет заливал подвал мертвенно-бледным сиянием.
Я пытался отступить к лестнице, но воздух стал вязким, словно кисель, и каждый мой шаг давался мне с невероятным усилием. Свечи, расположенные вдоль стен, вспыхнули еще сильнее, и пламя их вытянулось в тонкие столбы, упершиеся в потолок.

Куб застонал. Это был не звук, а вибрация, проходящая сквозь кости. Его поверхность дрогнула, и одна из граней будто растворилась, обнажив глубину, наполненную движением. Там, в темно-зелёной мгле, мелькали силуэты - сотни, тысячи, тянущие к нам длинные перепончатые руки.
- Смотри! - крикнул дед, вытягивая ко мне руки, его лицо было залито бледным светом. - Они принимают тебя!
И в тот миг я понял, что пение его изменилось: теперь он произносил моё имя. Ритмично, настойчиво, не как заклинание или мантру. Как жертвоприношение.
«Чарли… Чарли… Чарли…»
Мир покачнулся. Пол ускользнул из-под ног, и я едва не упал в светящийся круг соли, замыкающий пространство вокруг артефакта. Мне показалось, что стоит пересечь его - и я окажусь уже не здесь, а там, в тёмных глубинах Куба, среди шепчущих теней.
Я вцепился в дневник, единственную мою связь с реальностью, в который я записывал все свои мысли и впечатления, начиная с самого приезда в Мискатоник, и ощутил, как страницы его дрожат, будто тоже хотят сказать свое слово.
- Ты избран, - произнес Абрахам. Его голос был торжественным и мрачным, как удар церковного колокола. - Сегодня ты войдёшь туда, куда я лишь приоткрыл дверь.
Куб засветился ярче, символы вспыхнули ослепительным светом. Из его глубины вырвался крик - не человеческий, не звериный, но такой, что кровь застыла в жилах.
Я закрыл глаза, как никогда раньше осознав, что эта глава моей жизни закончилась. Начиналась новая - и вряд ли она принадлежала мне самому.