Серия «Плесень»

– Не знаю. Заболеть хочу, что ли…

– Не нужно. – Она покачала головой. – Хочешь я дам тебе успокоительное?

- Нет, все наладится, само собой. – Он опустил голову к рукам, по привычке разглядывая свои пальцы.

– Боже мой, где я так извалял свои руки! – Он нахмурился и поднял кисть к глазам. Утренний свет полоской из окна мазнул по коже, и Андрей увидел, что вся рука почти до локтя покрыта пленкой какой-то черной субстанции. Будто вчера перед сном он щедро макнул обеими руками в ведро с битумом. Андрей попытался ногтями отслоить кусочек, но кожа отозвалась острой болью – кажется, намертво приклеилась.

– Что там? – Встревоженно приподнялась в постели Лена, пододвигаясь ближе к нему.

– Ты что, тоже в этой смоле вываляла свои руки? – Морщины около уголков глаз Андрея явственней обозначились, и он с легким недоумением посмотрел на жену.

– Ты о чём? – Она посмотрела на свои руки, а потом медленно перевела взгляд на растерянного мужа. – Руки как руки. Ничего особенного, как у всех…

– В смысле, как у всех?! – Он неловко вскочил со стула, ненароком опрокинув его. – Это не как у всех! Ты глянь – ты будто в ведро со смолой окунулась!

Лена вдруг потянула оделяло на себя, до самого подбородка, и с плохо скрываемым страхом уставилась на Андрея.

– Андрюш, давай это, мы позвоним в больницу, и ты обследуешься?  - Она нащупала телефон на прикроватном столике. – У меня есть хороший знакомый, он мне, кстати, антидепрессанты выписал… Сейчас, сейчас…

– Подожди, – он брезгливо взял свою футболку черными смоляными пальцами и стараясь не прикасаться к лицу надел ее. – Я сам дойду.

– Ладно… – Почти сразу согласилась она. – Только будь осторожен…

Андрей слегка нахмурился и отвернул лицо в сторону:

– Такое ощущение, что всё не по-настоящему, и я смотрю какое-то дешевое кино…

13:00.

Андрей сидел в приёмном покое и с ужасом наблюдал за людьми, что сидели тут же в ожидании доктора. Все, поголовно все, сидели с черными ужасными руками, но упрямо делали вид, что все нормально. Они негромко разговаривали о политике, о погоде, о болезнях, но упрямо не замечали смоляных отростков вместо пальцев. Андрей прижался к стене всем позвоночником, и старался откровенно не пялиться на это уродство.

– Что за ерунда? Эпидемия? – Лихорадочно думал его мозг. – Это же невозможно, чтобы они все не замечали этого? Они притворяются, они разыгрывают этот чёртов грандиозный спектакль ради меня? Пранк? – Андрей затравленно огляделся, пытаясь разглядеть скрытые камеры. – Нет, нет, бред какой-то…

– Заходите, – дверь в кабинет приоткрылась и оттуда выглянул интеллигентного вида врач. Его черные плети-руки нежно обхватили косяк дверного проема, а из-под очков блеснул умный взгляд.

Андрей судорожно сглотнул и торопливо забежал в приоткрытую дверь, не глядя на притихших пациентов. Внутри он сразу же сел на предложенный стул и закрыл глаза, нервно подергивая веками.

– Что с моими анализами, доктор?

– С анализами все прекрасно. – Поспешил успокоить тот. – Но я хотел бы поговорить с вами о другом.

– О чём же?

– Вы когда-нибудь слышали о теории Дарвина, дорогой мой человек? – Врач постучал ручкой по лакированному столу. Андрей едва заметно кивнул.

– Ну, так вот, – продолжил невролог, и по совместительству, психиатр местной больницы. – Когда-то давно, когда человек начал превращаться в Homo Sapiens из обезьяны… Вы кстати, верите, что, мы произошли от обезьян? Да? Ну хорошо… Ну так вот, и нашим предкам, чтобы было удобнее карабкаться по деревьям, пришлось отрастить длинную кисть и стопу, да? Это дало огромное преимущество перед хищниками, что охотились на них. Забавно, если бы в свое время кто-то сожрал бы не ту обезьяну, то может быть нас с вами тут не было, да, и вообще, эволюция пошла бы не по тому пути! – Он рассмеялся, на мгновение перестав стучать ручкой по столу. – Ну это я отвлекся. Гм. И чтобы кисти еще крепче хватались за деревья, кожа на кистях и стопах стала выделять секрет, похожий на смолу, чтобы, так сказать, приклеиваться в поверхности. И то, что мы наблюдаем сейчас у все людей в мире – черные смолянистые руки – не что иное, как атавизм! – Ручка многозначительно взмыла вверх.

– Значит, так было всегда? – Андрей украдкой приподнял штанину джинс. Там он увидел полоску темной смолы, уходящей вверх.

– Да, совершенно правильно! Вот именно! – Почему-то обрадовался врач. – Так значит вы согласны со мной, что так было всегда?

– Я понял, доктор. – Хмуро ответил его пациент. – Разрешите, я пойду?

– Конечно! – Тот всплеснул руками, слегка обрызгав Андрея едва заметными каплями со своих отростков. – Но прежде я выпишу вам одно интересное лекарство. Вам должно понравится!..

– Хорошо. – Кивнул Андрей и посмотрел в окно. На улице стоял одинокий эко-активист, оперевшись на древко транспаранта. Никто больше не пришел на митинг, и он уныло смотрел прямо в окно кабинета, где сидел замученный пациент. Где-то далеко прозвучал гудок завода.

23:00.

Андрей лег в кровать, стараясь как можно скорее спрятать под одеяло свои ужасные кисти. Лена поехала к маме, напоследок оставив голосовое сообщение, что она боится оставаться здесь, в одной квартире, с Андреем. В последнее время он стал странным, и вот, сегодня очередной приступ. Да, он не агрессивный, но ужасно странный, и кто знает, когда Андрея перемкнёт. Ну, и правильно: он и сам не знал, когда его разум сдастся, а он станет сумасшедшим окончательно.

Черные смолянистые руки – это, конечно, ненормально, но… Что такое норма? Это принятые в обществе правила. Она принимает такие формы, какие придаст ей общество. Еще вчера сжигание людей в печах было нормой, а сегодня – нет. Когда одно племя вырезает другое – оно уверено, что совершает нечто правильное и нормальное. А завтра? Завтра скажут, что, например, говорить то, что ты думаешь не есть нормально, и попробуй что-нибудь сказать из того, что у тебя на уме, ты сразу нарушишь нормы поведения; попробуй послезавтра дать хлеба голодающему – и ты нарушишь десяток норм морали. Нормальность изменчива, как портовая куртизанка…

Андрей вытащил одну руку и посмотрел сквозь неё на свет электрической лампочки. По ней сверху вниз стекала крупными каплями темная маслянистая жижа, переливаясь разводами. Может так было всегда, просто он забыл? Память ни к чёрту! Воспоминания бывают лживы. Память рисует картинки прошлого, которого никогда не было. Можно ли с уверенностью сказать, что его жену, убежавшую в страхе за свое благополучие, зовут Лена? Может ее зовут Катя, Юля, Света, Даша? Кто она, как Андрей с ней познакомился? Может вся его жизнь – фикция, придуманная столь изменчивой памятью?

Тем ли Андреем завтра он проснётся, каким засыпал? Каждый раз что-то незримо менялось в его разуме, в его мироощущении и восприятии, но что?.. Если каждый день в деревянной лодке менять до одной доске, в какой момент она перестанет быть той старой лодкой и станет новой, собранной из других досок? Или будет она новой лодкой, или же останется старой, после того, как в ней заменят все доски?  Каждое утро что-то меняется в памяти Андрея: понемногу, по одной детали, может быть, не несущей никакой смысловой нагрузки. Но в какой момент груз воспоминаний становится чужим и незнакомым…

Рука вяло опала на одеяло и веки сами смежились. Завтра будет новый день и новые воспоминания…

День четвертый.

8:00.

Андрей проснулся в великолепном расположении духа, он потянулся всеми своими отростками и зевнул. Утро прекрасно, когда ты высыпаешься. Какая-то легкость во всем мицелии. В квартире было пусто, лишь солнечные зайчики застыли на ровных, окрашенных водоэмульсионной краской, стенах. Что-то изменилось вокруг, но что именно, Андрею никак не приходило в голову. Да и бог с ним. Вся эта мебель, вся эта одежда лишь сковывала тело Андрея. По-настоящему становишься свободным, когда избавишься от всего, оставив себе лишь тело и разум. Да и тело к черту! Чистый разум, не обременённый ничем – оставьте мне его.

Андрей повернул голову влево и посмотрел на свою жену. Она спала, нежно посапывая, и, глядя на ее пушистое черное тело, он почувствовал прилив нежности. Негромко, чтобы не разбудить, он начал бормотать себе под бесформенный нос:

– Я смотрю на спящую супругу. Она такая же, как и вчера. Слава Богу, я не чувствую в ней перемен, и, кажется, она проснется той же вчерашней Леной. Навязчивые мысли… Они преследуют меня. Знаете, то чувство, когда сам себе говоришь: не думай про розового слоника, не думай! Но чем больше ты стараешься не пускать эту мысль в свою голову – тем больше она лезет и лезет под твою черепную коробку, прямо в твою психику и прочно поселяется там. Не думай о том, что вещи меняются вокруг тебя, пока ты спишь. А ты настаиваешь и настаиваешь этот бред в своей голове, чудак…

Лена на мгновение открыла глаза, посмотрела на Андрея и отвернулась, досматривая свои сны. Милая, милая…

В коридоре тихо скрипнула входная дверь, и легкий ветерок немного поиграл волосами Андрея, будто ковылем в степи. В комнату, где спали супруги, бесцеремонно зашла полная женщина, так сильно похожая на вахтера на проходной места, где работал Андрей. Она надула щеки и выпучила глаза, глядя на спящих супругов. Следом за ней вместе с женой вошел мужчина, несколько потрепанный и с пышными усами.

«Серёга!» – Хотел было воскликнуть Андрей, но напала какая-то нега и благодушие, отчего губы не пошевелились, и он только и смог что приветственно кивнуть.

– Квартира хорошая, – негромко произнесла полная женщина. – Я вам это говорю, как опытный риелтор, но есть нюанс… – Она размашисто указала на спящих супругов. – Плесень. Чем ее только не выводили – она все появляется, и все тут.

– Да уж. – Пробубнил Сергей. – Задачка.

– Но вы не переживайте, сейчас есть такие средства – один раз помажешь, и плесень сама уходит! – Заволновалась риелтор. – Все поправимо.

– Мы подумаем, – коротко бросил ее клиент. – Не хотелось бы.

И троица вышла из комнаты, обсуждая будущую продажу квартиры Андрея и его супруги.

«Плесень. Хм, да ведь и вправду, я – плесень. Я всегда был и буду ею. Вот. Это моё тело плесени. И жена моя – плесень. И детки, дай бог, будут плесенью. Мы такими родились». – Подумал Андрей.

– Лен, а, Лен. – Негромко позвал он свою супругу. – Знаешь, мне сон приснился, что я человек. Вот умора!

– Тебе нужно перестать на ночь есть. – Ответила та, поглаживая Андрея по ноге, по привычке проверяя что-то. Андрей улыбнулся и шире расправил свои отростки навстречу новому счастливому дню и засмеялся счастливым беззвучным смехом.

Быть плесенью невероятно легко.

Она в этот момент спала на кровати. Ее черные, словно ночное небо, волосы разметались по белоснежной подушке. Медуза Горгона… Кто взглянет на нее – окаменеет, завороженный. Один глаз закрыт, а второй будто бы наблюдает за ним сквозь щелочку век, но всё обман и иллюзия – Даша видит сны, и зрачок недвижим. Она дышит ровно и спокойно. Тонкие губы плотно сжаты; кажется, дотронься до нее – она вскочит с кровати молчаливо разъяренная и расцарапает руки посмевшего разбудить ее. Суровая девушка. Наверное, ее предки покоряли на своих кораблях эти земли в рогатых шлемах, подумал Андрей.

– Я скоро пойду на работу. – Негромко произнес он и отпил из чашки.

– Ага. – Как-то не разжимая губ ответила Даша. Внезапно открывшийся дар чревовещания… Как так получилось, что они давно перестали разговаривать о каких-нибудь совершенных глупостях? Когда последний раз она говорила ему, что любит его? Черт возьми, это было настолько давно, что размылось в памяти Андрея.

Она была скупа на эмоции и совершенно не тактильна. Когда Андрей к ней прикасался невзначай, Даша вздрагивала, словно от неожиданности. «Ну, я сто раз тебе говорила, я не люблю, когда меня трогает кто-либо…»  А смысл тогда их совместной жизни? Андрей мог бы сто раз прервать эти отношения, да что-то не давало ему это сделать. Слабохарактерность, страх, черт его знает… Хоть бы раз сказала: Я тебя люблю! Но нет же, Андрею приходилось заслуживать это признание. Хочешь, чтобы тебя любили? Изволь быть таким, чтобы тобой можно было похвастаться перед подругами, словно редкой вещью. Чтобы пройтись с тобой за ручку в многолюдном месте, а женщины бы томно вздыхали, откровенно завидуя. Но пока ты не такой – будешь мерзнуть в странном одиночестве. И не забудь свои мечты засунуть поглубже в карман – они никому не интересны и лишь мешают создавать образ успешного мужчины.

Одиночество среди окружающих тебя людей – самое невыносимое.

– Ты замазала родинку что ли? – Его голос буднично тускл.

Она промолчала, медленно просыпаясь, и потом лениво ответила:

– Какая родинка?

– На щеке. – Он громко отхлебнул чай из чашки. – Я вчера тебе говорил о ней. Ты еще сказала, что она всегда там была…

– У меня никогда не было никаких родинок на щеках. – Она спрятала зябнущий нос под одеяло. – Иди на работу.

– Знаешь, я хочу сегодня пропустить… Просто никуда не пойти…

– Ну, здравствуйте… – Она бросила на него недовольный взгляд. – А кто в этой семье будет зарабатывать? Тем более ты, – ее палец словно копье уставилось на Андрея, – обещал дать мне на день рождения денег на подарок.

– А, может, я тебе сам куплю? – Робко запротестовал он.

– Ты как всегда купишь то, что мне не понравится. Нет уж. Давай я сама себе выберу. –  Её голова, словно сурок в своей норке, пропала в складках одеяла. – И ни в коем случае не покупай больше овсяное печенье. Я его ненавижу…

– Что-то сегодня не так. – Андрей слегка нахмурился и отвернул лицо в сторону. – Такое ощущение, что каждую ночь мне стирают память, и я каждый день проживаю одно и то же… Как будто настоящая жизнь проходит где-то в стороне…

13:00.

Прогресс не стоит, замерев на месте. Он словно любопытный ребенок, который вечно пытается залезть всюду, иногда получая за это оплеух, но никогда не сдающийся. Этот ребенок сначала придумал привязать камень к палке, и получившимся топором выстругать свое первое оружие и орудие. Со временем он научился совершенствовать свой каменный топор, и вот он уже держит своих слабых детских ручках разделенные ядра атомов, глядя на хрупкий мир чистыми незамутненными глазами. Он научился эффективно разрушать, но не научился беречь. Он создал искусственный интеллект, но увлекся и погряз в нем, и теперь смотрит на людей из мониторов, больших и маленьких, и пытается вспомнить кто они такие – люди…

Андрей нехотя проходит через турникет на проходной офиса, и, не глядя в будку охранника, бросает.

– Привет, Серег.

Оттуда звучит раздраженный голос дородной женщины:

– Какой я тебе Серега? Не выспался что ли?

Андрей на секунду замер.

– А Сергей заболел что ли?

Женщина в синей униформе молча посмотрела на него поверх очков, и, убедившись, что тот не пьян, ответила:

– Молодой человек, я работаю тут уже двадцать лет, и ни разу за все эти года на моем месте не работал ни один Сергей. Поверьте моему опыту, на этом месте ни один мужчина не смог бы удержаться – тут нервов у пяти Сергеев бы не хватило бы!

– Понятно. Извините. – Андрей поджал губы и прошёл дальше. За ним медленно, как тело гусеницы, двинулись такие же хмурые служащие.

Действительно, каждый день Андрей проходил через этот турникет и тут всегда сидела эта женщина, которая глядела на всех входящих и выходящих взглядом цербера, готовая разорвать любого, кто посмел бы на рушить стройные ряды очередей. Господи, откуда выплыло это имя? Здесь никогда не было никаких охранников-мужчин, теперь Андрей это отчетливо понимал, и неловко наклонив голову постарался скрыться за поворотом офисных помещений.

Чёрт бы побрал тех людей, кто придумал открытые офисные пространства. OpenSpace - звучит как название дезодоранта. Когда ты заходишь, все видят, что ты опоздал; когда ты заходишь – все видят в каком ты настроении, и будто ты весь на ладони и не скроешься от пытливого взгляда офисных обывателей. «Вот бы мне отдельный офис, – подумал Андрей, исподлобья смотря на работающих коллег, – никого бы не видел, и запретил бы заходить в себе по пустякам.

- Андрей! – Из другого конца зала прогрохотал голос начальника отдела.

– Да, Антон Карлович…

- Еще раз меня другим именем назовешь, я подам на развод! – Тот засмеялся, открывая дверь своего отдельного офиса. – Зайдешь ко мне, как будет свободная минутка?

– Я понял, Олег Николаевич!.. – Натянуто широко улыбнулся Андрей. Антон Карлович?! Антон?! Карлович?! Откуда в твоем залежалом мозгу эти имена? Олег Николаевич, старый друг твоего отца. Он приходил в гости к родителям, когда Андрей был еще школьником, и его глубокий, идущий от диафрагмы, голос пронизывал все этажи «хрущевки», и волей-неволей все соседи узнавали об этом визите. И именно по его протекции Андрей устроился сюда, в престижный бизнес- центр, на главной площади города. Его имя должно было отпечататься в подкорке, но… Антон Карлович… Надо бы сходить к неврологу, память стала совсем никудышной…

Андрей сел на свое рабочее место и глянул в окно: высотные здания, заправки, машины, люди – горизонта не видно. Мимо беззвучно прошли эко-активисты, держа в руках транспаранты. Чего они требуют? Хорошо, что стеклопакеты имеют хорошую звукоизоляцию – ни черта не разберешь, что они там кричат…

23:00

Андрей лежит на спине и смотрит в потолок. Мыслей нет. Даша отвернулась, и он чувствует локтем тепло её спины. Позвонки торчат под кожей и похожи на гребень дракона. Да и Даша, кажется, периодически может дышать огнем или источать яд.

– Ты спишь? – Андрей говорит, не поворачивая головы.

– Нет. – Ее голос будто обижен. Осталось только узнать, на что она обижена. Но Андрей привык и не заморачивается с поиском ответа. Он начинает говорить, потому что тишина в квартире оглушает его, вызывая тоску.

– О чём думаешь?

Даша молчит. Кажется, её что-то мучает, но она не может сказать. Она грызет кончиками зубов уголок одеяла, и тихо плачет, вытирая сочащиеся слезы тыльной стороной ладони.

– У меня проблемы с памятью. – Равнодушно говорит Андрей. – Я вспоминаю людей, которых не встречал. Имена, которых я не знаю. Иногда мне кажется я не знаю всех вас, и даже тебя. У меня такое ощущение, что все должно быть по-другому, а сейчас я смотрю какое-то глупое кино со своим участием.

– Дереализация. – Всхлипывает Даша.

– Ага. - Соглашается Андрей. – Или деперсонализация. В чем разница?

– Не знаю, Андрей. – Даша вздыхает, и резко добавляет дрожащим голосом:

– Андрей, я тебе изменяю! И уже очень давно…

– Я знаю. – Спокойно говорит Андрей, и равнодушно добавляет, так же не отрывая взгляд от потолка: – Я тебя простил.

– Какой же ты урод, Андрей! – Не выдерживает Даша.  – И какого чёрта ты меня прощаешь?

– А что мне делать? – Он наконец повернулся к ней.

– Избей меня, наори, поступи как мужик, а не вот это все! – Даша приподнялась на локтях и зло смотрит на мужа.

– Дура что ли? – Он усмехнулся. – Я тебя простил же.

– А вот я тебя не прощаю! – Она отвернулась от него.

– А за что меня прощать? – Андрей немного удивился.

– За то, что ты тряпка такая, и простил меня. Я не прощу тебя за то, что ты простил меня. Я больше не могу видеть в тебе мужчину…

Андрей посмотрел на гребень из позвонков Даши стеклянными глазами, и откинулся на спину.

– Спокойной ночи, Даш. Я люблю тебя…

– Пошел ты, домашняя тряпочка…

Пока он пьет горячий чай, то невзначай рассматривает свои руки. Проклятые заусенцы! Они лезут и лезут около подросших ногтей, цепляются за все на свете, и тоненько болят, словно комариные укусы. Иногда он машинально пытается откусить их, но зубы не достают до торчащих кусочков кожи, лишь только палец измазывается слюной, а заусенец смотрит на него вызывающе – счастливый и не откушенный.

Невероятно удобные, но растянутые на коленях спортивные штаны и футболка, с пятном от чая, накануне пролитым на нее. На штанах полустертый лейбл, в котором угадывались три полоски, а на красной футболке темнеет небольшим пятном вышитый крокодил. «Бренд!» – иногда многозначительно говорит молодой человек, хотя внутри все же понимает, что фирму за триста рублей не купишь на местном рынке.

– Доброе утро, Андрюша... – Голос девушки хриплый со сна. Андрей обернулся и задумчиво посмотрел на нее, отмечая про себя припухшие веки девушки. Кажется, будто она, Даша, плакала всю ночь, но это не так. Сон Дарьи чуток. Ночью она просыпается каждые два часа и просто бездумно смотрит в потолок, трогая за теплую руку мужа, машинально проверяя, не умер ли тот внезапно во сне. Глупости, конечно, но это был её ритуал, и таким образом она успокаивалась.

Её волосы, что переливаются каштаном и стриженные под каре, едва прикрывали белое с веснушками лицо. Пухлые губы приоткрыты и сухи, а сквозь них с шумом проникал застоявшийся воздух комнаты.

– Доброе. – Пробурчал молодой человек и отпил из чашки. Эта традиция пожелания доброго утра иногда раздражал. Часто Андрея раздражали многие вещи, обыденные вещи: свет, не так падающий на пол, шум чайника на плите, лежащая на стуле одежда, и иногда сама Дарья, постоянно пропадающая в своем смартфоне, отчего ее веки набухали и взгляд становился будто печальнее.

Она все время говорила Андрею, насколько сильно любит его: сразу после пробуждения, щурясь на лицо спящего молодого человека; перед сном, теребя его за русые волосы; за обедом, подходя к сидящему Андрею сзади и внезапно обнимая его за плечи. Поначалу это нравилось ему, он, улыбался, гладил ее руки в ответ. Он был скуп на эмоции, и совсем не умел выразить то, что чувствовал, но неуклюже старался отвечать Даше…

Но однажды, когда он услышал «Я тебя люблю…» в тысячный раз он впервые недовольно поморщился. Эти слова патокой ложились в его голове, слой за слоем, заставляя Андрея ежедневно захлебываться и тонуть в этих трех словах. Я. Тебя. Люблю. Даша с маниакальной жестокостью говорила их, преданно заглядывая в уставшие глаза своего молодого человека. Я тебя люблю. Как манная каша, приправленная приторным абрикосовым джемом. Я тебя люблю… Если каждый день есть этот невероятно сладкий и вкусный торт – можно заработать несварение желудка, не так ли?

– Сегодня у тебя появилась родинка на щеке? – Его голос буднично тускл.

Она промолчала, медленно просыпаясь, и потом лениво ответила:

– Она у меня всегда там была…

– Я не помню. – Он громко отхлебнул чай из чашки. – Я, если честно, не помню, что происходило, например, вчера.

– Это нормально. – Она вытянула руки над головой, потягиваясь, а слова стали выходить натужно. Рот странно исказился – девушка зевнула.

– День похож на день: вчера ты так же утром сел за компьютер, так же пил свой чай, и я проснулась позже тебя. Дни похожи и сливаются в твоей памяти, и ты не можешь их отличить. Это нормально. – Повторила она. - Главное, что я люблю тебя, а остальное не так уж и важно…

– Нет, дело не в этом. – Андрей слегка нахмурился и отвернул лицо в сторону. – Такое ощущение, что каждую ночь мне стирают память, и я каждый день проживаю одно и то же…

13:00.

Бумаги, бумаги… Откуда на рабочем столе столько бумаг? Целое кладбище спиленных и переработанных в белые листы деревьев. Каждый скрип рабочего офисного стула под Андреем тщательно документируется, скрипу присваивается инвентарный номер и отправляется в архив. В чем смысл всей этой компьютеризации, если юридическая компания, где он работает, все еще ведёт бумажный документооборот?

– Здорово, Серега. – Андрей, словно плетью, взмахивает рукой, приветствуя охранника на входе.

– А, привет, – тот слегка растянул губы тот, не переставая писать что-то в свой журнал посетителей.  Его усы смешно топорщились, когда он старательно выводил буквы плохо пишущей ручкой: она царапала бумагу, не оставляя чернил на ней, и поэтому раздражала охранника.

– И пишет боярин всю ночь напролет? – Молодой человек улыбнулся, подходя к турникету. – Откроешь?

– Открою. – Сергей нажал на невидимую кнопку. – Ключ-карту опять дома забыл?

– Ага. В который раз уже. – Брови Андрея виновато поднялись вверх, к небрежной челке.

– Ну, проходи, что уж тут… – Ручка, кувыркаясь, полетела в мусорное ведро. – Чай, не чужой человек…

Окна в коридоре снаружи обклеены зеркальной тонировкой, и из-за этого внутри свет становится приглушенным. Во всех кабинетах на окна повесили жалюзи, и, когда Андрей проходит мимо этих окон, его лицо на пару секунд покрывается полосами теней и приобретает зловещий оттенок. Его туфли цокают по бетонному полу, и Андрею нравится этот звук. Будто молотком забивают гвозди в уши местным аборигенам: юристам, бухгалтерам, IT-шникам.

Андрей, как винтик, каждый день проворачивался в своем пазе, выполняя одинаковые задачи. Когда он впервые пришел на свое рабочее место, заметил, что монитор его компьютера смотрит на него надменно и недоверчиво. Еще бы: он здесь был с самого основания компании, а тут пришел этот выскочка – новичок и хочет показать ему, как нужно работать. Не бывать этому, подумал компьютер и намертво завис. Никогда не показывайте компьютеру, что он нужен вам, иначе он поймет и возгордится, и зависнет от осознания своего величия…

– Андрей! – Словно призрак из очередной двери выплыл начальник отдела, задевая грузным телом одновременно обе стороны дверного проема. Наш герой машинально посмотрел на пуговицы его пиджака. Они грозились вот – вот отлететь и, будто разрывными пулями, прошить тело Андрея.

– Да, здравствуйте, Антон Карлович.

– Вот скажи мне, Андрей, какого ляда я уже третий день жду сводного отчета за квартал, а? – Монолитная скала начальника отдела угрожающе нависла над подчиненным.

– Извините…

– Не извиняю! – Откуда-то сверху прогрохотал голос Антона Карловича. – Чтобы сегодня же ты стоял у меня. Как кролик, а в зубах чтоб держал этот отчет, понял меня?!

– Да, еще раз извините, я понял. – Андрей потупил глаза в пол, а огромная туша, кряхтя и покрываясь потом, зашла обратно в свое логово дракона. Что ж, новый день немного не задался, подумал Андрей, и зашел в свой кабинет. Здесь можно вздохнуть свободно, хотя бы потому, что Антон Карлович попросту не смог бы пройти в узкую дверь его кабинета. Будет пыхтеть и ругаться, но там, за тонкой стенкой, в коридоре, а тут, казалось сам воздух был непоколебим. Место тишины и покоя.

Часто Андрей смотрел просто так в окно. Когда смотришь на происходящее снаружи, сидя в каком-то помещении, иногда кажется, что смотришь какую-то документалистику. Люди ходят по своим человеческим делам, лица у них озабочены, и ничего их не беспокоит, кроме их человечьих дел. Изредка кто-нибудь остановится и в недоумении поднимет голову вверх, словно спрашивая себя, чем же он таким важным занят, смотрит пару секунд в пробегающие облака и на мгновение стряхивает с себя рутину, и чувствует себя свободным от всего. Нет ни тела этого несуразного; нет этой крупы, за которой этот человек спешил в магазин; нет других людей, толкающихся угловатыми плечами в общей суматохе бытия.  Есть лишь чистый разум, обращенный прочь от хлюпающей земли, через зрачки, через океан ветреных высот, и космической высоты навстречу чему-то бессмертному и еле уловимому…

А потом он опускает голову, его лицо снова надевает озабоченную маску, и человек снова спешит за крупой «по акции». Тела наши бренны, а дела наши важны. Лишь бы успеть, лишь бы не опоздать и быть первым в очереди в этой чудесной гонке за всякими крайне необходимыми вещами «по акции»…

Андрей сел за свой стул, обитый зелёной, немного потертой тканью. На столе лежал журнал «Бухгалтерский Вестник». Тоска. Молодой человек зевнул, и отвернулся к окну. Где-то около горизонта спичками торчали трубы завода. Кажется, там перерабатывали металл. Этот завод был точкой преткновения местных эко-активистов, и они грозились закрыть завод насовсем. Но собаки лают – караван идёт, и завод изо дня в день продолжал весело дымить клубами стелящегося дыма, а активисты так же неустанно продолжали жаловаться. «Война добра со злом» – усмехнулся Андрей, и открыл первую страницу своего ненавистного ежеквартального отчета…

23:00

Андрей лег в кровать, стараясь как можно скорее спрятаться под одеяло. Какой бы тёплой ни была комната, после того, как снимешь одежду, всё равно зябнешь, пока не заберешься под одеяло, прижав прохладные ступни друг к другу или к Даше. Она кричала, чтобы он убрал свои ледяные ноги от нее и почти истерично хохотала, пряча свое тело глубже в кровати.

Она вообще была смешливой, ей всегда было смешно от почти любого события. Андрею казалось, что иногда она выдавливала из себя глупый смех, чтобы громко и странно похохотать. Смех без причины – признак?.. Признак того, что по-другому она не умела реагировать на волнующие её вещи. Она улыбалась на свадьбе ее подружки; она так же улыбалась на похоронах своей тётушки; она улыбалась, когда нашла на улице грязного бездомного котёнка. Глупая, растерянная улыбка.

Они лежат лицом друг к другу. Он улыбается, а Дарья передразнивает его, строя рожицы, несильно хватает его за нос и тянет из стороны в сторону, будто хочет оторвать. Андрею захотелось чихнуть, но все никак не выходило, отчего его глаза наполнились слезами.

– Не грусти, а то грудь не будет расти! – Даша засмеялась.

– Думаешь, не стоит? – Андрей тыльной стороной руки вытер слегка намокшие глаза.

– Думаю, не стоит.

В комнате тихо. Около кровати стоит механические часы, и в этой тишине слышно, как секундная стрелка, словно шпага, вздымается всё выше и выше, пока не начнет опадать, будто невидимый рыцарь, держащий ее, оказался смертельно ранен. К этим размеренным щелчкам прибавляются звуки вдохов и выдохов. Дыхание Андрея – будто толчками выталкивает воздух из себя, и Даши – непрерывная змейка снует из одной ноздри в другую.

– О чем думаешь? – Даша глядит на него сквозь упавшую на её взгляд челку. У нее глаза цвета августовской листвы; глаза озорные, будто она хочет натворить что-нибудь и сбежать. Андрей закрыл эту листву своей ладонью, и негромко сказал:

– Ни о чем. А ты?

Она улыбнулась, открыв наружу кривоватые, как у подростка, зубы, и ответила:

– Я тебе кое-что скажу, только ты не подумай, что я потихоньку с ума схожу, ладно?

– Ладно.

– Тогда послушай. – Неуверенно произнесла она. –  Каждый раз, когда я засыпаю, на утро я не совсем уверена, что я – это я. Нет, все вещи которые я оставила лежать, так и остаются на своих местах, но что-то незримое все же меняется… Что-то неуловимое, будто воздух другой; будто вокруг меня поменяли декорации на такие же, но вот краска на этих декорациях уже другого оттенка. Я держу твою мятую футболку в руках, закрываю глаза и втягиваю ее запах в себя. Странно. Безусловно это запах твоего тела, но к нему подмешивается тоненькой струйкой что-то новое. Мозг будто подкидывает мне каждый день загадку: найди десять отличий сегодняшнего дня от вчерашнего, и попробуй не найти – весь день будешь ходить встревоженная, как дура…

– Гм. Очень похоже на квантовое бессмертие.

– Опять будешь умные слова говорить? – Даша ущипнула его на голую кожу руки.

– Ну как тебе сказать… Вот представь ты живешь, живешь, а потом раз! – и внезапно умираешь, но в этот момент реальность для тебя раздваивается, и в одной реальности ты действительно умираешь, а в другой ты продолжаешь жить и продолжать щипать по вечерам меня, – он подмигнул ей, заблаговременно натягивая свое одеяло чуть выше. – Но потом во второй реальности завтра ты попадаешь под трамвай, и снова реальность раздваивается для тебя, и в одной ты умираешь и оставляешь безутешного вдовца после себя, а во второй ты отряхиваешься, ругаешь трамвай и живешь дальше. И так до бесконечности. Каждый раз умирая, ты создаешь новую реальность, и я, и тётя Мотя, и дядя Петя. Мы в геометрической прогрессии плодим новые реальности со своими мертвыми телами. Поняла? – Он в ответ потрепал ее веснушчатый нос.

– Ничего не понятно, но очень интересно! – передразнила его Даша.

– Ну и… - он многозначительно надул щеки и выпучил глаза.

– Сам дура-аак! – Рассмеялась Даша. –  Давай спать. Завтра тебе на работу, чтобы зарабатывать деньги на мои хотелки! – Она улыбнулась и поцеловала его в нос. – Люблю тебя, спокойной ночи.