Плесень. Часть 1⁠⁠

День первый.

8:00.

Молодой человек, лет примерно тридцати, встал с кровати и на непослушных ногах подошел к компьютеру. Раздался легкий щелчок, и внутри серого корпуса компьютера негромко заворчали вентиляторы. Б-ж-ж. Будто шмели на майском лугу. Пластмасса, разогреваясь, неприятно пахнет.

На кухне шумит электрический чайник. Дешевый и так же пахнущий некачественным пластиком. Около плиты лежит овсяное печенье, которое так любит супруга молодого человека. Она лежит, укрывшись серым, как корпус системного блока, одеялом, и сопит заложенным носом.

Новый день. Он повторяется от каждого восхода и до очередного заката, и чем старше становишься – тем быстрее он повторяется. Тот же щелчок, то же гудение. Каждый день.

Пресный чай болтается в кружке, в нем искривленный пакетик мелкорубленной заварки. Запах бергамота едва заметными нотками щекочет ноздри и, кажется, волоски в носу от этого шевелятся. По утрам молодой человек предпочитает некрепкий чай. Он выпивает чашку, чувствует, как по гортани льется горячий напиток, затем чай обжигает желудок и укладывается где-то внизу. В животе становится тепло и уютно, и оттого возникает ощущение безопасности и устоявшегося порядка в жизни этого молодого человека.

Пока он пьет горячий чай, то невзначай рассматривает свои руки. Проклятые заусенцы! Они лезут и лезут около подросших ногтей, цепляются за все на свете, и тоненько болят, словно комариные укусы. Иногда он машинально пытается откусить их, но зубы не достают до торчащих кусочков кожи, лишь только палец измазывается слюной, а заусенец смотрит на него вызывающе – счастливый и не откушенный.

Невероятно удобные, но растянутые на коленях спортивные штаны и футболка, с пятном от чая, накануне пролитым на нее. На штанах полустертый лейбл, в котором угадывались три полоски, а на красной футболке темнеет небольшим пятном вышитый крокодил. «Бренд!» – иногда многозначительно говорит молодой человек, хотя внутри все же понимает, что фирму за триста рублей не купишь на местном рынке.

– Доброе утро, Андрюша... – Голос девушки хриплый со сна. Андрей обернулся и задумчиво посмотрел на нее, отмечая про себя припухшие веки девушки. Кажется, будто она, Даша, плакала всю ночь, но это не так. Сон Дарьи чуток. Ночью она просыпается каждые два часа и просто бездумно смотрит в потолок, трогая за теплую руку мужа, машинально проверяя, не умер ли тот внезапно во сне. Глупости, конечно, но это был её ритуал, и таким образом она успокаивалась.

Её волосы, что переливаются каштаном и стриженные под каре, едва прикрывали белое с веснушками лицо. Пухлые губы приоткрыты и сухи, а сквозь них с шумом проникал застоявшийся воздух комнаты.

– Доброе. – Пробурчал молодой человек и отпил из чашки. Эта традиция пожелания доброго утра иногда раздражал. Часто Андрея раздражали многие вещи, обыденные вещи: свет, не так падающий на пол, шум чайника на плите, лежащая на стуле одежда, и иногда сама Дарья, постоянно пропадающая в своем смартфоне, отчего ее веки набухали и взгляд становился будто печальнее.

Она все время говорила Андрею, насколько сильно любит его: сразу после пробуждения, щурясь на лицо спящего молодого человека; перед сном, теребя его за русые волосы; за обедом, подходя к сидящему Андрею сзади и внезапно обнимая его за плечи. Поначалу это нравилось ему, он, улыбался, гладил ее руки в ответ. Он был скуп на эмоции, и совсем не умел выразить то, что чувствовал, но неуклюже старался отвечать Даше…

Но однажды, когда он услышал «Я тебя люблю…» в тысячный раз он впервые недовольно поморщился. Эти слова патокой ложились в его голове, слой за слоем, заставляя Андрея ежедневно захлебываться и тонуть в этих трех словах. Я. Тебя. Люблю. Даша с маниакальной жестокостью говорила их, преданно заглядывая в уставшие глаза своего молодого человека. Я тебя люблю. Как манная каша, приправленная приторным абрикосовым джемом. Я тебя люблю… Если каждый день есть этот невероятно сладкий и вкусный торт – можно заработать несварение желудка, не так ли?

– Сегодня у тебя появилась родинка на щеке? – Его голос буднично тускл.

Она промолчала, медленно просыпаясь, и потом лениво ответила:

– Она у меня всегда там была…

– Я не помню. – Он громко отхлебнул чай из чашки. – Я, если честно, не помню, что происходило, например, вчера.

– Это нормально. – Она вытянула руки над головой, потягиваясь, а слова стали выходить натужно. Рот странно исказился – девушка зевнула.

– День похож на день: вчера ты так же утром сел за компьютер, так же пил свой чай, и я проснулась позже тебя. Дни похожи и сливаются в твоей памяти, и ты не можешь их отличить. Это нормально. – Повторила она. - Главное, что я люблю тебя, а остальное не так уж и важно…

– Нет, дело не в этом. – Андрей слегка нахмурился и отвернул лицо в сторону. – Такое ощущение, что каждую ночь мне стирают память, и я каждый день проживаю одно и то же…

13:00.

Бумаги, бумаги… Откуда на рабочем столе столько бумаг? Целое кладбище спиленных и переработанных в белые листы деревьев. Каждый скрип рабочего офисного стула под Андреем тщательно документируется, скрипу присваивается инвентарный номер и отправляется в архив. В чем смысл всей этой компьютеризации, если юридическая компания, где он работает, все еще ведёт бумажный документооборот?

– Здорово, Серега. – Андрей, словно плетью, взмахивает рукой, приветствуя охранника на входе.

– А, привет, – тот слегка растянул губы тот, не переставая писать что-то в свой журнал посетителей.  Его усы смешно топорщились, когда он старательно выводил буквы плохо пишущей ручкой: она царапала бумагу, не оставляя чернил на ней, и поэтому раздражала охранника.

– И пишет боярин всю ночь напролет? – Молодой человек улыбнулся, подходя к турникету. – Откроешь?

– Открою. – Сергей нажал на невидимую кнопку. – Ключ-карту опять дома забыл?

– Ага. В который раз уже. – Брови Андрея виновато поднялись вверх, к небрежной челке.

– Ну, проходи, что уж тут… – Ручка, кувыркаясь, полетела в мусорное ведро. – Чай, не чужой человек…

Окна в коридоре снаружи обклеены зеркальной тонировкой, и из-за этого внутри свет становится приглушенным. Во всех кабинетах на окна повесили жалюзи, и, когда Андрей проходит мимо этих окон, его лицо на пару секунд покрывается полосами теней и приобретает зловещий оттенок. Его туфли цокают по бетонному полу, и Андрею нравится этот звук. Будто молотком забивают гвозди в уши местным аборигенам: юристам, бухгалтерам, IT-шникам.

Андрей, как винтик, каждый день проворачивался в своем пазе, выполняя одинаковые задачи. Когда он впервые пришел на свое рабочее место, заметил, что монитор его компьютера смотрит на него надменно и недоверчиво. Еще бы: он здесь был с самого основания компании, а тут пришел этот выскочка – новичок и хочет показать ему, как нужно работать. Не бывать этому, подумал компьютер и намертво завис. Никогда не показывайте компьютеру, что он нужен вам, иначе он поймет и возгордится, и зависнет от осознания своего величия…

– Андрей! – Словно призрак из очередной двери выплыл начальник отдела, задевая грузным телом одновременно обе стороны дверного проема. Наш герой машинально посмотрел на пуговицы его пиджака. Они грозились вот – вот отлететь и, будто разрывными пулями, прошить тело Андрея.

– Да, здравствуйте, Антон Карлович.

– Вот скажи мне, Андрей, какого ляда я уже третий день жду сводного отчета за квартал, а? – Монолитная скала начальника отдела угрожающе нависла над подчиненным.

– Извините…

– Не извиняю! – Откуда-то сверху прогрохотал голос Антона Карловича. – Чтобы сегодня же ты стоял у меня. Как кролик, а в зубах чтоб держал этот отчет, понял меня?!

– Да, еще раз извините, я понял. – Андрей потупил глаза в пол, а огромная туша, кряхтя и покрываясь потом, зашла обратно в свое логово дракона. Что ж, новый день немного не задался, подумал Андрей, и зашел в свой кабинет. Здесь можно вздохнуть свободно, хотя бы потому, что Антон Карлович попросту не смог бы пройти в узкую дверь его кабинета. Будет пыхтеть и ругаться, но там, за тонкой стенкой, в коридоре, а тут, казалось сам воздух был непоколебим. Место тишины и покоя.

Часто Андрей смотрел просто так в окно. Когда смотришь на происходящее снаружи, сидя в каком-то помещении, иногда кажется, что смотришь какую-то документалистику. Люди ходят по своим человеческим делам, лица у них озабочены, и ничего их не беспокоит, кроме их человечьих дел. Изредка кто-нибудь остановится и в недоумении поднимет голову вверх, словно спрашивая себя, чем же он таким важным занят, смотрит пару секунд в пробегающие облака и на мгновение стряхивает с себя рутину, и чувствует себя свободным от всего. Нет ни тела этого несуразного; нет этой крупы, за которой этот человек спешил в магазин; нет других людей, толкающихся угловатыми плечами в общей суматохе бытия.  Есть лишь чистый разум, обращенный прочь от хлюпающей земли, через зрачки, через океан ветреных высот, и космической высоты навстречу чему-то бессмертному и еле уловимому…

А потом он опускает голову, его лицо снова надевает озабоченную маску, и человек снова спешит за крупой «по акции». Тела наши бренны, а дела наши важны. Лишь бы успеть, лишь бы не опоздать и быть первым в очереди в этой чудесной гонке за всякими крайне необходимыми вещами «по акции»…

Андрей сел за свой стул, обитый зелёной, немного потертой тканью. На столе лежал журнал «Бухгалтерский Вестник». Тоска. Молодой человек зевнул, и отвернулся к окну. Где-то около горизонта спичками торчали трубы завода. Кажется, там перерабатывали металл. Этот завод был точкой преткновения местных эко-активистов, и они грозились закрыть завод насовсем. Но собаки лают – караван идёт, и завод изо дня в день продолжал весело дымить клубами стелящегося дыма, а активисты так же неустанно продолжали жаловаться. «Война добра со злом» – усмехнулся Андрей, и открыл первую страницу своего ненавистного ежеквартального отчета…

23:00

Андрей лег в кровать, стараясь как можно скорее спрятаться под одеяло. Какой бы тёплой ни была комната, после того, как снимешь одежду, всё равно зябнешь, пока не заберешься под одеяло, прижав прохладные ступни друг к другу или к Даше. Она кричала, чтобы он убрал свои ледяные ноги от нее и почти истерично хохотала, пряча свое тело глубже в кровати.

Она вообще была смешливой, ей всегда было смешно от почти любого события. Андрею казалось, что иногда она выдавливала из себя глупый смех, чтобы громко и странно похохотать. Смех без причины – признак?.. Признак того, что по-другому она не умела реагировать на волнующие её вещи. Она улыбалась на свадьбе ее подружки; она так же улыбалась на похоронах своей тётушки; она улыбалась, когда нашла на улице грязного бездомного котёнка. Глупая, растерянная улыбка.

Они лежат лицом друг к другу. Он улыбается, а Дарья передразнивает его, строя рожицы, несильно хватает его за нос и тянет из стороны в сторону, будто хочет оторвать. Андрею захотелось чихнуть, но все никак не выходило, отчего его глаза наполнились слезами.

– Не грусти, а то грудь не будет расти! – Даша засмеялась.

– Думаешь, не стоит? – Андрей тыльной стороной руки вытер слегка намокшие глаза.

– Думаю, не стоит.

В комнате тихо. Около кровати стоит механические часы, и в этой тишине слышно, как секундная стрелка, словно шпага, вздымается всё выше и выше, пока не начнет опадать, будто невидимый рыцарь, держащий ее, оказался смертельно ранен. К этим размеренным щелчкам прибавляются звуки вдохов и выдохов. Дыхание Андрея – будто толчками выталкивает воздух из себя, и Даши – непрерывная змейка снует из одной ноздри в другую.

– О чем думаешь? – Даша глядит на него сквозь упавшую на её взгляд челку. У нее глаза цвета августовской листвы; глаза озорные, будто она хочет натворить что-нибудь и сбежать. Андрей закрыл эту листву своей ладонью, и негромко сказал:

– Ни о чем. А ты?

Она улыбнулась, открыв наружу кривоватые, как у подростка, зубы, и ответила:

– Я тебе кое-что скажу, только ты не подумай, что я потихоньку с ума схожу, ладно?

– Ладно.

– Тогда послушай. – Неуверенно произнесла она. –  Каждый раз, когда я засыпаю, на утро я не совсем уверена, что я – это я. Нет, все вещи которые я оставила лежать, так и остаются на своих местах, но что-то незримое все же меняется… Что-то неуловимое, будто воздух другой; будто вокруг меня поменяли декорации на такие же, но вот краска на этих декорациях уже другого оттенка. Я держу твою мятую футболку в руках, закрываю глаза и втягиваю ее запах в себя. Странно. Безусловно это запах твоего тела, но к нему подмешивается тоненькой струйкой что-то новое. Мозг будто подкидывает мне каждый день загадку: найди десять отличий сегодняшнего дня от вчерашнего, и попробуй не найти – весь день будешь ходить встревоженная, как дура…

– Гм. Очень похоже на квантовое бессмертие.

– Опять будешь умные слова говорить? – Даша ущипнула его на голую кожу руки.

– Ну как тебе сказать… Вот представь ты живешь, живешь, а потом раз! – и внезапно умираешь, но в этот момент реальность для тебя раздваивается, и в одной реальности ты действительно умираешь, а в другой ты продолжаешь жить и продолжать щипать по вечерам меня, – он подмигнул ей, заблаговременно натягивая свое одеяло чуть выше. – Но потом во второй реальности завтра ты попадаешь под трамвай, и снова реальность раздваивается для тебя, и в одной ты умираешь и оставляешь безутешного вдовца после себя, а во второй ты отряхиваешься, ругаешь трамвай и живешь дальше. И так до бесконечности. Каждый раз умирая, ты создаешь новую реальность, и я, и тётя Мотя, и дядя Петя. Мы в геометрической прогрессии плодим новые реальности со своими мертвыми телами. Поняла? – Он в ответ потрепал ее веснушчатый нос.

– Ничего не понятно, но очень интересно! – передразнила его Даша.

– Ну и… - он многозначительно надул щеки и выпучил глаза.

– Сам дура-аак! – Рассмеялась Даша. –  Давай спать. Завтра тебе на работу, чтобы зарабатывать деньги на мои хотелки! – Она улыбнулась и поцеловала его в нос. – Люблю тебя, спокойной ночи.