Жду новый пост

Серия «Добрые сказки»

«Сделка».  © Гектор Шульц

- Итак, ты наконец-то решился.

- Решился.

- Хорошо. Пробежимся еще раз по договору. Предмет договора – исполнение трех твоих самых сокровенных желаний. Верно?

- Верно. В обмен я отдаю свою душу.

- Именно так. Давно я к ней подбиралась…

- Можешь хоть сейчас не злорадствовать?

- Не могу, - ехидный смешок. – Это же так прекрасно. Наблюдать за твоей неловкостью и стеснением. Ладно, не будем отвлекаться. Первое желание?

- Хочу похудеть.

- Хм… Принято. До каких размеров? Это, знаешь ли, нужно обговаривать. Были случаи… Запустив процесс, я не смогу его остановить. Вряд ли тебе хочется превратиться в скелет, обернутый кожей. Поэтому укажи границы.

- До семидесяти килограмм.

- Стройняшка-милашка? Сделаем, - снова ехидный смешок и царапанье плотного листа бумаги старой перьевой ручкой. – Второе желание?

- Избавь меня от лени.

- Сложно, но когда я отказывалась от сложного? Никогда. Пару уточнений. Ты хочешь превратиться в одержимого человечка, который только и будет делать, что трудиться? Или заложим махонький пунктик о лени на выходных? К примеру, поваляться в кроватке до полудня, или разгрузить мозги хорошей книжкой.

- Не знаю. Просто хочу перестать лениться. Пора бы изменить свою жизнь, стать лучше…

- Пафосно, но я тебя поняла. Тогда внесем пунктик «Без фанатизма». Были случаи, когда отсутствие этого пункта превращало человека в идиота и тот натурально сходил с ума. Мы же не хотим превратить тебя в картошку-идиота?

- Нет, конечно!

- Вот и славно. Третье желание?

- Мне бы уверенности в себе…

- С этим еще сложнее, но у меня есть идеи. В крайности бросаться не будем, поэтому сделаем стандартную уверенность. Видишь ли, если ты вдруг пожелаешь остановить поезд, то поезд тебя размажет по рельсам, как бы ты в себе ни был уверен, дружок. Нам такого не надо. А вот подойти к симпатичной девушке и завязать разговор…

- Да, было бы здорово.

- Не мешай обдумывать! – перо перестало скрипеть и воздух стал холоднее. – И никогда не перебивай меня!

- Прости.

- Прощаю, - царапанье вернулось, как и легкое бормотание. – Мало кто в наше время уверенности просит… Золота? Да. Любви? Еще как «да». Впрочем, можно. Главное, тебе самому не переборщить. Уверенность имеет свойство расти, и растет очень быстро. Вот! Точно! Благоразумие добавим. Бонусом. Так… Кажется, закончили. Пробежимся еще раз. Ты хочешь похудеть, перестать лениться и стать увереннее в себе. Правильно?

- Да. Вроде бы всё так.

- Вот. Ты даже сейчас не уверен в том, что делаешь, - ехидный смешок. – Ладно. Ставь подпись тут и тут.

- Готово, - росчерк пера. – Договор подписан.

- Вижу. Не слепая. И… фанфары! Твоя душонка теперь моя. Начинаем исполнять желания с шести утра завтрашнего дня. Сегодня у меня маникюр и поход в блюз-бар.

- Ты очень злая, Воля.

- Все так говорят, знаю, - усмехнувшись, ответила Воля. - И ты знал, на что шел, когда подписывал договор со мной. Только я могу контролировать твое поведение. И поверь, если мне будет нужно наступить тебе на горло, чтобы ты достиг своих целей, я сделаю это без раздумий. В этом твое проклятие и благословение одновременно. Поэтому ты обратился ко мне, а не к Дьяволу. У меня сил побольше…

«Сказку в душе своей я найду». © Гектор Шульц

Лёвке удивлялись многие. Друзья, которые знали его, казалось, еще с детсадовских времен. Коллеги, с которыми Лёвка проводил большую часть своей жизни и иногда выбирался на совместные посиделки где-нибудь на лоне природы. Даже ребята из компании ролевиков, где Лёвка проводил время вне работы, тоже ему удивлялись. Удивлялись, как Лёвке удается всё время улыбаться и даже в диком негативе находить какие-то плюсы.

На улице шпарит ливень, ледяной ветер вырезает на лице измученную маску, пальцы ног задубели от холода, но Лёвка, с витающей на губах улыбкой бодро идёт по мокрым улицам. Лишь иногда останавливается, поправляет здоровенный рюкзак за спиной, и идёт дальше. На голове наушники, длинные волосы стянуты в хвост дешёвой резинкой, видавшие лучшие времена джинсы постираны, а новые дырки на них бережно заштопаны. На рюкзаке, сбоку, висит странный металлический шлем, которому не нашлось места внутри, а сам рюкзак весь в нашивках: никому неизвестные клубы, в которые Лёвка ходил на концерты, какие-то руны, логотипы его любимых групп и просто забавные надписи, сделанные маркером.

Лёвка идёт и улыбается хмурому небу, потокам ледяной воды и колючему ветру, людям, идущим навстречу. Те в ответ не улыбаются, а хмурятся. Иногда останавливаются и смотрят вслед, будто увидели умалишенного, сбежавшего из больницы. А Лёвка идёт дальше. На станцию электрички, на которой потом ехал далеко за город, где в одном лесу собирались ролевики.

Когда я только познакомился с Лёвкой, то тоже удивился его беспечному оптимизму и хорошему настроению. Тогда у меня болела голова после вчерашнего злоупотребления дешевым пивом, в ногах хлюпала мутная жижа, а в груди свербил и ворочался зародыш простуды. Я сидел на мокром бревне с кислой мордой, зябко кутался в чей-то пропахший дымом плед и меланхолично смотрел на костёр, отбрасывающий неровные тени на землю. Так и смотрел, если бы не Лёвка, который плюхнулся со мной рядом и сунул в озябшие руки погнутую кружку с горячим кофе.

- Чего киснешь, друг? – улыбнувшись, спросил он. Я хотел было послать его куда подальше, но человек позаботился обо мне и принес кофе, хотя я не просил, поэтому я выдавил из себя ответную улыбку и неопределенно мотнул головой.

- Чему радоваться-то?

- Как чему? – искренне удивился Лёвка и обвел взглядом полянку, по которой изредка ходили мокрые и злющие, как мордорские орки, ролевики. – Прекрасная погода, горячий кофе, бодрящая прохлада.

- Ты никак шизик? – рассмеялся я, но парня мои слова не обидели. Он легонько хлопнул меня по плечу и кивнул на кофе, намекая, что напиток остывает.

- Не скажи, брат, - хмыкнул он. – Может, и шизик, а может, единственный нормальный. Ты взгляни-то вокруг. Хорошего куда больше.

Когда он ушёл, я скептично покачал головой и вернулся к своему кофе. С каждым глотком холод уходил всё дальше и дальше, пока не исчез окончательно. Я постепенно согревался и даже пахнущий дымом плед перестал раздражать мой сизый нос. В какой-то момент пришли мысли, что раньше люди так и жили. Ставили лагеря, готовили на костре еду, сидели и смотрели в оранжевое пламя, делясь с другими историей своей жизни. А утром снова выходили на дорогу. Наверняка и в фэнтези все было точно так же. Не всегда солнце светит и дорога не всегда ровна. Всегда есть и дождь, и снег, и какие-нибудь гоблины, устроившие засаду рядом с лагерем. Чего грустить?

Я допил кофе и поднялся с бревна, после чего отправился в палатку к Шимусу, местному торговцу и по совместительству заведующему алкогольным складом. Шимус после пяти минут пререканий выдал мне бутылку коньяка и велел до конца игры больше не приходить. Но я лишь отмахнулся от него и направился к палатке Лёвки.

Лёвка тоже сидел на бревне, закутавшись, как индейский вождь, в странное одеяние, и раскачивающийся на ветру, как маятник. Подойдя ближе, я увидел черные ниточки, теряющиеся в густых Лёвкиных волосах, и понял, что Лёвка не качается, а слушает музыку. Правда, увидев меня, он вытащил наушники из ушей и улыбнулся. Его улыбка стала еще шире, когда я, чуть покопавшись, вытащил из своей куртки бутылку коньяка. Лёвка подвинулся, и я послушно сел рядом на бревно. Тут же из ниоткуда возникли одинаковые помятые кружки с горячим кофе, а еще через пять минут мы цедили дивный напиток и смотрели в костер. Тогда Лёвка хитро улыбнулся и, ткнув меня локтем под бок, тихо буркнул:

- Видишь? Как тут не радоваться-то?

После той игры я крепко задружился с Лёвкой. Его странный оптимизм магическим образом действовал на всех. Ладно, почти на всех. Даже хмурый человек не мог противиться Лёвкиной улыбке и мягкому голосу, хотя красивым Лёвку не назвали бы даже гномьи бабы, у которых представления о красоте были куда страннее прочих рас. Всё отступало перед силой Лёвкиного оптимизма, и хмурый, рано или поздно, тоже начинал улыбаться, как дурачок.

Однажды Лёвка попал в больницу, и я решил его навестить. Запасшись апельсинами, мандаринами, всякими соками и свежими книжками, я перешагнул порог Лёвкиной палаты и присвистнул, когда увидел его лежащим на кровати с замотанной головой и синими кругами под глазами. Но меня, как обычно, встретила его фирменная улыбка, от которой тревога постепенно сошла на нет. Да и как ей мучить человека, когда Лёвка с восторгом ребенка радовался каждой вещи или фрукту, которые я доставал из пакета.

- Что случилось-то, дружище? – спросил я, когда Лёвка угомонился и перестал поглаживать обложки книг слабыми пальцами.

- Да ничего, - улыбнулся он и поморщился, когда разбитые губы лопнули и на свет выступила сукровица. – Все нормально, правда.

- Ты это другим заливай, - нахмурился я, заставив Лёвку притворно вздохнуть. – Ну, расскажешь?

- А чего тут рассказывать, - хмыкнул он и, не выдержав, рассмеялся. Даже боль не смогла исказить его смех. – Ох, ну лицо у тебя. Ладно, расскажу. Шёл я позавчера с игры, как обычно. В рюкзаке шлем, кружки, котелок, сбоку меч, на ногах сапоги. И тут из кустов четыре гоблина вылезают и ко мне. «Слышь, путник», говорят. «Не попутал ты часом по земле нашей ходить? А чего это у тебя волосы длинные? Никак воин ты заблудший»? «Воин», говорю я. «Ну раз воин, то проверим силу твою». И кинулись на меня. Ох, дружище, битва была знатная. Один меня всё норовил с ног сбить, второй кинжалом бок проткнуть хотел, а два других дубины с земли схватили. Если б не меч мой, то не валялся бы я в этом дивном лазарете.

- Ясно, - вздохнул я. – На гопоту нарвался.

- А чего им, причин много надо? – парировал Лёвка. Согласившись, я кивнул, и он продолжил. – Одного я мечом по головушке осушил и тот сразу ретировался. Второго между ног сапогом пнул. На этом везение закончилось. Против дубины, брат, даже зачарованный клинок эльфов не устоит. Вот и я не устоял. Получил по голове, на землю рухнул, а они меня пинать давай. Еще и смеются, поганцы. Тут мое везение, видимо, решило вернуться. Слышу я крик чей-то, от которого уродцы эти врассыпную бросились, а потом отключился. В общем какой-то добрый дядька мне помог, врачей вызвал, да сюда определил.

- А чего ты так странно говоришь-то? – рассмеялся я. – Голову тебе похоже неплохо повредили.

- Не, что с ней станется, - улыбнулся Лёвка и тут же побледнел, когда в палату вошла медсестра. – О, дружище. Теперь уходи. Не след тебе видеть воина, который дубин гоблинских не боится, а от иглы острой в обмороки падает.

Я приехал за Лёвкой через неделю, когда его выписывали. Я не мог сдержать улыбки, когда увидел, как он ковыляет по неровному асфальту, опираясь на костыль. В паре шагов от меня он остановился, вдохнул холодный воздух и тоже улыбнулся, после чего отрицательно покачал головой, когда я открыл дверь такси.

- Давай пройдемся, – попросил он. – Устал валяться. Весь больницей пропах, как лекарь какой-то. Погода дивная, хоть воздухом подышу.

Я кивнул, расплатился с таксистом и медленно пошел рядом с Лёвкой, который слабо морщился, опираясь на костыль, но продолжал радоваться тому, что я обычно не замечал. Он восторгался осенними листьями, которые шуршали под ногами. Лужами, из которых пили воробьи. Еле теплыми лучами солнца, когда оно показывалось из-за облаков. Даже прохожим, которые недоуменно на него смотрели, Лёвка тоже радовался. Иной раз он улыбался и принимался негромко мурлыкать что-то себе под нос:

- Только тот воин, в чьем сердце свет,

С честью получит от солнца ответ… - напевал он и его глаза слабо поблескивали в свете солнца.

- Лёв, - тихо окликнул его я и, дождавшись, когда Лёвка прекратит петь и повернётся ко мне, продолжил. – Слушай, давно хотел спросить. Как тебе удается постоянно быть на позитиве? Тебя чуть не убила озверевшая быдлота, а ты об этом не вспоминаешь, зато радуешься всякой мелочи. Кучке грязи под ногами, осенним листьям, лужам, холоду и теплу. Неважно чему, но радуешься. В чем секрет? Или про тебя правду говорят, что ты немного шизик?

- Конечно, правду. Я шизик, - улыбнулся Лёвка, ничуть не обидевшись моей пространной тираде. Он остановился, почесал нос, после чего улыбка с его лица слетела, будто ветер её сдул. Такого Лёвку я еще не видел: усталый, с воспаленными глазами, бледный и измученный. Он, видимо заметив, какую реакцию произвел, тут же снова улыбнулся. – Видел?

- Видел.

- Понимаешь, в жизни дерьма навалом, - тихо продолжил он без улыбки. – Гопники, которые караулят прохожих в ночи. Жуткий холодный ветер, из-за которого ты проваляешься с температурой все выходные или целую неделю, если не повезет. Люди, которые видя улыбающегося человека, считают, что он шизик. Не дуйся, дружище. Я привык к этому. Поэтому и выдумываю себе миры, где всё не так плохо. Попробуй сам и увидишь, как меняется мир вокруг. Исчезают гопники и вместо них ты видишь гоблинов или орков. Исчезает противный холод и ему на смену приходит освежающий ветер с далёких зачарованных гор. Всё меняется. И становится проще переносить ту серость и злобу, которыми наполнена жизнь. Сидя на мокром бревне, я представляю себя воином в походе, который греется у костра, вкушая жареное на углях мясо. И холод не так донимает, и сказка появляется, и радостно на душе. Понимаешь? Пламя костра, пляшущие на ветру желтые листья, теплое солнце – вот оно, волшебство, рядом. Но ты его не видишь, гонишь от себя, как назойливого комара. Зато я вижу. Вижу это, и оно мне помогает осветить тьму вокруг. Я концентрируюсь на хорошем, представляю сказку, и сказка оживает. Больше ты не замечаешь грязи. Замечаешь только красоту. И жить становится куда проще. От меня зависит, что я увижу. От тебя зависит, что увидишь ты, - Лёвка выдохнул, снова почесал нос и поежился, после чего пошел вперед. До меня снова донеслись слова песни. Я посмотрел себе под ноги и увидел танец желтых листьев, и казалось, что не листья это, а маленькие феи, что кружатся в хороводе. Взглянув на небо, я не увидел облаков, зато увидел могучего серого дракона, который величаво плыл в лучах осеннего солнца. Затем я посмотрел на Лёвку и не увидел худощавого паренька, который неловко ковылял вперед, опершись на костыль. Я увидел могучего воина, возвращающегося в родной дом после славной битвы. И в голове тут же зазвучала та самая песня, которую напевал Лёвка.

- За корону, за земли и горы,

За долины драконов в цвету… - тихо начал я и тут же услышал Лёвкин голос. Он стоял впереди и ждал меня, и на его губах снова витала улыбка.

- Ради славы и силы сражу Темного Лорда,

Сказку в душе своей я найду…

«Отцепись». © Гектор Шульц

- Лизка! Отцепись! Ай! – крикнула Саша, когда Лизка, толстая трехцветная кошка, ни с того ни с сего принялась мурчать и жмякать руку острыми коготками. – Гладь тебя еще, зараза.

Лизка промолчала, лениво посмотрела на хозяйку, но прекращать и не думала. Лишь замурчала громче и сильнее выпустила коготки. Саша покачала головой и, вздохнув, слабо улыбнулась.

- Ласки не хватает? – спросила она, поглаживая кошку по голове другой рукой.

- Мяу, - согласилась Лизка и, прекратив иглотерапию, положила голову на руку хозяйке.

- Ничего, Лизка. Это всего лишь простуда, - снова вздохнула Саша и рассмеялась, когда Лизка оторвала пушистую задницу от кровати и взобралась ей на грудь. – Лиза! Тяжело же.

- Мр-р? – вопросительно промурлыкала кошка и, не дождавшись ответа, выпустила коготки.

- Опять? – улыбнулась Саша, устраиваясь поудобнее. – Ладно. Развлекайся, пока я слабая. О, тебе этого мало?

- Мяу, - снова согласилась Лизка, на сей раз поворачиваясь к хозяйке задом и принимаясь махать перед лицом хвостом.

- Чудо, а не кошка, - Саша сморщила нос, чихнула и, вздохнув, откинулась на подушку.

Обычная простуда почему-то не прошла быстро, как обычно, а развилась в нечто странное и противное. Температура скакала, как ей вздумается. Грудь горела, а в легких, казалось, собралась вся мокрота мира. Еще и постоянная головная боль с заложенным носом, что совершенно не прибавляло радости. Поначалу Лизкину шизу Саша восприняла вполне нормально, но потом кошка стала вести себя не так, как обычно. Она часто запрыгивала на грудь и, меланхолично смотря на хозяйку, впивалась коготками в кожу, как умеют только кошки, словно делая массаж. Потом аналогичные действия Лизка проводила с руками и ногами, а однажды ночью забралась на подушку и уснула в голове, чего отродясь не делала.

Вздохнув, Саша взяла с прикроватного столика пластиковую баночку и вытряхнула из неё таблетку. Затем, поморщившись, закинула таблетку в рот и запила водой, после чего обессиленно легла обратно. Головная боль вернулась, как и Лизкины коготки, которые на сей раз принялись методично жмякать левую ногу, торчащую из-под одеяла. Саша не стала прогонять кошку. Наоборот, прикосновения Лизки странным образом успокаивали и нагоняли сон, хотя десять минут назад покалывания были куда раздражительнее. Улыбнувшись, Саша услышала над ухом громкое мурчание Лизки, протянула руку и, дождавшись, когда кошачий нос ткнется в пальцы, уснула.

*****

- Отцепись, зараза! – прошипела черная тень, когда в бесформенную конечность вонзились Лизкины когти. – Сколько можно защищать, а? У тебя своя работа, у меня своя.

- Мур! – гневно ответила Лизка, заставив тень отпустить руку Саши и, демонстративно сопя, усесться на прикроватный столик между банкой таблеток и скомканными салфетками. Тень покачала головой и ехидно усмехнулась, но кошка, отвернувшись, продемонстрировала гостю пушистый зад и хвост, яростно скачущий туда-сюда.

- Не надоело тебе? – хмыкнула тень и осторожно потянулась к голове спящей Саши, после чего побледнела, увидев перед собой два недобро горящих желтых глаза. Лизка слабо зашипела, услышав, как Саша застонала во сне, а потом резко махнула лапой, врезав по лицу тени. – Драться нехорошо.

- Мур, - согласилась кошка, внимательно следя за гостем. Тень безразлично покосилась на банку с таблетками, градусник в зеленом чехле и одинокую аскорбинку, после чего негромко кашлянула, привлекая внимание Лизки.

- Ты пойми, что рано или поздно я до неё доберусь, - ласково произнесла тень. – Ну какая разница, сегодня или через десять лет, к примеру? Тебе-то какое до неё дело? Она тебя вон раз веником отлупила, когда ты кактус с балкона выбросила. И сейчас вон бурчит, что ты ей больно делаешь. Ты не бойся, я быстро. Она даже не пикнет.

- Мур.

- Чего? Серьезно? Любишь? – удивилась тень и даже чуть уменьшилась от удивления. – Странные вы. Один вон всю ночь гавкает, терпит, пока хозяин в него башмаками кидается, а меня не пускает. Ты вон когтями лупишь и кусаться лезешь, злыдня. Ай!

- Мяу, - елейно ответила Лизка, когда тень грохнулась с кровати, снова попытавшись добраться до Сашиной руки.

- Понятно, - проворчала тень, взбираясь на столик. – Не уймешься, да? Ну и я не уймусь. Эх, жаль, что только сейчас я могу… Тихо, Лизка. Тихо. Сиди на месте, - тень почти растворилась в воздухе, когда кошка прижала уши к голове и страшно зашипела. – Ай! Ай!

- МЯЯЯУ!

- Отцепись, зараза! – тень вприпрыжку ринулась к шкафу, придерживая бесформенными руками полы своей мантии, на которой когти Лизки оставили знатные дыры. Она забилась в щель, куда кошка не могла забраться и тихо рассмеялась. – Ху, блин! Зверюга! Чего ж вы дикие-то такие? Как тут работу свою делать, а?

- Мур.

- Ну конечно. Язви, язви. Потом посмотрим, кто последним посмеется.

- Лиза… Кис-кис, - кошка повернулась в сторону кровати, услышав слабый голос Саши. – Иди сюда, киса. Кис-кис.

- Иди уже, - буркнула тень, отряхивая мантию от пыли. – Слово даю, что отстану. Я с тобой и так столько времени потерял. Проще найти того, у кого питомцев нет. Тем более, таких диких.

- Мяу!

- Знаю, что будешь ждать, - кисло ответила тень, робко выбираясь из щели. – Упертая ты, Лизка. Давно таких не видел. Кусачие, злые… Хоть молоко у начальства проси. За вредность…

*****

Саша улыбнулась, когда что-то тяжелое запрыгнуло на кровать, а потом раздалось знакомое мурлыканье и острые коготки снова принялись жмякать руку.

- Ты чего носишься? Спи давай, - устало произнесла она, поглаживая кошку.

- Мр-р-р, - согласилась Лизка, устраиваясь рядом с хозяйкой. Она прикрыла глаза, но через щелочки внимательно следила за комнатой и прикроватным столиком, в частности. На миг ей показалось, что там мелькнула какая-то тень, но стоило сильнее выпустить коготки, как тень исчезла. Лизка знала, что та отступила на время и когда-нибудь обязательно вернется. Ну и пусть. Она-то всегда будет на страже хозяйкиного сна.

«Изгои».  © Гектор Шульц

Родители назвали её Юлей. Дворовая ребятня и одноклассники – Свиноматкой. Лишь двое или трое называли её по имени и вели себя нормально при встрече, когда Юля выходила погулять возле подъезда.

Нет, в детстве, когда на особенности внешности детям плевать, у Юли были друзья. Все вместе играли в песочнице, лепили песочные куличи и украшали их листом подорожника, играли в прятки и догонялки. Не плевать стало потом, когда детство потихоньку принялось выветриваться из их голов. Тогда-то и родилась эта кличка, которую Юля возненавидела, но ничего не могла с этим сделать.

- Глянь какие сиськи! – шепеляво орал Женька из третьего подъезда, когда Юлька украдкой возвращалась из художественной школы, пытаясь спрятаться в тени кустов. – Ударит и череп разобьет!

- Свиноматка бежит – земля дрожит, - еще громче кричала Таня, худая, как жердь, смуглая девчушка.

- Жирная! Жиросало! Жиробасина! – у Юли краснели щеки, а сердце норовило выскочить из груди, когда она бежала к подъезду под осуждающими взглядами вечно караулящих на лавочках бабушек. Забегала в спасительный прохладный сумрак подъезда, прислонялась к стене и плакала, давясь обидами и ненавистью к себе.

- Просто ты им нравишься, - улыбался папа, когда Юля, поборов робость, рассказывала ему о постоянных насмешках.

- С возрастом пройдет, - улыбалась мама, наливая здоровенную тарелку жирнючего борща из деревенской утки. А утром кошмар продолжался.

Юля пыталась найти успокоение в книгах, любимом рисовании, бесконечных уроках и занятиях с репетиторами. И не находила. Ей хотелось с кем-нибудь дружить, делиться сокровенным или просто обсуждать какие-то девчачьи глупости. Но реальность была другой. Холодной, черствой и обидной.

Юлька пыталась худеть, выписывая в тетрадку модные диеты из журналов и газет. Но даже скинув вес она все равно оставалась жирной в глазах других. И в голове набатом продолжали звучать Женькины крики: «Жирная! Свиноматка! Сальная царица!». Прохладный сумрак подъезда, глухо бьющееся в груди сердце и злые слезы с ненавистью к себе.

*****

Родители назвали его Витей. Дворовая ребятня и одноклассники – Я-я и Заикой. Только сосед по площадке, рыжий Димка, и одноклассница, мрачная Анька, звали его по имени. Димку тоже дразнили. Рыжим, Конопатым, Дедоубийцей, Антошкой и Бездушным. Аню, которая редко улыбалась, величали Стервой, Шалавой и Проституткой. За то, что росла без отца, который после Анькиного рождения куда-то улетел, да так и не вернулся. За то, что презирала остальных девчонок и общалась с Заикой и другими изгоями. За то, что ходила в старых вещах и потертых кожаных сандалиях.

- О, Заика! Скажи – коммунизм, - широко и гадко улыбаясь, говорил Толя, прижимая Витьку к стене на перемене.

- Ка-кааа… - хрипло мычал тот, боясь дать отпор рослому однокласснику, который упивался собственной силой и исключительностью.

- Ка-кааа! – передразнивал Витю другой, тощий, белобрысый Вадик, чей папа работал на мясокомбинате и постоянно снабжал учителей мясными деликатесами. – Скажи – революция!

- Р-рр… - рычал Витька, с ненавистью сжимая костлявые кулачки и смотря на розовощеких одноклассников. Лишь звонок спасал его от издевательств. Ненадолго.

- Лавроненко, к доске, - голос Марии Витальевны, учительницы по литературе, заставлял Витькино сердце скукоживаться от ужаса. Не от того ужаса, когда ты не готов к уроку и вместо написания доклада провел все выходные за игрой в «Сегу», а того ужаса, что предстоит выйти перед всем классом и… читать доклад. Только начав подниматься со своего места, Витя уже видит внимательные взгляды хулиганов, у которых внезапно проснулся интерес к уроку. Слышит ехидные шепотки зрителей в ожидании концерта. И видит еле заметную улыбку Марии Витальевны. И от улыбки этой его ненависть к себе и другим выплескивается наружу, сжимает в спазме горло и не дает говорить. Вместо обычных слов изо рта вылезают слова-уроды: искаженные, покореженные и кривые.

- Ми… ии… хаил Зощщ… енко… - начинает он, сбиваясь на первых же буквах. Буквы расплываются, горло горит, а глаза слезятся. Витя молится, чтобы прозвучал звонок, ждет разрешения учительницы вернуться на место, но этого не происходит. И ненависть снова заставляет его сжимать кулачки, деформируя доклад, написанный красивым почерком.

- Садись, Лавроненко, - разочарованно тянет учительница, забирая у него доклад. – Три.

- «Три», - сердце бьется в агонии, а глаза застилает красная пелена обид и злости, под аккомпанемент смешков одноклассников и еле заметной, ехидной улыбки Марии Витальевны.

- Га-га-андон! – шипит сзади Толя, тыкая в спину Вити металлической ручкой с часами. Спазм в горле, сжатые кулаки и жгучие слезы, пропитанные ненавистью к себе.

*****

Мама назвала её Аней, но среди дворовой шпаны и одноклассников её звали Стервой и Шалавой. Нет, Анька никогда не любезничала с мальчишками, даже не целовалась ни разу на переменах под темной лестницей. Просто у неё не было отца, как у других, и другим это не нравилось.

Когда Анькину маму назвала шалавой белокурая Кристина, дочка завуча, Анька взбесилась и разбила той нос толстым учебником по истории средних веков. Когда Аня демонстративно отказалась участвовать в постановке простенькой пьески, где должна была играть Кристина, прозвище Стерва стало её новым именем.

- Я не буду играть в этой пьесе, - шипела Анька, когда её вызвали на ковер к завучу.

- Но нам нужна еще одна девочка. Кроме тебя никого нет, - елейно пыталась уговорить её Светлана Тарасовна, забыв о том, как две недели назад выбивала серу из Анькиных ушей за свою дочь.

- Нет, - качала головой Аня, помня о том, что случилось две недели назад.

- Отца на тебя нет, - проворчала тогда Светлана Тарасовна и гадко улыбнулась, когда увидела, как полыхнули глаза Аньки. Но улыбка быстро сошла с лица, когда она увидела, как Аня резко вылетает из кабинета, сжимая в руках сумку с учебниками.

Потом была темная лестница, прохладный, пропитанный школьной пылью сумрак и колючие слезы, которые Анька не хотела никому показывать. Ни Кристине, ни Светлане Тарасовне, ни даже собственной маме. Потому что слезы были злыми и горькими.

Лишь одному Аня могла показать их. Тому, кто носил кличку «Я-я» и был таким же изгоем в классе, как и она. Он единственный не стал над ней смеяться, когда Аню показательно разносили на уроке за разбитый нос дочки завуча. Он единственный протянул ей свой платок, когда Анька давилась ненавистью под темной лестницей. И он единственный ничего не говорил. Совсем ничего.

Даже после того, как Аньку назвал Шалавой Толик. Просто молча сжал учебник в кулачке и резко запустил его в голову задиры. После школы настал черед Аньки отдавать «Я-я» свой платок. Она молча смотрела, как он неуклюже вытирает разбитый нос и кривит опухшие губы, разглядывая порванную рубашку. Но он не плакал. В его глазах застыла та же ненависть, что и у Аньки.

На следующем уроке они сели вместе. Я-я молча протянул Ане свою тетрадь по математике с выполненным домашним заданием, когда увидел, что в её тетради пусто. Она тоже молча подвинула её к себе и быстро все переписала, сделав пару незначительных ошибок, чтобы не подставлять его. А после обеда она тайком положила ему в карман конфету. Не было ненависти, слез и прохладного сумрака под лестницей. Было слабое тепло, понемногу убирающее злобу из детских глаз.

*****

Это в сериалах и кино Юлька, Витя и Аня стали бы лучше, а потом удивили своих обидчиков собственным успехом. Стереотипные изгои. Отчасти так и произошло.

Юля похудела, с отличием закончила художественную школу и уехала из города в другую страну. Я нашел её картины в одном интернет-магазине, и самая дешевая стоила дороже моей иномарки. Там же я наткнулся и на фотографии с её выставки. Юля похорошела, улыбалась идеальной голливудской улыбкой, но в этом блеске было что-то не то. Её взгляд, он был холодным и злым. Он не поменялся спустя двадцать лет. Все та же ненависть и застывшие слезы в уголках глаз.

Когда она приехала навестить родителей, то столкнулась у подъезда с Женькой. Тот обзавелся пивным пузом, лысиной и шрамом под левым глазом. Только увидев Юльку, он разразился знакомым смехом и закричал:

- Ба! Свиноматка!

Юля прошла мимо, словно рядом никого не было. Лишь подняла голову, кивнула мне, увидев в окне, и слабо улыбнулась, когда я кивнул в ответ. Было в её взгляде торжество, потому что она видела какими глазами её пожирал Женька. Видела, каким он стал. Она торжествовала. Холодное и злое торжество. С болью, которая не хотела уходить. Она доказала всем, что может измениться. Только себе не смогла доказать.

Витя с Аней, закончив школу, тихо и незаметно уехали. Я встретил их через те же двадцать лет, в другом городе. Простые люди. Тихие, молчаливые. Но счастливые. В их взгляде не было злости или ненависти. Нет, они не забыли своего детства, школы и того, что произошло. Они просто закрыли эти воспоминания на самом высоком чердаке и никогда к ним не возвращались, игнорируя все, что могло об этом напомнить. У них были новые воспоминания. Свадьба, рождение милой дочурки, совместные путешествия и тихая, уютная жизнь без дерьма и злобы.

Не успехи и встреча с прошлым злом меняют изгоев. Наоборот, они так и остаются изгоями, прячась под красивыми масками, как Юля. Их меняет простое человеческое отношение к ним, как к обычным людям. Убирает злобу и холодный блеск из глаз, заменяя его теплом.

«Нет добра».  ©Гектор Шульц

- Как обычно, - фыркнул Кирилл Сергеевич, трясясь в переполненном автобусе на работу и держа в руках свежий выпуск «Столичных вестей». На главной странице в глаза бросался громкий заголовок: «Известный певец впал в кому после протухшего банана».

- Так ему и надо, - подал голос тщедушный мужичок в рабочем комбинезоне красного цвета. Он пискнул и сильнее вцепился в поручень, когда его неделикатно отодвинула тучная дама «метр на метр». – Все они – жополюбы проклятые.

- Угу, - согласился Кирилл Сергеевич, переворачивая страницу и шипя на других пассажиров, норовящих раздавить газету своими дебелыми телами. Перед глазами Кирилла проносились заголовки поскромнее, но все, как один – сплошной негатив.

- Извините, - виновато улыбнулась девушка, когда автобус резко затормозил на светофоре и она влетела локтем в грудь читающего Кирилла Сергеевича.

- Держись крепче, корова! – буркнул он и прошипев что-то язвительное, вновь углубился в газету, но от новостей и спертого воздуха салона ему стало душно. И тошно.

Раздражали сонные люди, раздражали их утренние запахи, а от чьей-то нечищеной пасти хотелось выть волком и рвать на части всех, кто стоял рядом. В середине салона кто-то громко рыгнул и спустя минуту до Кирилла Сергеевича донеслись нотки перегара.

- «Плодовое», - подумал он, но покраснев, озвучил другое. Громко. – Совсем ополоумел, рыгало?! Люди ж тут едут, свинота!

- Простите, - донесся до него виноватый шепот. – Сдавили…

- Жаль не задавили, - пробурчал Кирилл Сергеевич и, радостно охнув, отпихнул дряхлую старушку, после чего бросился к освободившемуся окну.

- Хам! – крикнула ему вдогонку старушка.

- Изергиль! – крикнул он первое, что пришло на ум. Вдохнув через щелочку кислорода, Кирилл Сергеевич слабо улыбнулся и, чуть попихав соседей локтями, вновь принялся читать. - «Жители Вольнодумска в очередной раз устроили несанкционированный митинг. Власти сообщают о сорока девяти с половиной пострадавших», - прочел он и, покачав головой, перевернул страницу. – «Нападающий Жирновского «Свистопляса» упал в туалете и сломал две ноги парализованному инвалиду», «Пользователь Сети запустил волну рассказом о кознях северных чукч». Нет добра… Одно дерьмо.

- Ну куда ж ты суешь-то, олух? – застонал Кирилл Сергеевич, когда новенький оператор пресса с глупым именем Никодим в очередной раз пустил в мусорное ведро тысячу листов свежеотпечатанной бумаги.

- Простите. Вы же сказали, что лимит тысяча, вот я и…

- Вот я и дебил, - передразнил его Кирилл Сергеевич. – По очереди же надо, а не кипой, балбес.

- Отстань от мальца, Сергеич, - вмешался толстый Валя, поправляя на голове кепку. – Себя вспомни.

- Помню. Все помню. Но чтоб тыщу листов коту под сраку… не помню, - огрызнулся тот и смерил Никодима тяжелым взглядом. – Иди вычищай все. Полчаса простоя теперь из-за тебя. Когда ж понятливых-то брать будут, а не идиотов, как ты? Валь, подсоби!

- Некогда мне, - ехидно улыбнулся Валя и отправился в курилку, оставив Кирилла Сергеевича сопеть от возмущения. Под раздачу снова попал бедный Никодим.

- Сначала внутри, потом снаружи, - Никодим вжал голову в плечи и поспешил спрятаться за прессом от язвительных комментариев коллеги. – Где ж вы беретесь-то? Нет бы добрых брать… Одно дерьмо пролазит.

- Это щи по-вашему? – Катя, усталая повариха на выдаче скривила лицо и показала Кириллу Сергеевичу язык. – Мясо либо сами сожрали?

- Что дали, из того и приготовлено. Отвяжись, Сергеич, - ответила та, наливая щей в новую тарелку и протягивая её следующему в очереди.

- Сами-то колбасы жрут, - тихо добавил желтый, как удав из мультфильма Степан Степанович Шумовили, перерывая хлебницу в поисках горбушки. – Кать, а горбушки нет?

- Веник для тебя есть! – крикнула Катя, увидев, что весь хлеб оказался раскрошен и поломан толстыми пальцами желтушного мужичка. – Шо ты там роешься постоянно? Золото ищешь? Старатель херов. Забрали уже горбушку. Позже приходи и вообще без хлеба останешься. Следующий!

- Серьезно, Степаныч, на кой ляд ты весь хлеб перекрутил? Ни себе, ни людям, – расстроенно спросил Валя. Но Сергей Сергеевич уже сбежал, опасаясь народного гнева.

- Хлеба нет, мяса в щах нет, добра нет, - хмыкнул Кирилл Сергеевич и, взяв из хлебницы что поцелее, отправился к свободному столу.

Домой Кирилл Сергеевич возвращался в препаскуднейшем настроении. Магазин, где он обычно брал бутылочку пива в долг до зарплаты, был закрыт на учет, с неба лил меланхоличный дождик, а проезжающие машины так и норовили облить его мутной, грязной водой. Так еще и Валя, увязавшийся за ним до остановки, лыбился и еще сильнее портил настроение.

- Чего ты скис, Сергеич? – радостно улыбнулся он, подставляя лицо дождевым каплям. – Чудная погодка.

- Ага. Ноги мокрые, жопа мокрая, голова трезвая, - согласился Кирилл Сергеевич, но Валю было не остановить.

- Да ладно. Придешь домой, чайку бахнешь с вареньем, а там и пиво в холодильнике ждет, - Валя козырнул знакомой буфетчице, которая прошла мимо, и спросил. – Тебя ждать сегодня в танки?

- Наверное, - пожал плечами Кирилл Сергеевич. – Если дома работой не забросают. Везет тебе, Валька. Ни жены, ни детей. Домой пришел и весь вечер твой.

- Как сказать, - грустно вздохнул Валя, поменявшись в лице. Но спустя пару мгновений на его лицо снова вернулась улыбка. – Ладно, давай тогда. Созвонимся перед боем.

- Давай, - махнул рукой Кирилл Сергеевич и заскрипел зубами, увидев, как от остановки отъезжает его автобус. – Ну, замечательно. Типа я недостаточно мокрый? А ты чего скалишься?

- Простите? – удивилась девушка, идущая навстречу, но Кирилл Сергеевич уже забыл о ней и медленно побрел к остановке.

- Пап, почитай сказку, а? – робко спросил Ваня, подходя к отцу, который злым взглядом буравил монитор и что-то бурчал себе под нос.

- Не, Ванька. Устал я на работе, иди мамку попроси, - отмахнулся Кирилл Сергеевич и вдруг заорал, заставив сына подскочить от испуга. – Куда ты прешься, рачина тупая? Кто ж на «Маус» «трактором» лезет? Баран!

- Одну хотя бы, - не сдавался Ваня. Он любил, когда отец читал ему сказку на ночь. А все из-за того, что Кирилл Сергеевич всегда рассказывал сказки разными голосами. У старушек и стариков голоса были скрипучие, чуть шамкающие. Весельчаки говорили с улыбкой, а злодеи мрачно и страшно. Ване нравилось, когда отец читал ему сказку про Зайца и Лису, у которых был мяконький и добрый голосок. После этой сказки Ваня и засыпал быстрее и сны были добрыми, но сейчас Кирилл Сергеевич снова отмахнулся от сына, даже не оторвавшись от монитора.

- Иди давай. Пусть мама почитает. Некогда мне, - буркнул он и взвыл в бессильной злобе. – Какой ж ты юродивый-то. Грохай его, Валь! Да твою ж…

Поздней ночью Кирилл Сергеевич сидел на кухне в одиночестве, пил выдохшееся пиво и листал новостную ленту на телефоне. Он оторвался на миг, когда его волосы взъерошила нежная рука жены, слабо улыбнулся и, откинувшись на стуле, зевнул.

- Чего не спишь, Лен? – спросил он жену, наливающую в стакан холодной воды.

- А ты чего не спишь? – усмехнулась та. – Время уже позднее.

- Да я выходной завтра. Чего торопиться. Вон, новости читаю.

- Как день прошел-то? – спросила Лена, присаживаясь рядом. – С играми своими совсем пропал. Даже поговорить некогда.

- Как обычно. Сплошь идиоты, дождь и полный автобус идиотов, - криво улыбнулся Кирилл Сергеевич.

- А Ваньку чего спать не уложил? Расстроился он.

- Ничего. Взрослый уже, чтоб расстраиваться. Пусть привыкает засыпать без сказок своих. Добра нет в жизни, а ему сказки…

- Так он до сих пор не спит. Ворочается, - с нажимом ответила Лена. – Пойди, уложи ребенка.

- Ладно. Иди в кровать. Скоро приду, - буркнул Кирилл Сергеевич, вставая со стула. Он почесал наметившуюся лысину, поскреб пятерней живот и поплелся в комнату Вани, не забыв взять с кухонного стола книжку со сказками.

- «Дождался Заяц, когда Лиса отвернется, да деру дал, только пятки засверкали, а рыжая поняла, что если злом кого или обманом обидеть захочешь, то зло к тебе и вернется», - закончил Кирилл Сергеевич и, отложив книгу, улыбнулся. Ваня сладко посапывал в кровати, чуть приоткрыв рот. По подоконнику били капли редкого дождя, но в комнате было тепло и уютно. Тихо щелкали часы в изголовье Ванькиной кровати, да диковинные тени плясали под потолком от желтого света старой настольной лампы.

Кирилл Сергеевич поправил сыну одеяло, выключил свет и на секунду задумался.

- А может, не везде оно, дерьмо это? Может, в головах оно наших. Сами видим, что хотим видеть, а изменить не пытаемся. Жена вон у меня умница, работа, какая-никакая есть, сынишка, - пробормотал он себе под нос. – Очерствели мы, меняться надо. Может, добрее надо быть и мир добрее станет. Как Ванькин мир, пропитанный сказками. В нем нет плохого. Только добро.

«Легкого пути».  © Гектор Шульц

- «Легкого пути», - первый раз отец сказал эту фразу, когда я, нервно мусоля во рту палец, стоял в коридоре и ждал маму. На спине висел новенький ранец, который отец привез из командировки. Воротник новой, белой рубашки натирал взмокшую от волнения шею, а в карманах черных брюк слабо похрустывала одинокая конфета-«долгоиграйка».

Первое сентября. Первый поход в школу. Первый шаг в новую жизнь. Мало, кто помнит этот день. Я тоже многое не помню, но слова отца, который не смог пойти с нами, запомнил.

Поначалу я их не понял. Посчитал, что это стандартное пожелание удачи или что-то в таком духе. Голова была забита волнениями и тревогами: как меня примут в школе, какими будут одноклассники, хорошей ли будет учительница, получу ли я «двойку» в первый день. И весь путь прошел, как в тумане.

Я шел, спотыкаясь и смотря невидящим взглядом вдаль. Если бы мама не держала меня за руку, точно бы грохнулся и расквасил себе нос в этот знаменательный день. А дальше была торжественная линейка, худенькая девочка на плече старшеклассника, машущая большим бронзовым колокольчиком, галдящие коридоры школы и странные запахи, которые за ближайший год станут родными и почти незаметными.

Когда я вернулся домой и плюхнулся на диван, отец, чуть хромая, подошел ближе и спросил, как всё прошло. На удивление, я не смог вспомнить чего-то плохого. Наоборот, хорошее. Да, я спотыкался, но все-таки не упал, потому что мама держала за руку. Завел себе нового друга, с которым стоял рядом на линейке. Мишку. После начальных классов Мишка прославится, как невероятный хулиган, но на тот момент он, как и я, стоял и волновался, сжимая в руке простенький букет цветов. Я тогда сунул руку в карман и вытащил конфету, после чего, не задумываясь, протянул её Мишке. Тот радостно улыбнулся, зашуршал фантиком, а потом его глаза подернулись мечтательной поволокой и все тревоги отступили. Да, на меня до сих пор так действуют «долгоиграйки». Мой личный анти-стресс, который помог и Мишке.

Даже учительница мне понравилась. Она, хоть и выглядела строгой, улыбалась нам, потом рассказала о школе и о том, как мы будем учиться. Все это было подано в формате сказки, и через несколько минут после начала урока на лицах детворы заблестели улыбки.

- Значит, путь был легким, - загадочно ответил папа, когда я расслабился и даже рассмеялся, вспоминая утренние сборы в школу.

- Ага, - кивнул я и почему-то спросил, - а завтра так же легко будет?

- Конечно, - папа улыбнулся и взъерошил мне волосы. – Когда желаешь кому-то легкого пути, то он и будет легким. Главное верь в это и ни за что не разочаровывайся.

С того момента, если надвигалось что-то важное, отец постоянно желал мне «легкого пути». И это работало. Работало с контрольными, которых я боялся, как огня. Работало с школьными хулиганами и даже с девушками работало. Хотя первого свидания я боялся больше всего на свете.

- Легкого пути, Ромео, - хитро улыбнулся папа, обнимая маму. Они стояли в коридоре и смотрели на меня: разодетого по последней моде, с сияющим пробором и держащим в руках букет цветов. Я же смотрел в зеркало и то, что в нем видел, совершенно меня не радовало.

- Уши торчат, прыщ на лбу, зараза, вылез. От одеколона дышать трудно. Проборчик этот идиотский, - шипел я, как ядовитый аспид, в сотый раз переделывая прическу. Даже цветы поникли от моей неуверенности и, если бы не ваза с водой, точно бы засохли, так и не дождавшись свидания.

- Не разочаровывайся, - напомнил отец, продолжая улыбаться. Я вздохнул, кивнул, как приговоренный к казни, а потом переступил порог и, шатаясь, принялся спускаться по лестнице, оставив позади родителей и букет цветов.

Вернулся я поздно, с красными от смущения щеками и бьющимся в галопе сердцем. Отцу достаточно было одного взгляда, чтобы мой рот непроизвольно растянулся в улыбке.

- Значит, путь был легким, - снова констатировал он, а мне оставалось только кивнуть. Я дождался, когда отец уйдет в комнату, а потом закусил губу, все еще хранящую тепло первого поцелуя. Одеколон давно выветрился и теперь мне ноздри щекотал другой аромат. Аромат волнительной нежности. Что поделать, первая влюбленность редко забывается и всегда описывается только возвышенными фразочками.

И снова были контрольные, драки с хулиганами, свидания, которые по-прежнему вызывали волнение и неуверенность. И всегда, уходя, я слышал неизменную фразу, которая почему-то убирала тревоги и наполняла сердце спокойствием.

Вступительные экзамены в университет, зачеты, веселые пьянки с друзьями, выпуск, защита диплома. И «легкого пути» от отца, чьи волосы стали белыми, а лицо покрыли веселые морщинки.

В какой-то момент я понял, что значат эти простые слова. И неважно, куда ты идешь и что собираешься делать. Все оказалось так просто, но понимаешь эту простоту не сразу.

Легкого пути – это ровной дороги без ям и кочек, которые так и норовят заставить тебя споткнуться. Чистого неба над головой, чтобы не пришлось проклинать собственную забывчивость и оставленный дома зонт. И конечно, легких улыбок от всех, с кем тебя сведет судьба. Будь это строгая учительница, суровый преподаватель, девушка, от которой ты без ума, контрольная работа от которой зависит твоя будущая жизнь, или работодатель, к которому ты идешь на собеседование. Легкого пути – это пожелание отсутствия всего плохого, что может тебе встретиться. И в это пожелание нужно верить. Только тогда оно сработает. И только тогда ты начнешь желать другим «легкого пути».

Теперь я говорю эти слова жене, когда она уходит утром на работу, и сыну, который так же утром идет в школу. И они улыбаются, а тревоги и сомнения почти сразу исчезают, словно их и не было вовсе. Я знаю, что их путь будет легким, потому что они верят в эти слова, как в них верю я.

Пройдет еще много лет и когда-нибудь я сяду у изголовья кровати отца, улыбнусь ему и еще раз скажу спасибо за то, чему он меня научил. Настанет мой черед пожелать ему «легкого пути» и этот путь непременно будет легким. Без боли, глупых обид и сожалений. Над его головой раскинется бескрайная голубизна неба и солнце будет ласкать лицо теплыми лучами. Он пойдет по ровной дороге с улыбкой и в конце пути ему обязательно улыбнутся в ответ. Путь будет легким, потому что в это пожелание верят.

«Я тоже человек».  © Гектор Шульц

В стерильной лаборатории царил приятный сумрак, а мерное гудение многочисленных компьютеров навевало дрёму. Но профессор Энтони Маршалл сосредоточенно всматривался в сияющий синим монитор и периодически отвлекался на большую чашку с кофе. Кофе был таким же черным, как кожа профессора и его глаза. Только волосы его были седыми. На дальней полке, рядом с книгами по медицине негромко работал старенький телевизор, по которому транслировались новости. Не слишком радостные.

За спиной профессора стоял металлический стол, на котором лежала белокурая девушка, к телу которой были подведены различные цветные проводки и один толстый кабель, присоединенный к голове. На экране еще одного монитора отображались жизненные показатели, включая кривую пульса и набор базовых данных, но грудь девушки не вздымалась, хотя выражение лица было расслабленным, а на губах витала легкая улыбка.

Профессор отвлекся от наблюдения, залпом допил кофе, а потом, вздохнув, нажал на большую зеленую кнопку. С минуту ничего не происходило. Только на экране поменялись некоторые данные, а затем грудь девушки слабо дернулась, словно через тело пропустили электрический ток. Профессор грустно улыбнулся и, достав из кармана чётки, сжал простой крестик пальцами и подошел ближе.

- Прости, милая. Я вынужден это сделать, - хрипло произнес он и, закашлявшись, прижал ладонь ко рту. Когда он опустил руку, на пол упало несколько кровавых сгустков. Профессор раздраженно растер их ногой, а потом нежно прикоснулся к плечу девушки другой рукой. На её щеках появился румянец, а сквозь сжатые губы со свистом вырывалось прерывистое дыхание. Профессор снова закашлялся и покачнулся на негнущихся ногах, вцепившись в прохладный металл стола. Он покачал головой, когда дыхание девушки выровнялось, а веки задрожали, и тихо повторил. – Прости. Я вынужден это сделать. Им нужно напоминание. Им нужна ты. И я надеюсь, что остались и другие…

*****

- Вот так диво, - хмыкнул Майлз Би, рассматривая вошедшую в офис бродяжку, одетую в грязное пальто. Майлз, подававший когда-то надежды боксер, а сейчас обычный сутенер, привык к таким посетителям. И мужчины, и женщины, грязные и очень грязные – каждый из них приходил к нему за работой. Кому-то он помогал, пока работника не ловила полиция, а кого-то гнал взашей, но сегодняшняя ночная гостья была странной. Это была молодая девушка и что самое удивительное – белокожая. С белыми волосами, хоть и сальными, и голубыми глазами. Таких девушек Майлз видел только в музее на картинах давно ушедших художников. Только они не воняли, как помойка, и не грызли от волнения ногти на руках. Впрочем, удивление быстро сошло на нет, когда Майлз вспомнил кто он такой. Он сложил мускулистые руки на груди и пренебрежительно улыбнулся, сверкнув идеально белыми зубами. – Ты адресом не ошиблась, детка?

- Простите, - хрипло извинилась девушка, переминаясь с ноги на ногу. – Я ищу работу.

- Её все ищут. А ты какая-то особенная, чтобы я дал тебе работу? Кто тебя вообще на меня навел? – спросил Майлз, закуривая душистую самокрутку. Когда девушка закашлялась от дыма, он ехидно поджал губы и закинул ноги на потрепанный стол.

- Никто. На улице услышала, - девушка даже говорила не так, как все, кого знал Майлз, но сутенер все еще подозрительно разглядывал незнакомку. – Красивые женщины говорили, что у Майлза Би лучше всего работать. Я не попрошу много, сэр. Мне бы только еды немного.

- Еды? Такса у меня стандартная. Восемьдесят процентов мои, двадцать – твои. На пожрать хватит. А ты готова здоровых парней обслуживать?

- Готова, - с заминкой ответила девушка, но Майлз уже все понял. Он картинно рассмеялся и покачал головой, после чего достал бумажник и вытащил из него зеленую купюру.

- Прости, детка, но ты мне не подходишь. У меня только шоколадные девочки работают, а ты слишком грязная, чтобы представлять мои интересы. Сечешь? Конечно, такое диво как ты можно искупать, нанять тебе доктора, чтобы он там все подправил, но потом все кости же перемоют и бизнес по херу пойдет. Не уверен я, что на такой специфичный товар найдется покупатель, детка. Держи полтинник. Купи себе жратвы. Это максимум, что я могу сделать. Тебе тут не место.

- Сэр, я готова на любую работу… - проглотив душащие её слезы, ответила девушка, заламывая худые руки.

- Нет, женщина. Не испытывай мое терпение и скажи спасибо за мою доброту, - раздул ноздри Майлз. Он поджал губы, когда девушка вздрогнула от его крика, а потом достал из ящика стола небольшой черный пакет и протянул ей. – Отнеси это Ли Ваню в пятый квартал. Скажи, что от меня. Может он тебе работу даст, а я рисковать своим бизнесом не хочу, детка. Извини. Вань всех под свое крыло берет и руки не распускает. Идеальный вариант для тебя.

- Спасибо, сэр, - вымученно улыбнулась девушка.

- Иди уже, - отмахнулся Майлз и, постучав костяшками по столу, добавил. – Если Вань не получит пакет, я твою белую задницу найду и сделаю из неё отбивную. Понятно?

- Да, сэр. Я все передам.

- Хорошая детка. Иди. У меня дела, - кивнул Майлз, доставая телефон. Он фыркнул, когда девушка закрыла за собой дверь, оставив еле заметные запахи немытого тела. – Вот так диво.

Майлз вдруг вспомнил своего чокнутого деда, который постоянно рассказывал ему странные истории о прошлом. Истории, как его и его сына, отца Майлза, отовсюду гнали взашей и не давали даже черствой корки на ужин. Вспомнил, как дед постоянно прятал в карман кусок хлеба, а когда умер, в его матрасе нашли целые залежи сухарей, до которых не успели добраться крысы.

- «Они говорили, что я не такой, как они», - любил он повторять, пряча хлеб в карман, пока никто не видит. – «Говорили, что черному среди них не место. Но я тоже человек».

- Не место… - прошептал Майлз и покачал головой.

*****

Худощавый Ли Вань задумчиво осмотрел странную посетительницу, которая принесла пакет от Майлза. Ли не нравилось работать с перекачанным сутенером, но его молодцы при первом же отказе сразу дали понять, что будет с бизнесом Ли Ваня. Он хмыкнул и слабо коснулся шрама на щеке, который напоминал растущий месяц. След от острой бритвы головорезов Майлза Би, которым когда-то он посмел отказать.

- Пакет принял, - с акцентом ответил Ли, бросая черный сверток в ящик стола. – Он заплатил тебе?

- Да, - тихо ответила белокожая девушка, переминаясь с ноги на ногу. – Еще он сказал, что вы можете дать мне работу.

- Хренов Майлз, мать его, Би, - еле слышно процедил Ли, сжав зубы. Он вздохнул и сплел тонкие пальцы, после чего упер в них подбородок и еще раз внимательно осмотрел девушку. – На улице работала когда-нибудь?

- Нет. Но я быстро учусь, - покачала та головой. – Я в курсе специфики этой работы, господин Ли.

- Какой я тебе господин? – фыркнул Ли, взъерошивая колючие седые волосы. – Проблема тут есть.

- Цвет моей кожи? – покраснела гостья и вздохнула, когда Ли Вань кивнул. – Это главная проблема, почему я стою перед вами. Никто не дает мне работы, господ… мистер Ли.

- На улицу тебя не выпустишь, - хмуро буркнул китаец, обдумывая варианты. Девушка закусила губу, понимая, что появился призрачный шанс. Шанс, которого не было уже давно. – Кто на тебя поведется, а? Тратить деньги на то, чтобы привести тебя в порядок, я тоже не хочу. Вложение может не окупиться. Да и легавые будут тобой интересоваться. Все тобой будут интересоваться. Откуда ты вообще такая взялась? Я думал, что все белые исчезли.

- Я не помню, мистер Ли, - слезы блеснули в её голубых глазах, но жесткий взгляд Ли Ваня по-прежнему остался жестким. – Помню, как очутилась на улице и все. Искала работу, пряталась, копалась в мусорных баках, чтобы найти хоть какую-нибудь еду.

- Проблема в том, что в мусорных баках ты хрен что найдешь, кроме заразы, - ответил китаец, доставая телефон. – Ладно. Есть у меня местечко на кухне. Не сахар, конечно, но выбора у тебя нет особо.

- Я согласна, мистер Ли, - радостно улыбнулась девушка, сжимая кулаки. – Все, что угодно.

- Будешь мыть противни от жира. Моя закусочная, что на первом этаже, крупнейшая в пятом квартале, - буднично бросил Ли Вань, сделав вид, что ничего не услышал. – Посетителей много, еды много, грязной посуды тоже много. «АнтиЖиром» я тебя обеспечу, перчатки тоже дам, хоть они не особо помогают. А, да… Оплата. Будешь получать, как младший подсобник для начала, ну и стандартный обед за мой счет. Если справишься, то подумаю о прибавке. Только хрен кто выдерживает первые сутки.

- Спасибо, мистер Ли. Спасибо большое, - китаец поморщился, когда девушка заплакала. Ли Вань не любил чужих слез. Если живешь в Городе, то слезам тут нет места. Это признак слабости, а слабые на улицах не задерживаются. Даже дети знают это и никогда не плачут.

- Перестань, - резко бросил он и поднялся из-за стола. – Если другие увидят твои слезы, то не поймут. Успокоилась? Тогда пойдем. Покажу твое рабочее место.

*****

Конечно, Ли пришлось трижды выходить к работникам, которые толпились у дверей на кухню, как только выдавалась свободная минута. На второй раз хозяин закусочной сорвал голос, но желающих посмотреть на диво – грустную белокожую девушку, меланхолично трущую жесткой губкой огромный противень – было хоть отбавляй. Дошло до того, что в главном зале не осталось ни одного официанта, а этого Ли Вань уже не мог стерпеть. Он всегда гордился своим авторитетом, гордился тем, что достаточно одного взгляда, чтобы усмирить даже буйную молодежь из торговых кварталов. Но сейчас его резкий голос попросту тонул в мерном рокоте работников, обсуждающих новенькую. Они умолкли и вернулись к своим обязанностям, когда Ли проклял их до пятидесятого колена, а потом снял со стены старинное ружье. Поговаривали, что оно настолько старое, что уже давно не стреляет, но желающих проверить это на своей шкуре почему-то не нашлось. Работники мигом испарились, когда увидели суровое лицо хозяина, который без тени сомнений был готов проверить работоспособность древнего оружия.

- Нечего пялиться! – рявкнул Ли, отпихивая грузную и неопрятную младшую повариху. – За работу, балбесы!

Он восстановил дыхание, бросил неприязненный взгляд в маленькое окошко на двери, в котором виднелась новенькая, после чего демонстративно уселся рядом на покосившийся стул и положил ружье на колени. Больше желающих посмотреть на диво не было.

Она зашла в его офис ближе к полуночи. Уставшая, с мешками под глазами, но Ли удивило другое. Она улыбалась. Улыбалась так, словно только что вытянула билет в лучшую жизнь. Китаец кивнул на стул, стоящий напротив его стола и, дождавшись, когда девушка сядет, подпер кулаком подбородок. Затем, немного подумав, вытащил из небольшого сейфа рядом пухлую пачку засаленных банкнот.

- Это тебе, - буркнул он и поморщился, когда губы девушки задрожали. – Прими душ, поспи в подсобке и уходи.

- Мистер Ли... Я… - она давилась слезами, но Ли Вань покачал головой и грустно улыбнулся.

- Я не могу сидеть всю твою смену возле двери на кухню, отгоняя любопытных. А любопытные всегда будут. Текучка большая, а их любопытство еще больше, - ответил он, стукнув кулаком по столу. – Без слез!

- Им нужно время, чтобы привыкнуть, мистер Ли, - робко всхлипнула девушка. – Потом они не будут обращать на меня внимания. Вообще.

- Будут, - вздохнул китаец. – Еще как, мать их, будут. Таких, как ты, не видели уже давно. Ты диво. И заноза в моей жопе. Как думаешь, сколько раз мне сегодня трахали мозг, что я взял на работу белую бабу?

- Много?

- Дохренища! – рыкнул Ли Вань, но затем, чуть успокоившись, пригладил волосы на голове и еще раз тяжело вздохнул. – Уже пошли сплетни. А оно мне надо? И так проблем хватает.

- Но я же справилась, - не сдавалась девушка. – Я терла ваши противни двенадцать часов без перерыва. И я никому не сказала, что мне было тяжело. Никому не показала руки, которые разъел «АнтиЖир». Я справилась, мистер Ли.

- Знаю, - Ли хмыкнул и потер седые виски. – Справилась. И ты молодец.

Она улыбнулась и в её глазах зажегся слабый свет надежды, несмотря на то, что лицо Ли Ваня было по-прежнему суровым. Он вытащил из пачки пять банкнот и подвинул их на край стола, после чего задумчиво посмотрел на девушку.

- Бери. Твоя плата за сегодня. Без слез, мать твою в Диюй! – она сдержала слезы и кивнула. – Так-то лучше. Пойди прими душ. В подвале найдешь подсобку. Там я одно время… а не важно! Там поспишь. Работать пока будешь ночью, а дальше видно будет, - Ли подумал еще немного и забрал одну купюру. – Пошлю кого-нибудь купить тебе одежду. В этой тебе работать нельзя. Еще сдохнет кто-нибудь от твоего запаха. Всё, иди давай.

- Спасибо, мистер Ли. Спасибо. Я справлюсь со всем! Вот увидите. Справлюсь. Я не подведу вас! - он видел, как она сдерживает радость. И слезы. Покачал головой, прошептал что-то на китайском и, дождавшись, когда девушка выйдет, откинулся в кресле и закурил.

Когда-то давно он, тогда еще наивный юнец, приехал в эту страну в поисках лучшей жизни вместе с семьей. Ли Вань вспомнил. Вспомнил всё. И поиски работы, и презрительные взгляды, которыми его награждали, когда он входил туда, куда ему не следовало. Вспомнил, как рылся на помойке, чтобы принести еды своим родителям. Они спали на автомобильной свалке, в ржавом кузове «Фольксвагена» без окон и дверей, пока их не выгнали. Вспомнил, как отец умер у него на руках, так и не дождавшись лучшей жизни. «Мы тоже люди» - сказал он, перед тем, как уйти. Тогда Ли Вань плакал последний раз. Мать сказала ему, что в этом Городе нет места слезам. И он вспомнил это. Вспомнил всё. Как он мог это забыть? На этот вопрос Ли не мог найти ответа.

*****

Она шла по улице, держа в руках влажный черный тубус. Шла медленно, отрешенно смотря вперед, где на горизонте виднелся небоскреб. Самое высокое в Городе здание. Шла, подставив лицо жалящим каплям дождя. Шла, слабо вздрагивая, когда холодный ветер проникал под пальто.

Прошла неделя, как она работала у Ли Ваня. Старый китаец думал, что ночью любопытных будет меньше, но это было не так. Ночью, пока хозяин спал в своей квартире, в закусочную сбегался разномастный сброд. И все хотели посмотреть на диво. На белую девушку, которая драила жесткой губкой огромные противни с застывшим жиром.

Она терпела это любопытство. Терпела насмешки, которые сыпались на неё, словно из Рога Изобилия. Терпела пинки и плевки, которые прилетали из ниоткуда. Терпела ради обещания, которое дала не только Ли Ваню, но и самой себе.

- Я справлюсь, - шептала она, вытирая щеку, на которой застыла слюна младшей поварихи Же Чи.

- Я справлюсь, - шептала она, стиснув зубы, когда её осыпали насмешками мальчишки и девчонки, приходившие за объедками.

- Я справлюсь, - шептала она, когда садилась в своей каморке на матрас и негнущимися пальцами принималась вылавливать мясо из небольшой порции лапши. Пальцы болели, кожа еще не полностью восстановилась после «АнтиЖира», но голод был сильнее.

- Я справлюсь, - шептала она, засыпая, подтянув худые коленки к груди и дрожа от холода.

- Я справлюсь. Я смогу, - говорила она себе под нос, когда шла к небоскребу Пикола. Шла, не обращая внимания на дождь, на взгляды прохожих, на их громкие и язвительные крики. Она шла вперед, потому что не могла больше терпеть все это. Шла, понимая, что это единственный шаг стать выше всех. Пусть и на миг. Но выше.

*****

Несмотря на дождь, на площади Пикола, у самого высокого здания в Городе, было многолюдно. Всюду сновали продавцы синтетической травки, кутались в теплые пальто менеджеры, стоя в очереди за горячим хот-догом, шумной стайкой носились дети, пиная друг другу старый футбольный мяч, нахохлившись, сидели на крытых скамейках старики, тихо обсуждая свои мысли с соседями или с собой. Никто из них не смотрел наверх. Ни на небо, по которому плыли тяжелые набухшие тучи. Ни на небоскреб, на одном из балконов которого замерла одинокая фигурка.

Фигурка тряслась от ужаса, высоты и холода, но продолжала стоять на самом краю, держа в руках кусок плотной бумаги. Одна против стихии и безразличных ко всему, кроме себя, людей внизу.

- Мам, смотри! – крикнула темнокожая девочка, потянув за рукав статную женщину в дорогом пальто, и указала пальцем наверх. – Та тётя прыгнуть хочет?

- Смотрите! Наверху кто-то стоит! – крики, сначала робкие и редкие, становились все громче и громче, и скоро вся площадь бурлила, словно единый организм. Сотни рук взметнулись к небоскребу и стоящей на балконе фигурке. Сотни глаз следили за каждым движением фигурки, но фигурка по-прежнему держала в руках лист бумаги, на котором что-то было написано.

- Прыгай! – кричали одни, весело смеясь.

- Сделай шаг! – кричали вторые.

Площадь всколыхнулась, когда в небе появился вертолет новостного канала. Он сделал круг над площадью, а затем замер напротив балкона. Люди, как по команде, повернулись к большому экрану, с которого разом исчезла назойливая реклама и появилась другая картинка. Белая девушка с голубыми глазами, стоящая на краю перед бездной и держащая в руках лист бумаги.

- Что там написано? – нахмурилась статная женщина, крепко держа за руку дочь. Она прищурилась, но картинка вдруг потеряла фокус. – Кто-нибудь может прочитать?

- Не. Какая-нибудь хрень о спасении животных, - пожал плечами замерзший торговец травкой, смотря на экран. – Эй, дебилы с телика! Сфокусируйте камеры!

- Я вижу, что там написано, - крикнула девочка, потянув руку матери. Та кивнула и, вздохнув, опустила глаза.

- Я тоже вижу, милая, - тихо ответила она. Площадь тоже замолчала. Даже шум вертолета будто стал тише. Утих и ветер. И дождь. Словно сама природа так же умолкла.

*****

Они пришли, как призраки. Выползли на искусственный свет щурясь и дрожа от страха. Не было никаких групп. Только одиночки. Грязные, напуганные. Со светлой кожей.

Тихо вскрикнула статная женщина, когда увидела их. Она притянула к себе дочь, которая улыбалась незнакомцам, и спряталась за спины других людей. Но они этого не заметили. Они шли к небоскребу, на балконе которого дрожала от холода одинокая фигурка. Такая же, как они. Она увидела их, а они все прибывали и прибывали на площадь. И все же их было куда меньше, чем других людей.

Они жались друг к другу, в надежде найти тепло, и находили его. А дождь, холодный и безразличный ко всему, смывал с них грязь, обнажая душу. Вертолет их тоже заметил и секунду спустя изображение тоже появилось на большом экране.

Замер на месте Майлз Би, сидя в своем офисе и пересчитывая наличку. Грустно покачал головой Ли Вань и, как обычно, прошептал что-то на китайском. И радостно улыбнулась фигурка на балконе, когда незнакомцы тоже подняли что-то над головой.

Один держал мокрую картонку, второй собственную грязную майку, а кто-то повторил надпись девушки с балкона на своем теле. И площадь зашумела. Тихо, осторожно. И так же осторожно двинулась к незнакомцам.

Те отпрянули на миг, сбились в кучу, озираясь, как затравленные собаки. Но все люди площади собрались вокруг них, однако никто не решался сделать первый шаг. Пока его не сделала девочка, освободившись от руки матери.

Она подошла к одной из них – измученной женщине, держащей в руках старенькую мокрую куклу и протянула ей шоколадку. Женщина взяла её осторожно, словно боясь очередных насмешек. Следом вышел менеджер в теплом пальто. Он прикоснулся к плечу испуганного мужчины и протянул ему горячий хот-дог. Площадь словно ждала этого сигнала и к дрожащим людям подошел каждый. Кто-то давал еду, кто-то одежду, кто-то деньги. Кто-то просто обнимал их, а кто-то пытался подбодрить.

А наверху, на балконе, все еще стояла худенькая девушка, держащая в руках бумагу, на которой было что-то написано. Камера вновь выхватила её, оператор сделал фокус на надписи, но каждый из тех, кто был внизу, знал, что там написано. Потому что, то же самое было написано на картоне, одежде и телах тех, кто пришел на площадь из темноты. Тех, кто пришел заявить об этом.

«Я ТОЖЕ ЧЕЛОВЕК».