Серия «Добрые сказки»

«Самый слабый».  © Гектор Шульц

Врашика сразу признали в Стае самым слабым. Худенький, бледный, с огромными глазищами, он так сильно отличался от остальных соплеменников, что каждый, увидевший его со Стаей, сразу задавался вопросом: как его вообще приняли.

Когда он только появился на пороге убежища, где Стая отдыхала, ела и делила награбленное за день, то Кажан, самый сильный и обладавший паскудной ухмылкой отъявленного головореза паренёк, громко свистнул, увидев на пороге шатающегося от голода ребенка. Жизнь во Врашике на тот момент еле теплилась, и никто из Стаи не был уверен, доживет ли он хотя бы до вечернего супа.

Ребята, затаившись во тьме убежища, напряглись, когда Кажан вразвалочку подошел к незнакомцу и несколько минут его пристально разглядывал. Врашик ничего не просил и не говорил. Просто стоял и молча смотрел в глаза вожака, а тот, улыбаясь, смотрел на него сверху вниз.

Шокел покачал головой, когда Кажан неожиданно сунул руку за пазуху и вытащил оттуда кусок черствого хлеба. Горбушку. На правах вожака он всегда забирал себе самые лакомые куски и всё самое ценное. На горбушку многие облизывались, но оспорить право Кажана так никто и не решился. Хватило одного раза, когда рискнувший бросить вызов вожаку, умер через три секунды, как его рот выплюнул древнюю формулу вызова. Поэтому сейчас Шокел удивлялся, с чего бы Кажану отдавать еду какому-то задохлику, еще не принятому в Стаю официально. Но горбушка перекочевала из рук вожака в руки голодного ребенка.

- Эх! – вполголоса ругнулся Шокел, когда увидел, как ребенок жадно вгрызается в хлеб. – Один хер сдохнет!

- Сдохнет, - кивнул его сосед по столу, остроносый Мых. Он резко вытер сбежавшую из уголка губ слюну и подобострастно расплылся в улыбке, когда Кажан вернулся на своё место. – А чего б и другим не дать? А, Кажан?

- Дать-то можно, - лениво, как и подобает вожаку, ответил Кажан. Затем выразительно посмотрел на Мыха и добавил. – Кабы жратва эта последней для них не стала. Хочешь горбушку, Мых? А?

- Не, нахер, - помотал головой побледневший Мых, заставив Кажана рассмеяться. – Себе оставь.

- Эй, - не потрудившись даже повернуться, бросил Кажан в сторону порога, где по-прежнему стоял незнакомец с пожалованной ему горбушкой. – Звать тебя как?

- Врашик, - тихо ответил тот. Кажан вздохнул, сплюнул желтоватой слюной на землю и указал рукой на свободное место.

- Садись.

- Спасибо, - кивнул Врашик, осторожно пробираясь мимо притихших ребят. Но стоило ему усесться, как тут же кто-то сунул ему в руку кружку с горьким чаем, кто-то бросил на колени пыльное одеяло, а остальные соплеменники вернулись к привычным делам. До вечернего супа оставалось еще шесть часов, и ребята жадно посматривали в сторону Врашика, который мусолил горбушку, тщетно стараясь впиться в каменный хлеб зубами.

Однако Шокел ошибся. Врашик не сдох, как он предсказывал, и даже дожил до вечернего супа, когда единственная девочка в Стае, Магдина, прикатила к порогу небольшую тележку, со стоящей на ней кастрюлей, замотанной в ярды грубой шерсти и старое тряпье.

Первым, как и подобает, к тележке подошел Кажан. Он дождался, пока Магдина наполнит металлическую чашку до краев, и, сунув девочке в руку что-то блестящее, направился к своему месту, отпихнув в сторону Мыха, чей живот издавал голодные стоны. Мых всегда был голоден. Виной тому приют, в котором он провел большую часть своей жизни, и где его чуть не уморили голодом. Стае было известно, что есть две безразмерные вещи на свете – кошель Магдины и ненасытная утроба Мыха. Это постоянно всплывало в шутках, вызывая громкий хохот Стаи.

Очередь редела, а в самом её конце топтался бледный Врашик, держа в руках пустую кружку, в которой ему дали чай. Когда он подошел к тележке, то в кастрюле осталось лишь немного бульона и пара-тройка мелких картофелин. Магдина, нахмурившись, посмотрела на Врашика, перевела взгляд на улыбающегося Кажана и, вздохнув, вылила остатки супа в кружку новенького. Остатки лишь немного закрыли дно, но Врашик был рад и этому. У него осталось немного хлеба, разгрызть который без размачивания не представлялось возможным.

Врашик проводил Магдину задумчивым взглядом и осторожно, держа в руках кружку, словно это была величайшая драгоценность, направился к столу, за которым ожесточенно чавкали его соплеменники. Мых, вдыхая пар, клубившийся над его тарелкой, растягивал удовольствие. Он всегда был голоден, но любил лишний раз себя помучить. Шокел, давно расправившийся со своей порцией, лениво смотрел на друга и ехидно улыбался, когда утроба Мыха снова начинала рычать, не в состоянии справиться с голодом. Правда все вздрогнули, когда услышали резкий металлический звук кружки, заплясавшей на камнях, и тихий, почти неслышимый вздох Врашика, растянувшегося на земле у самого входа в убежище.

Врашик, глотая слезы, смотрел, как суп быстро впитывается в сухую землю и скоро от него осталось лишь темное пятно. Картофелины тут же похватали сидящие ближе всех к выходу ребята, и не успел Врашик даже пикнуть, как они засунули горячие кругляши в рот и моментально их проглотили. Вместе с налипшей на них землей.

- Сдохнет, - снова озвучил свои мысли Шокел, ковыряясь в зубах грязным обломанным ногтем.

- Сам виноват, - бросил Кажан и, отвернувшись, принялся чавкать. В его тарелке супа было больше, чем досталось остальным. И делиться им Кажан явно не собирался.

Мых, хмуро смотря на плачущего Врашика, кашлянул и, когда новенький на него посмотрел, коротко кивнул, зовя к себе. Даже Кажан перестал есть и удивленно открыл рот, увидев, что делает вечно голодный Мых. А тот, деловито сопя, отлил немного супа в кружку Врашику и, чуть подумав, добавил ему две мелких картофелины и кусочек вареной моркови.

Врашик в ответ, вытащив из кармана измусоленные остатки горбушки, протянул их Мыху, но паренек, гордо задрав подбородок, покачал головой.

- Не. Я что-то жирный в последнее время, - протянул он, заставив всю Стаю рассмеяться. Улыбнулся и Врашик. Робкой, напуганной улыбкой. Словно боялся, что Мых одумается и заберет свой суп обратно. – Ешь, малой.

- Сдохнет? - буркнул Кажан, смотря на Шокела. Тот переглянулся с вожаком и, с трудом сдерживая смех, мотнул головой.

- Не. Не сдохнет. Жалостью чужих выживет, пока Крон его не заберет, - ответил Шокел, доставая из кармана мешочек с табаком и грязно-желтые полосы бумаги. А Врашик, не обращая ни на кого внимания, осторожно размачивал засохший хлеб в супе и с небывалым блаженством на лице засовывал сухарик в рот.

Не сразу Врашик занял место в Стае. Он был слаб, неуклюж и мало чем помогал соплеменникам. После первой же вылазки в город, Кажан пожалел, что взял Врашика с собой и дал ему острое лезвие, чтобы срезать кошельки с поясов прохожих. Первый же прохожий, почувствовав, как натянулся кошелек, резко обернулся и, увидев напуганного Врашика, врезал тому кулаком по лицу.

Правда сам прохожий в ту же минуту очутился на земле. Кто-то заехал ему коленом в подбородок, чьи-то ловкие пальцы вырвали из рук пакет с овощами, а тощая рука Мыха сорвала с пояса злополучный кошелек. Все заняло долю секунды. Стая знала, как действовать, когда кто-то из них попадался. Не знал только Врашик. Он растерянно вертел головой, когда Шокел, схватив его за руку, потащил прочь с площади, пока стража не начала награждать всех тумаками.

- Ну, Кажан… - ворчал Шокел, таща Врашика за руку сквозь шумную толпу людей, заполонивших рынок. – Нашел кому резало дать.

- Прости, Шокел, - тихо сопел Врашик. Шокел хмурился, хмыкал и, вздохнув, смеялся.

- Забудь, малой. Найдем тебе работу. Не конец эры, чего разнылся?

Но пророчество Шокела и здесь не сбылось. Стоять на стрёме у Врашика тоже не получалось. Голос у него был тихий и тонкий, больше похожий на писк. Бегал он не очень быстро, зато быстро задыхался и часто свистел носом, восстанавливая дыхание. Тяжести таскать тоже не мог. Слабые руки и кружку супа-то с трудом удержать могли, что уж тут о мешках говорить.

В итоге Кажан махнул на него рукой и отправил Врашика к девочкам, которые формально принадлежали к разным Стаям, но жили вместе, готовя пищу и штопая одежду для своих. Магдина, конечно, удивилась, увидев бледного Врашика на пороге, но спорить с Кажаном не стала. Все знали, что спорить с ним себе дороже, а с жизнью расставаться не очень-то и хотелось. Она выдала Врашику нож, ведро червивой картошки и усадила за чистку. Остальные девочки поначалу удивлялись мальчишке в их убежище, но со временем привыкли и даже помогали Врашику таскать воду из речки неподалеку.

Иногда его навещал и Мых с Шокелом, которые подтрунивали над Врашиком и удивлялись, почему тот еще в платье не ходит. Врашик смеялся вместе с ними и с удовольствием сидел вместе с ребятами на берегу реки и наблюдая, как они курят и беззлобно смеются над Магдиной и другими девочками, наполняющими водой большую бочку, стоящую в центре тележки. Обычно за водой Врашик ходил один, но для большой стирки из убежища девочек выкатывалась тележка с бочкой, и все отправлялись к реке, чтобы наполнить её до краев.

Летом было хорошо, а вот зимой Врашику пришлось худо. Он был худеньким, часто простужался и долго кашлял, лежа в углу убежища, укрытый всеми одеялами, какие только удалось достать. Кажан постоянно хмурился и качал головой, услышав очередной хриплый кашель. Но затем доставал из кармана блестящую монетку и отсылал Мыха или Шокела к аптекарю.

- Сдохнет? – спрашивал он Шокела, когда тот, напоив Врашика отваром, присаживался за общий стол.

- Если одежу ему теплую не найдем, то точно сдохнет, - отвечал Шокел, кутаясь с дырявый пиджак, в котором щеголял и зимой, и летом. – А там и Крон за ним явится. Трясется весь, когда гухает. И кашель плохой. Мокрый.

- Ешь, малой, - бурча животом, шептал Мых, тайком от Кажана подливая суп в кружку Врашика. – Мы ж Стая… А Стая своих не бросает. Чего ж ты хилый-то такой? Ешь мало?

- Спасибо, Мых, - Мых кривился, услышав тонкий и слабый голосок Врашика. Мотал головой и уходил к общему столу, где Стая морозными вечерами играла в карты и, кутаясь в тряпьё, ждала запоздавшего лета.

- Почему так бывает? – тихо спросил Врашик, когда он, Мых и Магдина сидели у реки и смотрели на другой берег, по которому прогуливались богатые семейства с надменными, хорошо одетыми детишками.

- А кто ж знает, малой, - ответил Мых. – Поди только Крон, а ему до нас дела нет. Шляется по свету, бабочек изучает.

- Нет, - кивала Магдина, закуривая душистую самокрутку и, сделав пару затяжек, протягивала её Мыху. – До них есть, а до нас нет.

- Нечестно, - вздохнув, отвечал Врашик. – Чем мы хуже?

- Не там родились, малой. Не думай об этом. Хуже будет, - улыбнувшись, ответила ему Магдина. Она нахмурила обветренный нос и широко улыбнулась, радуясь теплым солнечным лучам, проникшим сквозь тучи. – Зима скоро. Надо думать о том, как еды побольше набрать. Кажан говорит, что в этом году она точно на девять месяцев задержится. Слышал, как эти, как их… мудрецы из Башни говорили.

- Ага, - поморщившись, кивал Мых. – А потом и весь год зима. И тогда эти, - он кивнул в сторону гуляющих богачей, - к нам присоединятся. Будут костюмы свои жрать и жопой мучиться.

- Жопой мучиться! – рассмеялись синхронно Врашик и Магдина. Да и Мых не сдержал улыбки.

- Права она. Не думай об этом. А встретишь Крона, так спроси его. Почему так бывает. Шо одни выживают, как могут, а вторые вон… гуляют просто так, - буркнул он, выбрасывая тлеющий окурок в сторону. – Пошли, пока Кажан ругаться не начал. Нам на рынок, а тебе за картошку, малой.

Мудрецы не соврали. Та зима была самой лютой. Никто такого не ждал. Речка замерзла в первый же день, а Стая извела почти все запасы дров меньше, чем за месяц. Суп становился всё жиже, а картошка, если и попадалась, то делилась на всех. Кажан в этом вопросе был строг и даже себе поблажек не делал.

Когда Стая засыпала, он еще долго сидел на пороге, кутался в шерстяное одеяло и мрачно смотрел на улицу, где серебрился под светом Луны снег. Сиял так, что глазам становилось больно. Правда на лицо Кажана сразу возвращалась знаменитая паскудная ухмылочка, стоило кому-нибудь подойти и спросить, почему вожак не спит. И сползала, когда вопрошающий, кашляя, удалялся в свой угол и прижимался к теплому боку соседа. Лишь с Врашиком Кажан оставался самим собой и, увидев трясущегося «малого», как его называла вся Стая, сдвигался в сторону и, распахнув одеяло, прижимал дрожащего ребенка к себе и делился остывающим чаем. Они сидели долго, пока Врашик не засыпал. Тогда Кажан относил его к остальным ребятам, а сам возвращался на пост. Другие Стаи, чьи запасы давно уже кончились, не стеснялись нападать на других. И Кажан караулил сон своей Стаи, уходя спать лишь под утро, когда ночная опасность растворялась в солнечном свете. Порой ребята находили за углом окоченевшие тела тех, кому не посчастливилось столкнуться с Кажаном ночью. Тела исчезали быстро, потому что крысы тоже хотели выжить. Все хотели выжить. Даже те, кого все презирали.

Когда Магдина появилась на пороге без привычной тележки с кастрюлей, Кажан вздохнул. Поднялся с единственного стула, который запретил пускать на дрова, и повел Стаю за собой. Повел через реку. Туда, куда им ход был заказан. Нужны были припасы, нужна была еда, нужно было тепло. Каждый направился в этот поход с вожаком, потому что Стая своих не бросает. Даже Врашик пошел, хотя Кажан был против. Но и он не устоял, увидев на лице самого слабого соплеменника гримаску решительности и злости.

Тем вечером им повезло. Замок на тяжелой промерзшей двери склада слетел моментально, стоило по нему ударить камнем. Стая, словно хищные звери, нырнула внутрь и растеклась по складу темной, жадной массой.

Слышались негромкие ругательства, скрипел под ногами снег и осколки разбитых бутылок с крупами. Хищные пальцы, дрожа от возбуждения, срывали со стен подмерзшие палки колбасы, попорченные крысами окорока, и сетки с луком. Даже Врашик с тупой одержимостью резал большие тюки, где могла быть еда. Лишь лай собак и лязг стали заставил Стаю покинуть склад.

Впереди бежал Кажан, неся на себе несколько мешков с едой. За ним, спотыкаясь и сбивая колени в кровь от острого льда, мчались Мых, Шокел и Магдина, оставившая на эту ночь своё убежище. Бежал и маленький Врашик, на которого повесили две сетки лука и сунули в руки свернутое шерстяное одеяло.

Он не мог бежать быстро. Легкие горели от мороза, ноги ослабли и стали ватными. Дважды Врашик падал, один раз подвернул ногу, но раз за разом вставал и трусил следом за Стаей. Вот мелькнула в морозной дымке спина Мыха. Мелькнула и исчезла. Врашик хотел позвать друга, но изо рта вылетел лишь странный сиплый хрип. Легкие скрутило от кашля и Врашик упал.

Он кашлял долго. Долго и мокро, роняя тягучую слюну на снег. Живот крутило от голода, губы лопались и кровь текла по подбородку, застывая на морозном ветру. Где-то вдали завыла собака, ей тут же ответила другая. Закричала женщина. Врашику показалось, что его кто-то зовёт. Может Мых? Он как раз бежал последним. Или Шокел, решивший вернуться назад? Кажан? Магдина?

На секунду Врашику стало тепло. Кашель отступил, и мальчик даже смог подняться. Ярко светила Луна, ярко сиял снег, накрыв замерзшую речку волшебной периной, ярко сияли холодные звезды на черном, как смоль небе. Странно, но Врашику вдруг захотелось петь. Захотелось нарушить звенящую морозную тишину песней. Чтобы Стая услышала и пришла за ним. Но из горла вместо песни вырвался все тот же сиплый хрип. А потом Врашик замолчал, услышав чьи-то шаги. Конечно, это могла быть Стая, а могли и люди с другого берега. Врашика прошиб пот, когда он понял, что на нем висят сетки лука, а руки прижимают к груди шерстяное одеяло – настоящую драгоценность в эту зиму.

- Хоба! – Врашик задрожал и попятился, когда увидел идущего по снегу чернокожего мужчину в добротном пальто и теплых сапогах. Его шею закрывал длинный, кремового цвета шарф, а на голову был надет лихо сдвинутый на лоб цилиндр. Мужчина вальяжно подошел к Врашику и, наклонившись, осмотрел нахохлившегося, как воробушек, ребенка, после чего хрипло рассмеялся. Но смех его был теплым. Врашик вдруг понял, что ему нравится этот смех. И нравится мужчина, от которого пахнет кофе, табаком и жареным мясом, словно он совсем недавно плотно поел. Мужчина, отсмеявшись, утер слезящиеся глаза и, вздохнув, обратился к Врашику. – Пацан, ты чего тут в такую темень и такой мороз гуляешь, а? Смотри, вон даже кровища из губы замерзла, а она самая теплая в тебе.

- Я… просто так гуляю, - с трудом уняв дрожь, ответил Врашик.

- О, серьезно? – удивился мужчина. – Обвешанный луком, с одеялом в руке… Ты б укрылся одеялкой-то, пацан. Свернутое оно бесполезно.

- Это не мне. Это Стае, - насупившись, ответил Врашик, снова заставив мужчину рассмеяться. Тот чуть постоял, затем прокряхтев что-то грубое, снял с себя пальто и накинул на плечи мальчику. Замерзшее сердце тут же радостно дрогнуло, когда его коснулись лучи тепла.

- Стае… - передразнил его мужчина и улыбнулся. – Серьезный какой. А, пацан? А где твоя Стая-то?

- Домой ушла.

- А ты чего не ушел с ними? Заблудился?

- Не. Я самый слабый, - поморщился Врашик, вспоминая свой статус. – Не поспевал, потом упал. А вы с того берега реки?

- Ну, можно сказать и так, - глаза мужчины загадочно блеснули в лунном свете. – С того берега реки точно.

- Вы не ругайтесь, что я лук взял, - покраснев от стыда, ответил Врашик. – И одеяло. Просто нам оно нужнее.

- Стае твоей? Ох и смешной ты пацан, - снова рассмеялся мужчина и Врашик, сам того от себя не ожидая, рассмеялся в ответ. Мужчина поднял над головой руки и скорчил смешную рожицу. – Расслабься. Мне твой лук и одеяло не нужны. Оставим их Стае твоей. А ну как замерзнет ночью, как ты. Согрелся-то, пацан? Хорошо? Вижу, согрелся. Сопля вон из носа потекла, да глаза пьяными стали.

- Мне бы такое пальто, как у вас, - мечтательно протянул Врашик, закутываясь в пальто и нежась от мягкого тепла, разливающегося в груди. – Я б и не болел тогда. Никогда-никогда.

- Заметано. Будет у тебя такое пальто и болеть ты больше не будешь. Никогда-никогда, - хохотнул мужчина. Ему нравилось смеяться, Врашик понимал это и не мог не улыбаться в ответ. Он так давно не слышал добрый и искренний смех, что сейчас наслаждался им, как самой красивой мелодией на свете. Но грусть все же кольнула его сердце, когда Врашик посмотрел в сторону берега реки, откуда Стая уносила припасы. Мужчина заметил это и, присев на корточки, заглянул Врашику в глаза. – Ты чего, пацан? Ругать тебя никто не будет, обещаю. Все твоей Стае достанется.

- У них столько было там… - он замялся на миг, а в голосе зазвучала боль. – Колбаса, которую крысы покусали. Зерно. Мука. Сладкое вино. Хлеб, который плесенью покрылся. Почему… Почему они нам этого просто так не отдали? Мы б этот хлеб... Эту колбасу… Вмиг бы съели и спасибо сказали. Зачем хранить так? Зачем прятать?

- Ох, пацан, - серьезно ответил мужчина, положив широкую ладонь Врашику на плечо. Врашик вдруг заметил, что у мужчины странные глаза. Желтые, как бусы Магдины. Теплые, как пламя костра в убежище. – Этот вопрос меня до сих пор волнует, а ответа на него я так и не получил. Жадность, вредность… Кто знает, каков ответ.

- Мых говорит, что Крон это допускает потому, что ему на нас плевать.

- Ничего не плевать, - возмутился мужчина. – Ты что такое говоришь! Крон всем выбирать дает, не вмешивается со своими нравоучениями. Кто-то по правде живет, а кто-то вот так… Сам не «ам», и другим не дам.

- А мне кажется, что Крону плевать на нас, - тихо ответил Врашик. Он посмотрел на мужчину и не увидел улыбки на его лице. Вместо этого мужчина притянул мальчика к себе и крепко его обнял.

- Не всегда Крон может вмешиваться в то, что на том берегу происходит. Давняя история, пацан. Давняя, сложная и запутанная. Но ты знай одно. Каждого, кто по правилам живет, Крон обязательно заметит и после конца эры даст теплое пальто и столько колбасы, сколько тот и за всю жизнь не съест.

- И хорошую погоду? – с надеждой спросил Врашик. – Теплое лето?

- Теплое лето, - улыбнулся мужчина. – Только теплое лето и ничего больше.

- А им? – кивнул в сторону района богачей Врашик. – Им что даст Крон? Тоже тепло?

- Не всем, пацан, - хрипло произнес мужчина и мальчик поежился, когда сердце слабо кольнул мороз. – Многие из них получат вечную стужу и вечный голод.

- Прямо, как Мых, говорите, - улыбнулся Врашик и поджал губы. – Вы простите, но мне бежать надо. Стая ждет.

- А оно тебе надо, пацан? Погнали со мной, - рассмеялся мужчина и мед в его глазах снова вернул тепло. – Пальто тебе сошьем, палку колбасы дадим, чтоб ты грыз, пока отогреваешься. Чай, кофе, винца… Чего захочешь. У меня и камин есть. Жаркий, огромный, с чайником!

- А как же Стая? Кажан, Мых, Шокел, Магдина? – спросил Врашик, смотря на мужчину огромными глазами, в которых блестели слезы. Тот на миг дрогнул, улыбнулся, вытер пальцем одинокую слезинку, сбежавшую по щеке, и кивнул.

- А Стая твоя потом подтянется. Как лук доест, что ты ей тащишь, - усмехнулся он. – А может и попозже. Но подтянется, точно тебе говорю, пацан. Я сам за ними схожу, как время придет. Обещаю…

*****

- Что там? – играя желваками, спросил Кажан, не рискуя подойти к Стае. Его голос звучал глухо и хрипло, а глаза покраснели от ледяного ветра, который жалил сильнее огня.

- Крон его забрал, - буркнул Мых, смотря на Врашика, который лежал на боку, прижимая к груди свернутое одеяло. Маленький, белый и хрупкий, как льдинка.

- Не уследили! – зло рявкнул Кажан. Слюни вылетали из его рта, а глаза метали молнии. Каждого, кто попытался бы сейчас оправдаться, он самолично был готов убить. – Знали, что он последним шел. Знали, что самый слабый! Знали! Не уследили!

- Не уследили, - кивнул Шокел, дрожа на ветру. Он наклонился и осторожно погладил Врашика по ледяной щеке. – Малой, что ж ты не кричал? Что ж ты одеялом не укрылся? Глядишь, и дождался бы нас…

- Крон его забрал, - вновь буркнул Мых и, вздохнув, кивнул в сторону белого, как снег, Врашика, на лице которого застыла добрая и немного мечтательная улыбка. – Улыбается. Каждый, за кем Крон приходит, улыбается. И малой улыбается. Смотри.

- Вижу, - коротко ответил Кажан и, повернувшись к Магдине, которая стояла в сторонке, поманил её рукой. – Помогите его на тележку положить.

- Стая своих не бросает, малой, - добавил Мых. Он зло посмотрел на другой берег реки, где над домами курился дым, а окна светились теплым, желтым светом, и, сплюнув, склонился над Врашиком.

Впереди всех шел Кажан. Он тянул за собой тележку, в которой лежал укрытый шерстяным одеялом Врашик. Веревка больно врезалась в грудь Кажана, но вожак молча шел вперед, лишь изредка сжимая зубы, когда становилось слишком больно. За тележкой шли Мых, Магдина и Шокел, помогая толкать её. А на небе застыло ослепительно яркое солнце – ледяное и холодное, как белое покрывало, накрывшее землю.

*****

- А Стая точно придет?

- Точно, пацан, точно. Ты кушай, кушай. Отощал, как пес на ферме Ронклеров. Где-то он тут носится. Потом познакомлю. Колбасы еще дать? А чаю с вареньем? Кушай, кушай, пацан. И не волнуйся. Я сам за ними схожу, когда время придет. Обещаю.

«Банда».  © Гектор Шульц

Была в нашем дворе одна банда. Лихая, шумная. Издалека было понятно, что это они. Карлик, Люся, Синди, Боб и Клыкач. Клыкач всегда шел впереди, недобро посматривал по сторонам и ворчал, если замечал слишком уж пристальные взгляды. За ним неторопливо семенил Боб и тонконогая Люся. А замыкала процессию Синди и забавно пыхтящий кривоногий Карлик, старающийся поспеть за остальными.

Клыкачом был обычный безродный пес, который когда-то давно нашел приют в нашем подвале и который моментально влюбил в себя всю окрестную детвору. Клыкачом его звали из-за одного клыка, который торчал из-под губы, придавая псу лихой и в то же время несколько придурковатый вид. В остальном это был обычный «дворянин» - выносливый, своенравный и сильный. С блестящей черной шерстью и умными черными глазами.

Клыкачу повезло, что его выбросили не на помойку, а оставили возле маленького подвального окошка, откуда даже летом, кажется, валил пар. В подвал, через это окошко, проникали все бездомные животные нашего двора. Там нашел свой приют и Клыкач, а чуть позже и остальные.

Клыкача воспитывал весь двор, и каждый ребенок считал своим долгом захватить для щенка что-нибудь вкусное, когда собирался на улицу. Так Клыкач привыкал к людям, а люди привыкали к нему. Даже неизменно ворчащие бабушки-соседки махнули рукой и перестали гонять пса, который под вечер возвращался к окошку в подвал и, нырнув в теплую темень, устраивался там на ночь. Утром он всегда находил возле окошка черствый хлеб, немного борща в пыльной эмалированной тарелке или еще что-нибудь вкусное. Завтракал и убегал, чтобы снова вернуться вечером.

Года через два у Клыкача появился сосед. Боб – еще один безродный «дворянин», напоминающий карликовую овчарку. Бабушки-соседки лишь проводили удивленными взглядами странную парочку – меланхоличного Клыкача и семенящего за ним щенка, который тихо поскуливал, стараясь успеть за провожатым. Парочка нырнула в подвал, а все скоро поняли, что Клыкач теперь не один и свою любовь надо дарить и новому обитателю двора, получившему имя Боб.

Люся и Синди – две невероятно похожие, словно сестры, «дворянки» появились во дворе еще через полгода, после холодной зимы. Ранней весной они прибежали во двор, чтобы найти что-нибудь вкусное и мигом столкнулись с хозяевами двора – Клыкачом и Бобом. Ребятня же, затаив дыхание, ждала драки, ибо Клыкач ревностно следил за тем, чтобы чужаки по его территории не гуляли. Но в тот раз что-то пошло не так. Клыкач обнюхал гостей, коротко что-то проворчал и, развернувшись, отправился прочь, а собаки, к очередному удивлению детворы, послушно потрусили вслед за ним.

Забавно, но к подвалу Клыкач их не повел. Наоборот, нашел им другое местечко, однако зимой многие неоднократно замечали хитрые морды Люси и Синди, выглядывающие в окошко подвала. Не иначе Клыкач поделился теплом.

Карлик присоединился к честной компании через месяц. Чумазый Ромка приволок откуда-то коробку, в которой сидел странный пес. Был он похож на упитанный такой шарик, бегающий по коробке на толстеньких, кривых ножках, а черные глаза задорно блестели, рассматривая обступивших коробку детей.

- Ну и какой это пес? – хмуро спросил Димка, кивая на «шарик». – Карлик какой-то.

- Точняк. Карлик, - рассмеялись остальные, а Димка вздохнул и повернулся к Ромке. – А если его Клыкач не примет?

- Примет, - уверенно ответил Ромка и, шмыгнув, утер грязной рукой сопливый нос. И Клыкач принял новенького в свою «банду», как её называли взрослые.

Сразу становилось понятно, что банда вернулась во двор, потому что двор оглашался радостным лаем Люси и Синди, стоило Клыкачу переступить незримую границу. Однако короткого рыка хватало, чтобы две сестры моментально умолкли и, виляя хвостами, вернулись к вожаку.

Ребятня, повиснув на деревьях, с любопытством следила, как Клыкач отдает «приказы». Он что-то ворчал, повернувшись то к Бобу, то к Карлику, то к Люси и Синди, а те, сразу после этого срывались на бег и куда-то убегали. И возвращались только к вечеру, к тому самому окошку подвала, где ночевали Клыкач и Боб. Карлик запрыгнуть в окошко мог, а вот выбраться обратно нет. Хватило единственного раза, когда Ромка, услышав яростный лай коротышки, вздохнул и, нырнув в окошко, вытащил оттуда негодующий шарик, который мигом помчался к ожидающим его неподалеку друзьям. Ребята лишь через несколько месяцев сделали подставку для Карлика, благодаря которой тот мог выбираться из подвала, и уговорили дворника, дядю Зураба, не ломать и не выбрасывать её.

Клыкач старого дворника полюбил и ему одному позволял чесать свой живот, развалившись на земле и молотя по воздуху лапами от удовольствия. Да и дядя Зураб скоро привык к трем обитателям подвала и частенько приносил им что-нибудь вкусное, а зимой утеплял жилище старыми куртками, найденными на помойке.

Когда дяди Зураба не стало, этим стали заниматься подросшие Ромка с Димкой. Но Клыкач так никому и не позволял чесать свой живот, лежа на старом тулупе дворника и мрачно поблескивая глазами.

Весной, летом и теплой осенью Клыкач ночевал в подвале вместе с Бобом, а зимой к ним присоединялись Люси, Синди и Карлик. Бабушки-соседки ворчали, ругали «банду» последними словами, но продолжали приносить утром к окошку подвала что-нибудь вкусненькое.

Однако Клыкача не зря все считали умным псом. Неизвестно как, но он приучил всех остальных членов своей стаи к одному нехитрому занятию. Стоило дню наступить, как собаки разбегались кто куда. Лишь Боб неизменно уходил вместе с Карликом, потому что Карлик был мелким, неуклюжим и его часто обижали другие собаки. Вечером они возвращались и каждый тащил что-нибудь в пасти. Боб нес пакет с куриными косточками. Карлик, натужно хрипя и бешено вращая глазами, старался не упасть и не выронить большую горбушку черного хлеба, найденную на все той же помойке. Люси и Синди тоже приносили что-нибудь съестное.

Потом это все складывалось у окошка, откуда вылезал постаревший Клыкач и начинался ужин, заставлявший бабушек-соседок смеяться и обсуждать собак, которые вели себя «как люди». Каждый брал понемногу от кучки и даже маленькому Карлику доставались вкусные куриные хрящи, с которыми тот возился непомерно долго. А когда трапеза заканчивалась, Клыкач коротко гавкал и собаки отправлялись гулять, чтобы вечером снова вернуться к окошку.

Когда Карлику пришлая детвора перебила камнем ногу, и он отлеживался в подвале, его место занял Клыкач и, принеся еду, всегда разрешал раненному коротышке первому выбрать себе лакомый кусок, предупредительно ворча на остальных друзей. Понятно, что стоило пришлым снова прийти в чужой двор, в них полетели не только камни и палки от ребят, но и вся «банда» кинулась на обидчиков маленького Карлика, который после того случая с камнем еще долго хромал и так до конца и не восстановился.

Когда пришла пора покинуть родной город, то меня, помимо родителей, провожала и вся «банда». Клыкач, чья морда стала белее снега, ткнулся мокрым носом в ногу, что-то проворчал и отправился к окошку в подвал, а остальные поприветствовали меня тихим скулежом. Вернулся я лишь через четыре года и за это время много чего успело произойти.

Люси кто-то отравил, и она отправилась на Цветущие Луга через полгода после моего отъезда. Больше всех грустила Синди, как мне рассказал Ромка – все такой же чумазый и шмыгающий носом. Клыкач её буквально заставлял есть и глаза вожака горели инфернальным пламенем, когда потерявшая сестру Синди лапой отодвигала кости или кусок хлеба и отправлялась на кучу тряпья спать.

Её и Карлика забрали в приют, откуда Синди через год сбежала и больше её никто не видел. Правда повзрослевший Димка обмолвился, что замечал похожую собаку неподалеку от того места, где нашли Люси. Карлик нашел семью, и работники приюта обнадежили переживающих ребят, что пыхтящий карапуз встретил хороших людей. Они ему даже имя то же оставили, потому что на другие клички Карлик не откликался.

Боб ушел на Луг незадолго до моего возвращения. Ребята рассказали, что он сильно тосковал по друзьям, особенно по Карлику, и даже Клыкач не мог развеять его тоску. Так получилось, что от всей банды остался один лишь вожак.

*****

Клыкач, услышав мой голос, выбрался из подвала и, шатаясь, направился ко мне. Левый его глаз побелел, знаменитый клык, из-за которого он и получил имя, давным-давно выпал, но это по-прежнему был тот самый Клыкач – гордый, сильный и суровый пес.

Присев на колени, я почесал его за ухом и услышал знакомое ворчание. В ладонь тут же ткнулся мокрый нос и горячий язык облизал пальцы. Однако, когда я услышал тихий писк, то не смог сдержать удивления, увидев, как из подвального окошка выбирается тощий котенок и шустро перебирая лапками несется к Клыкачу.

Пес, понюхав его, снова что-то проворчал и, ткнув котенка носом, лег на живот. Котенок же, распушив хвост, забрался псу на спину и, красиво улегшись, замурлыкал. Ромка с Димкой, стоящие рядом, рассмеялись и пояснили, что в «банде» пополнение. Кто-то оставил вечером у окошка коробку с котенком, а утром дворник увидел, что Клыкач спит на груде тряпья не один. Рядом, прижавшись к теплому боку, с ним лежал тощий котенок.

- Маугли назвали, - усмехнулся Ромка.

- И точно, - кивнул я. – Маугли.

Много лет с тех пор прошло. Давно уже нет Клыкача, окно в подвал заварили ржавым листом железа, да и бродячих животных на улицах стало куда меньше. Может, люди подобрели, или жизнь стала к ним злее… Кто его знает.

Но каждый раз, стоит мне приехать домой, я стою пять минут у подъезда, курю и смотрю на заваренное окошко подвала. Стою и жду, что снова раздастся знакомое ворчание, а в ладонь ткнется мокрый нос Клыкача, а остальная «банда» будет неподалеку скулить и вилять хвостами.

«Приблуда».  © Гектор Шульц

Стоило Демиду Сергеевичу выйти из подъезда, как тут же разбегалось по сторонам всё живое. Вреднее и сварливее деда ещё поискать стоило.

Тонкие губы, как две серые ниточки, никогда не улыбались, а в голубых глазах плескалось не яркое летнее небо, а холодный лёд. Такой же холодный, как и сердце вредного деда.

Выйдет дед Демид на улицу и сразу давай с соседками ругаться. У Гули внуки весь вечер по квартире носились и телевизор смотреть мешали. Любкин внук газету из почтового ящика упер, в клочки порвал и на площадке разбросал. Подъехавший к подъезду на старенькой отцовской «тройке» Валера, усталый студент, обвинялся в удушливых газах, которые его машина производит. Дышать невозможно, аж цветы под окнами деда Демида скукожились и померли.

Каждому доставалось. И заслуженно, и незаслуженно. Страдала детвора, не имевшая возможности вдоволь наесться смородины, растущей под окнами сварливого деда. Страдали домашние животные, которых выводили на прогулку хозяева, возвращаясь с работы. Пристроятся только под кустом, как тут же несутся в стороны, будучи водой со второго этажа облитые. А дед Демид кулаком грозит, да поносит бедных животин почём зря. Стоило выйти деду Демиду из подъезда, как все от него бежали.

В то мокрое осеннее утро дед Демид, как обычно, отправился на рынок. За картошкой, соленой килькой и сладким луком. Вышел из подъезда, вдохнул влажный холодный воздух и лишь сильнее сжал тонкие губы, а потом попятился, когда ноги коснулось что-то мокрое, мягкое и мяукающее. Кошка.

Кошка старая, с грязной шерстью. Тощая и дрожащая, как лист на ветру. Стоит и смотрит на сварливого деда. А тот, поджав губы, смотрит на неё. Раздраженно, нахмурив густые брови.

- Чего орёшь? – буркнул он, отодвигая кошку с пути ногой. – Дай пройти, приблуда.

Кошка в ответ выгнула спину и, тихонько заурчав, вновь прижалась к ноге деда. Тот мотнул головой, обошёл кошку и, не оглянувшись, направился на рынок. Соленую кильку у Тамары разбирали моментально, стоило Сергею, её мужу, привезти два ящика на старом «Москвиче». Поэтому дед Демид опаздывать не хотел и торопился, наступая в лужи и морщась, когда грязная вода заливала начищенные кремом ботинки.

Правда в это дождливое утро дед Демид был единственным покупателем у Тамары. Виной ли всему был дождь, или соленая килька всем надоела, но возле прилавка, за которым сонно зевала продавщица, не было и намёка на очередь, чему вредный дед только порадовался.

Подойдя, он поздоровался, придирчиво посмотрел на ящик, где в рассоле плавала килька, и, достав маленький кожаный кошелек, принялся отсчитывать требуемую сумму. Меж тем Тамара, отсеивая мелочь, наполняла целлофановый пакет рыбкой, с улыбкой посматривая на старика. Тот на миг задумался, вывалил мелочь на мокрое блюдечко и, покопавшись в карманах, вытащил новенькую, хрустящую бумажку.

- И свежей сто грамм еще, - буркнул он.

- На кой тебе свежая, дед? – весело спросила Тамара.

- На кой, на кой, - проворчал он. – Надо и всё тут. Клади давай и не спрашивай.

- Ой, ворчун-то, - рассмеялась женщина, но отломила от замороженного брикета кусок и положила на весы. – Пакет нужен?

- Своё есть, - ответил дед Демид, вытаскивая из другого кармана старенькую тряпичную сумку, на которой кто-то вышил милый цветочек. Тамара посмотрела на сумку, перевела взгляд на старика и снова улыбнулась, когда тот поблагодарил её в привычной, пусть и немного ворчливой манере.

– Спасибо. Ежели невкусная будет, обратно снесу.

- Как же снесёшь, - покачала головой Тамара. – Слупишь так, что за ушами трещать будет.

- Хех, - проскрипел дед Демид, поворачиваясь к ней спиной и медленно направляясь в сторону хлебного киоска, где к этому времени должны были подвезти горячий хлеб.

Он вернулся домой через пару часов. Мокрый, дрожащий от холода и злющий, как сторожевая собака. Но увидев, что под лавочкой у подъезда сидит всё та же кошка, снова нахмурился и попятился, когда кошка, увидев его, тихо мяукнула и вылезла под дождь, чтобы потереться об ногу старика.

- Ну, чего тебе надо-то? – не сдержавшись, спросил он.

- Мяу.

- Чего, «мяв»? Думаешь, понимаю, что «мяв» твоё значит?

- Мяу.

- Глянь, сейчас еще «дурку» старику вызовут. С приблудой беседы беседует, - хмыкнул он, отодвигаясь. – А ну не трись, говорю, об меня! Штаны потом чистить. Чумазая, что Гулькины внуки. И тощая. Чего, жрать, небось, хочется? И мне хочется. Я вот пойду, а ты тут сиди. В подъезд не ходи.

- Мяу, - согласно мяукнула кошка, а потом её глаза расширились, когда в нос ударил запах свежей рыбы.

- Чего? Рыбы тебе? А жиром не заплывёте, как Тамарка? Чего? – буркнул дед Демид. Затем, обойдя кошку, медленно пошел в подъезд. Он закрыл дверь прямо перед кошачьим носом и ехидно усмехнулся, когда услышал очередное расстроенное «мяу». – А вот нечего тут орать, приблудам всяким.

Правда, войдя в квартиру, дед Демид снял обувь и, сходив на кухню, вернулся оттуда с блюдечком, на котором лежала подтаявшая килька. Он сунул ноги в калоши, которые всегда стояли в коридоре, и быстро спустился по лестнице. Затем, открыв дверь подъезда, нехотя улыбнулся, увидев, как к нему бросилась тощая и дрожащая кошка.

Дед пропустил кошку в подъезд и, с трудом присев на корточки, поставил на холодный пол блюдечко с рыбой. Кошку не пришлось упрашивать дважды. Она кинулась к рыбе и с громким урчанием принялась есть. Только изредка прерывалась, услышав кряхтение деда.

- Демид Сергеич? – удивилась Гуля, войдя в подъезд и увидев сидящего на корточках деда. – Всё хорошо?

- Хорошо, хорошо. Иди уж к себе. Расходилась она тут, - проворчал он, даже не повернувшись.

- А кто это там? – вдруг улыбнулась Гуля и, попытавшись заглянуть за плечо старика, вдруг столкнулась с его ледяными глазами, из-за чего отпрянула и подтянула пакет с продуктами к груди.

- Кто, кто… Дед Пихто и бабка любопытная, - буркнул вредный дед, заставив Гулю поджать губы, задрать подбородок и отправиться домой с гордым видом. Дождавшись, когда Гуля поднимется, старик осторожно потрогал кошку пальцем, поморщился и кивнул. – А ты ешь, давай. Приблуда. И чего по дождям гуляешь? На трубы бы забралась, да жопу грела. Ан нет. Мокнет, видишь ли.

- Мяу.

- Чего, «мяв». Не понимаю я по-твоему. Ешь, мне блюдце надо забрать, - ответил он. Затем, дождавшись, когда кошка доест, он поднял блюдце и внимательно посмотрел на неё. – Сиди, грейся. Только выгонят тебя. Вон, в подвал спустись. Там тепло, авось и не заметят. Чего, «мяв»? А! Ну тебя! Спорит ещё…

Вернувшись домой, дед Демид присел в коридоре на стульчик и снял калоши. Помолчал немного, а потом вздрогнул, когда услышал, как в дверь кто-то скребется. К нему редко кто заходил. Соседи и вовсе предпочитали записки в двери оставлять, что уж о других говорить. Но скреблись настойчиво.

Дед поднялся со стульчика, напустил на лицо суровость и резко открыл дверь, после чего охнул, когда мимо его ног в квартиру проскользнула кошка. Она все еще дрожала, но уже не так сильно, да хвост её гулял из стороны в сторону, словно она была недовольна тем, что её заставили ждать на пороге.

- И как это назвать? – спросил кошку дед Демид. – Покормил, значит, и на тебе. Пустите погреться приблуду, сами мы не местные, да?

- Мяу.

- Чего «мяв». Ты эти «мяв» другим мявкай. Давай, уходи, - он открыл дверь и кивнул головой, приглашая кошку выйти. Однако та, заурчав, подошла к старику и ласково потерлась об его ноги. – Э, нет! На жалость давишь? Да я вот жалости ни разу не поддавался! Ишь ты, приблуда какая! Покормишь и уже квартиру захватывать бегут.

- Мяу.

- Чего, «мяв»? – дед Демид приложил руку к груди и поморщился. – А, чёрт с тобой. Сиди тут. Дождь кончится и на улицу пойдешь. Точно тебе говорю. Слышишь, приблуда?

На ужин дед Демид сварил картошки, заправил её маслом и луком. Поужинал в полном молчании, хитро смотря на кошку, которая запрыгнула на кухонный табурет и уселась на нём, превратившись в подобие статуэтки.

Старик вновь помассировал левую сторону груди и колко усмехнулся, после чего, неожиданно, вытер заслезившиеся глаза. Кошка, словно почувствовал настроение деда, спрыгнула с табурета и, подойдя к его ноге, заурчала. Старик нехотя улыбнулся и свесил руку, об которую кошка моментально потерлась.

- Эх, приблуда, - пробормотал он. – На жалость давишь, да? Рыбу не проси. Утром дам, а то плохо тебе будет. Тощая, как внуки Гулькины. Что ела-то? Воздухом поди питалась и соломой, мышами пахнущей?

- Мяу.

- Чего, «мяв»? И так понятно, - ответил старик. Затем, поднявшись с табурета, поставил грязную тарелку в раковину и направился в гостиную, прихватив с кухонного стола газету.

Отходя ко сну, дед Демид долго ворочался. Сон упрямо к нему не шёл, а в голове крутились мысли. Закрыв глаза, старик поджал губы и попытался расслабиться, но вновь вздрогнул, когда ощутил на груди тяжесть.

Приоткрыв левый глаз, он не сдержал улыбки. На груди лежала тощая кошка, поджав под себя лапы. Она тихо мурлыкала, словно пела старику колыбельную и тот, против своей воли, задремал, буркнув напоследок.

- Эй, приблуда! Нагадишь, мигом на улицу вылетишь…

И снились ему странные сны. Дед Демид шел один по какой-то темной мокрой улице. Было холодно и от этого холода немели уши. Потом онемели пальцы и старику вдруг стало очень неуютно и одиноко. Он был совсем один под дождём, на незнакомой пустынной улице.

Идти становилось всё неудобнее, ноги не слушались его, и старик понял, что устал. Устал идти, устал от холода и от странного одиночества. Впереди, словно по волшебству, возникла лавочка. Под единственным фонарем, она казалась островком тепла и уюта. И дед Демид, ускорив шаг, пошел прямо к ней.

Однако, подойдя ближе, он вздрогнул, увидев, что на лавочке кто-то сидит. Старик протер глаза и улыбнулся, увидев знакомую кошку, которая словно ждала его. Присев рядом, он ласково прикоснулся к мягкой шёрстке и снова улыбнулся, услышав знакомое «мяу».

- И что ты тут мявкаешь? – спросил он и неожиданно зевнул. Хотелось спать. Под фонарем, на сухой лавочке было чуть теплее и старика сразу потянуло в сон.

- Не спи. Не нужно.

- Я только немного полежу, - дед Демид улегся на лавочку и облегченно вздохнул. – Хорошо…

- Не спи. Не надо, - он приподнял голову и увидел, что на груди лежит мурлычущая кошка и её вибрации отдаются в его груди.

- Ты… говоришь? Приблуда, ты ли это? – усмехнулся он и нехотя пожаловался. – Дай поспать, а?

- Холод гонит тебя спать, - ответила кошка и, выпустив коготки, принялась массировать грудь старика. – Не надо спать. Не здесь. Не сейчас.

- Ой, - ойкнул дед Демид, когда в груди кольнуло. Он снова приподнял голову и с укоризной посмотрел на кошку, но та продолжала свой гипнотический массаж. – Больно же? Чего царапаешься?

- Это не я царапаю. А лед на твоём сердце ломается, - пояснила кошка, заставив старика задуматься. – Толстый лёд, которым сердце скованно. Не спи. Сейчас будет тепло.

- Тепло, - буркнул дед. – Я и забыл, когда в груди тепло бывает.

- Поэтому я здесь. Чтобы лёд разбить. Чтобы напомнить о тепле, - старик улыбнулся, почувствовав, как в груди и правда появилось тепло. Сначала робкая искорка, затем настоящее пламя, согревающее кровь и дыхание.

- Тепло…

- Знаю. Теперь спи. Теперь можно.

Дед Демид проснулся под утро. Поёжился и высунул ноги из-под одеяла. Затем он сделал то, чего уже давно не делал. Улыбнулся и тихо рассмеялся.

А на его груди лежала тощая кошка. Её мягкие лапы словно массировали грудь старика, но иногда показывались и коготки. Дед Демид ласково почесал кошку за ушком, услышал сонное «мяу» и улыбнулся, когда в груди завибрировал знакомый моторчик. Кошка урчала от удовольствия, наслаждаясь лаской.

- Тепло, - тихо произнес дед Демид. – Давно так тепло не было.

«Новогоднее настроение».  © Гектор Шульц

31 декабря. На улице слякоть, снега нет. Есть только мелкий, моросящий дождик и хмурые прохожие, которые, вжав голову в плечи, бегут домой в тепло и уют. Рядом с лавочкой у подъезда лежит одинокий, грязный мандарин, выпавший из чьего-то пакета, и меланхоличный мокрый кот вылизывает лапу, сидя у подвального окошка. Новогоднее настроение? Откуда ему тут взяться.

Так думала и маленькая я. Друзей на улице не было. Да и кто пойдет сейчас на улицу, когда с неба сыплет дождик, а холодный ветер норовит швырнуть в лицо водяную пыль. По телевизору тоже скука: старые фильмы вперемешку со старыми мультфильмами, большая часть которых есть на видеокассетах.

Но вот ворочается в замке ключ, открывается дверь, впуская в квартиру холодный сквозняк и мокрых родителей, вернувшихся из магазина. Я стою наготове и, как только родители входят, хватаю пакеты с продуктами и тащу на кухню. В пакетах стандартный набор новогодних продуктов, из которых будет сделан праздничный ужин. Синяя, видавшая лучшие дни, курица. Килограмм мандаринов, мелких, но безумно сладких. Папа умеет выбирать мандарины. Батон вареной колбасы, картошка, две банки зеленого горошка, соленые огурцы в мокром пакете – скоро из этого мама соорудит вкуснейший оливье. Хлеб, тяжелая бутылка шампанского, немного копченной колбасы.

Родители смеются, папа отряхивает от капель свою шапку, как бы случайно попадая по Кузе, нашему коту. Кузя фыркает и скрывается под диваном, вновь заставляя папу смеяться. Мама не раздевается. Еще много продуктов не докупили, а деньги отцу выдали лишь три часа назад. Надо успеть купить хотя бы что-то для новогоднего стола. Новогоднее настроение? Откуда ему взяться.

Смеется по телевизору несмешной Петросян, корча страшные рожи. По другому каналу идет «Морозко», но эту сказку я знаю наизусть. Рядом с телевизором на полу лежит книга про динозавров, которую я читала до прихода родителей, а в углу переливается огоньками елка – пышная, пахнущая лесом, красавица. Её мы украшали все вместе 30 декабря. Ради такого случая достали елочные игрушки. Они старые, но очень красивые. Еловые шишки с застывшим, словно настоящим, снегом. Нелепые зверята, гипсовый зайчик, которого раскрашивала еще моя мама, когда была маленькой, и целая куча острых, позвякивающих при столкновении сосулек: красных, синих, зеленых, и голубых. Но новогоднего настроения по-прежнему нет.

Тут папа подсаживается на пол и, хитро улыбаясь, что-то прячет за спиной. Конечно же, мне любопытно. Вдруг там пакет с конфетами или мандарин, который он тайком умыкнул от мамы. Но папа улыбается и достает из-за спины подарок – что-то, запакованное в яркую бумагу и украшенное бантиком от прошлогоднего подарка.

- Тут дед Мороз пролетал. Сказал, что ночью будет у нас, - улыбается папа, протягивая мне подарок. – А пока сказал передать тебе это. Спросил, правда, хорошо ли ты себя вела? Я сказал, что хорошо.

- А что это? – спрашиваю я, попутно раздирая пальцами обертку. Смятая и растерзанная бумажка летит в сторону, а я, расширив глаза от удивления, смотрю на огромный синий квадрат, на котором нарисован сказочный далекий город из американских фильмов и большими буквами написано «Десятое королевство». – Сказка?

- Ага, - подмигивает папа. – Долгая сказка. Как раз будет, чем заняться.

- Круто! – кричу я и бегу к телевизору. Включаю видеомагнитофон, запихиваю внутрь видеокассету, одну из четырех, что лежали в синей коробке, и пропадаю из этого мира…

На экране нашего старенького телевизора появляется сказка. Настоящая сказка, яркая и прекрасная, как песня, которая звучит в титрах. Я, открыв рот, смотрю, как меняется город по ту сторону экрана. Как огромные небоскребы превращаются в величественные замки, а вокруг них возникают могучие леса и реки. Феи, великаны… Я не слышу, как снова уходят в магазин родители, брошена на самом интересном месте книга про динозавров. Я в другом мире. В Десятом королевстве.

Затаив дыхание, я слежу за приключениями главных героев. Смеюсь над отцом Вирджинии и Волком. Вздрагиваю, когда за героями бегут туповатые тролли. И не слышу, как возвращаются родители. Лишь раз я оборачиваюсь на них, улыбаюсь, и снова возвращаюсь в сказку. Они не ругаются, уходят на кухню, разбирают пакеты, гремят кастрюлями и сковородками. Папа приносит мне мандарин, но он так и лежит почти до вечера, настолько меня захватила новая сказка. Но в десять вечера мама выключает фильм и переключает канал на новогодний концерт.

Накрыт стол и кушанья на нем кажутся мне особо сказочными. Пахнет елкой, мандаринами и жареной курицей. Живот начинает бурчать, и мы садимся ужинать.

Я быстро съедаю свою порцию и не замечаю, как хитро переглядываются родители. Затем мама берет меня за руку и ведет на кухню ловить деда Мороза. Мы смотрим на ночной двор, черный из-за отсутствия снега, а потом мама начинает кричать и куда показывать пальцем.

- Смотри! Вон летит!

- Где?! – кричу я, стараясь хоть в этот раз но увидеть деда Мороза, который летит по небу.

- Вон, над домом! – смеется мама, а потом легкий сквозняк забирается под майку, вызывая мурашки, и я слышу папин голос, который зовет нас.

- Скорее! Он только что ушел. Вон подарок положил!

Я бегу в зал, сшибаю Кузьку, которому приспичило начать умываться на моем пути, падаю, вскакиваю и подлетаю к ёлке с горящими глазами. Сердце скачет, как безумное, а потом замирает, когда я вижу что-то в красивой оберточной бумаге. И еще. Два подарка. Целых два подарка.

Родители помогают мне открыть подарки. В одном две книжки со сказками, а во втором платье. Красивое, с цветами. Дед Мороз все знает, даже мой размер и что я люблю. Я смеюсь, прижимаю к себе подарки и смотрю на родителей. Они тоже улыбаются…

А потом мы возвращаемся за стол, едим салаты и курицу. Смотрим концерт, пока не начнут бить куранты. Все загадывают желания. Папа, прикрыв глаза, что-то шепчет, потом выпивает шампанское. Кажется, я слышала что-то про «здоровье». Мама тоже что-то загадывает, смотря на меня. А я загадываю себе побольше сказок в новом году. Родители пьют шампанское, а я сок. Потом, через десять лет, я впервые попробую шампанское. Сладкое, пшикающее в нос смешными пузырьками. Но сейчас я маленькая девочка, которая всего лишь радуется сказкам, которые пришли в новогоднюю ночь.

С непривычки я ухожу спать рано. От полученных эмоций сердце все еще бьется, как сумасшедшее. Подхожу к столику и кладу на него подарки: книжки, платье и синюю коробку с прекрасной сказкой. Потом иду к окну и тихо смеюсь, смотря, как с неба сыпет крупный снег, укрывая землю белым и очень мягким одеялом. Где-то далеко бахают петарды и салюты, кричат и радуются люди, а я иду в кровать, забираюсь под одеяло и моментально засыпаю. Правда просыпаюсь каждые два часа и смотрю на подарки, будто проверяя, не привиделось ли мне это. И лишь когда за окном светлеет, я засыпаю. Засыпаю с улыбкой, потому что знаю, что продолжу смотреть сказку утром, пока спят родители. Наложу себе в тарелку оливье, возьму пару мандаринов и улечу в сказочную страну к Вирджинии, Волку, принцу Венделлу и Энтони… Новогоднее настроение? Да вот оно. И само оно не приходит. Мы сами его создаем.

«Носочек».  © Гектор Шульц

Рабочую суетливость и шепчущую рабочую тишину нарушил взволнованный мужской крик. Удивленные работники, замерев на месте и тревожно прижимая к груди стопки с листами, смотрели на смуглого, худощавого мужчину, который метался по серо-белому коридору с безумными глазами и периодически нарушал привычную тишину громкими криками.

Мужчина больше походил на обычного бродягу. Его штаны, давно уже не стиранные и засаленные, щеголяли отвисшими коленями и бережно, пусть и не совсем аккуратно, заштопанными дырками. Грязно-красная толстовка, на которой еле виднелся логотип футбольного клуба, была ему размера на три больше, а вытянутая серая шапочка больше походила на немецкий шлем времен далекой войны.

Мужчина, прижимая к себе потрепанный рюкзак, казалось, не замечал других людей. Его зеленые глаза безумно искали что-то. Или кого-то. Обитатели офиса, переглядывались, прижимались к стене и пропускали странного незнакомца вперед, пока тот не начал тыкаться в закрытые двери.

Одна из дверей, таких же одинаковых, как и остальные, поддалась и мужчина чуть ли не кубарем влетел в просторный кабинет, где за вполне обычным офисным столом белого цвета сидел удивленный человек. Белый верх, черный низ, зачесанные назад волосы и большие глаза – мужчина лишь скользнул по хозяину кабинета взглядом, а затем повторил свой крик.

- Носочек… Носочек пропал. Вы не видели? – обратился он к хозяину кабинета. Тот, к удивлению бродяги, улыбнулся и жестом пригласил его присесть на стул, стоящий рядом со столом. Мужчина, боязливо посмотрев на чистенького и улыбающегося работника, приглашение все-таки принял. Только сел на самый краешек, словно боялся испачкать и стул, и всё, к чему прикоснется его одежда.

- Успокойтесь, - тихо произнес хозяин кабинета, подняв вверх ладонь. Бродяга тут же замолчал и испуганно на него уставился. – Хотите чай?

- С молоком? – уточнил бродяга, на что хозяин покачал головой и снова улыбнулся. – Тогда да. Пожалуйста.

- Один момент. Вы пока успокойтесь и расскажите все по порядку, - ответил невзрачный человек, осторожно поправляя серый галстук и направляясь к еще одному столу, на котором стоял электрический чайник и две фарфоровые чашечки. Пока он возился, бродяга оценивающе осмотрел кабинет, но так и не понял, какую должность занимает этот странный человек. Более того, от следующих мыслей он нахмурился и даже мотнул головой. Затем, смутившись, взял в руки чашечку с чаем, сделал осторожный глоток и расплылся в блаженной улыбке. Хозяин кабинета, заметив это, снова улыбнулся и задал вопрос. – Как вас зовут?

- Э… Райли, - ответил бродяга и, сняв с головы шапочку, принялся её мять от волнения в руках. – Райли Маллоун, сэр.

- А меня – мистер Теаилли, - улыбнулся мужчина, присаживаясь на свое место. – Мистер Маллоун, расскажите, что у вас случилось и что вы потеряли?

- Э… Можно просто Райли, сэр. Я ж не какой-то там важный, - рассмеялся Райли и покраснел. – Носочек потерялся. Друг мой.

- Ваш друг? – удивился мистер Теаилли, а потом, поняв, хлопнул себя по лбу. – Питомец. Верно?

- Ну, как сказать… - замялся Райли, скрутив шапочку в небольшой неровный шарик. – Не совсем питомец. Друг. Но я, наверное, с самого начала начну. Только вы мне потом помогите его найти!

- Не сомневайтесь, - улыбнулся мистер Теаилли. – Обязательно найдем.

Бродяга вздохнул, сделал еще один глоток чая и, закрутив шапочку в обратную сторону, начал рассказ. Хозяин кабинета его не перебивал и внимательно слушал. Его чай безнадежно остывал и Райли еле сдерживал себя, чтобы напомнить о том, что тепло уходит.

- Я его увидел утром, года три назад, - задумавшись, начал Райли. Он покраснел от смущения и тихо хмыкнул, пытаясь побороть неловкость, но мистер Теаилли продолжал внимательно слушать рассказ и своим видом показывал, что стесняться ничего не надо. – Понимаете, сэр. Я – бездомный. Бродяга. Отброс. Бомж. Так меня обычно называют. Сплю я за продуктовым магазином на Грув стрит. Там мой дом, моя коробка и мои мусорные баки, в которых никому не разрешается лазить. Они мои, сэр, понимаете?

- Понимаю, Райли. Продолжайте, - подбодрил его мистер Теаилли. Райли вдруг понял, что слова сами полились из него, а смущение забилось в какую-то нору и не собирается показываться. Так свободно о себе Райли еще никому не рассказывал.

- Мои дни, обычно, проходят одинаково. Утром я встаю, беру за монету стаканчик кофе у старины Стива, когда он открывает кофейню рядом с магазином на Грув стрит. Пью кофе, выкуриваю сигарету, если она у меня есть, конечно. Потом прячу свои пожитки и иду бродить. До половины пятого я сижу у здания биржи с картонкой, на которой написано что-то жалостливое. Это Стивен придумал. Славный парень, умный. Я ж читать и писать не умею, сэр. Тем не менее, мне охотно закидывают мелочь в шапку, а кто-то даже улыбается и покупает чай или чего поесть. В пять я иду к своему дому и жду, когда начнут выбрасывать просрочку. Ребята, конечно, потешаются надо мной, но я знаю, что они это не со зла, - рассмеялся Райли и тут же посерьезнел. – Порой мне кажется, они специально что-нибудь свежее в коробки выбрасывают, зная, что я копаться буду.

- Я слышал о подобном, - подбодрил бродягу мистер Теаилли.

- Иногда удается найти хлеб, пусть и черствый. Порой ребята выбрасывают колбасу для меня или овощи. Однажды, аккурат на мой день рождения, выбросили ящичек пива. Представляете, сэр, как повезло? Хорошее пиво, настоящее. С трудом я удержался, чтобы сразу все не прикончить, но в итоге на шесть дней растянул. В привычку почти вошло, возвращаться и открывать одну бутылочку. Вот на следующее утро, после того дня рождения, я и познакомился с Носочком.

- Как это было? – тихо спросил мистер Теаилли. – Не стесняйтесь, Райли. Я вас не осуждаю и не собираюсь делать это в дальнейшем.

- Хороший вы человек, сэр. Вижу, - кивнул Райли и, утерев одинокую скупую слезу шапкой, продолжил. – Простите. Я стар уже. Мысли порой скачут. Так вот. Проснулся я утром и вижу, как рядом с моей коробкой подушка лежит.

- Подушка? – нахмурился мистер Теаилли, записывая что-то в белый блокнот.

- Подушка. А на подушке собака лежит. Старая, сэр. Морда белая, глаза пленкой затянуты и лапы странные. Задние особенно, - вздохнул Райли. – Лежит и трясется от холода. Утром всегда зябко. Это мне хорошо, я одеялом укроюсь, в коробки залезу и согреваюсь понемногу, а остальным тяжко, сэр. Я его как увидел, пса этого, так сразу аж сердце кольнуло. Понял, что выкинули бедолагу подыхать. Достал я из кармана кусочек хлеба и ему протягиваю, а он, еле поднимаясь с этой подушки, ко мне ковыляет. Чуть не разревелся тогда, сэр…

- Почему?

- У него задние ноги… сухие какие-то были. Тонкие и скрюченные. И задница такая же. Голова и перед вот нормальные, а задние – плохие. Позвоночник торчит дугой, ребра видны и носок на правой лапе надет грязный.

- Носок? – удивился мистер Теаилли.

- Да, сэр. Я тоже удивился тогда, - кивнул Райли. – Маленький такой носочек. Детский. Как у младенчиков знаете? Вот и у него такой. Только грязный уже, словно ему специально на улицу его надевали, чтобы ногу не стер. Я потом его, когда снял, понял, что прав. Лапа у него там с ранкой была. Он эту ногу волочил, сэр, когда ковылял. Она об землю и терлась. Подошел он ко мне, хлеб этот взял, проглотил мигом, а потом в лицо меня лизнул. Я тогда чуть душу не отдал Богу-то.

- От жалости? – понимающе кивнул мистер Теаилли.

- Куда там, сэр, - снова рассмеялся Райли. – Смердело у него из пасти так, что аж у меня глаза заслезились. Славный пёс, хоть и смердючий. Каждый раз, как я ему вкусное дам, он целоваться лез, а я от него убегал.

Мистер Теаилли понимающе и тактично промолчал, когда Райли снова вытер уголки усталых глаз грязной шапочкой. Бродяга долго собирался с духом, допил чай, высморкался в большой желтый платок и продолжил.

- Но стоит его ковыляния увидеть, как он ноги свои заплетает и шатается, чтобы тебя поцеловать, так сразу все отвращение пропадало, - глухо произнес Райли. Его глаза покраснели, и мутная зелень на миг блеснула молодым изумрудом, скатившимся по щеке. – Я тогда понял, что его, как и меня выкинули. Кому такой пес нужен, сэр? Смердит, еле ходит, подушку свою постоянно обмачивает, когда не может подняться, чтобы до угла добежать или до мусорного бака. Но я его полюбил, сэр. Носочек… Да, Носочком его назвал. Не знаю, может он раньше Теодором каким был, или Герцогом, но для меня он глупый Носочек, который за кусок хлеба тебя всего смердючими слюнями обмажет.

- Вы не пробовали найти его хозяев? – уточнил мистер Теаилли, на что Райли возмутился и замахал руками.

- Что вы, сэр! Они ж его мне зачем подкинули? Думали, что я настолько отощал, что сожру бедолагу? Ну, нет, сэр. Я и не собирался его хозяев искать, - проворчал бродяга. – Простите за вспышку гнева, сэр. Стар я стал уже. Не всегда собой владею, как надобно.

- Не извиняйтесь, Райли. Я понимаю, - кивнул мистер Теаилли, продолжая что-то писать в блокнотик.

- Я поплелся было к ветеринару. Думал, что помогут мне с Носочком. А меня даже на порог не пустили. Воняете, говорят. И пес ваш воняет, - усмехнулся Райли, мигом забыв о недавней вспышке гнева. – Я тогда Стива попросил. Хороший парень. Они с Носочком сходили, а когда вернулись, то Стив мрачнее тучи был. Сказал, что помочь ничем нельзя. Вроде как Носочка помирать бросили, устав за ним убираться. Нельзя ж так, сэр…

- Нельзя, - согласился мистер Теаилли.

- Вот и я говорю Стиву, что нельзя. Со мной можно, а Носочек кому так плохо сделал, что его за это таким образом наказали? - вздохнул Райли. – Стив тогда вечером мне мешок корма какого-то для Носочка принес. И носки ему новые. Коричневые с цветочками. Посидел с нами, пиво выпил и домой пошел. Хороший парень. Но у меня другой вопрос, сэр…

- Какой?

- Как я тут очутился? Что это за место такое? – спросил Райли, заставив мистера Теаилли вновь улыбнуться. – Старость как-то резко подкралась, сэр. Хоть убей не помню. Это фонд помощи бездомным какой? Не, не. Вы не подумайте, сэр. Мне ничего не надо. Все есть. Одеяло, одежда, денег хватает, что за день соберу. Только Носочка найдите.

- Только его? – уточнил мистер Теаилли, как-то хитро улыбнувшись. – Точно вам ничего не надо?

- Нет, сэр. Вчера, правда, холодно было. Очень. Сами знаете, какие морозы порой коварные бывают. Но я согрелся быстро, Носочек рядом лежал, помню. Обнимал его, хоть и смерючий, да теплом своим делился. А потом вот ничего не помню, сэр. Что за место? И где Носочек-то? Он без меня пропадет! А мне без него и жизнь не нужна!

Вдруг открылась дверь, впуская в кабинет незнакомого Райли мужчину, который был очень сильно похож на мистера Теаилли, и отличался только шикарной рыжей шевелюрой. Но незнакомец отступил на второй план, когда Райли увидел, кого он привел. Следом за мужчиной в кабинет вошел старый мопс с седой мордой. Он шатался из стороны в сторону и волочил заднюю лапу, на которую был надет коричневый с цветочками носок. Спина его так сильно изгибалась, что был виден кривой позвоночник, делая мопса похожим на древнего ящера.

- Носочек! Дружище! – Райли кинулся к мопсу, глаза которого на миг прояснились, а в движения вернулась жизнь. Всего на миг исчезла мутная пленка и глаза мопса блеснули радостью. Он, с превеликим трудом доковылял до Райли и, ткнувшись в колено мордой, принялся лизать грязные, смуглые руки. – Ох и смердишь ты сегодня! Да шучу я, шучу. Хоть всего оближи, негодяй ты эдакий!

- Это и есть Носочек? – улыбнулся мистер Теаилли, кивком головы разрешая рыжему мужчине уйти. Райли поднял на него слезящиеся глаза и кивнул. Потом нижняя губа задрожала, и он расплакался. Тихо расплакался, пряча лицо.

- Он самый, сэр. Правда, славный парень? – с гордостью спросил Райли. – Как такого-то на улицу, а? Ну, мы это… Пойдем, сэр. Там скоро будут просроченное выбрасывать. Вдруг Носочку мясо найдем, а мне бутылочку пивка.

- Вам не нужно возвращаться на улицу, Райли, - покачал головой мистер Теаилли. – Уверен, мы сможем дать приют и вам, и Носочку.

- Правда? А гулять нам разрешат? В любое время? – уточнил Райли и, просияв, повернулся к собаке. – Слышишь, дружище? Это хорошие люди… И тебе не придется мерзнуть на улице. А там глядишь и починим тебя.

- Кстати, о «починим», - спохватившись, ойкнул мистер Теаилли и, подойдя к собаке, опустился перед ней на колени. Затем он осторожно провел ладонью по спине мопса, почесал за ухом, осторожно помассировал почти высохшие задние лапы и улыбнулся. А Райли уронил челюсть до колен, когда увидел то, чего увидеть явно не ожидал.

Спина с тихим щелчком встала на место. Пропала пленка с глаз. А задние лапы налились мышцами и силой. Мопс тряхнул головой, словно не понимая, что с ним произошло, после чего лизнул удивленного Райли в щеку и резво принялся носиться по кабинету, перевернув до кучи ведро с мятой бумагой.

Мистер Теаилли, положив руку на плечо Райли, помог тому подняться с пола и протянул шапочку, которая упала на пол. Бродяга перевел взгляд на вполне живого мопса, наклонился и, сняв носочек, присвистнул. Там, где раньше была ранка, теперь виднелась шерсть, словно никакой ранки никогда и не было.

- Что это за место, сэр? – тихо спросил Райли, смотря на мистера Теаилли с благоговением. – Кто вы?

- Те, кто помогает заблудшим и потерявшимся, - улыбнулся мужчина, пригладив выбившуюся из прически прядь волос. – Вам мы тоже поможем, Райли.

- И Носочку?

- И Носочку, - кивнул мистер Теаилли. – Смотрите, он вполне бодр и весел. Думаю, ему скоро захочется кушать, как и вам.

- Да, сэр. С радостью бы чего-нибудь закинули в себя, - рассмеялся Райли. – Нам без изысков можно. Бобов каких-нибудь или супа горячего.

- В таком случае, как выйдете из моего кабинета, поверните направо и идите до лифтов. Вызовите один и, когда дождетесь, увидите там Петера, нашего лифтера. Скажите ему, что вам наверх. Он поймет и отведет вас с Носочком туда, куда нужно. А это я, пожалуй, заберу. Вам он больше не понадобится, - улыбнулся мистер Теаилли, забирая у Райли коричневый носок.

- Спасибо, сэр. Спасибо от нас обоих, - всхлипнул Райли, крепко пожимая руку мистера Теаилли. Он свистнул и, улыбнувшись, дождался, когда Носочек выскочит за дверь, после чего вышел следом, оставив хозяина кабинета одного.

Теаил, выглянув за дверь, проследил с улыбкой за странной парочкой, которые направились к лифту и, вздохнув, вернулся за стол. Пригладил волосы, поправил степлер и два карандаша, перевернул страницу в блокноте и кашлянул, когда в дверь тихонько постучали.

- Минутку, - ответил он и, взяв носок, открыл нижний шкафчик, после чего задумчиво посмотрел на коллекцию, хранящуюся там: голубые детские ботинки, старая курительная трубка из вишни, два медных колечка, погнутых и потертых, и старая книжка с потрепанной обложкой. Теаил – хозяин кабинета 7DV и глава одного из многочисленных отделов Небесной Канцелярии – улыбнулся, добавил к коллекции коричневый носочек и закрыл шкафчик на ключ. Он с минутку посидел молча, улыбаясь чему-то, понятному лишь ему и, повысив голос, пригласил следующего новоприбывшего войти.

«Лошарик».  © Гектор Шульц

Лошарик. Странная обзывалка для паренька. Вроде бы обидная, но почему-то её всегда произносили по-доброму.

Для Дениски, как и для его ровесников с улицы Вертолётова, насчитывающей аж пять домов, Лошарик был персонажем знаковым, а стоило кому-то упомянуть в разговоре Лошарика, как в мыслях сам собой всплывал знакомый образ смешного, добродушного и вечно улыбающегося человечка.

Раньше Лошарика звали просто Сашей. Дениска и его друзья, когда только увидели его, сходу окрестили улыбающегося паренька Шуриком, а потом приняли в свою игру, где Шурику надлежало быть «сифой» и гоняться за другими ребятами со сдутым мячом, чтобы этим самым мячом запустить убегающему в спину и превратить того в «сифу».

Шурик быстро спелся с остальными ребятами и, несмотря на некоторую заторможенность, его полюбили и ни одна дворовая игра без Шурика не обходилась. Потом Дениска из третьего дома сказал Васе из пятого, что видел Шурика в больнице. Тот был бледный и сидел на стульчике в коридоре, поджидая свою маму. Спустя пару дней об этом галдела вся улица Вертолётова, а особо любопытные подходили к сидящему на лавочке Шурику и пытались выяснить, чем он болен и заразно ли это. Шурик улыбался, говорил, что просто какой-то плановый осмотр и включался в игру, как вполне здоровый ребенок. Но Костик видел, как Шурик мог во время игры впасть в ступор и долго пялиться на какие-нибудь кусты или, задрав голову, рассматривать облака. Видел, но думал, что Шурик просто странный.

Потом Шурик пропал куда-то на три месяца, а когда вернулся, ребята его не узнали, потому что из худощавого паренька он превратился в упитанный такой шарик с непременной улыбкой на лице. Дениска из третьего дома с миной знатока заявил, что такими приезжают дети из деревни от бабушек и дедушек. Но Шурик сказал, что провел лето в каком-то санатории вместе с мамой. Он по-прежнему улыбался, но как-то странно, безжизненно. Естественно ребятня тут же окрестила Шурика Шариком и вернулась к играм.

Шарик бывало присоединялся к игре в прятки или съедобное-несъедобное, а вот активные игры, типа тех же «казаков-разбойников», обходил стороной. Ему было тяжело бегать, а совсем скоро он никого не мог догнать. Во времена футбольных баталий за Шариком закрепилось место вратаря, где он, по большему счету, ловил ворон и пропускал мячи, а потом улыбался, если кто-нибудь начинал выговаривать ему за неудачную игру. Лошариком он стал гораздо позже и снова с легкой руки Дениски из третьего дома.

Дениска как-то раз зашел за Шариком домой, но тот обедал и его пустили подождать. Тут Дениска увидел, что Шарик любит читать за столом во время еды. Сказки всякие, приключения, да редкую фантастику.

Жил Шарик небогато. Воспитывала его одна мама – вечно усталая тетя Света, которая носилась с сыном по больницам, а в редкие минуты отдыха работала в детском саду неподалеку нянечкой, куда частенько брала и Шарика, чтобы не околачивался до позднего вечера на улице. Дениска, не раз заходивший за Шариком, поморщился и великодушно отказался от картофельного супа, которым его попробовала угостить тетя Света. Дело в том, что картофельный суп и макароны с одинокой котлеткой были единственным, что подавалось в небогатой семье.

Дениска, ждущий Шарика, утомился и принялся доставать товарища вопросами. В частности, одним и тем же.

- Слушай, а тебе не надоело все время суп картофельный есть? – спрашивал Дениска. Шарик отрывался от книги, улыбался, набирал полную ложку супа и засовывал себе в рот. Лишь после этого он что-то отрицательно мычал. Дениска не сдавался. – Не жизнь у тебя, а малина земляничная. Надоест же!

- Не надоест, - улыбался Шарик, продолжая наслаждаться супом. – Вкусно, а когда читаешь, вкусно вдвойне.

- Это почему же?

- В книгах всегда вкусно едят. Например, то, что я никогда не попробую, - снова улыбался Шарик. – Вот султан кушает жареную форель. Знаешь, что такое жареная форель?

- Не, - мотал головой Дениска. – Мясо какое-нибудь, наверное.

- И я не знаю, - кивал Шарик. – А ложку супа возьму, прочитаю, как султан наслаждается, и сам чувствую вкус этой жареной форели.

- Лошарик ты, Шарик, - рассмеялся Дениска. – Доедай свой форель со вкусом супа и пошли на улицу. Пацаны в футбол гонять хотят!

На улице Дениска спрашивал пару-тройку ребят о жареной форели, но никто о таком отродясь не слыхивал. Только мама вечером объясняла чумазому сыну, что форель – это рыба. Дениска засыпал с улыбкой и думал, что Шарик точно чокнулся, раз жареную рыбу с картофельным супом сравнивает. Понятно, что на следующее утро у Шарика появилась новая обзывалка – Лошарик. Называли его так по-доброму и за глаза, улыбаясь наивности круглощекого паренька, которая росла, как на дрожжах.

Его наивностью многие пользовались. Особенно новенькие, чьи родители вдруг получали квартиру на улице Вертолётова. Они, гуляя, замечали сидящего на лавочке пухлого паренька, который читал книжки и уплетал «барбариски», которыми его тайком подкармливали друзья. Новенькие подходили и без стеснения выуживали все конфеты Лошарика, под различными предлогами, а потом убегали подальше, откуда подтрунивали над ним. До тех пор, пока на улицу не выходили настоящие друзья Лошарика.

Сколько раз и Костик, и Дениска объясняли Лошарику, что нельзя быть таким наивным, что никто ему не принесет тысячу конфет в обмен на одну, тот улыбался, кивал, а потом отдавал содержимое своих карманов очередному «гению» из соседнего подъезда. Лошарик всегда улыбался и ни разу в своей жизни ни на кого не кинулся с кулаками. Даже когда вырос.

Когда ребятня возмужала и превратилась в нескладных подростков, Лошарик оставался все тем же наивным пухляшом, который сидел на лавочке в старом пальтишке, заштопанных штанах и читал очередную книжку сказок.

Дениска вовсю целовался с Лизкой из первого дома в подъезде. Костик подрался с каким-то парнем в школе и все из-за девочки, а Лошарик по-прежнему читал сказки на лавочке. Летними ночами ломающиеся голоса выводили любовные песни под гитару, потом уединялись для поцелуев в кустах со своими половинками и, смеясь, смотрели на горящее окно квартиры Лошарика на первом этаже. Они улыбались, смотря, как Лошарик сидит за столом, увлеченно читает сказки и поглощает картофельный суп со вкусом какого-нибудь деликатеса.

Однажды Костик примчался к столикам у гаражей, где собирались ребята, будучи необычайно взволнованным и растрепанным. Он, сбиваясь, рассказал друзьям, что какая-то компания ведет Лошарика к подъезду. И не просто так, а ведя его за воротник, словно боясь, что тот убежит. Понятно, что тут подскочили все. И Дениска, давным-давно превратившийся из тощего и вечно чумазого паренька в грозу района. И Вася, занимавшийся легкой атлетикой. И остальные.

Чужие сразу поняли, что дело пахнет керосином, когда увидели, что к ним несется озлобленная орда с ясным намерением. Старший, отпустив капюшон куртки Лошарика, попытался улизнуть, но его догнал Васька, сбивший хулигана с ног подсечкой и навалившийся сверху. Ну а когда на чужих зыркнул Дениска, те наперебой принялись оправдываться, потому что Дениску знали все. И на улице Вертолётова, и на других улицах.

- Шурик, чего они от тебя хотели? – насупившись, спрашивал Дениска, обнимая товарища за плечи. Лошарик улыбался, смотрел на чужих, в глазах которых погасла надежда и отвечал.

- Денег. Я сказал, что у меня немного и отдал им. Потом сказал, что у мамы дома есть деньги, но мама на работе. Они спросили, есть ли у меня ключ, я сказал, что да. Они попросили денег, сказав, что им надо. Если им надо, я дам, Диня.

- Я тебе сейчас сам дам, Шурик, - грозно ворчал Денис, после чего поворачивался к старшему и тоном, не терпящим возражений, добавлял. – Деньги вернул!

- Да, да. Попутали, не знали, - пищал тот и, вывернув карманы, с надеждой смотрел на Лошарика. – Не знали, вот те зуб.

- Чешите отседова! – командовал Костик. – Еще раз увидим, что к Шурику лезете, рожи разобьем.

- Не, не. Мы ж не знали, что он с вами, - снова пытался оправдаться старший, но его друзья уже неслись со всех ног через дорогу, стремясь поскорее скрыться в бетонных джунглях.

- Шурик, ну ты чего? – тихо спрашивал Дениска. – Реально хотел им деньги мамы отдать?

- Им же надо, Диня, - изумлялся Лошарик. – А если надо, то надо дать.

- Пойдем, я тебя домой провожу. И маму твою подожду. Поговорить надо, - хмыкал Дениска и шел вместе с Лошариком к подъезду. Потом он долго о чем-то говорил с тетей Светой и соседкой бабой Машей, которой мама Лошарика отдала ключ от квартиры.

Понятно, что наивностью Лошарика многие пользовались, но со временем к этому привыкли и присматривали за вечно улыбающимся пухляшом. Лошарик этого не замечал. В его жизни была одна лишь страсть – книги.

Каждое утро, кроме понедельника, в мороз и дождь, он топтался возле библиотеки, улыбался старенькой библиотекарше Наталье Васильевне, маме Дениски, и на пару часов пропадал среди пыльных стеллажей. Он запоем читал все, до чего мог дотянуться. Однажды шокировал Дениса и его девушку цитатой из Конфуция. Но больше всего любил сказки.

Ребята пытались несколько раз передать маме Лошарика вещи, собранные родителями, старенькие приставки или магнитофоны, но гордая тетя Света, улыбаясь, всегда отказывала. Лишь раз она согласилась принять подарок, когда Денис приволок откуда-то радиолу и пакет с пластинками, в котором обнаружилось пять пластинок со сказками. Так у Лошарика появилась еще одна страсть, а у ребят обязанность.

Каждый, возвращаясь в родной город, всегда заходил в гости к Лошарику и приносил ему подарок – найденную где-нибудь на барахолке пластинку «Мелодия» со сказками. И улыбался, наблюдая, как с превеликой осторожностью Лошарик ставит пластинку в радиолу, включает и, усевшись на стул, с восторгом слушает бархатный голос рассказчика, положив толстые ладошки на колени.

Ребята порой пытались затащить Лошарика в магазин и купить ему новые штаны или куртку, но тот с улыбкой отказывался и семенил к подъезду, где на лавочке читал сказки. Нет, Лошарик не был дурачком. Он все понимал, все осознавал, но был до редкости наивным и добрым. Однако ребята понимали, что рано или поздно он останется один.

Тогда Денис, посовещавшись с тетей Светой, пристроил Лошарика к себе в цех, где тот выполнял простенькую и неопасную работу, а заработанные деньги приучался тратить не только на книги и пластинки, но и на еду с одеждой. Его никто не трогал, потому что все знали – это брат Дениса, а с Денисом ссориться никто не хотел. Это помогло и скоро все умилялись Лошарику, который деловито шагает из магазина, неся в руке вязаную сумку с продуктами. Он никогда не жаловался, что ему нечего надеть или не во что поиграть. Даже простой картофельный суп на курином бульоне, который Лошарик ел и после того, как остался один, заменял ему все редкие деликатесы. Правда на один его день рождения Васька с Денисом принесли Лошарику жареной форели. Тот попробовал, зажмурил глаза от удовольствия, а потом поплелся к холодильнику, где стояла кастрюля с супом.

- В моей голове было вкуснее, - отвечал он, ставя кастрюлю на плиту и не замечая хохочущих друзей.

- Шур, тебе надо чего? – спрашивал Денис, на что Лошарик, неизменно улыбаясь, отвечал.

- Все есть, братик. Ничего не надо. Супу хочешь?

«Каменное сердце».  © Гектор Шульц

Деда Максима во дворе недолюбливали, а озорная детвора и вовсе побаивалась. Нет, дед Максим ни на кого не кричал и не ругался. Он с безразличной физиономией отчитывал какого-нибудь шалопая, обрывавшего пять минут назад зеленые абрикосы и ломавшего ветки забавы ради. Со всё той же безразличной физиономией он выслушивал заискивающую тираду соседки, пришедшей к нему вечером и попросившей поднять три мешка картошки из подвала. Дед Максим выслушивал, по-военному рублено отвечал «нет» и закрывал перед опешившей соседкой дверь. Остальные хоть какие-то оправдания придумывали: зашкаливающее давление, лунное затмение, Луна в знаке Рака или вывихнутое плечо. Дед Максим не утруждал себя оправданиями, просто говорил «нет» и закрывал дверь.

Его колючие, черные глаза до чертиков всех пугали, а лицо, не знавшее улыбки, напоминало застывшую восковую маску. Бабушки-соседки, занимавшие лавочку возле подъезда с семи утра, молча провожали худого и хромающего деда Максима, спешащего куда-то по своим делам ранним утром, и так же молча встречали вечером, когда он возвращался домой с неизменным черным, пусть и несколько потертым, дипломатом в левой руке.

Иногда бабушки-соседки, переборов неприязнь, окликали его и, растягивая слова и обильно потея, пытались что-то донести до деда Максима, но тот, безразлично смотря на них черными глазами, резко мотал головой в стороны и скрывался в подъезде. Бабушки еще долго перемывали ему кости, замолкая лишь в те минуты, когда дед Максим выходил на балкон, где читал газету и пил крепкий чай с сахаром и сушками. Стоило ему вернуться в квартиру, как шепотки возобновлялись, а старушечьи голоса порой срывались на фальцет от негодования.

- Максим Викторович, мне б тут банки в подвал снести… - робко заводила баба Олеся из «сорок второй» квартиры.

- Нет, - коротко отвечал дед Максим и закрывал перед её носом дверь.

- Ох, каменное сердце, - мотала головой соседка деда Максима, Тамара Львовна из «тридцать пятой», выглядывая из-за своей двери. Баба Олеся вздыхала, хлопала себя по обширной груди и качала головой.

- Каменный, каменный. И жену свою извел, - и заходила в гости к Тамаре Львовне, где еще пару часов, за чаем и конфетами, перемывала кости деду Максиму, пока за ней не приходил проголодавшийся внук Венечка – сметанный, тучный подросток тринадцати лет.

Проходили года, вчерашняя детвора превращалась во взрослых, и все чаще звучали по вечерам пьяные смешки вперемешку с песнями под гитару. Не менялся только дед Максим, чья голова лишь сильнее побелела, а восковое лицо так и осталось восковым. На смену вчерашней детворе пришла детвора новая – такая же крикливая и озорная.

- Шухер, Толик! Дед идет! – кричал Игорёк, спрыгивая с абрикосины прямиком в кусты сирени, ломая их и разбрасывая ботинками влажную землю на асфальт.

- Подождите, пацаны! – кричал покинутый друзьями Толик, побледневший и испуганный. Деда Максима он, как и все, до одури боялся. Толик знал, что дед Максим уже спускается и скоро выйдет из подъезда, времени на бегство почти не оставалось. Он зажмурил глаза и сиганул метров с трех во все те же многострадальные кусты сирени. Ногу вдруг пронзила боль, а в глазах потемнело. Друзья, опасливо прячущиеся возле дерева с тутовником, боялись подойти, а когда из подъезда вышел их главный враг, и вовсе прыснули во все стороны, только пятки засверкали.

- Сирень-то тебе что сделала? – раздался знакомый скрипучий, строгий голос. Толик, зажмуривший глаза, осторожно их приоткрыл и увидел начищенные туфли деда Максима, на которых, даже в слякоть и дождь, ни единого грязного пятна не было. Дед Максим наклонился и потрогал ногу Толика, заставив белобрысого сорвиголову тихонько заскулить. – Чего воешь, как пес побитый? Сам виноват!

- Знаююю, - с обидой в голосе протянул Толик. – Не бейте меня, дедушка Максим.

- Кому ты нужен-то, - сварливо ответил старик и добавил. – Лежи тут. Я сейчас.

- Каменное сердце, - качали головами бабушки-соседки, попивая теплую воду из захваченных из дома бутылочек, и провожая деда Максима осуждающим взглядом. К Толику они подойти не удосужились, переключив свое внимание на обсуждение того, кого недолюбливали. Толик, замерев и боясь пошевелиться, пролежал еще десять минут, а потом вздрогнул, снова услышав голос деда Максима. Повернувшись, он увидел, как главный враг всех детей осторожно щупает его ногу, а рядом лежит бежевая пластмассовая коробочка с белым крестом на ней. Пахнуло спиртом, а потом у Толика на глаза набежали две страдальческие слезы и у пятки защипало.

- Терпи. Царапина и всего-то. Терпи, боец, - коротко приказал хмурый голос деда Максима. Он грубо поднял мальчонку с земли и отряхнул от листьев и прилипшей к коленям грязи, после чего сурово посмотрел на него и прочитал привычную «проповедь», как называли про себя его ворчание другие ребята. И только после этого он отпустил Толика на все четыре стороны, поднял аптечку и, прихрамывая, двинулся к подъезду, зло посмотрев на притихших бабушек-соседок.

- Каменный, каменный, - запричитала баба Олеся, когда дед Максим скрылся в подъезде. – Видели, мальчишку-то ударил?

- Видели, видели. Каменное у его сердце, - закивали остальные. – Сам, небось, дитём не был? Да по деревьям не лазил? И сирень свою понасажал, дышать трудно.

А Толик, вернувшись к друзьям, делился впечатлениями. Те, скептично смотря на друга, не верили ни единому слову, решив напоследок, что Толик просто боится признаться, что дед Максим его побил и отругал.

Проходили года, вчерашняя детвора превращалась во взрослых, и все чаще звучали по вечерам пьяные смешки вперемешку с песнями под гитару. Не менялся только дед Максим, чья голова лишь сильнее побелела, а восковое лицо украсилось пигментными пятнышками.

Подъезжал к подъезду на новенькой «девятке» повзрослевший Толик, обнимался с матерью и спешил домой. А на лавочке у подъезда сидел дед Максим и держал, обнимал левой рукой потрепанный дипломат, а правой придерживал пакет с продуктами.

- Помочь, Максим Викторович? – улыбнулся Толик, поравнявшись с лавочкой. Дед Максим поджал губы, чуть подумал и еле заметно кивнул. Толик, схватив пакет, с непривычки охнул и покачал головой. – Что ж вы тяжести-то таскаете, Максим Викторович?

- Судьба у меня такая, тяжести таскать, - сварливо ответил тот и направился за Толиком в подъезд, добавив напоследок. – У квартиры оставь, пожалуйста. Дальше я сам.

- Хорошо, - откликнулся тот, резво поднимаясь по ступеням с тяжелым пакетом в руке.

А одной морозной зимой дед Максим снова стал объектом обсуждения сморщенных бабушек-соседок. Все случилось вечером, когда баба Олеся, еле переставляя ноги, поднималась домой и наткнулась у почтовых ящиков на спящего человека.

Человек был грязным, заросшим и источал ароматы немытого тела. Но он спал, подложив под голову грязную шапку и прижимаясь задом к горячим батареям, надеясь хоть немного впитать живительное тепло.

- Вай, чиво разлегся тут? – перешла на ультразвук баба Олеся, тыкая спящего бадиком. Тот вздрогнул, проснувшись, и испуганно вжал голову в плечи, увидев орущую старушку. – А ну иди отседова! Обоссышь весь подъезд, а мне мыть потом!

- Я только погреюсь немного… - робко пытался защититься бродяга.

- Иш чего удумал! Погреться, - кричала та и на её крик начали выходить соседи.

- Опять бродяги! – запричитала Тамара Львовна, кутаясь в шерстяной халат. – Обоссут все, стены попачкают, а мы убираемся…

- Вот и я говорю. Дверь с кодом надо ставить, - баба Олеся резко замолчала, когда открылась дверь «тридцать седьмой» квартиры и на площадку вышел дед Максим. Хлопнула дверь и исчезла Тамара Львовна, мигом забыв и о бродяге, и о бабе Олесе. А сама баба Олеся, захлопав глазами, подхватила свой бадик и довольно резво для её лет взлетела по лестнице, лишь чудом не задев деда Максима.

Тот хмуро посмотрел на испуганного бродягу, спустился на пару ступеней и покачал головой. Бродяга резко помотал головой и тихо повторил то же самое, что сказал бабе Олесе:

- Я только погреюсь немного… Холодно очень.

- Пьяный? – резко спросил дед Максим, нюхая воздух.

- Нет. Замерз, - ответил тот, прижимаясь спиной к батарее. Дед Максим вздохнул и, поднявшись на площадку, скрылся в своей квартире. Он не знал, что в это время за ним наблюдает через глазок не только Тамара Львовна, но и остановившаяся этажом выше баба Олеся с Антониной Францевной, своей соседкой, выбежавшей на шум, но не успевшей спуститься.

- Каменный… - прошептала баба Олеся, но тут же поспешила спрятаться, когда открылась дверь квартиры и дед Максим снова вышел на площадку. Бабушки-соседки синхронно переглянулись, когда увидели, что старик, пусть и хромая, медленно несет железную тарелку с борщом, кусок хлеба и ложку. Поставив все это перед удивленным бродягой, дед Максим снова поднялся домой и вновь вернулся, неся в этот раз стопку одежды, которую тоже положил на пол перед замерзшим человеком.

- Кушай. А тут… одежда теплая. Не так холодно будет. Тарелку на подоконнике оставь. Потом заберу, - буркнул старик, поднимаясь по ступеням домой. Толик, вышедший из квартиры матери, проводил деда Максима задумчивым взглядом, потом посмотрел на бродягу, который снова вжал голову в плечи и крепче прижал к себе тарелку с горячим борщом.

- Кушай, кушай, - пробормотал он, подняв вверх руки. – Только не мусори тут.

- Нет. Я просто погреюсь…

- Хорошо, - кивнул Толик.

- Каменное у него сердце. Как зыркнул, аж сердце у пятки ушло, - запричитала сверху баба Олеся. Толик ехидно кашлянул, напоминая, что слышит, а потом повысил голос.

- Иди домой, баб Олесь.

- Каменный же он. Бомжов кормит… - не унималась старушка, из-за чего Толик рассмеялся и добавил.

- Это у вас сердца каменные, а у деда… у деда живое и справедливое.