Серия «Добрые сказки»

«Картошка с килькой в томатном соусе».  © Гектор Шульц

Ночь, несмотря на порой прохладный ветерок, была теплой. Ярко светили звезды и их блеск не смогли затмить даже огни большого города. Уютно потрескивал костер, изредка разражаясь копной оранжевых искр, если ветер принимался дуть сильнее, да побулькивал висящий над огнем закопченный котелок, в котором варилось что-то вкусное.

Двое бродяг, сидя под мостом, расположенным рядом с высоким небоскребом, кутались в ярды слегка грязноватой одежды, смотрели, как пляшет пламя, и молчали. Молчали до тех пор, пока к небоскребу не подъехал сверкающий бликами на боках красавец «Майбах», из которого минуту спустя вышел полноватый мужчина, а следом за ним две длинноногие красотки, похожие друг на друга, как сестры-близняшки.

- Живут же люди, Майк? – усмехнулся один из них – усталый, с посеченной холодными ветрами и уличной жизнью кожей, прищуренными черными глазами и пухлыми губами. Майк – слегка горбатый, с кучерявыми, рыжими волосами и большими голубыми глазами на выкате – поджал губы, покачал головой и потыкал ножом в кипящий котелок.

- Было бы чему завидовать, Чарли, - улыбнулся он, провожая взглядом компанию, которая скрылась за раздвижными стеклянными дверями. – Не завидуй. Получай удовольствие от того, что имеешь.

- Ты про костер, матрасы и ночь под мостом? – хохотнул Чарли. – Знаешь, лет эдак тридцать назад, да с какой-нибудь милой барышней под боком, это казалось бы мне романтичным, а сейчас не все так весело. Завтра снова будет утро, снова надо будет искать себе еду на ужин, а потом молиться, что копы не решат погонять бездомных и не спалят наши матрасы.

- Ты думаешь ему лучше? – спросил Майк, подсыпая в котел соль из небольшой баночки.

- Господи, конечно! – воскликнул Чарли, подавшись к другу. – Снова начнешь меня убеждать, что ему хуже?

- А чего тут убеждать, и так все понятно, - Майк оперся спиной о бетонную опору позади себя, подтянул к себе ноги и блаженно улыбнулся. – Сколько ты на улице, Чарли?

- Десять лет. Может, больше, - пожал тот плечами. – А что?

- А я все тридцать. Я всякого повидал на улице. Понимаешь, когда тебя заботит вопрос еды и где ты сегодня будешь ночевать, то поневоле начинаешь замечать жизнь, что кипит вокруг тебя, и ценишь то, что имеешь. О другом ты уже не думаешь, потому как смысла нет. Эти бедолаги, что суют нам в стаканчик мелочь, оставшуюся у них от покупки кофе, жалеют нас, а я жалею их. Они куда несчастней, чем мы с тобой, дружище.

- Скажешь тоже. Спят в теплых постелях, едят горячую еду, обнимаюсь чистых женщин, - Чарли не договорил и, хмыкнув, уставился в костер.

- Ну, горячая еда у нас тоже сейчас будет, а насчет чистых женщин… Чем тебя старина Брутус не устраивает? – улыбнулся Майк, указав рукой на спящего рядом с Чарли лабрадора.

- Иди ты, - не выдержав, рассмеялся Чарли. – Тоже мне – сравнение.

- Знаешь, я тебе редко о себе рассказывал, - посмотрел в огонь Майк, - но сегодня хочу рассказать. Только погоди, дай свою тарелку.

- Держи, - Чарли протянул Майку глубокую тарелку голубого цвета и сконфуженно усмехнулся, когда выдал затейливую трель. Майк, взяв тарелку, тут же наполнил её разваренной вареной картошкой, затем, покопавшись в мешке рядом с собой, вытащил две пыльные банки. Вскрыв одну, он вывалил содержимое в тарелку Чарли и протянул её ему. – Спасибо, приятель.

- Приятного аппетита, - ответил Майк, аналогично поступая со своей тарелкой. Убрав пустые банки в мешок, он подцепил вилкой картошку, обмакнул в содержимое банки и, отправив в рот, блаженно улыбнулся.

- Вкусно, - щелкнул языком Чарли. – А что это?

- Картошка с килькой в томатном соусе. Там, откуда я родом, довольно популярно. Особенно у бедных…

- Килька? Что это?

- Ну, для вас – анчоус, - улыбнулся Майк. – Ты ешь, ешь, пока не остыло. Бог ты мой, будто лет сто этого не едал, дружище.

- Так сильно любишь кильку в томатном соусе? – спросил Чарли, уминая свою порцию. Он немного отложил на пластиковую тарелку и подвинул её проснувшемуся Брутусу.

- Моя семья была очень бедной. Обычно мама готовила макароны из муки и воды и заливала разными лечо, которыми её угощали бабушки-соседки. Но иной раз она приносила с работы пакет с картошкой, пакет со слабосоленой килькой и две-три консервы. Мы с братом этих дней ждали, как Нового года, - Чарли неловко улыбнулся, услышав в голосе Майка хрипотцу. Тот поежился и продолжил рассказ. – Когда она готовила нам ужин, мы с братом, затаив дыхание, сидели рядом и смотрели, как она это делает. Мама разминала вареную картошку вилкой, немного солила её, потом открывала банку консервов и делила её поровну между нами. Да, Чарли, вкуснее этого я больше в жизни ничего не ел. И сейчас, если удается себя побаловать, что довольно редко, наслаждаюсь этой незатейливой, в общем-то, едой.

- Я не всегда был бродягой, дружище, - продолжил Майк, начисто опустошив свою тарелку. – Был в моей жизни период, когда я пил шампанское на завтрак по цене ста баксов за бокал. Ел такие деликатесы, о которых ты даже не слышал…

- Ой, да не заливай, - рассмеялся Чарли. – Стакан шампанского за сто баксов? Да я даже на свадьбе дочери пил дешевле, а я тогда крепко на ногах стоял, дружище.

- Какой мне смысл тебя обманывать? – усмехнулся Майк. Он поворошил угли палкой, подкинул еще пару поленьев и удовлетворенно хмыкнул, когда пламя разгорелось сильнее. – Сейчас это все в прошлом. Но на тот момент я быстро забыл о картошке с килькой. Я ел еду, на стоимость которой мы с тобой могли бы безбедно жить пару месяцев. Я тратил кучу денег на дорогой алкоголь и в какой-то момент…

- ЗАЕБАЛООООО… - Майк закрыл рот на полуслове, а затем, как и Чарли, посмотрел в сторону небоскреба, рядом с которым откуда-то сверху рухнул человек. Раздался страшный шлепок, где-то закричала женщина, швейцар убежал внутрь и вскорости вернулся с группой людей. Чарли, поднявшись, приблизился к месту трагедии, а потом кинулся обратно, вид имея довольно бледный.

- Майк, там тот…

- Знаю, - печально улыбнулся тот и, поднявшись с матраса, вздохнул. – Давай переберемся поглубже. Сейчас полиция приедет, а я не хочу портить ужин, бегая от них в потемках.

Когда новый лагерь был разбит у другой стороны моста, а Майк и Чарли смотрели на мигающие проблесковые маячки полиции, подъехавшей к небоскребу, стало ощутимо холоднее. Бродяги, переглянувшись, подсели ближе к костру и рассмеялись синхронности своих действий.

- Ты не закончил, - напомнил Чарли, доставая из кармана пачку «Лаки Страйк». – Держи.

- Спасибо. На чем я остановился… А, да. Как и тот бедняга, я пресытился. Пресытился роскошной жизнью настолько, что перестал ценить то, что имею. Я пил дорогой алкоголь, ел дорогую еду, но все это не приносило мне никакого удовольствия. И когда у меня крыша буквально начала съезжать, я набрел на один магазинчик и увидел в продаже консервы. Те самые, что мы с братом любили в детстве. «Килька в томатном соусе». Я купил пару консервов, килограмм картошки и, придя домой, приготовил любимое блюдо детства. А когда попробовал, то разрыдался от счастья, снова обретя удовольствие от еды. Да, Чарли, - улыбнулся Майк. – Я попросту зажрался. И в этом проблема того бедняги и большинства богачей. В какой-то момент они теряют связь с реальностью и, самое главное, теряют мечту. Когда ты питаешься одними деликатесами, пьешь коньяк, ценой с автомобиль, и любишь дорогих женщин, то со временем вкус притупится и все дорогое надоест. А если все надоедает, то человек начинает глушить горе в наркоте и бухле. И неважно – коньяк ли это ценой с автомобиль или мерзкая сивуха, которую попросту опасно пить. Крыша едет, Чарли. И у меня поехала… Но меня обратно вернула обычная картошка с килькой, как бы это странно ни звучало. Конечно, не со всеми такое случается, но все же. Мало кто способен сохранять контроль, имея в своей жизни всё.

- И чего ж ты тогда тут обитаешь, если богат и вообще? – тихо спросил Чарли. Майк достал из пакета две бутылки пива, открыл их и протянул бутылку Чарли. Сделав глоток, он снова блаженно улыбнулся и посмотрел на костер.

- Я в пути тридцать лет, Чарли. Тридцать лет я странствую и не знаю, где буду завтра. Может, снова с тобой и Брутусом, а может отправлюсь в другой город. Каждый день я напоминаю себе, что ценить надо то, что имеешь. Даже если это картошка с килькой в томатном соусе и бутылочка дешевого пива. А иначе станешь, как тот бедняга, которого ни власть, ни деньги, ни красота женского тела не удержали от шага в пропасть.

«Вражина».  © Гектор Шульц

- Это что такое? Куда собрался? – грозный голос отца заставляет вжать голову в плечи и замереть на пороге, вцепившись вспотевшей ладошкой в дверную ручку.

- На улицу, - твой голос робкий, дрожащий.

- А шапка где?

- Так тепло на улице, - пытаешься показать характер. Пытаешься сказать, что уже взрослый и тебе плевать на какие-то там шапки, в которых в такую погоду только малышня бегает.

- Шапку надень, - теперь голос отца спокойный. Он знает, что я его услышу. Знает, что я, глотая слезы, возьму шапку, натяну её с яростью на голову и выбегу из квартиры.

- Шапка, шапка, шапка! – яростно бубня, я спускаюсь по лестнице. Выбегаю из подъезда, задираю голову и смотрю на наши окна. Отца не видно. Торжествующая ухмылка и шапка прячется в отвисшем кармане куртки. Воздух, хоть и холодный, бодрит. Бежать, играть с друзьями. К черту шапку.

А на следующее утро температура. Снова болят уши. Снова мама, достав из аптечки пипетку, открывает пузырек с какой-то вонючей жидкостью. Снова болит голова, а горло саднит, словно съел тарелку раскаленного песка. Мама бежит на кухню, потом обратно. Таблетки, пипетки, сиропы, градусники. И от её внимания слезы сами выступают на глазах. Жалко себя, а вот отцу меня не жалко. Он стоит, опершись плечом на дверной косяк и внимательно на меня смотрит. Глаза сурово прищурены, губы сжаты, но дыхание ровное. Конечно, ему на меня плевать. Он меня не любит.

- У, вражина! – шепчу сквозь сон, сжимая кулачки. Уши болят, но уже не так сильно.

*****

Шлеп! Резкий удар ладонью по губам и к ним моментально приливает вся кровь, что есть в теле. Слезы обиды брызгают из глаз, а сами глаза метают молнии в того, кто стоит рядом, и чья рука причинила боль. Отец тяжело дышит, но голос спокоен и ровен. Даже не дрожит.

- Понял, за что?

- Нет, - выкрикиваю со злобой и тут же ойкаю, когда шлепок повторяется. Шлепок несильный, но губам все равно больно.

- А теперь понял? – голос отца, в отличие от моего, тихий и спокойный. Словно для него это рядовой случай. Он опускается на одно колено и внимательно смотрит на меня. Его маленькие, черные глаза до одури меня пугают. Его глаза всегда чернеют, когда он злится. Голос у него спокоен, но я вижу это черное пламя, что пылает в его глазах. Но тут в его голосе появляются другие нотки, которых я до этого не слышал. Они появляются лишь на миг, а потом исчезают. – Она – твоя мать. Она стирает твою одежду, готовит тебе ужин, делает с тобой уроки, а ты что?

- Ругаюсь матом на неё, - обида потихоньку утихает в груди. Сердце еще ходит ходуном, злоба за удар никуда не делась.

- Сначала ругаешься, а потом что? Ударишь? – голос отца удивительно спокоен и от этого мне противнее всего.

- Нет.

- Понял за что получил по губам?

- Да.

- За что? – губы болят, словно знают, что от моего ответа зависит, будет ли еще один шлепок. Но его не будет.

- Нельзя так вести себя с родителями.

- Правильно. Теперь иди в свою комнату и подумай над тем, что ты сделал не так.

В комнате, в полной темноте, слезы снова начинают душить. Приходит злоба и непонимание. Почему сразу нельзя было это сказать? Зачем бить по губам? Это больно и неприятно.

- Вражина! – шепчу я, засыпая, а маленькие злые слезы высыхают у меня на щеках. Завтра я об этом забуду, а вот отец, я уверен, будет помнить всегда.

*****

- Ты что это делаешь? – я вздрагиваю, неловко пытаюсь спрятать зажжённый смятый бычок, вытащенный из отцовской пепельницы часом ранее, за спину, но он выпадает из ослабевших пальцев и падает на кафель, рассыпаясь на яркие искры. Голос отца все так же спокоен и суров, а губы поджаты. На миг в уголках блеснула улыбка, но тут же исчезла. – Давно?

- Что давно? – губы ноют. Ждут шлепка. Но его нет. Лишь этот тихий и спокойный голос. И пугающие до чертиков черные глаза.

- Куришь давно?

- Давно, - конечно, вру. Это вторая сигарета в моей жизни, если окурки вообще можно назвать сигаретой.

- Понятно, - отец уходит на кухню, затем возвращается в туалет и протягивает мне пачку «Примы». В его руке уже тлеет одна папироса. Он протягивает мне зажигалку и кивает. – Кури. Хочешь курить? Кури.

- И буду, - слова как-то злобно вылетают. Но отец по-прежнему спокоен. Он ждет, когда я закурю. Думает, что я испугаюсь. Я улыбаюсь, чиркаю зажигалкой и набираю полный рот дыма, который потом неловко пытаюсь выдохнуть.

- Это так ты куришь? – спрашивает он. Я киваю, на что он мотает головой. – Если хочешь курить, кури правильно. Вдыхай дым, а потом выдыхай.

- Ладно, - снова набираю полный рот дыма и делаю вдох. Омерзительная теплая волна жалит легкие, бьет в голову так, что она начинает кружиться. Желудок скачет ходуном, а потом съеденный суп выливается прямо под ноги отцу.

- Ну. Чего застыл. Кури дальше, - спокойно говорит он, дымя своей папиросой. Я затягиваюсь, липкие слюни не дают дышать, а из глаз снова бегут слезы.

- Вражина! – шепчу я так, чтобы он не услышал. Но он слышит. Глаза темнеют еще сильнее, но он просто стоит и смотрит, как меня корежит. Смотрит, пока ему это не надоедает, затем забирает окурок, бросает его в унитаз и сливает воду. Поворачивается ко мне и смотрит прямо в глаза.

- Еще хочется курить? Только честно.

- Нет, - до сих пор тошнит, а еще и пол вытирать.

- Угу, - хмыкает он и выходит из туалета, оставляя меня наедине.

*****

Я уезжаю. Видимо, надолго. Стою в коридоре, держу дорожный чемодан в руке, смотрю на маму. Перевожу взгляд на отца. Жду, что он скажет. Но он молчит и смотрит на меня. Мама целует меня в щеку, проверяет взял ли я паспорт. Отец лишь жмет руку и словно нехотя улыбается. Я тоже улыбаюсь. Потом разворачиваюсь и выхожу из квартиры. На улице задираю по привычке голову и смотрю на окна. Вижу маму. Вижу и отца.

*****

- Ты что делаешь? А по губам? – отец вздрагивает, прячет за спину окурок. Виновато улыбается, но я не улыбаюсь. Стою и смотрю на него максимально сурово.

- Ой, уж и покурить нельзя, - ворчит он, потом вздрагивает, когда сверху от соседей доносится ор. Это мой друг детства – Митька. Снова орет на свою мать отборным матом. Я ругался при родителях дважды. Когда внезапно проиграл мой любимый клуб, и когда получил от отца по губам. Отец качает головой и с трудом выходит из туалета, я иду следом за ним. Ворчу, конечно.

- Нельзя тебе курить.

- Ой, учить меня будешь?

Он садится в кресло и, нацепив на нос очки, углубляется в газету. Я иду на кухню, беру из холодильника одну из многочисленных баночек с таблетками, вытряхиваю белый кругляш, набираю воду из-под крана и возвращаюсь в зал. Протягиваю отцу. Тот кривит лицо, смотрит на меня сурово, но берет стакан и таблетки. Выпивает, морщится, а затем снова углубляется в газету.

- У, вражина, - внезапно и тихо говорит он. Но говорит так, чтобы я услышал. Я не могу сдержать улыбку. Он тоже смеется.

Враг мой… Нет. Друг. Лучший, какой только мог быть у меня.

«Чудовище».  © Гектор Шульц

Первыми словами мамы, когда я тихонько вернулся с улицы и закрыл дверь в квартиру, были: «Бог ты мой. Ну и Чудовище». Она, присев на небольшой стульчик возле зеркала, поочередно переводила взгляд то на меня, то на нечто, которое я принес с улицы. Нечто тихо сопело и, прижавшись к моей ноге, слабо подрагивало от холода.

Этим «нечто» оказался пёс. Обычный, безродный «дворянин». Кирпичного цвета с черными подпалинами, словно его и правда лизнул огонь, с желтыми глазами, так не характерными для собаки, и вытянутой нижней челюстью, из-за чего клыки пса упирались в нос. Грязная шерсть торчала колом, левый бок был ободран, так еще и правая лапа была поджата, словно кто-то перебил её палкой. Пес тихо сопел, смотря на маму. Тихо сопел и я, трогая грязную голову пса пальцами.

- Мам… Можно его оставить? – робко спросил я. Мама грустно улыбнулась, посмотрела на Чудовище и покачала головой.

- Нет…

- Но, почему?! – пес вздрогнул, услышав мой крик. – Я сам буду с ним гулять. Буду еду ему готовить.

- Самим есть нечего, еще и Чудовище это, - вздохнула мама. – Отведи обратно, где взял.

- Нет! – снова закричал я, прижимая напуганного пса к себе. – Он мой. Он… такой же, как я.

- Сынок, ну глупости-то не говори.

- Буду говорить. Я – калека и он калека. А двум калекам легче.

- Какой ты калека, глупыш? – улыбнулась мама, опускаясь передо мной на колени.

- Такой… - слова, как обычно, застряли в горле, и я в который раз не смог сказать то, что думаю. – За-зааика.

- Отец будет против. Ты знаешь, как он к собакам относится. Тем более, к бродячим, - не сдавалась мама. Правда она замолчала, когда Чудовище поднял морду и осторожно лизнул её руку.

- Видишь. Ты ему нравишься. И папе он понравится. Он хороший. Правда, - слезы текли по моим щекам, оставляя грязные дорожки.

- Если отец скажет «нет», то я ничего не смогу сделать, - вздохнула мама, посмотрев на Чудовище. – А такое Чудовище мало кому понравится.

- Понравится. Увидишь. Пожалуйста! – я сжал кулаки и перешел к главным аргументам. – Я буду пылесосить каждый день. И посуду мыть. И если он накакает на полу, я сам уберу. Все буду убирать.

- Помой его сначала, горе ты мое, луковое. А то он и правда - Чудовище, - улыбнулась мама и отправилась на кухню. А я, не веря своим ушам, посмотрел на пса, в глазах которого заблестела надежда.

Конечно, когда папа вернулся с работы, я потратил два часа уговаривая его оставить Чудовище. Отец, хмуро посмотрел на свернувшегося у его ног мокрого пса, потом перевел взгляд на зареванного меня и коротко кивнул. Он еще о чем-то говорил на кухне с мамой, а когда я зашел, чтобы взять кусочек жареной курицы для Чудовища, то увидел, что у мамы в глазах слезы. Но она быстро вытерла их, улыбнулась и превратилась в ту маму, которую я знал и любил. Однако наша жизнь с Чудовищем только начиналась…

Поначалу он пугал всех, кто приходил к нам в гости. Пугал бабушек-соседок у подъезда. Пугал моих друзей и других ребят со двора. И, наверное, только я не видел в Чудовище ничего чудовищного. Да, он был не таким, как большинство собак. Да, у него были пронзительные, желтые глазищи и кривые зубы, торчащие изо рта. Но я полюбил его сразу, как увидел, когда он подошел ко мне, шатающийся от холода и голода на улице той далекой зимой.

Повзрослев, я брал пару раз собак с улицы, но таких умных, как Чудовище больше не встречал. Он словно был благодарен за то, что его приняли в семью и вел себя всегда тихо и порядочно. Он не лаял ночами, услышав чей-то вой вдалеке. Не гадил, не клянчил еду, и всегда ел то, что ему давали. Но больше всего на свете Чудовище любил огурцы.

Его желтые глазищи сразу загорались каким-то сверхъестественным блеском, когда мама делала салат из огурцов и помидоров. Он неподвижно сидел под столом и ждал того момента, когда один кусочек случайно упадет на пол, и когда дожидался его, то моментально съедал, бешено мотая хвостом от удовольствия.

- Странное ты Чудовище, - смеялась мама, бросая ему под стол целый огурец и наблюдая, как радостный пес начинает им весело хрустеть. – За мясом так не прыгаешь, как огурцами. И где ты его нашел?

- Там, у гаражей, - неопределенно махал я рукой. На самом деле я нашел Чудовище на трамвайной остановке возле заброшенного ларька, где раньше продавали овощи. Он сидел под прилавком и обнимал грязными лапами вялый огурец, смотря на него, как на величайшее в своей жизни сокровище.

Когда я выходил с ним гулять, то практически всегда становился объектом внимания. Бабушки-соседки, охая и ахая, тыкали в Чудовище пальцем, когда он, смерив их задумчивым взглядом, выходил из подъезда. Детвора с визгом разбегалась по деревьям, но пес, не обращая на них внимания, неспешно трусил вперед, изредка оглядываясь на меня, словно проверяя, иду ли я следом. Пару раз в него прилетали палки, когда какой-нибудь испуганный прохожий видел морду Чудовища, вылезающую из кустов, но пес никогда никого не кусал. Даже не лаял. Смотрел осуждающе на того, кто в него бросил палкой, разворачивался и возвращался ко мне. Лишь раз он превратился в настоящее чудовище, когда меня принялся доставать Мишка из дома напротив, у которого был большой и холеный доберман Джек.

Я специально старался обойти его стороной, порой выходил позже, но Мишка нарочно выводил Джека на прогулку второй раз, только увидев нас с Чудовищем в окно.

- Ы! Два урода! – смеялся он и, злобно оскалившись, тыкал в Чудовище пальцем. – Какой хозяин, такая и собака.

- Отвали, - бурчал я, потому что Мишка был больше и сильнее. Да и Джек его пугал меня до чертиков.

- А то что? – издевательски отвечал он. – Скажу Джеку «фас» и от урода твоего только клочок шерсти останется!

Однажды он действительно сказал «фас», только Джек кинулся не на Чудовище, а на меня. Короткая жизнь не успела пролететь перед глазами, потому что в бок Джеку вдруг врезался мой уродливый пес. Обычно меланхоличный и тихий Чудовище превратился в настоящего Зверя. Шерсть встала дыбом, в глазах полыхала ярость, а кривые клыки щелкали в сантиметрах от холеной шкуры Мишкиного добермана.

- Ты дурак?! – закричал Мишка. – Забери собаку!

- Чудик, фу! Ко мне! – пес нехотя успокоился и, пока Мишка пытался подтянуть взбесившегося Джека к себе, Чудовище уселся рядом со мной и внимательно смотрел на добермана. Шерсть все еще торчала дыбом, да и из горла порой вырывался сиплый рык, но Чудовище даже не шелохнулся, продолжая наблюдать за тщетными попытками Мишки успокоить Джека. Забавно, но после этого случая, Мишка всегда выходил гулять лишь после того, как погуляем мы с Чудовищем.

Сколько я себя помнил, Чудовище всегда был рядом. Если я умудрился заболеть, а болел я часто, то он практически не отходил от моей кровати. Или же сворачивался в ногах и тихо сопел, пока я не усну. Лишь после этого он ковылял до туалета, где стоял бидон с водой и, напившись, возвращался на пост. Ел он один раз в день, когда мама утром пичкала меня таблетками и сиропами. Ну а когда мне становилось слишком плохо, и температура поднималась до сорока, Чудовище тихо поскуливал и тыкался мокрым носом в мою руку, после чего начинал гавкать, зовя маму. Иногда маме с боем приходилось оттаскивать его на улицу, но Чудовище, вернувшись, сразу запрыгивал ко мне, лизал горячим языком мои пальцы и, свернувшись калачиком, засыпал.

Когда я, повзрослев, уезжал в другую страну, то папа с мамой вышли меня провожать к такси. С ними был и Чудовище. Той ночью он словно чувствовал момент расставания и за всю ночь так ни разу и не спрыгнул с кровати. Тихонько поскуливал, ворчал что-то во сне и вздрагивал, если я принимался чесать его за ухом.

Но вся его меланхоличность исчезла, стоило мне сесть в машину. Чудовище взбесился. Он рвался с поводка, лаял, как сумасшедший, а в итоге выдал такой душераздирающий вой, что даже отец не сдержал слез. Родители потом рассказывали, что он неделю спал в моей кровати и, стоило кому-то позвонить в дверь, с надеждой бежал в коридор и… нехотя возвращался обратно, когда понимал, что это не я.

И как же он радовался, когда я входил домой, приехав в отпуск. Бешено вертясь, скакал рядом, а ночью постоянно просыпался, поднимал голову и смотрел, не привиделся ли ему мой приезд. Ну а когда приходила пора уезжать, он, словно понимая, тихонько вздыхал по-собачьи, слюнявил мне руку и ковылял в комнату, на свой коврик возле моей кровати.

Я не застал, когда Чудовище ушел на радугу. Родители говорили, что он ушел тихо и спокойно, во сне. Странный пес, который всех пугал своим видом, отзывался на кличку Чудовище или Чудик, оказался добрее и красивее самых благородных и породистых собак. Почему-то я всегда верил, что когда-нибудь обязательно встречу его. Может, возле прилавка с овощами. Или на трамвайной остановке, где он будет поджидать меня. Или на белом облаке…

*****

- Хорошая история, - с улыбкой произнес голубоглазый мужчина, сидящий на облаке перед большими золотыми воротами. Стоящий перед ним седовласый старичок с усталыми глазами просто кивнул и улыбнулся, а затем вдруг замер, услышав вдалеке громкий лай.

- Не может быть! - прошептал он, смотря, как к нему со всех ног бежит страшненький пес кирпичного цвета. Голубоглазый мужчина, улыбнувшись, молча наблюдал, как пес, повалив старичка на белые облака, заменявшие пол, принялся вертеться вокруг него, попутно норовя облизать с ног до головы. – Чудик!

- Может, возле прилавка с овощами. Или на трамвайной остановке. Или на белом облаке, - задумчиво произнес голубоглазый, смотря, как старичок и пес медленно исчезают за золотыми воротами. – Если сильно веришь, то так оно и будет. Хорошие истории должны заканчиваться хорошо, - он вздохнул, повернулся к другому человеку, что терпеливо ожидал в сторонке и, улыбнувшись, махнул рукой. – Следующий…

«На рыбалку».  © Гектор Шульц

Всегда убираю звук на мобильнике, потому что звонят мне не так уж и часто, а если звонят, то я всегда пугаюсь громкой трели. В итоге телефон почти всегда на беззвучном режиме. Гудит себе и гудит потихоньку, пока я не замечу, благо, что на столе постоянно.

Но в этот раз я забыл перевести его на беззвучный и в процессе раздумывания над рабочим эскизом мобильник завизжал так, что вместо тонкой линии я посадил на электронный лист огромного жирного червяка.

- Алло, - голос еще дрожал, но я надеялся, что звонивший этого не услышит. Услышал, однако.

- Привет, дружище! Напугал? – знакомый какой-то голос. Я посмотрел на экран и мысленно присвистнул. Денис. Вот те раз, сто лет его голоса не слышал.

- Привет, Дёнь. Не, просто неожиданно тебя слышать, - улыбаюсь. Дёня тоже улыбается, по голосу чувствую.

- Как жизнь-то?

- Да, нормально. Идет потихоньку. Неспешно так, знаешь ли, - пытаюсь попутно чертить дальше, но мысли улетели в детство, где мы с Дёней в деревне безобразничали. – Сам как?

- Жив и ладно, - Дёнин голос все тот же. Только чуть более грубый, более мужественный. Последний раз мы с ним созванивались лет шесть или семь назад. – Слушай, дружище. А ты чего на выходных делаешь?

- Буду лежать кверху пузом и смотреть сериал.

- А давай со мной на природу? На рыбалку, а? Посидим у костерка, байки потравим, о былом поболтаем. Вечность тебя не видел, - аж сердце заныло от этих слов, да в груди потеплело. Бросив взгляд на чертеж, я задумался. Но думал недолго. Что-то в Дёнином голосе так и просило послать работу к чертям и поехать с ним на рыбалку, хотя рыбак из меня никакой.

- А, знаешь… давай, - улыбнулся я. Дёня хохотнул, заставив ухо зазвенеть, а потом тихо добавил.

- Ну, тогда собирайся и завтра вечером в шесть жду у себя.

- Дёнь, а взять что-нибудь надо? Ну, из продуктов там или еще чего?

- Нет. Все есть. Полный багажник, - отрывисто бросил Дёня. – Вещи возьми, какие изгваздать не жалко будет и всё.

- Ладно. Ну… до встречи тогда?

- Давай. Адрес-то хоть помнишь?

- Помню, Дёнь. Помню, - и снова не могу удержаться от улыбки. Дёнин адрес, где он до сих пор живет, забыть невозможно. Ленина 2, квартира 22.

- Отлично. До встречи, дружище.

Всегда волнительно встречать друга детства после стольких лет. Вроде Дёня не сильно изменился, разве, что полысел малость, пузико отрастил, да глаза уставшие. Но голос все тот же – задорный, веселый.

Облапив меня, он долго хмыкает, рассматривая мою физиономию, а я замечаю, что как-то пристально он меня разглядывает. Дёня, поняв, что переборщил, снова хмыкает, хлопает меня ладонью по спине и кивает на свой старенький внедорожник. На заднем сиденье виднеются пакеты, какие-то свертки, а внутри пахнет странным домашним уютом и очень тепло, хотя вечер довольно прохладный.

Мы молча едем по дороге за пределы города. Высотки сменятся низенькими домиками с покосившимся заборами, иной раз в окне мелькают закусочные со странными названиями: «У Равшана», кафе «У Изы», ресторан «Матильда», больше похожий на небольшой курятник с одиноким пластиковым столиком у входа.

Негромко играет Дёнин любимый «Black Sabbath», а сам Дёня с улыбкой смотрит на дорогу и мурлыкает припев, попутно покачивая головой. Мы молчим и едем вперед, пока домики и странные кафе не исчезают, а на место им приходят поля и лесопосадки.

Дёня, свернув на какую-то узенькую дорожку, подмигивает мне, и я понимаю, что почти приехали. Но ехать приходится еще около часа, поля превращаются в лесок, вокруг тьма и легкая дымка тумана, сквозь которую с трудом проникает свет фар Дёниной машины. Еще десять минут езды, и мы оказывается на опушке рядом с речкой. В небе блестят звезды. Они блестят ярко, не так, как в городе. Там они тусклые и безжизненные, а эти звезды горят холодным светом. Машина останавливается, и я выхожу на свежий воздух.

От этого воздуха сразу начинает кружиться голова. Он чистый и холодный, аж мозг сводит. Дёня тоже хмыкает, ежится, плотнее запахивая ветровку. Затем открывает задние двери, и мы начинаем разгружаться. На свет появляется палатка, кажущаяся мне необычайно знакомой. Дёня, увидев мой взгляд, кивает и смеется.

- Она самая. Та, с которой мы тогда в поход ходили, и ты её с Ленкой оккупировал на всю ночь, а я у Михалыча спал и храп его слушал.

- Живая еще, Дёнь, - улыбаюсь я, наблюдая, как ловко Дёня ставит палатку.

- А что ей будет? Это еще папки моего, а уж он её откуда взял, я не знаю. Крепкая, полиняла только. Ты ж не против, что вместе спать будем?

- Нет, дружище. Ты чего? Если лягаться будешь, то я тебя в машину переселю, - Дёня смеется и качает головой, на миг превращаясь в того самого Дёньку из детства, с ехидной физиономией и хитрыми, блестючими глазами.

Через час мы сидим с ним у небольшого костерка, обложенного камнями и смотрим на темную речку, на небо и звезды. И молчим. Дёня ворошит угли очищенной палкой, потом достает из пакета мытую картошку и подмигивает мне.

- Помнишь, как мы с тобой картоху пекли?

- Это не забыть, - улыбаюсь я. – Объелись её тогда до колик в животе, еле домой доползли.

- Раков утречком пойдем ловить. Их тут немерено, - хмыкает Дёня, засыпая картошку раскаленными угольками. – Я и котелок взял, и укропчику. Ну, как в детстве, помнишь?

- Помню, Дёнь, - киваю я. Красные раки, соленая вода, от которой щиплет губы и язык, и нежное мясо, от которого урчит живот.

- А Ленка помнишь, как раков испугалась? – рассмеялся вдруг Дёня.

- Так немудренно. Ты с Михалычем нам в палатку пару монстров этих запустил, а Ленка уже кемарить начала, - тоже смеюсь я, вспоминая визг и Ленку, прижимающуюся ко мне слишком крепко. – Интересно, где они сейчас?

- Михалыч в Америку подался. Большегруз водит, - грустно хмыкает Дёня, вспоминая своего закадычного друга. – А Ленку я после того лета не видел, как она с родителями переехала куда-то. Вот бы всех собрать, да на рыбалку, как сейчас…

- Дёнь? – я закуриваю сигарету и внимательно смотрю на притихшего товарища.

- А?

- А чего ты меня позвал-то?

- Почувствовал, что так надо, - Дёнька вздыхает, как старичок, и снова ворошит угли, где уже поспела картошка.

Во мне всегда будет борьба, что же я люблю больше всего: картошку-пюре, жареную картошку или печеную. Но сейчас побеждает однозначно печеная. Пышущая паром, когда её разламываешь, хрустящая золой на зубах. Это Михалыч и Ленка всегда счищали горелое, а мы с Дёней уминали за обе щеки, ибо так вкуснее. Вот и сейчас, не сговариваясь, мы съели все в один миг. Ничего не оставив.

- Хорошо, - улыбаюсь я, делая глоток холодного пива.

- Хорошо, - тянет Дёня, тоже доставая себе банку из переносного холодильника. Мы сидим до двух часов ночи возле мерцающего костерка, смотрим на небо и звезды. И молчим. Потому что слова сейчас лишние.

Утром Дёня меня не будит, я просыпаюсь сам. Продираю глаза, с удивлением осознаю, что лежу в палатке и вижу сквозь приоткрытую щель Дёньку, который сидит на берегу, на складном стульчике.

Выбравшись на свежий воздух, я ежусь от холодка, а Дёня уже протягивает мне свою помятую металлическую кружку с кофе, без которого ни один поход не обходился. Горячий кофе, крепкий и горький, бодрит и наполняет грудь теплом. Дёня принципиально не пьет кофе с сахаром, но мне нравится и так. Потом сигаретка и можно считать, что жизнь удалась.

Тихо тут. Плещется речка рядом, где-то вдали поют невидимые птицы, да негромко мурлычет что-то себе под нос Дёня, смотря вдаль. Он уже достал второй стульчик и поставил рядом. Я присаживаюсь, и мы сидим с ним несколько часов, просто смотря вдаль. Молча. Потому что слова сейчас точно лишние.

Сами собой возникают в голове мысли. Такие мысли, каких давно уже там не было. Мысли не о работе и чертежах, не об ипотеке и бытовых проблемах. Мысли о друзьях, о детстве, о природе, о реке и птичьем пении. Я смотрю на Дёню и улыбаюсь. Тот улыбается в ответ, но молчит. На костре булькает котелок с раками, которых Дёня наловил перед рассветом. Пахнет укропом, летом и молодостью, а в голове шумит хмель. Я закутываюсь в старый отцовский ватник и, прищурившись, смотрю вперед. Вперед в прошлое.

- Дёнь, - вдруг доходит до меня, - а ты ж рыбалку ненавидишь!

- Ага, - смеется он, смотря на меня, как на дурачка.

- Ты тогда в детстве истерику из-за маленькой щуки устроил, - вспоминаю я. Дёня кивает, делает глоток пива и грустно смотрит вдаль.

- Было дело. Рыбалка – это так. Повод, чтоб тебя вытащить из твоего унылого кокона, - нехотя поясняет он. – Думаешь, я слепой? Видел твои статусы в соцсетях, твои фотографии, твой взгляд, потухший вот тоже, когда увидел, так сразу понял, что надо тебя спасать.

- Рыбалкой?

- Рыбалкой. Хоть мы и не будем рыбу ловить. Я на такие рыбалки пару раз в месяц точно выбираюсь. Наедине с собой побыть, да со своими мыслями. Утром так встанешь, кофе заваришь, сядешь на стульчик и смотришь на красоту природы, а не вот это вот всё, - Дёня махнул рукой назад, но я понял его. Улыбнувшись, он продолжил. – А когда обратно еду, в магазин забегаю и там пару-тройку рыбин покупаю, чтоб жена не догадалась. Отдохнул и жить не так тошно. А ты вон совсем погас. Зато сейчас вон щеки разрумянились, жизнь в глазах появилась. А всего-то и надо – природу, костерок, да картошки печеной с раками, как в детстве.

- Спасибо, Дёнь, - дотянувшись, я хлопаю его по спине. Дёня хмыкает, улыбается и снова смотрит вдаль. Мы сидим молча, потому что слова и сейчас лишние.

Вечером мы с ним снова печем картошку и сидим до рассвета, грея озябшие руки над мерцающими угольками. Болтаем, вспоминая прошлое, наши проказы, друзей. И нет в голове работы, ипотеки и проблем. Только наши негромкие голоса, «Моя оборона» под старенькую Дёнину гитару, воспоминания и красота рассвета над маленькой речкой.

Возвращаясь в город, возвращаешься усталым, но в то же время и отдохнувшим. Пропахшим дымом, с сушняком от печеной картошки и охрипшим голосом от долгих разговоров. Но рядом за рулем сидит Дёнька, улыбается, смотря на дорогу, и нет той серой действительности. И слова снова не нужны. И так все понятно.

И снова будут поездки на «рыбалку» без единой рыбины, и долгие разговоры у костра, и песни под гитару. И снова будет жизнь гореть во взгляде. Только может к нам добавится очередной «спасенный». Кто знает… Наверное, только Дёнька.

«Искусственная кожа».  © Гектор Шульц

Когда Валера проходил мимо лавочки возле своего подъезда, на которой до поздней ночи сидели вездесущие бабушки, он неизменно подкидывал им новые темы для разговоров. Забывались любимые сериалы, политика, пенсии и даже Анжелка – размалеванная дешевой косметикой девица, моментально обзаводилась сияющим нимбом. А все потому, что по версии бабушек-соседок Валера стоял на несколько ступеней ниже Анжелки, к которой и в три утра не иссякал поток женихов, оглашавших ночной двор пронзительной руганью. Да и вообще, Валерке, по их старушечьему мнению, прямая дорога была в ад.

- Здрасьте! – приветливо махал рукой бабушкам Валера, выходя утром из подъезда и бодро топая в сторону остановки. Бабушки поджимали морщинистые губки, провожали паренька презрительными взглядами и, стоило его долговязой фигурке скрыться за углом дома, начинали обсуждение.

- Синий весь. Страшнючий, - с миной знатока начинала баба Лера, сидящая, как и подобает главной заводиле старушечьего отряда, в центре лавочки.

- Как убивец, - поддакивала её верная подруга, баба Лена. – Антон с третьего подъезда, когда из тюрьмы вернулся. Один в один.

- Дак он же не сидел в тюрьме-то? – хмурилась баба Зина.

- Антон?

- Валерка. Сначала с родителями тут жил, потом уехал куда-то и с девушкой вернулся, - при слове «девушка» бабушки-соседки посветлели лицами, некоторые даже улыбнулись. Алину, жену Валеры, они любили. Вежливая, улыбчивая, добрая, чистенькая. Все, как надо. Не то, что Валерка.

- Да. Как вернулся, так и стал разрисовываться, как нехристь, - сплюнула баба Лера. Баба Лена согласно кивнула и поджала губки. Тема неоднократно мусолилась на лавочке, стоило Валерке появиться в поле зрения соседок. – А таким мальчиком хорошим был.

- Ты ж его за ухо оттаскала, когда решила, что он лампочки в подъезде бьет, - усмехнулась баба Зина. – А потом оказалось, что не Валерка это, а Мишка со второго подъезда.

- Ох, да… - при имени «Мишка» все соседки синхронно перекрестились и поежились. Мишка до сих пор изводил и дом, и весь двор своими дикими выходками. Но и он стоял на лестницу выше, чем Валерка. Однако баба Лера тут же повысила голос и тоном, не терпящим возражений, добавила: - Раньше был хорошим мальчиком. А сейчас… ужас.

- Ужас, ужас, - качала головой баба Лена. – И как Алинка его терпит?

- Как, как… Каком кверху, - усмехнулась баба Зина. – Приворожил, наверное.

- Вот смеешься ты, старая, а такое бывает на самом деле, - нахмурилась баба Лера. – Помните Наташку с третьего подъезда? Та еще курва, а какого мужчинку себе нашла…

Вечером, когда уставший Валера возвращался домой, бабушки-соседки ждали этого мига, как ночной прохлады в лютую жару. Все темы были обсосаны, мужики Анжелки пересчитаны, а власть обругана до хрипоты.

Возвращаясь, Валерка просто кивал соседкам, улыбался и заходил в подъезд. Бабушки выжидали минуту ради приличия и снова начинали полоскать отложенную с утра тему.

- Алинка вон его молодец, - кивала баба Лера, делая глоток теплой воды из пластиковой бутылочки. – Рисует так, что диву даешься. По заграницам катается, со знаменитостями фотографируется. Даже в газете её печатали.

- Печатали, - кивала баба Лена. Фото в газете обладало большей значимостью, чем упоминание в новостях, на местном телеканале. – А Валерка-то обалдуй.

- Обалдуй. С машинами возится, весь в масле, копейки зарабатывает, - добавила баба Лера, которая, казалось, знает всё о финансовой жизни своих соседей. – Из института его вышибли? Вышибли. На работу не брали? Не брали. Пока Димка, друг его, энтот, как его… автосервис не открыл и его туда не взял. И чего Алинка нашла в нем?

- Любовь это, - тихо вставила баба Зина. – Вот и все.

- Какая любовь, старая? – рассмеялась баба Лера. – Анжелка вон мужиков каких водит? На дорогих машинах, с цепями во! – она показала большой палец, дабы нагляднее продемонстрировать толщину цепей. А этот… синючий, страшнючий, пешком на работу ездит.

- А может нравится ему это? – не сдавалась баба Зина, которая Валерку любила. Да и в детстве частенько его конфетами угощала, за что остальные бабушки-соседки частенько ей бойкот устраивали.

- Что? Картинками кожу себе портить? Или пешком на работу в жару и мороз ходить?

- И то, и это.

- Глупая ты, Зинка, - вновь поджала губы баба Лера. – Нет тут никакой любви. Так… смехота одна. Ладно уж руки себе разрисовал… Чего Алинку свою не попросил? Та рисует так, что любо-дорого смотреть. Не то, что его маляки страшные и непонятные. Буквы какие-то, рожицы кривые. Тьфу, срам!

- Вот увидите, потерпит Алинка годик и уйдет к другому. Зачем ей такой, как Валерка, - кивнула баба Лена.

- Увидим, увидим, - буркнула баба Зина, поднимаясь с лавочки. Через двадцать минут начинался сериал «Либидо тропикана» и каждая бабушка старалась успеть вовремя. Надо же еще чай заварить, усесться, да телевизор включить…

Тихо стало перед подъездом, когда лавочка опустела. Бабушки-соседки, расходясь по домам, никогда не смотрели наверх. А там, на балконе, на третьем этаже тихо и с загадочной улыбкой курил Валера, смотря, как исчезают в подъезде кряхтящие соседки.

Он хмыкнул, затушил окурок в пепельнице и вернулся в комнату, прикрыв балконную дверь. Валера подошел к дивану, на котором, копаясь в планшете, сидела Алина, присел рядом и обнял жену, уткнувшись носом ей в плечо.

- Опять тебя полоскали? – спросила девушка, убирая планшет в сторону. Валерка кивнул и улыбнулся. – Ничего, милый. Еще пару заказов и купим квартиру, как хотели.

- Да я не против. Их сплетни мне не мешают, - рассмеялся Валера. Он вздохнул, прикоснулся пальцем к татуировкам на левой руке и, еще раз улыбнувшись, поцеловал жену в щеку. – И ты не заморачивайся.

- Когда ты мне дашь их поправить? – кивнула она на татуировки, на что Валера шутливо отпрянул в сторону и вытаращил глаза. – Валера!

- Да шучу я, шучу. Но править не дам.

- Почему? Смотри, какие они кривые. Ты же знаешь, что я сейчас гораздо лучше могу сделать, - надула губы Алина. Она еще раз посмотрела на татуировки – бледные и неровные, после чего повернулась к мужу. – Чего ты боишься? Сделаю их красивыми. Да и люди на тебя пялиться перестанут.

- Плевать мне на мнение других… Для меня они самые красивые. Знаешь, почему?

- Потому что первые? – улыбнулась девушка. Валерка кивнул и добавил:

- Потому что первые, сделанные тобой.

- Да… - хмыкнула она. – Я помню, что ты тогда сказал. «Тебе нужна искусственная кожа для практики». А потом снял футболку и сел передо мной, после чего сказал – «Твори».

- И я ни капли не жалею, солнце мое, - кивнул Валерка, обнимая жену. – Сейчас к тебе очереди на несколько месяцев вперед, а люди готовы любые деньги заплатить, чтобы ты их кожу украсила. Но эти… - он ласково пробежался рукой по бледному Стичу из диснеевского мультфильма, потом по мордочке кошки на предплечье и наконец по крохотному джойстику от NES на запястье. Джойстик был бледным и неровным, но Валера, как и Алина знали чуть больше. Джойстик был первой татуировкой, которую дрожащая и нервничающая Алина сделала далеким вечером своему мужу. – Эти были первыми. Пусть ими и остаются.

- У меня странное ощущение, когда я их разглядываю, - тихо ответила ему Алина.

- Я знаю. Ты умиляешься, - Валера рассмеялся, когда жена подняла на него удивленные глаза. – Чего?

- Откуда ты знаешь?

- Ну… У меня такие же ощущения, когда я вновь достаю коробку со своими детскими рисунками. Всегда важно помнить, с чего все началось.

- Ага. С того, что ты согласился быть «искусственной кожей», - улыбнулась Алина, прижимаясь к мужу.

- И оно того стоило, - кивнул Валера, листая на планшете портфолио Алины, в котором было невероятно много прекрасных работ, но самой первой шел тот самый корявенький джойстик от NES.

«Песочница».  © Гектор Шульц

Одной холодной ночью на вершину высокой горы поднялся человек. Был он стар и изможден, но имел мудрые глаза, холодный ум и подвешенный язык. А богатая одежда, в которую был облачен старик, словно кричала о его статусе. Но что забыл глубокий старик на вершине высокой горы, куда и молодые-то не решались подниматься? Старик шел за ответом на свой вопрос, а гора была идеальным местом для того, чтобы получить ответ на него.

Долго шел старик, несколько дней и ночей. Чудом не срывался в пропасть и чудом миновал зубы и когти диких зверей, обитавших в многочисленных пещерах высокой горы. Упрямо карабкался он вверх, обдирая пальцы и колени до крови, не обращал внимания ни на непогоду, ни на нечеловеческий холод. Старик шел за ответом на вопрос и готов был преодолеть любые препятствия, чтобы получить его.

По легенде, эта гора была так же стара, как и мир, раскинувшийся внизу. Когда старик был молодым юнцом, дряхлые старики рассказывали ему эту легенду. Они говорили о том, что на вершине горы живет Бог, и что он создал эту гору, как и все, что лежит у её подножия.

Много с тех пор прошло времени. Старики, рассказывавшие легенду, давно уже отправились в мир иной, а молодой юнец сам стал стариком. Долго зрел в его голове вопрос, но не было ответа. И вот, собрав, наконец-то, мужество и все силы, старик отправился на вершину, чтобы задать этот вопрос Богу.

Однако, оказавшись на вершине, старик никого не увидел. Сердито звякнули золотые монетки, нашитые на полы богатой одежды, когда порыв ветра заставил старика задрожать. Тихо и пусто было на вершине горы. Только холодный и колючий ветер изредка обдавал лицо морозом и кусал старика за нос.

- Неужели всё было зря?! – завопил старик, рухнув на землю. Он не обратил внимания ни на боль, ни на холод. Гнев грел его сердце.

- Почему это? – раздался неподалеку еще один голос. Хриплый, но молодой. Старик вздрогнул, прищурил глаза, чтобы разглядеть странное пятно, показавшееся неподалеку, а потом снова закричал, когда ночная тьма и колючий ветер попросту исчезли.

В небе ярко светило солнце, нагревая воздух. Мимо удивленного лица старика проносились деловитые, толстые пчелы, которые с тихим гудением летели к большим цветам за сладким нектаром. Ночь и холод исчезли, словно кто-то невообразимо могучий щелкнул пальцами, изменив то, что никому изменить не по силам.

Старик снова задрожал, когда глаза, привыкшие к свету, увидели сидящего на большом камне джентльмена. Джентльмен приятно улыбался и, прищурив темные глаза, рассматривал старика безо всякого стеснения.

Старик видел уже таких джентльменов, разодетых с иголочки в модные костюмы, с завитыми усами и идеальной кожей. Но он не понимал, почему от взгляда этого джентльмена ему так неуютно. Словно джентльмен видел его душу насквозь. Даже то, что старик тщательно спрятал в своем сердце и никому не собирался об этом говорить. А когда он увидел, что из-под аккуратно зачесанных вьющихся волос джентльмена вылезли крохотные рожки, и вовсе потерял дар речи. Не этого Бога надеялся он встретить на вершине горы.

- Привет, - улыбнулся джентльмен, изящно наклонив голову. Острый подбородок коснулся груди и тут же вернулся в исходное положение, а темные, горящие глаза вновь уставились на старика, без стеснения заглядывая в его душу. – Не стесняйся. Подходи, присаживайся. Кофе хочешь?

- Вы… Бог? – зачем-то уточнил старик. Джентльмен изогнул бровь, улыбнулся так, что стали видны зубы, и мелодично рассмеялся.

- Разве я похож на него?

- Не очень, - честно признался старик, переминаясь с ноги на ногу. Джентльмен щелкнул пальцами и рядом с камнем появилось удобное мягкое кресло. Точь-в-точь как то, что старик оставил дома, в своем кабинете.

- А на кого я похож? – не сдавался джентльмен. Старик, опасливо на него покосившись, уселся в кресло и, вытянув ноги, облегченно вздохнул.

- Ну… на этого… - он принялся гримасничать, надеясь, что джентльмен не заставит его произнести это слово.

- На Дьявола?

- Да.

- Почему? – удивление джентльмена было столь искренним, что старик на секунду пожалел, что сморозил глупость, однако губы его собеседника дрогнули и расплылись в улыбке. – Шучу. Понятно же «почему».

- Да. Глаза у вас черные и… вы не обижайтесь только… но будто в саму душу смотрят, - старик поморщился и закрыл глаза, ожидая, как его тело воспламенится, а острые вилы вонзятся в бок. Однако никакого дьявольского пламени и вил он не почувствовал, поэтому, выдохнув, продолжил. – И эти… рога у вас видны.

- Ах это… - старик приоткрыл один глаз и увидел, что джентльмен пытается пригладить волосы так, чтобы скрыть острые рожки. Спустя минуту ему это удалось и он, улыбнувшись, развел руками. – Так лучше?

- Весьма. Благодарю вас.

- Не стоит. И не стоит бояться. За такие вопросы я в Ад не отправляю, если что. И позвольте, кому это в голову придет тыкать гостя вилами? – джентльмен словно оскорбился, но витающая на тонких губах улыбка, заставила старика растеряться. – Впрочем ладно. Ты проделал такой путь, чтобы задать вопрос, а я слишком истосковался по шуткам, чтобы перейти сразу к делу.

- Вы уж простите, но я бы вопрос хотел задать другому… эм…

- Богу? – уточнил джентльмен и, когда старик кивнул, вздохнул и вытащил из кармана роскошного пиджака не менее роскошный серебряный портсигар. – Увы, но это невозможно?

- Почему? – оторопело спросил старик, явно не надеясь на такой ответ.

- Бог занят.

- Чем же? – старик забыл о том, с кем говорит, поэтому, когда джентльмен внимательно на него посмотрел, прикусил язык. – Простите, господин.

- Никакой я тебе не господин, а Он… Он играется, - словно нехотя ответил джентльмен. В его руке, словно по волшебству, возникла чашка с дымящимся кофе, а в воздухе разлился приятный аромат.

- Играется?

- Ага, - старик вдруг понял, что джентльмен не шутит. Он отвечал честно и без тени улыбки на приятном лице. – Я стараюсь не отвлекать Его по пустякам.

- Получается, что это вы… - старик задохнулся от возмущения, когда догадка больно ужалила мозг. – Вы теперь следите за землей и за всё в ответе?!

- Смотря что мне приписывают, - резко ответил джентльмен. Он прищурился, сделал маленький глоток кофе и посмотрел на старика чуть дружелюбнее. – Так что я такого сделал, позволь полюбопытствовать?

- Ну как же… Адама и Еву соблазнили? Соблазнили. Горести насылаете? Насылаете. Искушаете тех, что чист и непорочен? Искушаете. Войны устраиваете? Устраиваете.

- Прелестно. Обвинение само же и ответило на свои вопросы, - рассмеялся джентльмен. В глазах его на миг сверкнула какая-то яркая искорка, но тут же исчезла, словно была фантомом. – Обвинение позволит обвиняемому оправдаться? Или не стоит тратить усилий, раз обвинение так уверено в приписываемых мне злодеяниях?

- А кто ж тогда все это сотворил? Бог? – недоуменно буркнул старик, вдруг почувствовав себя очень глупо. Джентльмен, вместо ответа, поднялся с камня, отряхнул невидимые пылинки с брюк и, подойдя к старику, протянул ему руку.

- Пойдем. Я тебе кое-что покажу, - загадочно улыбаясь, произнес он. Стоило старику взять его руку, как в голову моментально ворвался холод. Но не тот холод, который преследовал его, когда он поднимался на вершину горы. И не тот холод, что бывает, когда внезапно включаешь в душе холодную воду вместо горячей. Этот холод был настолько сильным, что буквально сводил с ума. Мышцы во всем теле моментально одеревенели, лед захрустел на зубах, а кровь загустела в венах. Правда продлилось это всего лишь один миг, но старику этот миг показался вечностью.

Внезапно тьма рассеялась и холод отступил, а сам старик вдруг понял, что летит рядом со странным джентльменом в открытом космосе. Мимо проносились другие планеты, которых он никогда не видел на звездных картах. Ярко сияли другие звезды, которым не было места на том небе, которое он привык видеть. Старик понял, что видел то, чего другие не видели. И вряд ли увидят.

Полет закончился так же внезапно, как и начался. Старик осознал, что теперь не летит, а стоит на земле. Твердой, покрытой паутинкой трещин и неведомыми растениями, которые колыхались на легком ветру. Джентльмен, стоящий неподалеку, приложил палец к губам и, когда старик, охнув, понял, что не может говорить, ехидно улыбнулся и поманил его за собой. Осторожно раздвинул кусты и отошел в сторону, чтобы онемевшему старику было лучше видно. Но старик сразу забыл о своей немоте, как только увидел то, что хотел показать ему джентльмен.

Сразу за кустами, на берегу небольшого пруда с настолько синей водой, что она резала глаза, сидел ребенок. Маленькая девочка, лет шести-семи. В легком летнем платье со звездочками и босыми ногами. Она, тихонько мурлыкая себе что-то под нос, лепила из глины зверей. Иногда умолкала, смотрела в воду, в которой плескались разноцветные рыбки, мелодично смеялась и, взмахнув косичкой, вновь возвращалась к своему занятию.

- Вот, чем Он, обычно занимается. Хотя правильнее будет говорить: «Она», - тихо прошептал на ухо старику джентльмен. Он провел пальцем по губам старика и, когда тот осознал, что снова может говорить, покачал головой. – Не шуми. Не стоит пугать создание, способное превратить тебя в трицератопса на цыплячьих ножках.

- Это… это… это… - старик хватал воздух и махал рукой, чтобы помочь воздуху проникнуть в легкие, но ему это не удавалось. Джентльмен, понаблюдав за ним с минуту, снова покачал головой и, взяв старика за руку, вернул того на вершину горы. Холод незнакомого космоса лишь на миг ужалил щеки старика, но тому вновь показалось, что прошла вечность.

- Надеюсь, ты понимаешь, почему я вернул тебя сюда? – уточнил джентльмен, выуживая из кармана портсигар. Старик кивнул, и он милостиво улыбнулся. – Славно, человек. Очень славно.

- Когда вы сказали, что Она… простите, Он… этим занимается, что вы имели в виду?

- Это и имел, - пожал плечами джентльмен. – Бог играет в песочнице.

- А вы?

- А что я?

- Вы кто?

- Вы и сами знаете. Вы мне кучу не очень приятных имен выдумали, - сварливо ответил джентльмен. – Будь я обидчив, как ребенок, давно бы забросал Землю огненными шарами.

- Но если Бог… хм… такой, а вы взрослый, значит вы первым появились?

- Верно, - рассмеялся джентльмен. Старик понял, что тому нравится смеяться, поэтому тоже улыбнулся. Пусть и немного скупо. – О, и ты немного растаял. Это радостно. Конечно, я первым появился. Как ты знаешь, первый блин всегда комом. Такая у вас, кажется, поговорка. Или ты думал, что из Хаоса сразу абсолютное Добро появится? Нетушки. Оно вторым появилось. А я первым. И, следовательно, раз Добро есть, то и Зло тоже должно быть, чтобы все это уравновесить. Ты смотри на это философски, а то с ума сойдешь, - добавил он, когда старик захлопал глазами и принялся разевать рот, как выброшенная на берег рыбина.

- Но наш мир…

- Создан Им, это правда, - вздохнул джентльмен, пригладив волосы так, чтобы снова спрятать рожки. – Ваш мир был первым из созданных Им.

- А люди?

- О, этого мы не ожидали, если честно, - старик вздрогнул, пытаясь понять смысл сказанного. – Видишь ли, сначала это была песочница. Богу нравилось тут играть. Создавать горы, реки, озера, леса… Потом начался этап увлечения динозаврами и дизайном. Но динозавры слишком быстро наскучили, и песочница оказалась заброшенной. Нашлась новая, а эта теперь существовала сама по себе. Когда я вернулся сюда через некоторое время, чтобы перенести пару динозавров в другую песочницу, то узнал, что динозавров-то больше нет. Вестник из космоса перемолол весь песок и появился новый мир. Люди. Сначала волосатые, грязные и нецивилизованные, они сменились более приятными особями. Я любил наблюдать за ними сверху, с вершины горы. Ох эти пирамиды, Парфенон, замки… Деревни, превращающиеся в города, и города, превращающиеся в деревни. Кинематограф, культурная революция, джаз и интернет. Восхитительно, знаешь ли. Даже Ему понравилось, когда Он снова сюда вернулся. Ненадолго правда…

- Ненадолго? – прошептал старик, чей мир принялся рушиться прямо на глазах.

- Ага. Вы Его напугали. Войнами своими, кровью, злобой, и всем, что ты мне приписал чуть ранее. Согласись, приятнее копаться в песочнице, чем видеть то, что натворило человечество?

- Наверное.

- Наверное… - передразнил джентльмен. Он вернулся на камень и, закинув ногу на ногу, посмотрел вниз, на мир, который нежился под лучами теплого солнца. – Уж поверь, мало приятного в вашей эволюции. Конечно, иногда мне хотелось швырнуть на Землю парочку метеоритов, но потом я, обычно, остывал и успокаивался. Находилось что-то прекрасное, что останавливало мою руку.

- Что же? – растерянно спросил старик.

- Сострадание, любовь. Добро, в конце концов, - рассмеялся джентльмен. – Эта борьба постоянно идет внизу. И до сих пор непонятно, что победит… Иногда мы сюда наведываемся и смотрим на вас. Но во Вселенной есть миллиарды других песочниц, созданных Им, и они куда приятнее этой.

- И что же вас останавливает?

- А ты не догадался? – улыбнулся джентльмен. Старик сконфуженно покраснел и покачал головой. – Вы. Иногда вы учитесь на своих ошибках, а иногда снова наступаете на те же грабли, которые бьют вас по лбу. Забавное зрелище, знаешь ли. Но когда я возник из Хаоса, опьяненный силой, лишь одна мысль не дала мне безумствовать. Знаешь, какая? Каждый сам выбирает, каким ему быть. Чистым Злом, абсолютным Добром или так… серединка на половинку. Как вы, люди.

- Простите, что был так глуп, - вздохнул старик, смотря в глаза джентльмену. Тот усмехнулся, кивнул и посмотрел на небо.

- Мне пора. Есть еще несколько миллиардов песочниц, как я уже говорил. Вдруг и в них меня ждет старик с вопросом, который он так и не задал, хотя ответ ему и так известен… - старик прикрыл глаза, когда джентльмен вдруг растворился в яркой вспышке, а когда открыл их, то увидел, что стоит у подножия горы. Только руки его были чисты, а колени не болели, будучи стертыми в кровь. И на душе царило небывалое спокойствие.
Добро, Зло… важнее выбор, который делает каждый человек.

«Проводник».  © Гектор Шульц

Буря становилась всё сильнее. Хилл, с трудом выдирая ноги из плотной, липкой жижи, в которую превратилась дорога, медленно брел вперед. Кромешная темень изредка разбавлялась яркими всполохами молний и следующий за вспышками грохот так и норовил бросить Хилла лицом в жидкую грязь. Но именно благодаря вспышкам молний хоть иногда становилось видно дорогу.

Несколько раз Хилл сбивался с пути и молния, как настоящий проводник, тут же вспыхивала, чтобы указать ему, что он свернул не туда. Воздух, плотный, густой, как молоко, обволакивал всё вокруг, забивал легкие сыростью и влагой, а Хилл продолжал идти вперед.

- Ну же… где гребаные попутки, когда они так нужны? – вопрошал он себя и небеса, но ответом ему была лишь очередная вспышка и гром.

Силы медленно покидали его. Выдергивать ноги из жижи становилось все труднее и в какой-то момент Хилл, не справившись, рухнул в грязь и безумно заорал. Его крик, тонкий и отчаянный, потонул в буре, как крохотная чайка посреди бушующего океана. Один. Один среди непогоды, зловещей жижи и молний.

Хилл, спотыкаясь, шел вперед и больше не пытался осторожничать. Костюм покрылся липкой грязью, которая текла за шиворот и вызывала мурашки. Стало холодно, а воздух погустел еще сильнее, когда Хилл увидел впереди огонек. В лицо пахнуло болотной ряской и… свежестью. После плотной пелены, сквозь которую и носа своего не увидишь, это открытие тянуло на натуральное чудо и Хилл, собрав все силы, ринулся вперед, к спасительному огоньку.

Он скользил и падал. Один раз даже упал на какой-то камень и прикусил себе губу, из-за чего внутри рта образовался плотный комочек, мешающий сглатывать слюну. Дождь превратился в водяную пыль, молнии засверкали ярче прежнего и Хиллу на миг показалось, что проводники, еще недавно помогавшие ему найти дорогу, словно о чем-то предупреждают. Но Хилл бежал вперед…

Липкая жижа внезапно кончилась и Хилл, не удержавшись, полетел вперед, в мокрые камыши. Прямиком в стоячую воду, пахнущую болотом. Протерев глаза, он проклял собственную неуклюжесть и двинулся к огоньку, который превратился в обычный фонарь на палке. Только воткнутый в землю рядом с утлой лодчонкой, в которой сидела худенькая, сгорбленная фигурка, прикрытая ветхой тканью.

Стоило Хиллу оказаться в одном шаге от лодки, как буря моментально утихла. От звенящей тишины голова пошла кругом, а свежий ветерок, ударивший в лицо, заставил Хилла улыбнуться. На миг блеснула какая-то странная мысль, но усталое тело моментально прогнало её прочь.

- Простите… Эй! – Хилл снова споткнулся и, растянувшись на земле перед лодкой, ругнулся сквозь зубы. Прикушенная губа и язык опухли, из-за чего он немного шепелявил, а появившийся во рту металлический привкус, говорил о том, что рот полон крови. Сплюнув, Хилл облокотился на бортик лодки и легонько потряс фигурку за плечо. – Эй! Вы человек?

- А кого ты ищешь? – ответил ему тихий голос. Ткань шевельнулась и Хилл увидел два горящих глаза. Темных, блестящих и внимательных. Глаза принадлежали худенькой старушке. Это была её лодка и её фонарь, свет которого увидел Хилл и ломанулся к нему, как безумец, наплевав на бурю.

- Человек… Славно. Я уж испугался, что это чучело, которое лодку охраняет, - улыбнулся Хилл и, рухнув на колени, пополз к воде, полоска которой вынырнула из-под покрывала тумана. Речка или озеро. Хиллу было плевать на это. Главное вымыть лицо и прополоскать рот. Приведя себя в порядок, он вернулся к лодке. Странная старушка даже не шелохнулась. Лишь её глаза продолжали следить за Хиллом. – Бабушка. Где здесь жилье ближайшее? Мне нужен телефон. Моя машина сломалась… черт… наверное, милях в двадцати отсюда. Там еще такой страшный дуб был. Я в него влетел, потом по дороге пошел. Тут буря, гремит все, черт его знает, куда идти.

- Как много эмоций. И как мало дельных слов, - сухо усмехнулась старушка. Ткань шевельнулась и в свете фонаря показалась старческая ладошка, в которой лежал кусочек хлеба. Хилл точно не собирался ничего брать из рук странной женщины, но рука сама собой дернулась и, схватив хлеб, потянула его ко рту.

- Бог ты мой, - только и мог вымолвить Хилл, когда распробовал подарок. – Свежий. Горячий. Дико вкусный… Спасибо, бабушка.

- Пожалуйста, - глаза внимательно следили за Хиллом, но лицо по-прежнему было скрыто в темноте и даже фонарь не мог рассеять эту тьму.

- Так… где тут жилье ближайшее? Не подскажете? – Хилл замерз. Зубы стучали, а проклятая грязь, в которой был вымазан его костюм, затвердела и весила теперь в два раза тяжелее.

- Не подскажу. Покажу. Только заплатить придется, - когда Хилл услышал тихий треск, то не сразу сообразил, что слышит смех. Настолько неестественным он был. – Помоги столкнуть лодку в воду.

- «Она шутит?» - подумал было Хилл, но старуха даже не шевельнулась, чтобы вылезти. Поэтому он снова сплюнул, подошел к носу лодчонки и, уперев руки в занозистое дерево, напряг ноги и спину. Лодка, словно нехотя, поползла по влажной земле. Снова пахнуло болотом и холодным ветерком. Хилл, мотнув головой, напрягся сильнее и от неожиданности упал в воду, когда лодка резко ушла вперед.

- Не ушибся?

- Нет. Все в порядке, - ответил Хилл и, добравшись до лодки, с трудом в нее залез. Затем, опершись спиной о бортик, расслабленно выдохнул. – Так куда грести? И не волнуйтесь, я заплачу. Сколько скажете. Только вытащите меня отсюда, бабушка!

- Отдыхай. Вода – моя стихия, - загадочно ответила старушка, доставая откуда-то из-за спины огромное весло, больше похожее на гигантский молот. Весло, погрузившись в воду, вспучило ил и болотный газ, прячущийся внутри, под водяной толщей. Старушка налегла на весло и лодчонка, на удивление, резко рванула вперед, отдаляясь от берега.

- Погодка просто блеск, - рассмеялся Хилл. Он согрелся, а съеденный кусочек странного хлеба вызвал сытость, как после знатного ужина, поэтому и настроение моментально улучшилось. – Повезло же влететь в то дерево.

- Случайностей не бывает. Всему определенно место в этом мире.

- Звучит очень по-философски, - хмыкнул Хилл, хлопая себя по карманам. На удивление, он нашел пачку сигарет, в которой осталась одна штука. – Вы не против?

- Нет, - покачала головой старушка. Она указала рукой на левую ногу Хилла и добавила. – Под тобой есть бутыль с водой.

- О, спасибо. Это кстати, - он вытащил огромную пузатую бутылку и, выдернув пробку, жадно приложился к воде. Вода оказалась холодной и сладкой, но от металлического привкуса во рту так и не избавила. Но сигарета и странное тепло, наполнившее тело после глотка, убрало дурные мысли прочь. – Что вы делали в такой глуши?

- Работала, - да, старуха не особо словоохотлива. Хилл мотнул головой и выдавил из себя вежливую улыбку.

- Кем? Вы рыбачка?

- Можно и так сказать. Вся моя жизнь – это лодка, да пассажиры, которых я иногда подбираю. Кормлю их, согреваю, да на другой берег перевожу, если они за проезд заплатить способны.

- Так это не озеро?

- Нет. Река. Древняя река, - голос старушки был низким и теплым, хоть и слегка суховатым, словно она давно ни с кем не говорила.

- Странно. Я не видел на навигаторе здесь поблизости никаких рек, - буркнул Хилл. Докурив, он затушил окурок об подошву своих дорогих туфель и спрятал его в пустую пачку. На миг ему показалось, в глазах старушки мелькнуло одобрение.

- Эта река всегда была здесь. И будет. Даже после того, как небеса падут на землю и Эреб накроет всё своей ладонью.

- Ага, - кивнул Хилл, хоть и не понял, кто такой этот Эреб. Он вдруг вздрогнул, когда в реку запрыгнула рыба, напуганная веслом. Страх немного встряхнул Хилла, заставил мышцы заныть от напряжения и наполнил мысли ясностью. Старушка, подняв весло, замерла, словно чего-то ожидая. Хилл, пожав плечами, схватил рыбу за хвост и бросил за борт. – Плыви, кроха. Рановато тебе в суп.

- Ты добрый, - через несколько минут ответила старушка. Она вновь погрузила весло в воду, и лодчонка заскользила дальше.

- Не ко всем, бабушка. Рыба мне ничего не сделала, да и уху в вашей лодке не сваришь.

- Это верно, - Хилл перестал вглядываться в темный провал, в надежде увидеть лицо своей новой знакомой. На миг блеснула улыбка и тут же исчезла, словно призрак. – Добрый и вежливый. Не все такие, когда находят мою лодку. Нет к проводникам должного почтения.

- Меня мама с детства учила, что старых надо уважать, а тех, кто тебе помогает, надо уважать вдвойне, - Хилл рассмеялся, услышав смех старушки. Но смех застрял у него в горле, когда он посмотрел на берег, мимо которого они проплывали.

Хилл увидел бурю. Ту бурю, в которой совсем недавно сам сходил с ума. Но буря свирепствовала только на том берегу. Хилл видел шатающиеся фигурки людей, которые брели в буре, когда вспыхивали молнии. На реке же все было спокойно. Лениво плескалась вода за бортом, пахло свежестью и желтый свет фонаря наполнял душу теплом.

Хилл посмотрел на старушку, которая продолжала грести, открыл рот, чтобы задать вопрос, и тут же закрыл его, чтобы не выглядеть дураком. Не иначе просто устал и бредит. Однако буря выглядела пугающе реальной. Ветерок донес до него те липкие клочья тумана, которые норовили залезть внутрь и сдавить сердце, как было полчаса тому назад.

- Нет, тебе это не привиделось, - покачала головой старушка, направляя лодчонку к другому берегу. Хилл видел почти неприметный причал, скрытый в камышах, и слышал безумную песнь лягушек.

- Что это за река? – нахмурившись, спросил Хилл. Ответ прыгал в голове, но постоянно соскальзывал с языка.

- Стикс, - ответ больно резанул по ушам, наполнил голову звоном. Словно что-то злое и горячее пролилось внутрь, обварив сердце и легкие.

- А те люди? Они… как я?

- Да. Ищут путь. Ищут проводника, но никак не могут найти. Не могут заплатить за проезд. А ты можешь, - лодчонка стукнулась об причал и принялась покачиваться на волнах. Хилл, словно сто раз так делал, молча поднялся со своего места, повернулся к старушке спиной и ступил на мокрое дерево. С трудом удержал равновесие, повернулся и внимательно посмотрел на своего проводника.

Старушка осторожно сняла с головы плотную ткань, а Хилл, закусив губу, с трудом унял крик, увидев суровое, неулыбчивое лицо и глаза, которые ярко сияли во мраке. Сухие губы старушки легонько изогнулись, а в голосе послышался смех.

- Иди вперед, смертный. Иди к своей судьбе.

- Вы… - слова застряли в горле Хилла, но он подавил страх и, вздохнув, выплюнул то, что хотел сказать. – Вы – Харон, да?

- Да, - кивнула старушка, посмотрев на него своими удивительными глазами. Глазами не человека, но древнего демона. И глаза эти блестели, как яркие звезды. Древние звезды. Древнее тех, что блестели сейчас на небе.

- Спасибо… Спасибо, что проводили, - буркнул Хилл, снова ощутив во рту металлический привкус. Он поморщился и, повернувшись, спиной к лодке, сделал шаг. И замер так, не в силах сделать следующий. Старушка за спиной рассмеялась.

- А за проезд заплатить? – с легкой укоризной спросила она. Хилл похлопал себя по карманам и побледнел, не нащупав бумажник, но старушка, словно прочтя его мысли, пояснила. – Рот открой, дурачок. Там моя плата. Как и всегда.

Открыв рот, Хилл охнул, когда ему в ладонь упала маленькая, золотая монетка. Тонкая и блестящая, как глаза перевозчика душ. Повертев её в руках, Хилл вздохнул и, повернувшись к старушке, протянул монетку ей.

Сморщенные пальцы бережно взяли плату и тут же скрылись в обширных дырах рубища. Хилл растерянно посмотрел на небо и снова вздохнул. Старушка, снова прочтя его мысли, улыбнулась.

- Не бойся, Хилл. Обол получен. Иди вперед.

- Что меня ждет впереди?

- То, чего ты заслуживаешь, - Хилл рассмеялся, услышав ответ, и, кивнув, направился к темнеющему неподалеку входу в пещеру. Однако, услышав тихое покашливание, остановился. – Держись правее, как войдешь. Лишь достойные наследуют Элизий.

- И вы это поняли за одну поездку по реке? – не удержался Хилл. Он улыбнулся, когда древний демон рассмеялся, довольный, без сомнений, его вопросом.

- Да, - последовал мгновенный ответ. – Твоя жизнь и есть поездка по реке, смертный. А теперь, ступай. Ступай, и не бойся, ибо Харон никогда не лжет…

Перед тем, как войти в пещеру, Хилл обернулся и посмотрел на причал. Лодчонка Харона почти скрылась, но он мог поклясться, что перевозчик душ смотрит сейчас на него и улыбается. Хилл тоже улыбнулся, мотнул головой и ступил во мрак пещеры. Только в нос ударили не ароматы гнили, а запах цветов. Весенних цветов, нагретых солнцем. Он увидел это солнце, ласкающее душу теплом. Увидел других, лежащих на обширных зеленых полях.

- Харон никогда не лжет, - повторил Хилл, набирая в ладони прозрачную, прохладную воду из небольшой речки. А как только вода коснулась его губ, он моментально обо всем забыл. О горестях и смерти, о холоде и боли. Отныне в его жизни была одна лишь радость. Харон никогда не лжет. Лишь достойные наследуют Элизий.