Серия «Чукотка. Рождение солнца »

Перевалбаза в чукотской тундре – место, куда оленеводы со всех окрестностей подкочевывают на несколько дней, чтобы пополнить запас продуктов, топлива, или если идет забой оленей.

Двести километров до ближайшего села. Пара десятков бревенчатых домов из лиственницы, обветренных, обтёсанных, поседевших от долгой зимы.
Маленькие окошки закрыты, где стеклом в один слой, где толстым полиэтиленом. Из труб наверх ровным столбом идет густой дым.
На открытых продуваемых чердаках сушатся оленьи шкуры. В каждый домик два входа – на две семьи.

- Мама ждет, пойдемте, - зовет нас Альбина.

Мы вместе с ней летели в вертолете и напросились в гости на интервью. Проходим холодные сени с одеждой и обувью из шкур, толкаем вторую дверь, обитую дерматином с подкладкой, откидываем занавеску из шерстяного одеяла, попадаем в кухоньку. Железная квадратная печка, умывальник, у окошка небольшой стол – еле-еле присесть троим. За проемом спальня. Панцирные кровати или деревянные нары - кому как удобнее.

Альбина послезавтра будет соревноваться в верховой езде.
- Когда на оленя Альбину впервые посадили? – спрашиваю.
- Ой, она маленькая еще была. Совсем маленькая. Года три. У нее детский олень был, специально его обучали, смирный.
Лилия – оленевод третьего разряда. И на олене ездит, и на нартах, и охотится, и шкуры выделывает. В тундре узкой специализации нет.

На стенке – портрет в шляпе. Такой ее видит Альбина. Шляпа - мелкая гипербола, я своей маме корону рисовала. В детском саду.

- Как вы без Альбины? Она в школе-интернате, вы здесь…
- Тяжело, конечно. А куда деваться – учиться надо, - Лилия не раздумывает над ответом: действительно, вариантов нет. - Раньше детей в тундре было больше: молодежь возвращалась, маленькие в бригаде всегда были, повеселее как-то. А сейчас все выросли, уехали... студенты уже не возвращаются сюда. Альбина – младшая, трое моих старших в Магадане учатся.

- В тундру вернешься? – спрашиваю Альбину.
- Нет, наверное.
- Почему?
- В селе чисто всегда. Можно красиво одеваться. Завтрак есть, обед, ужин… Хотя еда тут вкуснее.

Еда – не знаю, а вода в тундре точно отменная. В такие запредельные минусы речка промерзает до дна. Поэтому мужчины напиливают огромные глыбы льда, привозят к домам, а хозяйки потом топориком дробят их на куски. Я тоже тюкаю топориком. До утра из твердого агрегатного состояния вода перейдет в более удобное для чая и умывания. Из ведра льда – полведра воды.
У речки стоит баня. Прикидываю – чтобы минималистически помыться, надо, наверное, растопить глыбу размером с человека.
Для гостей на первалбазе построили балки – домики-вагончики. Маленькое окошко в торце, две панцирные железные кровати, стол, умывальник, вешалка. Отапливаются дизель-электростанцией с солнечными панелями. Тепло. Мне кажется, я разденусь, и моя одежда заполнит балок: на мне ее столько - капуста обзавидуется.

Дома маленькие, чтобы собраться всем вместе, есть общая столовая-клуб. Сегодня праздничный концерт: любимый ансамбль «Тиркытир», в переводе с чукотского - «солнце».

Клуб тоже маленький, тесно, и актеры танцуют прямо посереди зрителей. В Москве этот модный формат называется иммерсивный театр. Здесь зрители тоже с удовольствием включаются в представление:
- Ну-ка, громко и быстро повторяем скороговорки! – ведущая вытянула несколько жертв поближе к себе. – Еду я по выбоинам, по выбоинам еду я!
- Еду я по выебо…
Смех.
- Еду я по выебо…
Хохот.
- Еду я по выебо…
Выбоины не преодолел никто. Зато стало весело.

От Алешиного ужина остались рожки да ножки. Мясные. Но я, живя на даче, привыкла такой стратегический запас не выбрасывать. Мало ли, то еж Иннокентий в неурочное время забежит, то сорока Сара к столу пожалует, а то и своих четырехлапых подкормишь. И тут тоже аккуратно положила у крыльца – для неизвестной и пока безымянной местной фауны.
Утром смотрю в окно – а там прямо по сказке, помните: лягушку поцелуешь – она девицей станет, останки лебедя в рукав запихнешь – он и вылетит оттуда... И тут – лежит вместо косточек собака на досочках… Свернулась клубочком, нос хвостом прикрывает. Почтибелая, шубная такая.
Как с этими сказочными персонажами обращаться – понятия не имею. Рассудила здраво, что поесть любят все:
- Подружан, иди, хлеб дам, если будешь.
Кинула кусочек – исчез на лету, второй тоже снега не коснулся. Точно, волшебная собака.
- Ладно, по части скармливания собакам остатков продуктов я – мастер, - говорю. – Вечером отдам ей твои косточки…
- Мои? – удивился Алеша. – Староваты, конечно, но если уж ты так решила…
Взяли штатив, технику, пошли на съемки. Подружан с нами. Бежит, на остальных ревниво поглядывает: занято, это мои лохи, идите, ищите себе другую кормовую базу.
- Какая это порода? – интересуется Алеша.
«Известно, какая: мать дворянка, отец – подлец», - думаю, но говорю другое:
- Омолонская охотничья. Или сторожевая.
Так мы завели в Омолоне собаку. Удобного размера: гладишь, не нагибаясь. С автозапуском: щелкнешь дверью – материализовался, стоит, улыбается, вкусняшку ждет. С функцией слежения: возвращаешься со съемок – летит из снегов, бодает лобастой головой колено, получает порцию почесушек и, проводив до крыльца, кусочек.
Кормят собак тут отменно: сама не раз видела мужчин с большими мясными кастрюлями, которые несли еду конкретным псам. Так что мы для Подружана были легким фрилансом, а не зарплатным проектом. Но паек свой он отработал сполна.
В Омолоне у хвостатых обнаружилась одна особенность. Гладишь собаку, она довольна, подставляет голову, бока, но стоит Алеше навести на нее камеру – отворачивается и неодобрительно уходит. И так все, как одна. Чем им не нравится объектив?
Подружан единственный оказался прирожденным медийщиком.
Подходим к аэропорту записать для фильма фрагмент-стендап – мою морду в кадре. Подружан вылетает к нам, понимает, что в гостиницу мы не идем, show must go on, и ложится рядом – мало ли, что мы там удумали. Начинаем съемку. Подружан поднимается, с достоинством подходит ко мне. Глажу, не прерывая движения и слов, иду дальше. Подружан смотрит в камеру и степенно, красиво выходит из кадра.
- Даже не отсматриваем, берем этот дубль. Дрессировщику с собакой на это потребовался бы день работы, а Подружан сымпровизировал за пять секунд. Идеальное чувство композиции!
- Хорошо, - кивнул Алеша, охотно собирая штатив. - Правда, по тексту нам тут собака ни к чему.
- Да я в этом стендапе могу хоть просто алфавит проговаривать – слушать меня никто не будет, все залипнут на Подружана.

#Чукотка #Омолон #собака

Железной и автомобильной дорог сюда нет. Речной транспорт не ходит. Добраться можно только по воздуху – 600 км из Магадана пару раз в месяц. Начали было тянуть автодорогу от Магадана до Анадыря – но условия тяжелые, и темпы строительства так себе. Если доживу – поеду по ней торжественно.

Так что пока здесь особый мир со своим укладом и микроклиматом.

Крупные мохнатые собаки всех расцветок и калибров лежат прямо на снегу, весело бегают стайками, ждут детей на ступеньках местного дома культуры.

И тишина.

Морозно, конечно, да и день рабочий. И оленеводы все живут не в селе, их дом – тундра. Они кочуют, не задерживаясь на одном месте и недели. Поэтому село небольшое, а территория, которую его жители занимают, огромная – сотни квадратных километров. На Чукотке это норма. Она размером почти с Турцию, а жителей здесь – всего 48 тысяч, как в маленьком городке.

Прописаны здесь без малого 700 человек. Несколько улиц. Не по-северному белые дома: сначала одноэтажные на несколько квартир, старейшие в поселке, 1944 года постройки.

Затем двухэтажные, с балконами, на сваях, упрятанных под обшивку. Ближе к окраинам – частные избушки. Новые дома здесь не строились несколько десятилетий. Все это – советское наследие, оказавшееся довольно крепким. Но жилищный вопрос стоит остро: молодежь в село возвращается, а жить негде, только если кто-то уедет и продаст квартиру. Проблема в логистике: доставить сюда все необходимое можно только раз в году во время нескольких недель работы зимника, да еще по суровым ценам.

Хотя в самом центре села – новенькая модульная больница, за ней – тоже свежая большая школа с детским садом и интернатом для детей оленеводов. Рядом современный энергоцентр.

А вот администрация в старом двухэтажном здании. Здесь сразу все: глава села, почта России, Сбербанк, полиция, МФЦ. На дверях – листовка о том, как детям надо обращаться с оружием. Колоритно.

Около домов – теплицы. Жаркое лето позволяет выращивать те же овощи, что и в средней полосе. Где-то на окнах уже видна рассада.

Машин в селе немного – ездить некуда. В основном, гоняют снегоходы. Кое-где под снегом ждут лета заметенные гусеничные вездеходы разного размера. Вымораживается белье на веревках. Там и сям грузовые контейнеры, как уличные кладовки.

Река Омолон здесь сильно разветвляется. Ледяные узоры ее проток переплетаются, как вены Земли.

И совершенно хрустальная погода: чистейшее синее небо, ослепительно белые улицы. Снег под ногами звучит на все лады: то хрустко ворчит, то почти поет, словно скрывает резонирующую полость.

Вообще это село – и официально, и по формальному признаку – церковь здесь есть. Но все его называют, так, как было раньше: поселок.

ЧАСТЬ 1. ЭЛИТНЫЙ РЕЙС
- Дамы и господа, наш самолет готов к взлету. Мы полетим со скоростью 300 километров в час на высоте три тысячи метров. Лететь два сорок. Для вашего комфорта в полете вам будут предложены гигиенические пакеты. Вопросы есть? - командир выжидательно смотрел из кабины через раскрытую дверь. – Нет? Пристегните ремни.
- Надо по-другому информацию подавать! Что это: провякал что-то … – возрастной бортпроводник закрыл люк, втянул приставную лесенку в три ступеньки и подмигнул пассажирам. – А люди теперь боятся задавать вопросы! Скажите, что вам страшно вопросы задавать!
- Анекдот расскажи, Николай Саныч, чтобы не боялись! – усмехнулся командир, надел наушники, и аэропорт Магадана медленно поехал назад.
Вопросы задавать было не страшно – бессмысленно: самолетик размером с маршрутное такси летал еще над динозаврами, и единственное, что хотелось знать, хватит ли у него здоровья на этот рейс. Впрочем, остальные 10 пассажиров были невозмутимы и даже не сделали попытки найти ремни. Я тоже. Они просто не застегнулись бы на моей толще одежды – примерно так нас, детей прошлого тысячелетия, укутывали родители на зимнюю прогулку, кочан капусты уныло курит в сторонке.
- Номинируюсь на самый глупый поступок года, - наклонилась я к Алеше. – Я заплатила 300 рублей за выбор мест в этой летающей маршрутке.
Сиденья (деревянные скамьи в рогожке) перед нами были убраны, их место до потолка занял багаж, скрепленный сетками и тросами.
Веселый Николай Саныч проверил устойчивость упакованной в бумагу орхидеи, стоявшей между чемоданами, и обратился ко мне:
- Придерживайте, пожалуйста, цветочки, потому что цветы – это цветы жизни!
Саныч прав. Изящная орхидея, летящая на груде чемоданов, коробок, снегоуборочных лопат в самолете времен братьев Райт туда, где отменили занятия в школе из-за морозов минус сорок пять, могла символизировать только жизнь и красоту, как побеждающую силу.
И все же внутри меня тоненький голосок, не попадая в ноты, пел: то, что мы сейчас летииииииим – чудо расчудесное!
Это по всем признакам элитный рейс.
Билеты на него расхватываются в момент начала продаж – летает он реже выигрышных матчей нашей сборной по футболу.
Три члена экипажа на 12 пассажиров – практически индивидуальное обслуживание.
И самолет – редкий, можно сказать, раритет. Ан-28, на регулярных рейсах их всего 4 в мире!

- За бортом минус двадцать девять, тепло, солнечно, если вам понравился полет, пишите и звоните, если не понравился – уже ничего не исправить, - напутствовал нас командир экипажа, когда старичок-самолет, дрожа всем корпусом, пробежал по посадочной полосе и лихо тормознул перед маленьким одноэтажным зданием аэропорта с табличкой «Омолон».

Мы долетели туда, куда попасть сложнее, чем на Северный полюс.

Минус 61 градус зимой. Плюс 34 летом. Почти стоградусный диапазон выживания. Яранги – хрупкая защита от стихии. Стада оленей – и стаи волков. Край земли – это что-то недосягаемое, по нашим представлениям. Однако как раз края обычно обжиты неплохо. Сложнее добраться сюда, в глубину материка. Эти места спорят за звание полюса холода. Но, скорее, это полюс неизвестности.

#Омолон #Чукотка #Магадан #АвиакомпанияСила #неизвестныеместа #малаяавиация #Ан28 #РусскийСевер

4

Оценили 4 человека

Показать список поделившихся

ЧАСТЬ 2. «ИЗ МОРСКОЙ ПУЧИНЫ НА ЛЬДИНУ» - ЧТО ОЗНАЧАЮТ ИМЕНА ЖИТЕЛЕЙ ОМОЛОНА

Сколько у вас имен? Не кличек, прозвищ и прочих «зай», «коть», «мусиков», а настоящих имен?

В Омолоне у коренных жителей бывает по два имени, русское и свое, национальное. Здесь живут эвены, чукчи и юкагиры. Эвены в 19 веке приняли христианство, а значит, параллельно эвенским обзавелись русскими именами и фамилиями. Чукчи остались со своими анимистическими верованиями. И русские имена у них появились уже после прихода советской власти, а их чукотские имена стали фамилиями.

Григорий Тынанкергав, геолог, почетный гражданин Чукотского АО: «Моя фамилия Тынанкергав – это мое имя, другого не было. Означает рассвет, раннее утро. Когда нас маленьких из тундры вывезли в школу, нам надо было дать имена. Нас, безымянных, построили, переводчицами у нас были старшеклассницы. Они и по-русски, и по-чукотски говорили. Меня спросили – ты Гришей хочешь быть? Я говорю, мне все равно, буду, хорошо. Вот у меня и имя появилось Григорий».

Надежда Кутынкева, глава Омолона: «У меня отец чукча. Кутынкев – это его имя, с чукотского переводится «встающий». То есть он встаёт на ноги и идёт куда-то. А у меня лично чукотское имя Кергинаут – «светлая». У моих детей, кстати, тоже есть чукотские имена. Так, наверное, наши духи смогут их защитить».

Имена давались по принципу времени рождения. Например, эвенская певица Гявук – «рожденная на рассвете».

Могли означать какое-то животное. Явление. Или процесс, движение.

Анна Кутынкева, руководитель Билибинского подразделения «Пэгытти» РОО «Чычеткин вэтгав»: «Меня по-чукотски зовут Ровтына. От слова «ровтык» –из морской пучины на льдину».

Некоторые имена отражали характеристику, которую видели у ребенка или желали ему.

Имя могло означать сложное понятие.

Валерий Турелькут, оленевод: «Я в поселке родился, и меня одна политическая заключенная назвала Валера. Видать, свою любовь вспомнила. Она принесла матери стакан молока коровьего и предложила назвать. Ну а наши - что, пусть будет. Но и чукотское имя мне дали. Турелькут. Это означает… как по-вашему… поднимающийся».

Если ребенок был похож на кого-то из ушедших родственников, то могли и на это обратить внимание. Потому что эвены, чукчи и юкагиры верят в реинкарнацию. Но об этом позже.

Марина Дьячкова, руководитель представительства РОО АКМНЧ в Омолоне: «У отца эвенское имя Амандя – папа, батюшка, уважительно, почтительно. От «ама» - отец».

Вообще к именам и названиям жители Чукотки подходят тщательно. В Чаунской тундре нам рассказывали, что, если у человека в жизни начиналась серьезная полоса неудач или он тяжело болел, ему надо поменять имя: пустить по ложному следу злых духов.

Два года назад мы снимали Певек, который по одной из версий получил название от чукотского «Пагыт-кэнай», что переводится как «Вонючая гора»: там была эпичная битва чукчей с юкагирами, много народа полегло, трупы смердели. Красивое, кстати, место, несмотря на название.

Здесь, на другом конце Чукотки, полная ономастическая противоположность. В переводе с юкагирского «Омолон» – «хорошая река». И это правда.

Село на берегу хорошей реки заняло место в низинке между рельефными сопками. Графикой – черным по белому – в сугробах прописаны невысокие лиственницы. Звенящее небо, кипельный снег, хрустящий мороз – все это похоже на иллюстрацию к идеальной хрестоматийной зиме.

#Омолон #ономастика #имена #Чукотка #чукчи #эвены #юкагиры

Идем по Омолону. За Алешей, как всегда, несколько псов. Я удивляюсь и даже ревную: кто главный любитель живности в семье, в конце концов! Но нет! Куда бы он ни пошел, у него мохнатая свита. Стоит ему остановиться, как собаки обступают и норовят залезть носом в кожаные монгольские сапоги. Любая пробегающая мимо Жучка меняет траекторию и кидается к нему.
И вдруг меня осенило:
- У тебя же сапоги на собачьем меху! Они своего чуют!
Алеша помрачнел:
- Главное, чтобы морду не набили за этого своего.

Спускаемся к берегу небольшой замерзшей протоки. Кусты, а по ним большие белые шарики снега развешены. Солнце слепит, небо синее. Вдруг один шарик шевельнулся. И соседний тоже.
- Ты это видел?
- Да...

Вот именно галлюцинаций нам здесь и не хватало. От них у меня в походной аптечке лекарств нет.
Подходим ближе, присматриваемся! Куропатки! Ëлки-иголки, настоящие куропатки! Первый раз их вижу вживую! Сидят, на нас – ноль внимания, солнышком наслаждаются. Идем дальше. Навстречу – знакомые мальчишки.
- Здравствуйте! Что сегодня снимали?
Гордо улыбаюсь, просто-таки лучусь счастьем:
- Идем вдоль протоки, а там в кустах...  куропатки!
Мальчишки переглядываются, хмыкают и разом стирают мою лучистость:
- Куропатки! Мы думали, медведь...

Мусорный контейнер. Погрузив в него морды, стоят крупные диковинные звери. Цвет молочный. Ноги четыре. Хвост как у лошади. Но коренастые, толстоногие. И шкура мохнатая. Одна из морд поднимается. Лошадь. Только, знаете, как мамонт по сравнению со слоном. Интересная тут фауна…
- Жалко мне их, - говорит пекарь Марина. - Подкармливаю. А меня и спрашивают: что это лошади к тебе в окна заглядывают?
- А лошади для чего здесь?
- Для работы. Грузы возить. Но гибнут они. У нас за поселком свалка, мусор не вывозят. Лошади пакетов оттуда наедятся – и умирают. И жеребята тоже. Вскрывали их – все желудки пакетами забиты. А то собаки за лося примут в лесу – и конец.

Лошадей якутской породы завезли в Омолон, как транспорт, в помощь оленеводам. Но оленеводы предпочли ездить по старинке, на рогатом или дизельном ходу.
Я сразу начала думать, что же для этих лошадей сделать. Ведь это не жизнь: голодные, беспризорные... Но так и не додумалась. Вывезти обратно лошадей отсюда – дорого. Приспособить – некуда. Так они тихо и безропотно пропадают…