svetostop

Жаль, нет ружья…

Свирепый хищник под вечер чертовски опасен.

(с) Король и шут

…Но ружье было. Старое, двуствольное, с нарезным чоком для стрельбы по крупному зверю и надежным затвором. Он вовремя успевает его достать и сейчас клянет себя только за то, что совсем отвык от треска выстрелов и резкого запаха пороховых газов. Отвык от ощущения гладкого цевья в своей руке и тяжелой отдачи в плечо. Но больше всего клянет за то, что последние годы он почти не уделял внимания своему оружию. Давно перестал доставать его, чистить стволы, смазывать замок и проверять, не отсырел ли дымный порох. Сегодня это может сыграть злую шутку, сегодня это может сократить время до неизбежного.

За четыре года он расслабился. Он растерял скорость реакции и остроту зрения. Он постарел, но холодный расчет и твердость руки по-прежнему были при нем. И это главное! Потому что порой не важно, как далеко ты видишь и как быстро жмешь на спусковой крючок. Важно поймать момент, не дрогнуть до последнего, подпуская разъяренного зверя и сделать только один, но смертельный выстрел. И так раз за разом, пока не останется последний патрон… патрон для тебя.

Это не было вдруг, это было предсказуемо, но когда началось, внутри все сжалось от ощущения полной внезапности. Почему он все не проверил, почему не подготовил достаточно боеприпасов?! Усталость, безразличие. Хотя, разве это возможно? Разве имеет смысл количество пустых ячеек в патронташе, когда ты уже в кольце. Когда держишь круговою оборону и точно знаешь - не будет ни подмоги, ни спасения, ни пощады.

Они бросаются со всех сторон, их сотни, и никаких запасов не хватит остановить это нашествие. Немного раньше, немного позже… какая разница. Главное не промахнуться, главное положить побольше этих тварей. Кого-то из них он знал год, кого-то три, кого-то слишком долго.

Теперь они здесь, возбужденные предвкушением близкой расправы, обезумевшие от возможности насытится свежей кровью, голодные и безжалостные. Жесткая шерсть лезет из-под воротничков, рвет галстуки Armani, ломает цепочки Pandora. Вокруг больше нет людей, да их никогда здесь и не было. Просто все черное, что скрывало их нутро, под покровом напускного участия и поддельного сострадания, вырвалось наружу. Просто каждый показал истинное лицо, которое на поверку явилось звериной мордой, с горящими глазами и ядовитой слюной, капающей на дорогой ламинат. Нет больше наманикюренных пальцев, стучащих по клавиатурам MacBook’ов, есть только желтые когти, жаждущие вонзиться в чужую плоть. Нет больше белоснежных улыбок, инкрустированных кристаллами Swarovski, есть только острые клыки в разверзнутых пастях. Есть только адская ярость, есть только мучительная смерть.

Можно перестать лицемерить и притворяться, можно перестать бояться и ждать. Прошлое перестало быть важным, оно ушло, потеряв всякий смысл, и сейчас лишь одно имеет значение - успеть перезарядить. Обжигать кончики пальцев, вынимая застрявшие гильзы, заряжать и стрелять снова.

До финала есть девять патронов. Счастливое число, магический тотем. Девять символов возмездия - божественно много, чертовски мало. Он стреляет сразу из двух стволов, чтобы без раненых, чтобы наверняка. Выстрел… клочки обожжённой шерсти разлетаются по кабинету… перезарядить первый патрон, второй… Выстрел… желчь и мясо на люминесцентных лампах вокруг. Перезарядить третий патрон, четвертый… Выстрел… оскалившаяся морда отлетает к дальней стене, сбивая монитор. Перезарядить пятый патрон, шестой… Выстрел… уже ничего нельзя разобрать в пороховом дыму, разбавленном ревом и воплями. Перезарядить седьмой партрон, восьмой… Осечка…. Что-то сильное хватается за ствол, обвивает его, вырывает надежду из ослабевших рук. В них больше ничего нет, только девятый патрон… счастливый... последний…

Жаль, нет ружья…

Вам снятся кошмары?

Не просто страшные сны, в которых у вас угоняют новую незастрахованную машину или нападает обезумевший маньяк. Нет, настоящие кошмары? которые тихо-тихо приходят, откуда то из далека, легким чувством обеспокоенности. Ощущением скрытой угрозы, которая растекается вокруг белёсым туманом, не давая понять происходящего. Чувство неизвестности, медленно парализует вас своими чужими, холодными прикосновениями и хочется вжаться в угол, обхватить колени руками и ни в коем случае не двигаться, даже не дышать. Замереть и верить, что скоро все пройдет, обязательно закончиться… Но оно не заканчивается и не проходит. Оно здесь, оно повисло где-то в темноте и ждет… Липкий, омерзительный страх заполняет вас, крепнет, превращаясь в леденящий ужас. - Бежать уже поздно, сопротивляться бессмысленно. Паника рвет голосовые связки криком, Отчаянным Безысходным Беззвучным. Вы бьетесь в углу, окруженные тишиной и обреченностью, а часы на кухне отщелкивают короткие отрезки вечности… тик-так-тик-так…

А еще бывают очень яркие сны, которые не отличными от привычной реальности. И когда ты открываешь глаза, лежа на мокрой от собственного пота подушке, тебе сложно понять проснулся ты или еще только засыпаешь. По сути, мы боимся не самого кошмара, мы боимся того, что он может стать реальностью. Но где эта грань? Как понять, что он уже не стал таковым. Ведь порой кошмар - это просто запоздалое осознание действительности, дорожный знак, который ты давным-давно проскочил…

…Мне снится мертвая планета. Земля, на которой большая часть населения погибла. Люди по-прежнему ходят на работу, стоят в пробках, берут кредиты, трахаются, но они мертвы и даже не понимают этого. Они забыли как их убивали в детстве, заражая неизлечимым вирусом внутренней пустоты. И теперь они существуют, повинуясь лишь примитивным рефлексам: ненавидят, алчут, боятся, любят… Кому удалось выжить, скрывают это, умело маскируя душевное тепло под могильный холод, искренние улыбки под фальшивый оскал, открытый взгляд под бездну глазниц. Это необходимо! Только так можно выжить, протянуть еще день.

Я не спеша иду по улице, а вокруг меня бредут мертвецы. Им нет до меня дела, им вообще на все положить. Безразличие стало их приоритетной ценностью, главным ориентиром. Не поднимая головы, сворачиваю к старой пятиэтажной «хрущевке» из серого, местами до бесцветности, кирпича. Эти постройки массового захоронения наспех возводили для себя предыдущие поколения мертвецов, может тогда, они еще были живы, но это не важно. Сейчас здесь нет ничего кроме тлена. Старые рассохшиеся рамы, потрескавшийся цоколь, обветшалые балконы. Последние несут на себе тяжелый груз воспоминаний своих владельцев, состоящий преимущественно из старого, полусгнившего скарба. Зачем он? - Так принято. У мертвецов вообще очень много условностей. Они не пытаются их объяснить, а просто следуют им. Принято мириться с ненавистными вещами и ситуациями; принято врать окружающим и себе; принято желать чего-то, но всегда откладывать это, принято… да много чего принято.

…На лавке рядом с покосившимися дверьми подъезда сидят одинаковые старухи. Их ежедневно хоронят, но они вновь появляются на тех же лавках, в тех же позах, с пучками могильной травы, запутавшейся в седых волосах. Старухи о чем-то переговариваются вполголоса, но когда я приближаюсь, замолкают. Ускоряю шаг, не хочу видеть изъеденные молью пальто, выцветшие платки, стоптанную обувь. В уважении к этому нет никакой добродетели. Сочувствие прокажённому не излечивает от недуга. Под немигающим взглядом кадок рассады за грязными стеклами первого этажа, вхожу в подъезд. Скрипучая дверь закрывается, погружая меня в сырой, теплый сумрак. Здесь почти нет воздуха, есть только запах плесени, жареного лука и старости. Чтобы не упасть хватаюсь за перила, отполированные сотнями похоронных процессий, и поднимаюсь выше, осторожно, на ощупь - мертвецы не любят свет. Вокруг искорёженные почтовые ящики - пережиток прошлого. Тут давно не читают газет и не пишут писем, ящики превратились в жестяные пепельницы, постоянно наполняемые окурками дешевых сигарет. Вот и сейчас во тьме вспыхивают и тускнут два уголька. От стены отделяется силуэт, и сквозь полусгнившие зубы выпускает в мою сторону клуб едкого дыма. Я стараюсь не дышать и просто иду дальше.

Через пару этажей проход преграждает нечто объемное, бывшее, наверно, когда то красивой и стройной девушкой, а сейчас превратившееся в бесформенное тело в цветастом халате. Что стало причиной? Безразличие всегда пьяного мужа, заботы о бестолковом сыне, радиация? Может все вместе, а может только собственная лень, мне не важно. Я отстраняюсь, пропуская шаркающее сланцами чудовище с помойным ведром в клешне, и ощущаю спиной неприятный холод старого дерматина – это могильная плита. За ней вход в склеп, где слышатся приглушенные голоса, будто убеждающие, что иметь подобный склеп, пусть даже маленький, очень престижно и удобно. Порой мертвецы собирают на него всю, как им кажется «жизнь», просто для того чтобы упокоиться здесь. Потом склеп перейдет к проворному родственнику и теперь уже он будет напрягаться, терпеть, выкручиваться для того, чтобы через много лет отправиться на погост из склепа «побольше».

Я двигаюсь, а голоса, сменяя друг друга, все шепчут и шепчут. Они твердят абсурдные вещи, заклиная верить в древние сказки и не верить в себя, молят жить, оглядываясь на других и не пробовать нового, призывают смотреть перед собой и поскорее забыть о детских мечтах. Эти голоса все громче и я бегу от них по черной, бесконечной лестнице… вверх, туда, где между пролетов виден тусклый свет маленькой, 40-ваттной лампочки, спасительного маяка в засиженном мухами плафоне.. Я лечу к этой ослепительной звезде мимо загаженных краской и надписями стен, паутины на подоконниках, мимо чьих-то смертей и плача, лечу не касаясь щербатых ступеней и заплёванных перекрытий, отбиваясь от костлявых рук и ядовитых объятий, я лечу чтобы жить…

…последний этаж, открытая дверь. Ныряю в нее, закрываясь на все замки, забиваюсь в угол и начинаю кричать. Я не боюсь мертвецов, я не боюсь умереть, я страшусь привыкнуть существовать как они, страшусь стать мертвецом при жизни.

Я истошно кричу, а часы на кухне отщелкивают короткие отрезки вечности… тик-так-тик-так…