lite2512

lite2512

Пикабушник
поставил 427 плюсов и 440 минусов
отредактировал 0 постов
проголосовал за 0 редактирований
Награды:
5 лет на Пикабу
14К рейтинг 320 подписчиков 4 подписки 42 поста 12 в горячем

Две кино-истории о рождении известных детских книг

Снять хороший фильм по книге — задача нетривиальная. Чаще всего книга все равно остается лучше кино, потому что воображение уже построило в нашей голове целый мир, и поди сумей попасть с ним в резонанс. Но некоторым сценаристам и режиссерам удается сделать так, чтобы уж точно не хуже.


1. История создания "Мэри Поппинс", Памела Треверс


Спасти мистера Бэнкса

Две кино-истории о рождении известных детских книг Фильм о книге, Создание шедевра, Детская литература, Длиннопост

Когда Уолт Дисней пообещал своим дочерям снять фильм по их любимой книге, сказке Памелы Трэверс «Мэри Поппинс», он даже не подозревал, что на исполнение этого обещания ему понадобится более двадцати лет. В попытке получить права на экранизацию книги, Уолт столкнулся со своенравной и несговорчивой британской писательницей, которая ни в коем случае не хотела, чтобы ее любимая героиня была «испорчена» голливудским подходом к созданию фильмов. Лишь в начале шестидесятых она согласилась лично приехать в Лос-Анджелес и начать переговоры об экранизации.

На протяжении двух недель в 1961 году, пока длились переговоры с Памелой Трэверс, Уолт Дисней перепробовал все уловки. Он презентовал идеи и эскизы к фильму, пытался впечатлить писательницу великолепной музыкой, написанной талантливыми композиторами, братьями Шерман, и даже устраивал экскурсии в Диснейленд — однако Трэверс не шла ни на какие уговоры, и знаменитый кинематографист чуть было не отказался от своего замысла.


2. История создания «Винни-Пух и все все все», Алан Милн


Прощай, Кристофер Робин

Две кино-истории о рождении известных детских книг Фильм о книге, Создание шедевра, Детская литература, Длиннопост

Картина расскажет о взаимоотношениях между А. А. Милном и его сыном Кристофером Робином, чьи игрушки вдохновили писателя на создание волшебного мира повестей о Винни-Пухе.



Буду рад если кто то перехватит эстафету и расскажет еще о фильмах данного формата.

Приятного просмотра, друзья!

Показать полностью 2

Плохой отец

Стрелка часов перевалила за полночь.



На пороге «Кабачка» появился старик. Сергей — бармен со стажем — прямо сказать, давно не встречал людей пожилого возраста в ночных заведениях.


Пошатываясь, старик подошел к барной стойке. Вскарабкался на табурет и устремил свой мутный взгляд на Сергея.


— Чего желаете? — улыбнулся Сергей, а подумал: «А не пошел бы ты домой, старый кусок дерьма». Он не любил стариков. Сергей не хотел признаться самому себе, что на самом деле он боится старости. Боится стать вот такой же развалиной, что сидит сейчас перед ним.


Сергей хорошо знал: это пока старик молчит, а тяпнет рюмку, вторую, и начнется. В общем, выпьет на рубль, а мозги засрет на тысячу.


— Сынок, у тебя есть дети?


«Началось».


— Нет, — ответил Сергей и налил рюмку «Гжелки».


— И у меня теперь тоже нет. — Старик развел руками. Сергей подал мужчине рюмку. Тот махом влил ее в себя.


— Ты не думай, деньги у меня есть. Я заплачу.


— Тогда, может быть, что-нибудь экзотическое?


— Нет, ты мне водочки подливай. Что мужику надо? Водки стопка да баба поласковей. С бабами у меня теперь, конечно, только платоническая любовь. — Старик издал какой-то звук, похожий на крик доисторической птицы. — Ты мне подливай так, чтобы смочить горло. Ты же все равно никуда не спешишь?


«Ты попал прямо в точку, старый пердун. Куда мне спешить? А что я теряю? Все равно лучшей компании нет. Давай, грузи меня, старик. Ты нашел сегодня свободные уши».


Старик выпил вторую предложенную ему рюмку.


— Вот так все и бывает. Любишь их, души в них ни чаешь. А в ответ что? Да ни черта… Сплошные упреки и требования. Ты, сынок, не смотри на меня так. Да мы все – я имею в виду стариков – мы все говорим, что, мол, мы были другими. Ваше поколение никудышнее. Наши старики говорили так же и нам. А мы говорим вам. А вы… Да, да, сынок, и ты будешь говорить так же. И знаешь, что я раньше думал: «Куда уж там – были вы другими. Точно такими же вы были». Вот что я, сынок, в твоем возрасте думал. Годочки шли. Я моложе не становился. И мое восприятие окружающего мира кардинально менялось.


«Во старый загнул! Восприятие окружающего… Тьфу ты! Такую хрень и на трезвую не выговоришь».


— Были, конечно, и в наше время молодые люди, портящие жизнь окружающим. Но чем я становился старше… старее… да так будет вернее. Так вот чем я становился старее, тем больше понимал: отморозки теперь скорее закономерность, чем исключение из правил. Да-а, ни тебе уважения…


— Ты был пионером, сынок? — как-то вдруг спросил старик.


— …


Не дождавшись ответа, он решил оставить пионерскую тему.


— Было у меня два сына и одна дочка. Хе-хе-хе. Как в сказке. Только на этом сказка и заканчивается. А начинается, сынок, страшная быль. — Старик взял в руку пустую рюмку, посмотрел в нее и поставил на место. Сергей наполнил ее. В данный момент его беспокоило, как он будет выбивать деньги с этого старого козла за выпитое. Рюмку он налил, а вот отдавать ее посетителю не спешил.


— Послушай, папаша, если у тебя нет денег, то лучше иди засирай мозги своей бабке.


Старик добродушно улыбнулся, похоже, он даже и не обратил внимания на дерзкий тон парня. Он молча достал из заднего кармана брюк бумажник и положил его на лакированную стойку. Молодой наглец и не думал отдавать рюмку. Весь вид его говорил: «Ну и что ты мне тут тычешь своим кошельком. Я тебе сейчас три достану. Но ни в одном из них ни шиша». Старик открыл портмоне и достал из него пять купюр по тысяче. Бармен улыбнулся и поставил перед дорогим гостем не только стопку, но и полную бутылку «Гжелки». «Вот теперь я готов тебя слушать, дедушка».


Старик выпил и, будто и не было никакой заминки, продолжил рассказ:


— Санька родился первым. Мне было двадцать тогда. Я виноват, что все так вышло. — Мужчина улыбнулся. — Я имею в виду не то, что он родился. Хотя, конечно, и в этом я тоже виноват.


Сергей подумал, что что-то пропустил в рассказе старика. Потому что ни черта не понял. Да и хрен с ним. Пускай лопочет.


— Двадцать лет! Я тогда не очень понимал, зачем женился, а тут ребенок… Мне хотелось кричать вместе с ним по ночам. Мне хотелось орать благим матом, что я и сам еще ребенок. Со временем все наладилось. Он рос, я взрослел. Ему было года четыре, когда мы начали замечать за нашим малышом приступы агрессии и жестокости. Лет в семь Санька убил соседскую собаку. Он заколотил ее до смерти молотком. Это я виноват. — Мужчина замотал седой головой. Посмотрел на рюмку: она была уже налита. Выпил. У старика по щекам текли слезы.


— Он сидел в колонии для несовершеннолетних, когда у нас родились Аленушка и Стасик. Саньке было шестнадцать. Надеяться на него нам не приходилось. Ну, я в смысле — в старости воды принести…


Сколько он нам крови попортил… С рождением Аленушки и Стасика появилась надежда встретить старость спокойно.


Они росли милыми, спокойными детьми. Будто сам Господь Бог, посмотрев на наши страдания с Санькой, решил облегчить нам жизнь. Они ходили в один класс. А как учились…



Девочка и мальчик лет тринадцати выбежали из калитки, чуть не сбив мужчину. Мальчишка поправил сумку, соскочившую с плеча. Что-то было в его движениях. Он напомнил Саньке его самого в детстве. «Да это мой братишка! И… сестренка!? Красавица». Когда Саньку посадили, мать беременная была. Так им сейчас лет по пятнадцать. Они скрылись за углом «Булочной».


Он пихнул калитку и ступил на бетонную дорожку. Все, как и раньше. Ничего не изменилось. Саша пошел по дорожке. Проходя мимо дома, он остановился у окна и заглянул на кухню. Мать сидела за столом и читала. Она стала совсем седой.


— Здравствуй, мама. — Он остановился в дверях. За пятнадцать лет, проведенных в местах не столь отдаленных, он отвык от этих сопливых встреч и расставаний. Сашка старался деликатно отклониться от поцелуев матери.


— Как я ждала тебя, сынок!


Вечером вернулся отец. Они некоторое время стояли друг напротив друга. Будто присматриваясь. Никто из них не хотел подойти и обнять первым. Все-таки отцовское сердце не выдержало, и Илья подошел к блудному сыну.


Сели за стол, выпили. Начался неспешный разговор о том, о сем. Мать не отходила от сына ни на шаг.


— Тамара, поди, глянь, чем двойняшки заняты. Мы с сыном поговорим.


Когда жена вышла, Илья продолжил:


— Ну, сынок, чем заниматься собираешься?


— Не знаю, батя. Поживем, увидим.


— Ты, это, в институт, что ли, пошел бы. А то без профессии тяжело сейчас.


— Вот они мои институты да университеты. — Сашка расстегнул рубашку и показал отцу разрисованную грудь. — Я думаю, мне на всю жизнь хватит.


В кухню вошла Алена. Сашкин рот искривила ухмылка.


— Ты смотри, какая у меня сестренка. Красавица. Пойди ко мне, Аленушка.


Девчушка застенчиво улыбнулась и подошла к старшему брату.


— Садись, посиди с братишкой. — Саня похлопал по своей коленке. Алена не сразу, но все-таки присела.


Отец что-то говорил о пользе учебы, но Саша не слушал его. Он обнял сестренку за талию. Как от нее пахло! Первый и последний раз девушка у него была пятнадцать лет назад. Перед тем как он проломил башку этому придурку. Собственно говоря, именно из-за нее он и сделал это. Это была девушка того слабака. Два года на «малолетке», да и остальные тринадцать в ИТК женщин Сашке заменяли журналы с голыми сиськами и… тьфу. Вспоминать тошно.


Сашка потянулся за стаканом и будто невзначай положил правую ладонь на грудь Алены. Она задрожала всем телом. Он почувствовал это, разгоряченный спиртным, повернулся к ней и шепнул что-то на ухо. У девочки щеки побагровели от стыда. Она подскочила и выбежала на улицу.


— Куда ты, егоза? — ничего не понимая, спохватился отец. Не увидел тогда он и взгляда старшего сына, а то бы в раз сообразил, что произошло.


— Да ну ее. Ты вот скажи мне, сынок, почему ты не спрашиваешь, как мы тут с матерью жили.


— Батя, а что вам сделается? Вы что тут баланду лопаете или на вшивой шконке спите? Нет, батя, вы вон что трескаете — колбасы да сыры, да и спишь ты на двуспальной кровати в обнимку с бабой.


— Ты кого это бабой называешь? Ты мать бабой называешь?


— Ну а кто она? Не мужик же? Ладно, батя, не кипятись, да и меня не заводи.


— Ты хотя бы там понял, что ты натворил? У тебя много времени было подумать обо всем этом.


— А чего тут думать? Ну, убил и убил. Сделанного не воротишь. Я за это отсидел, даже больше чем надо.


— Отсидел ты больше положенного только из-за своей глупости. Бегать меньше надо было. Но ты хотя бы задумывался, сколько судеб ты сломал одним махом…


— Замолчи, отец!


— …парнишка тот мог бы полюбить и иметь детей. Ты тоже…


— Я сказал: замолчи!


— …мать, я, родители того паренька. Все…


— Заткнись, козел. — Парень вскочил и…



— Он избил меня тогда. Очень сильно избил, — старик замолчал и посмотрел на рюмку. Взял ее дрожащей рукой и выпил.


— Нет, я все равно любил его. Это же мой сын. Мой первенец. В общем, я всегда был на его стороне. По правде сказать, — старик, будто боясь, что его услышит еще кто-нибудь, кроме бармена, перешел на шепот, — тогда, ну когда он пристукнул этого мальчишку, я был полностью за своего парня. Таким паршивцам самое место в аду. И я думаю, если б не Санька его, то… он бы Саньку точно не пожалел. Хотя теперь и не знаю, что было бы лучше…



Алена сидела за письменным столом и что-то писала. Она была настолько увлечена, что и не заметила, как в комнату вошли.


Стас остановился у нее за спиной и руками закрыл ей глаза. Она вздрогнула и напряглась.


— Угадай, кто?


Девочка даже вздохнула, когда услышала голос Стасика.


—У-уф. А я-то думала…


— Что ты думала? Привидение? — мальчишка залился смехом.


«Какой он еще маленький. Правду говорят, что мальчишки отстают в развитии».


— Ален, пойдем в кино? «Универсальный солдат» с Ван Даммом. — Мальчишка посмотрел на сестру, зная, как она обожает этого актера.


Восторженный визг чуть не оглушил паренька.


— Новый фильм?


— Да, и, говорят, он там так машется.


Немного успокоившись, Алена сказала:


— Ну, подожди, уже поздно, и нас родители никуда не пустят!


— Я открою тебе один секрет, сестренка. У нас есть старший брат. А с ним нас хоть до утра отпустят.


— Нет, я не пойду.


— Чего вдруг?


— Не пойду и все. — Алена развернулась и снова села за стол.


— Ну, как знаешь.


И уже от двери Стас спросил:


— Так что мне передать Ван Дамму?


— Я боюсь его, — не оборачиваясь, сказала девочка.


— Кого? — не понял Стасик.


— Стас, когда он на меня смотрит, меня в дрожь бросает.


— Ты про Сашку что ли?


— Ты знаешь, что он у меня спросил в тот день, когда он избил папу? — Алена повернулась к Стасу.


— ?


— Он меня спросил, хотела бы я увидеть голого мужчину…


Уже когда братья сидели в темном зале кинотеатра «Юность», Стас думал о том, что сказала ему Алена. Он украдкой поглядывал на старшего брата.


«Он не мог такое спросить. Кто угодно, только не он. А если даже и спросил, то он просто пошутил. Он же старший брат! Нет, я не боюсь его. Я восхищаюсь им. Он научит меня быть сильным. Он рассказывал, как там поступают со слабаками. Только сильные выживают в этом мире. Мой брат сильный, и я стану таким же, как он».



— Вот этого я больше всего и боялся. Они вернулись поздно и оба пьяные. Пьяные! Понимаешь, ладно – Сашка. Но Стасу всего пятнадцать. Чего только он мне в тот вечер не наговорил. И что я слабак, и что, таких, как я, на зоне опускают. Сашкино влияние… Мать всю ночь прорыдала. И за что ей такое? — Старик налил себе и выпил. Сергей сидел и смотрел на худощавого седого мужчину.


— Братья были всегда вместе. Аленка старалась избегать их. Мне и в голову тогда не могло прийти, что… такое у меня в доме…



Он шел по дорожке к дому. Сашка неизвестно где пропадал целыми днями, но двойняшки наверняка уже дома.


Проходя мимо окна в спальню дочери, он краем глаза увидел какое-то движение. Подошел ближе… Стон вырвался из горла. Илья бросился в дом. Когда он вбежал в комнату дочери, девочка сидела в углу закутанная в одеяло — она плакала. Над ней навис совершенно голый Саша.


— …и если ты кому скажешь…


— Что здесь происходит?


— О, батя, ты что так рано?


— Что…


Девочка зарыдала.


— Да вот учу младшую сестренку уму-разуму…


Парень подошел к отцу.


— Не суйся в это, старик.


— Да я тебе… — Илья бросился на сына. Сильный удар отбросил его на пол к ногам дочери.


Мужчина поднялся сначала на колено, а затем и во весь рост. Голова кружилась, из носа шла кровь. Он посмотрел на удаляющегося парня. И это его сын!? То, что он поднял руку на отца… Но вот Аленушку не надо было трогать.


Отец пошел к себе. Взглянул на сейф. Ружье!? Нет, нет… Достал из-под кровати ящик с инструментами. После того как Сашка обнаружил пристрастие к молоткам, Илья держал ящик возле себя.


Он достал молоток и направился к Саше. Парень сидел на кухне, даже не удосужившись надеть штаны. Илья подошел и встал напротив сына. Костяшки пальцев, сжимавших ручку молотка за спиной, побелели от напряжения.


— Скажи мне, подонок, — дрожащим голосом проговорил отец, — неужели у тебя ничего святого не осталось? Она же твоя сестра! — И он не смог сдержать слез.


— Брат сестру прижал к кресту… — Наглая ухмылка скривила рот парня.


И все. Это была последняя капля.


Удар. Несильный, как-то вскользь. Парень вскочил, выпучив глаза. Кровь заливала лицо. Еще один удар. Еще. Лицо Сашки превратилось в кровавое месиво.



— Я его скинул в высохший колодец на задах огорода, — старик замолчал. Сергей принялся натирать стаканы.


— Через месяц… моя девочка… Через месяц моя Аленушка повесилась. — Голос старика дрожал. Сергей даже подумал, что старик сейчас заплачет. Но нет, он налил еще водки и выпил.


— Ты знаешь, сынок, я почувствовал тогда облегчение. Когда я увидел ее посиневшее лицо и вывалившийся язык, мне стало легко, будто груз с плеч. Она не смогла бы жить с этим. Да и я тоже не смог бы. Вот так вот, сынок. Плохой я отец. Плохой. Сашка сломал и ей жизнь. Лежа там, на дне колодца, изъеденный червями, он продолжал ломать людей, как спички. Тамару после смерти Аленушки будто подменили. Да и про Сашку, мне кажется, она догадалась. Она умерла через год с небольшим. Стас закончил школу, поехал поступать в город и не вернулся. За пятнадцать лет три письма, всего три. А тут как снег на голову…



Старик задремал на лавке у дома. Стас подошел и тихо присел рядом.


— Ну, здорово, батя.


Илья открыл глаза и в изумлении уставился на парня. Старику на миг показалось, что это Сашка выбрался из колодца и теперь хочет отомстить. Тот же голос, то же лицо. Нет, он же мертв! Удивительное сходство.


— Как ты тут? — Стас смотрел прямо перед собой, будто боясь взглянуть отцу в глаза.


— А что мне сделается? Я же тут баланду не хлебаю…


— Ну да, ну да…


— А как это ты решился навестить старика?


— Дело у меня к тебе. А точнее, предложение…


— Выкладывай. — Илья сразу почувствовал что-то неладное.


— А что, родного сына даже и в дом не пригласишь?


— Пойдем, конечно! — спохватился старик.



Они сели за стол, выпили.


Стасик очень стал похож на Сашку. Старик украдкой поглядывал на сына и одновременно слушал его. Тот рассказал, что женат и у него сын. Санькой назвал. Ну, не счастье ли узнать, что у тебя внук, когда ему уже восемь лет?


— Ну, я, батя, что приехал-то, — уже изрядно поднабравшись, сказал Стас. — Дом у тебя хороший. Я же в нем вырос, помнишь?


— Ты не юли, говори чего надо.


— Ты, бать, не злись. Жить-то тебе недолго осталось… Ну, в общем, написал бы ты дарственную…


— Все правильно, сынок, жить мне малость осталось. Но дарственных писать я никаких не буду. Вот помру я, и тогда все это станет твоим. Наследник ты единственный…


— Да ну, брось ты, старик. Мы не можем ждать до твоей смерти. Мы тебя определим в приличный пансионат, и доживай себе спокойно старость.


Илья даже вначале и не поверил собственным ушам. Его хотят запереть в дом престарелых. Он помолчал, взвешивая все за и против, и тихо сказал:


— Убирайся отсюда…


— А если нет? То что? Ты меня так же, как Сашку, забьешь молотком и сбросишь в колодец?


Он все видел. Но почему…


— Я никому не рассказал тогда лишь из-за того, что…


— … ты уже тогда соображал на лету…


— Если угодно — да!


— Пошел вон! — крикнул Илья.


— Не кипятись. Я уйду, но ты можешь пожалеть. — Стас встал и пошел к двери. Уже на выходе, будто что-то вспомнил, он обернулся. Ему хотелось добить старика, и он знал его больное место.


— А ты знаешь, тогда я ведь был первым. Санька держал ее, а я…


Илья поднял на него полный боли взгляд. Губы старика тряслись, по щекам текли слезы.


— Нет…


— Да, батя, да! — Стас развернулся и вышел на улицу.


— Нет, — говорил старик, когда шел в спальню.


— Нет, — повторял он, когда брал ружье и выбегал на улицу.


— Нет, — вырывалось из груди, когда он стрелял в сына.


Стас уже дошел до калитки, когда услышал оглушительный выстрел. Он почувствовал сильный удар в спину, хотел повернуться, но его словно удерживала какая-то сила. Потом эта же сила придавила к земле. Он умер еще до того, как его лицо коснулось бетонной дорожки.



Старик замолчал. Сергей понял, что все сказано. Даже больше.


— Сынок, ты мне дай еще бутылочку. С собой. У меня тут незаконченное дело осталось.


Старик встал, взял со стойки кошелек и бутылку. Сергей увидел, что старик не забрал деньги.


— Эй, отец! Пять тысяч – немного больше, чем я собирался получить с тебя…


Старик обернулся.


— Мне они уже не понадобятся. К тому же у меня уже все есть. — И старик поднял руку с бутылкой. — Прощай, сынок.


— Прощай, отец, — чуть слышно проговорил бармен.



Сергей вышел из комнаты, в которой он проживал уже года два. Прошел к умывальнику, умылся и направился к кухне.


Повара суетились. Сергей в шутку называл кухню маленький Самарканд. Основной рабочей силой были выходцы из бывших азиатских республик СССР.


Что-то шкворчало на плите. Шеф-повар Заза очень громко наставлял нового работника. Заза вчера принял не то родственника, не то земляка. Сергей не лез в их дела. Земляки приходили, уходили, а вот Заза был незаменим.


— Ну, ты и спишь, Сэрожа.


— Да до шести утра просидел с мужиком одним.


— Опять лапша…


— Да нет, просто поговорили… — Зачем он так сказал? Наверное, было что-то в этом старике. Он Сереже напомнил отца. Его отца.


Сергей вышел в зал. Девчонки сервировали столы. Клиентов не было. Он прошел и сел за служебный столик.


— Сашенька, сделай кофе, пожалуйста, — крикнул он одной из официанток.


Закурил. Старик не выходил из головы. Как он там? Хороший, видно, мужик.


Сергей взял пульт и включил телевизор. Переключил на местные новости.


— …соседи вызвали милицию… Судя по всему, это было самоубийство… Мужчина проживал в доме один…


Сергей сразу понял, что речь идет о том самом старике. Вот о каком незаконченном деле он говорил! Камера показала дом. Хороший добротный дом. Родительский.


По телевизору показывали соседей несчастного. Они отличались от покойного только тем, что были живы. На лицах отпечаток одиночества.


Репортеры рассуждали еще какое-то время о том, что да как, но про еще один труп ни слова. Может старик отволок его к колодцу да отправил к старшему брату. Самое ему там место. Сергей удивлялся самому себе. Он не знал ни детей, ни старика. До вчерашнего вечера он даже и не догадывался о том, что они вообще существовали… Но он был полностью на стороне старика.


А может, старик вообще никого не убивал? Просто одиночество доконало.


Вдруг Сережа встал и направился к стойке. Достал телефон и набрал номер. Надо же: не забыл! На другом конце щелкнуло.


— Алло. — Родной голос. Как давно он ее не слышал.


— Алло, — повторила женщина.


— Здравствуй, мама…



© Алексей Шолохов

Показать полностью

Все по реалу

Сижу, принимаю экзамен. По всемирной литературе.

Непростое это дело – принимать экзамен. Особенно – у девушек. Заходит, цыпа. Уже в третий раз видимся. В первый раз она спутала Гомера с Гегелем, во второй - Дон Кихота с Дон Жуаном. Да ещё для догону назвала всё это Дом Периньоном. Это шампанское такое.


Вот пришла опять. В последний раз. Дальше - отчисление.


Сидит. Даже не знаю, как её и назвать. «Девушка-ночь»? «Девушка-осень»? Нет, не то. Тут другое. Что-то вроде «Девушка-раннее утро после напряженных б…к». Или «Девушка-перманентный бодун». Прошу, конечно, прощения. Но девушке явно плохо. Причем от всего сразу.


Сидит. В полной экипировке. Декольте до пупка. Верх юбки-мини там, где в наши времена, помню, она заканчивалась. Где, так сказать, «содержимое» – загадка. Дальше – долгие, задумчивые ноги, уходящие вдаль, как два автобана. Левый автобан – на правом. Глаза непроспавшейся лани. Дух чуть увядшей сирени, настоенной на спирту.


- Что, - говорю, - не выспались?

- Нет, не выспалась, - отвечает лань чуть надтреснувшим, но пока ещё мелодичным баритоном.

- Учили, небось, всю ночь?

- Ага, м… Учила, - улыбается. Что-то, видно, приятное вспомнила. Из выученного.

У неё после некоторых слов – характерное подмыкивание. «Я, м…» «Пошёл ты, м…» И т.п. Как у сантехников.

- Ну, хорошо, раз учили. Что у вас тут в билете?


Глядит в билет, как в результат теста на беременность:

- СтЕндаль, м… Жизнь и творчество.

- СтендАль. Он всё-таки француз. А вы во французской группе учитесь. Французский три года учите. Ударение во французском всегда на последнем слоге.

- Я в курсАх.

- Это хорошо. Что «в курсАх». Читали?

- Что?

- То самое. О чем вы «в курсах»…

- СтендалЯ-то?

- СтендАля.

- Вы же, типа, сами сказали: ударение по ходу на последнем слоге, – обиделась девушка.


Я немного, честно говоря, тоже:

- Ну так что ж теперь: « в ПарижЕ» говорить?

Жмет лань своими нагими плечами. Качает автобаном в шпильке. Перекладывает гордо правый автобан на левый. Дескать: мне – лично по барабану. Так сказать, монопенисуально.

- Ну, читали?

- Читала, м…

- Что читали… «м»?

Сильно подумав и с нотой неуверенности:

- СтендАля.

- А что именно-то?


Молчит. Потеребив пирсинг в районе левого паха:

- Забыла я. Прям всё из башки, блин, вылетело. Волнуюсь я очень.

- А вы не волнуйтесь и не ругайтесь, пожалуйста. Роман у него есть такой… Ну, вспоминайте, вспоминайте… «Красное…» И … И…

С надеждой:

- И белое?!

- Нет, не белое. И не портвейн с текилой. Этот роман, девушка, не про выпивку. Он немного про другое.


С неожиданной ненавистью:

- Тьфу ты, блин! А про что ж? пишут, м… пишут… А я сдавай. Извините… Про что же он может быть-то, м?..

- Это я вас хочу спросить, про что роман. И насчет блинов и «тьфу» вы это… полегче.

- Сори. Это я с недосыпу.

«Ага, - думаю, - и с пере…бу в лошадиных порциях».


Вздыхает лань. Смотрит в окно.

- Ну так, вспомнили, про что «Красное и черное»?

- Про любовь, что ль?.. (С лёгким недоверием).

- Ну… в общем… и про неё тоже.


С жаром:

- Вот видите! Читала я. Только по ходу забыла. Волнуюсь я. Помню, что он её там хочет как бы того, а она, м…, короче ему не это… по типу того что-то.

- Хорошо вы пересказали роман. Сочно. Он «её типа как бы того, а она ему не это».

- А хули, всё по реалу! – вдруг вырвалось у девушки. – Как в жизни! А то развели тут… гламур на трёх вокзалах… Сори! Это я от усталости.

- Ладно, - говорю. – Раз вы настолько устали, что на мат перешли… Давайте так: вы вообще что-нибудь из литературы читали?

Не обязательно французской, не обязательно Стендаля. Вообще, может быть у вас есть какие-нибудь любимые авторы, книги… Можно японские, можно монгольские…

Чтоб мне вам зачет хоть на третий раз поставить. И чтоб вас не отчислили. Ну, хоть что-нибудь вы знаете? На тройку с пятью минусами.


Лань заволновалась.

- Я люблю этого… как его… на «шэ»

- На «ша»?

- Ага. Прям обожаю. Как же его, блин?..

- Шиллер?

- Да нет. (С раздражением).

- Шекспир?

- Нет, Шекспир – это про негра-киллера...

- Про негра-киллера? Шекспир? Хм…

- Ну… Он ещё свою Машку порешил. Зовут её как-то длинно, типа «дезодоранта»…

- А! В смысле – «Отелло»… Дезде…

- Ну… А этот другой, длинный. На «шэ». И на «Крюггера» похож.

- На «ша» и на «Крюггера» похож… Хм… Он кто, немец, англичанин?..

- А х… Пардон. Не помню… О! Вспомнила, м… Шопенгауэр! Респективно пишет… Не хуже Мураками. Шопенгауэра я уважаю.

- И что ж вы любите у Шопенгауэра?

- Да не помню я. Помню, что я его люблю. А за что люблю – не помню.

- Это бывает. Причем довольно часто. То есть почти всегда. Ну а он вообще что писал-то? Пьесы, стихи, романы?..

После долгой задумчивости:

-Он что-то типа вальсов писал.

- Вальсов? Может вы его с Шопеном спутали? Хотя и Шопен насчет вальсов тоже не совсем… Ну да ладно…

- Тьфу ты, б…!.. Что ж мне сегодня так не везет-то!.. Как колобку на киче, м…

- Девушка, вы меня уже сегодня раз десять уматерили. Вы что, без мата совсем не можете?

- Могу. Только у меня срывается. От недосыпу. А так я готовилась. Книжки разные читала… По реалу читала, честно… Не верите?


Я вздохнул. Взял зачетку. Полистал. Ещё раз вздохнул. И поставил зачет. Говорю: «Следующий».

- Спасибо, - говорит. – Спасибо вам огромное, м…

- Не за что, ё…

И ушла. За дверью слышу:


- Ну как?!..

- Зачет, м…


Коллективный девичий визг радости. Потом громкий баритон:


- Он мне: «Говори, сука, про СтендалЯ». Ну я ему и давай вправлять клоуна… Тыр-пыр… Х…ё-мыё, бараньи яйца… А он мне: «Ты вообще-то чего-нибудь знаешь, типа, килька мокрозадая?..»

Коллективное «гы-гы-гы!»

- Я говорю: читала… А как же! Не дурнее хубыбубы, м… Только, типа, не помню нихрена. От недосыпу. Он лыбится, как пидор на вазелин… По типу: знаем мы ваши недосыпы, точилки ракообразные…

«Гы-гы-гы!..»

- Хрен, говорит, с тобой. Живи, кабанчик. Иди, говорит, отсюда и больше не матерись. И зачет поставил. Теперь не отчислят. Если бы, м…, не поставил – всё, кирдык хомячку... Ладно, пойду харю мять. Устала, как талиб на лесоповале… А ты иди, Светок. Не бойся. Он сегодня добрый. Он сто пудов зачет поставит.


И я поставил. Хотя «Светок» и сказала, что великое произведение древнерусской литературы называется «Слово о палке Игоря». Ну, прорвалось подсознание… У всех бывает. От недосыпу-то. Поставил я ей зачёт. Куда ж деваться. Я ведь добрый.


Господи, прости мою душу грешную!



© Елистратов Владимир

Показать полностью

Заблудившийся, часть Вторая

Начало- тут:  https://pikabu.ru/story/zabludivshiysya_5500625


Лера спешила домой, не чувствуя ног. В голове роились тысячи вопросов. Правду ли сказала Лариса Павловна, или она была обыкновенной сумасшедшей? Но если так, то откуда она знала вещи, о которых Лера не говорила? Сердце хотело верить. Больше всего на свете хотело верить! Но ведь у Леры еще были и мозги: холодные и порой очень даже циничные, к счастью или к сожалению. Спор между разумом и эмоциями продолжался и продолжался, перерастая в настоящую войну и рискуя свести Леру с ума… если конечно она еще не тронулась по полной программе.

Лера бродила вокруг своего дома, очень хотела войти внутрь, увидеть Сэма, и одновременно боялась этого. А если Сэм не настоящий?.. Или даже настоящий, но самый обыкновенный, а это казалось еще худшим. Если Света права и он бомж, наркоман, шизофреник, умственно отсталый?.. А вовсе никакой не дракон. Что за вздор! Дракон! Это же надо было такому поверить! Нет, да тут просто лечить нужно и срочно! Нет ли там местечка в палате вместе с Ларисой Павловной? В восьмой раз обойдя дом по узкой тропинке, Лера наконец не выдержала. Да какая к черту разница?! Она хочет его видеть! Хочет помогать ему. Быть рядом. И пусть это сумасшествие, ей с ним хорошо. Неважно, что скажут Света, друзья, знакомые, или родители, если не дай бог, надумают приехать в гости. Плевать на все.


Дверь Лера открывала дрожащими руками. Ключ удалось не с первого раза вставить в замок.


- Сэм… - тихо окликнула она, входя. Внутри почему-то все сжалось. – Сэм?


Он не отвечал. Не вышел встречать ее. Лера позвала громче:


- Сэм!


Две секунды на пороге с бешено бьющимся сердцем – и Лера бежит в зал, окидывает беглым взглядом пол, диван. Бросается в спальню. В ванную. На кухню. Его нет. И квартира словно остыла без него… А может и не было никогда никакого Сэма?..



Лера сидела, обнимая смятую футболку, которую она купила для него на прошлой неделе. Сидела и самозабвенно рыдала. Размазывая слезы по щекам, не заботясь о том, что лицо распухло, косметика потекла, а глаза покраснели. Такой маленький, глупый, далекий от реальности эпизод – и так много изменилось в ее жизни.


«Подумай хорошенько, Лерка, подумай! – говорила она себе. - Как все было? Ты подобрала на дороге парня. Притащила домой. Две недели носила ему еду и слушала его разговоры во сне. Влюбилась, просто влюбилась, как идиотка! И у тебя немножко поехала крыша… А он пришел в себя, отдохнул, отъелся и отправился домой. Где его ждут… небось, жена и двое детей. А ты Лерка – дура!..»



- А ты Лерка – дура! – говорила Света, стараясь в своей грубоватой манере утешить подругу. – Это хорошо, что он сам ушел. Я думала, придется милицию вызывать. Так что, не реви, могло закончится отрезанной головой. Твоей, заметь, отрезанной головой!


- Но он точно был? – шмыгала Лера носом. – Я его не придумала?


Света с удивлением заглянула Лере в глаза.


- Был конечно. Ты сомневаешься? – озадаченно нахмурившись она осторожно добавила: - Что тебе в психушке сказали?


- Ничего особенного… - проворчала Лера. О встрече с Ларисой Павловной точно не стоит рассказывать Свете.


Какое-то время Лера сомневалась, что Сэм вообще существовал в ее жизни. А вдруг ее нездоровый ум сам выдумал необычного парня, приписав того к сверхъестественным существам? Но к счастью подруга развеяла ее страхи.


- Это же надо, скотина неблагодарная. – возмущалась Света. - Ушел, даже не попрощался. Спасибо не сказал. Ты хоть ключи ему не давала?


- У меня одна пара, ты же знаешь.


- Всегда тебе говорила, сделай дубликат на всякий… Ушел, дверь бросил. А если бы кто ворвался? Ноут вон твой забрать могли. Ты тоже «умница» - оставляешь ценные вещи без присмотра. Он вполне мог и прихватить с собой… Ты же все проверила, золото там, деньги – на месте?


- Какое у меня золото… - отмахнулась Лера. И тут неожиданная мысль: - Слушай, а ведь дверь была заперта, я ее ключом открывала, как всегда.


- И что? Ты думаешь он с седьмого этажа сиганул? – Света рассмеялась. – Ну если бы так, то мы бы заметили такую милую деталь, как разбившийся труп в луже крови под твоими окнами. Ну или скорую с пожарными накрайняк.


Лера уже не слушала. То, что Сэм исчез вот так, не открывая входную дверь, было зацепкой, пусть ничтожной, но зацепкой… А вдруг Лариса Павловна сказала правду?


***


- Можно мне увидеться с одной вашей пациенткой? – робко спрашивала Лера у главврача клиники – доктора Вронского, который оказался высоким импозантным мужчиной лет сорока пяти. Она стеснялась своей просьбы, а еще больше стеснялась того, что толком не может объяснить, зачем ей понадобилась встреча с совершенно незнакомой сумасшедшей женщиной.


После исчезновения Сэма прошел год. Лера поначалу очень страдала, надеялась непонятно на что и задавалась вопросами. Но потом мозг видимо решил, что легче задвинуть любые нестыковки подальше, принять аксиому, что все сверхъестественное можно объяснить научно, признать Ларису Павловну психически больной, а ее слова – сумасшедшими бреднями. Сэма назвать авантюристом, который что-то хотел поиметь с бедной девушки. Свету – единственным разумным человеком во всей этой истории. А о произошедшем забыть, как о глупом сне. Но чего Лера забыть не могла – так это глаза парня… удивительно зеленые с яркими желтыми прожилками. Каждый раз перед сном она видела их, и читала в них «Я вернусь». Но больше уже не верила. Возможно, не мешай ей два высших образования, склонность к критическому мышлению и способность анализировать неудачный опыт наивных людей, надутых так называемыми экстрасенсами, она бы и приняла драконью историю за чистую монету, но увы…


Суета плотно закрутила ее. Работа. Замаячившая перспектива карьерного роста, если как следует поднажать. Нехватка денег. Выяснения отношений с родителями, требующими наконец подумать о замужестве и семье. Страшно мудрые Светины советы. Все это очень даже помогало не думать о Сэме. Да и в конце концов его даже не Сэм зовут! Это имя придумала сама Лера. Настоящего не знает…



- С кем именно вы хотите увидеться? – спросил главврач, натянуто улыбнувшись. – Мы ведь раньше с вами не встречались?


- Нет, не встречались. Я хотела бы поговорить с Ларисой Павловной… - Лера очень надеялась, что фамилию он не спросит – клиника небольшая, каждый пациент на счету, вполне возможно, что главврач знает всех по именам и отчествам. И Лера не ошиблась.


- Вы ее родственница? – спросил Вронский.


К этому вопросу Лера была готова, у нее имелась наполовину выдуманная история, которая убедит врача, что Лариса Павловна не совсем ей чужая:


- Нет, знакомая. Не сказать, что хорошо ее знаю…


Доктор не дал договорить, перебил:


- Лариса Павловна к моему большому сожалению ушла из жизни.


- Что? – Лера даже подскочила. – Она умерла?.. Когда?


- Полгода назад. И так как вы не являетесь ее родственницей, я не могу рассказывать подробности. В любом случае, примите мои соболезнования, - с этими словами Вронский встал и вежливо, но настойчиво выпроводил Леру из кабинета, поручив сестре в коротеньком белом халатике провести девушку к выходу.


Лера шла, как зомби, не смотря по сторонам, не сопротивляясь. Ниточка оборвалась. И то, что привело ее сюда снова превратится в пустую и глупую иллюзию.



Все стало бы на свои места. Уже через три месяца после того, как Сэм исчез из ее жизни, Лера вошла в привычный естественный ритм – не плакала больше по полночи, не искала до тошноты в интернете сведения о драконах и об указывающих. Находя о первых горы, просто горы всякого мусора: выдумок, домыслов, стереотипов, легенд, бредней, сказок; а о вторых – абсолютно ничего. Не выходила в три часа ночи на балкон с надеждой увидеть силуэт дракона на фоне звездного неба. Все кончилось, прошло, забылось. По крайней мере, ей удалось себя в этом убедить. И успокоиться. Теперь они гуляли со Светкой, зависали в клубах, ходили в кино и на шоу, знакомились с парнями, или вкалывали на работе, что те пресловутые бессмертные пони.


Но потом, когда Лера уже окончательно вылечилась от влюбленности или глупости, или как это назвать… ей стал сниться Сэм. Каждое утро. Ровно с четырех до четырех двадцати. Все повторялось и повторялось. Он сидел на земле в каком-то странном пустынном сером месте, обхватив колени, и дрожал, будто его била лихорадка. Волосы спутались, повисли грязными неухоженными сосульками, одежда превратилась в лохмотья. На левом плече неаккуратная повязка, сквозь которую сочилась кровь. Он был ранен... ее Сэм. Ранен, испуган, беспомощен. Он поднимал глаза, словно бы чувствуя ее присутствие, и начинал говорить на том самом незнакомом гортанном мелодичном языке. И как ни странно, Лера понимала. В каждом сне он повторял в разных вариантах одну и ту же мысль: «Я хочу вернуться. Я так хочу вернуться домой. К тебе. Я не могу найти дорогу. Пожалуйста, помоги… Укажи мне путь» Лера просыпалась, резко вскидываясь, смотрела на часы, которые показывали всякий раз четыре двадцать. А после не могла уснуть.


Первую неделю она отмахивалась. Но недосып и нервное напряжение давали о себе знать.


- Что с тобой происходит? – спрашивала вездесущая Света. – Опять о том бомже думаешь? Мне казалось, тебя попустило.


Рассказать все подруге, означало подвергнуться бомбардировкам из лекций и поучений, поэтому Лера предпочла держать все в себе. Сон не прекратил ее мучать ни после хорошего снотворного, ни после утомительных занятий в спортзале и прогулок на свежем воздухе, ни после обращения к психотерапевту, которому, впрочем, Лера так и не открылась до конца. Когда все это стало невыносимо, она решила встретиться с Ларисой Павловной. Одно из двух – либо Лера окончательно поймет для себя, что женщина – сумасшедшая, либо та даст ей дельный совет, как указать путь заблудившемуся дракону.


Но теперь все кончено. Лариса Павловна умерла. Медсестра вела Леру по длинному коридору, неторопливо, со снисходительной вежливостью, словно Лера была очередной пациенткой, родственники которой хорошо заплатили за ее содержание здесь. Может ей стоило поговорить с Вронским? Все рассказать? Попросить взять на стационар… Неужели до этого дошло? Сколько, интересно, стоит здесь у них лечение?


- А вы знали Ларису Павловну? – неожиданно для себя самой спросила Лера у сопровождающей.


- Да, - девушка улыбнулась, - ее все тут знали. Никто так часто не сбегал, как она.


- Она болела? – продолжала расспросы Лера, затаив дыхание – признаться честно, она не слишком-то надеялась на ответы.


Но сестра отвечала, притом охотно:


- Нет. По крайней мере, долго не болела. А вы ее знали?


- Немного, - пожала плечами Лера. – Но я ее… уважала очень… И мне бы хотелось знать, как все произошло.


Девушка нахмурилась. Было видно, что доброжелательность в ней борется с профессиональной этикой.


- Вы, наверное, ее студентка?


Лера быстро кивнула. Оказывается, загадочная сумасшедшая где-то преподавала.


- Ларису Павловну мы тоже все уважали. И она всегда вела себя адекватно. Были конечно странности… без странностей у нас не держат, - медсестра мялась, поглядывала на Леру, словно хотела еще что-то сказать. Потом все-таки сделала над собой усилие. – Извините, я не могу с вами говорить о пациентах. Меня могут уволить.


На этом все. Леру молча вывели за пределы клиники. Охранник захлопнул калитку и отчитался по рации, что все чисто. Ниточка оборвалась навсегда…


***


- Девушка! - Лера обернулась на оклик, еще толком не понимая, к ней ли обращаются.


- Ты ее знаешь? – зашипела на ухо Света.


Лера знала. Это была та самая медсестра из клиники, провожавшая ее тогда. Сказав что-то невнятное Свете, Лера подошла.


- Меня зовут Татьяна, вы меня помните?


Лера кивнула. «Как она меня нашла?»


- Вы Лера?


- Да…


- Я не знала, что тогда в клинике… это были именно вы… Хотя, даже если бы и знала, вряд ли получилось поговорить.


- О чем? – недоумевала Лера.


- О Ларисе Павловне… Перед смертью она просила меня найти вас. Сказал мне ваше имя. Домашний и рабочий адрес. Она очень просила найти…


- И зачем?


- Чтобы передать письмо, - и девушка протянула Лере запечатанный конверт. – Мне она всегда нравилась, столько тепла и доброты было в этом человеке. Она страдала от галлюцинаций… но иногда мне казалось, что она нормальнее всех нас вместе взятых. Возьмите письмо…


Принимая конверт, Лера заметила в глазах медсестры слезы.


- Как она умерла?


- Просто однажды легла спать и не проснулась, - быстро ответила девушка. – Мне пора. Простите… До свиданья. – И ушла, вернее убежала, громко цокая каблучками сапожек по мостовой.


***


«Мой дракон больше не прилетит. Он больше никогда не прилетит ко мне… И мне больше некому указывать дорогу. Жить незачем… Но я знаю, что ты снова придешь сюда, искать совета. Может быть, я нехорошо с тобой поступаю, посвящая во все это. Может, ты была бы счастливее, живя в неведении. Как видишь, мне знания и способности ничего хорошего не принесли.


Иногда это бывает невыносимо тяжело… Я долго колебалась, сомневаясь, писать тебе или нет. В конце концов, решила, что ты должна знать. Я попросила Таню, одну из медсестер, хорошую добрую девочку, передать тебе это письмо, но только в том случае, если ты придешь меня искать. Ведь это означало бы, что тебе плохо и нужен мой совет.


Я когда-то все это пережила, и не было никого, кто помог бы мне хотя бы единым словом. Иногда я думаю, что будь у меня наставница, все пошло бы по-другому…


Я даже знаю, что ты хочешь спросить. «Как указать путь своему дракону?» Наверняка, сейчас он просит тебя о помощи. Хочет вернуться, а ты не знаешь, как помочь.


Так вот, девочка, слушай меня. Никакого особого секрета не существует. Ты маяк. Ты горишь, а он видит. Так какого дьявола ты тушишь в себе пламя?!


Что? Я права? Ты пыталась все забыть. Найти рациональные объяснения. Запивала свою боль мартини, или чем там сейчас запивает неприятности молодежь?.. Или забрасывала воспоминания бумажками со своей работы? Может ты даже нашла себе парня, чтобы не думать о нем. Но забыть и вычеркнуть его из своей жизни не удастся. Ты ведь уже назвала его? Да? Дала ему имя? Если так, то забыть теперь невозможно.


Гори. Гори ярче. Думай о нем. Вспоминай. Не бойся быть сумасшедшей… (Ах, как заманчиво звучит совет от старой психички!)


Верь в невозможное и люби до невозможности.


Поверь мне, это того стоит. Когда он прилетит, ты поймешь, что это стоит всего на свете…


А вот ко мне уже не прилетит… Мой погиб. Спаси своего, девочка, обязательно спаси».


Лера читала, перечитывала, читала снова и плакала, плакала, плакала, пока бумага вся насквозь не промокла, урожая просто распасться у нее в руках.


«Когда он прилетит, ты поймешь, что это стоит всего на свете…» - звучало у нее в голове, даже после того, как она свернула письмо и спрятала в конверт.



Продолжение следует...



©Владислав Скрипач

Показать полностью

Хорошо-то как!

Господи, как же это хорошо!

Не надо искать хату, не надо скидываться и шумно решать, по скольку надо скидываться, у кого будет банк, и кто чего ещё принесёт помимо скидывания. Никаких споров, организационных моментов и единодушного одобрения.


Не надо выяснять потом с определённой долей деликатности, а это вообще кто такой, что за хрен, он вообще скидывался или нет, и чей это друг, если его никто из нас принципиально не знает. Нет нужды знакомиться с соседом по столу и выяснять, что вы действительно его приглашали, но когда и как — просто не помните.


Не нужно с горечью осознавать, что единственная хата, которую удаётся намутить — это твоя хата.


Не надо мысленно подсчитывать объёмы грядущего разбитого, заблёванного, поломанного и безнадёжно испачканного. Нет необходимости стоически встречать испытания судьбы и героически прощаться с и без того истерзанным житейскими бурями домашним уютом.


Не надо чтобы часа за три до, уже все собрались, набились, навалили кучу шуб и пуховиков на кровать в дальних комнатах, наследили в прихожей грязной жижей, наудивлялись, почему нет нужного количества тапочек и накурили все разом так, что хоть святых выноси.


Никаких празднично расфуфыренных девочек на кухне, остервенело нарезающих и заправляющих, кромсающих и раскладывающих, шинкующих и смешивающих.


Никаких призывно поблёскивающих глаз друзей-приятелей, которые только и делают, что снуют на лоджию покурить, а там, решив, что нужно же уже потихонечку начинать провожать, выпивают тайком от расфуфыренных девочек, курящих на кухне. Никаких краж солёных огурчиков и кусочков колбаски, никаких вот этих вот «ну мы же красиво нарезали на стол, ну что, сложно подождать?!»


Никакого бесконечного стола. Никаких батарей алкоголя. Никаких звонков и внезапных делегаций. Никаких вот этих вот «ооо, а вы тут все?! И Марина с Серёгой с вами! Ну отлично! Тогда и мы к вам! Примите?»


Никаких безумных весельчаков, которым сразу же после курантов просто физически необходимо бежать в тёмные, промозглые дворы, орать там незнакомым людям «с новым годом!» и взрывать бесконечные петарды, предварительно вытащив за собой всех присутствующих за столом.


Никаких ночных походов «на ёлку» на какую-нибудь площадь или к какому-нибудь ТЦ.


Никаких согреваний по ходу этого путешествия под каждым кустом.


Никаких невменяемых алко-танцев на пронизывающем ветру в компании бомжей и наркоманов вокруг обшарпанной муниципальной ели в блёклых огоньках.


Никакой первой в этом году струи блевотины себе под ноги.


Никаких судорожных совокуплений чёрт знает с какими бабёнками совершенно безо всякого желания и при полном отсутствии какой бы то ни было мотивации.


Никаких хмурых пробуждений, коллективного опохмела, воссоздания по обрывочным воспоминаниям и некачественным фото событий минувшей ночи.


Никакого жгучего стыда и искренней надежды, что за предстоящие десять дней комы это всё сотрётся, забудется и многократно перекроется куда более чудовищными выходками и отвратительными поступками.


Никакого отсутствия желания двигаться и вообще жить дальше.


Никакого праздника короче.


Хватит. Тысячу раз было. Теперь ляжем с бабой на диван, посмотрим телевизор, поедим вкусной еды и, прокляв всех этих, грохочущих до самого утра петардами, ляжем спать.


Скучно, трезво, без задора, без огонька.


Как же это хорошо-то!



© soba4ki

Хорошо-то как! Новый год, Юмор, Длиннопост
Показать полностью 1

Двадцать три коротких рассказа

***

Бабушка что-то говорит. Подняв руку, трясёт ветку. Бабушка улыбается. Улыбается ему.

Он лежит в коляске и улыбается сразу всем – небу, бабушке, сирени и гремучим цветным лошадкам на резинке...


Позже он прочитал, что воспоминания детства не могут быть такими ранними.

Но он помнит.


***


Из тарелки с манной кашей сыто смотрит жёлтый глаз масла.

Над входом в кухню колышется тюль.

Тикают ходики на стене – одна гирька свисает почти до полу.

Синие обои и деревянный, в овальных разводах сучков, потолок

Зеленоватая муха, похожая на обточенную волной крошку бутылочного стекла – он находил такие среди серой гальки на море – стучит крепкой головой в стекло и сердито жужжит.

Лето.

Ещё живой отец машет ему рукой – окно выходит в сад. На отце выгоревшая футболка и кепка с нерусской надписью «Tallinn».


***


За кирпичной стеной беседки заросли крапивы.

- Не бойся, она не кусачая! – смеётся Ленка. Поправляет застёжку на сандалике.

Шепчет ему на ухо:

- Хочешь, г л у п о с т и тебе покажу?

Он сглатывает и молча кивает. В животе ёкает сладкий холодок.

Ленка закусывает губу и оглядывается. Задирает подол цветастого платья, прижимает его подбородком к груди и стягивает с себя трусы.

- Вот.

Он присаживается на корточки, чтобы лучше разглядеть.

«Это не г л у п о с т и», - по-взрослому думает он. «Это – п е р с и к».

По Ленкиной руке ползёт крохотная рыжая божья коровка.


***


Длинные пики гладиолусов обёрнуты газетой.

Солнце. Чистый асфальт. Золотая стружка берёзовых листьев.

Из динамиков у школы - хриплая музыка.

За спиной коричневый скрипучий ранец.

Мама гладит его по голове. Целует в макушку.

Ему стыдно за это перед всеми вокруг. Он проводит рукой по волосам и отпихивает маму..


***


- Хуй сосёшь, губой трясёшь? – кричит ему в лицо Князев.

Класс смеётся.

В раскрытом пенале лежит циркуль «козья ножка». Без карандаша. Матово-тёмный, со светлым жалом острия.

Взять его и ударить Князева в глаз или щёку он не решается.


***


В нелепой болоньевой куртке и вязаном «петушке» он стоит у метро. «Суки!» - думает он. «Суки, всех порву. Тока тронь, суки...»

Темно. По-мартовски сыро. Двери вестибюля мотает ветер. Когда они распахиваются, оттуда тянет настоянном на влажных опилках теплом.

«Как в цирке», - думает он.

В его руке шелестит целофан букета.

Ему страшно. Он впервые в этом районе.

В его кармане отвёртка.

«Тока тронь, суки» - твердит он своё заклинание поздним прохожим.

Она не приехала.


***


Второй взвод, увязая сапогами в рыжей грязи, забегает на печально известную Ебун-гору.

С обеих сторон разбитой тропы, почти касаясь мокрых голов, свисают тяжелые лапы елей.

Дождь, хлеставший еще минуту назад, неожиданно прекращается. Никто не заметил. Взвод забегает на гору уже в четвёртый раз.

Хрип перекошенных ртов. Мат сержанта Зарубина. Пятна лиц. Белки глаз. Мельтешение рук. Чавканье сапогов.

Виновник сегодняшней беготни, он на полном ходу летит лицом в грязь. Не переворачиваясь, поджимает ноги к животу. Кто-то пробегает по его спине. Лежать хорошо – темно и прохладно. Его пытаются выдернуть за ремень, но бросают и бьют сапогом в бок. В правый. Становится совсем темно...


- Притомился? – участливо спрашивает Зарубин.

Он видит близко-близко у своего лица грязный, с налипшей травой, сапог.

- Сам встанешь, или...

Его рвёт прямо на сапоги сержанта.


***


На КПП пришли местные бляди.

Простые и удобные. То, что и нужно солдатской душе.

Облупленный лак на коротких ногтях. Туфли-лодочки и спортивная куртка. Трещинки пудры-штукатурки, крошки туши под глазами – он видит всё это, когда склоняется над Лариской, пьяный, под тусклым светом из плафона комнаты для свиданий на КПП. Она хрипло так ржёт, и ему, выпившему фурик "Огней Москвы", все равно кажется немного стрёмным её дыхание. Гондонов нет и в помине. Он стягивает с неё мини-юбку. Толстые колготы. Под ними – не трусы даже – трусняки. Чёрные, плотные - как от купальника. Он пыхтит, стягивая их, старается не смотреть на след от резинки на её животе - точь в точь похож на... Как там - стругуляционная или хер её знает какая борозда. Короче, та самая, что у бойца из второй роты была, которого сняли с батареи в сортире...


Попахивает селёдкой, хоть он и знает, что на ужин была мойва, а Лариска вообще пришла часа два назад, и пока он не стянул с неё трусы, селёдкой не пахло... А ведь его девки раньше пахли кто мылом, кто духами, а кто просто свежим арбузом... Но никак - не селёдкой. И сам он мылся каждый день, а не по субботам, носил носки и кроссовки, и даже - страшно сказать - брился когда хотел...


Свет уже выключен. На окнах – одеяла.


Вот он - момент истины. Цена вопроса. То, о чём грезил во сне и в укромных уголках - лежит перед тобой. Суетился и волновался, подгадывал дежурство на КПП, узнавал, кто заступит старшим, и кто будет д/ч, чтоб не парили мозги проверкой.


А, ладно... Привет, простейшие. Добро пожаловать.


Обидно - едва успел всунуть, как тут же заелозил носками сапогов по линолиуму - пошла волна, кончил. Мышцы лицы отекают, в ушах шумит. Он пытается застегнуть ширинку. В руках - слабость, в душе - омерзение. В сортире, на полке, кружка с ядреным раствором марганцовки. Мимолетное раздумье - кто уже мочил в ней свой член и надо ли совать туда свой.


***


В плацкартном купе с ним вместе ехал мужик, съевший подряд восемь варёных яиц. Скорлупу мужик чистил смуглыми от грязи пальцами и целиком засовывал яйцо в рот.

Мужик рассказал ему, что в стране большие дела, и даже по телику есть новый канал, музыкальный. Называется «Дважды два».

Водка в заляпаном стакане чуть подрагивает. Он выпивает её, тёплую, залпом. Бежит в тамбур, дёргает дверь, одну, другую. Едва удерживая равновесие в грохочущем железном пространстве, блюёт на вагонные стыки.

Два года жизни ушли в никуда.

Это тоже ясно. Как дважды два.


***


Мёрзлые свиные туши – половинками, вдоль хребта. Бежево-жёлтые, в бледных треугольных штампах.

Холод. Изо рта бригадира - клочки пара. Мат-перемат. Что-то сердито кричит по трансляции диспетчер – эхо летит над рельсами, бьётся о тёмные бока вагонов... Слов не разобрать.

Рукавицы просалены до негнутости. Хватаешь тушу за ноги и взваливаешь на плечо. Когда идёшь к фуре, наклоняешь голову - глаза слепят прожекторы. Возвращаешься – перед тобой пляшут, ломаются, скачут длинные тени.

Он долгожитель тут – третий год.

Бригадиром так и не стал.

«В пизду такую работу» - пришла, наконец, предельно ясная мысль.


***


Утро.

Толстый грузин, хозяин палатки, тычет пальцами в золотых печатках ему в лицо:

- Ты, бляд, охранник сраный, каво охранять должен, а? Жопа своя или палатка, бляд?

На коротких пальцах грузина торчат чёрные волоски. Такие же выглядывают из его носа, похожего на сломаный топор.

Стекло палатки разбито. Убыток товара.

Он молчит. Отворачивается в сторону.

У круглого бока станции метро стоят целых три ментовских «уаза». Менты хмурые, с автоматами и в армейских касках.

Над убогими коробами палаток замерла в своём вечном полёте знакомая с детства ракета на крутом постаменте-горке.

Вдали – острие телебашни.

Вечером и ночью там стреляли.

Осень. Четвёртый день октября.


***


Окна комнаты выходят на гремящую трамваями улицу и соседний дом.

Кровати у них нет. Спят на соседском матрасе.

В скважину замка за ними иногда подглядывают армянские дети – их в коммуналке несколько штук.

Он склоняется над раздетой девушкой и целует её в живот. Ложится щекой на выбритый лобок и улыбается всплывшему из глубин памяти слову.

Г л у п о с т и.

Армянские дети тоже считают так – ему кажется, он слышит их тихое хихиканье за дверью. Надо в следующий раз на ручку двери повесить рубашку. Впрочем, во время любви детей не слышно. А после – плевать.

Окна комнаты распахнуты – возню у скважины заглушает улица. Катятся, будто чугунные ядра по булыжникам, и хрипло тренькают трамваи. На доме напротив второй день кроют крышу новыми, сверкающими на солнце листами.


***


Жена сидит на низкой кушетке в полутёмном холле. По углам стоят четырёхугольные кадки с какими-то растениями. Одно похоже на «дерево» из «Джентельменов удачи». Другое – похоже на фикус.

За широкими окнами вечер и дождь.

Он присаживается на казённый дермантин рядом с женой.

По коридору шелестят тапочками и кутаются в домашние халаты женщины-тени.

- Как ты? – спрашивает жена.

Он начинает жаловаться на погоду. Потом на неработающий экскалатор на «Дмитровской» и говорит, что пришлось подниматься пешком. Спохватывается:

- А ты как?

Жена отворачивается.

Отделение патологии. Третий выкидыш.


***


От подзатыльника голова дочки дёргается вперёд и бьётся о край стола. Выставив острые локотки, дочь двумя руками зажимает нос, но на тетрадь всё равно падает несколько тёмных капель.

- Вырви лист и пиши заново!

Уже на кухне, закуривая у тянущей холодом форточки, добавляет:

- Бестолочь, блядь...


Когда дочь засыпает в своей комнате, он плачет на кухне. Пьяно клянётся обварить руку кипятком, если ударит ещё хоть раз.


***


Анталия не понравилась.

Крикливые и наглые турки с тёмными, нехорошими глазами. Сально-мясное роскошество пляжа. Мерзкая «ракы», взятая на пробу. Белеет, когда разводишь водой. Вспомнил одеколон в армии и едва сдержал тошноту.

Из окна гостиницы мечети похожи на окаменевших черепах, лапы которых прибиты к каменистой земле кольями-минаретами.

Остаток отпуска на пляж не ходил. Шёл сразу в бар.

С минарета ближайшей мечети кричали азан. Нет бога, кроме Аллаха – утверждал невидимый мусульманин.

- Бога нет вообще! – орал ему в ответ, стоя на балконе с бутылкой джина. – Есть только джин! Джииин!

Нравилась игра слов.

На рейс его едва допустили. Жена сидела молча, глядя в спинку кресла напротив. Дочка уткнулась в иллюминатор.

Впрочем, он не помнил ничего этого.


***


- Ты любишь меня?

- Да, - честно соврал он.


***


Из приёмника на кухонном столе слышится задорное детское пение:

- Хорошо бы сделать так! Фьють!

Срезать все кудряшки!

На макушке – красный мак,

А вокруг – ромашки!


Ему хочется ударить по приёмнику кулаком. Но лень. Замахивает рюмку и тянется пальцами к кружкам колбасы.

Хорошо бы сделать так...

Он давно придумал, как.

Растянуть на стене хороший холст. Льняной дублировочный будет самое оно. Прочный, плотный – как раз для его картины. Тексами прибить холст к стене. Грунтовку приготовить самому – как учили. Пузырь осетра сварить с мёдом. Развести мел. Немного толчёного кирпича – для красноватости фона.

Нанести слоя четыре.

Пока готовится, раздобыть техсредства. Это сложнее – охотничьего билета у него нет. Но решаемо.

Встать к холсту спиной. Ствол прижать к подбородку.

Получится феерично.

Дыра посередине. Серые галактики из мозговых брызг. Бурые солнца кровяных сгустков и аппликация рельефных вкраплений кости.

Как заключительный штрих – неровный пастозный мазок. Лёгкий зигзаг разнесённого в крошево и ползущего вниз затылка.


***


Жара.

Пыльная дорога через бывшее пастбище. За «отрезком» - так местные называют лесополосу у оврага – горбатые крыши деревни.

Сухо шелестят кузнечики.

Высоко в небе, едва различимый в солнечном мареве, ползёт стрелка инверсионного следа.

Полдень. Похмелье.

В отрезке прохладней. Пляшут пятна света. На деревянном мосту с бурыми от ржавчины перилами пара местных пацанов. Один постарше, лет двенадцати. Другой - малец совсем, не больше шести. Старший подбрасывает вверх тёмный комок. Тот тяжело и мокро шлёпается на серые доски моста.

Лягушка.

Волоча ноги, пытается уползти.


Выменял у пацанов лягушку на пачку сигарет.

Отнёс к деревенскому пруду и положил у воды.


***


- Если ребёнок плачет, - зашептала, подавшись вперёд, сумасшедшая, - по ночам если плачет – поставь церковные свечки в каждом углу. На три дня. Она уйдёт. Но может вернуться потом опять. Тогда ребеночек уже умрёт.

За расцарапанным окном электрички ползли огороды дачных участков.

Проехали переезд. Неразборчиво протрещал динамик.

Ему пора выходить.

Он снял с полки рюкзак, закинул на плечо.

- Кто «она»-то? – спросил без любопытства.

Сумасшедшая взглянула на него снизу вверх.

- А та, что ребенка твоего по ночам мучит. Вот и плачет она, девочка твоя.

Сел на скамью.

- Откуда знаешь, что дочка?

Сумасшедшая подвязала платок, подергав кончики-ушки. Узел у неё находился на затылке.

Зажмурилась, расколов лицо сотней морщин. Выдохнула:

- А вот знаю!

Засмеялась с подвизгом, неприятно. На них начали оглядываться.


- Плачут дети потому, что их колет спицей старуха. Её люди видеть не могут. А я видела, когда маленькой была... – мелко закивала головой сумасшедшая. - Старуха ночью к кроватке приходит. Спицу достанет, и колет ребёночка. Больно-больно, чтобы он плакал. Надоест – уйдёт другого колоть. Или заколет до смерти. Захочешь прогнать – делай, как я сказала. Свечечки церковные - она их боится. Не всегда, правда. Вернётся если – беде быть...


Потряс головой и пошёл в тамбур курить.

Возвращался пешком со следующей станции.

Шагал вдоль сверкающих солнцем рельсов, прислушиваясь к шороху щебня под ногами.


Бред. Бред, конечно.

Какие, на хер, свечки...


***


Зелёные, белые поверху стены. Нежилой, неживой запах.

Низкая табуретка. Кровать. Дочь разглядывает принесённую им книжку.

Платок надевать не хочет – чтоб не быть «как старуха».

Из солидарности он обрился наголо.

Это всё, что мог сделать для неё.


***


Игрушки и вещи раздавали, куда могли. Лишь бы не выбрасывать.

Лишь бы не сминали их ногами в контейнере таджики-дворники. Не завалили бы мусорной дрянью жильцы.

Но и дома держать их не могли.


Вещи прятались по квартире. Спустя год, а то и два, появлялись. Выкатился из-за холодильника крошечный каучуковый шарик.


***


Грязь на кладбище была удивительно похожа на ту, рыжую, с Ебун-горы. Захотелось упасть и вжаться в неё лицом.


***


Запойным он себя не считал. Никогда не пил больше недели. Не чаще раза-другого в месяц.

Когда обрывки потных кошмаров отступили и шорохи за дверью перестали нагонять ужас, он включил телефон.

Тот сразу зазвонил. Точно только и ждал этого.

- Хы-э... – выдохнул в трубку.

- Привет, - буднично сказала мембрана.

Голосом б ы в ш е й.

- Ах-м...

- С тобой всё в порядке?

- Сейчас почти да... – вернулась, наконец, речь. – Как ты?

Молчание.

- У меня всё нормально.

Опять молчание.


Неожиданно вспомнил - остро, выпукло – распахнутое окно и рабочих на крыше. Грохот листов, молотков, трамваев...

- Десять лет прошло...

- Двенадцать, - сказала она.

Никаких шорохов и тресков в телефонной трубке. Почему о них так любят писать в книжках...

Ничего. Тишина. И голос.

- Я замужем. Детей нет.

Вытянул из мятой пачки сигарету. Пачка упала на пол, оскалилась жёлтыми фильтрами. Похожа на лошадиный череп.

- Ты счастлива?

Тишина.

- Нет. Всего лишь благополучна. А ты?

Прикурил. Кашлянул.

- Да. Но – нет.

В трубке тишина.


Никаких помех.


Кроме одной.



©Вадим Чекунов

Показать полностью

Один кофе

Ординарный посетитель: две ноги, две руки, одни очки. Ничем не выделяется из.

Зашел эдак незаметно. Сел за свободный столик.


- Одно кофе, пожалуйста!..


Юную официантку, шуршавшую мимо, словно качнуло ветром. Она перехватила поднос и, побледнев, продолжила движение.


- Один, - сказал другой посетитель, сидевший за соседним столиком. Тоже ординарный и даже без особых примет типа "очки".


Возле ножки стула стоял черный кейс. И хотя он стоял просто так, у непредвзятого наблюдателя складывалось впечатление, что кейс стоит почему-то в кустах.


Очки удивленно повернулись.


- Вы что-то сказали?

- Один. Кофе.

- Ну вы пейте один, - весело сказали очки, - а я буду пить одно.


Стало тихо. Публика повернула головы и с отвращением взирала на эти веселые очки с перпендикулярным чувством юмора.


- Ты не будешь пить одно, - спокойно ответил посетитель без особых примет. - Потому что кофе - один. А одно - что-нибудь другое. Говно, например.

- Говно не бывает просто так. Оно может иметь любой род, даже мужской. И чтобы понять это, тебе достаточно посмотреть в зеркало. А вот в ботанике кофе - оно. Растение такое. Растет себе в Южной Америке, не взирая на одноклеточных русских граммарнаци.

- Ты говоришь много и громко. Но слова твои пусты, а разум тухл. В ботанике будешь пить одно. А здесь, в кафе, у тебя есть выбор: пить один кофе - или сдохнуть.

- Я. Буду. Пить. Одно. Так - понятно?

- Понято. Ты сказал.


С этими словами посетитель без особых примет открыл кейс, вынул оттуда револьвер - и выстрелил очкам в лицо.


Пуля зашла точно в переносицу и вышла с тыла головы, вырвав половину затылка. Сделавший выбор упал под стол и остался там лежать. И хотя он лежал просто так, у непредвзятого наблюдателя складывалось впечатление, что этот человек больше уже не будет пить - ничего и никогда.


Публика восторженно зааплодировала.


Юная официантка смотрела посетителя без особых примет с религиозным обожанием, переходящим в трансцендентальный оргазм. Суровый СОБР, прибывший на место происшествия, вывел стрелка из заведения с уважением и без браслетов. Сажая в его хлебный фургон, бойцы встали по стойке смирно и, сняв перчатки, отдали честь.


На следствии дознаватель то и дело порывался обнять подозреваемого. Защищать его выстроилась очередь из элитных адвокатов.


Процесс транслировали в прямом эфире все телеканалы страны.


Прокурор каменел лицом от вынужденной необходимости вменять. Присяжные рыдали. Судья обращался к подозреваемому стоя.


Его, конечно, оправдали.


А разве может быть иначе?..


(c) kxmep

Показать полностью

Милый, ты выкинул пистолет?

Хорошенько порывшись в своей биографии, любой найдет там события с грифом «Этого, блин, могло и не быть, если бы…». Так вот, если бы приемная комиссия не разомлела от небывалой летней жары, Шмырков обязательно должен был пролететь хоть на одном вступительном экзамене. Тогда он не познакомился бы с Наденькой Марипольцевой в институте возле расписания лекций четвертой группы первокурсников. Но комиссия мышей не ловила, и знакомство состоялось.


Наденька была стильной умненькой девушкой, вчерашней отличницей и обладательницей красного диплома через пять лет. Кроме того, она обожала эксперименты. Увы, не постельные. Экспериментировала Надя по части романтических отношений «эм» - «жо», а поскольку вчерашний троечник с минусом Шмырков умудрился сохранить в этой области девственность нераспакованной пачки прокладок, он быстренько угодил в цепкие Наденькины лапки. Выбрался из них потрепанный, словно из эпицентра ядерного взрыва, с тайным намерением посвятить жизнь тому, чтобы ненавидеть всех баб, сколько их есть в Солнечной системе. Потом карьерно ориентированная Надя перевелась в более престижный вуз и пропала с горизонта на целое десятилетие.


За это время Шмырков успел четырежды жениться, трижды развестись и сменить восемнадцать мест работы. Анализируя весь полученный опыт, он последовательно формулировал отношение к желающим отравить ему жизнь, пока не получилась зловещая фразочка: «Я посмотрю, как ты сломаешь себе шею». Подход неудачника, но однажды Шмыркову довелось посмотреть, как хоронят в закрытом гробу его начальника, опасного приблатненного ублюдка, забывшего нажать на тормоз перед крутым поворотом. После этого Шмырков свято уверовал в безотказность своего «заклинания».


Вновь увидевшись с Наденькой по прошествии десяти лет, он, понятно, не испытал ни одной положительной эмоции. Они столкнулись нос к носу на выставке какого-то модного художника – Шмыркова туда притащила жена Маша, балдевшая от авангарда в живописи. Сам Шмырков балдел от пива с жареными ребрышками, но раз в полгода можно и благоверную ублажить. Вот он и топал покорно, словно баран, за Машей из зала в зал, пока плечом не задел что-то мягкое. Обернулся и был немедленно опознан:


- Шмырков?


- Надька???


Это он погорячился. Первая любовь давно перестала быть «Надькой» и превратилась в Надежду Васильевну, директора элитного салона психоанализа и заместителя гендиректора крупнейшего в столице ЧОПа. В тот день она обеспечивала культурную программу парочке своих заграничных партнеров. Простенькую, в джинсах и серой кофточке с вышитым цветочком Машу Надя окинула высокомерным взглядом, а со Шмырковым ограничилась парой реплик: «Как дела? Где работаешь?», коротко отчиталась о своих карьерных достижениях и удалилась вместе с эскортом.


«Я еще посмотрю, как ты сломаешь себе шею», - мрачно подумал Шмырков. Но Надя двигалась уверенным шагом, а шею чуть не сломала Маша, которая засмотрелась на очередную картину и подалась вперед, не заметив оградительной цепочки.


…Приглашение к Наденьке в гости, прилетевшее на электронную почту, настолько выбило Шмыркова из колеи, что сначала он даже не задумался – а откуда Марипольцева узнала его электронку? Встрече на выставке исполнился почти месяц, и Шмырков был уверен, что Надя про него думать забыла. Да и он не парился, а чё: Маша под боком, ребрышки в магазине не переводятся, всё вокруг прекрасно и удивительно. Способность думать и соображать вернулась к нему значительно позже, а тогда, прочитав письмецо с адреса NMaripoltseva, он оторопел до размягчения мозга.


Если принять это приглашение, лихорадочно рассуждал он – а я его приму – следует быть осторожным, как Штирлиц, минирующий кабинет Бормана. Потому что Надя ничего просто так не делает, и у нее по-любому что-то на уме.


Впоследствии Надины планы оказались вполне безобидны, хотя и циничны до омерзения, но тем утром, изображая для Маши «сборы на работу», Шмырков жутко психовал. Картина его политико-морального состояния красочно иллюстрируется эпизодом в туалете, где Шмырков воспользовался освежителем воздуха в качестве дезодоранта. Чтобы добить его окончательно, не хватало какой-нибудь мелочи, и мелочь не заставила себя ждать.


Покинув туалет, Шмырков увидел Машу с пистолетом в руках.

- Стой, стрелять буду!

Шуточка получилась что надо: Шмырков едва не откусил себе язык. Маша залилась смехом:

- Прикольно, правда?

- …оттттттткккуда этттто уууу тттебя… бя?

- Да девчонка одна на работу принесла, Лёлька, ну, я тебе про нее рассказывала. Прикинь – у ребенка нашла! Он говорит, их учительница в парк водила гербарии собирать, а эта фиговина в кустах валялась. Как думаешь, настоящий?


К Шмыркову, в жизни не видевшему настоящего пистолета, с этим вопросом следовало обращаться в последнюю очередь. Он осторожно взялся за рукоятку двумя пальцами. Уж больно ржавый для настоящего, да и деталей каких-то вроде не хватает.


- Тебе-то зачем понадобился? – всё еще заикаясь, спросил Шмырков.

- Лёлька предложила – нужен кому, забирайте. Ну, я и взяла на всякий случай, вдруг чего.

- Маша! – Шмырков издал стон. – Мозгов бы взяла – на всякий случай!!! Машк, ты же не блондинка!... Короче, - он перевел дыхание. – Эту дрянь надо выкинуть. И где-нибудь подальше от дома.

- Хорошо, - согласилась Маша. Спорить с напуганным мужем – всё равно что излагать свою точку зрения новогоднему холодцу: трясется, но ни слова не понимает. – Я выкину.

- Нет!!! Я сам. Он может быть газовым, на них тоже лицензия полагается. Скажи спасибо, что тебя вчера с ним мусора не попалили. Блин, если твоя Лёлька в следующий раз припрёт автомат Калашникова, пусть его забирает кто-нибудь другой. Ясно?

- Ясно-ясно, - Маша чмокнула супруга в щечку. – Я поскакала, до вечера!

- Аревуар, - ответил Шмырков, закрывая за Машей дверь и тихо оседая на пол.


«Надо вести себя нагло, - самовнушался Шмырков в преддверии тет-а-тет. – Нагло, уверенно, и никаких комплексов. Пусть эта жучка видит, что опять запудрить мне мозги не пройдет. Быстренько разберусь, что ей надо, и отвалю. Главное – вести себя очень нагло».

Аутотренинг сработал на ура. Войдя в Надину квартиру, Шмырков осмотрелся вокруг с таким наглым и даже хозяйским видом, что Надя насторожилась:


- Эй, Шмырков, я за тебя замуж не собираюсь!

- Мечтай дальше. Куда повесить? – спросил он, стягивая куртку.

- Сюда, на вешалку.


Поверх куртки Шмырков пристроил свою визитку. Крючок сломался.


«Чёрт, я же забыл выкинуть этот долбанный пистолет!» – сообразил Шмырков.


- Что у тебя там такое? – недовольно поинтересовалась Надя. – Кирпич?

- Золотыми слитками спекулирую, - прикололся Шмырков.

- А-а-а… Ну-ну. Ладно, клади тогда на трюмо. Кофе будешь? Я сварю, а ты пока фотки посмотри, из Швейцарии. Я там на горных лыжах катаюсь.


В отделанной по последнему слову евроремонта «гостевой» Шмырков расселся в кресле, Надя всучила ему фотоальбом зеленого бархата и удалилась на кухню, оставив шлейф сладко-возбуждающего аромата духов. Шмырков почесался под мышками: после паскудного освежителя до сих пор щипало. Забурчала кофемашина. Шмырков без интереса пролистал альбом: на горные швейцарские пейзажи ему было ровно и параллельно, а Надька в красно-голубом лыжном костюме – и вовсе скука смертная. К счастью, просмотр надолго не затянулся: Надя вернулась с чашечками, молочником и сахарницей на подносе. Изящно наклонившись, она поставила поднос на журнальный столик и села напротив Шмыркова, положив ногу на ногу. Шелковый халатик задрался, оголяя бёдра.


«Смотри в другую сторону, - предупредил Шмыркова внутренний голос. – Смотри в другую сторону и не вздумай распускать руки. Она только этого и ждёт. Рыпнешься, а она как врежет горными лыжами…».


- Так и чего ради я тебе понадобился? – Шмырков пай-мальчиком сложил руки на коленях и непринужденно подул в свою чашку. Кофе брызнул в молочник.

- Видишь ли, Шмырков, у меня к тебе важное дело. Я, как ты знаешь, психолог… Так вот, я пишу статью о кризисах неудачной первой любви. Мне нужен материал, личные впечатления. У тебя они есть. Ну, как ты извёлся, когда я тебя кинула, как тебе было плохо, и почему ты не покончил с собой. Кстати, почему ты не покончил с собой?

- Ну, ты даёшь, - вырвалось у Шмыркова.

- Дурацкое выражение, - строго сказала Надя. – Да, еще хотелось бы в общих чертах понять, каким образом ты боролся с депрессией. Если ты с ней, конечно, боролся. Вот тебе бумага, вот ручка, набросай быстренько основные позиции, а потом всё изложишь под диктофон.


Шмырков задумался. Ему был известен довольно надежный способ справиться с депрессией первой любви, но излагать эту технологию Марипольцевой совершенно не тянуло. Если она узнает, что от петли его спасло лишь воображение, рисовавшее Надю верхом на унитазе в разгар жестокого приступа диареи, она легко может прикончить его ударом горных лыж по черепу. Или ткнет лыжной палкой в селезенку…


- Ну, и чего ты не пишешь? – поторопила Надя. Наверное, она так на работе подчиненных гоняет, ужаснулся Шмырков.


Он решительно отложил ручку.


- Слушай, я так сразу не могу. Если б ты заранее меня предупредила, я бы составил конспектик, а так…

- Шмырков, ну в том-то и суть, что воспоминания должны быть спонтанными. Предупреди я тебя заранее, ты насочинял бы отсебятины.

- Угу. – Шмырков кивнул. – А ты мою фамилию не собираешься указывать?

- Ты против?

- Да. Хотя и вряд ли, но если моей жене попадется твоя статейка, ей это не сильно понравится. Как насчет журналистской этики?


Надя поправила халатик на груди, ловко распахнув его еще больше. Шмырков мужественно уставился в кофе.


- Я не журналистка. Я заплачу тебе триста баксов, хоть купишь себе нормальный пиджак. А то, видать, на золотых слитках особо не разживешься…


Было две вещи, которые Шмырков никому и никогда не прощал. Первая – наезды на Машу, вторая – наезды на свой пиджак. Он очень любил свой пиджак. В нем так удобно спалось на работе!


- Обалденно. Хочешь за триста баксов подпортить мне семейную жизнь? Кстати, забыл спросить – а ты сама-то замужем?

- Делать мне больше нечего, - Надя передернула плечиками. – Мужчины, помогающие в карьере – это приемлемо, но связывать себя на всю жизнь… вот уж нет.

- А, так ты ненавидишь мужиков?

- Презираю, - холодно уточнила Надя. – Между прочим, есть за что. Девяносто процентов недоумков, с которыми я общалась, считали меня девочкой-припевочкой, пытались опекать, а заодно и полапать, жизни учили… Ну и где они сейчас? В отстое. А я, если ты заметил, много чего добилась. Считаете, блин, что умные, тебя, Шмырков, это тоже касается, не делай обиженное лицо. Вот ты думаешь: я такая стерва бесчувственная, даже не поинтересовалась, что у тебя и как, а не приходит в голову, что мне всё-всё про тебя известно? Тася Агапова, Израиль – знаешь такую? Так вот, дружок, это мой сетевой ник.


Шмырков больно обжег язык слишком большим глотком кофе, но сохранил непроницаемый вид. Включились гены дедушки-партизана, который умер на допросе, так и не выдав теще местонахождение большой бутылки самогона.


С Тасей Агаповой Шмырков пересекся года полтора назад, убивая время в чатах. Слово за слово, завязалась оживленная переписка. Шмырков втирал «Тасе», что пишет стихи, и даже прислал ей несколько своих шедевров. Уж если сам Шмырков признавал, что его поэзия – полное дерьмо, это что-то да значило, но «Тася» сгенерировала такую бурю восторга, что он сразу заподозрил подставу. В продолжение эпистолярного диалога «израильская гражданка» возводила в абсолют каждую вторую шмырковскую фразу и выражала желание встретиться с непревзойденным Шмырковым лично, ибо он ей «чем-то близок». Шмырков нёс в ответ полнейшую ахинею.


Так вот почему письмо от Марипольцевой пришло на адрес, специально зарезервированный для «Таси» и еще нескольких виртуальных знакомых.


«Ладно, удивляться будем потом».


- Ну надо же, - выразительности шмырковского зевка позавидовал бы сам Чак Норрис. – А я всё прикидывал – ты, не ты?


Тут язык обожгла себе Надя, но у нее не было героического дедушки-партизана.


- Ай!!! Шмырков! Врёшь профессиональному психоаналитику и даже не краснеешь!

- Не вру. Я тебе полтора года дезу сливал, если ты ее хавала, то ты либо сама врёшь, либо ты – не психоаналитик, и в таком случае тоже врешь.


Надя пробормотала что-то невнятное. Шмырков готов был поклясться, что барышня употребила расхожий психологический термин «Сукаурод». Но, взбираясь по карьерной лестнице, Марипольцева приучилась быстро брать себя в руки.


- Ладно, - примирительно сказала она. – Ты, Шмырков, умнее других, прости, я тебя недооценила. Правда, извини. Просто, ну согласись хоть для разнообразия, где я, женщина, а где ты, мужик? Может, ты мне и сливал дезу, но по тебе же и так всё видно. У меня, - Надя принялась загибать пальцы, - две должности в высшем менеджменте, зарплата, а у тебя? У меня квартира пять комнат, а у тебя? У меня крыша в спецслужбе – сосед мой, генерал ФСБ, а у тебя? Я занимаюсь спортом, веду здоровый образ жизни. У меня тачка – джип лэндкрузер… а ты хоть машину-то водишь? Понятно, не водишь. Спрашивается, чего я такого не могу, что можешь ты?


Как ни крути, это было аргументировано. Шмырков потупился. А что он мог противопоставить такому набору умений, навыков и связей? Крыши в ФСБ не предвидится, машину он не водит, хата – облезлая двушка… действительно, где он, а где Надька? Он только и умеет, что прогуливать работу и все выходные пить пиво. Под рёбрышки… уже собственных рёбер не нащупаешь. Пиво… пиво… водка. Водка. Тут-то Шмырков и вспомнил о своём единственном, давно не находившем применения таланте.


Он поднял глаза на торжествующую Марипольцеву.


- Ты меня не перепьешь.


На улице темнело. По ту сторону стеклопакетов дневной свет привычно уступал вечерним сумеркам, а по эту сторону Надя Марипольцева никак не желала уступить Шмыркову в бескомпромиссном состязании «Кто выпьет больше коньяка». На третий час ее прибило курить шмырковские сигареты, причем она так расфокусировалась, что Шмыркову приходилось гасить после нее бычки. Иначе в комнате можно было бы вешать горные лыжи. Шмырков и сам обкурился, его даже Надькины голые ноги перестали возбуждать – верный признак никотинового токсикоза.


- Я еще в институте бросила, - объяснила Надя, прокашливаясь. – Вредная привычка.

- Что да, то да, - согласился Шмырков. – У меня как-то приятель пошел в ночной маркет за сигаретами, так ему по дыне настучали, да еще и бумажник стырили.

- Надо с охраной ходить. У нас в ЧОПе тарифы – стольник за час, баксов, естесстно… Тебе не надо охрану, а, Шмырков? Или жёнушку покараулить?...

- Да ладно, обойдемся как-нибудь. У меня сигареты заканчиваются, не возражаешь, если я в магазин смотаюсь?

- Смотайся. Только это… чтоб честно всё… по дороге – не трезветь!

- Ни в коем случае. – За сигаретами следовало сходить раньше, но достигнутая Надей кондиция вызывала у Шмыркова некоторые сомнения. Теперь сомневаться не приходилось: она не заметит, что оба кармана его пиджака противоестественно отсырели. Начиная с четвертой рюмки, Шмырков выливал туда свой коньяк – этот фокус он освоил в ходе многочисленных попоек с начальником, когда не пить было нельзя, а пить – невозможно.


…Притопав обратно с покупками, он обнаружил дверь в квартиру открытой, а Надя виднелась на балконе. Судя по звукоряду, ее конкретно рвало.


Шмырков злорадно ухмыльнулся. Пока горнолыжница занята, неплохо бы избавиться от пистолетного металлолома. Тщательно протерев оружие о штаны, Шмырков спровадил его в мусорное ведро на кухне. Идейка не из тех, за какие номинируют на Нобелевскую премию, но Шмыркову вовсе не хотелось привезти «трофей» обратно домой, а с его склерозом именно так всё и кончится. Потирая руки, он скользнул в комнату и надорвал пластиковую оболочку «восьмерки». Завершить вскрытие не сложилось – Надя появилась с балкона, причем уже не в халатике, а полностью одетая, даже в туфлях и колготках. Без Шмыркова она не теряла времени – по крайней мере, потратила его не только на два пальца в рот.


- Ты куда-то собираешься?

- Да! – взгляд у Марипольцевой был настолько мутный, что Шмырков мог спорить на собственный пиджак: куда бы она ни собралась, это будет настоящее Приключение. В херовом смысле, конечно.

- Ну так что, с пьянкой завязываем? Кто победил?

- Так, Шмырков! Тшшшшш… Я чё-то к себе в офис на пост охраны дозвониться не могу, небось, они там водку жрут. Ща мы туда быстро съездим, я всех построю, а потом вернемся и п… п… продолжать будем.

- Ты себя нормально чувствуешь?

- …мально. Дай закурить.


Шмырков выдал Марипольцевой сигаретку, но курить Надя не смогла – поплохело с первой затяжки. «Кажется, перебор, - подумалось ей. – И откуда две пепельницы, была же одна!». Кое-как отклеив сигарету от пальцев, Надя вытолкнула Шмыркова на лестничную клетку – тот едва успел подхватить с трюмо своё барахло. Вот гадство, ведь эта зараза в жопу никакая, не нарваться бы с ней за компанию. А не дать ли ей оборотку, и пусть творит что угодно, только без него?


Но шоу было такое, что или не смотрят вообще, или – до финальных титров.


Финальные титры едва не пошли на улице. Около подъезда они наткнулись на высокого седовласого (нет, желто-зеленовласого!!!) представительного мужчину в черном костюме и кашемировом полупальто.


- Оп-па-а-а! – сказала Надя, повисая у Шмыркова на локте. – А вот и моя крыша из фээсбе… Здрасть, дядь Сереж!


Было заметно, что дядя Сережа не любил, когда его называли «крышей из фээсбе» при посторонних. Он также вряд ли любил, когда ему блевали на голову, а именно это с ним явно только что произошло. Дядя Сережа пытался оттереться носовым платком, но серьезных успехов не наблюдалось: его пропитало вплоть до трусов.


- Надя? Нет, ты представляешь, какие скоты… ты вообще видишь, нет?! Это… это ж кто-то сверху сделал!... Уроды… Подожди, не этот твой?...


Подразумевался однозначно Шмырков, который тут же пожалел, что не может просочиться сквозь асфальт в спасительные недра канализации. Наступил момент отбросить ложное джентльменство и сделать ноги, пока не случилось непоправимое. Но в следующую секунду непоправимое случилось: Надю слегка качнуло вперед, а затем вырвало прямо на пиджак дяде Сереже.


- Надежда… - пролепетал пострадавший. Кричать он пока не мог.

- Мой компас земной, - с блистательной самоиронией отозвалась Марипольцева. Последовавшая пауза была тягостной, но непродолжительной: Надю снова вырвало. Теперь это уже точно вошло в стадию непоправимости – костюм придется покупать новый, да и полупальто готово к мусорному контейнеру в лучшем виде.

- На… На… Надежда, твою мать…

- А удача – награда за смелость, - звонко, ни в одной ноте не сфальшивив, спела Надя и дернула Шмыркова за пиджак. – А песни… За мной, быстро, бегом! – последствий содеянного она пока еще в полной мере не оценила, но бултыхающееся в коньячном омуте подсознание требовало немедленно оторваться от дяди Сережи. Шмырков был полностью солидарен: чем больше морских миль между ними и дядей Сережей, тем лучше для всех. Они припустили со всей скоростью, которую допускали заплетающиеся ноги Марипольцевой, а вдогонку неслись чудовищные угрозы, наводящие на мысль, что Надиной фээсбэшной крыше кровельные работы уже не помогут…


…Следующие полтора часа они колесили по городу в такси. Шмырков многословно втолковал Наде, что за руль лэндкрузера ей сейчас нельзя, и это было хорошо. Плохо было то, что Надя напрочь забыла адрес собственного офиса. Ей, сто пудов, и с поста охраны не ответили потому, что она звонила куда-то в другое место. Дрожащими руками Шмырков выключил свой мобильный: Маша наверняка его заждалась, а Марипольцева то про незнакомую звезду затянет, то с водилой ругается, а то и еще чего. Вряд ли Маша правильно поймет, если на заднем плане прозвучит: «Шмырков, ща кончим и погнали дальше пить!». Шмырков представлял себе дальнейшее развитие событий то так, то по другому, и в любых вариациях получалось что-то стивен-кинговское в экранизации Форда Кополлы. Но действительность превзошла даже сериал «Рабыня Изаура». Когда всплывшие в отуманенном Надином мозгу обрывки географических подробностей скормили GPS-навигатору, и такси добралось до цели, Марипольцева перевоплотилась в тихоокеанский ураган.


Ворвавшись на КПП, она устроила охранникам разнос, да в таких выражениях, каких не позволял себе сеньор Леонсио с неграми на плантациях. Сперва у охранников наступил «синдром дяди Сережи» - они таращились на госпожу замгенерального, но не издавали ни звука. Шмырков застенчиво мялся сзади. Если высший менеджмент – это вот ТАК, то им с Машкой на роду написано карьеры не сделать. Они и друг на друга-то орать не умеют…


Шмырков чувствовал себя средневековым колдуном, который наслал на соседей чуму и холеру, а они все перемерли, и кто будет убирать трупы? Он бы дорого дал, чтобы не присутствовать при падении на пол монитора внешнего наблюдения, который Надежда Васильевна сбросила специально, «чтобы не пялились тупо, а к телефону подходили!!!». Когда она распорядилась немедленно сдать ей табельное оружие, даже ни черта не смыслящий в чоповских делах Шмырков предугадал некоторый протест. Но, хотя затрещина старшему смены была абсолютно излишней, сразу после этого блевать ему на бронежилет не следовало просто категорически.


Пока Надя препиралась со всеми и с каждым в отдельности на тему, что если ее тошнит, то это не их собачье дело, кто-то из охранников за спинами товарищей связался то ли с самим генеральным, то ли с хозяином конторы. Неизвестный (Шмыркову) VIP мигом перезвонил «замше» на сотовый – Надя глянула на определитель номера, сказала «Аллё, это я» и умолкла. Присутствующим сразу стало легче дышать, а вот Надя дышала всё чаще. Она еще пыталась оправдываться, но это как с Гримпенской трясиной: чем больше барахтаешься, тем глубже увязаешь, а сверху тебя еще и псина мистера Стэплтона обгладывает.


- Я? Рассказала таксисту, что мы кидаем налоговую через… через что?! Не припоминаю… а откуда вы зна…

- Где наша печать? Ой… По ходу, где и моя сумочка… а где моя сумочка? Там же, где наши коды «Банк-клиент»??? («В такси», - подсказал Шмырков).

- Нажралась? Да нет… так… выпила чуток, с кем не бывает. Но я в фо…

- Ничего подобного, я не... Блевала с балкона? На голову генералу? Послушайте, это, в принципе, не проблема, - Шмыркову вспомнился какой-то импортный политик, то же самое сказавший на пресс-конференции о мирных иракских гражданах, угодивших под бомбовый удар.


Разговор прекратился в одностороннем порядке, Надя надрывно всхлипнула, уронила трубку и жалобно сказала:


- Откройте нам, пожалуйста, дверь.


- Надь, это что сейчас было? – спросил потрясенный Шмырков, когда они покинули «объект».

- Меня уволили, - тихо, с хрипотцой ответила Надя. – А тот бомбила, которого ты, блин, поймал – помощник моего шефа.


Надя была потрясена не меньше Шмыркова. За неполный вечер ей удалось: А) отделаться от надежнейшей «крыши»; Б) вылететь с одной из своих руководящих должностей и В) учитывая пункт «А», вторая должность, скорее всего, тоже сделает ей ручкой в самом обозримом будущем. После разговора с Самым Главным, а еще потому, что свежий ночной воздух развеял хмель в голове, Надя осознала: чисто из принципа не позволив обогнать себя в количестве выпитого коньяка, она в рекордный, достойный книги Гиннеса срок пропила всю свою карьеру. Вот уж попадалово так попадалово, похлеще, чем, блин, Клинтон с Левински, он хоть удовольствие получил. А ей какое удовольствие? Еще и сушняк, как будто остального мало.


Расставаясь – теперь уже навсегда – со Шмырковым, она ох как сожалела о том, что ей не хватило надругаться над этой скотиной десять лет назад. Нет же! Надо было выцепить его в онлайне и опять ставить на нём психоэксперименты, чтобы после, назначив свидание, ткнуть придурка мордой в его наивность и тупость.


У Шмыркова имелись свои напряги: ему было необходимо срочняком выдумать правдоподобную легенду, объясняющую его отсутствие в супружеской постели аж до трех утра.


- Н-н-ну… - пожал он плечами, глядя вслед растворяющейся во мраке Марипольцевой. - Меньше надо пить.


Надя шла куда-то в никуда и горько плакала по всем трём пунктам: «А», «Б» и «В». Ей еще предстояло выяснить, что есть и пункт «Г» - одна из «двух пепельниц» находилась в трех сантиметрах от места на столе, где перед выходом Надя оставила непотушенную сигарету. Она-то и была настоящей…



«Пожар, начавшийся вчера около десяти часов вечера в одном из зданий жилого комплекса на юго-востоке Москвы, полностью уничтожил два этажа и усилиями пожарных бригад ликвидирован только к полуночи. По предварительным данным, очаг возгорания находился в квартире, принадлежащей московской бизнес-леди Н.Марипольцевой. На кухне квартиры найден пистолет, из которого в январе прошлого года был застрелен совладелец элитного салона психоанализа, до последнего времени возглавляемого Марипольцевой. Возможно, бизнес-леди будет предъявлено обвинение в совершении или организации убийства. Пресс-секретарь салона отказался от комментариев, сославшись на то, что госпожа Марипольцева накануне уволена решением совета директоров». Читать полностью / Обсудить на форуме.


Шмырков утёр скупую мужскую слезу. Ну до чего ядреная горчица, прям в голову даёт. Интересно, когда эти акулы коммерции успели уволить Надьку «накануне»? Накануне она еще собирала материал для своей супер-статьи. Перестраховщики, блин.


- Милый, - в комнату заглянула Маша. – Ты вчера выкинул пистолет?

- Выкинул, Машенька.

- И как? Удачно?


Шмырков дожевал сосиску с горчицей и запил холодным чаем.


- Ты даже не представляешь, н а с к о л ь к о удачно, - глубокомысленно чавкнул он.



@doff

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!