jloks

В реанимации дядя Гоша не пил, как-то не до этого было. Мешали то врачи, то капельницы, то частые потери сознания. Но на третий день, после перевода в общую палату, слегка окрепший организм встрепенулся, прислушался и сильно удивился. «Какова, собственна, хуя?», - спросил организм, и дядя Гоша устремился. Пробив тумбочки соседей и ординаторскую на наличие хоть какого-то бухла и нихуя не обнаружив, он стал подкатывать яйца к санитарке. Игриво ухватив в углу старую клячу за морщинистую жопу во время мытья пола, дядя Гоша получил грязной тряпкой по ебалу, вместо спирта, и не найдя выхода из этого тупика трезвости, нашел выход из больницы и съебнул налегке.
Терзаемый абсистентным синдромом, он завалился ко мне с утра и с выпученными глазами возопил, будто на него снизошло прозрение:
- Я место вспомнил, где прошлой весной канистру пятилитровую со спиртом зарыл! А там щас как раз карась пошел. Надо ехать.
Глядя на его полосатую пижаму без единого кармана, я догадался, что одеждой и стартовым капиталом на организацию экспедиции он собрался разжиться у меня.
- С тебя харчи и дорога, с меня – горючее. Я там пригубил только, литра четыре должно остаться. Всего на два дня веселья, делов-то, - железным аргументом добил веселый алкоголик, и мы поехали.

С самого начала все как-то не заладилось. В пригородном автобусе место дяде Гоше досталось у окна, но рядом с очень бойким мальчиком. Его везли к дедушке-китайцу выкатывать яйцом болезнь Дауна, но, глядя на усеянную веснушками, постоянно лыбящуюся в два зуба, придурковатую рыжую морду, мне показалось, что тут даже китайская медицина будет бессильна. Мальчик любил петь и материться. И то и другое он проделывал неожиданно громким и трескучим, от какого-то сука попугая, голосом. Разнообразные фразы, с шипением и треском вылетали из него, как из старого репродуктора:
- Аррляяята учатся летать!
- Какого хуя стоим, бляди?- добродушно обращался он ко всем.
- Не бузи, водила! Паварррачивай, мудак, паварррачивай! – тут же комментировал он действия зазевавшегося водителя.
- Куда сумки прешь, овца? Куррррва! Кррр….Кррры… Крылатые качели летят, летят, лееетяяят… - вертя огромной башкой, вещал веселый мальчуган. Особо нервные пассажиры и хозяйка сумки были очень недовольны. И тут он заметил моего попутчика.
- О, Буратино! – вдруг заорал он, и дядя Гоша вздрогнул.
- Слиффка! – заливаясь хохотом и слюнями, завопил мальчонка и тут же с силой крутанул влево и вверх и без того удлиненный соседский нос. Ахуевающий от боли дядя Гоша не разделял детского восторга по поводу «слиффки». На красном носу образовалось блестящее синее пятно величиной с вишню, которое болело и без того помятой внешности явно не украшало. За полчаса пути он успел выписать длинноносому соседу еще четыре сливки, две саечки за испуг и один раз лизнуть в ухо. Наконец, при очередной носовой атаке двузубый копчегоид получил короткий удар с локтя по еблищу и тихо просопел в подлокотник до конечной остановки. Подъехав еще километров десять на попутке, мы прибыли в указанные дядей Гошей ебеня.

Первым делом разбили палатку и начали поиски. Старый дундук точно не помнил дерева, под которым зарыл свое сокровище, и всю дорогу вспоминал метку, которая к тому времени заросла к хуям. Стали рыть наугад. Сосны подступали к самому берегу, на котором вскоре нарисовались два рыбака. Заметив двух людей, с энтузиазмом обкапывающих по кругу лесные деревья, один из них покрутил пальцем у виска, а другой еще долго ржал, как парнокопытное, пока они не скрылись из виду. Часам к двенадцати солнце жарило во всю, и мы, вспотевшие и трезвые, обсапав к тому времени кусок размером с небольшую рощу, увидели штук двадцать туристов-пионеров, непонятно какого лешего забравшихся в эту глухомань. Учительница остановила группу и, указывая на нас, как Ленин, восхищенно сказала:
- Посмотрите, дети, как надо любить природу!
Я в бешенстве отбросил лопатку и попиздовал рыбачить, а старый пират не сдался и, в конце концов, нашел канистру, но блять совершенно пустую. Не хватало только записки с благодарной надписью «спасибо».
И тогда он загрустил: хоть я и поймал несколько увесистых лещей и пару карасиков, рыбалка, по его выражению, накрылась канистрой. Он бесцельно тынялся по берегу, пока не налез на корягу и не пизданулся в костер с ухой. Горячая жидкость хлынула на легкие штиблеты, и дядя Гоша заголосил ошпаренной свиньей. После чего, кряхтя и матерясь, сел сушить свои вонючие носки над костром, нанизав их на конец длинной ветки. Нейлоновые потняки, естественно, загорелись, и горящие ароматные капли полетели в котелок с заново поставленной ухой. Издали наблюдая за добавлением такой оригинальной приправы, я заорал, как пожарная машина, а старый мудозвон невозмутимо взмахнул палочкой, и носки, описав высокую дугу, приземлились прямо на палатку. Пока я добежал, в ней уже зияли две огромные дыры. Нужно было как-то сваливать.
Мобила высвечивала одно деление сигнала сети.
-Алло, скорая? У нас тут на рыбалке человека контузило. Как? Динамитом. Да какой браконьер?! Просто придурок. Да, сильно. Как проехать, могу объяснить, - и дав подробные инструкции, как нас найти, я положил трубку.

Ближе вечеру дяде Гоше стало хуже: его заметно потряхивало, и к моменту приезда скорой он сидел на пригорке и без конца распевал то заунывную песню погорельца, в которой «враги спалили ридну хату», то, ни к селу ни к городу, «владимирский централ» Слова и мотивы у него почему-то переплетались, и выходило, что «весна опять пришла и лучики тепла спалили ридну хату». К моему облегчению и восторгу, из машины вышла удивительно красивая для этих мест медсестра, и домой ехать мне резко перехотелось.
- Здравствуйте, девушка! Мы вас заждались уже. Вас как зовут?
- Светлана Васильевна, - приятным голосом строго ответила она и внимательно посмотрела на выводящую дикое соло синеносую фигуру на холмике.
- А меня Алексей. Очень приятно. А вон то - дядя Гоша, очень хороший человек. Недавно из тюрьмы вышел, - галантно представил я наш дуэт,
- А где контуженный?
- Он и есть. Не видно, что ли?
- Понятно…Бела горячка, как обычно. Вася, забирай. Твой клиент, - крикнула она в сторону машины, и огромный санитар резво настиг рыпнувшегося было в кусты певца.
Я пробовал протестовать против такого диагноза, но все было бесполезно, да и компания намечалась приятная. Дядю Гошу, как куренка, за шкварник закинули в «скорую», куда, сказавшись родственником, залез и я. Так дядя Гоша снова загремел в больницу, из которой долго потом выбирался. Но это уже другая история.

"Предметом «особой заботы» СС и Вермахта были советские военнопленные офицеры. Они считались наиболее опасными для Рейха в силу военного образования, организаторских способностей и волевых качеств. Поэтому они подлежали первоочередному уничтожению. В Маутхаузене для советских офицеров с лета 1944 года был создан отдельный блок смерти 20, в целях выполнения тайного приказа начальника штаба Верховного Главнокомандования Германии Вильгельма Кейтеля от 2 марта 1944 года о создании новой категории узников Маутхаузена исключительно для «проштрафившихся» военнопленных офицеров неарийского происхождения» – „Aktion K“, означавшей «казнь через расстрел» (под буквой К подразумевалось немецкое слово „Kugel“ – «пуля», помеченное на документах узников, отправляемых в блок смерти). За исключением единичных случаев польских и югославских офицеров, также подведенных нацистами под категорию „Aktion K“, абсолютное большинство смертников Маутхаузена составляли офицеров Красной Армии. Из вышеупомянутых 15 тысяч советских военнопленных Маутхаузена общее число смертников категории „Aktion K“ составляло около 4 300 человек – и все они за исключением 9 человек – о чем пойдет речь ниже – были уничтожены.

С лета 1944 года – введения в эксплуатацию блока смерти – по начало февраля 1945 года в двадцатом бараке было уничтожено более 3,5 тысяч советских офицеров и на 1 февраля 1945 года в живых оставалось около 570 человек, из них приблизительно 70 тяжелобольных, не способных самостоятельно передвигаться. Этим людям было ясно, что их всех истребят в ближайшие два-три месяца, и только побег мог бы стать единственным, хотя и очень малым шансом на спасение.
Поэтому все смертники единогласно поддержали план восстания. В ночь с 1 на 2 февраля 1945 года они, захватив с помощью подручных средств: пены от огнетушителей, камней, булыжников и даже кусков мыла пулеметные вышки эсэсовских надзирателей, осуществили массовый побег из блока смерти. В побеге не приняли участие только 70 тяжелобольных, они остались в бараке и были забиты насмерть поднятыми по тревоге эсэсовцами. Из около 500 человек, принимавших участие в штурме эсэсовской охраны, только 419 узников смогли перебраться через ограду и покинуть территорию лагеря, остальные погибли во время штурма. Узники разбились на малые группы и двинулись в северном направлении от Маутхаузена – в сторону чешской границы.
Но не прошло и получаса с момента побега, как комендант Маутхаузена штандартенфюрер СС Цирайс организовал преследование смертников. Поскольку собственных сил СС был явно недостаточно для погони за такой массой беглецов, он передал руководству местной жандармерии (так называлась австрийская полиция) приказ: «схваченных беглецов привозить обратно в лагерь только мертвыми». Бургомистры всех окрестных населенных пунктов собрали на сход местное население, где объявили бежавших опасными преступниками и «вооруженными монголами», которых нельзя брать живыми, а нужно уничтожать на месте. На поиски смертников были мобилизованы фольксштурм (народное ополчение), члены нацистской партии и беспартийные добровольцы из местного населения, гитлерюгенд и даже аналог гитлерюгенда для девушек. Так как многие из этих добровольных преследователей и большинство эсэсовцев были страстными охотниками, а своих жертв они людьми не считали, то данная акция получила цинично-шутливое название «Muhlviertler Hasenjagd», что переводится с немецкого как «Охота на зайцев в округе Мюльфиртель». То как она происходила описал местный жандарм Йохан Кохоут: «Люди были в таком азарте, как на охоте облавой. Стрелялось во все, что двигалось. Везде, где находили беглецов, в домах, телегах, скотных дворах, стогах сена и подвалах, их убивали на месте. Снежный покров на улицах окрасился кровью». Сам процесс охоты на людей продемонстрирован в фильме австрийского режиссера Андреаса Грубера «Охота на зайцев», вышедшем в свет в 1994 году, к 50-летию окончания Второй мировой войны. Хотя режиссер и не пожелал показать в фильме наиболее одиозные зверства австрийских «охотников» на русских военнопленных, однако в документальном фильме, выпущенном в приложение к фильму Грубера, содержатся свидетельства очевидцев, которые утверждают, что это была не совсем нормальная охота с ружьями «как на зверя», поскольку многих беженцев, особенно пойманных живыми, не расстреливали, а забивали насмерть подручными средствами самым жестоким образом. Причина подобного отношения к ним состоит в том, что на них просто жалели патроны. Как свидетельствуют документы из архива Маутхаузена: «Трупы остались лежать там, где людей убили. Кишки и половые органы были выставлены на всеобщее обозрение... В Лем-вилла жил некий фермер, жена которого услышала вечером шорох в хлеву для коз. Она привела своего мужа, который вытащил беженца из его укрытия. Фермер сразу же ударил этого человека ножом в шею и из раны хлынула кровь. Жена фермера прыгнула к умирающему и дала ему еще пощечину перед смертью...». В документах архива содержатся описания еще целого ряда зверств местного населения над беззащитными узниками.
Три недели продолжалась садистская акция под названием «охота на зайцев». Для подсчета количества жертв – число бежавших смертников 419 должно было сойтись – трупы свезли в деревню Рид ин дер Ридмаркт в четырех километрах севернее от Маутхаузена и свалили на заднем дворе местной школы. Как реагировали на этот ужас местные австрийские дети в хронике и архивах не имеется данных. Только один из свидетелей документального приложения к фильму Грубера обмолвился, что он был четырехлетним ребенком, когда на его глазах его земляки убили одного русского, сказав ему при этом, что «это нелюди».
Подсчет жертв осуществлялся путем зачеркивания нарисованных мелом 419 палочек. У нацистов счет не сошелся. На земле было 410 трупов, 9 палочек остались незачеркнутыми. В настоящее время известны имена этих девяти (по другим данным одиннадцати) советских военнопленных из блока смерти, которым удалось спастись. Большинство счастливчиков спаслось без помощи местного населения – которое в большинстве случаев, если не само убивало их на месте, то сразу выдавало эсэсовцам. Они смогли надежно спрятаться и потом добраться до чешской границы, встретив там Красную армию. Только двоих советских беженцев – украинцев Михаила Рыбчинского и Николая Цемкало спасла у себя одна мужественная австрийская женщина Мария Лангталер, четверо сыновей которой находились в то время в рядах Вермахта на фронте. Она потребовала у членов своей семьи не выдавать несчастных СС и с риском для собственной жизни, поскольку СС и фольксштурм обыскивали все дома местных жителей, прятала их у себя в доме на хуторе Винден до конца войны. Ее подвигу посвящена книга австрийского журналиста Вальтера Коля «Тебя тоже ждет мать». („Auch auf dich wartet eine Mutter“)."


Источник:
http://vk.com/voyna1941
Больше деталей побега нашел тут:
http://militera.lib.ru/prose/russian/smirnov_ss_2/01.html