IgnisAqua13

Вообще-то Майк не верил во всю эту ерунду. Две недели назад на тусовке кто-то рассказал байку про блюзмена, продавшего душу дьяволу на перекрестке и ставшего знаменитым. Роберт Джонсон, вот как его звали! Сходил на перекресток, закопал пропитанную своей кровью тряпицу, да и проснулся потом звездой. Ага. Еще там было о расплате. Будто бы вот эта самая душа, в которую, к слову, Майк не верил тоже, начинает из тебя утекать, медленно, по капле, и ровно через десять лет, исчерпав ее всю, ты умираешь. Финита ля комедия, тесный сосновый костюм, рыдания фанатов, траурная речь по телевизору - звезда закатилась в самом расцвете! Блюзмен тот так и помер. Тьфу, чепуха какая-то. Но Майку было семнадцать, а кто в этом возрасте не склонен к безумствам? То-то и оно.

Сначала он поймал себя на мысли, что неплохо бы найти того рассказчика и задать пару вопросов. Ну так, из любопытства. Нет-нет, не то чтобы он собирался… Конечно нет. Вот еще! Не поведется он на эти глупые шутки. Сам научится - и на гитаре играть, и петь, ну и что, что пока пальцы кажутся неуклюжими сосисками, а голос… Ну нет, с голосом, в принципе, нормально все. Даже хорошо! Вон, девчонки хвалили. Но все же… Выяснилось в итоге, что все равно никто не помнит, что это за парень был, с байкой. Мало ли приезжих на таких тусовках. И Майк на это дело плюнул.

А вчера… У-у-у, даже вспоминать про вчера не хочется! Глупые девчонки! И что они нашли в этом Пите? Разоделся, как клоун, играть толком не умеет, уж точно не намного лучше Майка, и голос противный. Зато - про любовь. Сопли в сахаре! От обиды Майк чуть не расплакался, но после такого унижения ему бы пришлось сносить насмешки несколько месяцев, как минимум. А гад на него еще снисходительно так посмотрел, аж зубы свело! Всю ночь потом Майк проворочался, думая, как бы этому выпендрежнику отомстить. Вот бы прославиться, ух, он бы им всем показал - и Питу, и девчонкам этим противным. Тут-то и вспомнилась байка давешняя. Вспомнилась - да и звенела весь день над ухом назойливо, как комар.

Вот почему стоит теперь Майк, как дурак, посреди перекрестка и тряпочку окровавленную мнет. А палец он случайно порезал, когда струну менял. Правда! Огляделся по сторонам - никого. Три часа ночи, спят все. Рассердился на себя - и за то, что трусит, и за то, что вообще сюда пришел. Неужели поверил в какие-то сказочки? Но стоило ему отвернуться, как в памяти всплыло самодовольное Питово лицо. А-а-а, черт бы его побрал! Не поможет - ну и ладно, а сработает… Про душу да про отпущенный срок Майк, конечно, не думал. Да и какому мальчишке в этом возрасте не кажется, что десять лет - это ого-го как много, практически старость! Ну все, теперь бегом домой, а завтра - снова с остервенением терзать непослушную гитару.

Через два года на Майка свалился самый настоящий, всамделишный успех. Все, как он и хотел: признание, толпы фанатов, огромные тиражи альбома, эфиры на радио, регулярные появления на экране, забитые под завязку залы, люксовые отели, доступ в любые клубы и к любым запретным развлечениям. К двадцати трем на его счету было четыре платиновых альбома и три мировых турне. И два месяца суммарно за решеткой за пьяные дебоши. В двадцать шесть его признали живой легендой и современным классиком.

Но Майку уже было все равно. Он успел здорово подсесть на… Да на все, что попадало к нему в гримерку. В один из дней, наполненных алкоголем, девочками и веществами, он вдруг вспомнил о перекрестке. Он все так же не верил ни во что подобное - глупые суеверия, и только! Однако, хотя сам Майк этого не замечал, все окружающие видели, как изменился его характер. Он стал угрюм, часто огрызался - на персонал, на друзей, на музыкантов и менеджеров, почти замуровал себя в огромном доме и пил, казалось, еще больше, чем раньше. Все чаще он с тревогой посматривал на календарь. Когда это случилось? Сколько ему еще осталось?

После того, как на вечеринке в честь двадцатисемилетия Майк закатил скандал, покрыв отборным матом своего нового менеджера и запустив бутылкой шампанского в барабанщика, попутно параноидально обвиняя всех окружающих в слежке, звукозаписывающая компания, наконец, разорвала с ним контракт. Это был конец. Никто больше не желал связываться с наркоманом, да еще и, похоже, психом. Майк окончательно закрылся в доме и, если был и не под наркотой, то беспробудно пьян.

Летом. Это было летом. После вечеринки. Но вот прошел август, за ним сентябрь, ноябрь, наступила зима. Ничего не произошло. Майк хохотал. Вылез на балкон с бутылкой виски и начал орать свои самые известные песни. Нашел нового менеджера, подобрал музыкантов и за две недели написал новый альбом. Уже на следующий день после выпуска взорвались все чарты и выпуски новостей. “Возвращение легенды!” “Король воскрес!” Концертный тур, после двухлетнего перерыва, вызвал сумасшедший интерес у фанатов, билеты расходились еще в предпродаже.

В двадцать девять Майку поставили страшный диагноз. Рак. Неоперабельно, говорили врачи, однако со своими деньгами и влиянием Майк мог позволить себе лучшего хирурга. Посмотрев снимки, тот только покачал головой. “Но я же не умер в двадцать семь! Я победил дьявола!” - кричал Майк. “Дьявола?” - хирург неожиданно задумался. - “Дьявола с перекрестка?” “Да! Я не могу умереть так глупо, теперь!” - Майка сотрясал истерический смех. - “Это нечестно!” “А знаешь, Майк, это ведь я рассказал тогда байку про блюзмена, что якобы продал душу за талант. Но ведь это всего лишь байка, и всегда ею была”. Майк непонимающе смотрел на врача, пытаясь воскресить воспоминания. Пит?.. Невозможно, нет, нет, нет, так не должно быть! И вдруг врач улыбнулся. Майк замер, скомкав в руках больничное покрывало. Пит склонился к его уху и доверительно прошептал: “Вообще-то я соврал, Майки. Тот блюзмен… Он не был ни первым, ни последним, но он не оправдал моих ожиданий. А ты… О, ты оказался неплох. Поэтому я решил дать тебе еще немного времени. Я хотел, чтобы ты записал еще один альбом. И мне кажется, он будет признан лучшим в твоей карьере. Поверь, я хорошо разбираюсь в таких вещах. А теперь я заберу свое, Майк. Счет всегда должен быть оплачен”.

Ощущение покалывания во всем теле понемногу проходило. Я знал, что сеанс был хорошим, мозг по-прежнему наполняла легкая эйфория, а ведь именно ради нее я здесь. Ощущение вседозволенности, всезнания, будто становишься богом, вот что давали сим-наркотики. Распыляешь на разъем за ухом “Сивиллу”, подключаешься к сети - и получаешь улетный трип. Не зря же она была третьим по популярности зельем после порно-симов и снаффов. И, в отличие от них, полулегальной. Если лаборатории, где делали “Лилит”, “Доминатрикс”, “Потрошитель”, “Ярость” и прочее, накрывали очень жестко, то на “наркотик предсказателей” смотрели сквозь пальцы. В конце концов, самое плохое последствие трипа - это когда, вынырнув из сети, бывшее божество не понимало, что все закончилось, и творило что-нибудь божественное, но с человеческой жизнью несовместимое. А так - никакого в целом вреда. Слухи ходили, правда, что видения будущего под действием сима реальны, но, впрочем, даже если так, какая разница. Все равно потом ничего не помнишь, остается только кайф.

Да, сеанс был хорошим… Но жажда уже снова прогрызается сквозь мой мозг. Мне нужно еще. Мне нужен Поль. Вчера я слышал о поставке, что-то о новой, непротестированной формуле… Да похер! Руки опять дрожат, а к вечеру станет хуже. Мне плевать, что там попросит этот мерзкий хорек.

***

Осколки пузырька на полу, фиолетовыми кляксами покрыто все вокруг. Смотрю на кисть, из которой торчит кусок стекла. Кровь давно свернулась и высохла. Я знаю, что разбивать флакон с остатками “Сивиллы” было ошибкой. Это ничего не изменило, только усложнило мое положение. Эта партия была экспериментальной, поэтому осталось всего девять образцов. А от Поля я ничего больше не смогу получить - уж конечно, не после того, как выбил ему два зуба и чуть не сломал ключицу. Я знаю, что, если не закинусь новой дозой максимум через пару-тройку дней - умру. Мучительно, в кошмарных галлюцинациях, пытаясь разодрать кожу на лице. Я видел. Дерьмо! Теперь я знаю, что слухи не врали. Теперь я все знаю.

У меня два пути. Подохнуть - меня передергивает, усиливая тремор, и чуть не выворачивает прямо себе на колени - или… Или Директория. Сдаться Кротам - службе безопасности системы - и пройти все их отвратительные тесты, сообщить все, что знаю о хозяевах Поля, все известные мне данные на него. Через два часа они накроют лабораторию, уничтожат все, что нельзя изъять, и ликвидируют всю сеть. Порядка трех с половиной сотен людей. Химиков, программистов, администраторов, курьеров, даже контролеров автоматического цеха фасовки. Потеряют нескольких людей в стычке с безопасниками - “Оракл” не экономил на имплантах и современном вооружении. Заберут все, что смогут, остальное поглотит плазма.

К тому времени я превращусь в сгусток агонии, но еще смогу себя контролировать, смогу говорить, смогу умолять о дозе, как самый жалкий опустившийся торчок, из тех, что сидят на древней дешевой химии. О, я получу и ее, и самый скоростной разъем, и деку, все сплошь секретные разработки. В недрах Крепости синтезируют стабильную формулу на основе тех изъятых пузырьков с “Сивиллой”. Корпоративный сим-наркотик получит название “Пифия”... Директория прекрасно умеет держать нос по ветру и не остановится ни перед чем ради такого преимущества. Провидец. Ничтожный, презренный наркоман, способный видеть будущее и полностью зависимый от своих хозяев.

А затем… Война, самая жестокая из всех корпоративных войн, о которых я знаю. Миллионы жертв, плазменные бомбардировки, захват огромных территорий и неисчислимых ресурсов. Пока один из конкурентов не пойдет в отчаянии на крайние меры. Будут расконсервированы содержавшиеся в тайне ядерные бомбы - да, я, конечно, скажу о них, но армия Директории опоздает. Я видел приход Апокалипсиса. Я был там. Буду, если выберу жизнь.

Руки трясутся все сильнее. Огонь разгорается в моей голове, в животе, подступает паника. Огромным яростным монстром ворочается в мозгу оглушающее желание.


//Маленькая неуютная группа в ВК: http://vk.com/club37981085

- Ох, Джек... Джек-Джек-Джек... Как же давно мы не виделись! Ну конечно, ты не помнишь меня, Джеки-Джек, меня ведь забрали из школы после того, как я наглоталась таблеток... О, ты вспомнил! А ведь это из-за тебя. Красавчик Джек был слишком хорош, чтобы даже смотреть на такую, как я, не то чтобы дружить. Как ты смеялся тогда, как показывал на меня пальцем - "Смотрите, эта убогая решила со мной заговорить!". И они смотрели. Тебе не хватало только короны. Но теперь... теперь я возьму твои глаза, и они будут всегда смотреть только на меня! Знаешь, я хочу отблагодарить тебя. Я подарю тебе прекрасную, сверкающую корону, о, она ждет тебя, там, в печи!..

- Теперь ты, Прис. Из-за тебя я лишилась работы. Той самой, которой отдавала все силы. Да-да, я знаю, что это ты все подстроила, а потом оговорила меня. Потому что это меня повысили, а не тебя. Поверь мне, я хорошо теперь умею добиваться от людей правды. Они были всего лишь пособниками, но ты... О, спасибо тебе за твой лживый рот, он будет прекрасно дополнять глаза Джека! А мой подарок тебе, эта медаль, мне кажется, будет отлично смотреться, если приколоть ее тебе к груди, правда ведь?

- Боб, дорогой, ты и сейчас злишься! Как это мило. Такой большой, такой сильный, такой - как ты говорил? - эмоциональный. Я любила тебя. Что, не веришь? Но ведь я ушла от тебя только после сломанной руки и разбитого в кровь лица. Ну, ну, продолжай вырываться, я же знаю, ты так любишь эту злость, этот адреналин, он делает тебя мужчиной! Я и тебя благодарю, дорогой, правда-правда! И поэтому весь этот замечательный шприц с адреналином - твой! А потом... потом я заберу твое разорвавшееся сердце.

- Кейт, солнышко, последние дни ты так и порхала, такая радостная, такая бодрая и деятельная! Тренер по личностному росту, ну надо же. А помнишь, когда я прибежала к тебе с проблемами, ты сказала, что ничего нельзя изменить, что я сама во всем виновата, что жизнь состоит из терпения и мне нужно готовить вторую щеку? Помнишь? Мне напоминают об этом шрамы на руках. Язык твой - враг твой, я помогу тебе от него избавиться. Спасибо, спасибо тебе. Ты всегда будешь улыбаться! Улыбка до ушей делает все лучше, как думаешь?

- Прекрасный денек, мистер Барнс, не так ли? О, благодарю вас, мистер Барнс, вы так были добры ко мне, предоставив ссуду. Но ведь деньги не пахнут. Поэтому нет ничего зазорного в том, чтобы затем обобрать до нитки, забрать у меня все, обвинить в краже! А теперь вы похожи на трясущегося от страха поросенка. Я подарю вам деньги, много денег! Для вас я исполню мечту, вы станете замечательной свиньей-копилкой, я уверена. Но кое-что я возьму. Всего лишь ваш нос, сущий пустяк!

- А ты... Я не знаю, кто ты, не знаю твоего имени, твои письма с приглашениями перепихнуться всегда приходили с фальшивых адресов. Ты так много рассказывал о том, как, где, в каких позах, ты не оставлял меня ни на один день, напоминая, что всегда где-то рядом, что наблюдаешь за мной. Поймать тебя было трудно, но вот ты здесь, со мной, доволен? Нет, нет, я не стану отрезать у тебя самое дорогое, твои уши мне нравятся больше. Ах, да, я хочу отблагодарить тебя. Ты же мечтал о наручниках, о кляпе, о веревках. Наслаждайся, дорогой незнакомец. Ни в чем себе не отказывай!

//Маленькая неуютная группа в ВК: http://vk.com/club37981085

Никто меня, конечно, так ни в чем не обвинил… В глаза. Но я все чувствую: их взгляды украдкой, перешептывания за спиной, разговоры, затихающие, стоит мне войти в комнату. Поэтому в городе, а тем более в Университете, я стараюсь лишний раз не появляться. Отец тяжело переживал гибель матери, но, хотя хорошенько всыпал мне за обман и неосмотрительность, никогда не попрекал меня ее смертью. Я не знаю, думал ли он про себя, что все это - только из-за моей глупости, хватило того, что так считал я сам.

Мой позор загнал меня в башню, моя совесть заточила меня тут. Слишком больно видеть, как мрачнеет отец при моем появлении. Слишком горяча волна стыда, обрушивающаяся на меня, когда необходимость заставляет покинуть убежище, волна, что должна бы красить лицо ярко-алым, но на деле покрывающая его мертвенной бледностью. Я молчу и не поднимаю ни на кого глаз.

Мне было двенадцать, целых двенадцать, я считал себя очень умным, считал, что выучился достаточно, что могу гораздо больше, чем мне позволяют. Я решил во что бы то ни стало показать им всем, на что способен, заставить наконец похвалить… Сейчас, пять лет спустя, я вижу, как был глуп и самонадеян. Да, то был крик отчаяния, болезненного ощущения несправедливости, ответ на постоянную критику, на недостаток тепла, на одергивания и насмешки над робкими попытками поделиться первыми детскими творениями. Я всегда должен был быть лучшим, но никогда не оказывался достаточно хорош. Если бы я только знал…

В тот день окончилась моя длительная тайная подготовка. Я собрал наконец все необходимые ингредиенты, украл и перенёс к себе в башню и нож, и ступку, и специальные свечи. Я собирался вызвать своего первого демона. Как раз то, чего, по мнению учителей, нельзя было делать еще года два.

Все было совершено идеально, заклинание отскакивало от зубов, сигил начертан точно по книге (тоже, кстати, украденной), но… Ничего не произошло. Как я считал тогда. Только разбилась пара колб, несколько книг упали с полок, да взвилась к потолку паутина, уже давно висевшая в одном из углов. Никакого демона, никакой гордости, никакой долгожданной похвалы. Только обида и разочарование. Видимо, я и вправду не способен на большее.

Обман и кража вскрылись быстро, наказание было болезненным, но не болезненнее неудачи. Страшная правда обрушилась потом, когда оказалось, что на самом деле я, к сожалению, достиг цели. Вызванный мной демон явился. И я, в слезах сметая свечи и кубки, выпустил его на волю, повредив сигил. Я не заметил, не мог, конечно, заметить - без опыта, без хитрости и знаний о демонах, без всего, что было у старших волшебников - как изменилась на миг аура у маленького паука из той самой паутинки. Как метко влетела эта паутинка в угол и будто слилась с ним.

Я своими руками впустил врага в свой дом, я дал ему свободу и укрытие - призванный, он не нарушил спокойствия магического поля, и потому остался невидим. В таком маленьком и слабом теле он не был способен на активные действия, но это же позволило ему шпионить за нами целых полгода, растягивая везде свои прозрачные нити. Он узнал достаточно о наших слабостях, о болевых точках, шатающихся союзах, грязных секретах, о провалах в обороне. И тогда несколько самых сильных демонов прорвали грань, ударив именно туда, где могли навредить сильнее всего. Волшебники выстояли и отбились, но два района остались лежать в руинах, Университет лишился всего правого крыла и ценной лаборатории, погибли тысячи людей. Погибла моя мама.

Мне семнадцать, и сегодня я сдал свой последний экзамен. Конечно же, на отлично. Я слышу, что приехал отец - мне стыдно и боязно, но необходимо все же рассказать ему. Отец не в духе. Не знаю, что такого случилось, что пробило брешь в его обычном спокойствии, но слова, произнесенные им, ударяют похлеще хлыста. “Неужели ты наконец снизошел до того, чтобы соизволить поговорить со мной? Как же это ты переступил через обиду и гордость?”

Мне будто снова двенадцать, и все несправедливо и больно, и одновременно - почти тринадцать, и накрывает ужас от того, что я наделал, перед глазами все горит и рушится… И опять мне невероятно стыдно. Но больше я не повторю своих ошибок!

Как-то раз змея решила, что она не змея, а гусеница, сплела себе кокон и попробовала окуклиться. Все звери в лесу тихонько посмеивались над ней и крутили кто когтями, кто перьями у висков, глядя на тщетные попытки глупой рептилии. А та расстроилась, оголодала, но упорно не вылезала из кокона. Это была очень упрямая змея. Вскоре недостаток пищи погрузил ее в холодный сон. Звери перестали хихикать и испуганно наблюдали, не зная, что им делать. Сначала они каждый день подходили понаблюдать за коконом, но постепенно все меньше и меньше оставалось тех, кто интересовался, жива ли она еще. А потом и вовсе никого не осталось. Лишь изредка кто-то вспоминал, да и махал крылом или лапой - померла уж наверное, всегда она странная была, змея эта.

Но вдруг однажды сухой кокон треснул и раскрылся. И распахнула змея свои новые крылья - да и не змея больше вовсе, а юный дракон. И заревел, и дохнул пламенем! И ахнули все звери в лесу, и рассказывают теперь малышам сказку о змее, решившей, что она гусеница.

Отсюда нельзя было убраться иначе, чем по воздуху. Небольшая долина располагалась среди настолько крутых горных склонов, что за все время так и не появилось ни одного иного пригодного маршрута. И если ты попадал сюда - нет-нет, никто, конечно, не говорил вслух слово "тюрьма" - то мог только упорно работать и откладывать деньги на билет. Своим правнукам. Или, если повезет, внукам. А если не повезет...

За почти четыреста лет изоляции поселение превратилось в своего рода колонию, даже скорее резервацию. А люди... Пожалуй, достаточно будет сказать, что аэропорт стал местом поклонения, самым настоящим храмом. Многие рождавшиеся дети уже и вовсе считали мир снаружи чем-то вроде рая, или же просто не верили, что там, за пределами долины, что-то есть, воспринимая изредка прилетавших техников, привозивших лекарства и деликатесное продовольствие, не иначе как ангелами - или демонами, сильны были оба течения новой религии. Лишь единицы сохранили крупицы знаний, передававшихся через поколения, и лишь они еще хотели выбраться.

Сегодня прибывает очередной самолет. Люди уже стекаются, чтобы поклониться великой стальной птице и её дарам. И лишь один в этой толпе не охвачен эзотерическим экстазом.

Сорок лет. Сорок долгих лет. Изматывающего труда, экономии, воспоминаний о рассказах отца про мир снаружи, слышанных им от деда, а тем - от прадеда. Но вот она, заветная бумажка, бережно сжимаемая нервными пальцами. Дрожь. Предвкушение. Неизвестность. Страх. И надежда.

Слышится шум.

- Летит! Летит!..

Осьминог Оскар страдал от одиночества и очень хотел умереть.

Подплывая ближе к берегу, он мог видеть ресторан, где окончили жизнь все его родные и друзья. Когда они начали пропадать, то по одному, а то и несколько сразу, он стал очень осторожен и старался ни на щупальце не отдаляться от своей последней сестры Оксаны, плавая с ней в поисках еды и убежища. И вот вчера Оксана нашла очень красивую амфору, из которой к тому же струились вкусные ароматы. Оскар ни разу не видел, как исчезали другие, так что ничего дурного не заподозрил, когда сестра устремилась за добычей. Внезапно кувшин резко взмыл вверх и скрылся над поверхностью моря. Оскар смог лишь проследить, куда направилась лодка с людьми и сестрой, и последовать за ними. На берегу стоял ресторан с террасой, спускавшейся прямо к волнам. Через совсем небольшое время Оскар увидел столь знакомые щупальца - в тарелке какого-то богача! Горю его не было предела, чувство вины за то, что не уберег сестру, казалось невыносимым, и он принял единственное по его мнению осмысленное решение. Оскар решил умереть.

Будучи очень начитанным осьминогом, он знал, что обязательно нужно составить предсмертную записку. Чернила были всегда при нем, текст он придумал - мол, не выдержал мук совести и одиночества, дело оставалось, казалось бы, за малым. Но тут Оскара поджидала большая неприятность. Как он ни старался, чернила расходились в воде и никак не хотели становиться словами. В последний раз у него даже почти вышло, но... Стоило поставить точку, как первая строчка растворилась без следа, а за ней и остальные. Оскар чудовищно мучился, ведь он был весьма обстоятельным и обязательным, и никак не мог допустить уйти из жизни, не оставив записки. Поэтому и сейчас, если спуститься на террасу того ресторана, можно увидеть его, несчастного, смотрящего на берег и горестно вздыхающего. Так и не вышло из Оскара первого осьминога-самоубийцы. Вот такая вот грустная история.