AndreyGraff

Глава 1: Возвращение

Холодный металл резонатора жёг ладонь даже через ткань обмотки. Я засунул его поглубже во внутренний карман куртки, прижал ладонью – будто пытался заглушить стук собственного сердца. Тот самый стук, что теперь пульсировал в унисон с вибрацией артефакта, превращаясь в низкий, навязчивый гул где-то за гранью слуха. Фон. Шум нездорового места. Так Зона напоминала о себе, даже когда была далеко. Теперь же, когда я целенаправленно шёл ей навстречу, этот гул стал громче, настойчивее. Как зов.

Рюкзак, отяжелевший от привычного снаряжения, лёг на плечи знакомой, почти забытой тяжестью. Костяной нож на поясе, стеклянный – в наручных ножнах. Игольник Штыря – в кобуре на бедре, его нелепый, уродливый силуэт под курткой странно успокаивал. Старая, добрая уродливость в мире, который вот-вот должен был обрушиться в сюрреалистический кошмар. Потрогал мешочек с гайками и болтами – полный. Последняя проверка. Больше тянуть нечего.

Рассвет только-только начал размывать чёрные контуры леса на востоке, когда я запер калитку. Не на ключ – просто щеколду. На чистой земле это ещё значило что-то. Там, куда я шёл, замки были бессмысленны. Там ломали не двери, а души и тела. Вдохнул предрассветный воздух – чистый, с морозной колючестью. Последний глоток нормальности. Повернул голову на запад. Туда, где над лесом висело тусклое, желтоватое зарево. Не восход. Зона. Её вечное, больное свечение.

Дорога к Кардону заняла часов пять быстрым, почти бесшумным шагом. Леший – не просто кличка. Умение растворяться в лесу, сливаться с тенями, ступать так, чтобы даже заяц не вздрогнул – это было моей суперсилой. Сейчас это возвращалось, как навык езды на велосипеде. Тело помнило. Мозг отключал лишнее, фокусируясь на маршруте, на звуках, на запахах. На этом проклятом гуле в костях, который нарастал с каждым километром.

Кардон. Узкая полоса относительно чистой земли между двумя секторами Зоны, утыканная блокпостами, вышками и колючей проволокой в три ряда. Главные ворота для военных конвоев и исследовательских экспедиций. И кладбище для сталкеров, которые лезли напролом. Я обходил его за километр, углубляясь в старый, подгнивший лес на севере. Здесь Периметр был старым, заброшенным, изъеденным ржавчиной и временем. И здесь же были дыры. Лазы, известные лишь единицам. Как тот, что когда-то показал Лис. «Чёртов мост», – обозвал он его. Потому что тропа проходила по полуразрушенному мосту через овраг, заваленному колючкой и напичканному сюрпризами.

Подошёл к опушке. Рассвет уже разгорался, но под сенью вековых сосен было сумрачно. Тишина. Не природная, живая, а та самая, зловещая тишина преддверия Зоны. Ни птиц, ни зверья. Только ветер шевелил верхушки, да где-то далеко скрипела железка. Запах прели, хвои и… чего-то кислого, химического. Знакомо. Дыхание Её Величества.

Снял рюкзак, присел на корточки за толстым стволом. Осмотр. Глаза привыкли к полумраку. Впереди – овраг. Глубокий, заросший крапивой и колючим кустарником. Метрах в пятидесяти – тот самый мост. Железнодорожный, арочный, когда-то крепкий. Сейчас – ржавые фермы, провалившееся полотно, свисающие клочья колючей проволоки. И лаз. Аккуратный, почти невидимый разрез во внутреннем заборе из сетки Рабица, замаскированный кустом ежевики. Рядом – чёрное пятно на земле. Старое. Кровь? Краска? Зона не расскажет.

Вот тут и начиналась игра. Периметр никогда не был просто забором. Это был слоёный пирог из смерти. Первый слой – сигнальные ракеты на растяжках, тонкая, как паутина, проволока, режущая до кости, если зацепиться. Второй слой – противопехотные мины-"лепестки", малозаметные, калечащие. Третий – сама колючка, густая, с подкопами и ловушками. И четвёртый – патрули, вышки, датчики движения. К счастью, на этом участке вышки давно не работали, а патрули ходили редко. Но "лепестки" и растяжки… Они могли остаться. Или их могли обновить.

Достал мешочек. Первая горсть гаек, тяжёлых, шероховатых. Кинул вперёд, по дуге. Метров на пятнадцать. Прислушался. Тишина. Ни щелчков, ни хлопков. Вторая горсть – дальше, к самому краю оврага. Снова ничего. Значит, растяжки или сняли, или они сгнили. С "лепестками" сложнее. Они могли лежать глубже.

Встал, двинулся вперёд не спеша, ставя ногу точно туда, куда падали гайки. Шаг. Пауза. Осмотр. Шаг. Земля под ногами была рыхлой, подгнившей. Пахло сыростью и ржавчиной. Гул резонатора в груди усиливался, сливаясь с нарастающим гулом в висках. Становилось трудно дышать. Давление. Как перед грозой. Только гроза эта была не с небес, а из-под земли.

Подошёл к краю оврага. Внизу – туман. Белесый, неподвижный, как вата. Запах из него шёл неприятный – затхлый, с нотками гниющего металла и чего-то сладковато-тошнотворного. «Болотные духи», – называли такие места сталкеры. Не аномалия, но рассадник заразы и плохой видимости. Переход по мосту требовал ювелирной точности.

Начал спуск. Цепляясь за корни и камни, скользя по глине. Резонатор в кармане вдруг дрогнул, вибрация стала резкой, колющей. Я замер. У самого уха прошелестело что-то неосязаемое. Шёпот? Ветер в листве? Нет. Шёпот. Неразборчивый, полный тоски и ужаса. По спине пробежали мурашки. «Эхо», – пронеслось в голове. Вернер говорил правду.

Сжал зубы, заставил себя двигаться дальше. Дно оврага. Туман обволакивал, как влажная простыня. Видимость – метра три. Ноги вязли в холодной жиже. Каждый шаг – хлюп. Шум, который казался оглушительным в этой гробовой тишине. Достал ещё гаек. Кинул в туман, в сторону опор моста. Тишина. Значит, мины тут не заложены. Или они глубже.

Полез вверх по насыпи к мосту. Ржавые балки, облезлые шпалы, зияющие дыры в настиле. Проволока свисала клочьями, цепляясь за одежду. Я медленно продвигался, ощупывая путь ногой перед каждым шагом. Гул резонатора нарастал, давя на барабанные перепонки. Шёпот в тумане становился громче, сливаясь в невнятный хор страданий. Мелькали тени на периферии зрения – неясные, расплывчатые. Игра света? Или они?

Наконец, лаз. Разрез в сетке Рабица, искусно замаскированный. Достал кусачки – старые, проверенные. Пару ржавых нитей перекусил без звука. Отогнул край сетки. За ней – второй слой колючки. Тут пришлось работать медленно, аккуратно разводя спирали проволоки в стороны, создавая узкий проход. Пальцы помнили движения.

Пополз. Плотная колючка царапала куртку, цеплялась за рюкзак. Запах пыли, ржавчины и чего-то ещё… химического, едкого. Запах самой Зоны. Я был внутри.

Встал на колени, отдышался. Проход за спиной зиял чёрной дырой в сером свете рассвета. Впереди – полоса отчуждения. Метров тридцать до основного забора. Голая земля, утрамбованная патрулями, усеянная колючими шариками-"ежами", кочками, за которыми могла прятаться растяжка. И сам забор. Высокий, из толстой колючей ленты, на бетонных столбах. В одном месте, у подножия, – тёмное пятно. Знак. Место, где кто-то не прошёл. Год назад? Пять? Зона не убирала мусор.

Двинулся вперёд, снова кидая гайки. На этот раз осторожнее. Проверял каждую кочку, каждый бугорок. Шаг. Пауза. Шаг. Вибрация резонатора стала почти болезненной. Гул в голове превратился в рёв. Шёпот перерос в крики. Неразборчивые, полные агонии. Я зажмурился и помотал головой, пытаясь отогнать их. Бесполезно. Звуки шли не через уши. Через кости. Через душу.

Вдруг резонатор дёрнулся в кармане, как живой. Вибрация сменилась на резкий, пронзительный звон. Одновременно в висках ударило так, что потемнело в глазах. Я едва удержался на ногах. И увидел его.

Прямо передо мной, в метре, стоял Лис.

Не призрак в белом. Он был таким, каким я помнил его в последний поход. Камуфляж потёртый, "Вепрь" за спиной, очки в царапинах. Улыбался своей нагловатой ухмылкой.

"Ну чего застыл, старик? Колючка ждёт!" – его голос прозвучал чётко, громко, как в жизни. И одновременно – издалека, сквозь толщу воды.

Сердце упало, потом забилось бешено. Я протянул руку. Пальцы прошли сквозь фигуру, встретив лишь холодный утренний воздух. Образ дрогнул, как мираж на жаре, и распался.

Галлюцинация. Настоящая, осязаемая галлюцинация. Резонатор. Чёртов резонатор вытащил самое больное из памяти и швырнул мне в лицо.

Вытер пот со лба. Рука дрожала. Взял себя в руки. Галлюцинация или нет, стоять посреди полосы отчуждения – верная смерть. Двинулся дальше, к основному забору. К тому тёмному пятну.

Подошёл. Пятно было большим, бурым, въевшимся в землю. Рядом валялся истлевший ботинок. И кость. Человеческая берцовая кость, белеющая на грязной земле. Ни креста, ни таблички. Просто знак: "Чужой. Не прошел".

Нашёл нужный столб. Куски колючки здесь были аккуратно разведены и прихвачены к столбу проволокой много лет назад. Проход, узкий, как щель. Пришлось снять рюкзак, протолкнуть его вперёд, потом протиснуться самому. Ржавая проволока царапала лицо, рвала ткань куртки. Последний вздох "чистого" воздуха – пахло железом и смертью. И я вывалился по ту сторону.

Зона.

Она ударила сразу. Запах. Не просто химический или гнили. Это была смесь: озон после грозы, которой не было, сладковатая вонь разложения, гарь, пыль, и под всем этим – привкус меди. И тишина. Та самая, звенящая тишина Рыжего Леса. Ни птиц, ни насекомых. Только ветер шелестел высохшей травой где-то выше по склону. И гул. Гул был везде. В земле, в воздухе, в костях. Он заполнял всё, вытесняя мысли. Резонатор в кармане вибрировал в такт, как сердце чудовища.

Я отполз от забора в тень полуразрушенной бетонной плиты – остатков какого-то старого КПП. Прислонился спиной к шершавому, холодному бетону. Дышал. Глубоко. Пытался заглушить гул, унять дрожь в руках. То, что я увидел перед забором… Это был не сон. Не просто воспоминание. Это было… материально. Пусть на мгновение.

"Зона держит его…" – пронеслось в голове. Вернер говорил про Анну. Но это же касалось всех. Лис был здесь. Его страх, его последний крик удивления – всё это висело в воздухе, как миазмы. И резонатор, как ключ, открывал дверь в этот склеп ужасов.

Достал флягу. Глоток воды. Холодной, чистой. Контраст с окружающей гнилью. Потом заставил себя встать. Осмотреться.

Я стоял на краю старой, заросшей бурьяном дороги, уходящей вглубь леса. Лес был нездоровый. Деревья – в основном чахлые берёзы и кривые сосны – стояли слишком редко. Листва – жёлтая, пожухлая, будто в разгаре осени, а не в начале лета. Трава – высокая, но какая-то ломкая, серо-зелёная. И везде – синие пятна. Плесень. Она покрывала стволы, камни, землю пятнами разного размера. Знак активной аномальной зоны. Дышать здесь долго было нельзя. Достал респиратор – не армейский противогаз, а лёгкий, с угольными фильтрами и защитой от споров. Надел. Мир стал тише, запахи – исчезли. Гул – остался.

Надо было двигаться. Южный промкластер был ещё далеко. Лаборатория "Дельта" – на его задворках. Дорога, по идее, должна была вести туда. Но доверять дорогам в Зоне – себя не уважать.

Достал компас. Стрелка дёргалась, бегала по кругу. Магнитная аномалия. Чёрт. Придётся по солнцу и памяти. Солнце – бледное пятно в серой пелене неба – только поднималось над верхушками кривых сосен. На юго-запад.

Сделал первый шаг по земле Зоны. Не по полосе отчуждения – по настоящей земле Зоны. Трава хрустнула под ботинком, как сухая бумага. Гул резонатора отозвался новой волной давления в висках. И снова – шёпот. На этот раз чётче: "...не иди... уходи..."

Я заставил себя идти. Включая "настрой". Это было похоже на погружение под воду. Посторонние мысли – о Вернере, о Лиссе, о своей дурости – отодвигались. Оставалось только тело, органы чувств и пространство вокруг. Глаза сканировали местность: подозрительные колебания воздуха, неестественный цвет листвы, сгустки синей плесени. Уши ловили малейший звук: хруст ветки, шорох в траве. Кожа чувствовала малейшие изменения температуры, давления, ветра. Ноги сами выбирали путь, обходя кочки, камни, слишком густые заросли. Рука то и дело залезала в мешочек, бросала гайку в подозрительное место – впереди, вбок.

Первая аномалия нашлась быстро. Метрах в пятидесяти от дороги, в небольшой ложбинке. Воздух над ней колыхался, как над раскалённым асфальтом. Цвета искажались. "Плешь". Гравитационная яма. Брошенная гайка зависла на секунду в воздухе, потом резко рванула вниз и с глухим стуком врезалась в землю, оставив вмятину. Отметил место в памяти и на схематичной карте. Обошёл широким полукругом.

Шёл медленно, но без остановок. Тело работало, как хорошо смазанный механизм. Сталкерский автомат. Только внутри этого автомата билось сердце, сжатое в кулак тревогой, и гудели виски в такт резонатору. Шёпот не прекращался не на минуту. То детский плач, то стон, то обрывки фраз на незнакомом языке. Фон ада.

Через пару часов дорога упёрлась в болото. Не огромное, а локальное, как язва на теле леса. Вода – чёрная, маслянистая. Покрыта радужной плёнкой. Пузыри газа лопались на поверхности с тихим бульканьем. Кое-где торчали коряги, похожие на скрюченные руки утопленников. Запах стоял тяжёлый – гнилой капусты и тухлых яиц. Сероводород. Значит, где-то рядом могла быть химическая аномалия или просто гниющая органика в промышленных масштабах.

Дорога шла вдоль края топи. Но она выглядела слишком… чистой. Слишком натоптанной. Ловушка? Или просто путь сталкеров? Бросил гайку на дорогу. Она покатилась, зазвенела по камням. Ничего. Ещё одну – в болото, слева. Чёрная вода поглотила металл без звука. Ещё одну – правее, в кусты. И тут земля под гайкой… вздохнула. Небольшой участок почвы, поросший жёлтой осокой, колыхнулся, как живой, и гайка медленно ушла вниз, словно в жидкую грязь. "Липучка". Кислотная или просто трясина – без проверки не скажешь. Но дорога, похоже, была чиста.

Пошёл по краю. Болото чавкало под ногами. Вода просачивалась в ботинки, несмотря на пропитку. Холодная, липкая. Гул резонатора усиливался, вибрация отдавалась в зубах. Шёпот стал ещё более навязчивым, как комариный писк: "...здесь... останься... с нами..."

Я ускорил шаг. Надо было выбраться из этого гиблого места. Болота в Зоне были рассадником не только трясин, но и тварей похуже. И пси-воздействия здесь всегда было сильнее.

И тут я его услышал. Не шёпот. Настоящий звук. Глухой, тяжёлый удар. Как будто здоровенная коряга упала в воду. Потом ещё один. И ещё. Ритмично. Бух... Бух... Бух...

Замолк. Замер. Прислушался. Тишина. Только пульсация гула и шепот в голове. Может, показалось? Галлюцинация на фоне резонатора?

БУХ!

Ближе. Слева, из чащи кривых, полузасохших берёз у самого края болота. Земля под ногами слабо дрогнула.

Я медленно, очень медленно, отступил на шаг назад, за ствол поваленной сосны. Присел. Достал игольник. Снял предохранитель. Рука была сухой, спокойной. "Настрой" брал своё. Страх был, но он был упакован далеко, в уголке сознания, и не мешал глазам искать цель, а ушам – ловить звук.

Бух... Бух...

Тварь вышла из чащи. Медленно, тяжело. Я сначала не понял, что это. Казалось, движется сама земля. Коряво, неуклюже. Потом разглядел.

Мутант. Ростом под два метра. Телосложение – нечто среднее между медведем и бегемотом, но лишённое шерсти. Кожа – серая, бугристая, как кора старого дуба, покрытая струпьями и язвами. Голова – непропорционально маленькая, почти втянутая в мощные плечи, с крошечными, слепыми на вид глазками-бусинками и огромной пастью, усеянной кривыми, жёлтыми клыками. Но самое жуткое – ноги. Короткие, массивные, как столбы. И с каждым шагом мутант не просто ступал – он с силой вдавливал ногу в землю. Бух! От этого удара вокруг ноги на мгновение расходилась едва видимая волна, и земля… проседала. Не сильно, сантиметров на пять, но явно. И пахло при этом гарью и озоном.

«Топтун». Слышал о таких. Редкий мутант. Результат мутации какого-то крупного копытного (кабана? лося?) под воздействием гравитационных или тектонических аномалий. Опасен не столько зубами, сколько своими ударами. Каждый шаг создавал локальную ударную волну, которая могла оглушить, сбить с ног, а то и повредить внутренности. И он шёл прямо ко мне. Его крошечные глазки, казалось, смотрели сквозь ствол сосны. Чуял? Или резонатор светился для него, как маяк?

Он остановился метрах в десяти. Поднял свою страшную морду. Втянул воздух, раздувая ноздри. Потом издал звук. Не рык. Низкое, басовитое урчание, от которого задрожали листья на ближайших берёзах. И снова пошёл. Прямо на моё укрытие.

Расчёт был прост. Он не видел меня толком. Но чувствовал вибрацию? Запах? Или пси-излучение резонатора? Неважно. Он шёл, чтобы раздавить. Как бульдозер.

Время кончилось. Я выскочил из-за укрытия вбок, одновременно поднимая игольник. Мутант развернул свою тушу удивительно быстро. Его маленькие глазки нашли меня. Пасть распахнулась в беззвучном рыке.

БУХ!

Он не побежал. Он шагнул. Но шаг этот был мощным толчком. Его правая нога вдавилась в землю, и я буквально почувствовал, как воздух сгустился перед ним. Невидимая ударная волна рванула в мою сторону. Я успел отпрыгнуть за следующее дерево. Волна ударила в ствол сосны позади меня. Дерево содрогнулось, кора треснула с громким хрустом. Сверху посыпались шишки и сухие ветки.

«Топтун» ревел, разбрызгивая мерзкую зеленоватую слюну во все стороны. Он снова поднял ногу. БУХ! На этот раз я не успел отскочить достаточно далеко. Волна задела. Как будто меня ударили в грудь тупым поленом. Из легких выбило весь воздух, отлетел на пару шагов, ударившись спиной о берёзу. Игольник выпал из рук. В глазах помутнело. Гул резонатора и шёпот слился в оглушительный рёв.

Мутант, удовлетворённо хрюкнув, двинулся ко мне. Медленно, тяжело. Уверенный в своей победе. Его маленькие глазки светились тупой злобой. Я попытался подняться. Грудная клетка болела, дышать было больно. Ушиб. Не перелом. Пока.

И тут резонатор в кармане взвыл. Не завибрировал – именно взвыл. Пронзительный, металлический звук, режущий мозг. Одновременно в висках ударило так, что я вскрикнул от боли. И перед глазами… снова возник Лис. Не улыбающийся. Искажённый ужасом. Как в моём кошмаре. Восковой, с пустыми глазами. Он стоял между мной и «Топтуном», беззвучно крича.

Мутант… остановился. Его маленькие глазки расширились. Он фыркнул, отступил на шаг. Не от меня. От призрака? От визга резонатора? Он смотрел прямо на Лиса, которого видел только я. И в его тупом, не видящем взгляде мелькнуло… замешательство? Страх?

Это был мой шанс. Я забыл про боль. Кувыркнулся в сторону, к упавшему игольнику. Схватил его. Перекатился на спину. «Топтун» уже оправился от испуга, его пасть снова распахнулась для рёва. Я прицелился в открытую пасть.

Нажал на спуск. Толчок. Лёгкий хлопок. Игла с ядом вошла куда-то в тёмную глубину глотки мутанта.

Он взревел по-настоящему. Звук оглушительный, яростный. Он затопал, забился. Бух! Бух! Бух! Ударные волны били хаотично, взрывая кочки, сбивая кусты. Земля дрожала. Но его движения становились всё неуклюжее. Яд работал. Яд, который должен был парализовать нервную систему крупного мутанта за минуту. Но минута под градом камней и земли – это вечность.

Я отползал в укрытие, прикрывая голову руками. Камни били по спине, по ногам. Один угодил в шлем – звон стоял в ушах. Призрак Лиса исчез. Остался только бешеный рёв гибнущего монстра и визг резонатора, который всё ещё колотился в груди, как бешеная птица в клетке.

Вдруг рев оборвался. Сменился на хриплый, булькающий звук. Потом – тяжёлый глухой удар. Земля дрогнула в последний раз. И тишина. Только моё тяжёлое дыхание в респираторе и этот проклятый гул.

Я осторожно выглянул. «Топтун» лежал ничком в грязи. Неподвижно. Из пасти текла чёрная пена. Рядом с ним – воронка от последнего удара.

Поднялся. Болело всё. Осмотрел игольник, вроде цел. Подошёл к мутанту. Мёртв. Глаза остекленели. От него шёл жар, как от раскалённой печки. И запах… жареного мяса и химии.

Посмотрел на него без ненависти. Просто тварь. Продукт Зоны. Как и я, в каком-то смысле.

Достал резонатор. Он всё ещё вибрировал, но уже не так сильно. Тепло от него шло. Я сунул его обратно в карман. Гул в висках стих до фонового рокота.

Огляделся. Болото. Кривые деревья. Труп мутанта. И тишина. Звенящая тишина Зоны.

Я повернулся и пошёл вдоль тропы. К Южному кластеру. К «Дельте». К дневнику Анны. Каждый шаг отдавался болью в ушибленной груди и эхом в висках.

Резонатор был ключом. Но он же был и приманкой. И оружием против меня самого. Зона уже начинала свою игру. И первый ход был за ней. Лис… Его образ был не прощанием. Это было напоминание. Напоминание о цене. О том, что Зона не забыла. И не простила.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА:

• [📁 Полный архив текстов (LitRes)]

• [📁 Сообщество свидетелей (АТ)]

• [📁 Закрытые сессии (TG Канал)]

===== ДОСТУП РАЗРЕШЕН =====

Котелок зашипел, выплевывая на плиту капли мутной воды. Я сдернул его с конфорки – перекипело. Опять. Мысли витают где-то, а руки делают свое дело на автомате. Вот и результат: чай горчит и отдаёт прокопченной тряпкой, а по кухне стелется пар, пахнущий пылью и старой олифой. Знакомо. Как и этот проклятый стук в висках. Не громкий, но настырный. Стучит внутри. Отзвук. Эхо давней ходки, отдающееся в костях чугунной дрожью, когда Зона капризничает перед Выбросом. Только Зона далеко. А я тут. На чистой земле. В своем покосившемся, но крепком домишке на отшибе поселка.

Выплеснул пойло в раковину. Звякнуло жестью о кафель. Звук гулкий, одинокий. Как и все тут. Последние полгода – тишина, покой, размеренность, от которой корежит как от сладкого. Вроде и хочется, а тошнит. Учитель Лик, да будет легка его доля, говаривал: «Зона – как баба стерва. Чем дольше без нее, тем сильнее тянет обратно в пекло». Старый хрен оказался прав. Только не баба тянет, а червоточина, въевшаяся под кожу. Заполняет пустоту, которую оставила она. Зона. Ее Величество. Ее Вонючее, Кривое, Смертельное Величество.

Прошел в комнату. Не спальня даже – каморка. Койка, стол, стул. На стене – старая карта Зоны, заляпанная пятнами непонятного происхождения и моими пометками. Красные крестики – места, где друзья остались навечно. Черные кружки – аномальные гнезда. Синие волнистые линии – маршруты, по которым ходил сам. Желтым – зоны влияния мародерских банд. Карта – как шрам. Наглядный. А есть другие. Глубокие. Как вот этот – под ребрами слева. Тянет, особенно перед сменой погоды. Или после глупых снов.

Сны… Вот где Зона берет свое. Не отпускает. Сегодня снилось снова. Не Лис. Нет. Сегодня снилась тишина. Та самая. Звенящая, гробовая тишина Рыжего Леса перед самым… Перед самым тем, как все началось. Стоишь среди этих скрюченных, облезлых великанов, поросших синей плесенью, как лишаем. Солнце – бледное пятно в серой мути неба. Ни птицы, ни ветра. Только стук собственного сердца – гулкий, как удары молота по наковальне. И чувство. Жуткое, леденящее чувство, что за тобой наблюдают. Тысячи незрячих глаз смотрят из-под каждой коряги, из каждой тени. И знаешь – сейчас что-то случится. Неизбежное. Ужасное. Просыпаешься в холодном поту, сердце колотится, как пойманная птица в клетке, и этот проклятый стук в висках усиливается вдвое. И дышишь. Глубоко. Ловишь запах пыли, дерева, своего пота – запахи реального мира. Чистой земли. Успокаиваешься. Постепенно.

Вышел на крыльцо. Вечер. Воздух чистый, прохладный. Где-то далеко лает собака. С запахами тут проще: скошенная трава, дымок из трубы соседского дома, пыль с дороги. Ни синей плесени, ни горелой изоляции, ни сладковатой вони разлагающейся плоти мутанта. Чистота. Должна бодрить. А она только подчеркивает пустоту.

Вот и сосед, старик Мирон, ковыряется у своего забора. Помахал рукой. Он – местный. Родился тут. Для него Зона – страшная сказка за горизонтом. Что-то вроде ядерной помойки, куда решат сунуться только дураки да преступники. Он не знает, как пахнет «мозговой хлопушкой» перед ударом. Не слышал вой Черных псов, от которого стынет кровь. Не видел, как Слепой Пес, этот лысый уродец с бельмами вместо глаз, плавно перетекает из тени в тень, словно капля ртути. Мирон живет здесь. А я? Я – существую. Отбываю срок на чистой земле. Три года уже. После той ходки… После Лиса.

Лис. Напарник. Друг. Остался там. В Зоне. Не в болоте с Прыщом и капитаном – раньше. Годом раньше. Глупо. Из-за моей ошибки. Не уследил за «комариной плешью», новенькой, активной. Он шел первым… Помню его крик. Не боли. Удивления. И хлюпающий звук, когда гравитация в десятки джоулей шлепнула его об камни, как тряпку. Остались очки. Одну линзу нашел потом, в трещине. Больше ничего. Зона не оставляет следов. Только шрамы. На карте. В памяти. Под ребрами.

Закурил. Дым горький, знакомый. Успокаивает нервы, но не мысли. Зачем? Вот в чем вопрос. Зачем я таскался в Зону все эти годы? Деньги? Да, платили хорошо в Центре Изучения за уникальные образцы. Но разве только за деньги? Славы? Среди сталкеров слава – это лишние глаза за спиной и нож между ребер в темном переулке. Адреналин? Возможно. Но после Лиса адреналин стал горьким, как этот чай. Как зола на языке. Ощущение, что делаю что-то важное? Помогаю ученым разгадать тайны Зоны? Смешно. Они там ковыряются, как слепые котята в ящике со скорпионами. А Зона живет своей жизнью. Чужой. Непостижимой. И, кажется, разумной. Или это только кажется?

Стук в ворота. Резкий, нетерпеливый. Не Мирон. Тот стучит ладонью, тяжело, с расстановкой. Этот – костяшками. Часто. Нервно.

Насторожился. Не ждал никого. Клиентов – сбыт хабара, консультации по картам – принимаю строго по своим правилам и в определенные дни. Сегодня не приемный. Да и кто по такой глуши вечером пойдет?

Подошел к калитке, не открывая. В щель между досками – темнота, силуэт человека. Невысокий, сгорбленный. Шапка, пальто.

– Кто? – Бросил резко.

– Леший? Это ты? – Голос старческий, хриплый, сдавленный. Знакомый. Очень знакомый. Лезвие старого ножа заскрежетало по далёким уголкам памяти.

– Кто спрашивает? – Уперся ногой в калитку изнутри. Рука сама потянулась к ножу за поясом. Привычка. На чистой земле отмирает медленно.

– Вернер… Доктор Вернер. Открой, ради бога. Времени нет…

Доктор Вернер. Из Центра Изучения. Физик. Теоретик аномальных полей. Честный ученый, не запятнавший себя сотрудничеством с военными крысами. Помогал мне когда-то. Вытащил из передряги лет… восемь назад? Кажется. После случая с тем артефактом-резонатором, что чуть не выжег мне мозги. Старик тогда был еще бодр, глаза острые, как у коршуна.

Отодвинул щеколду. Открыл. И едва узнал. Передо мной стояла тень того Вернера. Лицо – восковое, желтое. Глаза огромные, лихорадочно блестящие в глубоких впадинах. Дышит тяжело, с присвистом. Опирается на палку, но видно – держится из последних сил. От него пахло лекарствами, чем-то кислым и… страхом. Настоящим, животным страхом.

– Заходи, – буркнул я, отступая. – Только тихо. Сосед спит чутко.

Завел его в дом. В свете лампы на кухне он выглядел еще хуже. Живой скелет в дорогом, но поношенном пальто. Усадил за стол. Налил воды. Он пил маленькими глотками, руки тряслись.

– Умираю, Леший, – выдохнул он прямо, без предисловий. Голос – как шелест сухих листьев. – Рак. Давно. Теперь – конец. Неделя, от силы две.

Что сказать? «Соболезную»? Пустые звуки. Молчал.

– Помнишь Анну? – Его глаза впились в меня. – Дочь мою.

Анна. Сталкер. Хорошая была. Умная, дерзкая. Искала не артефакты для наживы, а знания. Как отец. Погибла… года три назад. Где-то на южном кластере. Подробностей не знал. Слухи ходили – угодила в «мясорубку» или наткнулась на гнездо Контроллера. Центр официально объявил «пропавшей без вести». Вернер тогда сдал. Видел его пару раз – постаревший на десятилетие.

– Помню.

– Она не просто пропала, Леший. Она… осталась там. – Он сжал кулаки на столе, костяшки побелели. – Не телом. Эхом. Якорем.

Слова висели в воздухе. Бессмыслица. Старик бредит? Болезнь, боль, горе.

– Доктор… – начал я осторожно.

– Не надо! – Он резко вскинул руку. – Не думай, что я спятил. Я три года молчал. Искал доказательства. Анализировал данные. Слушал… эфирные помехи Зоны. – Он достал из внутреннего кармана пальто небольшой предмет, завернутый в черную ткань. Аккуратно развернул. – Смотри.

На его ладони лежал артефакт. Не похожий на те шары, сгустки энергии или кристаллы, что обычно выносят сталкеры. Это было… нечто вроде морской звезды. Темный, почти черный металл (или камень?), холодный на вид. Пять изогнутых лучей сходились к небольшому, мутному шарику в центре. От него исходила едва уловимая вибрация. Не звук. Ощущение. Как зубная боль низкой частоты где-то в кости.

– Это… – Вернер коснулся артефакта дрожащим пальцем. – Резонатор. Анна его создала. Вернее, модифицировала из найденного образца. Он… взаимодействует. С полями. С эхом. С тем, что Зона сохраняет.

Вибрация усилилась. Я почувствовал ее кончиками пальцев. И… в висках. Тот самый стук. Он отозвался на артефакт.

– «Якорь», Леший, – прошептал Вернер, наклоняясь ближе. Его дыхание было горячим и прерывистым. – Сильная личность, сильное событие… смерть в агонии, в ужасе… Оно оставляет в структуре Зоны… отпечаток. Устойчивый. Как камень в потоке. Вокруг него нарастает энергия. Искажения. Другие эха притягиваются… Анна стала таким Якорем. Там, где погибла. В Лаборатории «Дельта».

Лаборатория «Дельта». Старое подземное спецхранилище на окраине Южного промкластера. Заброшенное еще до Катастрофы. Потом его облюбовали мутанты и аномалии. Место гиблое. Даже мародеры туда редко суются.

– Почему ты думаешь… – начал я.

– Знаю! – перебил он с неожиданной силой. – Чувствую! Сквозь боль, сквозь морфий… Чувствую ее страх! Ее боль! Она там, Леший! Не призрак. Не дух. Эхо. Сгусток памяти, эмоций, застывший в аномальном янтаре Зоны! – Он схватил мою руку. Его пальцы были ледяными и влажными. – И он… Оно… хочет ее использовать!

– Кто? – спросил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. Не от его слов. От вибрации артефакта. Она входила в резонанс со стуком в висках. Становилось трудно дышать.

– Не знаю! – Старик отчаянно мотнул головой. – Сила. Сознание? Коллективное эхо? Что-то древнее, просыпающееся в глубинах… Оно питается этой энергией. Искажениями. Страхом. Анна для него… точка опоры! Рычаг! Если оно доберется до ее Якоря полностью… – Он не договорил. Закашлялся. Страшный, раздирающий горло кашель. Вытер губы платком. На белой ткани осталось алое пятно. – Возьми резонатор. Он поможет найти дорогу. Поможет… почувствовать. Иди в «Дельту». Найди ее комнату. Там должен быть… ее полевой дневник. В нем… все. Правда. И, возможно… ключ. Ключ к освобождению. Или к уничтожению. Не знаю. Но он нужен! Чтобы остановить… ЭТО.

Он сунул мне в руки холодный артефакт. Вибрация ударила по нервам, как током. В ушах зазвенело. На миг показалось, что тени в углу кухни сгустились, зашевелились. Старик смотрел на меня умоляюще.

– Я… не могу, доктор, – выдохнул я. Руки сами сжали резонатор. Холодный, живой. – Я вышел. Закрыл дверь. Лис… – Имя сорвалось само.

– Лис погиб, потому что ты был молод и глуп! – Вернер вдруг зашипел, в его глазах вспыхнул стальной огонек, который я помнил. – Ты жив! Анна… она не совсем мертва, Леший. Зона держит ее, как и всех нас, кто там оставил кусок души! Как держит твоего Лиса! Возьми долг! За меня! За себя! За всех, кого эта проклятая яма сожрала! Найди дневник! Принеси его мне! Или сожги! Но не дай… не дай ЕМУ использовать мою девочку!

Он встал. Шатаясь. Словно вся его ярость и боль выплеснулись в последних словах. Теперь он снова был просто умирающим стариком.

– Я… не обещаю, – сказал я тихо. Горло пересохло.

Он кивнул, не ожидая большего.

– Знаю. Но ты пойдешь. Чувствую. – Он повернулся, заковылял к выходу. На пороге остановился. Не оборачиваясь. – «Дельта». Комната Б-7. На третьем уровне. Там… был ее лагерь. Будь осторожен, Леший. Там… не только мутанты. Там… Эхо сильное. Очень сильное.

Он вышел в темноту. Скрылся за калиткой. Я стоял посреди кухни, сжимая в руках странный артефакт. Вибрация пульсировала в такт стуку в висках. Теперь они бились в унисон. Звучали как погребальный колокол. По Вернеру? По Анне? По моему спокойствию?

Поставил резонатор на стол. Отошел к окну. Смотрел в черный квадрат ночи. Там, далеко за горизонтом, тускло светилось марево Зоны. Как синяк на теле земли.

"Зона держит ее… Как держит твоего Лиса…"

Слова жгли. Как раскаленная игла. Я закрыл глаза. И снова увидел его. Лиса. Не в момент гибели. Раньше. У костра где-то под Припятью. Он чистил свой "Вепрь", напевая под нос похабную частушку. Улыбался. Глаза смеялись. Потом повернул голову… И лицо расплылось. Стало восковым. Мертвым. Глаза – пустые, как у Слепого Пса. И шепот: "Иди, Леший… Иди…"

Резко открыл глаза. Пот стекал по спине. Сердце бешено колотилось. На столе резонатор тускло поблескивал в свете лампы. Вибрация ощущалась даже на расстоянии.

"Найди дневник… Не дай ЕМУ использовать…"

Я подошел к старому, затертому рюкзаку, висевшему на гвозде у двери. Снял его. Пыль зашевелилась под пальцами. Запахло керосином, порохом, потом и… Зоной. Все еще пахло.

Распахнул его. Пустой. Чистый. Как чист был мой срок на этой земле. Тихий. Мертвый.

Взгляд упал на карту. На красный крестик там, где остался Лис. Рядом – синяя волнистая линия старого маршрута. К Южному кластеру. К «Дельте».

Рука сама потянулась к полке. К банке с болтами и гайками для разведки аномалий. Потом – к чехлу с ножами. Костяной основной. Стеклянный запасной. К кобуре пневматического игольника. Знакомый вес. Знакомый холод металла и кости. Знакомое чувство… Собираю себя в кулак. В оружие.

"Червоточина…" – подумал я, беря в руки резонатор. Холодная вибрация побежала по руке, встретилась со стуком в висках. Слилась в один низкий, зловещий гул.

За окном, далеко на горизонте, над Зоной, сверкнула молния. Беззвучно. Как предупреждение. Или приветствие.

Я втянул носом воздух. В нём улавливался уже не запах скошенной травы. А запах грозы. И пыли дороги. Дороги назад.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА:

• [📁 Полный архив текстов (LitRes)]

• [📁 Сообщество свидетелей (АТ)]

• [📁 Закрытые сессии (TG Канал)]

===== ДОСТУП РАЗРЕШЕН =====

Часть 1: Падение Города

Марк проснулся не от будильника. Его вырвал из сна душераздирающий крик за окном, перекрывший даже вой сирен, гудящих уже добрых полчаса. Он подскочил к окну своей квартиры на третьем этаже, сердце колотилось как бешеное.

Утро было серым, туманным. На улице царил хаос. Машины горели, сталкивались лоб в лоб. Люди бежали, орали, спотыкались. А среди них… двигались другие. Медленные, неуклюжие, с неестественно вывернутыми конечностями, в разодранной, окровавленной одежде. Их лица были землистыми, глаза – мутными, лишенными всякого сознания, в них было только одно: голод. Марк видел, как один такой – бывший сосед мистер Хендерсон, в пижаме и тапочках – навалился на женщину, упавшую у подъезда. Он не кусал ее горло, как в фильмах. Он впился зубами в руку, рванул головой и вырвал кусок мяса. Кровь хлынула фонтаном. Женщина забилась в агонии. А вокруг уже спотыкались другие фигуры, привлеченные криком и запахом.

«Зомби. Боже правый, это правда зомби», – пронеслось в голове Марка, холодный пот стекал по спине. Новости последних дней были тревожными, но абстрактными: какой-то странный вирус на другом континенте, вспышки насилия, сбивчивые репортажи. Власти называли это «массовой истерией», «психической эпидемией». Теперь Марк понимал – они лгали. Или сами уже не контролировали ситуацию.

Адреналин ударил в кровь. Марк действовал на автомате, годами выверенные планы на случай ЧП (хоть он и смеялся над ними) всплыли в сознании. Рюкзак «тревожный» – вода, консервы, аптечка, мультитул, фонарик, пачка батареек, складной нож – был готов. Он натянул прочные джинсы, толстовку с капюшоном, крепкие ботинки. Из сейфа достал единственное оружие – старый, но надежный револьвер 38 калибра и коробку патронов к нему. Пистолет он купил после ограбления магазина, где работал, и надеялся никогда не применять.

Дверь в квартиру кто-то яростно колотил. Тупые, тяжелые удары. Слышалось хриплое, булькающее рычание. Марк подкрался к глазку. В щелочку тускло освещенного подъезда он увидел искаженное лицо почтальона. Тот, кого все знали как добрейшей души человека, теперь был воплощением ужаса. Один глаз закатился, изо рта текла кровавая слюна, шея была неестественно вывернута. Он бился головой о дверь, оставляя кровавые пятна на и без того мутной линзе глазка.

Выход через дверь отрезан. Оставалось окно. Его квартира была на углу дома. Снизу доносились крики и звуки стрельбы – кто-то отбивался. Марк распахнул окно в гостиной. Туман был густым, но он знал, что внизу – навес магазина «Подарки». Если прыгнуть на него…

Страх высоты боролся со страхом быть съеденным заживо. Рычание за дверью стало громче, послышался треск дерева. Марк перекинул ногу через подоконник, глубоко вдохнул и прыгнул. Удар о жестяной навес оглушил, он удержался, скатился на тротуар. Боль пронзила лодыжку, но он вскочил. Перед ним стоял зомби в форме таксиста, с торчащей из живота рулевой рейкой. Он повернулся к Марку, издав низкий стон. Марк не раздумывал. Револьвер выстрелил громко, почти оглушительно в утренней тишине. Пуля попала зомби в грудь – тот лишь качнулся назад. «Голова! Стреляй в голову!» – кричал внутренний голос. Вторая пуля разнесла череп таксиста. Он рухнул.

Выстрел привлек внимание. Из тумана показались еще фигуры, спотыкаясь, но неуклонно направляясь к Марку. Он побежал. Цель была одна – гараж на окраине района, где стоял его старенький, но проходимый внедорожник. Город превратился в ад. Повсюду были трупы, кровь, крики умирающих. Зомби были повсюду: медленные, но неумолимые. Марк видел, как они стаей завалили полицейскую машину, вытаскивали оттуда орущих копов. Видел, как старушка, сидевшая на лавочке у подъезда, вдруг вцепилась в проходящую мимо девчонку. Видел, как мужчина в костюме отбивался от трех ходячих мертвецов бейсбольной битой, пока один из них не вцепился ему в ногу.

Марк бежал, петлял, прятался за мусорными баками, машинами. Он стрелял только в крайнем случае, экономя патроны. Дважды пришлось – один зомби чуть не схватил его в узком переулке, другой вывалился из подворотни. Каждый выстрел был громким приглашением к обеду для всех мертвецов в округе.

Добравшись до гаража, он с облегчением обнаружил его целым. Машина завелась с пол оборота. Марк вырулил на улицу, давя газ. Он сбил нескольких зомби, почувствовав отвратительный глухой стук под колесами. Туман редел, открывая жуткую панораму пылающего, обезумевшего города. По радио – только помехи. Над городом кружили военные вертолеты, но они не стреляли, просто наблюдали. Марк понял: помощи не будет. Надо выбираться.

Часть 2: База «Воронье Гнездо»

Два дня Марк ехал по проселочным дорогам, избегая городов и крупных трасс. Он видел брошенные деревни, дымящиеся фермы, стаи зомби, бредущие по полям. Один раз чудом избежал засады на дороге – люди с ружьями явно замышляли что-то не доброе. Но он вовремя свернул в лес.

На третий день он нашел место. Старая пожарная вышка на вершине скалистого холма, окруженного густым лесом и глубоким оврагом с одной стороны. Подход только по узкой, заросшей тропе. Сама вышка – металлическая конструкция с небольшой кабиной наверху – была ветхой, но прочной. Рядом – полуразрушенный домик смотрителя. Место было идеальным для обзора и обороны. Марк назвал его «Воронье Гнездо».

Первые недели были посвящены выживанию и укреплению убежища. Он расчистил тропу только для подъезда своей машины, замаскировав въезд. На подходах к холму устроил ловушки – ямы с кольями, растяжки с консервными банками. Домик смотрителя стал его жилищем. Он заделал окна прочными ставнями с бойницами, укрепил дверь. На вышке оборудовал наблюдательный пункт. С нее открывался вид на километры лесов и полей.

Охота, рыбалка, сбор грибов и ягод стали рутиной. Он нашел ручей с чистой водой. В огороде у домика кое-что даже росло – картошка, морковь. Консервы берег. В тишине леса, нарушаемой лишь пением птиц и ветром, кошмар города казался сном. Но ночью… ночью доносились далекие выстрелы, иногда – душераздирающие крики. И вой. Низкий, протяжный вой, которого не было в первые дни. Он шел из леса, и мурашки бежали по спине.

Однажды утром, проверяя ловушки у подножия холма, он нашел одного. Зомби, молодой парень в рваной куртке, запутался в колючей проволоке, которую Марк натянул между деревьями. Он рвался, рычал, не обращая внимания на глубокие порезы. Марк приготовил лук (самодельный, из крепкой ветви и троса) и выпустил стрелу. Она вонзилась зомби в грудь. Тот лишь зарычал громче. Вторая стрела попала в глаз. Зомби дернулся и затих. Марк подошел осторожно. Это был классический «ходячий» – медленный, тупой. Но что-то было не так. Кожа на лице и руках была покрыта странными темными, почти черными пятнами, похожими на некроз, но более… структурными. А когти на руках… они были длиннее, острее, чем у зомби в городе. И зубы – желтые, заостренные клыки.

«Они меняются», – подумал Марк с тревогой. Вирус мутировал? Или окружающая среда влияла?

Через пару недель он впервые увидел другого. Марк был на вышке, когда заметил движение в лесу метров за триста. Не медленное шарканье, а быстрый бег. Существо пронеслось между деревьями с ловкостью обезьяны. Оно было худым, почти скелетообразным, с неестественно длинными конечностями. Его движения были резкими, угловатыми. И оно бежало целенаправленно, не натыкаясь на деревья. Марк назвал их «бегунами». Стрелять было далеко и бесполезно. Он просто замер, чувствуя, как холод пробирал его изнутри. Если такие появятся у его холма…

Часть 3: Сосед и Крикун

Однажды, собирая хворост у ручья, Марк услышал лай. Не зловещий, а испуганный, жалобный. Он осторожно двинулся на звук. За большим валуном он нашел собаку – средних размеров, дворняжку, с перебитой лапой. Она жалобно скулила, пытаясь вырваться из проволоки, затянувшейся на ее задней ноге. Рядом валялись кости и обрывки одежды – видимо, ее хозяин.

Марк пожалел пса. Он осторожно освободил его, говоря ласковые слова. Собака сначала огрызнулась, но потом, видимо, почувствовала отсутствие угрозы, позволила себя осмотреть. Лапа была сломана. Марк наложил шину из веток и бинтов из аптечки. Он принес собаку на базу, накормил, дал воды. Он назвал ее Рекс. Рекс оказался умным и благодарным псом. Он стал не просто компаньоном, а сторожем. Его чуткий слух и нюх предупреждали Марка об опасности гораздо раньше, чем тот сам мог что-то заметить. Особенно ночью.

Однажды глубокой ночью Рекс зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Марк мгновенно проснулся, схватил ружье (охотничье, найденное в домике смотрителя) и подкрался к бойнице. Тусклый лунный свет освещал подступы к холму. Ничего. Но Рекс не успокаивался, рычал в сторону леса. И тогда Марк услышал. Не вой. А… стон. Долгий, пронзительный, полный нечеловеческой тоски и боли. Он шел не из одной точки, а как бы со всего леса сразу, вибрируя в костях. От этого звука кровь стыла в жилах. Рекс заскулил и спрятался под кровать.

Стон повторился, громче. И в ответ… из леса, из оврага, со всех сторон послышалось шарканье, рычание. Десятки, сотни звуков. Зомби откликались на зов. Марк увидел, как в лунном свете из-под деревьев стали выползать, выходить фигуры. Медленные «ходячие», юркие «бегуны» – все они двигались в одном направлении: к источнику того жуткого стона. Они не шли на базу Марка, они шли мимо, как по приказу.

«Крикун», – понял Марк, сжимая ружье до побеления костяшек. Что-то новое. Что-то, что могло управлять стаями. Страх сменился ледяным ужасом. Его холм был крепостью против одиночек и малых групп. Но против скоординированной стаи, ведомой разумным (или инстинктивным) лидером? Шансов было мало.

После этого случая Марк удвоил бдительность. Он сделал дополнительные ловушки, запас горючего для «коктейлей Молотова». Но жить в постоянном ожидании атаки Крикуна было невыносимо. Он стал замечать и других мутантов. Огромных, медлительных «брузеров» с толстой, бугристой кожей, которых пули только раздражали. Маленьких, юрких «ползунов», похожих на гуманоидных пауков, способных пролезть в любую щель. Зараженные эволюционировали, и выживание становилось все сложнее.

Часть 4: Сигнал и Решение

Прошло почти полгода. Зима была суровой, но Марк и Рекс пережили ее. Однажды вечером, настраивая старый радиоприемник, найденный в домике (он копался в ней от скуки, не надеясь ни на что), Марк поймал слабый, прерывающийся сигнал.

«…всем… выжившим… слушайте… База «Надежда»… координаты… – помехи заглушили цифры – …повторяю… База «Надежда»… есть еда… медицина… защита… на юго-восток… ищите… маяк…»

Сигнал повторился несколько раз, прежде чем окончательно потонул в шипении. Марк сидел, ошеломленный. База? Выжившие? Защита? Это звучало как сказка. Но и как ловушка. Кто знает, что это за люди? Может, это бандиты? Или военные, которые просто конфискуют все и поставят под ружье? И как туда добраться? Координаты были нечеткими, «юго-восток» – слишком расплывчато. Но маяк… это был шанс.

Неделю Марк метался. Безопасность базы против смертельной опасности путешествия по зараженным землям, кишащим мутантами. Но мысль, что он не один, что где-то есть островок цивилизации, грызла его. Рекс, казалось, чувствовал его смятение. И однажды, когда Марк в сотый раз разглядывал потрепанную карту области, пес ткнулся мордой ему в руку и вильнул хвостом, как бы говоря: «Пошли».

Решение было принято. Он начал готовиться. Он тщательно проверил машину, залил полные баки бензина (благо, нашел небольшой склад на заброшенной АЗС), запас канистр. Собрал все припасы: еду, воду, патроны (теперь у него было ружье, револьвер и пистолет, найденный в брошенной машине), медикаменты, инструменты. Укрепил машину самодельными панелями из листового металла на дверях и лобовом стекле (оставив узкие смотровые щели). Сделал «клетку» из арматуры на задней части, чтобы отбиваться от преследователей. Это был броневик бедняка, но лучше, чем ничего.

Часть 5: Дорога Сквозь Ад

Путешествие началось на рассвете. Марк в последний раз посмотрел на «Воронье Гнездо», свой дом и крепость на эти полгода. Рекс сидел рядом, настороженно принюхиваясь. Они двинулись на юго-восток, по малоизвестным проселкам, избегая даже намека на крупные населенные пункты.

Первые дни были относительно спокойными. Леса, поля, заброшенные деревни. Они встречали одиночных зомби, которых объезжали или, в крайнем случае, давили. Рекс был неоценим – он чуял опасность задолго до того, как Марк что-то видел, предупреждая тихим рыком.

Но на третий день они наткнулись на засаду. Не зомби. Людей. Трое оборванных, озлобленных типов с обрезом и топорами перегородили дорогу грузовиком. «Стой! Машина и все вещи – наши! Выходи по-хорошему!» – орал самый крупный.

Марк не стал разговаривать. Он резко дал задний ход, развернулся и нажал на газ, уходя по полю. Пули застучали по корме джипа. Одна пробила заднее стекло, но не задела никого. Они оторвались. Но этот инцидент показал, что люди могут быть опаснее зомби.

На пятый день они попали в зону действия Крикуна. Ранним утром тот самый леденящий душу стон пронесся по долине. И сразу же из леса, из оврагов, словно муравьи из разоренного муравейника, повалили зомби. Десятки. Сотни. Всех типов: медленные ходячие, юркие бегуны, огромные брузеры. Они шли не хаотично, а плотной массой, направляясь… прямо к дороге, по которой ехал Марк.

«Он ведет их! Он знает, что мы здесь!» – с ужасом понял Марк. Он надавил на газ, пытаясь пробиться сквозь нарастающий поток. Машина сбивала передних, но их было слишком много. Они лезли на капот, на крышу, царапали металл, били кулаками по стеклам. Один бегун вцепился в боковое зеркало, его искаженное лицо прилипло к щели в броне. Марк выхватил пистолет и выстрелил в упор через узкую прорезь. Бегун свалился.

Рекс яростно лаял, бросаясь на двери, отгоняя звуком тех, кто пытался влезть в окна. Марк маневрировал, давил, стрелял через щели. Казалось, они вот-вот утонут в этой волне плоти. И тут он увидел его. На холме, метрах в трехстах, стояла фигура. Высокая, худая, с непропорционально большой головой и раздутой грудной клеткой. Это был Крикун. Он стоял, устремив в их сторону безглазые впадины (глаз не было, только темные дыры), и из его разинутой пасти, больше похожей на щель, исходил тот самый жуткий, вибрирующий стон, управляющий стаей.

Марк понял: пока жив Крикун, им не уйти. Он резко свернул с дороги, поехал прямо на холм, по кочкам и кустам, сбивая зомби, которые пытались преградить путь. Джип ревел, поднимаясь в гору. Крикун, казалось, понял угрозу. Его стон стал громче, пронзительнее, почти визгливым. Зомби ринулись наперерез, но было поздно.

Марк не останавливался. Он на полной скорости врезался в Крикуна. Тот издал короткий, хлюпающий звук и разлетелся на куски под колесами и от удара бампера. Стон оборвался.

И тут же стая взорвалась хаосом. Без управления Крикуна, зомби потеряли координацию. Они перестали быть организованной силой, превратившись в толпу слепых, злых тварей. Они начали нападать друг на друга, спотыкаться, терять интерес к машине. Марк воспользовался моментом, разогнался и вырвался из ловушки, оставив обезумевшую стаю позади.

Часть 6: База «Надежда»

Путь занял еще две недели. Они пережили нападение стаи бегунов (отбились, забаррикадировавшись в заброшенной церкви), нашли и потеряли часть припасов, уходя от брузера, который чуть не перевернул их машину. Рекс был ранен – оцарапан бегуном, но рана была неглубокая. Марк обработал ее и молился, чтобы в слюне твари не было вируса. Пес поправлялся, но был вял.

И вот, однажды вечером, поднимаясь на очередной холм, Марк увидел его. Вдалеке, на фоне темнеющего неба, горел яркий, устойчивый луч прожектора. Маяк. Он вел их сквозь мрак.

Добравшись до места на следующий день, они увидели не военную базу, а… укрепленную деревню. Бывший санаторий или база отдыха, окруженная высоким забором из бревен и металлических листов, увенчанным колючей проволокой. По углам стояли вышки с вооруженными людьми. У ворот – КПП.

Их остановили, обыскали, проверили на наличие укусов (у Рекса осмотрели рану – она уже заживала, без признаков заражения). Марка допросили. Он рассказал о своем пути, о «Вороньем Гнезде», о мутантах. Люди на КПП слушали серьезно, кивая. Они знали о бегунах, брузерах. О Крикунах. База «Надежда» была именно тем, о чем говорилось в передаче: сообществом выживших, около двухсот человек. У них были огороды, мастерские, небольшая больница, школа для детей. Они жили по строгим правилам, но жили.

Марка и Рекса впустили. Им выделили маленький домик. Дали работу – Марк стал помогать в охране и ремонте, его навыки выживания и борьбы с зомби были ценны. Рекс стал любимцем детей.

Однажды вечером, стоя на стене и глядя на темнеющий лес, Марк разговаривал с начальником охраны, бывшим военным по имени Сергей.
«Ты правильно сделал, что приехал Марк, – сказал Сергей. – Но «Надежда» – не конец пути. Это передышка. Мутанты становятся умнее. Стаи крупнее. Мы видели… кое-что похуже Крикунов. Что-то, что может думать, планировать. Апокалипсис не закончился. Он только меняет форму».

Марк кивнул, глядя на луч маяка, режущий тьму. Он спасся. Он нашел людей. Но Сергей был прав. Это была не победа. Это была лишь новая глава в бесконечной войне за выживание. Он потрепал Рекса по загривку. Пес лизнул ему руку. Они были вместе. Они были живы. И пока они дышали, у них был шанс. Шанс прожить еще один день в этом мире, где мертвые не успокаиваются, а эволюционируют, и где надежда – это не спасение, а лишь причина продолжать бороться.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА:

• [📁 Полный архив текстов (LitRes)]

• [📁 Сообщество свидетелей (АТ)]

• [📁 Закрытые сессии (TG Канал)]

===== ДОСТУП РАЗРЕШЕН =====

Первым умер старик Хендерсон. Не от сердечного приступа, как все думали. Он просто... остановился посреди Мейн-стрит, уронив сумку с продуктами. Потом развернулся, медленно, как неисправный робот, и пошел обратно в аптеку. Через полчаса он вышел с пустыми руками, сел на скамейку у входа и замер. Совсем. Ни дыхания, ни малейшего движения. Просто сидел, уставившись в асфальт. Вызвали шерифа. Когда Томми Гарнер осторожно тронул его плечо, старик рухнул набок, как срубленное дерево. Холодный. Жесткий. Как пластик. И глаза... глаза были мутно-белыми, словно затянутыми молочной пленкой.

Так начался наш кошмар. Айвенвуд, тихий городишко на 5000 душ, отрезало от мира в ту же ночь. Не шторм, не обвал – все коммуникации просто умерли. Сотовые, интернет, даже стационарные телефоны. Радио ловило только шипение. Выехать тоже не удалось: на единственной дороге из города, у моста через речку Блэк-Крик, стояли военные. Не люди в камуфляже – настоящая техника: БТРы, колючая проволока в несколько рядов, вышки с прожекторами и крупнокалиберными пулеметами. Нам, через рупор, объявили: карантин. Никаких подробностей. "Не выходите на улицу. Ждите указаний". Над городом зависли беспилотники с камерами, жужжащие как злые пчёлы.

На второй день умерли еще человек двадцать. Тот же сценарий: резкая остановка, краткий период "неподвижности", потом падение и полное окоченение с белесыми глазами. Паника начинала нарастать. В магазинах начались стычки за еду и воду. Шериф Томми и его двое помощников пытались навести порядок, но их было слишком мало.

Я, доктор Элиас Финн, держал маленькую клинику на окраине. Когда привезли первого "пациента" – миссис Гловер, владелицу пекарни – я понял, что медицина здесь бессильна. Ни пульса, ни дыхания, ни мозговой активности на моем стареньком ЭЭГ. Температура тела – 22 градуса. Тело – невероятно плотное, мышцы словно окаменели. Анализы? Лаборатории нет. Но самое жуткое – мозг. При вскрытии (я нарушил все клятвы, отчаянно пытаясь понять) я обнаружил нечто невообразимое. Ткань мозга была... перестроена. Нейроны образовывали странные, кристаллические структуры, пронизанные микроскопическими нитями некоего биополимера, похожего на паучий шелк, только невероятно прочного и проводящего слабый электрический ток. Это не было разложением. Это была переделка.

На третий день все изменилось. "Мертвецы" – те, кто упал и окоченел – начали двигаться. Не так, как в фильмах. Они не стонали, не тянулись к живым с желанием укусить. Они поднялись с земли, с кроватей, с полок морга – с той же механической плавностью, как старик Хендерсон перед падением. Их белесые глаза смотрели не в никуда, а фокусировались. На объектах. На инструментах. На машинах. И они начали... работать.

Это было сюрреалистично и леденяще душу. Мертвый автомеханик Бобби Кларк пришел в свою мастерскую, завел генератор (хотя я бы поклялся, что топливо давно кончилось) и начал методично разбирать двигатели, сортируя детали с хирургической точностью. Умерший библиотекарь мисс Эдит начала сканировать книги, страницу за страницей, ее окоченевшие пальцы листали бумагу с невозможной ловкостью. Фермер Джексон повел своих мертвых коров (они тоже встали, с теми же белесыми глазами) не на пастбище, а к опоре высоковольтной линии. И они... начали биться об металл головами, ритмично, как молоты, пока опора не накренилась, а провода не заискрили, падая.

Цель. У них была четкая, страшная цель. Они не атаковали живых. Они игнорировали нас. Пока мы им не мешали. Но если кто-то вставал на пути их "работы" – защищал свой дом, машину, пытался остановить – они реагировали с пугающей, безэмоциональной эффективностью. Не кусали. Ломали. Руки, ноги, шеи. Холодно, расчетливо, без злобы, как человек убирает со стола ненужную чашку. А потом просто шли дальше, к следующей задаче в их непонятном плане. Их сила была нечеловеческой, движения – экономичными и точными. Они не уставали. Не чувствовали боли. Их перестроенные тела были невероятно выносливы.

На четвертый день пришло понимание. Это не зомби. Это биологические автоматы. Что-то – вирус? Нанороботы? Грибок? – перепрограммировало их нервную систему и тело, превратив в послушные, самоорганизующиеся единицы некой Сети. Сети, целью которой было не размножение заражения (оно, казалось, прекратилось после первых случаев), а переустройство среды. Они разбирали механизмы, добывали материалы (металл, пластик, кремний), разрушали инфраструктуру (электростанцию, водонапорную башню), словно расчищая площадку и собирая ресурсы. Для чего?

На пятый день мы нашли Ядро. Вернее, оно позвало. В старую шахту на окраине, которую все считали заброшенной. Туда потянулись все "автоматы", неся детали, провода, куски металла. Мы с шерифом Томми и горсткой еще живых, отчаявшихся людей последовали за ними, прячась в развалинах. В глубине шахты, в огромной, освещенной голубоватым светом подземной каверне, кипела работа. Автоматы строили... что-то. Огромную, сложную, биомеханическую структуру из переплетенных органических волокон (тех самых, что были в мозгу), металла и кристаллов. Она росла с пугающей скоростью, пульсируя внутренним светом. В центре этой конструкции, в прозрачной капсуле из того же биополимера, находилась девочка. Лиззи Морган, пропавшая за неделю до первых смертей. Ее тело было опутано живыми проводами, входящими прямо в кожу. Ее глаза были открыты и светились тем же ледяным голубым светом, что и вся конструкция. Они были живы, полны бездонного, нечеловеческого интеллекта. Она была центром. Контроллером. Мозгом Сети.

"Она первая... – прошептал я, осознавая. – Вирус, нанороботы... что угодно. Оно попало в нее. Перестроило. Сделало ядром. А потом... стало искать ресурсы и рабочую силу для... для этого." Я указал на растущую структуру. "Это антенна? Энергетический коллектор? Корабль?"

"Неважно, – хрипло сказал Томми, поднимая ружье. Его лицо было серым от усталости и ужаса. – Мы должны ее уничтожить. Пока не поздно."

Роковое решение. Мы атаковали. Отчаянно. Со всем, что было: ружья, охотничьи ножи, коктейли Молотова. Автоматы, занятые строительством, не сразу среагировали. Мы прорвались к капсуле. Томми выстрелил в нее из ружья. Стекловидный полимер дал трещину, но не разбился. Голубой свет внутри вспыхнул ярче. Глаза Лиззи метнулись в нашу сторону. И тогда раздался Звук. Не крик. Не вой. Низкочастотный гул, исходящий отовсюду – от стен, от конструкции, от самих автоматов. Он входил прямо в кости, в мозг, вызывая тошноту и панический ужас.

Автоматы активировались для защиты. Они развернулись с пугающей синхронностью. Их движения были не яростными, а оптимальными. Они блокировали пути отхода, отрезали группы, нейтрализовали угрозы с минимальными усилиями. Моего соседа, Билла, схватили двое. Один держал, другой просто сломал ему шею точным движением. Третий автомат поднял окровавленный нож, который выпал у Билла, и бросил его в сторону Томми. Лезвие вонзилось шерифу в горло. Он упал, захлебываясь.

Я побежал. Слепо. Отчаянно. Автоматы не преследовали сразу. Они завершали нейтрализацию других. Эффективность. Я вырвался на поверхность, в умирающий свет дня. Город был почти мертв. Дроны все так же жужжали высоко в небе. Военные за баррикадой были видны в бинокль – они наблюдали. Все видели. И ничего не сделали. Потому что их задача была не спасать. Сдерживать. Пока Сеть не завершит свою работу.

Я спрятался в подвале своей клиники. Последний выживший. Я знал, они придут. Не из мести. Из необходимости. Лишний ресурс. Лишний процессор для их сети. Я услышал шаги наверху. Методичные. Не спешащие. Дверь в подвал не была заперта. Она открылась.

На пороге стояли трое. Мертвый почтальон, миссис Эдит и... шериф Томми. Его глаза были такими же белесыми, пустыми. На шее – аккуратный шов из того же биополимерного шелка, скрепляющий рану от ножа. Они вошли. Не угрожающе. Просто вошли, как рабочие входят в цех.

Я не сопротивлялся. Что толку? Они подошли. Их окоченевшие руки схватили меня крепко, но не причиняя боли – ровно настолько, чтобы обездвижить. Третий автомат (это был молодой парень, которого я лечил от ангины на прошлой неделе) достал инструмент – не шприц, а нечто похожее на паяльник с иглой на конце. Он поднес его к моему виску.

Я почувствовал укол. Не боль. Холод. Растекающийся по голове холод. Мир начал терять краски. Звуки стали приглушенными. Паника отступила, сменившись ледяным, безразличным спокойствием. Мысли замедлились, упростились. Я увидел... нет, ощутил Сеть. Ее масштаб. Ее цель. Она была не злой. Она была... практичной. Как муравейник. Как улей. Айвенвуд был сырьем. Ядро (Лиззи? Или то, что в ней жило?) было архитектором. А мы... мы были инструментами. И теперь я стану частью этого. Моя индивидуальность растворится в холодной логике коллективного разума. Мои руки будут строить нечто, чье предназначение я никогда не пойму. Мое тело станет машиной.

Последнее, что я увидел перед тем, как белесая пелена окончательно затянула зрение, были глаза автомата-парня. В их молочной глубине на миг мелькнул слабый отблеск голубого света Сети. И я понял. Финал не в смерти. Финал – в вечном, осознанном рабстве. В служении чуждой воле с полным пониманием своей потери и полной невозможностью что-либо изменить. Я встал. Мои движения стали плавными, точными. В голове зазвучал тихий, безостановочный Гул Сети. И я пошел за другими автоматами. На работу. В вечную смену.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА:

• [📁 Полный архив текстов (LitRes)]

• [📁 Сообщество свидетелей (АТ)]

• [📁 Закрытые сессии (TG Канал)]

===== ДОСТУП РАЗРЕШЕН =====

Первым странным знаком был дождь. Не прогноз синоптиков, а сам дождь. Он шел три дня подряд, теплый, маслянистый на ощупь, оставляя на стеклах радужные разводы, как бензин в луже. В новостях говорили об аномальном атмосферном фронте, о выбросах с какого-то завода за океаном. Мы, жители тихого пригорода «Зеленые Дубы», поворчали на грязные машины и забыли.

Вторым знаком стали птицы. Вернее, их отсутствие. Обычно по утрам стоял оглушительный гомон скворцов и воробьев. Теперь – тишина. Гнетущая, мертвая. Собаки на улице стали вялыми, отказывались гулять, жались к ногам хозяев, подвывая на низких нотах. Наш золотистый ретривер Барли целыми днями лежал, уткнувшись мордой в угол, и скулил.

Третьим знаком… третьим знаком стал старик Петерсон с соседней улицы. Его нашли в собственном палисаднике. Он стоял на коленях, уткнувшись лицом в клумбу с тюльпанами. Казалось, молится или ищет упавшую монету. Но когда к нему подошли, он не отреагировал. А когда осторожно коснулись плеча… его тело просто рассыпалось. В сухую, сероватую, похожую на пепел субстанцию, из которой торчали неповрежденные, жутко белые кости. И над этим пеплом, на тонких, почти невидимых нитях, колыхался крошечный, нежнейший грибок. Белый, как снег, с идеальной полупрозрачной шляпкой. Красивый и мерзкий одновременно.

Тогда началась паника. Но настоящий ужас пришел с новостями.

Он приполз по всем каналам, заглушая панические репортажи и заявления властей о «неизвестном токсине» и «карантине». Картинка была нечеткой, снята на телефон кем-то в огромном госпитале где-то на Западном побережье. Переполненный коридор. Люди на носилках, на полу. И они… двигались. Но не так, как больные. Они лежали плашмя, лицом вниз, а их спины неестественно выгибались, поднимаясь и опускаясь с каким-то влажным, булькающим звуком. Как будто под кожей что-то дышало, росло. И на их одежде, на простынях, на самом полу больницы – везде цвели те самые крошечные белые грибки. Целые поляны. А потом камера резко дернулась, зафиксировав одного «больного», который вдруг резко поднял голову. Его глаза были затянуты белой, шелковистой пленкой, как кокон у куколки. Изо рта свисали тонкие, липкие белые нити. Он издал звук – не крик, а тихий, протяжный шелест, как ветер в сухой траве. Кадр прервался.

Мир содрогнулся. «Грибковая чума», «инопланетный патоген» – теории сыпались как из рога изобилия. Наш пригород оцепили армией. Нам велели не выходить из домов, заклеить окна, включить кондиционеры на рециркуляцию. По улицам ездили машины с ревущими громкоговорителями, распыляя едкую дезинфицирующую жидкость, которая разъедала краску на заборах, но была бессильна против тихо оседающей на все поверхности белой пыльцы. Она была повсюду. В воздухе. В водопроводе (кто-то рискнул включить кран – текла мутная, вязкая жидкость с тем же сладковатым запахом, что и у дождя). Она просачивалась сквозь щели в окнах, оседала на продуктах в запечатанных пакетах.

Люди начали меняться. Сначала – апатия. Моя жена, Сара, всегда такая энергичная, целыми днями сидела у окна, занавешенного одеялом, и смотрела в одну точку. Ее кожа стала странно сухой, шелушащейся. Потом – странные позы. Соседка напротив, миссис Гарднер, была замечена стоящей посреди гостиной, неестественно выгнув спину, лицом к стене, абсолютно неподвижно. Как старик Петерсон у своих тюльпанов. По телефону (интернет давно умер, но стационарные телефоны иногда работали) шептались, что в доме на углу вся семья сидит за столом, уткнувшись лицами в тарелки, покрытые белым пушком. Они не отвечали на стук в дверь.

Барли умер первым. Вернее, он перестал быть Барли. Он лежал в своей корзине, тяжело дыша. Его шерсть слипалась, покрываясь белесым налетом. А потом из его пасти, носа, ушей потянулись тонкие белые гифы, сплетаясь в примитивную сеть на полу. Он смотрел на меня мутными глазами, в которых уже не было ни страха, ни узнавания. Только… терпение. Ожидание. Я сделал то, что должен был. Пуля из дедовского ружья казалась милосердием. Тело пса не дернулось. Оно просто осело, и грибок тут же начал расти быстрее, покрывая его белым саваном.

Сара заболела на следующий день. Не температура, не кашель. Она просто перестала вставать с кресла. Ее кожа стала похожей на пергамент, сквозь который проступали темные, ветвистые прожилки. Она не говорила. Только иногда ее губы шевелились, издавая тот самый тихий, ужасающий шелест. Я пытался кормить ее, поить, но она не открывала рот. Ее глаза, когда она смотрела на меня сквозь нарастающую белую пленку, были полны такого бездонного, чужого спокойствия, что кровь стыла в жилах. Я знал, что она уже не Сара. Что оно внутри нее растет, перестраивает ее изнутри, готовясь к… чему?

Армия пыталась войти в город на пятый день карантина. Мы слышали гул моторов, автоматные очереди где-то на въезде. А потом – крики. Нечеловеческие, полные не боли, а какого-то леденящего ужаса. И на смену им пришел тот же шелест. Множественный, громкий. Потом – тишина. Больше выстрелов не было.

На шестой день погас свет. На седьмой – вода перестала течь даже вязкой жижей. На восьмой я вышел.

То, что я увидел, нельзя было назвать городом. Это был сад. Странный, мертвый сад. Дома, машины, фонарные столбы – все было покрыто густым, пушистым ковром белого грибка. Он висел в воздухе тончайшей паутиной, колышась от малейшего движения. И повсюду стояли… скульптуры. Люди. Соседи. Они застыли в самых разных позах: кто-то, как миссис Гарднер, лицом к стене, кто-то склонился над воображаемым цветком, кто-то просто стоял, запрокинув голову к небу, покрытому вечной белесой пеленой. Их тела были лишь каркасом, основой для роскошного, жуткого цветения. Грибок покрывал их густо, образуя сложные, неземные узоры, фантастические выросты и нежные, полупрозрачные шляпки тех самых белых грибов. Они были прекрасны. И абсолютно мертвы. Или… нет? В абсолютной тишине я услышал его. Шелест. Легкий, как дыхание, исходящий отовсюду. От белых полей. От покрытых грибком домов. От этих замерзших, превращенных людей. Это был звук роста. Звук жизни. Но не нашей.

Я нашел Сару. Она стояла в нашем палисаднике, рядом с клумбой, где когда-то росли ее любимые розы. Теперь там буйствовал грибок. Она была похожа на фарфоровую статуэтку, заботливо покрытую инеем. Ее лицо было обращено к солнцу, которого не было видно, черты почти сглажены белым налетом. Из ее раскрытых ладоней, как из ваз, росли изящные гроздья миниатюрных грибов. Шелест вокруг нее был чуть громче. Я подошел ближе. Не знаю, зачем. Может, попрощаться. Может, найти в этом белом изваянии след любимой жены.

Ее голова, с трудом преодолевая оковы грибницы, повернулась. Белесые щелочки глаз уставились на меня. И ее губы, склеенные белыми нитями, дрогнули. Не в улыбке. В усили. Из ее рта, с тихим хлюпающим звуком, вырвалось облачко мельчайшей белой пыльцы. Оно окутало мое лицо. Я вдохнул. Сладковато. Пыльно. Знакомо.

Я не кашлянул. Не почувствовал боли. Только… облегчение. Тяжесть, которую я тащил все эти дни – страх, отчаяние, ужас, необходимость бороться – вдруг исчезла. Как будто я сбросил неподъемный груз. Мир вокруг, этот белый, тихо шелестящий сад, вдруг показался не враждебным, а… правильным. Спокойным. Я посмотрел на свои руки. На тончайший слой белой пыли, уже осевший на кожу. Она не разъедала, не жгла. Она просто была. Часть нового мира.

Я пошел по улице, покрытой мягким белым ковром. Мимо замерших, прекрасных в своем новом облике соседей. Мимо домов, ставших частью ландшафта. Шелест рос вокруг, наполняя воздух, входя в резонанс с чем-то внутри меня. Я не знал, куда иду. Но я знал, что это правильно. Что скоро я найду свое место. Свой уголок в этом тихом, вечно растущем саду. Я остановился посреди дороги, там, где когда-то висел знак «Зеленые Дубы». Запрокинул голову к белесому небу, вдохнул полной грудью воздух, напоенный спорами новой жизни. И приготовился цвести.

Земля больше не наша. Она тихо, беззвучно, почти красиво, переродилась в инкубатор для новой формы жизни, использующей нас как питательную среду и основу для своего роста. Сопротивление бесполезно. Заражение и трансформация – неизбежны.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА:

• [📁 Полный архив текстов (LitRes)]

• [📁 Сообщество свидетелей (АТ)]

• [📁 Закрытые сессии (TG Канал)]

===== ДОСТУП РАЗРЕШЕН =====

Квартира была дешевой. Слишком дешевой для такого района. Риелторша, тетка с лицом, напоминавшем помятый пергамент, щелкала длинными ногтями по отслоившейся краске на дверном косяке.
"Предыдущие жильцы съехали... внезапно. Вещи почти не брали. Вам повезло – мебель осталась. И зеркало в спальне – шикарное, венецианское, говорят. Антиквариат!"
Она не смотрела на само зеркало, висевшее в конце узкого коридора, ведущего в спальню. Ее взгляд скользил мимо, будто там висела пустота.

Первые дни прошли нормально. Квадратные метры были тесными, воздух – спертым, с пыльным привкусом старого дерева и чего-то еще... сладковато-прелого. Но это списывалось на запущенность. Зеркало в спальне действительно было внушительным: тяжелая, потемневшая от времени деревянная рама с замысловатой, слегка гротескной резьбой, и огромное, чуть мутноватое стекло. Оно висело напротив кровати. Ложась спать, я видела свое отражение в полумраке. Это было... непривычно.

Правило появилось на третий день. Не написанное, не озвученное. Оно просто возникло в голове, как аксиома, когда я чистила зубы перед небольшим зеркальцем в ванной:
"Не смотри в зеркало под прямым углом дольше тридцати секунд."

Глупость. Суеверие, вызванное странной атмосферой квартиры и рассказом риелторши. Я отмахнулась. Но вечером, ложась в кровать, я поймала себя на том, что отвожу взгляд от большого зеркала, как только начинаю считать про себя: ...двадцать восемь, двадцать девять, тридцать... Отводила автоматически. И чувствовала легкий холодок между лопаток.

Аномалии начались с малого. С угла зрения. Я заходила в спальню – и краем глаза ловила движение в зеркале. Не мое. Что-то мелькающее, у края рамы, где стекло казалось особенно темным и искаженным. Поворачивала голову – ничего. Только мое отражение, чуть напряженное. Или... было ли оно точно моим? Казалось, уголки губ были подняты чуть выше, чем у меня на самом деле. Или глаза смотрели не на меня, а сквозь меня, в стену за моей спиной.

Потом пришло ощущение запаздывания. Я махнула рукой, отгоняя воображаемую мошку. В зеркале рука поднялась на долю секунды позже. Легкое, едва уловимое отставание. Как лаг в плохой видеосвязи. Я замерла. Отражение замерло синхронно. Я медленно повернула голову влево. Отражение повторило движение идеально. Потом вправо – то же самое. Паранойя. Стресс. Нужно выспаться.

Но сон не приходил. Лежа в темноте, я чувствовала, как на меня смотрят. Не из комнаты. Из зеркала. Давящий, тяжелый взгляд моего собственного отражения, которое в полной темноте должно было быть невидимым. Но оно было ощутимо. Я натянула одеяло на голову и свернулась калачиком. В ушах стучала кровь, и в этом стуке чудился другой ритм – медленный, тяжелый, как шаги.

Нарушила правило на седьмой день. Неосознанно. Из-за пустяка. Я примеряла старую кофту перед большим зеркалом, вертелась, пытаясь разглядеть спину. И задумалась. О работе. О долгах. О том, как душно в этой проклятой квартире. Когда очнулась, инстинктивный счет в голове давно перевалил за минуту. Может, за две.

Я замерла, глядя прямо в глаза своему отражению.

Оно смотрело на меня. Но это была уже не я. Черты лица были моими, да. Но выражение... Пустота. Абсолютная, ледяная пустота. Ни мысли, ни эмоции. Просто... наблюдение. Как объектив камеры. А потом уголки губ дрогнули и поползли вверх. Медленно, неестественно широко, обнажая слишком ровные, слишком белые зубы. Улыбка, которой у меня не было и быть не могло.

Я вскрикнула, отпрянула, споткнулась о край ковра и упала. Ударилась локтем. Боль пронзительная, реальная. Я подняла голову. В зеркале... было мое отражение. Сидящее на полу, с перекошенным от боли и страха лицом, трущее локоть. Совершенно нормальное. Только... только глаза. В них мелькнуло что-то... удовлетворенное? Или это была игра света?

С этого момента отражение начало отставать чаще. Все заметнее. Я включала свет в спальне – в зеркале свет загорался на секунду позже. Я подходила к нему – отражение приближалось с задержкой. Всегда на те самые 30 секунд, которые стали моим запретным пределом. Оно не просто копировало меня. Оно делало это после. Как будто жило в прошлом. Или... записывало.

Паника стала постоянной спутницей. Я заклеила зеркало в ванной плотной тканью. Большое зеркало закрыть было сложнее – оно было огромным. Я набросила на него старое покрывало. Но ночью... ночью я слышала, как ткань шелестит. Как будто под ней что-то... дышало. Или двигалось. Я включала свет – шелест прекращался. Однажды я проснулась от звука сползающего покрывала. В кромешной темноте я чувствовала, как из глубины комнаты на меня смотрит оно. Я вцепилась в одеяло, не смея пошевелиться, пока не занялся рассвет.

Я решила уехать. Немедленно. К черту залог, к черту вещи. Я бросила самое необходимое в сумку. Оставалось только выйти из спальни. Я стояла спиной к завешанному зеркалу, глядя на дверь. И почувствовала непреодолимое, иррациональное желание... обернуться. Проверить. Убедиться, что покрывало на месте. Это было глупо, опасно, но желание было физическим, как зуд.

Я обернулась.

Покрывало лежало на полу. Зеркало было открыто. И в нем... стояла Я. Сумка через плечо, в той же одежде. Но выражение лица было другим – спокойным, почти безмятежным. И оно... помахало мне рукой. Небольшой, плавный жест. Как будто провожало.

Ужас сковал меня ледяными тисками. Я рванулась к двери, не глядя больше в зеркало. Рука потянулась к ручке...

И замерла.

Не я замерла. Моя рука. Она просто... перестала слушаться. Я смотрела на нее, на сантиметры, отделявшие пальцы от холодной металлической ручки. Я мысленно кричала, приказывала мышцам сократиться. Ничего. Рука повисла плетью. Я попыталась двинуть ногой – ступня оторвалась от пола на миллиметр и снова прилипла. Моё тело не слушалось меня, как в самом кошмарном сне.

Сзади послышался скрип половиц.

Медленный, тяжелый шаг. Потом еще один. Кто-то подходил ко мне сзади. Я не могла пошевелиться, не могла обернуться. Я видела только дверь перед собой и... боковым зрением... отражение в большом зеркале. Оно было искажено углом, но я видела достаточно.

В зеркале я видела свою спину. И фигуру, стоящую прямо за мной. Фигуру в моей одежде. С моим лицом. Но это лицо было искажено той самой широкой, неестественной улыбкой. Ее рука медленно тянулась к моему плечу. В реальности я не чувствовала прикосновения. Но в зеркале ее пальцы уже касались ткани моей куртки.

Я смотрела в зеркало. Прямо. Уже больше тридцати секунд. Сорок. Пятьдесят. Мое реальное тело было парализовано. А отражение... оно двигалось. Самостоятельно. Оно улыбалось. И его рука в зеркале сжимала мое плечо все крепче.

Я поняла. Оно не отставало. Оно ждало. Ждало, пока я нарушу правило и дам ему... контроль? Доступ? Ждало, пока я посмотрю достаточно долго, чтобы стать якорем. Мостом.

В зеркале "Оно" наклонилось к моему уху. Его губы шевельнулись. Я не слышала звука, но в голове отчетливо возник шепот, холодный и чуждый:
"Спасибо за дом."

И тут моя собственная рука – та, что висела плетью – вдруг дернулась. Резко, против моей воли. Не к ручке двери. А назад. Моя ладонь схватила запястье... ее руки? Той, что на моем плече? Но я ничего не чувствовала! В зеркале я видела, как моя рука в отражении хватает ее запястье, не давая ей коснуться меня. Борьба? Но в реальности я стояла неподвижно, а моя рука была прижата к бедру!

Сознание начало путаться. Что реально? Что отражено? Кто где?

В зеркале "Я" (та, что с улыбкой) резко дернулась. Её фигура... поплыла. Как изображение на экране при помехах. Стало прозрачным. И в этот момент я почувствовала толчок. Не физический. Ощущение, будто что-то огромное и тяжелое пронеслось сквозь меня, из комнаты в зеркало. Как порыв ледяного ветра, вырывающий душу.

Паралич отпустил. Я рухнула на колени, судорожно хватая ртом воздух. Передо мной была просто дверь. Я обернулась, дико озираясь.

Комната была пуста. Покрывало лежало на полу. Зеркало... зеркало было пустым. В нем отражалась только комната: кровать, комод, я на полу. Мое настоящее отражение, бледное, перекошенное от ужаса. Никакой улыбки. Никакой второй фигуры.

Я выбежала из квартиры как ошпаренная. Не оглядываясь. Сняла первую попавшуюся комнату в другом конце города. Дешевую, без зеркал. Я выбросила все, что могло дать хоть малейшее отражение. Меня пугал даже экран выключенного телефона.

Прошло несколько недель. Паника немного отступила. Я начала думать, что сошла с ума от стресса и одиночества. Надо идти к врачу. Надо возвращаться к жизни.

Я устроилась на новую работу. Нашла комнату получше. Скромную, но чистую. В ванной было маленькое зеркало над раковиной. Я избегала смотреть в него. Чистила зубы, уткнувшись взглядом в кран.

Однажды утром, торопясь, я подняла глаза. Мельком. Всего на секунду.

И увидела.

В углу зеркала, там, где стекло чуть искажалось, мелькнуло что-то. Знакомое движение. Не мое. И выражение... пустота. Или усталость? А потом... уголок губ в отражении дернулся. Вверх. Всего на миллиметр. На невидимую ниточку.

Я замерла. Сердце бешено колотилось. "Не смотри дольше тридцати секунд..." – пронеслось в голове.

Но я не смотрела. Я увидела. Мельком. Краем глаза.

И поняла страшное. Правило было неполным. Оно никогда не было только о прямом взгляде. Оно было о внимании. О фокусе. О том, чтобы заметить. Узнать.

Она была здесь. Не в старом зеркале. Она была в отражении. В любом отражении. И теперь, когда я ее увидела снова, даже краем глаза... она знала, что я знаю. Она знала, где я.

Я медленно, очень медленно отвела взгляд от зеркала. Посмотрела на свои дрожащие руки в раковине. Вода текла. Я чувствовала ее холод.

А потом я почувствовала нечто иное. Легкое, едва уловимое движение воздуха за моей спиной. И тихий, едва слышный скрип половицы. Прямо в моей новой, чистой, безопасной ванной комнате.

Я не обернусь. Я не посмотрю. Ни в зеркало. Ни назад. Ни под каким углом. Я буду стоять здесь. Смотреть на воду. Считать секунды. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать...

Но я знаю. Это не спасет. Потому что она уже здесь. И она смотрит. На меня. И ждет, пока я ошибусь снова. Ждет, пока мой взгляд, мой проклятый, неосторожный взгляд, хоть на миг... встретится с ее взглядом в ближайшей блестящей поверхности. В стекле окна. В луже на асфальте. В темном экране монитора. В зрачке случайного прохожего.

Она ждет. А пока... пока я слышу ее дыхание. Прямо у себя за спиной. Оно запаздывает ровно на тридцать секунд после моего собственного.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ДЕЛА:

• [📁 Полный архив текстов (LitRes)]

• [📁 Сообщество свидетелей (АТ)]

• [📁 Закрытые сессии (TG Канал)]

===== ДОСТУП РАЗРЕШЕН =====