Зашла и не поняла - где я?
Но все встало на свои места, когда я повернула голову направо...

Все в порядке, я всё ещё на почте!
"У меня заметка, про вашего мальчика. Но я вам ее не отдам, пока гречку с окороком не купите".

Трое за МКАДом

Дядя Фёдор опустил тяжелые полиэтиленовые пакеты на пол. Придерживая подбородком батон хлеба, он разулся без помощи рук, проделывая почти акробатический трюк.
— Урааа! Дядя Фёдор приехал!
В прихожую вломились животные, скребя когтями линолеум, повиливая облезшими хвостами и зыркая голодными глазами на хозяина. Полосатый кот Матроскин, давно не охотящийся на мышей, атаковал пакет с яростью хищника и принялся изучать его содержимое. Более тактичный Шарик принюхался сухим носом, вычисляя среди покупок мясистую косточку.
— Замёрз как собака! — Дядя Фёдор отбросил зимний сапог на овечьем меху и ступил на пол дырявыми носками. Его пальцы окоченели, а всё тело покалывало от беспощадных московских холодов.
— Собаки не очень то и мёрзнут, — сделал заключение Матроскин, вытягивая веревку дешевых сосисок и закидывая на шею, словно бусы. – Ты у Шарика спроси, когда мы его в минус 25 на улицу выперли.
— Никто меня не выпирал, я сам ушел. Добровольно! — расстроено отгавкался Шарик, не унюхав косточки среди бесполезных продуктов питания. – В знак протеста против дискриминации собак в этом доме!
— В тебе Че Гевара пропадает, — остроумничал кот, разворачивая плёнку на сосиске, — твои таланты, да в правильных целях направить, а то совершенно никакой общественной пользы не приносишь, только лишай распространяешь.
— У меня нету лишая, — Шарик почесал задней лапой косматое ухо и сомкнув челюсти на пакете, утащил его на кухню.
— Хватит склоки разводить, скубётесь будто кот с собакой! – дядя Фёдор, как и всегда, пытался примирить своих сожителей.
В трёшке за Московской кольцевой автомобильной дорогой царили распри и скандалы. Выросшему, 32 летнему Дяде Фёдору жилось не так спокойно, как того требовала его интровертно-социофобная душа. Меланхоличный мужчина, проводил своё детство то в Простоквашино то в кресле психиатра, излечиваясь от «дромомании» - влечению к перемене мест и скитанию. Зато любовь к животным определила будущую профессию ветеринара, где контакты с социумом можно свести к минимуму. Сиди себе на кушетке, изучай пасть той-терьера или выясняй причину черепашьей икоты, главное – подальше от людей. Людей Федя на дух не переваривал, поэтому холостяковал в дружной компании кота Матроскина и кобеля Шарика. Женщин он не любил еще больше чем людей – болтливые и шумные, а еще лезут не в своё дело, галдят и пилят.
— Зачем тебе дядя Фёдор, баба? – часто размышлял Матроскин, проводя наманикюренными когтями по гитаре. – Баба, она же совсем не друг человека, она враг. Пользы никакой: мышей не ловит, дом не сторожит. Шарик и тот нужней, он хотя бы воров отпугивает.
— А я не бесполезный! – тявкает Шарик, вешая фотографии на бельевую верёвку. – Я фотограф и творческая личность.
— Вон, видишь, творческая личность! – повторяет Матроскин, — а баба? Она же не личность, а сплошная склочность!
Шарик не был столь категоричен к женщинам. Он, как истинный охотник, советовал дяде Фёдору изредка проводить разведку боем. Так сказать, тренировать инстинкты, не забывая о фотодоказательствах, которые пёс хранил на ноутбуке в папке «Бабы Дяди Федора 1.0.».
— Такую страну профукали!!!! Ироды!!! Сталина на вас нет!!! – раздавалось из соседней квартиры.
— Вторник. У Печкина «белочка», - вспомнил дядя Фёдор и прижался отмороженной щекой к батарее.
Развал совка поселил в душе Игоря Ивановича печаль, закрепив её алкоголизмом. Усатый почтальон ушел на пенсию и одновременно в запой, устраивая раз в неделю кордебалеты с тоской по СССР.
Как прожженный формалист, придерживающийся графика, усач напивался строго по вторникам. Причем не просто напивался, а с размахом, чтобы весь дом знал, какую великую страну спустили в клоаку. Остальные дни Печкин беспокойно лакал горькую, тихонько проклиная пиндосовских капиталистов.
На тревожный звонок соседей, к бушующему Печкину приезжала скорая помощь, колола успокоительное и просила не чинить беспорядков. Экс-почтальон засыпал, видя прекрасные коммунистические сны, в которых рассекает на велосипеде по Простоквашино.
На старости лет ему казалось, что говорящие кот и собака - плод больного воображения, навеянный жизнью в полупустой деревне. Подтверждая догадку Печкина, Шарик с Матроскиным перестали говорить, когда с ним случайно сталкивались в подъезде. Дядя Фёдор, то ли боясь, что его сожителей сдадут в лабораторию для опытов, то ли от личной неразговорчивости, вообще помалкивал на эту тему.
Пока Матроскин беспощадно расправлялся с сосисками, забывая снять целлофановую обертку, а Шарик грыз старую кость, завалявшуюся под столом, дядя Фёдор через батарею слушал ругань старого коммуниста.
В квартиру позвонили…
— Не открывай, дядя Фёдор, — мурлыкнул полосатый кот, держа в лапе сосисочную попку, — это котроллеры пришли, счётчик проверять. — Ну и пусть проверяют, — отмахнулся дядя Фёдор, засовывая ноги в обглоданные Шариком тапочки.
— Я на счётчик поставил устройство одно, ну в целях экономии. Придёт инспектор и оштрафует нас. И будем всей семьей, до весны «Вискас» есть, — изрёк домовитый Матроскин.
— Как же ты своей экономией достал. На свалку отправлю, будешь помойных котов жизни учить, — разозлился дядя Фёдор и зашаркал к двери.
На пороге оказался никакой не инспектор, а молоденькая девушка в белом медицинском халате.
— Лидочка, здравствуйте, — дядя Фёдор смастерил улыбку на лице и обвёл взглядом стройную фигурку.
Лидочка работала медсестрой в скорой помощи и часто выезжала к «белочному» Печкину. Вежливая милая девушка лет 25-ти одалживала у дяди Фёдора вату и спирт, дескать финансирование в скорой помощи плохое, приходится попрошайничать. Иногда, в знак благодарности, Лидочка измеряла холостяку давление, а порою, они пили чай и обсуждали ненавистных людей. Лидочка относилась к той редкой породе интровертов-социофобов, что оказалось точкой соприкосновения с дядей Фёдором.
— Опять он с этой драной кошкой мурлыкает, — злился запертый в зале Матроскин.
— Да кому он нужен, такой угрюмый и нелюдимый… а от неё биточками пахнет...на косточке, — принюхивался Шарик, просунув нос в дверную щель.
— Тебе лишь бы пожрать! Уведут у нас хозяина, точно уведут, - сокрушался Матроскин и принимался истошно мяукать, вцепляясь когтями в обивку дивана.
На этом, сеанс задушевного лепетания прекращался, дядя Фёдор отправлялся выяснять причину кошачьего бешенства, а Лидочка убегала по вызовам.
В этот раз на лице медсестры не было ироничной улыбки, она нахмуренно смотрела на мужчину, сжимая чемоданчик.
— Нужна ваша помощь, — осторожно попросила Лидочка, — Печкин ведёт себя агрессивно. Милиция явится к ночи, поэтому необходима сильная мужская рука.
Дядя Фёдор согласился, но не оттого что Лидочка – человек или женщина, а потому как хотелось спокойствия в радиусе ста метров.
В жилье Печкина пахло распадом СССР и молекул воздуха, в плохо проветриваемом помещении невидимыми призраками носился перегар, смешанный с затхлостью.
Старый алкоголик обнаружился на подоконнике, наряженный семейные трусы с рисунком американских долларов. Что подвигло совкового патриота на покупку подобного белья, дядя Фёдор не знал, но подумал про акт мести. В руках, словно рыцарь тамплиер, Печкин держал красный флаг с серпом и молотом, завывая в окно:
— Как можно продать советскую колбасу за биг-маки и фаст-фуды? А сгущенку за джемы и смузи! Потребляди! Капиталисты! Дирижеры хаоса! Продали главпочтамт госдепу, а вместе с ним и Родину!
Игорь Иванович кричал, его усы вздрагивали, а «уши» коричневой меховой шапки смешно расходились в стороны, сиротливо свешиваясь затертыми ниточками. В знак протеста, Печкин размахивал валенком на тощей волосатой ноге и вопил:
— Кроссовок и сникеров захотелось? А попробуйте пройтись по русской зиме в кедах! Потребляди!
Дядя Фёдор удивился подкованности Печкина, было видно – почтальон подошел к вопросу иностранной ненависти с глубиной, досконально изучив потребительскую корзину современного россиянина.
— Игорь Иванович, спуститесь к нам, мы укольчик успокоительный сделаем, — сюсюкала врачиха в кандибобере на редких крашеных волосах.
Печкин посмотрел на неё тем непонимающе-порицающим взглядом, коим демократы косятся на Ким-Чен-Ына, затаившего ядерную боеголовку в Северно-Корейских ангарах тоталитаризма.
— Фиг вам, а не укольчик, — Печкин показал «кандибоберу» пролетарский кукиш, — хотите меня обернуть в свою проклятую веру? Не бывать тому! Союз нерушимый республик свободных, сплотила навеки великая Русь! Да здравствует созданный волей народною, единый могучий Советский Союз…
— Печкин, прекратите, — Федя схватился за край бурого пальто, пытаясь стянуть почтальона с подоконника, — слезайте, все уже поняли, какую великую страну просрали!
— Партия Ленина, сила народная нас к торжеству коммунизма ведёт!!! – запевал Печкин, прижимая знамя к серой майке. – Уйдите! Оставьте наедине с горем. Не трогай меня, Федя, уйди, — Печкин брыкался ногой и не подпускал к себе дядю Фёдора.
Прошёл час. Почтальон не сдавал позиций и толкал пламенную речь о том, как хорошо было в Советском Союзе и как нынче отвратительно живётся. Усач не поддавался на уговоры врачевателей и дяди Фёдора, угрюмо оборонявшегося стулом.
В момент, когда казалось, победы не одержать, раздалось мяуканье и собачий лай, переходящий в человеческую речь.
— Совсем сдурел, алкоголик старый, я из-за тебя сосисой подавился! – Матроскин гневно потряс перед лицом Печкина когтистой лапой. – Ты так горланил, что я аж подпрыгнул, — кот начал шипеть, демонстрируя своё презрение.
— Товарищ Печкин, будьте другом собаки, — проговорил Шарик, присев перед подоконником. – Я свои работы не могу отфотошопить, на шум отвлекаюсь.
— Они говорят! Я так и знал! Я не сумасшедший… — заорал Печкин и грохнулся в обморок, присоединившись к Лиде и врачихе-кандибоберу.

***
— И привидится же такое, — Лидочка улыбнулась и приложила к шишке кусок льда.
— Они у меня очень человечные, — дядя Фёдор погладил Шарика за ухом и провёл рукой по шерстке Матроскина.
— Вы прямо трое за МКАДом, — улыбнулась Лидочка, охнув от боли в затылке, — а животные у вас хорошие, лучше, чем люди.
— Послушайте, Лида, мы ведь с вами толком и не пообщались, может, в театр сходим? Или по городу прогуляемся? – предложил дядя Фёдор, затыкая пасть Матроскину, желающиму выказать протест.
— С удовольствием, только пойдемте туда, где людей нет. Раздражают очень.
— Я же говорил, уведут нашего хозяина, а ты всё «кому он нужен, кому он нужен». Надо было не фотоаппаратом щелкать, а бдить, — возмутился кот, подняв голову. – Теперь поженятся, один лишний рот в доме. На такую сосис не напасёшься!
— Да что ты размявкался. Поженятся, я им фотосессию устрою на фоне Москвы-реки, — ответил Шарик, завиляв хвостом.
— Ой, они у вас действительно говорят… — удивилась Лидочка, держась за край табуретки, в страхе снова оказаться на полу.
— Угу, говорят, но лучше бы молчали!

#comment_117937120