Одним из самых любимых мной произведений искусства, является картина Диего Веласкеса "Менины"(1665 г.).

В центре этой картины- маленькая девочка, инфанта Маргарита.

Почему-то эта картина, и эта девочка отзываются в моем сердце. Она такая милая, такая хрупкая. Но как описать чувства, если нет дара владения словом? Что ни скажи - выходит не то.

Об инфанте Маргарите, поэт Павел Антакольский написал стихотворение, которое я люблю читать вслух, и читая, почему-то всегда плачу.

Портрет Инфанты

Художник был горяч, приветлив, чист, умен.

Он знал, что розовый застенчивый ребенок

Давно уж сух и желт, как выжатый лимон;

Что в пульсе этих вен — сны многих погребенных;

Что не брабантские бесценны кружева,

А верно, ни в каких Болоньях иль Сорбоннах

Не сосчитать смертей, которыми жива

Десятилетняя.

Тлел перед ним осколок

Издерганной семьи. Ублюдок божества.

Тихоня. Лакомка. Страсть карликов бесполых

И бич духовников. Он видел в ней итог

Истории страны. Пред ним метался полог

Безжизненной души. Был пуст ее чертог.

Дуэньи шли гурьбой, как овцы. И смотрелись

В портрет, как в зеркало. Он услыхал поток

Витиеватых фраз. Тонуло слово «прелесть»

Под длинным титулом в двенадцать ступеней.

У короля-отца отваливалась челюсть.

Оскалив черный рот и став еще бледней,

Он проскрипел: «Внизу накормят вас, Веласкец».

И тот, откланявшись, пошел мечтать о ней.

Дни и года его летели в адской пляске.

Всё было. Золото. Забвение. Запой

Бессонного труда. Не подлежит огласке

Душа художника. Она была собой.

Ей мало юности. Но быстро постареть ей.

Ей мало зоркости. И всё же стать слепой.

Потом прошли века. Один. Другой, И третий.

И смотрит мимо глаз, как он ей приказал,

Инфанта-девочка на пасмурном портрете.

Пред ней пустынный Лувр. Седой музейный зал.

Паркетный лоск. И тишь, как в дни Эскуриала.

И ясно девочке по всем людским глазам,

Что ничего с тех пор она не потеряла —

Ни карликов, ни царств, ни кукол, ни святых;

Что сделан целый мир из тех же матерьялов,

От века данных ей. Мир отсветов златых,

В зазубринах резьбы, в подобье звона где-то

На бронзовых часах. И снова — звон затих.

И в тот же тяжкий шелк безжалостно одета,

Безмозгла, как божок, бесспорна, как трава

Во рвах кладбищенских, старей отца и деда,—

Смеется девочка. Сильна тем, что мертва.

1928