С ужасом вспоминаю, как Кеша влюбился.
Кеша, если что, мой сосед по парте со второго класса. Такой характерный еврейский мальчик: кудри, клюв, огромные печальные глазищи. На линейке он всегда стоял в самом хвосте, а в штормовую погоду брал двойной комплект учебников помонументальнее. Ну хоть на скрипочке не играл.
И была такая девочка Аня — тоже, как назло, одноклассница. Бесконечной красоты, доброты, обаяния и ума: хоть в палату мер и весов сдавай, для референса. Когда она проходила по коридору, старшеклассники на мгновение прерывали битву портфелями, а завистливые вздохи остальных школьных дам создавали заметный сквозняк. Я ей восхищался умозрительно, как природным явлением. Не станет же здравомыслящий человек вожделеть полярное сияние или рассвет в горах? Но где здравомыслие, а где пылкие иудейские юноши?
Однажды утром Кеша рухнул за парту одесную от меня. Уронил буйны кудри вместе с головой на толстый блокнот, в котором обычно рисовал самолёты, сиськи и шаржи на школьных альфачей. Томно прикрыл свои воловьи очи и прошептал:
— Лепенсончик, я втрескался по уши.
Ваш покорный в тот момент перекатывал набело состряпанное в спешке дэ-зэ, поэтому только кивнул и промычал нечто невнятное. Мол, сочувствую, соболезную, скорблю. Кеша понял, что я проникся недостаточно, поэтому густо покраснел ушами, двинул меня в бок и уточнил:
Сами понимаете, проняло даже такого прожжённого и умудрённого годами циника, каким является любой подросток лет в четырнадцать. Влюбиться в Аню; да выстрелить собой из пушки в заросли опунции и то было бы гуманнее! Потому что ну как подкатить к девушке, на которую, судя по всему, даже комары от восхищения не садятся? И то, что она тебя при этом не оборжёт, а, скорее, сочувственно погладит по плечу, перспектив не просветляло.
Но я ладно — поверил, посочувствовал, постучал украдкой по дереву. Кешу контузило наглухо. В худшей из форм: тот самый блокнот с сиськами был сослан на шкаф ради пошлого альбома со стихами. Плотное полотно рифмованных строчек перемежали портреты: Аня задумчива, Аня смеётся, Аня удивлена. Строчил и малевал Кеша круглосуточно, периодически зажимая меня в углу и требуя восхищаться. До сих пор недоумеваю, как я его не придушил из жалости и человеколюбия.
Но, как завещал царь Шломо, "hakol over, ve gam zeh ya'avor" — сиречь "всё проходит, и это пройдёт". Школьные годы чудесные сменились буйным студенческим тусевом, а там и скучная взрослая жизнь подоспела. Кешу после медицинского занесло аж в Норвегию, где он довольно успешно защитил кандидатскую, затем докторскую, маленько двинул местную науку, а итогом познал дзен и ушёл в практикующие врачи. Чем занималась Аня, я не в курсе. И так бы эта история закончилась, если бы не.
Относительно недавно, если в масштабах мировой истории, меня занесло в одно маленькое садоводство. Прогуливаясь в сторону сельпо, я свернул с тропинки на тропинку и чуть не сшиб человека с велосипедом. Человек оказался полу женского и удивлённо вскинул брови:
— Лепенсон? Да ладно! Вот уж где не ожидаешь одноклассников!
Мы с Аней — а это, конечно, оказалась она — светски потрепались, сфотались на память и отправились каждый по своим делам. Вечером я выложил кадр в сеть. Ночью в личку внезапно постучался последние лет пять почти не подававший признаков жизни Кеша.
— Слушай, ведь это трэш. Да, постарела, подурнела наша красотка. А я ещё за ней бегал, как цуцик неразумный... Стыдобища-то какая.
Я не ответил. Спустя полчаса сообщение из лички пропало. А ещё через пару минут под фотографией всплыл робко краснеющий лайк. Ровно того же цвета, что уши влюблённого еврейского подростка.
