Веник⁠⁠12

Вечерний вызов – что может быть его хуже? Вечер, хлещет ноябрьский, вот-вот готовящийся стать декабрьским, дождь, воет ветер, по мутному сумеречному небу несутся вскачь рваные тучи, асфальт залит бьющимися в агонии лужами, по которым то и дело пробегает рябь, стирая штрихи лупящих с неба капель.

Холод, промозглость, тоска, желание послать к дьяволу и работу, и вызывающего, и старшего врача, и клятву Гиппократа, которую я отродясь не давал; с ним конкурирует разве что желание забиться под синтепоновое одеяло, закрывшись им аж до бровей, задернуть шторы, впустив в комнату спасительный полумрак, включить на полную обогреватель, щелчком пульта заставить музыкальный центр мурлыкать что-то лирично-мелодичное, не цепляющееся за сознание, а телевизор – беззвучно транслировать мельтешение человеческих фигур, бросающих в темную комнату пляшущие тени. Вытянуть лапы, щелкнуть выключателем лампы, распахнуть книгу на заложенной странице, забыться, унестись куда-нибудь в миры, где есть эльфы, титаны и драконы, единороги и кэльпи, может – даже тролли, кобольды, каипоры, йомы и дэвы… но где нет мудаков, вызывающих бригаду «Скорой помощи» в такую собачью погоду по очередному идиотскому поводу.

Отвечу на свой же вопрос. Хуже – только вызов ночной. Где все то же самое, только полночь уже давно миновала, все работники офисов, бухгалтерий, адвокатских контор, парикмахерских, бутиков модной одежды и прочие адепты идеи «Все профессии одинаково тяжелы!» уже благополучно выводят носами рулады и разглядывают проекции собственного бессознательного на сетчатку дергающихся под веками глаз, укрывшись одеяльцами и прильнув к теплой спине второй половинки. Только ты, фельдшер «Скорой», рабочая скотинка, впахивающая за зарплату, куда как меньшую от той же зарплаты спящего бухгалтера, сдергиваешь ноги с кушетки, пытаясь попасть ими в ботинки (и не попадаешь, естественно), и, шатаясь, топаешь по коридору станции, краем просыпающегося сознания слыша, как лупит ливень за окнами, им же, краем, постепенно понимая, что тебе сейчас под этот ливень выходить. А подойдя к диспетчерской, взяв карту вызова, бонусом понимаешь, что под ним же придется работать – вызов уличный.

«Красноармейская 28, около гаражей. Избили. Мужчина, возраст неизвестен».

- Лара! – мгновенно вспенился я, поворачиваясь к окошку диспетчерской.

Лариса злобно шикнула, приложив палец к губам и вращая глазами. Охренел, мол?

Я тут же заткнулся. Ее пантомима обозначала только одно – у старшего врача Нины Алиевны очередной приступ стенокардии, очередной пшик нитроминта во время смены и очередная инъекция клофелина по итогам, когда цифры давления застряли на критических величинах. Сейчас она спит, скорчившись, как девочка, на диване в кабинете – и диспетчеры, аккуратно задвинув окошко, разделяющее ее кабинет и диспетчерскую, переговариваются исключительно шепотом.

- Тёма, не вариант. «Шоков» держим, два ДТП – неизвестно, куда дернут в помощь. «Кардиологи» аж на Хлебороб умотали, когда вернутся – можно гадать.

- Что там хоть? – буркнул я, сбавив тон и громкость.

- Да не знаю, Ленка принимала. Вроде соседка вызывает, кого-то бьют у гаражей этих.

- Бьют? В смысле, процесс идет? Полицию вызвали?

- Тём, езжай, не гневи бога, а? – Лара стала злиться. – Вызвали, вызвали, взвод ОМОНа, и авианосец по речке поднимается. Забыли только отчитаться, когда будут!

Понятно.

Выхожу, закидывая на голову капюшон форменной куртки, который тут же падает на глаза и сползает ниже носа, закрывая обзор. Почти вслепую нахожу свою машину, барабаню по мокрому стеклу, пока мутная в ползущих по нему каплях фигура водителя ворочается, просыпаясь. Почему, интересно, все наши водители предпочитают спать в машинах? Холодно же, неудобно, и рычаг ручника, наверное, в бок пихает во сне, нет?

Едем. Улица Красноармейская – она же улица Люковая, в неофициальной трактовке. Люков там, и правда – не сосчитать. Как-то попытался, из любопытства. На двухсотом сбился и плюнул на это дело. Потом, между делом, лениво размышлял, что же за коллектор такой там проходит, под мятым асфальтом улочки спального района. Не подземный ли город, с мутантами-черепахами, случайно?

Поворот, привычное двойное «ду-дух», когда сначала передние, потом задние колеса «Газели» пересекли ливневку, с которой чьи-то шаловливые руки уперли решетки еще тогда, когда я был санитаром. Слева – ярко освещенный двор, справа – темные ряды гаражных ворот, и шлакоблочные стены, их окаймляющие, вырастающие где в хибарку с неоштукатуренными стенами, где – в мини-дворец в три этажа, с балконом и мини-газоном, имеющим в составе три самшита, одну бегонию, фонарь и вымощенную белой плиткой дорожку, окаймленную с обеих сторон жидкой после недельного дождя грязью.

Вылезаю. Под струями дождя вижу какие-то фигуры, мельтешащие в остатках фонарного освещения. Фигуры перемещаются, резко дергают руками и ногами, и в шум ливня вплетаются звуки, которые не перепутает ни с какими другими любой прямоходящий, который хоть раз отбивал мясо на доске.

- «Скорая помощь»! – кричу я. – Вызвали?

Одна из фигур поворачивается.

- Пшелнахуй!

Под их мелькающими ногами я вижу скорчившееся, сжатое в комок, словно младенец в утробе, тело избиваемого.

Уйти? Я не герой, в скандалы любого рода встревать давно уже отучен – и работой, и опытом, и последствиями встревания, когда порой по мою душу являлись мстители (когда – при золотых цепях и бицепсах, когда – и при погонах) от обеих сторон скандалящих.

Мелькали ноги, натужно, с выдохом, стонал лежащий на грязной, размазанной ливнем, земле. Трое. На одного. Герои, вашу мамашу. Я у мамы рэмба, ублюдки ч-чертовы!

Выдернув из кармана телескопическую дубинку-«жук» (прозванную так за специфический звук, с которым она разворачивалась), я, коротко размахнувшись, от души врезал одному из бьющих по спине, аккурат в район почек. Вой раненной нерпы, раздавшийся в мокром и воняющим зефиром (почему-то у меня запах сырости всегда ассоциировался именно с этим производным кулинарии) воздухе прозвучал музыкой. Крутанувшись, я добавил второму – прямо по локтю, с удовольствием разбуженного, злого и очерствевшего душой фельдшера с семнадцатилетним стажем слыша, как дико верещит уязвленный «жуком».

- Ты чооооооо, урод? – раздалось недоумевающее от оставшегося нетронутым.

- ЗАШИБУ, СУКА!! – дико заорал я, описывая дубинкой звучные «восьмерки». – УБЬЮ НАХЕР!! СЪЕБАЛИ, СУКИ!! ЗАШИБУ!!

Топот трех пар ног прозвучал победными фанфарами.

Выдохнув и закашлявшись, я убрал дубинку. Наклонился над лежащим. Ну… подарок судьбы просто. Конечно, я не ждал голубоглазой девы с фигурой Афины и голосом Сирены. Но и мятого, вонючего, запахнутого в засаленное полупальто, лет так тридцать как вышедшее из моды, и лет так десять как гнившее на свалке – тоже не ожидал.

- Ты… как?

- О-ох… - прохрипело лежащее тело. От тела ощутимо смердило, вонь пробивалась даже сквозь запахи сырости, осени, прелой листвы и близкой помойки, откуда, несомненно, это тело не так давно и выбралось, прежде чем попасть под удары троих молодых говнюков.

- Валера, помоги.

Водитель выбрался из кабины, ожидаемо заматерился, ожидаемо обложил меня в три этажа, ожидаемо пообещал уволиться. Ожидаемо вцепился руками в пахучие колени (я придерживал плечи), пока мы укладывали избитого на выдернутые под струи ливня носилки.

- «Ромашка», девятнадцатой.

- ОТВЕЧАЕМ, ДЕВЯТНАДЦАТАЯ!

- У нас перелом основания черепа, перелом костей лицевого черепа, ушиб органов брюшной полости, возможно – разрыв селезенки. Пациент загружен, давление низкое. Куда госпитализировать?

- МИНУТУ.

Ага, вопрос еще тот. Хирургический стационар у нас в одном конце города, нейрохирургический – в другом. Оба с радостью отфутболят спорного больного, тем более –ночью, тем более – бомжа, который точно утром не побежит жаловаться в мэрию.

- ГРОМОВ, ВЕЗИТЕ В ТРЕТЬЮ БОЛЬНИЦУ! – раздалось в кабине. Резкий, чеканящий каждое слово, голос Нины Алиевны – словно и не спала. – ПРИЕМНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНО!

- Принял, «Ромашка».

Мы тронулись с места, завыв сиреной – я с садистским удовольствием понаблюдал, как расцветает желтыми квадратами окон проснувшаяся «хрущевка». Спите, милые? А ваши детки тут у вас под окнами бомжа убивают. Те самые, что не так давно под этими же окнами песочек совочками копали и «агу-агу» говорили. Выросли вот маленькие, вовремя не воспитанные засранцы, во вполне взрослых ублюдков. А вы спите все.

- БРИГАДА ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ - «РОМАШКЕ».

- На связи двадцать пятая.

- ВАМ ВЫЗОВ – ПЕРЕВОЗКА СПЕЦИАЛИСТА ИЗ ВТОРОЙ БОЛЬНИЦЫ В ТРЕТЬЮ, ВЫЗОВ СРОЧНЫЙ.

- Двадцать пятая приняла, поехал.

Закрутилось колесо. Сдернули нашу «перевозочную» бригаду – по факту, не бригаду, а просто «Ниву», развозящую поваров в роддом и больницы, на перевозку полостного хирурга во вражий стационар.

Бомж, лежащий на носилках, затрясся, стал издавать горловые звуки. Взвыв, я торопливо повернул его, кряхтя, лицом вниз, позволяя лупящей между гнилых зубов рвоте хлестать на красный дерматин носилок, удерживая его за поясницу и скрутив узел из одежды между лопаток. Он булькал и кашлял, елозя, пытаясь вырваться – я налег всем телом, не давая ему повернуться, локтем удерживая его шею, стянутую воротником Шанца. Капли желудочного содержимого, стекая в щели между секциями матраса, падали мне на ботинки.

- Мужик, лежи. Лежи, пожалуйста…

- Бхххххээээээ-эээх….

- Валера! – взвыл я.

Мы остановили машину, водитель держал, я, шипя и ненавидя все живое на свете, искал на загаженной грязью, густо усеянной волосами, кисти лежащего вену, бил туда струей церукал, молясь, чтобы это человекообразное не выдрало иглу, и не загубило это самую вену, которую сейчас найти было проще всего – относительно, конечно. Есть и другие, ага – вы же раздевали когда-нибудь ночью мокрого, вонючего и заблеванного бомжа, спецы по венам?

- Шшшшш… тихо. Все-все!

Тронулись снова – Валера периодически посматривал назад, я сидел, держа руки на пульсе и шее лежащего, не давая голове повернуться вверх и хлебнуть рвоты легкими. Над нами орала сирена. Маяки несущейся по улицам машины швыряли синий свет в окна спящих домов.

Крыльцо приемного отделения «тройки», украшенное покосившимся коробом «Городская больница №3», надпись, окаймленная облупленными красными крестами, тяжелая стальная дверь, после пяти звонков открытая замордованным фельдшером. Бегло окидываю взглядом «приемник». Три каталки на месте, только все три лишены простыней, одна стоит наискосок, пол изгажен кровью и теми же массами, что заляпали сейчас мою машину, валяется размотанный и разодранный окровавленный бинт, обляпанный косматыми волокнами пены перекиси водорода, кислая вонь бомжатины мешается с яростной – ни с чем не сравнимой вонью свежеопорожненного кишечника, выдирающей из глаз непрошенные слезы. Источник ее поблескивал в свете люминесцентных ламп, коричневым болотцем растекаясь по одной из каталок.

- Плодите их, что ли…

- Заткнись! – буркнул я.

Мы с Валерой вкатили наши носилки, натужно захрипев, переложили тяжело сопящего бомжа на каталку – ту, которая без подтеков кишечного производного.

- Нейрохирург где?

- Позвонил уже, - бесцветно ответил фельдшер, рассеянно, словно в забытье, проводящий рукой по глазам. – Придет.

Избитый конвульсивно дернулся, выпустив вялую струйку желчи на подушку, заперхал, выплюнул пенистую слюну на пол и на нас Мы увернулись, фельдшер, кажется, даже не заметил этого.

- Ну-ну.

Я вышел на улицу, с сопящим жадным наслаждением втянув свежий, после запахов «приемника», воздух улицы. Как же вы не цените это, смертные? Ведь вы же можете дышать вот этой вот прохладной влажной свежестью в любое время суток, без лимита и запретов. Без необходимости нюхать каждые двое суток в тесноте «Газельного» нутра совокупность ароматов кристаллизованной мочи и закисшего, склеившегося в тугие тяжи, говна на штанах спасенного бомжа, помноженную на общую немытость тела и компоненты хронических заболеваний, сродни гастриту, диабету и парапроктиту, добавляющих нюансов. Смешные вы, ей-Богу…

- «Ромашка», бригада девятнадцать, в третьей больнице, свободны.

На станцию, а?

- ПИШИТЕ ВЫЗОВ, ОДИН-ДЕВЯТЬ!

Хрен вам, фельдшер Громов. Отрабатывайте карму.

Пишу вызов.

Лупит дождь.

Продолжение следует...