ЛИШНИЙ ПОДВАЛ
Некоторые двери лучше никогда не открывать. Особенно те, что ведут в прошлое — не в твое собственное, а в то, что похоронено в земле и памяти, в бетоне и молчании.
Я жил тогда в старом доме послевоенной постройки — том самом, который строили пленные немцы спустя несколько лет после окончания войны. Говорили, они вложили в эти стены не только кирпичи, но и свою тоску по дому, и страх, и что-то еще — что-то, что не должно было выйти наружу. Дом был небольшой: всего два подъезда, три этажа, но построен на совесть. Если бы не вечное раздолбайство коммунальщиков, стоял бы он до сих пор в идеальном состоянии. А ещё в нашем доме был подвал — настоящая роскошь по нынешним меркам, и одновременно проклятие, о котором не принято было говорить. Каждой из восемнадцати квартир там выделили отдельное помещение. Вот об этом подвале и пойдёт речь — о том самом, где было на одно помещение больше, чем нужно.
Наш подвал был примечателен тем, что периодически превращался в болото — в непролазную топь, которая источала такие запахи, что мимо него тошно даже ходить, не то что заходить внутрь. Всякий раз коммунальщики что-то делали, и запахи на некоторое время исчезали. Хотя, если спросить любого из жителей дома, никто коммунальщиков этих никогда не видел, однако, работа делалась. Как будто сам дом заживлял свои раны, пряча то, что не должно было быть увидено.
Вторая достопримечательность нашего подвала заключалась в том, что в нём было девятнадцать помещений, не считая коридора. Зачем немецкие строители выстроили это лишнее помещение, отобрав место у двух соседних, — неизвестно. Может, для хранения того, о чем забыли на родине. Может, для того, чтобы спрятать. Дверь туда была добротной, железной, толщиной в два пальца, изъеденная кое-где ржавчиной, но никогда не запиралась. Она постоянно ходила ходуном и грохала о стены так, что вздрагивали все, даже на третьем этаже. Объяснить это было невозможно: откуда в изолированном помещении такой сквозняк, чтобы играть массивной железной дверью, словно лёгкой фанеркой?
Соседи несколько раз порывались выяснить, но энтузиазм таял, едва человек приближался к этой двери. Может, дело было в запахе — особенно мерзком, сладковато-гнилостном, пахнущем не просто сыростью, а чем-то древним, забытым под землей. А может, в самой двери: к ней по углам и по центру были приделаны круглые металлические заклёпки, выкрашенные в белый цвет. Краска должна была стереться за десятилетия, но, похоже, её кто-то подновлял. Или что-то подновляло.
Но главная причина была в другом — в гнетущем чувстве опасности, страха, который накатывал, стоило сделать пару шагов за порог. Страхе, что дверь захлопнется с глухим ударом и больше не откроется никогда. Так мы и жили, обходя чёртово помещение по противоположной стене коридора, как будто обходили могилу, которая еще не приняла своего обитателя, но уже ждала.
Жил у нас в доме «штатный алкаш». Все звали его дядя Федя. Это был совсем незлобивый мужичок, с глазами, потухшими от водки и чего-то еще — может, от слишком долгого взгляда в темноту. На таких, когда они выпьют, нападает неудержимая страсть что-нибудь поделать. Во время одного из таких душевных порывов дядя Федя решил повесить на эту дверь большой амбарный замок — «чтобы уж наверняка». Он даже смог где-то раздобыть сварку, чтобы приварить массивные петли к двери. Надо сказать, что задачу свою он выполнил отменно — правда, ключа от замка, как оказалось потом, у него не было, но мы закрыли на это глаза, ибо туда явно никому не хотелось входить. Жильцы вздохнули с заметным облегчением — теперь можно было без страха спускаться в подвал. Как будто замок мог удержать то, что не удерживали стены.
Что я и сделал в один из зимних пятничных вечеров, желая порадовать себя баночкой припасённых с лета солений. Открыв дверь в подвал, я начал спускаться по лестнице вниз, щёлкнув выключателем. Спустившись, я заметил, как лампочка начала мерцать — неровно, с противным жужжанием, угрожая через несколько минут оставить меня в полной темноте. Я поёжился и решил поторопиться.
Проходя мимо девятнадцатой двери, я услышал где-то вдалеке, явно за пределами дома, странные звуки: будто кто-то двигал по полу что-то очень тяжёлое, с глухим скрежетом. Через пару мгновений звуки прекратились. Я, не придав тогда этому значения, прошёл дальше в свой подвал, открыл его ключом и начал перебирать банки в поисках помидорок. И так увлёкся, что выпал из реальности, очнувшись лишь через несколько минут, так и не найдя помидоры и решив удовольствоваться огурчиками.
Развернувшись и уже собравшись выйти, я замер.
Я услышал шорох — влажный, липкий, будто что-то тяжёлое и мокрое волочилось по каменному полу. Нет, не шорох — это были приглушённые, но отчётливые удары во что-то тяжёлое и металлическое. Как будто кто-то обнаружил перед собой неожиданное препятствие и теперь примеривался, как бы его устранить.
Так я и стоял, обняв банку огурцов и боясь пошевелиться, абсолютно уверенный, что звук доносится из того самого девятнадцатого помещения, которое накануне замуровал дядя Федя. В голове пронеслись обрывки мыслей: а что, если немцы замуровали там не вещи, а кого-то? Или что-то? Что, если это не помещение, а камера?
Так я простоял несколько минут, а для меня они протекли, словно несколько часов. Звуки становились всё громче, удары о дверь с той стороны — всё яростнее и нетерпеливее. Я проклинал себя за нерешительность: надо было бежать сразу, как только услышал первый удар. Бежать из этого чёртова подвала, из могильника, где похоронили нечто, что теперь рвалось на свободу.
К ударам примешался скрежет — нечто в бессильной злобе царапало когтями железо двери. «Только бы дверь выдержала. Только бы этот алкаш сделал всё на совесть», — эта мысль заполнила весь мой разум. Ведь если существо вырвется, оно по включённому свету сразу поймёт, что в подвале кто-то есть... А может, уже поняло.
Вдруг звуки прекратились. Тварь поняла, что препятствие непреодолимо? Или просто решила отдохнуть? Я понял, что второго шанса у меня не будет. Я как можно тише поставил банку на полку и приготовился прожить худшие моменты своей жизни.
Тихонько выйдя в коридор и прикрыв за собой дверь, я повернулся лицом к выходу. Мой подвал находится в самом дальнем конце этого подземного этажа. Чтобы выйти из него наверх, нужно сперва пройти метров пять по коридору, повернуть за угол, пройти ещё метров 20, выйти в тамбур и подняться по лестнице. Как раз на втором, 20-метровом участке и располагался проклятый лишний подвал.
Свет был очень тусклым, судя по всему, несколько лампочек уже перегорели, ещё пара горела совсем робко, угрожая потухнуть в любую секунду. Я прошёл на цыпочках первый 5-метровый участок и остановился, собираясь с духом. Как поступить дальше — пробежать эти 20 метров, поднимая много шума, или же аккуратно пробраться вдоль стены, производя минимум звуков? Решил остановиться на втором варианте — по крайней мере, пока не возникнет явная опасность.
Первые метры я прошёл довольно уверенно и даже решил немного ускорить темп. До 19-й двери оставалось метра три, когда я услышал новый звук, после которого колени задрожали и мне пришлось по стенке сползти на пол, чтобы не упасть.
Это был звук разрываемой земли — глухой, тяжёлый, перемежающийся с постукиваниями о бетон, будто что-то копалось, рыло, пробивалось сквозь камень и почву. И тут же — отвратительная лапа, которая высовывалась из-под двери, заляпанная зелёной, гнойного цвета жижей, с шестью пальцами, из которых, словно вбитые гвозди с обкусанными шляпками, торчали когти.
Она медленно пошевелилась, почувствовав свободу, и тогда я услышал дыхание — хриплое, прерывистое, пахнущее сырой землёй и разложением.
Я больше не думал. Я рванул. Со всех сил вперёд мимо чёртовой двери, взмыл вверх по лестнице, поднялся к себе домой, взял телефон и ушёл ночевать к другу. Больше в тот подвал я не спускался никогда.
Сейчас, когда я анализирую тот случай, мне сложно сказать, что меня напугало больше: само существо или осознание, что некоторые двери существуют не для того, чтобы их открывали, а для того, чтобы что-то удерживать. И когда ты запираешь такую дверь, ты не защищаешься снаружи — ты замуровываешь что-то внутри, обрекая его на вечное заточение. Или себя — на вечный страх, что оно выберется.
Прошло несколько лет. В нашем районе решили строить новостройки — почти самый центр города. Дом пошёл под снос, жильцов расселили. Но по каким-то нормам перед сносом нужно было проверить абсолютно все помещения, включая подвальные. Как потом рассказывали, группа из пяти крепких мужиков долго отнекивалась, прежде чем сорвать замок с девятнадцатого подвала. Говорили, что незачем туда ходить — там явно никого нет. Но угрозы начальства заставили двоих войти внутрь.
Кроме отвратительного запаха, месива из канализационных отходов, трухлявого тряпья и гнили, они не нашли ничего — если не считать непонятный туннель в стене. Он уходил под углом вниз, и из него тянуло сквозняком, холодным и насыщенным запахом могильника. Туннель решили залить специальной смесью и забыть, списав его наличие на ошибку проектировщиков дома.
Но я иногда думаю: а что, если это была не ошибка? Что, если туннель вёл куда-то — или откуда-то? И что теперь, когда его залили, осталось запертым там, в темноте и сырости, лишённое даже намёка на выход?
А может, оно уже нашло другой путь.
Ведь дома строят и сносят, землю роют и закапывают, а некоторые вещи остаются. Навсегда. Потому что не все двери ведут куда-то. Некоторые — только от чего-то. И самое страшное — когда ты не знаешь, по какую сторону двери находишься сам.