Голова 11 (1)⁠⁠

11

На добротных и широких скамейках у подъезда, которые когда-то дед собственноручно установил для бабки и её подруг, развалились корефаны дядьки Славки. Здесь же, в кругу привычной нательной живописи, кемарил и Головастик. Тусклый свет из подъезда чётко разделял обе лавочки, занятые всё ещё разгорячёнными дневным пеклом телами. Даже глубокая ночь не справлялась с загустевшей при полном штиле изнуряющей духотой. От давно забывшей дождь земли, потрескавшейся и ставшей твёрже бетона, исходил жар впитавшегося в неё солнца. Тот, кто не спал, рассмотрел меня со своей приподъездной шконки и не остановил, признав за своего. Эти профессиональные каторжане умели охранять так же хорошо, как и сидеть. Их истинная «администрация» в лице того же дядьки Славки, вышколила их основательнее прокуроров и судей!  

-Греетесь? – бросился я сарказмом по обе от себя стороны, на мгновение задержавшись на клочке света.

Просторные майки и распахнутые рубахи были не в состоянии прикрыть холодок неприязни своих хозяев к моей персоне. Напутственное ворчание блатных вертухаев, проводившее меня до самого подъезда, отдавало стойкой враждебностью. Я бы сильно удивился, если бы было по-другому.

-Ты где был? – спросил за всех дядька Сашка, когда я, напившись воды из-под крана в ванной, уселся на своё место у гроба.

-Соскучились? – с надеждой на заботу о себе ближних твоих, поинтересовался я.

«Только когда сдохнешь!» - по секрету озвучил для меня чаяния собравшихся дядя Лёня. Всех остальных же, с недавних пор, он принялся развлекать своим крепнущим в спёртом воздухе душком разложения.

-Надо бы ему и в глотку сухого льда напихать! – предложил дядька Славка, возвращаясь из кухни и продолжая маяться от бесконечной париловки и трупной вони. – Пожрать нормально не могу – в рот ничего не лезет от одной только мысли, что он лежит здесь и гниёт, падла!

«Ты ведь про чай им скажешь?» - напомнил мне виновник биологического сопротивления, бесповоротно вставший на путь, ведущий в тлен.

«Непременно! - пообещал я. – Это ведь часть плана. Мистическая»

-Если тебе это так смешно, то вот и займись этим! – отреагировал дядька на мою ухмылку. – Я не шучу!

-Следуя твоей логике, - с доступным мне сочувствием ответил ему я, - затыкать, в первую очередь, нужно другое отверстие. Большая часть гнилостных газов, на данном этапе разложения, вырывается как раз оттуда…

Чрезмерное чувство гадливости моего оппонента вновь возымело успех – матернувшись, он ушёл на балкон. Четыре ведьмы в чёрном всё так же сидели на своих местах, словно никуда и не уходили. Их глазницы, наполненные сейчас мраком и манифестом к нам, смертным, самой смерти, пожирали мой жизнеутверждающий материальный субстрат. Если бы только они знали, что в своё время я пережил в застенках безумия, то они бы точно выбрали другой способ моего уничтожения. И он у них был, я знал об этом и поэтому всегда намеренно уводил их от ингредиентов рецепта избавления от меня.

*  *  *

Бунт в психушке в закрытом отделении с «особыми», да и во времена смут в разваливающейся империи «советов» - та ещё агония ада и ужас, вырвавшийся из самой преисподней! Спонтанный крах экономики, жизненных устоев и ориентиров движения в будущее, порождает не только абсолютные коррупцию, беззаконие и отсутствие средств к существованию для многих и многих, но и агрессивный психоз у большинства до этих пор тех самых «тихих». Бардак в правоохранительных органах, тюрьмах, судах, как и везде, способствовал тому, что бедлам республиканского значения был настолько переполнен опасным для общества контингентом разного уровня невменяемости, что забитыми старыми матрасами и одеялами оказались даже коридоры и лестничные площадки, с кишащими на всём этом постельном мусоре и под ним человеческим безумием. Острая нехватка охраны, медперсонала и сдерживающей полную невменяемость фармацевтики, просто никак не могла обуздать тот самый вулкан, рванувший неистовым бешенством самой тёмной человеческой сущности, жаждущей всего лишь одного – крови всех и вся! Тотальный дефицит табака, незатейливой жратвы, свиданок и свежего воздуха под открытым небом, усилили ненависть не только к персоналу, но и к друг другу! Все против всех, против режима и против самой жизни!

Очевидные признаки назревающего дикого и беспощадного бунта дуреющих изо дня в день без надлежащего присмотра психов, я заметил примерно за сутки до его начала, в отличии от загнанного в эмоциональный ступор от перерабатывания и ежедневного стресса персонала. ----- Поменять свою рядовую, но в палате койку на хлипкую, но подходящую для меня в этой ситуации кровать в коридоре, не составило труда. Рубилово намечалось лютое, и для верного в нём выживания требовалось какое-нибудь оружие. Покосившиеся ножки приглянувшейся мне койки, добытой завхозом по случаю перенаселения в захламлённых подвалах нашей богадельни, в отличие от стандартной сварной мебели в палатах, можно было вынуть и применить по назначению в надвигающейся смуте. К тому же отсидеться где-нибудь в углу было для меня не вариантом, так как на время хаоса у меня кстати наметились свои планы. Было бы совсем непростительно не воспользоваться такой удачей.

Обострение массового сумасшествия в психушках, это не пламенные речи революционеров перед народными массами, не боевой клич бородатых вождей к своим преданным ордам грязных варваров, и даже не призывной вой волчьих вожаков к своим изголодавшимся стаям. Взрыв всеобщего, но единого для всех больных бешенства подобен механике ядерной цепной реакции, где «сверхкритическое состояние» и есть тот самый бог безумия, освобождающий свою паству от обетов послушания и смирения перед нормальностью. Каждый истинный псих, не зависимо от диагноза по шкале агрессии (даже самый убогий клинически депрессивный), имеет в себе тот самый духовный «нейтрон» - божественную частицу хаоса – готового к делению массового психоза. И если цель у тех же бунтов тюремных, армейских, или крестьяно-пролетарских одна, общечеловеческая – требование и поиск справедливости, то истинный бунт в застенках с сумасшедшими это – неутолённая ярость против всех и самого себя. В эти моменты энтузиазм больных на голову в плане безудержного буйства, был способен поразить любого, «видавшего и не такое», санитара, зачастую – в первый и последний раз. В стародавние времена в домах умалишённых за порядкам следили солдаты, а к подавлению буйств полоумных непременно привлекали бродяг – их было не жалко, а шаромыжному жулью не было дела до боли и до жизни малохольных…

Некоторые из палат, с более-менее тихими, перестали запирать на ночь – какой резон напрягаться там, где уже всё отделение, с забитыми пациентами проходами и коридорами, и так стало одной большой палатой. Стоны, визги, плачь, проклятья и благословения, вперемешку с вонью мочи, кислой капусты и немытой человечины уже пару дней несли в себе не муки душевных болезней, а нарастающее превосходство личностного бытия. Бред большинства утверждал в себе гордость от самопознания и уверенность в избранности.

Удобно расположившийся на каких-то гнилых лохмотьях под моей ржавой и скрипучей койкой узбек средних лет, загнанный в наши пенаты с неделю назад по причине неоднократного осквернения могил, искренне, уверенным мычанием, клялся ангелу Исрафилу в продолжении возложенного им на него обязательства – помогать духу вечности в воскрешении мёртвых. Помощник высших сил, раскапывая могилы мусульман, обматывался саванами умерших и скакал в них при полной луне – воскрешая, таким образом, души тех умерших, на которые ему указывал посланник Всевышнего, собирая себе из них воинство избранных. Если бы мозгоправ, якобы лечащий данного персонажа, прислушался к его словам, то немедленно закрыл бы его в самую дальнюю часть стационара с особо опасными клиентами дурки, непременно поделившись оперативной информацией с ментами, принявших этого «воскресителя» в тех самых дальних аулах. Лично я, уважив своего нового соседа своим вниманием, нисколько не сомневался в том, что некоторых обладателей воскрешаемых им духов, он сам и порешил во имя богоугодного дела.

-У тебя труба Исрафила! – неожиданно заявил заклинатель духов на узбекском, выглядывая из-под моей новой кровати. – Он ждёт её на иерусалимской горе, чтобы вострубить в неё, объявляя о страшном суде и воскрешении всех мёртвых! Аллах Акбар!

Вывернутая из койки со стороны стены увесистая металлическая ножка и вправду походила на трубный музыкальный инструмент. Психологический кризис душевнобольного - особенно в самый его пик – отличное подспорье для его манипуляций в своих целях. Ведь моя задача, в отличии от врача, не лишить одержимого его безумной идеи, а наоборот – подыграть ей и развить её, немного направляя в нужном мне направлении. Поэтому моя духовная связь с больным способна наладиться за предельно короткое время, оставляя далеко позади именитых душелечителей, пусть даже до зубов, вооружённых тяжёлой фармацевтикой.

-Если мы покажем её главврачу, то он тут же поймёт, что мы с тобой – верные слуги самого Исрафила! – объявил я ему на узбекском, копируя нотки провинциального богослужения в стане аллахопослушных, довольный проделанной работой. – Он тут же нас выпустит отсюда! Жди, когда я подам тебе знак, чтобы отправиться в его кабинет! Жди и усердно молись, воин Аллаха!

-Аллах с нами, брат! – заверил он меня.

В это время в одной из палат уже убивали санитара и уборщицу, которых заманили туда для уборки дерьма – там неизвестные нагадили прямо на пол, не забыв по очереди подтереться чьей-то опостылевшей рожей. Цепная реакция, заданная в высших сферах бытия, была запущена, и цепные псы безумия были спущены в этот пошленький до безобразия мир. Оформленная в уличный толчок клейкими пропердольками харя, показавшаяся из палаты, превращённую в первую пыточную, завопила истошнее терзаемой там толстой уборщицы. Осознавший ужас своего положения санитар сдаваться не собирался, а неминуемость расправы добавляла ему сил, пусть и загнанному в угол. На крики товарищей о помощи уже бежали двое других санитаров, заступивших недавно также на ночную смену. Им дали возможность почти добежать до нужной палаты и только потом на них накинулись, разделив их и затащив каждого по отдельности в соседние палаты. Невменяемые бойцы духовного фронта действовали быстро, организованно и без малейших сговора и плана! Для меня же, в начале всей этой свистопляске, воплощаемой некой силой бешенства ума, был важен один момент – контроль над главной решёткой, разделяющей стационар психов с помещениями персонала. Но наиболее обоснованная одержимость невротиков – к свободе – себя оправдала, и те юродивые, матрасы и лежанки которых покрывали пространство рядом с выходом в мир людей, не позволили ещё одному санитару, впустившему в разрастающийся хаос подмогу, запереть за ними дверь из толстых прутьев. Шабаш безумия нащупал прорыв в дамбе миропорядка. С другой стороны мироощущения послышались первые крики обезумевшего от страха персонала.

-Вперёд! – позвал я новообретённого товарища на узбекском, обязанного прикрывать мою спину, и уже самому себе, на русском, ради хохмы: – Труба зовёт!

Пока первого санитара добивали между коек в дальнем углу, с дежурной уборщицы, то ли уже убитой, то ли находящейся в глубоком нокауте, с разбитым в густое месиво лицом, стягивали просторные панталоны, с крикливым восторгом любуясь её рыхлыми грудями, сползающими в разные стороны. Растёкшееся по палате дерьмо, благодаря разлитой на него в драке из ведра воде, оросили первые сгустки спермы больного воображения. Гуля, так звали женщину, устроилась сюда работать всего за месяц до начала моего здесь освидетельствования-лечения. Мать пятерых пацанов, и мужа алкаша, думала, что справится с уборкой в мужском коллективе, а постоянные переработки будут ощутимым подспорьем их семейному бюджету. В её главный и единственный план, как она делилась со мной, как одним из самых молодых здесь, и по возрасту близким к её старшему сыну, входило поднять на ноги всех пятерых сыновей, сделав их достойными и честными людьми… Но если бы она хотя бы немного вникла в планы тех, за кем убирала, вернее – в полное отсутствие понятных и приемлемых для её понимания человека планов… Нет, я её не предостерегал, но немного пытался ей объяснить положение вещей, предоставляя самой принимать решения с учётом возможных опасностей в этом, набухающем гноем неспокойного времени, учреждении. Она свой выбор сделала, став большой мясной куклой в руках извращенцев всех известных психиатрии мастей…

В следующей на нашем пути палате, здоровенный и самый опытный санитар-узбек, дежурный их смены, достойно отбивался от напористых шизоидов. Пару дней назад я слышал, как он не в первый раз требовал у главврача начать вновь запирать на ночь двери палат, возвращаясь таким образом хоть к какой-никакой изоляции больных друг от друга. Даже обещал уволиться, не согласный с таким явным нарушением охраны их неблагодарного труда. Но его молодому и неопытному начальнику, совсем недавно выкупившему себе это прибыльное место хотя бы ради тех же взяток за справки-отмазки призывникам от военкоматов, виделись во всех этих ущербных клиентах его клиники если не симулянты, то просто недееспособные овощи, у которых лоботомию провела сама природа. Ну и спёртый воздух, сдобренный ночными под себя сачками и срачками пациентов, особенно не нравился его благородному носу. Поэтому он решительно настаивал на ночных проветриваниях помещений и ночном дежурство уборщицы-санитарки – для своевременной борьбы с отходами жизнедеятельности вверенных ему организмов! Прогрессивный молодой человек, подошедший с энтузиазмов рыночной экономики к делу изучения медицинских карт больных, в профессиональной оценке их платёжеспособности, или их близких! Бесперспективных он отбрасывал на грязный пол, или, как моего временного напарника, даже под чью-то койку. Такое вот оригинальное видение будущего психиатрической медицины во вверенной ему психушке: вовремя оттёртые от говна полы, но слоем за слоем загаженные безумием! Процесс подбора нового медперсонала, подходящего под цели главного знатока мозговой деятельности, как раз шёл полным ходом, искренне радуя заядлых психов нарастающей неопределённостью в их лечении!

-Альберт! – крикнул мне, заметив меня в коридоре, бородатый санитар-великан, из последних сил отбрасывающий от себя ещё одного шизоидного из плотно наседающих на него обделённых разумом, но не духом, калек головного мозга. – Альберт, помоги! – Но, трезво оценив ситуацию и наши с ним силы, добавил, тяжело дыша: - Нажми кнопку тревоги на посту, прошу!

Я его хорошо понимал: кому хочется, отслужив добрый десяток лет грозным вертухаем на зоне совсем не демократичного содержания, быть разорванным взбунтовавшимися невротиками? Но он не прислушался к самому себе и не свалил поскорее с этой работы по собственному желанию, хотя ведь мог и хотел! Мы с ним сблизились, когда он заглянул в мою карту, полистал бумаги из моего дела. «Бывает», - посочувствовал он мне тогда, осторожно похлопав меня по плечу своей широкой и тяжёлой ладонью, успевшей сейчас, в неравной схватке, сокрушить ни одну челюсть. «У нас тут сейчас полный бардак, реальных психов, для освидетельствования, свозят со всех регионов – реорганизация судебной психиатрии - и многих тут забывают, - не раз делился он со мной тревожащими его проблемами. – Главврача меняют на полного идиота, сынка какого-то чиновника из министерства… Будут проблемы – обращайся ко мне, или к моим ребятам – в беде не оставим! Ты ведь из многих наших здесь санитаров – бывших военных» … Но о помощи, первым, попросил он… 

Большая часть человеческого материала имеет одинаковой во всём жизненный алгоритм действий, заложенный в него эволюцией. Но иногда, среди этого биологического ресурса самосознания, встречаются некие индивиды, пульсары -маяки вселенной, выделяющиеся на этом сером фоне биомассы. Главный санитар всего этого бедлама был одной из таких нейтронных звёзд, и был мне так же интересен, как и немногие другие незаурядные личности, встречаемые в моей жизни, особенно – в экстремальных ситуациях, как эта. Поэтому я с удовольствием дам ему проявить себя и свой творческий интеллект. Меня же ждёт более важное для меня и моего будущего дело. Я устремляюсь дальше – к удерживаемой распаявшимися пациентами решётке. 

-Эй, псих! – окликнули меня из очередной на моём пути палаты, так же ставшей пыточной для другого санитара. – Ты – следующий! – Словно нарочно вымазанный кровью жертвы хорошо известный в наших краях беспредельщик и насильник по кличке Чёрный, угрожающе помахал мне крупным осколком оконного стекла в виде ножа, рукояткой которому служила обмотанная вокруг него тряпка.