ГЕНЕТИЧЕСКИЙ ГОЛОД: ЧАСТЬ ВТОРАЯ⁠⁠

ХРОНИКИ УБЕЖИЩА

ПЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Воздух в спальне пах пылью и озоном — смесью, въевшейся в стены за пять лет. Каин лежал, глядя в потолок, где трещина в бетоне напоминала карту забытых дорог. Он помнил каждую из них.

Зуд под кожей был не просто ощущением. Это был голод. Генетический голод клеток, требовавших изменить форму, стать чем-то другим. Каин дышал медленно, подавляя импульс. Как алкоголик, отказывающийся от первой рюмки.

Три месяца без срывов, — подумал он. Новый рекорд.

Из-за стены доносился шорох — Лео снова учился говорить. Мальчик повторял слова с голограммы, хитиновые губы неуверенно лепили звуки. Каин закрыл глаза, слушая хриплое, разорванное: «Че-ло... век. На-деж... да. До-м».

Лео не был мальчиком. Не совсем. Его тело помнило другие формы — те, что принимало в лаборатории Вейланда. Иногда по ночам Каин слышал, как хитин поскрипывает на костях Лео, меняя узор. Как будто тело пыталось вспомнить, кем оно было до того, как стало «мальчиком».

Убежище расползлось под землёй, как грибница. Вгрызлось в горы, спряталось в их каменных животах. Из точки на карте превратилось в подземный город-лабиринт. Его тоннели уползали вглубь, туда, где радиация выдыхалась, как старый хищник, и засыпала каменным сном.

Здесь выжившие не просто прятались. Они хоронили старый мир и не знали, что строить взамен.

Каждую пятницу они поднимались на смотровую площадку. Ритуал.

Каин доставал старый био-коммуникатор — тот самый, что когда-то принял роковой заказ. Лео брал фотографию из сейфа Вейланда. Пожелтевшую. С трещиной через лица.

«Один год назад мы нашли ту лабораторию», — говорил Каин.

«Два года назад ты научил меня не бояться своего отражения», — добавлял Лео.

«Три года назад была первая зима. Мы ели консервы и мечтали о свежих овощах».

«Четыре...»

Они перечисляли даты, как заклинание. Не для ностальгии — для якоря. Чтобы не забыть, кто они. И откуда.

В этот раз Лео сказал новое:

«Пять лет назад ты мог бросить меня. Но не бросил».

Каин посмотрел на него. Мальчик вырос. Хитиновые пластины образовали на его лице узор, похожий на шрамы. Или на письмена неизвестного языка.

«Я не мог бросить, — ответил Каин. — Ты был... зеркалом. В котором я боялся увидеть себя».

«А теперь?»

«Теперь ты — просто Лео».

Они стояли молча. Внизу, в тоннелях, гудела жизнь Убежища. Генераторы, голоса, шаги. Звуки, которые когда-то казались музыкой выживания. Теперь звучали как шум машины, которая не знает, куда едет.

СЛОМАННЫЕ ОТРАЖЕНИЯ

Кристаллы Вейланда заговорили на третий день весны. Не голосом — болью.

Каин вставил кристалл в считыватель, ожидая записей, данных, формул. Вместо этого в мозг ударила волна чужого отчаяния. Он увидел лабораторию глазами Вейланда, почувствовал холод капсулы под пальцами, услышал тишину, громче любого крика.

Когда он очнулся, на губах был солёный вкус. Он плакал. Плакал по мальчику, которого никогда не знал. По отцу, который сошёл с ума от горя. По самому себе — потому что понял: Лео был не спасением, а памятником. Живым надгробием на могиле настоящего Лео.

«Что там?» — спросил Лео, стоявший в дверях. Его хитиновые пальцы сжимали косяк так, что дерево трещало.

Каин вытер лицо. «Правда».

«Она... плохая?»

«Она просто есть». Каин посмотрел на мальчика — на это существо с генами одного ребёнка и душой другого. На создание, которое должно было стать пустым сосудом, но наполнилось чем-то своим. «Ты знаешь, что ты... не совсем тот, кем кажешься?»

Лео кивнул. Медленно. «Я всегда знал. Мои воспоминания начинаются с темноты. И с голоса: «Живи». Потом свет. И ты».

«Ты не злишься?»

«На кого? На мёртвого мальчика за то, что он умер? На учёного за то, что он не смог смириться?» Лео подошёл, сел рядом. Его тело издавало лёгкий щелкающий звук — так хитин приспосабливался к движению. «Я жив. Ты жив. Разве этого недостаточно?»

Каин хотел сказать «да». Но мир за стенами Убежища уже готовил новый ответ.

ТИХОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Поселение «Рассвет» исчезло в одну ночь. Ни борьбы, ни следов. Только на стенах домов — странные узоры из биолюминесцентного мха. Они светились в такт, как одно большое сердце.

Разведгруппа Каина вошла в опустевшую улицу. Воздух был густым, сладковатым. Пахло мёдом и формалином.

«Они здесь», — прошептал Лео. Его собственные хитиновые пластины ответили светом — слабыми вспышками в ритме со мхом.

Из дома напротив вышла женщина. Или то, что когда-то было женщиной. Её тело постоянно меняло плотность — то прозрачное, как стекло, то твёрдое, как камень. Глаза светились мягким голубым.

«Мы не хотим войны», — сказала она. Голос звучал отовсюду — из её рта, из стен, из самого воздуха. «Мы хотим предложить альтернативу».

«Какую?» — Каин держал руку на оружии.

«Забвение. Конец одиночеству». Женщина протянула руку. Ладонь была прозрачной — сквозь неё виднелись кости, светящиеся тем же голубым. «Мы называем себя Единством. Мы помним всё. И ничего. Наша боль стала общей — и потому перестала быть болью».

Лео сделал шаг вперёд. «Вы забрали этих людей?»

«Мы предложили. И они приняли. Добровольно». Женщина посмотрела на Лео — и её лицо на миг стало человеческим. Молодым. Печальным. «Ты тоже одинок. Я чувствую это. Твоя генетика кричит о неполноценности. О том, что ты — копия без оригинала».

Лео вздрогнул. Каин встал между ними.

«Он не одинок».

«Все одиноки, — мягко сказала женщина. — Это условие индивидуальности. Мы предлагаем выход». Она отступила в тень. Её тело начало растворяться, сливаясь со светящимся мхом на стене. «Подумайте. Мы вернёмся».

Когда она исчезла, море перестало светиться. Только на стене осталось одно слово, выведенное светящимися спорами:

ВЫБОР.

РАСКОЛ

Вернувшись в Убежище, Каин обнаружил, что слово уже дошло туда раньше него.

Люди разделились на три лагеря.

Консерваторы во главе с полковником Громовым. Их лозунг: «Человечество должно остаться человечеством». Они разрабатывали «Очиститель» — устройство, которое подавит все мутации в радиусе сотни километров. Ценой жизни тех, чья ДНК слишком далеко ушла от исходной.

Адаптанты — те, кто, как Каин и Лео, научился жить с изменениями. Их девиз: «Человечность — не в форме, а в содержании».

Эволюционисты — небольшая, но страстная группа. Они видели в Единстве следующий шаг эволюции. «Одиночество — вот настоящая болезнь», — говорили они.

Громов нашёл Каина в архиве. Полковник постарел за пять лет — седина в волосах, глубокие морщины вокруг глаз. Но осанка по-прежнему была солдатской.

«Ты видел их», — сказал Громов. Не вопрос, утверждение.

«Видел».

«И?»

«И они не монстры. Они просто... другие».

Громов усмехнулся без юмора. ««Другие» забрали три поселения за месяц. Без единого выстрела. Знаешь, что самое страшное? Люди шли добровольно. От безысходности».

Он подошёл к окну — вернее, к голограмме окна, показывавшей горный пейзаж. Настоящие окна в Убежище были роскошью.

«У меня была семья, — тихо сказал Громов. — Жена. Два сына. Катастрофа забрала жену сразу. Мальчики... мутировали». Он замолчал, сжав кулаки. «Я держался за них пять лет. Пока не понял: то, что осталось, — не мои сыновья. Это были существа с их воспоминаниями. С их улыбками. Но не они».

Каин молчал.

«Я дал им выбор, — голос Громова дрогнул. — Остаться такими... или уйти. Они выбрали уйти». Он повернулся. В его глазах стояли слёзы, но он не вытирал их. ««Очиститель» — не оружие. Это милосердие. Шанс уйти, оставаясь собой. Не раствориться в коллективе. Не мучиться от изменений».

«А кто решает, где граница? — спросил Каин. — Где заканчивается «себя» и начинается «другой»? Лео — он всё ещё Лео? Я — всё ещё я?»

Громов посмотрел на него долгим взглядом. «Я не знаю, Каин. Но я знаю, что не позволю людям отказаться от себя ради избавления от боли. Потому что без боли нет и радости. Только серая пустота».

Они стояли друг против друга. Два солдата. Два отца. Два человека, потерявших слишком много, чтобы верить в простые решения.

«Завтра мы будем врагами», — сказал Громов.

«Возможно», — согласился Каин.

ПЕРЕД ШТОРМОМ

Ночь перед активацией «Очистителя» была самой тихой в истории Убежища.

Каин обходил тоннели. Он зашёл в теплицу — ту самую, где пять лет назад посадили первые семена. Теперь здесь рос лес странных растений: помидоры с флуоресцентной кожурой, картофель с хитиновой кожурой, морковь, светящуюся изнутри.

Мальчик с руками-лозами поливал грядки. Его «пальцы» были гибкими побегами, способными чувствовать влажность почвы.

«Мистер Каин, — сказал он. — Посмотрите».

Он коснулся стены. Под лозой вырос узор — не на поверхности, а внутри бетона. Цветок, точная копия доктастрофных орхидей.

«Красиво», — прошептал Каин.

«Это память, — сказал мальчик. — Растения помнят. Я научился их слушать. Они помнят солнце. Настоящее. И скучают по нему».

Лео нашёл Каина там же. Они сидели в теплице, слушая тихий гул системы вентиляции.

«Я боюсь», — признался Каин. Впервые за много лет.

«Я тоже», — сказал Лео.

«Завтра люди будут убивать друг друга. Из-за идеи. Из-за страха. Из-за того, что не могут принять, что мир изменился навсегда».

Лео взял его руку. Хитиновая ладонь была тёплой, живой.

«Мы будем сражаться не за идею, — сказал он. — Мы будем сражаться за право выбора. За то, чтобы каждый мог решить сам: кем быть. Как жить. Как помнить».

Каин посмотрел на него. На это существо, которое должно было стать пустым сосудом, а стало человеком. На мальчика, который выбрал боль одиночества вместо покоя забвения.

«Ты прав, — сказал он. — Мы будем сражаться за выбор».

БИТВА НЕ ТАКИХ, КАК ВСЕ

Активацию назначили на рассвет.

Тишина длилась ровно до того момента, как Громов вошёл в центр управления. Потом начался ад.

Эволюционисты атаковали первыми — они хотели уничтожить «Очиститель», чтобы открыть путь Единству. Консерваторы открыли огонь. Адаптанты пытались остановить и тех, и других.

Каин пробивался к центру управления. Вокруг него рушился мир: взрывы, крики, звон разбитого стекла. И сквозь всё это — тихое пение. Единство уже было здесь, в стенах, в воздухе. Оно предлагало покой. Прекращение борьбы.

Просто сдайся, — шептал голос в его голове. Прекрати страдать.

Каин почти согласился. Усталость была глубже костей.

Потом он увидел Лео. Мальчик стоял перед дверью в центр управления, его тело сотрясалось от напряжения. Хитиновые пластины трескались, из трещин сочилась светящаяся жидкость.

«Я... не могу... удержать...» — Лео падал. Его мутации выходили из-под контроля — тело пыталось принять десятки форм сразу.

Каин сделал выбор. Не против кого-то. За Лео. За мальчика в теплице. За право быть разным.

Его рёв не был человеческим. Но намерение было.

В СЕРДЦЕ МАШИНЫ

Центр управления оказался не комнатой с компьютерами. Это была пещера, заросшая биокристаллами. Они пульсировали голубым светом, дышали, жили своей странной жизнью.

Громов сидел в центре, соединённый с системой десятками органических кабелей. Они входили в его позвоночник, виски, грудную клетку. Он дышал в унисон с кристаллами.

«Останови это», — сказал Каин.

Громов открыл глаза. Они светились тем же голубым.

«Не могу. Система живая. Она хочет расти».

«Тогда помоги мне её изменить».

«Зачем? — Голос Громова звучал устало. — Посмотри на Лео. Он мучается. Каждый день — борьба. А эти... — он кивнул в сторону, где за дверью слышалась стрельба, — они убивают друг друга из-за права на эту борьбу».

Лео упал на колени. Его тело начало менять форму — конечности удлинялись, позвоночник выгибался. Он терял себя.

«Папа...» — прошептал он. Детским голосом. Полным страха.

В дверях появились три фигуры. Представители Единства. Их формы были стабильными — они выбрали человеческий облик.

«Мы можем взять его боль, — сказала женщина, которую Каин видел в «Рассвете». — Сделать его частью целого. Он будет жить. Без страданий».

«Ценой потери себя», — сказал Каин.

«Себя — иллюзия. Одиночество — реальность».

Каин посмотрел на Громова. На Лео. На голубые кристаллы, которые хотели помочь единственным способом, который знали — через забвение.

И понял, что все они предлагали одно: избавление от боли. Разными способами, но одну суть.

«А если... — он сделал шаг к Громову. — А если мы дадим не избавление, а смысл?»

Громов посмотрел на него. «Какой смысл в страдании?»

«В том, что оно делает радость — радостью. А любовь — любовью».

Каин протянул руку к кабелям, соединявшим Громова с системой.

«Что ты делаешь?»

«То, что должен был сделать давно».

Он схватил кабели и вонзил их в свою собственную грудь.

ОКЕАН БОЛИ

Боль была вселенной.

Каин стал всем и ничем одновременно. Он был Громовым, теряющим сыновей. Вейландом, создающим копию мёртвого ребёнка. Лео-настоящим, уходящим в темноту. Лео-новым, рождающимся в боли.

Он был каждым жителем Убежища. Каждым членом Единства. Каждым мутантом в радиоактивных пустошах.

И в этом океане сознаний он нашёл ядро «Очистителя». Не машину. Существо. Рождённое из той же боли, что породила мутации. Оно хотело помочь. Избавить от страданий. Но знало только один способ.

Каин протянулся к нему. Не чтобы уничтожить. Чтобы предложить дружбу.

Мы не хотим забыть, — подумал он. Мы хотим научиться жить с болью. Потому что без боли нет и радости.

Ядро колебалось. Оно было создано для другого. Но в нём была искра — та самая, что когда-то зажглась в Вейланде. Искра сострадания.

Помоги нам, — попросил Каин. Не избавить от мутаций. Научить с ними жить.

И ядро ответило.

ПРОБУЖДЕНИЕ

Каин очнулся на холодном полу. Кабели отвалились от его груди, оставив на коже узор, похожий на корни дерева. Лео лежал рядом. Его тело стабилизировалось — хитиновые пластины теперь образовывали красивый узор, похожий на броню.

Громов стоял у центрального кристалла. Кабели отвалились и от него. По лицу текли слёзы, но он улыбался.

«Я помню, — прошептал он. — Я снова всё помню».

Каин поднялся. Посмотрел на ядро. Кристаллы теперь светились мягким золотым светом. Их пульсация была не угрожающей, а успокаивающей.

Представители Единства приблизились.

«Что вы сделали?» — спросила женщина.

«Предложили альтернативу, — ответил Каин. — Не поглощение. Сотрудничество».

Он подошёл к ядру, положил на него руку.

«Эта система теперь будет излучать не волну подавления, а сигнал баланса. Она поможет мутантам обрести контроль. А людям — принять изменения».

Лео встал. Подошёл к существам.

«Вы можете остаться с нами. Не как часть целого. Как... друзья. Чтобы помогать другим найти свой баланс».

Существа смотрели на него. Их формы стали ещё устойчивее.

«Мы... забыли, каково это, — сказала женщина. — Бояться. Но и любить».

Она протянула руку. Лео взял её.

«Научите нас снова», — попросил мужчина.

СЕМЕНА В КАМЕННОЙ ПОЧВЕ

Год спустя.

Каин стоял у мемориала. Не монумента — сада. Каждый, кто погиб в битве, был представлен здесь растением. Обычные цветы соседствовали с биолюминесцентными грибами, хитиновые кактусы — с виноградными лозами.

Громова не стало через месяц после битвы. Его организм не выдержал отключения от системы. Последние слова: «Скажите моим сыновьям... что я их помню. До сих пор».

Каин посадил два ростка. Один — для Громова. Другой — для Вейланда. Для человека, которого никогда не знал, но чью боль понял как свою.

Лео подошёл, держа за руку девочку. Лилия, та самая, с сенсорными усиками. Теперь они не дрожали.

«Она хочет показать тебе», — сказал Лео.

Лилия закрыла глаза. Усики засветились. И Каин увидел.

Не глазами. Чувством.

Он почувствовал Убежище как живой организм. Сердцебиение каждого обитателя. Тёплую пульсацию генераторов. Тихий гул кристаллов, которые теперь помогали, а не угрожали.

И будущее. Не ясное, не отчётливое. Но — возможное.

«Спасибо», — прошептал он.

Он посмотрел на Лео. Мальчик вырос почти до его плеча. Хитиновые пластины образовали на лице узор, похожий на созвездие.

«Ты знаешь, о чём я думаю?» — спросил Лео.

«О чём?»

«Что мы — семена».

Каин поднял бровь.

«Старое человечество посеяло нас в радиоактивную почву, — продолжил Лео. — И мы проросли. Не такими, как хотели они. Но живыми».

Они стояли молча. Смотрели на сад. На теплицу с флуоресцентными помидорами. На детей, игравших во дворе. На бывших членов Единства, которые теперь помогали новым мутантам адаптироваться.

Где-то в космосе, если верить архивам Вейланда, летели ковчеги с «чистыми» людьми. Возможно, они вернутся. Или найдут другую планету.

А здесь, на Земле, рождалось нечто новое. Не идеальное. Не чистое. Но живое. И свободное.

Свободное выбирать. Свободное помнить. Свободное любить, даже зная, что однажды придётся потерять.

Лео взял Каина за руку. Хитиновая ладонь была тёплой.

«Пойдём домой, папа».

Каин кивнул. Он больше не поправлял. Потому что стал отцом. Не по крови. По выбору.

Они пошли по тропинке. Каин бросил последний взгляд на горизонт — на солнце, пробивавшееся сквозь остатки тумана, окрашивая небо в цвета, которых не было в палитре старого мира.

Он разжал кулак. Посмотрел на свою руку. Большой палец, указательный, средний... Кожа светилась в лучах восходящего солнца слабым перламутром.

Человеческая. И не только.

Он улыбнулся.