Бобыня⁠⁠

Дождь меленько барабанил по крышам пригородных касс, неопрятно шлёпался об асфальт и тревожил сонные лужи. Пассажиры горбились и торопились проникнуть внутрь электрички. Стародубов осмотрелся: народу нынче мало – три калеки на том конце вагона – это хорошо! Он сложил зонт, прислонил к пунцовой коже диванчика. Потом раскрыл сумку, вытащил и аккуратно поставил на приставной столик дорожный атрибут. Небольшая коробочка разложилась поддончиком, на котором поместились серебряный стаканчик и фляжка. Коньяк обжёг гортань и начал разливаться приятным теплом по озябшему телу. Стародубов расстегнул пиджак и расслабленно откинулся на спинку, прикрыв глаза. Он любил ездить в одиночестве: не нужно старательно отводить взгляд от попутчиков, избегая никчёмных разговоров. На дне каждого сердца есть осадок. Стародубову надо было обдумать слова городского доктора.

– Ба! Кого я вижу! – этот противный голос мог вывести из равновесия любого, но особенно – тех, кто лично был знаком с его обладателем. – Почтеннейший Василий Ильич едет к своей маленькой жёнушке! – ёрничая и кривляясь, на весь вагон возвестил мужик в подвёрнутых болотниках.

– Здрась, – выдавил Стародубов и развернул газету, отгораживаясь от неприятного ему человека.

Генку Мельника, бывшего одноклассника и нынешнего соседа по загородному дому, это не смутило. Небрежно бросив на крюк сумку и ружьишко, он бесцеремонно плюхнулся на сиденье, схватил серебряный стаканчик и сунул в него любопытный нос, с шумом втягивая аромат.

– Ух ты, славный коньячок! – Генка опрокинул стаканчик над своей пастью и ловко поймал языком янтарную капельку. – Наливай, а то уйду! – жизнерадостно пригрозил он и достал из охотничьей сумки большую алюминиевую кружку.

Стародубов поморщился, снял и неторопливо сложил очки, плеснул наглецу на донышко, налил себе. Чокнулись.

– Ну, за тебя, сосед! – с хитроватой улыбочкой сказал Генка и, сделав внушительный глоток, зацокал языком.

Василий Ильич выпил молча, не ощущая прежнего удовольствия, и снова взялся за газету. Генка посидел, разглядывая свои сапоги, и спросил елейным голосом:

– Ну, и что пишет пресса?

– Объявления читаю, хочу дом продать, – нехотя ответил Стародубов.

– А чего так? – удивился Генка. – У тебя же домишко приличный, и участок большой – до самой реки. Не жалко?

– И река неподалёку, и ручей протекает. Чудесный участок! Жене нравится... Только топит каждое лето, вода уже чуть ли не к крыльцу подбирается.

– Ба! – Генка подпрыгнул на сиденье. – Да у тебя никак бобёр завёлся! Сейчас их знаешь, сколько развелось!

– Да ну, какой бобёр? – Стародубов недоверчиво взглянул на Генку. – Хотя, может, и бобёр... И что делать? Продам – избавлюсь от неудобного соседа. – Стародубов многозначительно помолчал, глядя на Генку.

– Так убить паршивца – и дело с концом! – Охотник возбуждённо потёр ладони. – Наливай ещё, обмозгуем это дело!

– Как убить-то – они ведь в Красной книге, – вяло возразил Стародубов, отвинчивая крышечку фляжки.

– Э-э! Устарели твои сведения! – Генка проглотил содержимое кружки и азартно блеснул глазами. – Бобров не то, чтобы вычеркнули из Красной книги, а просто вырвали листы с их именем. Их развелось столько!.. Короче, стрелять разрешили без ограничений! – В его голосе чувствовался привкус коньяка и желание тяпнуть на халяву ещё.

– Да я и стрелять не умею...

– А сосед у тебя на что? – закричал Генка, энергично стуча себя в грудь. – Эх, ты, бобыня! С соседями дружить надо. Давай выпьем за это, – Генка снова подставил свою безразмерную кружку.

– И куда мы потом его денем? – спросил Стародубов, разливая остатки.

– Как куда?! Съедим! Бобрище же – со свиньищу! Мяса-то сколько! Экологически чистого...

– Да ну? – удивился Стародубов.

– Он ведь чего попало не жрёт – только лечебные травки кушает! Ох, хорош коньячок! Так и лёг на язычок! – Генка крякнул и с чувством продолжал: – Шкура опять же – жене твоей на шубку. Настя, Настенька, шубейка красненька! – Он сыпал прибаутками, а Стародубов, поднося ко рту серебряный стаканчик, неприязненно подумал: "Ишь, балагур, словно конфетку во рту катает имя моей жены!"

– А самое ценное, что у них есть, – Генка приблизил мокрые усы к уху Стародубова и заговорщицки прошептал: – Струя...

– Какая ещё струя? Моча, что ли? – Василий Ильич брезгливо отстранился.

– Не знаешь, что такое бобровая струя? Вот темнота! Это ж смазка такая, секрет, в кожаных мешочках под хвостом. Первейшее средство для таких, как ты!

– В смысле – как я? – Стародубов неприятно удивился, что разговор так близко подобрался к нему лично.

– У тебя ведь жена молодая? Факт! А ты с моего года?.. Значит, уже того... седьмой десяток разменял. Не всегда справляешься... Так? Поди, и к доктору уже обращался? Не помогает? – он сочувственно заглянул в глаза собеседника.

– А ты откуда з... Ладно, проехали. – Стародубов насупился и замолчал.

Генка отвёл глаза, а Стародубов, преодолев странное чувство – то ли обиду, то ли брезгливость, спросил:

– А что ты про струю говорил?

– А то! Это ж настоящий эликсир молодости! С утреца столовую ложечку заглотил – и весь день жужжишь, как электровеник. К вечеру – никакой усталости, наоборот – жену быстрее в койку тянешь!

– Не врёшь?

– Зуб даю! Бомба! Я как потреблять начал, будто ключиком завели – забегал. И усталости нет, и жить охота! Про женщин уж молчу. Готов на всех прохожих бабёнок кобелём кидаться!

"Может, и не врёт, – подумал Стародубов.

Наконец, стало ясно, кто его враг. Посягать на территорию – никому не позволено! Убив бобра, он решит проблему с затоплением. Не надо будет продавать дом. Вот Настенька обрадуется! А ещё, убив бобра, он получит чудесное лекарство. Съешь сердце врага – получишь его храбрость. Выпьешь бобровую струю – обретёшь... весну в конце осени.

Охотники встретились через день на развилке дорог и зашагали к ручью, который смущал спокойствие Стародубова. Шли краем поля, развороченного картошкой. Ночь старательно накладывала на пейзаж слои сепии, делая непрозрачным воздух, в котором летали и ложились на землю редкие снежинки. Поле упёрлось в перелесок. Осень изрядно пообтрепала деревья и кустарник. Лишь кое-где трепыхались на ветру и зябко жались друг к дружке жухлые листья.

– Бобр хитёр, – наставлял Стародубова Генка. – У него отличный нюх, слух и зрение. Подходи к засидке с подветренной стороны.

– К засидке? – переспросил Стародубов. – Это к хатке, что ли?

– Сам ты хатка, невежда! Слышал звон, да не знаешь, где он! Засидка – это по-вашему, интеллигентному – засада, западня. Делать засидку у хатки – плохая идея. Вода срикошетит – оставишь подранка или вовсе стрельнёшь в пустоту. Мы будем делать засидку в другом месте... Тише! – шикнул вдруг Мельник, прислушиваясь, и нагнулся, разглядывая что-то на земле. – Смотри!

В подмерзающей грязи виднелись чёткие рифлёные следы.

– Трое. Не так давно прошли.

– Охотники? – спросил Стародубов.

В груди зашевелилось нехорошее чувство. Кто посмел охотиться на его земле? "Врёшь! Это мой бобёр!" Стародубов решительно побежал между кустами, освещая путь фонариком. Генка поотстал. Он споткнулся и напоролся на сучок.

У самой воды сидел мужик в ватнике.

– Эй вы, а ну-ка брысь отсюда! – закричал Стародубов.

– Сам брысь! Вам чё, бобров мало? – огрызнулся мужик.

– Давай, давай, без разговоров! Убирайтесь. Это мой бобёр!

– Тво-ой?! – протянул мужик. – А где на ём написано, что твой?

– Так ручей по моему участку течёт, бобёр тут плотину построил, мою землю затопило – значит, мой! – приводил железные аргументы Стародубов.

Но мужик руководствовался совсем иной логикой.

– А вот мы сейчас посмотрим, чей... Бей интеллигента, братва! – закричал он.

Из-за его спины вынырнул ещё один – заросший чёрной щетиной. Он с размаху сунул кулачищем в лицо Стародубова, тот согнулся от жуткой боли, из носа потекло горячее. Третий пнул его сзади, свалив на землю.

– Мой бобёр! – исступлённо орал Стародубов.

– Врёшь, гнида! Мы первые...

Василий Ильич вцепился в чью-то телогрейку, стараясь дотянуться до морды. Кто-то заехал ему в ухо.

Грохнул выстрел. Все замерли.

– Ша, гаврики! А ну разбежались! В следующий раз пальну уже не в воздух! Не ваш бобёр и весь сказ! – Генка направил ружьё на мужиков, и даже в темноте было видно, как устрашающе вращается его правый глаз. Левый – прятался под набрякшей бровью.

– А мы что? Мы ничего. Супротив ружжа-то чего мы сделаем? Ваша взяла. -Телогрейка вырвалась из рук Стародубова.

– Ну вот, всех бобров распугали, – сказал, разминая шею, заросший щетиной тощий мужик.

– А в мешке у тебя что? – подозрительно спросил Генка.

– Да так. Поймали одного, мелкого.

– А ну, покажь! – Генка снова наставил ствол.

Мужик заматерился, но вытряхнул из мешка небольшого бобра с вывернутой задней лапой. Пахнуло смрадом.

– Фу! – замахал окровавленными руками Стародубов, отгоняя вонь.

– Капканы ставили? – спросил Генка, кивнув на сломанную перепончатую лапу.

– Ну да, ружжа-то нету. Самоловами ловили.

– А чё не проверяли тогда? Вонять начал – значит, дня три уж, как подох. А до этого сколько мучилась животина?! Не, ну что, за народ, а? Сволочи!

– Ну, мы пошли? – вежливо спросил тощий.

– Да идите уже! И добычу свою прихватите, охотнички!

Стародубов подошёл к ручью, нагнулся и зачерпнул воды, чтобы смыть кровь с саднящего лица. Вода обожгла, но стало легче.

– Не, ну я же правильно сказал, бобёр мой – коль на моём участке? – Он будто оправдывался перед Генкой, вытирая лицо носовым платком.

Мельник промычал что-то невнятное, отвернулся и начал мочиться – звонко, с напором, словно конь.

– Ну, чего приуныл, бобыня?! – бодро сказал он, застёгивая молнию. – Сейчас пойдём твоего бобра стрелять.

– А этот чей?

– Этот – не твой. Молодой, сеголеток. Вот и попался, глупыш. Пошли! Я знаю, где у них жировка. Там засидку сделаем.

Они шли, продираясь через тальник. Генка наклонялся и разглядывал что-то на земле. Наконец, остановился.

– Вот видишь сломанные веточки? Тут он жирует. Скоро опять придёт. Надо только затаиться и подождать. Так, откуда у нас ветер? – Генка облизал палец, поднял его кверху, посоображал немного и указал: – Вот здесь сиди.

– И что потом?

– Как что? Стрелять надо! А, у тебя тоже "ружжа нет",– передразнил он давешних "охотников". – Что ж, одолжу своё. Плохая это примета: отдай ружьё дяде, а сам иди к... – Генка хохотнул. – Ладно, прорвёмся! Твой бобёр, ты и стрелять должен.

– А ты?

– Я к медичке загляну. Как бы глаз не вытек, – ответил Генка и пропал.

Сначала Стародубов сидел на корточках, вглядываясь в темноту. Время от времени включал фонарь. Потом подумал, что свет отпугнёт зверя, и тот не придёт совсем. Решил, что включит, когда услышит какие-нибудь звуки. Холодало. Морозец пробирался под куртку. Начала зябнуть поясница, затекли ноги. Стародубов сел было в припорошенную снегом траву, потом встал, прислонился спиной к дереву. Тут и послышалось лёгкое шевеление. Стародубов замер. Он? Или ветер играет, срывая последние листья? Включить фонарь? А вдруг спугнёшь? Шорох становился отчётливей. Так шуршало Настино муслиновое платье, когда они познакомились на приёме у губернатора. Послышался хруст. А ведь это он! Кому ещё тут быть? Ветки жрёт! Жирует!

Стародубов включил фонарь. В десяти шагах, опираясь на широкий, как весло, хвост, сидел к нему боком крупный, с овчарку, зверь. Короткие передние лапки проворно подавали в рот веточки, которые исчезали там с невероятной быстротой. "Совсем как я, когда ем длинную лапшу, – подумал Стародубов. – Вот тоже бобыня!" Стало трудно дышать и вовсе не из-за мороза.

Все одинаковы! Бобёр кушает, толстеет, копит жирок – чтобы с меньшими потерями перенести холода. Так и он, Стародубов, пытается облагородить, обставить удобствами осень своей жизни, женившись на молоденькой – чтобы было кому согревать зимними ночами. Этот бедолага даже не догадывается, какую силу носит под чешуйчатым хвостиком. Желающих отнять у него драгоценность – оказывается, не меряно... Так и Стародубов каждый раз испытывает страх, мучается ревностью, когда кто-то посторонний бросает взгляд на любимую. Во всяком, кто ходит в брюках, видит врага. Всё кажется, что отнимут его сокровище. А чтобы не отняли, приходится отбирать самому. Такая философия. Либо ты, либо тебя...

Стародубов вскинул ружьё, прицелился и нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, но пуля пролетела мимо. Бобёр повернул к нему голову и выставил длинные зубки.

– Эх ты, мазила, – сказал он. – Горе-охотник. Да не суетись, перезарядить не успеешь. Я щас нырну – и поминай как звали.

– Ты говорить умеешь? – удивился Стародубов.

– Я всё умею, – солидно сказал бобер. – А вот ты... Ну, чего ты всё время надутый, спесивый ходишь? Точно – бобыня! На людей волком смотришь. В меня пальнул. Скажи: на кой ляд тебе нужна моя струя?

– Так это... Говорят, в интимной сфере помогает. Жена у меня молодая...

– Моя струя – тебе? Поможет, как мёртвому припарка, – насмешливо фыркнул бобёр и сложил пальчиками что-то наподобие кукиша. – Накось, выкуси! Решай-ка свои проблемы сам. Ну, люди! Идут на убийство, чтобы добыть афродизиаки! – Он презрительно отвернулся.

Стародубов замер столбом, не в силах пошевелиться.

Бобёр обернулся, словно сжалился, поманил лапкой.

– Да ведь можно и без убийства обойтись. Подходи – поделюсь.

– Уважаемые пассажиры! Наш электропоезд прибывает на станцию "Осман".

Василий Ильич вздрогнул и открыл глаза. Его остановка! Фляжка лежала на боку. Потряс её: пустая! "Но я же всего стаканчик выпил". Надо было выходить, электричка стояла недолго. Он быстро сунул дорожный наборчик в сумку, подхватил зонтик и шагнул на перрон. Из соседнего вагона вывалился Мельник. Его покачивало. "А! Вот кто мой коньяк выжрал! – сообразил Стародубов. – Ну, проныра!"

– О, привет! – весело, как будто ничего не произошло, воскликнул Генка. – Ильич, так ты в соседнем вагоне ехал? Вот не знал, а то зашел бы, поболтали.

Его левый глаз не открывался под заплывшим веком. "Ну да, – смутно вспоминал Стародубов. – Это ж он на охоте пострадал".

Пошли рядом.

– К окулисту ездил, – рассказывал Мельник. – Выписали лекарство. Зашел в аптеку. Мать честная! Наличных не хватило. А на поллитру – как раз. Да ничего, глаз не ватерпас, проморгается... А у тебя, я слышал, проблемы?

– Какие еще проблемы?

– У тебя на участке вроде бобёр плотину построил. Так может, подстрелить его? – Генка участливо заглянул единственным глазом в лицо. – Это мы запросто! Шкура у него знатная. Молодой жене шубейку сварганишь. Ну, мясо – само собой – пополам. – Он приблизил к уху мокрые усы и понизил голос: – А самое главное у бобра – струя...

– Враки!

– Кто сказал? – гоношисто спросил Генка.

– Бобёр и сказал. – Стародубов прибавил шагу, чтобы оторваться от балагура, вруна и халявщика.

Холодный ветер выворачивал зонт наизнанку, дождь хлестал с боков, спереди и сзади. "Враки, ничего не поможет, не получится весны вместо осени, – подавленно повторял Стародубов, поспешая к усадьбе. – Враки и... наваждение".

Настенька встретила мужа приветливо, кормила ужином, щебетала, рассказывая новости, но спросить, что сказал доктор, не решилась. Промолчал и он. Спать по привычке легли в разных комнатах. "Чёрт побери! – Василий Ильич ворочался в холодной постели. – Враки! Кто сказал – не получится? Доктор? А бобёр сказал, должно получиться!" – Встал с дивана и пошлёпал в спальню, под тёплый бочок своего сокровища.