Альтер⁠⁠

Часть II. Пять лет назад

-Глава 2-

-1-

До знакомой гостиницы Кай Ноланди добрался лишь поздно вечером – окончательно обветшавший мост через Быстрицу закрыли, наконец-то, для ремонта, пришлось сделать изрядный крюк до Мельничего Брода. Оставив уставших лошадей заботам слуги, Кай на негнущихся ногах заковылял к широкому крыльцу. В желтом мутноватом оконце, забранном толстой решеткой, мелькнула чья-то физиономия, распахнулась тяжелая дверь, выпустив облако густого пара, и на крыльцо выкатился папаша Мерлуш, кругленький, плотненький, с красной щекастой физиономией. Сорвав с плешивой головы засаленный колпак, он принялся истово кланяться:

- Милости просим, сударь. Милости просим.

Его осипший голос с трудом перекрывал многоголосый невнятный гул, доносящийся из полуоткрытой двери.

Никогда не видал худых трактирщиков, подумал Кай, с трудом взбираясь на крыльцо. Вот всегда они такие, поперек себя шире. Специально их, что ли, выводят таких?

- Комнату мне приготовил? – отрывисто спросил он. – Не забыл?

На простодушной физиономии папаши Мерлуша отразилась смертельная обида.

- Как можно, ваша милость, как можно? Неужто я не знаю, когда вы к маменьке своей драгоценной ездите, дай бог ей всяческого здоровья и благополучия! Готова ваша комната, сударь, и тюфячок я приказал свежим сенцом набить. Мягкое сенцо, душистое. Спать будете, как на облаке.

- Облако есть водяной пар, - наставительно сказал Ноланди. – И спать на нем будет затруднительно. К тому же, сыро. Понял, болван?

Он шагнул в трактир и остановился. Большая общая зала была набита битком, за длинными столами сидели мужики, касаясь друг друга плечами. Кому не хватило места за столом, сидели на полу, подпирая стены спинами, и хлебали варево, устроив плошки на поднятых коленях. И даже отдельные столики, «для благородных господ», все были заняты замотанными в платки деревенскими бабищами, в которых даже самый доброжелательный наблюдатель не заметил бы ничего благородного. Между едоками, высоко поднимая миски, плошки и кружки, с трудом протискивались две дородные, в папашу, дочери Мерлуша.

- Ч-черт, - прошипел Кай, озираясь. – Откуда весь этот сброд?

- Богомольцы они, с Верхних Скитов. – Папаша Мерлуш деликатно подхватил Кая под локоток и принялся незаметно теснить к лестнице, ведущей на второй этаж. – Ничего, сударь, не извольте беспокоиться, народишко смирный, богобоязненный. Не первый год у меня останавливаются. Переночуют, а завтречка, прямо утра…

- Переночуют? Где?!

- А вот прямо здесь, прямо вот туточки. Сейчас покушают, потом столы вдоль стен поставят, бабы полы вымоют, одеяла постелют… ну и залягут, рядочками… Да не тревожьтесь, сударь. –

Папаша Мерлуш правильно истолковал выражение лица молодого барона. – Ужин вам в комнату подадут. Я и подам, в лучшем виде. Опять же, если умыться с дороги захотите или еще что, только крикните, я мигом… А слугу вашего я в сараюшке положу. У меня там тепло, в сараюшке-то…

Продолжая болтать, папаша Мерлуш подтолкнул барона Ноланди вверх по лестнице, махнул рукой: идите, сударь, идите. А сам чудесным образом словно бы растворился в воздухе. Оставив, между прочим, высокопоставленного гостя без внимания.

- Хам, - процедил Кай и сплюнул на чисто выскобленную ступеньку.

Комната, которую он заказал и оплатил заранее, находилась в левом, коротком крыле, в самом его конце. Папаша Мерлуш не обманул – в комнате и правда пахло свежим сеном. Стащив перевязь, Кай положил шпагу на стол и, как был, не раздеваясь, не снимая сапог, с довольным стоном повалился на тюфяк. Терпкий запах чабреца, полыни и еще чего-то, чему он не знал названия, ласково омыл напряженные нервы, глаза закрылись сами собой.

На минуточку, подумал Кай, только на одну минуточку. И провалился в крепкий сон.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо – грубо и бесцеремонно. Кай вскинулся, хотел выругаться, но крепкая ладонь в кожаной перчатке с размаху запечатала ему рот.

- Тише, болван, - прошипел чей-то голос. Чей-то знакомый голос.

-2-

Можно было как угодно относиться к герцогу Лимийскому, можно было обвинять его во всех смертных грехах, тем более, что он сам давал обильную пищу для пересудов. Но назвать его трусом не посмел бы никто, даже самый оголтелый хулитель. Это Кай Ноланди знал точно.

Инкогнито, переодевшись в простое платье, в одиночку (двое сопровождающих головорезов не в счет) проделать немалый путь от дворца до захолустного постоялого двора – для этого нужна особая храбрость. И дело не только и не столько в лихих людишках, пошаливающих на дорогах, - герцог отменно владел шпагой, не хуже, чем его головорезы ножами и дубинами. Да и плащ паломника остужал многие горячие головы. Нет, другое по-настоящему восхищало барона Ноланди.

Тяжелые грубые башмаки вместо изящных туфель. Некрашеная холстина вместо шелков и бархата. Тюфяк, набитый подопревшей соломой вместо пуховых перин. А вонь общественных выгребных ям? А засаленные столы харчевен? Тяжелая жирная еда, никак не подходящая для нежного желудка человека благородного происхождения? Ночевки под открытым небом или в общем зале постоялого двора, где храпят, дышат перегаром и пускают ветры? А еще назойливые нищие в вонючем отрепье, калеки, выставляющие напоказ гниющие язвы…

Перечислять трудности и лишения, которые стоически переносил герцог Лимийский на своем пути, можно было до бесконечности. Самому Каю было не в пример проще: он как был бароном Ноланди, так им и оставался. И всегда требовал для себя самого лучшего, что только ему могли предложить. Хотя бы отдельную комнату с тюфяком, набитым свежим сеном.

Кай не знал, да и знать не хотел, кто привязывает огрызок пеньковой веревки к расщепленному молнией приметному дубу. Просто она там появлялась, и Кай понимал – пора. Пора собираться в путь, чтобы повидать свою старенькую матушку, доживающую свои дни в монастыре святой Базилии. Свидания эти были не частыми, два-три раза в год, но ведь еще четыре года назад новоиспеченный барон вообще не знался со своей матерью! Прилюдно называл ее предательницей, желал ей адских мук…

Все дело в Илзе, таково было общее мнение. Юная, нежная, добрая, дочь графа Урмавива сумела смягчить озлобившееся сердце своего избранника, наставить заблудшую душу на путь истинный. В самом деле, сколько можно? Мать есть мать, даже если ты считаешь, что она виновата перед тобой. Пора бы уже и простить.

Это все герцог придумал, насчет матери. «Сыновня любовь послужит вам отличным прикрытием, - сказал он. – Да и сам монастырь расположен удачно - вам не придется надолго отлучаться. Ни к чему вызывать лишние подозрения. Ваша репутация должна быть безупречна»

Насчет репутации Кай и сам все прекрасно понимал. Отношения между графом Урмавивой и герцогом, и без того непростые, в последние годы балансировали на грани открытой вражды. Ну, пусть не вражды, но неприязни точно. И масла в огонь подливал этот подлец, барон Шмитнау. Отчего-то возлюбив своего младшего внука больше всех прочих, он во всеуслышание заявил, что оставляет щенку свой южный морской надел вместе с островами. А если учесть, что этот надел вплотную прилегает к гавани графа, то в будущем Кристан Урмавива станет владельцем значительной части побережья Лимии. Что, разумеется, никак не устраивало герцога.

Впрочем, станет ли? Есть ли у мальчишки это будущее?

О подслушанном разговоре и грозном гороскопе Кай, захлебываясь от волнения, рассказал герцогу в первую же их встречу. И с какой-то детской обидой понял, что для того эта величайшая тайна не стала новостью. Деньги, посмеиваясь, объяснил благообразный паломник, в котором никто бы не признал высочайшего хозяина Лимии. И жадность. Прибавьте сюда страх, мой юный друг, и у вас в руках окажется отличный ключ, открывающий любой замок.

Самому Каю герцог денег не предлагал - знал, что тот воспримет это как оскорбление. Зато подтвердил юноше баронский титул, невзирая на громкие протесты двух старших сыновей покойного барона Ноланди. Эти хамы смели утверждать, что Кай не является сыном барона, что его мать согрешила со смазливым конюхом. Доказательства? Да какие, к чертовой матери, доказательства? Вы только посмотрите на этого заморыша!

Кай и в самом деле отличался от мужчин рода Ноланди. Ни тебе телесной мощи, ни буйного нрава, ни пожара густых кудрей. Стройный, если не сказать тощий, тихий черноволосый мальчик удался в мать. Прибавьте сюда равнодушие, с которым покойный барон относился к своему последышу, и вот вам, готовый повод для сплетен и слухов! Конечно, отцом ублюдка является конюх, никаких сомнений! Конюхи, они такие.

Скандал ширился, набирал силу, как река в половодье. Кай уже раскаивался, что с одобрения графа продал прошение на подтверждение титула. Более того, он и сам стал сомневаться в своем происхождении и не знал, куда деваться от стыда. Тем более, что герцог помалкивал, не спеша вмешиваться в конфликт.

На свою беду, братья Ноланди никогда не отличались крепким умом. Расточая налево и направо брань и хулу, взывая к высшей справедливости, они сами не заметили, как перешли опасную черту.

- Если герцог Лимийский, - заявили они. – Если этот петух крашеный, этот любитель мальчиков. Только посмеет дать титул ублюдку! То мы!

Глотки у братьев были луженые, свидетелей – предостаточно, и очень скоро неосторожные слова достигли ушей герцога.

- Вот как? – спросил герцог, приподнимая красиво выщипанную бровь. – Значит, если мы посмеем? Ну-ну…

Вся Лимия замерла в сладком ужасе, когда герцог двинул войска на замок мятежных баронов.

Ну как – войска? Полк дворцовой гвардии, точнее, часть полка – пятьдесят отборных, отлично обученных и прекрасно вооруженных бойцов. Которым плевать было на любовные причуды герцога. Которые кормились с руки герцога. Которые знали: случись что с ними, их семьи не окажутся на улице в нищете.

- На помощь! – воззвали братья Ноланди, в панике запирая ворота замка. Что было совершенно бессмысленно при обветшавших стенах. – Люди добрые! Соседи! Спасайте невинные души!

- Ага, щас! – злорадно отозвались соседи. – Нашлись невинные!

Любители вина, женщин и охоты, братья не придавали значения таким пустякам, как частная собственность, святость брака и взаимное уважение. Сколько полей было вытоптано дикой баронской охотой, и добро бы только их личных полей! Сколько невинных девиц и честных мужних жен пострадало! Ограбленные обозы. Неуплаченные налоги. Отвратительные дороги, за которые Ноланди отвечали по закону. Не было сомнений: чаша терпения герцога Лимийского переполнена, и смутьяны понесут заслуженное наказание.

Злорадствующие соседи, с чадами и домочадцами, потянулись к замку баронов – интересно же посмотреть на справедливый суд! Из замка шустрыми крысами разбегалась челядь – кому охота попасть под горячую руку гвардейцев? И, главное, за что? За чужую вину? В обороне остались лишь сами братья, да полтора десятка самых пьяных и самых безбашенных. Они готовились дорого продать свои жизни. Зеваки расселись на склонах холма – они предвкушали грандиозное зрелище.

Обманутыми оказались и те, и другие. Нет, поначалу все шло, как по писаному – конный строй гвардейцев выступил из леса, рассредоточился, окружая развалины того, что братья Ноланди гордо величали крепостной стеной, даже навели пушку на ворота…

А потом вперед выступил лысый человечек в серой сутане, поднес к лицу громкоговоритель.

- … сохранение жизни и титула! – доносилась до зевак неразборчивая отрывистая речь, искаженная многоголосым эхом. –Подвергнутся публичному… Третья часть, именуемая Уд… бор… Каю Нолан… Под гарантии… В случае сопротивления… как изменники…

Зеваки со значением переглядывались. Несмотря на несовершенство инопланетной техники, общий смысл речи глашатая собравшимся был предельно понятен: при добровольной сдаче бунтовщикам и смутьянам гарантировалась жизнь, сохранялся титул. Правда, от публичной порки и дележки имущества это не спасало – младшему баронету переходил Удольский бор, хоть и пострадавший от пожара в прошлом году, но все еще лакомый кусочек. Ну а в случае сопротивления братьев, как изменников, ждала ступенчатая казнь.

Серый человечек трижды повторил свое обращение, потом, словно утомившись, махнул рукой. И тотчас грохнула пушка, нацеленная на ворота.

Тут полагалось бы сказать – на мощные, окованные железом неприступные ворота. Увы! Неприступными они не выглядели даже издали - часть железа ободрана неизвестно кем и неизвестно для каких целей, створки скособочились, навалившись друг на друга, как подвыпившие приятели, и словно бы размышляли: падать, не падать… Так что хватило и одного выстрела, к острому разочарованию зевак.

Среди сдавшегося гарнизона замка не хватало лишь самих братьев. Их нашли позже, в винном погребе – пьяных до полной невменяемости. Поэтому порку пришлось отложить до утра.

Итак, справедливость восторжествовала, а зло было повержено. Старшие братья здорово поутихли, утратив не только свой знаменитый баронский гонор, но и часть земель. Младший же…

О, младший получил все! Деньги, честь, славу! О нем говорили. О нем слагали баллады. На него обратили внимание отцы подрастающих дочерей. Его приглашали в такие дома, перешагнуть порог которых Кай раньше и не мечтал. Еще бы, фаворит самого герцога Лимийского!

И только один человек во всей Лимии оставался равнодушным к новоявленному барону – сам герцог.

Это потому, судачили сплетники, что герцог вовсе не хотел вступаться за молодого Ноланди. Просто так получилось: подавляя мятеж старших братьев, он вынужден был облагодетельствовать младшего. В назидание, так сказать. Иначе бы не видать тому баронства, как своих ушей.

Так и было задумано, сказал герцог Лимийский спустя несколько месяцев. (Тогда Кай впервые встретился со своим благодетелем один на один, не знал, чего ждать от этой встречи и страшно нервничал.) Мятеж этих тупых мужланов, публичные оскорбления в мой адрес, это все было тщательно спланировано. Вы, барон, не такой, как ваши братья. Вы умный, тонкий, благородный человек. Я предпочитаю видеть вас своим другом. Но – увы! – вы племянник графа Урмавива, а одно исключает другое.

Почему? – рискнул спросить Кай. Разве вы с графом враги?

А разве вы с ним – друзья? Особенно сейчас, после рождения наследника? Которого вполне могло бы и не быть.

Кай понял, что его ставят перед выбором. И совершил его, не колеблясь. Ну, почти не колеблясь.

В конце концов, если мальчишке все равно суждено умереть в самом скором времени… а граф, вполне вероятно, не выдержит этого удара… нужно же иметь покровителя! Без покровителя в наше время никуда!

Что я должен буду делать? – прямо спросил он.

Делать? – изумился герцог. Помилуйте, барон, ничего вам не надо делать. Почаще навещайте вашу матушку, только и всего. И, разумеется, держите меня в курсе всех ваших домашних дел. Надеюсь, вы понимаете, что графу незачем знать о наших встречах?

Кстати, насчет домашних дел… Говорят, Илзе Урмавива обещает стать настоящей красавицей. Сам я, правда, в этом не разбираюсь, но так утверждают знатоки. И характер у нее чудесный. Приглядитесь к ней, барон. Это будет хорошая партия. И сильно укрепит ваши позиции в будущем.

Если бы тогда Каю Ноланди сказали, что он совершает предательство, юноша удивился бы самым искренним образом. Какое предательство? О чем вы? Предательство – это удар в спину. Яд в кубке с вином. Или что-то в этом роде. А разговор по душам с умным человеком, разве это предательство? Рассказать о том, что тебя волнует, поделиться сокровенным, выслушать совет…

Нынешний Кай тоже не считал это предательством. Он полагал, что просто сделал правильный выбор.

-3-

- Тише, болван! – прошипел знакомый голос. – Узнал?

Кай молча кивнул. Перчатка перестала давить на рот, и Кай сел.

В комнате было темно, и только узкое окно выделялось более светлым пятном. Очевидно, папаша Мерлуш заглянул, увидел, что постоялец спит, и не стал зажигать свечу. Кай увидел, как на фоне окна мелькнула смутная закутанная фигура, услышал шелест одежд, и фигура резко уменьшилась в росте – это ночной визитер сел на лавку возле стола.

- Рассказывайте, барон.

Кай откашлялся, облизал шершавым языком сухие губы, сглотнул. Очень хотелось пить. Хоть бы глоток вина, подумал он. Черт с ним, с вином, я и на воду согласен!

Словно в ответ на его мысли, в дверь постучали.

- Ужин для господина барона! – раздался голос папаши Мерлуша.

Кай взглянул на посетителя – тот молча накинул на голову капюшон.

- Войдите, - сипло отозвался Кай.

Дверь скрипнула, и в образовавшуюся щель ворвался лучик света. А еще запах, от которого у Кая тут же забурчало в животе. Папаша Мерлуш, держа в одной руке зажженную свечу, а в другой корзину с плоским дном, почтительно поклонился:

- Ужин для господина барона.

Поставив свечу на стол, он принялся разгружать корзину: бутылка, кувшин с водой, хлеб, сыр, мясное рагу в горшочке, пучок свежей зелени, яблочный пирог. На ночного гостя в одежде паломника, отвернувшегося к окну, папаша даже не взглянул. Не мое это дело, говорил весь его вид, кого изволит принимать молодой господин. Хоть паломника, хоть девицу, хоть покойную бабушку. Пожелав барону приятного аппетита, трактирщик удалился. Не забыв плотно прикрыть за собой дверь.

Повинуясь знаку «паломника» Кай встал, бесшумными шагами пересек крошечную комнату, рывком распахнул дверь: никого. Пусто и тихо, если не считать могучего дружного храпа, доносящегося с первого этажа. Кай вернулся к столу, плеснул в кружку вина, разбавил водой и жадно напился.

- Хорошо, - пробормотал он и налил еще. Герцог Лимийский терпеливо ждал.

Утолив жажду, Кай отломил кусок соленого, остро пахнущего сыра, сунул в рот. Есть хотелось так, что аж подташнивало.

- Поздравьте меня, друг мой, - сказал Кай, прожевав. – Я скоро стану регентом.

Никаких имен, давным-давно предупредил его герцог. Никаких титулов. Мы же с вами друзья? Ну, стало быть, так и будем обращаться.

- Откуда сведения?

- Мне рассказала об этом Илзе. Она случайно услышала разговор графа и леди Беллиз. Как я понимаю, вопрос уже решен.

- Женщины, - с непонятным выражением протянул герцог. – О, эти женщины! На что только они не пойдут ради любви…

Он тоже отломил себе сыру, повертел его в руках, с сомнением принюхиваясь, кинул на стол.

- Регент, это хорошо, - задумчиво сказал он. – Это просто чудесно. Но это такая ответственность… тем более, в столь юном возрасте. Справитесь ли вы?

Будущий регент прекрасно понял скрытую подоплеку вопроса. И, не дрогнув, встретил оценивающий взгляд «друга»:

- Справлюсь!

Конечно, справлюсь. Должен справиться. Обязан. Иначе грош мне цена.

Через пять лет, если верить Тинкоса, мальчишка погибнет. Или выживет, но станет калекой. Две равновеликие вероятности, два варианта развития событий. Раньше Кай мечтал, до дрожи, до озноба, о первом. Теперь он вырос и понимает, что, живой, мальчишка ему гораздо интереснее. Второй вариант дает больше возможностей.

Беспомощный калека, в одночасье лишившийся будущего, к кому потянется Кристан Урмавива? В ком станет искать утешение и поддержку? Разумеется, к тому, кого любит. А из тех, кого любит, к самому сильному, самому надежному. К тому, кто сможет стать ему опорой в эти страшные дни, за кем он сможет спрятаться от беспощадной жестокости несправедливого мира.

Он выберет отца, в этом нет никаких сомнений. Отец, это любовь и сила, возведенная в квадрат. В куб! Это крепость, способная выдержать любую осаду. И, значит, надо пробить в этой крепости брешь. А лучше - сравнять ее с землей и возвести новую.

Такой крепостью стану я. Зять вдовы графа. Муж его осиротевшей дочери. Брат его искалеченного сына. Опекун. Покровитель. Регент.

Перспективы, ах, какие перспективы! Какое будущее! И если ради этого будущего граф Урмавива должен умереть… что ж, значит, он умрет! Благородный рыцарь, вознесший сироту из грязи; родной дядя, сделавший для него больше, чем мать… боже, какие пустяки! Кого это останавливало, спрошу я вас? Кого и когда?

Кай Ноланди не обольщался насчет себя. Он знал, что не сумеет убить графа. И не потому, что родная кровь и прочие благоглупости. Просто – не посмеет. Бой на шпагах; подлый удар кинжалом в спину; отравленное вино… нет, не посмеет. Граф силен не только телом, но и духом, он был рожден таким – волком, вожаком стаи. И чтобы противостоять ему, надо родиться волкодавом.

«Я – не волкодав». Год назад Кай Ноланди понял это со всей пронзительной ясностью. Понял и принял, как принимают свои черты лица, форму черепа, рост. Хорошо бы, конечно, быть покрасивее, пошире в плечах, повыше ростом. Хорошо бы, но – не судьба.

«Я – мелкая шавка по сравнению с ним!» Нет, не шавка, конечно, - гончая, борзая… овчарка, в конце концов! Чтобы завалить матерого волка, мне нужна стая таких же, как я. Только где ее взять, эту стаю?

Кай украдкой взглянул на «паломника». Но скромный богомолец исчез, вместо него Кай увидел герцога Лимийского, в блеске и славе: кинжалы зрачков полосуют ночь за окном, ноздри хищно раздуваются, тонкие пальцы превратились в стальные когти, в горле угрожающе клокочет вызов. Казалось, миг – и волкодав прянет в ночь, чтобы вцепиться в добычу, рвать ее зубами, захлебываясь и пьянея от вкуса крови врага.

Кай отвел взгляд. Говорят, подвалы герцогского дворца битком набиты инопланетным добром.

Прежний герцог, покойный отец нынешнего, хоть и ненавидел пришельцев лютой ненавистью, но дураком не был. Грабил широко, от души, не брезгуя даже тем, что иные пренебрежительно называли хламом. Кто знает, подумал Кай. Кто знает, не найдется ли среди этого хлама какой-нибудь хитрой смертоносной штучки, не оставляющей жертве шанса? И – следов. Ах, как это было бы славно!

Герцог мог бы просветить наивного барона. Сказать, что, будь у него такая «штучка», он бы давно уже расправился со всеми своими врагами. Но герцог промолчал, а сам Кай не догадался.

- Регент, это хорошо, - повторил герцог Лимийский и улыбнулся.

Словно оскалился.