Жду новый пост

Серия «323 убийства»

Он выбросил пистолет за кулисы и произносит монолог. Фальшивая кровь добралась до кожи; вспоминаю, остался ли дома пятновыводитель. Это помогает не скучать, пока я изображаю труп.

Крови должно быть не так много — при одном выстреле прямо в сердце. Но Вера, наша специалистка по спецэффектам, — фанатка багровых рек. Будь её воля, под платьем оказалось бы в три раза больше крови, а Петя не стрелял, но набросился на меня с ножом.

Представляю, как он смеётся, танцуя в потоках фальшивой крови, когда монолог заканчивается и падает занавес. Можно встать, размяться и, самое главное, нормально моргать!

Сегодня меня убили в триста двадцать третий раз. Это случалось на сцене, и перед объективом камеры, и даже на корабле, когда я играла в труппе на круизном лайнере. Стоит выйти на подмостки — меня зарезают, душат и травят. Несколько десятков раз я скончалась от болезни, но это было не так увлекательно.

Остаток спектакля досматриваю из-за кулис. Персонажи расследуют мою смерть, разоблачают Петра, и в конце Игорь, играющий тайного агента полиции, надевает на него наручники. Мы выходим на поклон — я в окровавленном платье, намертво присохшем к груди. Ольга просит его не снимать, чтобы удивить зрителей — и получить яркие фотографии для рекламы.

Жидкие аплодисменты. Поклон, ещё один. Занавес.

Когда последний зритель покидает зал, а капельдинер закрывает двери, все снова собираются на сцене. Кто-то наступил в лужу фальшивой крови и оставил десяток алых отпечатков на досках. У уборщицы есть немало причин нас ненавидеть.

Ольга, как всегда, начинает с криков:

— Петя, монолог в начале был ужасен! Ни капли мастерства, ни единой капли. Алсу, ещё один такой проход, и я тебя уволю! Поедешь назад в свою деревню играть Анну Каренину. — Она переводит взгляд на меня. — Лана, у тебя всё прекрасно.

Улыбаюсь, принимая похвалу. Никто не изображает трупы настолько хорошо. Правда, никто и не в курсе, как я играю другие роли.

Единственная моя цель на сцене — умереть, творчески и красиво. Создать иллюзию, которая будет прекрасной и безопасной, совсем не похожей на реальность.

Ольга продолжает распекать остальных; Алсу ловит мой взгляд и закатывает глаза. Она постоянно переигрывает, но кто в таком маленьком, дышащем на ладан театре выступает хорошо?

Все знают ответ: Игорь.

Игорь единственный из нас, кого ангел поцеловал в лоб, одарив талантом. Он может взять любую роль и оживить её. У меня это получается только с мёртвыми, простите за каламбур.

— Один Игорь нормально справлялся! Так, куда он делся?

Несколько минут назад точно стоял здесь, мрачно слушая Ольгу. Она вертит головой: русые волосы горят золотым в свете софитов, кончик носа сильно вздёрнут вверх — у Пети тоже, но не так заметно. Наконец она говорит:

— Так, ладно. Но если он не придёт завтра на репетицию — уволю!

Она часто грозит кого-то уволить, можно пропустить мимо ушей. Платье прилипло к груди, кажется, отдирать придётся с кожей. Спешу в душ, надеясь, что ради экономии Ольга не выключила горячую воду — снова.

Сегодня у меня другая проблема. Внутри горит свет, дверь приоткрыта, а на пороге — алые следы. Уборщица превратит нас в трупы, самые настоящие! Как можно разнести кровь по всему театру?!

Я играла трупы столько раз, могла бы и догадаться. Но не чувствую ни зова интуиции, ни самого маленького подозрения. Просто хочу взглянуть, кто вляпался в кровь. Следы ведут к дальней кабинке, вода внутри не шумит, и я не испытываю смущения, отдёргивая шторку.

На полу сидит Игорь.

Голова откинута, ладони сложены на животе. У него вид человека, который задремал на пару минут — если не считать крови.

Красные следы, красные пятна на кафеле, красная рана в груди, из которой торчит рукоять ножа. Первая мысль: долго же он будет это отстирывать. Ещё секунда — и до меня доходит: это не бутафорская кровь. Не рукоять ножа с отпиленным лезвием.

Его рана, она настоящая. Убийство, оно настоящее.

Оставляя алые следы на полу, я бросаюсь наверх.

Через несколько минут в душевой собираются все: Алсу, которая сняла парик и распустила длинные чёрные волосы, Ольга с чашкой вечернего чая и Петя. Они чуть не сталкиваются в дверях, торопясь увидеть тело. Но, когда я подвожу труппу к дальней кабинке, там никого нет.

Это смахивает на шутку. Недавно здесь лежал труп. А теперь я смотрю на пол, капли воды на стенках, слив и не вижу ничего: ни тела, ни лужи крови. Смерть исчезла, как в очередном спектакле.

Открываю рот, чтобы спросить: «Какого чёрта?», но понимаю: все смотрят на меня. Кто-то с любопытством, кто-то мрачно, а кто-то с непониманием.

— Это что, шутка? — наконец рявкает Ольга. — Сегодня не первое апреля!

— Да я… Я видела его. Он был здесь! — звучит так неубедительно, будто я играю по ужасному сценарию.

— О боги, — она закатывает глаза.

— Но вот же, на полу… — Я осекаюсь.

Кто-то из нас натащил фальшивой крови со сцены, и весь пол, вся лестница теперь в алых следах. Если настоящая кровь Игоря и была среди них — она давно затерялась.

Глупо приоткрываю рот, глотая воздух, когда тёплая рука обнимает за талию:

— Боже, кажется, кто-то перегрелся. Или перепил, — Алсу хихикает. — Пойдём домой.

— Но он был здесь! Мёртвый!

— Видишь тело? Мы нет, — говорит Петя с такой доброй улыбкой, бесит!

— Так, а ну пошли вон из душевой! — наконец рявкает Ольга.

Стучат каблуки, Алсу тащит меня к двери. Створка захлопывается, разделяя нас и место убийства. Я не уверена, что смогу остаться в театре одна, поэтому набрасываю куртку прямо на окровавленное платье. Все три квартала до нашего дома Алсу болтает: 

— Тебе надо хорошенько выспаться! И, это, будь осторожнее, ведь актёры часто с ума сходят. Слышала о Нижинском? Невероятный талант, но шизофрения…

— Это не галлюцинация! — перебиваю я.

— Да ладно, ты сама видела, никого там не было. И, боже, кому нужно убивать Игоря? Актёр он хороший, верно. — Она достаёт из сумки ключи. — Но когда за это начали перерезать глотки?

Пока мы поднимаемся по лестнице, Алсу продолжает говорить и говорить:

— Ты слишком много думаешь о мёртвых и слишком часто их играешь. Тебе надо расслабиться. Хочешь, сходим вместе по магазинам?

— Посмотрим.

Останавливаюсь у своей двери. Квартира, которую снимает Алсу, — этажом выше. Не успеваю достать ключи, она перехватывает руку:

— Лана, ты точно в порядке? Посидеть с тобой?

— Нет, — мотаю головой.

Может, она права, и я перегрелась в тяжёлом платье под светом софитов. Или фальшивая кровь оказалась токсичной, вызвав галлюцинации. Но мир вокруг кажется реальным.

Она не могла вырваться со сцены, правда?

Пообещав Алсу, что всё будет нормально, закрываюсь в квартире. Избавляюсь от окровавленного платья и наконец снимаю грим. Стоит выспаться перед завтрашней репетицией, но, упав в кровать, я не могу сомкнуть глаз.

Как увлекательно тикают часы.

Как завораживающе стучит моё сердце.

Сколько интересных мыслей в голове.

Щёлкаю выключателем и тянусь за телефоном.

У меня, оказывается, есть номер Игоря. Нажимаю на «Вызов» и не меньше нескольких минут слушаю гудки. Спит ли он? Или не берёт трубку по другой причине?

Об этом я думаю, пока наконец не забываюсь сном.

На работу утром добираюсь одна: Алсу убежала на очередное прослушивание. Захватив капучино из кафе через дорогу, распахиваю дверь для сотрудников. Налево, налево, а потом направо.

Наш театр похож на лабиринт. Я работала в разных местах, но в таком — никогда. Ольга говорила, его построил лет пятьдесят назад один эксцентричный богач, любитель искусства. Он скорее хотел развлечься, чем создать место для работы. «А владельцу теперь плати за ремонт этого всего», — вздыхает она.

Наконец добираюсь до сцены. Проскальзываю в неприметную боковую дверь, поднимаю голову и — замираю на месте.

В первом ряду сидит Игорь с кружкой кофе в одной руке и томом Достоевского в другой. У нас происходит диалог, которого я не слышала ни в одной пьесе:

— Ты умер!

— Я не умер.

Пауза. Пытаюсь понять хоть что-то. И быстро, пока он не успел спохватиться, подхожу вплотную, тыкая Игоря пальцем в грудь.

Туда, где вчера была рана.

Ойкнув, он проливает кофе, роняет книгу, лезет в карман за платком. Помочь бы ему, но замираю, гадая, не сошла ли я с ума. Может, триста двадцать третий труп стал фатальным для психики?

— Теперь все подумают, я напился и пролил что-то на себя! А сегодня первая репетиция. Что я скажу Ольге?

— Что ты не умер, — выдаю я.

Не знаю, чего во мне больше: непонимания или облегчения, что Игорь жив. Что она осталась на сцене, где ей и место. Мне бы посидеть в тишине, успокоиться, но в зале появляется Ольга.

Сегодня мы начинаем разбирать новую пьесу. Алсу выходит из-за кулис, Петя чуть не опаздывает, но успевает в последнюю минуту. Ролей больше, чем постоянного состава, и Ольга смогла выбить у владельца средства ещё на одну актрису. Кажется, мы работали вместе — Надя? Наташа?

— Я Настя, — говорит она, опускаясь на соседний стул.

Почти угадала.

Ольга раздаёт копии пьесы, отпечатанные на старых черновиках. Я появляюсь в первом акте, чтобы быстренько умереть, а потом мелькаю в виде безмолвного призрака. Всё, как я люблю.

Обычно репетиции с чтением текста проходят гладко. Я откидываюсь на спинку стула, смотрю, как Петя перебирает листы, Игорь делает пометки, а Алсу качает головой в такт чтению. Слушаю голоса, которые на разные лады рассказывают историю, и иногда, очень редко, присоединяюсь к ним.

Моё дело — смерть.

Но не сегодня. Сегодня я смотрю на Игоря. Прикрываясь листами с пьесой, щипаю себя за бедро — не сплю ли? Я видела его мёртвое — мёртвое ли? — тело. Почему я не проверила пульс? Не прикоснулась к холодной руке?

— Лана, тут будет твой выход, — Ольга заглядывает в опустевшую кружку чая. — Давайте сделаем перерыв.

На лицах актёров тут же появляются новые эмоции, будто духи, которыми те были одержимы, покинули их. Алсу и Настя тянут на кухню, чтобы выпить кофе, но я качаю головой. С губ срывается оправдание о туалете.

Куда я, конечно, не иду.

Я крадусь к душевой по полутёмным коридорам театра. Для экономии свет сильно приглушён, погасшие лампочки редко меняют. Дверь, наверное, заперта, но я дёргаю за ручку, и она отворяется.

Внутри тоже темно, кафель поблёскивает в луче, падающем из двери. Петя бы точно сказал, что здесь водятся призраки. Но я не притворялась бы мёртвой несколько раз в неделю, если бы верила в потустороннюю чушь.

Поэтому я щёлкаю выключателем и иду к последней кабинке. Дёргаю за шторку, мотаю головой, избавляясь от образа окровавленного Игоря. Может, на полу остались пятна?

Дверь хлопает за спиной. Оборачиваюсь, вспоминая каждую пьесу про маньяков, каждое убийство в закрытой комнате. Кто это: вампир в самом белом гриме, который найдётся в гримёрке? Человек с бутафорским ножом?

Всего лишь уборщик.

Несколько секунд я разглядываю серую толстовку, ведро с водой и швабру в руке. Выглядит как реквизит — но в нашей постановке нет роли уборщика.

— Вы кто?

— Никто, — он с шумом опускает швабру в ведро. — То есть новый уборщик.

Не знала, что могу удивиться ещё сильнее.

— А как же?

Не могу назвать её имя, потому что оно вызывает страх. Эта женщина, она ведёт себя так, словно здание принадлежит ей, нападает на всех, кто посмел оставить хоть одно пятнышко, даже ссорится со зрителями. Я со своими реками крови стала её любимой жертвой. Из-за одной уборщицы я не хотела продлевать контракт в труппе Ольги. Но вот она…

— Уволилась, — говорит он. — Теперь я буду подтирать за вами кровь.

Надеюсь, в его голосе сарказм, а не злость.

— Вчера тут наследили, да? — подхватываю я.

— Да, жутко. Я сначала подумал, вы на самом деле кого-то убили.

Эта фраза моментально заставляет напрячься. Будто сейчас — кульминация третьего акта, и надо отыграть лучшую смерть, которая может случиться. Стараясь держать голос естественным, спрашиваю:

— Вы о чём?

Оставляя швабру, он подходит к кабинке. Теперь мы можем рассмотреть друг друга: он — мои волосы, отпущенные чуть ниже плеч — так легче носить парики, — и сухую от вечного использования грима кожу. Я — его тёмные кудри, мешки под глазами и царапины от неаккуратного бритья. Вытянув руку, уборщик показывает на красные пятна в щелях между плиткой, едва заметные.

— Я так и не понял, настоящая или фальшивая.

Никогда не думала, что буду радоваться каплям крови. Губы расползаются в улыбку: я не сумасшедшая! Это не галлюцинации! Не знаю, что сказать, а он смотрит на меня без эмоций на лице. И вдруг выдаёт:

— Есть ещё кое-что.

Пора назад на репетицию, но мою героиню уже убили, остальные и сами справятся. Поэтому я иду за уборщиком наверх по лестнице, через тёмные коридоры театра, к маленькой двери в кладовку.

— Смотри, — он распахивает створку и показывает на одну из полок. — Ольга Валерьевна выдала документы, я сегодня всё пересчитал. Тут должно быть три бутылки с фальшивой кровью, а их две. Бумаги и освежителей воздуха не хватает. Хлорки меньше, чем нужно. Кто-то пробрался сюда и украл их.

Украл, чтобы очистить место розыгрыша. Даже избавился от запаха фальшивой крови в воздухе.

Мы с уборщиком переглядываемся, когда раздаётся звонок. Кто-то, я знаю, кто, нетерпеливо давит пальцем на кнопку. По коридорам разносится голос Ольги:

— Все на сцену! Быстро!

Наверное, чай заварился. Торопясь к занавесу, оборачиваюсь на ходу и кричу:

— Спасибо! — Я больше не считаю себя ненормальной. — Кстати, меня зовут Лана.

— А я Иосиф, — откликается он.

Первая глава последнего из моих крупных текстов.

Соцсети с моими текстами - если вам интересно~

Он нервничает?

Ему страшно?

— Слушай, — неуверенно начинаю я. — Знаю, ты меня разыграл с этим трупом в душевой. Я поверила, получилось хорошо. Не хуже, чем у Хичкока. Но тебе нужно было сразу признаться, потому что я… Ты меня напугал. Я подумала, что с ума схожу.

Такой себе вышел монолог. Игорь и в коридоре за сценой показывает все грани таланта: страх на лице сменяется непониманием, злостью и возвращается, выливаясь в крик:

— Что ты ко мне пристала? Я ничего не делал! Пришёл домой и лёг спать.

Кажется, стены обрушатся на наши головы. Не успеваю ответить, Игорь разворачивается и уходит. Занавес.

Ни в одном спектакле не видела его таким.

Пожав плечами — самый подходящий жест, — иду к выходу. Так странно. Так тихо. Обычно меня с собой тащит Алсу, болтая об актёрах, кастингах и вечеринках, на которых она была или которые собирается устроить. Кстати, мысли сбываются, потому что Алсу появляется со стороны кабинета Ольги. Не успеваю сказать: «А я как раз о тебе думала», рука ложится на плечо, и она щебечет.

— А я ведь гадала, куда ты делась. Знаешь, первую репетицию нужно отпраздновать! Я пригласила Антона, позвонила Лизе и Филиппу…

Знакомые актёры, режиссёры, авторы пьес — в общем, вся театральная тусовка, в которой Алсу себя чувствует как рыба в воде. Я знаю: если соглашусь, мы не ляжем спать часов до двух. Возможно, именно это мне и нужно, но в голове всплывает образ Ольги.

— Подожди, у нас же репетиция завтра в десять.

— Но я уже всех позвала! А ты не пей много. — Хватка неожиданно ослабевает. — Если не хочешь, можешь не приходить! Обещаю, мы не будем громко включать музыку.

Я даже шаг сбавляю: впервые Алсу предложила мне пропустить вечеринку. Это так неожиданно, что я начинаю оправдываться:

— Да нет, я зайду. Может, правда, ненадолго.

— Буду ждать! — она копается в сумочке. — Чёрт, где ключи? Откроешь, пожалуйста!

Распахиваю перед ней все двери: у меня есть запасной ключ от квартиры Алсу. Делать это приходится не так уж редко, учитывая бардак в её сумке. Листы с текстом, книга, протеиновый батончик, пудреница, наушники — и это то, что я вижу сверху. Здесь можно топор потерять, не только связку ключей.

Чувствуя себя измотанной, падаю на диван, листаю копию пьесы. Это история об актрисе, которая решила пробиться на большой экран очень экстравагантным способом — убивая конкуренток. Она застрелила главную соперницу, то есть меня, прямо на съёмочной площадке. Хорошая сцена. Не терпится в ней сыграть.

Отложив пьесу, откидываюсь на подушки. Что же произошло с Игорем? У нас в театральном, когда я ещё играла живых, было много розыгрышей. Туфли, вымазанные клеем, пауки, спрятанные в косметичках. Нет, не хочу об этом думать. До сих пор пауков боюсь. Но все хвастались своей ловкостью, ссорились и шумно мирились, смеялись вместе. «Наверное, Игорь не с той ноги встал», — думаю я, закрывая глаза. Нужно сосредоточиться на пьесе.

Будит меня бешеный стук в дверь. Солнце клонится к закату. Волосы растрёпаны, в голове шумит, но Алсу, которая стоит на пороге, видела меня и в худшем состоянии.

Хотя она спрашивает:

— Боже, ты в порядке?

— Я задремала слегка.

— Точно? Может, тебе лучше отдохнуть?

Будь мы на сцене, я бы сказала, она переигрывает. Но ни занавеса, ни рампы рядом нет, так что мотаю головой.

— Нет, я приду.

— Ну если хочешь, — тон тут же меняется. — Тогда сбегай в магазин, пожалуйста. Докупи пару бутылок вина, сок и текилу.

Она протягивает карточку. Пытаюсь пригладить волосы, зеваю — и до меня доходит.

— Ого, текила?! Ты же помнишь, что завтра утром репетиция?

— Это не для меня, — улыбается Алсу и бежит вверх по лестнице.

Её квартира выглядит более обжитой, чем моя. На стенах репродукции Мухи и Бердслея, книги об истории театра на полках, десяток разноцветных подушек на диване. Я падаю среди них, но сразу встаю: помочь достать бокалы и открыть бутылки. Пока мы возимся на кухне, подтягиваются гости. Я одновременно хочу и нет, чтобы Игорь был среди них, но он не появляется. Вообще никто из труппы не приходит, кроме новой девочки, которая играет третью женскую роль в пьесе. Наташа — так, кажется.

Мы едва успеваем поздороваться — Алсу тащит меня знакомиться с кем-то. Тут и актёры озвучки, с которыми она подрабатывает, и театральный критик, и режиссёр независимого кино. Он пожимает мне руку — татуировки тянутся от костяшек пальцев, исчезают под рубашкой и снова появляются на шее — и спрашивает:

— Это вы играли в «Трупном окоченении»?

— Да, у меня там было две роли сразу.

Обе… ну вы понимаете.

— Мне особенно понравился момент, когда он достаёт ваше тело из могилы, а все конечности как деревянные, — он хихикает. — Вы очень хорошо сыграли! Слишком хорошо для такого дерьма.

Да, фильм провалился с грохотом. Но на съёмках собрались, должно быть, самые увлечённые люди в мире. Режиссёр сам рисовал на мне трупные пятна, не доверял ни одной гримёрше. Мы по два часа сидели перед съёмками, а потом я столько же отмывала краску. А между этим изображала мёртвую натурщицу, последнюю музу безумного художника. 

— Кстати, он же хотел работать над новым фильмом. Что-то про зимний культ и жертвы, — вспоминаю я. — Но ничего не слышно. Меня не позвали?

— Нет, он ищет вдохновение.

— Где?

Я представляю берег моря, домик в горах или чердак с романтичным видом, но собеседник щёлкает по бокалу:

— На дне бутылок.

Очень жаль.

— Надеюсь, он с этим справится.

— Не он один!

К нам присоединяется театральный критик — который видел пару моих смертей, — и мы обсуждаем предстоящую пьесу. Люди всё приходят, будто квартира резиновая. Иногда я замечаю Алсу с бокалом вина в руках или Настю с шотом текилы. Очень смело, — думаю я. Или глупо.

К счастью, несколько бокалов белого полусладкого не влияют на сон. Утром у Алсу круги под глазами, в театре она достаёт из бездонной сумочки консилер и быстро их замазывает. Ольга появляется ровно в десять с чашкой чая в руке. Все стулья заняты, кроме одного.

В голове вспыхивает образ девочки с текилой. Ольга сурово сдвигает брови.

— Где наша Лидия? — она называет её именем персонажки из пьесы. — Прослушала, что я думаю об опозданиях? Так вот, — Ольга обводит нас суровым взглядом, — я не люблю опозданий.

Алсу опускает глаза, я тоже. Нельзя сдавать своих. Должно быть, она немного не рассчитала с алкоголем и появится в дверях слегка запыхавшись, вот-вот…

Никого нет.

Выругавшись, Ольга уходит в кабинет, позвонить Наташе. Мы переглядываемся, Алсу шепчет:

— Перебрала вчера.

— Сколько она выпила?

— Поверь, достаточно.

Игорь морщится и утыкается в пьесу. Ольга возвращается ещё злее, видимо, на звонки Надя не отвечает.

— Лана, прочитаешь её роль, пожалуйста. Сегодня работаем со всеми вчерашними замечаниями. Поехали!

Давно у меня не было так много реплик. Можно не стараться, но я не хочу подводить остальных и вспоминаю всё, чему училась в театральном, помимо умирания. Лидия — актриса, которая пробует себя в кино, главная соперница героини Алсу. Я жду, когда же она умрёт, но до конца пьесы этого не происходит.

И как в таких условиях я должна проявлять свой талант?

В конце первого акта Ольга кивает в такт моим словам. Заглядывает в пустую кружку — и говорит:

— Перерыв на пять минут, после повторим пару сцен. Ещё надо обсудить с Верой костюмы.

Как всегда, во время перерыва она удаляется за чаем. Петя поворачивается ко мне и выдаёт реплику, которой я точно не ожидала:

— А ты хорошо играешь!

Я теряюсь. Все хвалят, как реалистично я падаю на сцену или издаю предсмертный стон. Похвала моей «живой» игре? Это что-то новенькое.

— Эм, спасибо.

— Я и не знал, что ты умеешь играть не трупы.

— Но тебе ведь нравится играть именно трупы? — вмешивается Алсу, прежде чем я могу ответить.

Открываю рот, но слова не находятся. Нужной реплики нет в сценарии. Казалось бы, ответ такой простой: да, мне нравится играть трупы. Но это всё — на поверхности.

Я не могу рассказать им об иллюзии. О власти, которую получаю каждый раз, когда умираю на сцене. Всё в моих руках, жестах, умении задерживать дыхание. Я её контролирую.

К счастью, Игорь врывается в разговор, перехватывая внимание:

— Куда она делась? — рявкает он. — Можно было десять кружек выпить.

Кошусь на экран телефона. Пять минут прошло, а Ольга никогда не опаздывает. Все знают, что она думает об опозданиях.

В повисшей тишине Петя вскидывает голову.

— Вы слышали?

Чей-то вскрик? Всхлип? Звуки легко теряются в этих запутанных коридорах. Может, старое здание стонет и разваливается?

Но Петя говорит с интонациями сестры:

— Пошли проверим.

Мы так привыкли подчиняться её голосу, что послушно тянемся следом — даже Игорь поднимается со стула. Гуськом пробираемся в сторону кабинета Ольги, и с каждым шагом я убеждаюсь: это не звуки старого здания. Кто-то стонет? Нет, скорее плачет.

Это невозможно. Ольга, наверное, и не умеет.

Но вот мы у приоткрытой двери кабинета. На пороге блестят осколки кружки; пол покрыт ковром, странно, в мой прошлый визит его не было. Такой коричневый, вонючий, больше похож на…

— Это же чай! — выдыхает Петя.

А Ольга, ужасная Ольга, Ольга-самый-жестокий-критик, сидит на полу, закрыв ладонями лицо, и рыдает.

Мы толпимся в дверях, Алсу охает за спиной. Вперёд снова выходит Петя. Обнимает сестру за плечи, помогает подняться, тянет к креслу, прямо по рассыпанному чаю. Не зная, куда деть глаза, осматриваю комнату.

Любимый аксессуар Ольги — кружка чая. У неё есть целая полка коллекционных сортов: зелёный, красный, китайский, ещё какой-то. Точнее, была целая полка.

Чай ровным слоем рассыпан по полу. То тут, то там вижу разорванные упаковки. Да, это всего лишь чай, но, судя по тому, как она плачет, здесь произошло массовое убийство.

— Ну Оль, ну не надо. — Петя поднимает взгляд на нас. — Ребят, можно мы побудем одни?

Алсу тянет меня за собой, Игорь закрывает дверь. Мы переглядываемся:

— Кто мог это сделать? — шепчу я.

— Боже, да кто угодно! — Алсу пожимает плечами. — Может, актёр из тех, кого она уволила с волчьим билетом? Или кого раскритиковала жёстко.

— Тогда любой из нас. Ну кроме неё, — Игорь кивает в мою сторону.

— Меня она вчера назвала провинциальной бездарностью, — Алсу косится на дверь, из-за которой раздаются всхлипы, и понижает голос. — Всё равно, это очень жестоко. Нельзя ведь так с человеком.

Не успеваем мы согласиться — створка распахивается. На Ольге чёрные очки; губы дрожат. Петя обнимает её за плечи. Голос неожиданно уверенный и спокойный:

— Мы поедем домой, Оле нужно успокоиться. Увидимся завтра, — он ведёт сестру к выходу. — Я вызвал такси.

Следуем за ними, не знаю, зачем. Я вот волнуюсь за Ольгу. Петя хорошо ориентируется в лабиринте — мы быстро добираемся до выхода, ёжимся под каплями дождя. Такси подъезжает, и сцена вот-вот закончится.

Но кто-то бросается нам наперерез.

Это Лидия, то есть та девочка, которая должна играть Лидию. Настя, точно! На ней тоже чёрные очки, а тяжёлый похмельный запах я чувствую, когда она говорит:

— Вы куда? А репетиция?

Алсу за моей спиной громко охает. Игорь фыркает; Ольга сжимает губы так, что они превращаются в тонкую белую линию. Петя говорит:

— Закончилась.

— Как закончилась? Через пять минут начнётся!

— Мы начали в десять, — шепчу я. — Потом поговорим.

Но она явно не понимает намёков.

— Почему в десять? В двенадцать! Вот она мне сказала, — и Настя тычет в Ольгу пальцем.

Сразу видно, на сцене она недавно. Режиссёры, они как дикие звери или стихийные бедствия: обращаться нужно с осторожностью. Потому что Ольга будто ждала момента, когда можно перестать плакать и переключиться совсем на другую роль. Сдёрнув очки, она кричит:

— Я тебе говорила? Репетиция началась два часа назад! Ты что, валялась пьяная в подворотне?!

Единственные удивлённые люди тут — Настя и таксист. Мы и не к такому привыкли. Петя тянет сестру в машину, а она кричит:

— Ты уволена! Никогда не будешь работать в моём театре! И ни в каком другом тоже! Никогда, слышишь?!

Такси увозит кричащую Ольгу. Если бы это случилось на сцене, я бы рассмеялась. Но мы не играем, и больше-не-наша-Лидия, опустив глаза, шепчет:

— Но мне правда вчера позвонили с её мобильного, сказали приходить в полдень.

— О господи, что за дурдом?! — закатывает глаза Игорь.

И я с ним согласна.

Быстрее всех приходит в себя Алсу. Говорит, раз репетиция сорвана, можно сходить в спортзал, и убегает из театра. Зовёт меня с собой, но я мотаю головой и иду к Ольге.

Нужно кое-что проверить.

Дверь в кабинет брошена незапертой; прикрываю её за собой. Прислушиваюсь к тишине театра. Никого.

Шкафчик открыт. Вряд ли полиция будет расследовать убийство нескольких пакетов с чаем. На цыпочках иду по листьям, тянусь к пустой полке — и оно у меня в руках.

Это белая карточка из плотного картона, похожая на открытку. Но на ней не вид города или милый котёнок, а цитата:

«Ради искусства»

Слова знакомые, я слышала их несколько раз — от Алсу. Рядом на большом столе, за которым ещё первый директор театра сидел, лежит Ольгина копия пьесы. Листаю страницы, нахожу эту реплику.

Я играла жертву в стольких спектаклях, что могу подражать Шерлоку Холмсу или любому другому детективу. У жертвы есть преимущества: обычно она знает, кто убийца, и понимает скрытые мотивы. Дайте слово жертве — и она утрёт нос многим сыщикам

Итак, когда Ольга уходила звонить той уволенной девочке, всё было в порядке, она не кричала. Значит, и чай оставался на месте. Мы устраивали ещё один короткий перерыв: я заходила на кухню за кофе, Ольга была в туалете, Алсу поправляла линзы в гримёрке, Игорь курил, а Петя сидел на сцене и читал пьесу.

Каждый оставался один. Каждый мог это сделать.

Бездумно продолжаю листать текст с пометками Ольги. «Синий свет», «Неубедительно», «Сократить?». Некоторые сцены отмечены надписями: «Слишком по-книжному».

Я и не знала, что пьеса основана на книге. Ольга не говорила.

С мысли сбивает звонок; опустившись на колени, нахожу Ольгин телефон под столом. Здание старое, розеток мало, и они в неудобных местах. Неудивительно, что зарядка до столешницы не дотягивается.

Отключаю телефон и прячу в рюкзак: не стоит Ольге бросать его вот так. Мало ли, кто зайдёт в открытый кабинет. Подтверждая мои мысли, распахивается дверь. Выглядываю из-под стола — и встречаюсь взглядом с уборщиком.

То есть Иосифом, да.

— Если ты решила почистить мусорную корзину, за это уже платят мне, — говорит он.

С пылесосом он протискивается в маленький кабинет, начинает собирать чайные листья. Забираюсь на стол и заглядываю в мусорную корзину. Там лежат обрывки бумаги. Ольга разорвала что-то на кусочки в очередном приступе злости?

Оказывается, она не только кричать умеет, но и плакать. И удивительно легко переключается между этими состояниями. Как бы я сыграла смерть такой героини: громко и ярко или с тихим напряжением и трагизмом?

Достаю один обрывок, верчу в руках. Кусочек штрихкода, буквы, но целых слов не собрать. Щупаю бумагу: глянцевая и цветная с одной стороны, белая с другой. Кажется…

— Давай сюда. Обращение с мусором требует опыта.

Он забирает чёрный пакет. Не возражаю: не могу найти ни одной явной причины, кроме любопытства. Но я уверена, это — суперобложка.

Книга, обложку от которой Ольга порвала на клочки. Пометки о книге в пьесе. Цитата на месте чайного убийства. Пока Иосиф работает пылесосом, осматриваюсь: книги нет на столе или полке с наградами за победы в театральном фестивале. Ольга не оставила её в кабинете после того, как разорвала обложку.

— Готово! — Кабинет больше не похож на место преступления. — Нужно запереть дверь.

Спрыгиваю со стола и выхожу за уборщиком. Он достаёт связку ключей из кармана толстовки.

— Теперь сюда никто не проникнет.

— Кроме тебя. И того, у кого есть копия ключа. И взломщика замков, — отвечаю я.

— У тебя богатое воображение. А мне пора мыть кухню.

Он удаляется вместе с пылесосом и запахом бытовой химии. Я иду в противоположную сторону — к выходу. «Это может ничего не значить. Тебе просто нечем заняться», — вертится в голове. Да, это так. Но заняться и правда нечем, реплики я выучила. Так что направляюсь в ближайший книжный магазин.

Осматриваю полку с пьесами, но там только Чехов и почему-то Моэм. Иду к беллетристике, и романам, и биографиям известных людей — книги о жуткой актрисе-убийце нигде нет.

Девушка за кассой со значком Кота Бегемота на футболке приветливо улыбается. Это будет звучать очень глупо, поэтому сопровождаю реплику самым вежливым взглядом, на который способна:

— Я ищу книгу. Названия не знаю, автора тоже. Но она про актрису немого кино, и обложка такая яркая, оранжевая.

Надо признать, я совсем не обижусь, если она вежливо пошлёт меня куда подальше с такими описаниями. Но девушка неожиданно кивает.

— Мы все экземпляры недавно отнесли на склад. Но издателю ещё не отправляли. Вам сколько?

Я покупаю одну. Забирая чек, спрашиваю:

— А зачем отправлять издателю?

— Так её не берут, — бесхитростно отвечает она. — Вы первая, кто хоть один экземпляр купил. Пришлось освободить зал, заменить чем-то более популярным.

Сегодня тёплый безветренный день. Покупаю кофе и устраиваюсь с книгой на лавочке в сквере напротив театра. «Убийство перед объективом» — пьеса называется совсем не так. Но, судя по описанию на обложке, внутри наша история. Корешок приятно хрустит; на форзаце фото автора — мрачного парня с бородой, усами и в тяжелых очках. Не хотела бы я встретить его в тёмном коридоре.

С первых же страниц чувствую дежавю. Книгу сильно сократили, чтобы втиснуть в пьесу. О некоторых персонажах я и не слышала, несколько сюжетных линий вырезали начисто. И всё равно это мы.

В главной роли я, конечно, представляю Алсу. Правда, её героиню все считают гениальной актрисой, а Алсу так и не научилась держать себя в узде. Хотя вписать её в роль психопатки, готовой на всё ради славы, не так уж и сложно.

Её сопровождает Игорь в роли преданного агента и Петя — журналист с подвохом. Он тоже удивительно легко вживается в роль. И, конечно, я. Призрак, убитый ещё до начала действия.

Всегда бы так.

Прочитав пару глав, возвращаюсь к аннотации. Странно, что Ольга ничего не сказала о книге. Актёрам часто советуют изучать произведения, которые стали основой для пьесы: это помогает понять роль.

Должно быть, у неё свои методы.

Новая глава последнего из моих крупных текстов.

Соцсети с моими текстами - если вам интересно~

Ольга сидит перед ноутбуком. На бархатном пиджаке ни одной лишней складки, волосы отброшены за спину, глаза аккуратно подкрашены. Приятно видеть её собранной.

— Новый уборщик неплохо справился, так?

— Он хотя бы не орёт, — вздыхаю я.

— И не требует высокой зарплаты.

Перед Ольгой лежит новый экземпляр пьесы со множеством цветных закладок. Интересно, для кого он? Устраиваюсь на стуле, а она смотрит на опустевшую чайную полку. Сказать об открытке или не говорить? Колеблюсь слишком долго — Ольга заговаривает первой:

— Все, наверное, считают меня сумасшедшей.

Что? Нет! Я даже забываю об остальном. Ольга, конечно, требовательная и вспыльчивая, но точно не сумасшедшая.

— Вовсе нет!

— Спасибо, Лана. Но кто-то может думать иначе. Устроить истерику из-за чая...

— Если бы в моём кабинете был разгром, я бы тоже из себя вышла.

— Спасибо, — выдыхает она и стучит ногтем по крышке банки: — Тут немного осталось. Это от подруги, она уже полгода в Испании живёт. Мы в последний раз виделись три месяца назад, и она привезла мне чай.

— Понятно.

— А вчера я хотела заварить Эрл Грей. Отец подарил целую коробку, когда получила эту должность, — она вздыхает. — Но Эрл Грей бывает слишком терпким. Наверное, стоило выпить апельсиновый. У меня осталось немного, подарок от труппы, с которой мы год назад награду на конкурсе взяли, — она поднимает глаза. — Знаешь, дело вовсе…

— …не в чае, — подхватываю я.

— Совсем нет, — Ольга качает головой и хлопает ладонью по пьесе. — Так, прости, что тебя нагрузила. Теперь о работе.

Тянусь к ней, показывая, что готова слушать.

— У нас ушла одна исполнительница, но это к лучшему, — выражение лица быстро меняется на презрительное. — Терпеть не могу, когда опаздывают и придумывают глупые оправдания.

Я киваю.

— Освободилась одна роль, не очень большая, но всё же. Алсу посоветовала пару знакомых, но они ужасно играют. Поэтому я выбрала другой вариант.

Ещё раз киваю, демонстрируя интерес.

— И я решила отдать роль тебе.

Киваю по инерции; голова замирает на обратном пути.

— Белый парик и грим создадут новое впечатление, — Ольга, сощурившись, смотрит на меня. — Гонорар за спектакль, конечно, будет увеличен.

Открываю и закрываю рот, пытаясь что-то выразить. Хочется кричать. Как делают живые.

— Почему я?

— А почему нет? Ты отлично справилась, когда читала роль Лидии в прошлый раз. — Она подталкивает ко мне пьесу, ту, с закладками. — Твой новый экземпляр.

— Но…

— Репетиция через двадцать минут. Позови ко мне Игоря. — Её взгляд может обжечь. — И не опаздывай.

Мне удаётся снова кивнуть и удалиться из кабинета. За дверью ждёт Петя.

— Ну что, она тебе сказала?

— Я…

Не могу подобрать нужную реплику, но Петя не ждёт ответа:

— Смотри! — он достаёт из-за спины кружку, перевязанную подарочной лентой. — Я Оле купил. Ей нравится Ван Гог.

Разглядываю подсолнухи. Такие яркие. Такие живые.

— Позови в кабинет Игоря, пожалуйста, — шепчу я.

— Конечно! А потом кружку подарю! — Он торопится к сцене. А я сворачиваю в другую сторону, в полумрак запутанных коридоров театра.

Оставшись в одиночестве, можно прислониться к стене и выдохнуть. Живая роль, живая роль с нормальными репликами и всё такое. Она не закончится через десять минут на сцене с помощью ножа, или яда, или хотя бы пистолета!

В последний раз я играла такую роль несколько лет назад, а потом умирала и умирала. Я умею умирать на сцене, я люблю умирать на сцене. Зачем мне живая, полноценная роль?!

Опускаюсь на деревянный ящик, забытый в углу. Трудно признаться, что у тебя есть узкая специализация — которая тебе нравится! — но за её пределами ты совсем не блистаешь. Все знают, я отлично играю трупы. А другие роли… Совсем забыла, как с ними работать.

Хлопает дверь кабинета. Скоро начнётся репетиция. Поднимаясь на ослабевшие ноги, я бреду по коридору на свет.

Только в этот раз — остаюсь живой.

Мы садимся в круг. Ольга, окончательно вернувшись к амплуа властной и всезнающей режиссёрки, говорит:

— У нас есть изменения. Роль Игоря расширена за счёт роли Пети. Так будет смотреться лучше.

Конечно, Игорь умеет играть в отличие от нас всех. И меня тоже?

— И ещё кое-что, — Ольга смотрит на меня, будто ждёт признания.

В горле пересохло, пытаюсь собрать слова во фразу, но не могу. Зато Петя кричит:

— Лана будет играть Лидию!

— Что?! — вырывается у Алсу.

— Что? — удивляется Игорь. — Она же не мёртвая.

— Думаю, Лана способна на большее, чем труп. А нам точно нужна замена на роль Лидии, которая сэкономит бюджет.

Опускаю глаза в текст. Так много закладок, так много сцен и реплик. Я уже читала эту роль, но теперь она представляется совсем по-другому.

— Так, поехали! Завтра отыгрываем «Несчастную невесту», послезавтра — выходной. С понедельника начинаем репетировать! — Ольга хлопает в ладоши.

И пусть я видела, как она плачет, ни на секунду не собираюсь возражать. Алсу зачитывает первую реплику. Скольжу взглядом по тексту. Ну почему пол не может просто уйти из-под ног?

Когда мы заканчиваем, я вытираю со лба пот. Ольга отдаёт указания для завтрашней пьесы, где, слава богам, я буду играть труп. Алсу говорит, что торопится в спортзал, и убегает в сторону выхода. Игорь и остальные тоже уходят, я мешкаю, оставаясь на сцене одна.

Такое редко бывает — обычно рядом со мной убийца или убийцы. И, конечно, она, собственной персоной. Лишь я могу показать её настолько мастерски.

Все знакомые говорят, это странная специализация; мама не была ни на одном спектакле, потому что «не хочет опять это видеть». Но мне нравится. Ещё много лет назад, когда меня впервые повели на «Гамлета», где персонажи падали на сцену, один за другим, я поняла: вот чем хочу заниматься.

Вот, как я смогу держать её под контролем.

Решительно засовываю пьесу в рюкзак. Не нужен мне высокий гонорар. Пусть Ольга возьмёт знакомую Алсу или студентку театрального — я Лидию играть не буду. «Скажу ей завтра, перед спектаклем», — думаю я, подхватывая куртку со спинки стула. Телефон в кармане вибрирует. СМС с неизвестного номера, но интонацию ни с кем не перепутаешь.

«В кабинет прямо сейчас. Нужно обсудить новую роль».

Почему бы не разрубить этот узел, пока у меня достаточно запала? Начинаю мысленно репетировать речь: «Оля, спасибо большое за доверие, я очень ценю твоё мнение о моей работе. Но я поняла, что не хочу её играть. Это просто не моё».

— Оля, спасибо, — начинаю я, распахивая дверь.

Остаток фразы застревает в горле. Ольги тут нет. Или есть… Или как посмотреть.

Здесь есть её голова.

Она стоит на столе в луже крови, глаза закатились, волосы растрепаны. И кровь, кровь везде, везде, везде!

Будто очередная чёртова шутка!

Делаю шаг вперёд. Ещё один — стараясь не смотреть ей в глаза. Есть такой приём: вырезаешь дырку в столешнице, просовываешь туда голову и притворяешься мёртвой. Я точно знаю.

Но под столом нет Ольги, стоящей на коленях.

Роняю рюкзак, вылетая из кабинета. Несусь назад, к сцене, но останавливаюсь на полпути. Куда я бегу? Зачем?

Может, вызвать полицию? Да, точно! Но телефона в кармане нет, он же в рюкзаке, который я бросила, убегая. Спокойно. Заставляю себя дышать, а не давиться воздухом. Ольге уже не поможешь. Ты ни в чём не виновата, снова.

Кто-то отрубил ей голову. Что если…

Он ещё здесь.

Не успев додумать, срываюсь с места. Десятый ряд, тринадцатый, пятнадцатый. Выход из зала, фойе театра, вот и стеклянные двери, через которые светит солнце, так близко!

Я останавливаюсь. Билетная касса пуста, девочка, которая здесь работает, наверное, вышла на перерыв. Но там есть телефон. Выход близко, я могу вызвать полицию, выбежать на улицу, и всё будет в порядке!

Спокойно, Лана. Она всё ещё в пределах театра. Ты можешь с ней справиться, удержать под контролем. Подними трубку телефона, набери 02 и объясни ситуацию. Но стоит дёрнуть за ручку кассы, за спиной раздаются шаги.

Срываюсь с места, бьюсь о тяжёлую дверь театра и слышу знакомый голос:

— Я что, настолько страшный?

Это Иосиф с тряпкой и большим флаконом чего-то фиолетового. Несколько секунд мы смотрим друг на друга, и я не знаю, что делать: кричать «Бежим, тут убийца!» или спасаться, если убийца — он. Но близость безопасной улицы помогает мозгу включиться.

Кто-то отрезал Ольге голову. Я через такое проходила, вся сцена была в крови, не говоря уж об актёрах. А на толстовке уборщика — ни пятнышка. Волосы сухие и чистые.

Вместо нормального голоса с губ срывается хриплый шёпот:

— Я нашла труп Ольги.

Он вскидывает бровь.

— Настоящий труп. Её отрубленную голову. Мне, — показываю на кассу, — мне надо позвонить, а дверь закрыта, — кошусь на связку ключей у него на поясе. — Ты можешь открыть?

Но уборщик качает головой:

— В кассе деньги, ключи у кассирши и Ольги Валерьевны. А где твой телефон?

— В рюкзаке. Там. У неё в кабинете.

Мотаю головой, пытаясь избавиться от образа отрезанной головы, но не получается. Выпученные глаза, искривлённый рот — слишком жутко. Смерть, она не должна быть такой.

Такой реальной.

— А мой разрядился. — Как он остаётся таким спокойным?! — Где тело?

На цыпочках крадусь за уборщиком. Он кладёт ладонь на ручку двери, а я замираю в паре шагов от порога. Нет, ещё раз я туда не пойду. Это не игра, не спецэффекты, а настоящий ужас, который сошёл со сцены. Делаю шаг назад, но Иосиф зовёт:

— Тут никого нет.

Кабинет пуст. Ни крови, ни головы Ольги. На столе документы, ручка и кружка с подсолнухами. Делаю несколько шагов и спотыкаюсь о рюкзак. Значит, я точно была здесь. А голова?

— Я схожу с ума?

Вопрос скорее к вселенной, но Иосиф отвечает так же спокойно

— Пока не знаю. Голова лежала здесь?

— Да, на столе. И кровь, — я дёргаюсь. — Неужели настоящая?

Он осматривает стол, а я медленно, шаг за шагом, подхожу ближе.

— Смотри, — он показывает кружку. — Видишь?

На донышке красная полоса, как если бы кружка стояла в пятне крови. Не хочу этого делать, но беру её и принюхиваюсь. Запах знакомый.

— Фальшивая.

— Наверное. Кровь и на полу была?

— Да? Не помню. — Я замолкаю.

Я точно видела её на столе. Целую лужу, вокруг той самой головы. Но пятен на полу, кажется, не было.

Да, когда я наклонилась, чтобы заглянуть под стол, крови не заметила.

— Её нигде больше не было. Может, чтобы…

— Быстрее всё убрать, — подхватывает он. — Хорошо, что в полицию не позвонили.

— Телефон! Точно.

Опускаюсь на корточки, копаюсь в рюкзаке и наконец набираю номер Ольги. Гудок. Ещё один. Вдруг голова всё же была настоящей, и она…

— Алло? — знакомый голос. — Давай быстро, я на встрече.

— Я… — Не знаю, что и говорить.

— О, Лана, ты вовремя! Завтра в восемь утра тебя ждёт Вера для примерки костюмов.

Разве я могу возражать той, кто воскресла из мёртвых? Пытаясь вернуть контроль над голосом, шепчу:

— Хорошо.

— До связи! — Она бросает трубку.

Мы с Иосифом переглядываемся.

— Ты слышал?

— Жива, — кивает он. — Кто-то опять над тобой подшутил.

Всё реально. Подставное сообщение, запах фальшивой крови, приоткрытая дверь, голова, ждущая именно меня. Ещё одна ужасная, жестокая шутка. Но — зачем?

Ворочаясь вечером в постели, вспоминаю, что нужно отказаться от «щедрого» предложения Ольги. И всё равно — будильник заведён на семь. Схожу на примерку, пусть даже её и не будет. Поболтаю с Верой.

Давно мы с ней не виделись.

Утром я захожу в кофейню напротив театра и покупаю пышки — только из печи. Бумажный пакет такой тёплый, прижимаю его к груди, перепрыгивая через лужи, оставшиеся после ночного дождя. Я иду не к главному входу, а незаметной дверце сбоку. Три раза нажимаю на звонок, прежде чем раздаются шаги.

Замок щёлкает, и я наконец-то встречаю Веру.

Как Призрак Оперы, она работает в подвале театра. Но сходства — никакого. Вера высокая, с разворотом плеч профессиональной пловчихи и коротким ёжиком на голове, который она сама стрижёт машинкой. Волосы она часто красит: в нашу прошлую встречу они были ярко-зелёные, сегодня — неестественно белые. Улыбнувшись, она говорит:

— Заходи.

В реквизиторской нет окон, но так много ламп, что свет кажется дневным. Стойки с костюмами в чехлах, парики, шляпы, штучки, которые Вера создаёт сама, например, маска Мистера Хайда. Его играл Петя. Я стала первой жертвой чудовища.

Отличная была постановка.

Вера хватает пакет с плюшками и бежит ставить чайник. Чай у неё совсем не как у Ольги — пакетики из коробки, но он очень хорош, потому что мы пьём его, сидя у старой швейной машинки и сплетничая:

— И она так рыдала, просто жуть! — я рассказываю про срыв Ольги. — Никогда не думала, что она умеет.

— А я видела уже. Когда из-за скачка напряжения половина софитов перегорела. Хорошо хоть, всё было застраховано.

Вера знает Ольгу и остальных несколько лет — а я второй сезон с ними работаю. Это она пригласила меня в труппу. Мы познакомились на театральном фестивале, когда я играла дублершу Марии Антуанетты в сцене с гильотиной. Вонючий парик и огромный, тяжёлый кринолин — как вспомню, так вздрогну.

Кстати о костюмах.

— Ольга говорила, сегодня будет примерка.

— Да, у меня всё готово. — Она запихивает в рот остатки булочки. — Ты бдешь в всторге!

Даже не знаю, как ей сказать.

— Нет. То есть, да, уверена, у тебя здорово получилось! Просто я не хочу её играть.

Она проглатывает плюшку.

— Не хочешь? Я что-то путаю, или это твоя работа?

— Я не играю, знаешь… Живых.

Вера хихикает, проводит ладонью по ежику волос, который в свете ламп сияет, словно нимб.

— О, наша королева мёртвых! А вторая женщина, которую застрелили, её ты играть будешь?

— Конечно.

Вера вздыхает с облегчением.

— Ну слава богу, я не зря костюм шила. Давай в примерочную!

Примерочная — название маленькой табуретки, окружённой ширмами и зеркалами. Сбросив свитер и джинсы, влезаю в платье, которое колется булавками. А Вера ходит вокруг и втыкает ещё больше булавок — то ли в меня, то ли в платье.

В зеркале моё лицо, но это не я. Приподнимаю подбородок и пытаюсь почувствовать героиню. Актриса, которая играет актрису, которая играет ещё кого-то. Самая любопытная моя роль.

— Ну, по фигуре нормально, — Вера тычет пальцем мне в грудь. — Здесь будет пакетик с кровью. И смотри, что у меня есть!

Порывшись в одном из ящиков, она вскидывает сияющий револьвер.

— Совсем как настоящий! Еле выбила у Ольги бюджет.

— Она не сказала, что у тебя и так полно фальшивых пистолетов?

— Пистолетов много не бывает!

Вера хватается за булавки, я пару раз ойкаю. Разговоры о фальшивой крови и остальном наводят на воспоминания. Голова Ольги, тело Игоря. Ольга бы точно такое не устроила, и на Игоря это не похоже, но он мог. Почему бы ему не признаться? За что он так со мной?

Была бы я актёром, мужчиной, предположила бы профессиональную ревность, но нет, я ничем ему не мешаю.

— Ты сегодня такая тихая, — говорит Вера, прикладывая к моей талии сантиметр.

Осторожно пожимаю плечами, чтобы булавки не выпали. Хотела бы я рассказать, но боюсь, меня сочтут сумасшедшей. Пусть это останется между мной и уборщиком. Звучит глупо, правда? Всё это глупо, как детская шутка. А мы взрослые люди, которые оставили тупые и смертельные розыгрыши в прошлом.

Нужно найти Игоря и сказать: я такого не потерплю. Розыгрыши временами плохо заканчиваются.

Вера накидывает мне на плечи искусственный мех. Поднявшись на цыпочки, собирает волосы.

— Ну вот, примерно так.

Смотрю в зеркало на убитую актрису. Надо признать, меха мне идут.

— Замечательно, — выдыхаю я.

Новая глава последнего из моих крупных текстов.

Соцсети с моими текстами - если вам интересно~

— Это не твоя гримёрка.

Я всё же вскрикиваю и, метнувшись назад, врезаюсь в диван. Нельзя так пугать людей! В зеркале отражается Иосиф, замерший у приоткрытой двери. А поверх лица и сетки трещин — кровавые буквы:

«ОТКАЖИСЬ ОТ РОЛИ»

Скользнув по надписи взглядом, он заходит в гримёрку, закрывает дверь и шепчет:

— Это твоих рук дело?

— Что? — смотрю на ладонь, на которой осталось немного фальшивой крови. — Нет! Я просто зашла, дверь была открыта!

Он прислоняет швабру к стене и дёргает за ручку. Та безвольно болтается.

— Замок кто-то сломал.

— Господи, что за кошмар? — не могу оторвать взгляд от кровавой надписи. Считала Игоря мастером розыгрышей, а тут его самого… разыграли.

А ещё оставили записку.

Наконец замечаю конверт, весь в пятнах крови. Вскрываю его и вытаскиваю такую же карточку, как на полке с чаем у Ольги. Ещё одна цитата из нашей пьесы.

«Мы оба отлично играем, не правда ли?»

— Что за день? — делаю пару шагов назад и снова падаю на диван. — Сначала голова, теперь вот это. Надо рассказать Ольге.

— Да, пожалуй, — кивает уборщик.

— Она точно взбесится. Я же хотела от роли отказаться, — киваю на зеркало. — Как для меня написано. 

— От роли? Какой?

Рассказываю уборщику, что произошло перед репетицией. От десятка окровавленных отражений рябит в глазах. Иосиф слушает молча, а когда я уже не надеюсь на реакцию, говорит:

— Знаешь, а мне кажется, ты бы неплохо сыграла Лидию.

Приоткрыв дверь, он выглядывает в коридор. Не веря услышанному, переспрашиваю:

— Думаешь?

Пожав плечами, он берёт коробку сока с тумбочки. Тоже тянусь к ней — не очень вежливо, но в горле жутко пересохло, — а Иосиф отстраняется. В первый раз я вижу на его лице что-то, кроме спокойствия.

— Ты чего?

— Лучше тебе это не пить. А то Ольга и тебя выгонит из театра.

Отбираю сок, нюхаю горлышко, осторожно касаюсь жидкости губами. Рот обжигает знакомый вкус. Я такое пила в училище, на первых курсах.

— Это что, виски?

— А выглядит как сок, да? — он возвращает коробку на место. — Если это очередная шутка, то очень странная. Я бы посмотрел, что ещё интересного тут есть, но надо проверить, чисто ли на сцене.

— А мне гримироваться пора.

Поднимаюсь с дивана и, уже держась за сломанную ручку, спрашиваю:

— Думаешь, я бы правда хорошо сыграла?

— Почему нет? — отвечает он.

— Но это вне моей зоны комфорта.

— Творчество — и есть выход из зоны комфорта.

Улыбнувшись, киваю на зеркало.

— Так всё и оставишь?

— Проверю сцену и вернусь. Думаю, Игорь видел и не такое. 

А может, он сам это и устроил. Но нет времени думать о розыгрышах: если не успею к выходу, Ольга убьёт меня по-настоящему.

Алсу закончила с гримом, её платья нет на вешалке, сумка брошена в углу. Странно, что она сама не сидит в кресле, залипая в телефоне— героиня Алсу выходит во втором акте. Наверное, отошла за кофе или в туалет. Дверь распахивается; Юля, одна из наших приглашённых актрис, появляется на пороге. Она играет мою жёсткую, несгибаемую мать, которая не остановится, пока не найдёт убийцу дочери. Особенно забавно, если знать, что я на пару лет старше. Но грим творит чудеса.

Пока мы вместе переодеваемся, я нет-нет, да и кошусь на неё. Не блондинка, но кто мешает надеть парик? Вера поколдует над костюмом, и получится отличная замена мне.

— А ты бы хотела сыграть роль Лидии?

— В той пьесе про немое кино? — она устраивается перед зеркалом, берёт в руки кисточку. — Да, я спрашивала Ольгу. Но она отказала.

— Интересно, почему?

Зачем отказывать нормальной актрисе и звать на роль живой труп?

— Из-за денег, наверное. Я бы попросила побольше, чем ты.

— Попробуй попроси у Ольги прибавку, — задумавшись, отвечаю я. — Подожди, а откуда ты знаешь, что меня взяли?

— Алсу сказала.

Не успевает она продолжить, Петя стучит в дверь. Ольга постоянно использует брата для мелких поручений, компенсируя ужас, который он выдаёт на сцене.

— Пять минут!

— Чёрт! — Юля усиленно гримируется, я пристраиваю пакет с фальшивой кровью под платье.

Всё происходит, как и должно: меня убивают в триста двадцать четвёртый раз, падаю в кресло. Лёжа в крови, кошусь в зрительный зал: сегодня людей совсем мало. Под жиденькие аплодисменты мы выходим на поклон. То ли все в городе спектакль видели, то ли игра Пети зрителей спугнула. Занавес опускается, и труппа облегчённо выдыхает.

Ещё одна смерть прошла успешно.

Проверяю душ — никаких трупов. Быстро смываю грим и остатки крови, меняю платье на свитер и джинсы. В гримерку тянется алая дорожка; приятно знать, что уборщица больше не будет кричать.

Пробираясь к выходу, замечаю свет на сцене. Может, Иосиф старательно убирает кровавые пятна? Хочу перекинуться с ним парой слов — но сталкиваюсь с Ольгой. 

Она осматривает прожекторы — один из которых уже неделю не горит — и что-то бормочет себе под нос. Не самый лучший момент, но, надеюсь, необходимость тратить деньги затмит мысль о моём предательстве. Да и про розыгрыши стоит рассказать.

Чтобы не быть голословной, достаю из рюкзака открытки — доказательства произошедшего. Окликаю Ольгу, махнув рукой, пересекаю сцену. Обычно меня останавливает пуля или лезвие кинжала.

Но сегодня — её крик:

— Что это у тебя?!

— Это? — кошусь на открытки. — Да, я как раз хотела расска…

— Дай!

Она вырывает карточки из рук. Они сейчас в пепел превратятся от одного взгляда. Не знаю, какая реплика тут подойдёт, но Ольга сама выдаёт:

— Где ты это нашла?!

— В вашем кабинете, — сама не понимаю, почему перехожу на «вы». — И в…

— Так! — Дёргаюсь, словно от удара. — Ты ничего не видела! И никому не говори про них, ясно?

— Но я…

Мне столько нужно ей рассказать. Про Игоря, который сам себе зеркало кровью обливает и подменяет сок на виски — хотя про это лучше не стоит. Про отрезанную голову и роль, которая не даёт мне нормально жить! Но Ольга рычит, сминая карточки рукой с острыми алыми ногтями:

— Никаких открыток не было, понятно?

— Ага, — выдыхаю я.

Безопаснее всего сейчас кивать и пятиться. К счастью, Ольга, кажется, выпустила пар. Спрятав смятые картонки в сумочку, она говорит:

— Иди домой! Где Петя?

Она удаляется искать брата, а я тороплюсь к выходу. На улице понимаю: Ольга так меня запугала, что я ничего не успела сказать про роль.

И чем ей открытки не понравились? На мой взгляд, намного безобиднее трупа Игоря и отрезанной головы.

Алсу, которая куда-то пропала после спектакля, стучится ко мне почти в полночь. С собой у неё бутылка вина и роллы.

— Отпразднуем успех?

— Скорее поражение, — отвечаю я, отправляясь за бокалами.

С ногами забравшись на кресло, она отбрасывает копну волос за спину и рассказывает о рекламе зубной пасты, в которую её взяли — «Не зря потратила деньги на то отбеливание!» — а ещё о подкасте про жизнь актёров.

— Не заплатят ни копейки, но есть возможность рассказать о себе на большую аудиторию, — Алсу разливает вино по бокалам. — Ты выучила роль Лидии?

— Продолжаю учить. Очень непривычно, много текста, — киваю в сторону листов, испещрённых пометками. У меня ручка скоро кончится!

— А что говорит Ольга?

— Ничего! Мы до этой темы не дошли.

Рассказывать про розыгрыши? Нет, не стоит Алсу волноваться, а то не сможет сдержать эмоций, начнёт переигрывать ещё сильнее. А она гладит меня по плечу:

— Ох, бедняжка! Но ничего, ведь на меня Ольга вообще каждый день орёт, и пока жива.

— Да ладно, — вздыхаю я. — В конце концов, мне здесь нравится.

Это не вино ударило в голову; мне правда здесь нравится. Алсу, Игорь, Вера, даже Петя, пусть он и не умеет играть, — отличные коллеги. А Ольга пытается выжать из нас хороший спектакль, привлечь зрителей, максимально сэкономив деньги прижимистого владельца.

— Роль не такая уж сложная, — выдыхаю я.

— Конечно. Может, Ольга её сократит, — Алсу наклоняется ко мне, шепчет, будто нас подслушивают. — А может, тебе стоит постоять за себя? Не делать того, что не нравится?

Пожимаю плечами.

— Когда Ольга на тебя смотрит, думаешь не как постоять за себя, а как бы не наложить в штаны.

Алсу хихикает. Больше о роли Лидии мы не говорим.

У репетиции есть ритм.

Алсу отбивает его носком ноги по доскам пола. Петя шепчет слова себе под нос, Игорь щёлкает ручкой, а я на сцене как в первый раз. Куда делись все годы опыта, все триста двадцать четыре сыгранных трупа? Распахивается дверь, в зале появляется Ольга с чашкой чая.

— Так, парни, тащите реквизит! — приказ отдаётся эхом среди пустой сцены. 

— Вообще-то это должны делать… — Игорь ловит испепеляющий взгляд Ольги. — Ладно!

В зале появляются простенькие декорации: муляжи камер, зеркала, несколько стульев, бокалы — пустые. Сделать так, чтобы они казались полными, — наша работа. Помогая переносить мелкие предметы, надеюсь, что про Лидию забудут. Спрятаться бы за кулисами, но там занято.

Иосиф наблюдает за нашей работой из тени. Могу его понять, зрителям всегда интересно, что происходит за закрытыми дверьми театра. Встретившись со мной взглядом, он шепчет:

— Итак, будешь играть Лидию?

— Куда деваться, — закатываю глаза.

Уже вживаюсь в роль примадонны. 

Первые несколько сцен проходят без меня. Ольга заставляет остальных повторять снова и снова, размахивает пьесой, чуть не проливает чай. Наконец она выдыхает и вытирает рукавом пиджака пот со лба.

— Сойдёт. Так, давайте попробуем сцену, где есть все. К столу!

Остальные рассаживаются, изображая сцену в ресторане. Вера ещё должна подобрать реквизит — продукты, которые из зала будут казаться настоящими, но не испортятся и после сотни спектаклей. Ольга кричит:

— Лана, быстрее! Ты нас задерживаешь.

Иосиф продолжает подглядывать из-за кулис. Нет, неважно, стоит о нём забыть. Говорю себе: спокойно. Представь, что это обычная роль. Что твою героиню скоро убьют, и всё закончится. Три реплики, четыре — и всё закончится.

— Лана, больше уверенности! — кричит Ольга. — Давайте заново!

Мы повторяем четыре раза, и я остаюсь жива. В плохом смысле.

Ольга велит переходить к следующей сцене. Бокал-реквизит чуть не выскальзывает из потных рук. Алсу хлопает по плечу и говорит:

— Вот видишь, всё получилось! Как ощущения?

— Страшно.

Она улыбается:

— Держись. Умираешь ты лучше, чем живёшь. Но мы справимся!

Мне приходится пережить ещё две сцены, пока Ольга не объявляет перерыв. Подхватываю рюкзак, из него выпадают ключи и зарядка.

Молния расстёгнута.

В нашем маленьком театре никто не ворует. Но я работала в множестве других мест, и там люди такими милыми не были. Быстро проверяю вещи. Телефон, кошелёк — всё на месте, кроме книги. Не сразу понимаю, что и она осталась в рюкзаке, на самом дне. Исчезла только суперобложка.

Ни саму книгу, ни мою закладку не тронули. 

— Лана, пойдёшь пить кофе? — кричит Алсу.

Застёгиваю рюкзак, перебрасываю через плечо. Наверное, сама сняла обложку и забыла дома. Вчетвером мы выбираемся из театра, переходим дорогу и занимаем столик на улице.

Алсу достаёт телефон, поправляет волосы, улыбается в камеру. Игорь заказывает кофе по-ирландски и, снимая ложечкой шапку сливок, говорит:

— Вчера ходил к Вере на примерку. Она показала свой новый фальшивый пистолет.

— О, и мне тоже! — подхватывает Алсу.

— Радовалась, как ребёнок новой игрушке.

Вера милая, хотя и немного странная. Во всех театрах, где я работала, реквизиторы и костюмеры были такими; должно быть, это профессиональное. Молчание прерывает Петя:

— А вы бы могли убить конкурента ради хорошей роли?

Я чуть кофе не выплевываю. Алсу вскрикивает, как всегда, слишком эмоционально:

— Боже, конечно, нет!

— Ой, что ты, — Игорь фыркает. — Ты бы застрелила кого угодно. Или зарезала.

— С чего бы вдруг?

Они смеряют друг друга взглядами. Я хихикаю, но по лицу Алсу видно: она шутку не оценила. Не хочу, чтобы мрачный Игорь испортил день, и быстро перевожу разговор на отсутствующих рабочих — которым Ольга могла бы и заплатить.

К концу репетиции меня можно выжимать. Построив нас на сцене, Ольга толкает речь:

— Так, спектакль через три недели. Репетировать будем каждый день. И на выходных тоже! Никаких прогулов. Если мы провалимся, — она понижает голос, — владелец прикроет нашу лавочку. Ему нужен прибыльный театр, а не чёрная дыра для денег.

Что ж, у моего позора есть дедлайн.

Алсу говорит, у неё пробы в какой-то детективный сериал, и, махнув рукой, убегает. А мне пора сходить за продуктами.

В такие моменты понимаю желание Алсу стать известной, богатой актрисой. Успешным и состоятельным не надо тащить тяжелые пакеты вверх по лестнице, а потом два часа готовить. Не знаю, это работа по дому захватывает — или я не хочу садиться за пьесу? Закончив с ужином, нахожу в холодильнике увядающие яблоки и пеку шарлотку. Пока она стоит в духовке, стоит бы повторить пару сцен, но я лежу с телефоном на диване.

Пирог готов — такой ароматный, им надо поделиться. Отрезаю половину и беру запасные ключи от квартиры Алсу. Поднимаясь по лестнице, замечаю забытый пакет с мусором у двери.

Хотя, нет, для мусора форма какая-то странная.

Щёлкает свет — датчик реагирует на движение, — и я вижу букет цветов. Ого, Алсу ближе к званию популярной актрисы, чем думает. Непонятно только, что за цветы. Похожи на розы, но выглядят странно.

Сделав последний шаг, понимаю: это и есть розы. Но они давно увяли: головки поникли, лепестки потемнели. В пьесе есть сцена, где ведущая актриса получает букет мертвых цветов. Эта роль, она не даёт мне выбраться, вцепилась и не отпускает.

Звонок телефона эхом отдаётся в подъезде. Чуть не уронив пирог, достаю трубку из кармана. 

— Алло? — голос отдаётся эхом среди бетонных стен.

Это Вера, просит завтра прийти на репетицию пораньше, «поработать над спецэффектами». Быстро прощаюсь и кладу трубку. Букет, увы, не исчез, так и лежит у двери.

Пора взять себя в руки. Ты отыграла столько смертей, неужели увядшие цветы выведут тебя из равновесия? Открываю дверь, оставляю пирог у Алсу на кухне. Обматываю руку пакетом и несу букет к мусоропроводу. Не стоит ей знать об этом.

Под цветами спряталась ещё одна карточка. На ней знакомая цитата:

«Ты не можешь игнорировать меня. Я покажу тебе!»

Хочу отправить открытку вслед за букетом, но прячу в карман, сама не знаю, зачем. Главное, Ольге не показывать. Заперев дверь, думаю: это уже не похоже на розыгрыши.

Скорее на преследование.

Новая глава последнего из моих крупных текстов.

Соцсети с моими текстами - если вам интересно~

Пока он загибает уголок страницы и выбирает другое кресло, бросаю взгляд на уборщика. Тот орудует выбивалкой, не обращая на нас внимания. Сложно прочитать лицо, которое наполовину скрыто под маской. А меня зовут на триста двадцать пятую смерть.

— Готово! — Вера взводит курок, будто делала это сотни раз.

Щурюсь, глядя в дуло пистолета. Этот способ умирать хорошо мне знаком. Раздаётся хлопок, надо схватиться за грудь, осесть на сцену, посмотреть в зал…

Звука выстрела я не слышу.

В голове что-то взрывается.

Падаю я слишком реалистично — ударившись о доски. Руки тянутся к лицу, размазывая что-то липкое, вязкое. Паника в голове кричит голосом мамы. Она мне говорила. Все говорили после того случая: нельзя играть со…

— О боги, Лана! — кто-то хватает меня за плечи. — Лана, прости!

Не могу открыть глаза: веки слиплись, слишком жжётся. Паника сменяется злостью. Ну кто так промахивается? Она должна была выстрелить в грудь, а не в лоб!

— Держи, — вторая рука ложится на плечо. — Вот.

— Это что, растворитель?!

— Обычная вода! — голос Иосифа.

Мягкое касается лица. И так противно, а теперь я ещё вся мокрая буду. Поднимаю руку, пытаясь защититься, но один глаз наконец-то открывается.

Вера и Иосиф поддерживают меня за спину. У Веры пистолет в руке, глаза широко распахнуты. Уборщик тычет в лицо какой-то старой тряпкой, но она смывает фальшивую кровь, и я не возмущаюсь.

Морщась от боли — в лоб словно хоккейной шайбой попали, — аккуратно ощупываю голову. На пальцах вода и алая жидкость со знакомым запахом. Вера шмыгает носом.

— Прости! Прости, пожалуйста! Я никогда в жизни не стреляла в кого-то. Я такая неловкая!

— Вообще-то получилось, как у опытной киллерши, — говорит Иосиф, опуская измазанную красным тряпку. — Прямо в мозг.

— Так не туда надо было! Господи, у тебя на лбу будет огромный синяк, — Вера пытается вцепиться себе в волосы, но получается не очень.

В этот момент раздаётся голос Пети:

— Ребят, я что-то зачитался. Пора смотреть?

Кажется, синяк расцветёт не только на голове, но и на заднице, которой я ударилась об пол. Иосиф помогает подняться; я убеждаю Веру, что не обиделась. Меня слишком часто убивали, чтобы обижаться на такое. Она не виновата; зато я теперь лучше понимаю, какие эмоции испытывает застреленная подругой актриса, — пригодится для пьесы.

Смываю остатки крови в туалете, возвращаюсь в гримёрную, ищу фен. Дверь открывается — и я сталкиваюсь с Иосифом, который пришёл в компании метёлки для пыли.

— Ты будешь переодеваться? Я тут поработать хотел.

— Нет, — разматывая провод фена, говорю я. — Дежавю какое-то.

— В смысле, в жизни всё как в книге? — спрашивает он.

— Да. — Я на секунду задумываюсь. — Нет. Не только.

Иосиф смотрит на меня слегка сощурившись. А потом пожимает плечами и направляется к полкам с гримом, париками, копиями пьес, забытыми стаканчиками из-под кофе.

— Пыль сама себя не уберёт.

Я успеваю сбегать домой: нормально вымыть голову и прийти в себя. На вечерний спектакль мы идём вместе с Алсу. Закрывая дверь подъезда, она говорит:

— Сегодня сидела в очереди на кастинг и нашла ключи. За подкладку завалились, представляешь?

— И как прошло? Кастинг, в смысле.

— Сказали, возможно, перезвонят, — она пожимает плечами. — Но ты ведь знаешь этих режиссёров.

Любой актёр в курсе: нормальную работу найти очень трудно. Контракт в маленькой труппе, которая едва держится на плаву, — уже неплохо. Слушая болтовню Алсу, рассматриваю людей в сквере у театра. Они едят мороженое, смеются, фотографируются у фонтана. Может, кто-то из них собирается на спектакль? Тогда вскоре они увидят мою триста двадцать шестую смерть.

Грим, причёска, пакет с фальшивой кровью отправляется в декольте. Поправляю его, когда в гримёрку врывается Ольга: без чая, зато с паникой на лице.

— У нас ЧП, — говорит она, не поздоровавшись. — На спектакле будет Виталий.

Виталий Сергеевич — владелец театра, кинотеатра и другой развлекательной недвижимости. В некотором роде он владеет нами. От его прихоти зависит, будет ли труппа играть дальше или разлетится искать новую работу. 

Я видела его один раз, и то мельком. Всё, что я знаю, — Ольга безумно его боится. Не могу удержаться от лёгкой улыбки, потому что сейчас она выглядит так же, как я, когда просила снять меня с роли Лидии. Сжимает и разжимает кулаки, обводит нас напряжённым взглядом, пока я стараюсь сделать серьёзное лицо.

— Он хочет посмотреть спектакль. А у нас только половина билетов раскуплена! Надо выложиться на все сто! — Ольга выдыхает и мотает головой, голос становится стальным. — Так, никаких ошибок! Играем как в последний раз. Если кто-то забудет текст — придушу!

Она вылетает в коридор. Юля тянет:

— Девочки, вам конец.

— А тебе что, нет? — бросает Алсу.

— А я тут на подработке.

Мы смеёмся, пусть и не слишком весело. Тянусь закрыть дверь, которую Ольга не потрудилась запереть, когда слышу голоса. Надо же, она отчитывает Игоря. Успеваю взглянуть на его недовольное лицо, покрасневшие щёки — ну кто так гримируется? — и хлопаю створкой.

Нужно позаботиться о своём выступлении.

Я отлично умираю в конце второго акта. Выхожу на поклон в окровавленном платье, скольжу взглядом по первым рядам, пытаясь найти того, кто вгоняет Ольгу в дрожь, но занавес опускается. Когда я, смыв кровь, возвращаюсь на сцену, он сам находит нас.

Ольга не кричит и не ругается; Петя тоже непривычно тихий. Зато Алсу с сияющей улыбкой и свежим макияжем — когда успела? — рассказывает о своей роли.

Это она зря. Даже тот, кто в театре не разбирается, мог заметить, как она переигрывала сегодня.

Останавливаюсь у занавеса, разглядывая работодателя издалека. Я думала, он будет в костюме, знаете, типичный образ бизнесмена. Но он ограничился безупречно выглаженной рубашкой и жилетом. Лицо выбрито до блеска, на переносице очки в тонкой оправе. Такой мог бы сыграть литературного критика. Или писателя, если правильно костюм подобрать.

— …нужно больше рекламы, — говорит он. — Я рассчитываю на хорошие сборы у нового спектакля.

Ольга кивает; руки спрятаны в карманы пиджака.

— У меня есть знакомые журналисты и пара блогеров. Они хотели бы увидеть спектакль для начала. Вы можете организовать закрытый предпоказ? На следующей неделе?

У меня отвисает челюсть. Неделя на репетиции?! Да я по-настоящему на сцене умру! Но Ольга рассыпается в словах:

— Конечно, попрошу костюмершу ускорить работу! Мы каждый день репетируем и на выходных тоже.

— Ага-ага, — он смотрит на телефон. — Я рад, что вы смогли поставить спектакль текущим составом. А говорили, нужны ещё актёры.

На секунду на лице Ольги мелькает гримаса боли. Но она скрывает её почти как профессиональная актриса. 

— Да, конечно, — бормочет она. — Часть пьесы пришлось сократить. Без дублёров сложно, но мы справимся. Не хотите взглянуть на декорации? Нам пригодятся некоторые улучшения.

Ольга утягивает Виталия за кулисы, а Алсу подкрадывается ко мне и шепчет на ухо:

— Видела, как он её? — От неё пахнет средством для снятия грима. — Пищевая цепочка!

— Почему цепочка? — спрашивает брошенный сестрой Петя.

— Потому что Ольга ест нас, а он — её. Он большая рыба, — Алсу разводит руками и широко распахивает глаза. Переигрывает, но выходит неплохо. — Хочу такой быть. Большой рыбой. Хищницей.

— Ты и так актрис с потрохами ешь.

Мы оборачиваемся: у левой кулисы стоит Игорь. Руки в карманах куртки, через плечо перекинут рюкзак. Алсу бросает в ответ:

— Да иди ты!

Игорь отвечает кривой усмешкой:

— Я и пошёл. Домой. Подальше от вас всех!

Петя бормочет, что подождёт сестру. Алсу тянет меня в гримёрку и, стоит нам оказаться одним, шепчет:

— Думаешь, я сегодня хорошо играла? Боже, я так старалась! Интересно, он заметил? А вдруг он в этом не понимает ничего и просто хочет денег на нас заработать. Хотя почему «вдруг», так и есть.

— Всё в порядке, — шепчу я в ответ.

Надеюсь, у этой лжи не будет последствий. Не хочется её расстраивать! В труппе достаточно людей, которые проходятся по нашей игре. Кстати, непривычно, что сегодня разбора не было и можно рано домой уйти. Только рюкзак найду, куда он мог деться?

— Алсу. — Она оборачивается от зеркала, опуская помаду. — Ты не помнишь, я с рюкзаком на сцене была?

Она пожимает плечами.

— Может, там бросила. Пойду, проверю.

— Тебя подождать? Я просто ещё в магазин хотела успеть.

Смотрю на часы над зеркалом: осталось пятнадцать минут до закрытия супермаркета у дома.

— Иди. Завтра увидимся.

Алсу убегает в сторону выхода, а я тороплюсь к сцене. Петя ушёл, голоса Ольги и Виталия раздаются из коридора. Рюкзака тут тоже нет, и пару минут я стою, глядя в тёмный зал, на ряды пустых кресел. Точно помню, как оставляла его в гримёрке. Хотя я же ещё на кухню за водой заходила. Может, он там?

Устремляюсь в коридоры; чем дальше от сцены, тем меньше горящих лампочек. На кухне пусто. Голоса стихли, кажется, я осталась одна во всём мире. Но за углом скрипят половицы — от чьих-то осторожных шагов?

Невольно замираю. Всё в порядке. Это очень старое здание. Надо бы ещё раз проверить гримёрку: я не могу идти домой без телефона и ключей. Сворачиваю за угол, выдыхаю с облегчением — никого тут нет.

И свет выключается.

Это как резкий удар по затылку: всё хорошо, а через секунду — темнота. Хватаюсь за стену. Почему моё дыхание такое громкое? Поскрипывания театра похожи на шаги, на шёпот, на всё, что я могу представить. Темнота кромешная, будто я с силой зажмурила глаза, но это не так.

Вот она, смерть. Настоящая. Та, которую я пытаюсь удержать на сцене.

Заставляю себя сделать глубокий вдох — нас так учили бороться со страхом. Всё в порядке. Электричество вырубилось, такое бывает. Ольга говорила, Виталий жалеет деньги на обновление здания. Ты сотни раз ходила по этим коридорам: от кухни к гримёрке, а оттуда к выходу; можешь и с закрытыми глазами справиться. Не отрывая ладонь от стены, делаю шаг вперёд. И ещё один. Я смогу добраться до гримёрки, я смогу…

Впереди скрипят доски. Старое здание, очень старое. Я точно знаю, ничего пугающего во мраке нет. Но скрип раздаётся снова и снова, в ритме шагов. Кто-то идёт? Кто-то остался после спектакля, или её призрак наконец-то явился за мной?

Свет ослепляет на пару секунд. Закрыв глаза руками, слышу голос:

— И что ты тут делаешь одна в темноте?

Никогда бы не подумала, что буду рада уборщику!

— А ты? — выдыхаю, не отрывая ладони от глаз.

— Проверяю, все ли двери закрыты, — спокойно говорит он. — Ольга Валерьевна велела.

Прошу проводить меня к гримёрке. Мы пробираемся по коридорам вместе, под свет фонарика, как в фильме ужасов. Сейчас из-за угла появится призрак-убийца. Это должно быть шуткой, но как-то не смешно. Спрашиваю:

— Тебе не страшно?

— Нет, — отвечает Иосиф.

Конечно, не он же застрял здесь один и без света.

— А тебе… — он не договаривает, я вскидываю руку.

Впереди слышится знакомый звук.

Это звонок моего телефона. Ну конечно! Обгоняю Иосифа, торопясь на зов. И почему я сразу не попросила Алсу мне позвонить? Ничего, сейчас заберу рюкзак, выберусь из тёмного театра и скоро буду дома!

По привычке нажав на выключатель, распахиваю дверь в тёмную гримёрку. Иосиф направляет фонарик внутрь.

В этот раз я не кричу. Зато его спокойствие наконец-то даёт трещину:

— Твою мать!

Я уже видела её — а трюк, повторённый дважды, не так интересен. Но сердце всё равно пропускает удар. Потому что посередине комнаты лежит мой рюкзак с тёмными пятнами крови на нём. А рядом — отрезанная голова Ольги.

Присев на корточки, понимаю: копия очень грубая. Дешёвый искусственный парик, подстриженный под Ольгу, слишком ровная, восковая кожа. Страх и эффект неожиданности — вот что заставляет поверить. Как и на сцене. Затаив дыхание, притягиваю рюкзак, голова поворачивается, и я ойкаю.

Почему я нервничаю? Она же не живая.

Луч света дрожит. Проверяю карманы: телефон на месте. На нём один пропущенный, номер не определён.

Мне всё это не нравится.

Включаю фонарик и начинаю водить световым пятном по стенам, зеркалу, даже под голову пытаюсь заглянуть. Она должна быть здесь.

— Что делаешь? — шепчет Иосиф.

Не знаю, почему темнота располагает к шёпоту, но тоже понижаю голос:

— Ищу открытку.

— Какую открытку?

Объясняю, что рядом с уничтоженным чаем Ольги, кровавым зеркалом Игоря и мёртвыми цветами Алсу кто-то оставил открытки с цитатами. Мастер розыгрышей забавляется с нами, подбрасывая сувениры.

Но сейчас я открытки не вижу. Иосиф прерывает поиски:

— У нас нет времени. Нужно закрыть театр.

— Но мы не можем оставить голову в гримёрке!

Я к ней почти привыкла, а вот Алсу точно не захочет гримироваться рядом с этой штукой. Куда её деть? Не в холодильник же прятать.

Иосиф закатывает глаза.

— Я завтра приду пораньше и разберусь. Пошли.

Он звенит ключами, запирая дверь. Тёмные коридоры театра не такие пугающие, если пробираться по ним вдвоём. По пути домой думаю: сделать копию головы из папье-маше не так уж легко. На это способен человек, у которого есть опыт и руки растут из правильного места.

Я пытала Игоря. А может, стоило поспрашивать Веру?

Утром я прохожу длинным путём, чтобы застать Веру врасплох. Чуть не сворачиваю не в тот коридор, спускаюсь по неудобной лестнице с высокими ступеньками и наконец оказываюсь в подвале театра.

У нашего лабиринта богатая история. Я слышала, когда-то по ночам здесь давали закрытые представления бурлеска, и при появлении полиции все сбегали через потайной выход. Или что директор следил за актёрами, точно зная, когда они старательно учат роли, а когда — ленятся. Наверное, Лидия могла играть в таком театре. Или она предпочла бы сцену побольше? Как бы она открыла дверь? Выставила одно бедро вперёд, взялась за ручку и распахнула створку.

Эффектно появившись на сцене, встречаюсь взглядами с Петей и Верой. Нет, Вера мне и нужна, но Петя… Его я увидеть не ожидала.

Тем более в таком странном образе.

За ночь на его руках отросли длинные, острые когти, а на голове — рога. Несколько секунд мы смотрим друг на друга, и, забыв о Лидии, я говорю:

— Чем это вы тут заняты?

Вера предлагает сесть в уголке и выпить чаю. Он оказывается слишком горячим — не могу удержать кружку в руках, ставлю на пол, рядом с ножками неудобной табуретки. А Петя ловкими движениями накладывает на лицо грим.

— Один мой друг снимает короткометражку. Позвал меня на роль главного демона! Сегодня будут пробы в костюмах.

Прячу лицо за кружкой. Нет, грим смотрится отлично, но Петя с его полным неумением играть — ещё и главный демон? Хорошо, что он не ждёт от меня ответа.

— У его команды уже одиннадцать тысяч подписчиков на YouTube. Может, однажды он и сериал снимет! Обещал меня позвать.

— Классный грим! — выдаю я.

Ни капли не кривлю душой: когти и рога выше всяких похвал, а теперь он ловко лепит высокие, острые скулы.

— Да, ещё линзы нужны, — вмешивается Вера. — У меня куча разных, сейчас подберём!

Вот подходящий момент. Я не ждала, что рядом будет Петя, но он так увлёкся накладными клыками — крутыми накладными клыками, — что может и не услышать.

— Великолепные рога. Ты сделала?

Сейчас Вера ответит: да, слепила из папье-маше или ещё чего-то, я намекну на голову Ольги, и разговор выйдет в нужное русло. Но, проведя ладонью по ёжику белёсых волос, она улыбается:

— Нет, Петя сам. Слепил из пластики, представляешь!

— Сначала хотел из глины, как меня сестра учила, но это слишком сложно. Смотри, они тут к ободку крепятся, а он чёрным покрашен.

И правда, красивые рога, очень…

— Профессиональные.

— Он вообще молодец! — Вера треплет Петю по плечу и протягивает ему контейнер с линзами. — Скоро меня будет учить.

— Я сначала хотел реквизитом заниматься, а не играть, — говорит Петя, вставляя в глаз красную линзу. Ещё одна — и образ главного демона готов.

Ёрзая на пыточном табурете, дую на чай. Это усложняет дело. Петя вертится перед зеркалом, позволяя рассмотреть рога, когти, острые зубы. Неожиданно острые. Никогда не думала, что Петя, неловкий и смешливый Петя, может быть таким.

Играть он не умеет. А как насчёт розыгрышей?

Что, если он — самый главный демон?

— Лана. — Я дёргаюсь, чуть не проливаю на себя чай. — Ты просто так зашла? Или с костюмом проблемы?

Сглатываю комок в горле и говорю:

— Нет, просто так. Спасибо за чай!

Поднимаюсь по лестнице, спешу к гримёркам. Надо бы осмотреть голову. Может, там есть подпись, ярлык — любая зацепка.

— Эй!

Дёргаюсь, чуть не врезаясь в стену. Иосиф показывается из смежного коридора и манит меня рукой.

— Что?

— Тише, — шепчет он, осматриваясь по сторонам, будто стены могут видеть. — Иди сюда!

Мы пробираемся в незнакомую комнату. Ровные ряды стеллажей, книги, папки — такую скорее представляешь в библиотеке, а не в театре. Кажется, это архив. Никогда тут не была, хотя зачем мне? Тем более пыли здесь столько, что я чихаю. А он, как всегда спокойно, говорит:

— Ольга сказала навести здесь порядок.

— Да это займёт вечность!

— Согласен. И мне не так много платят за эту работу.

Хочу сказать: «Мне тоже», но снова чихаю.

— Тут интересно, — он оглядывается на полки. — В этих документах можно найти немало историй.

Его взгляд на миг становится мечтательным. Словно уборщик не здесь, в пыльной комнате, а где-то далеко-далеко. Но он быстро возвращается на землю:

— Знаешь, та голова. Она пропала из гримёрки.

Теперь падаю на землю я.

— Что? Как пропала?!

— Пропала, — пожимает плечами он. — Я пришёл утром, а её нет.

— Но ты же запер дверь.

— Конечно! Ты тоже помнишь.

Мы переглядываемся, и я вспоминаю одну из наших первых встреч, когда мы стояли у кабинета Ольги, а он поворачивал ключ в замке.

— Это мог сделать любой, у кого есть копия ключа или кто умеет взламывать замки, так?

— Логично, — кивает Иосиф.

— Но ему пришлось бы проникнуть в театр?

— Если у него — или неё — есть ключи от гримёрки, может, и от театра тоже?

Моя очередь говорить:

— Логично.

Телефон в кармане вибрирует. Алсу пришла на репетицию и ждёт в зале.

— Мне пора.

— Хорошо, — кивает он. — Увидимся позже. Хочу тебе кое-что показать.

— Что? Где?

У меня ещё много вопросов, но он отрезает:

— После репетиции.

Я хочу остаться, но Иосиф отворачивается к полкам, а телефон разрывают новые сообщения — ждать Алсу не умеет. Отыгрываю я плохо, потому что мысли далеко. Ольга ругается особенно жёстко; вместо чашки с чаем у неё в руках мог бы быть кнут надсмотрщицы. Неудивительно, что я забываю текст.

Петя приходит в середине репетиции, уже без грима. Получает пятиминутную лекцию о недопустимости опозданий и улыбается в ответ на крики сестры. Она машет рукой и продолжает:

— Так, показ для спонсоров через шесть дней. А у нас ничего не готово!

Алсу, накинув чёлку на глаза, завывает: «Шесть дне-ей». Петя хихикает; Игорь смотрит на нас мрачно. У него на лице написано: «Не трогайте меня. Не разговаривайте со мной». Зато он единственный, на кого не кричит Ольга.

Вступая под свет софитов, он преображается. Ни одного лишнего жеста, ни одной ложной эмоции. Сцена кажется для него слишком маленькой.

Ему, как и Лидии, подошло бы что-то побольше.

Очередная глава последнего из моих крупных текстов.

Соцсети с моими историями - если вам интересно~

Я бы хотела уточнить: «никакого отношения» или всё же «выступила основой», но не собираюсь подливать бензин в огонь Ольгиной ярости.

— Забудь про неё! И про автора, и… про всё остальное. Считай, её не было!

На секунду кажется, Ольга выхватит книгу из моих рук и утопит в раковине. Но она уходит, сверкнув глазами. На кухне появляется Алсу в очках и с плиткой шоколада в руках.

— Что тут случилось? — шепчет она, глядя Ольге вслед. — Что ты ей сказала?

— Ничего особенного, — тихо отвечаю я. — Сама не знаю, почему она взбесилась.

— Всё в порядке? Она не сняла тебя с роли или вроде того?

— Нет, она взяла и, — пожимаю плечами, — взорвалась.

— Ты осторожнее, — Алсу шуршит обёрткой. — Она сейчас вообще на нервах из-за показа. Лучше её не трогать.

На всякий случай прячу книгу на дно рюкзака. Алсу отпивает кофе и ворчит: стёкла очков запотели.

— А что с твоими линзами?

— Ресничка в глаз попала. А раствор я дома забыла, не смогла их промыть. Пришлось снять. Надеюсь, не пересохнут в контейнере, — отвечает она, пытаясь протереть очки рукавом блузки.

Взрыв Ольги выбил из моей памяти ещё несколько страниц текста. Путаясь в репликах, получаю новую порцию критики, правда, менее жёсткую. После репетиции Игорь уходит, ни с кем не попрощавшись. Алсу говорит, что опаздывает в спортзал, и сбегает, стуча каблуками.

Я никуда не опаздываю. Это Иосиф опаздывает на встречу со мной.

Поплутав по коридорам театра, нахожу его в душевой. Поднявшись на цыпочки, он пытается заглянуть за старый шкаф, в котором хранятся швабры и другие штуки. Все сходят с ума: Ольга из-за безобидной книги орёт, уборщик стены нюхает.

Заметив меня, он говорит:

— Прости, я долго разбирался в чертежах. Их не слишком аккуратно хранили.

— И что?

— Смотри, — Иосиф распахивает передо мной дверцу.

— Это же просто шкаф?

Он пристально смотрит на меня. Выражение лица не меняется, я скорее чувствую осуждение, чем вижу его. Бормочу:

— Ладно, это очень особенный шкаф.

— Представь себе, ты права.

Он вытаскивает швабры, тряпки и опускается на кафель. Косится на меня, приходится тоже наклониться. В шкафу нет ничего странного, кроме того, что в паре метров от него я нашла фальшивый труп Игоря.

Но Иосиф толкает стенку.

И та проваливается.

Я чуть не падаю на колени, тянусь вперёд. Там, конечно, не Нарния — а ещё один шкаф. Иосиф открывает дверцу, и мы оказываемся среди кучи мебели, закрытой чехлами. Тут и знакомый стол, и диван, на котором меня душили несколько десятков раз, и даже огромные часы для новогоднего спектакля.

Мы в реквизиторской.

— Тайный ход, — шепчу я.

— Нашёл на старых планах, — Иосиф выпрямляется, и впервые я замечаю на его лице проблеск улыбки. — Ты говорила, тело исчезло быстро, буквально за пару минут. Вот как он мог сбежать.

Так и представляю Игоря, вытаскивающего из груди фальшивый нож, смывающего кровь холодной водой и улепётывающего через шкаф. Странное вышло бы представление, но — вполне реальное.

— Занятно, правда? — говорит Иосиф. — И такие ходы по всему зданию. Интересно, многие ли работают?

Те, кто устраивают розыгрыши, неплохо к ним подготовились. А у меня появился вопрос:

— Почему ты мне помогаешь?

— Мне интересно, — снова успеваю заметить улыбку. — Разве тебе не интересно?

— Скорее страшно.

— Тогда ты сможешь избавиться от страха и удовлетворить любопытство, — он пожимает плечами и тянет меня назад в шкаф. — Как репетиция?

Помогая поставить штуки для уборки на место, рассказываю о криках Ольги. Иосиф, вернувшись к непроницаемому спокойствию, пожимает плечами.

— Могу понять. Кто не был бы на нервах в таких обстоятельствах.

— Но она так кричала! Эта книга её с ума сводит.

— Да, я слышал. Все слышали, — он распахивает передо мной дверь. — Мне нужно работать.

Трачу день на зубрёжку текста. Расхаживаю по квартире, отбиваю палец о диван. Как же хочется упасть и умереть после третьей реплики — и пусть спектакль сам идёт! В результате я всё же падаю на кровать, чтобы утром явиться на репетицию с немытыми волосами и в смятой одежде, зато с почти готовой ролью в голове.

Рядом с Алсу в белоснежной блузе с оборками, подчёркнутыми косметикой острыми скулами и красными, даже алыми губами, я кажусь монстром. А она тащит меня на кухню, поит растворимым кофе, рассказывает про пробы, на которые идёт сегодня:

— Там планируют снять мини-сериал про вампиров. Думаешь, я нормально оделась?

— Выглядишь замечательно! — Не представляю, как много времени она провела перед зеркалом. — Порви там всех!

— Спасибо! Боже, я так хочу эту роль, ты просто…

Алсу осекается. Слежу за направлением её взгляда. Кажется, этот спектакль я уже видела.

Ольга, она сменила чёрный пиджак на коричневый, собрала волосы в короткий хвостик, но оставила то же выражение лица — перекошенное яростью. В руке она сжимает лист бумаги. 

— Кто это сделал? — шипит она.

Приглядевшись, узнаю страницу из какой-то книги. После вчерашнего подумала бы, что Ольга порвала мой экземпляр «Убийства» на клочки, но он лежит дома, на диване.

— Я спросила, кто это сделал?! — повторяет она.

— Сделал что, Оль? — шепчет Алсу.

— Не притворяйтесь! — она тычет пальцем в меня. — Кто-то пробрался в мой кабинет, опять. Ты принесла книгу! Твоя работа?!

Теряю дар речи. Не знаю, не понимаю… Я забыла текст, и нет пистолета, направленного в лицо, или верёвки, затягивающейся на шее, чтобы спасти меня.

— Да как Лана могла бы такое сделать? — ладонь Алсу ложится на плечо. — Это когда было, после вчерашней репетиции?

Ярость на лице Ольги гаснет. Она не смогла бы руководить труппой, если бы совсем себя не контролировала. И сейчас, кажется, мобилизует все ресурсы, чтобы пробормотать:

— Я в пять часов ушла.

— А мы всё время были вместе! — восклицает Алсу. — Вернулись домой, весь день текст учили, а потом спать пошли. Ты думаешь, Лана пробралась в театр ночью? Он ведь на сигнализации!

Скрещиваю пальцы в карманах, молюсь, чтобы Алсу не переиграла. Поверит ли наша аудитория? Лицо Ольги меняется, я жду нового взрыва, пока не понимаю — всё наоборот.

Она пытается взять себя в руки.

— Так, хорошо, — голос сдавленный, сам на себя не похож. — Слава богам, не придётся искать новую актрису сразу на две роли. Но, — прежняя Ольга появляется вновь, — когда пойму, кто это сделал, уволю с волчьим билетом!

Стуча каблуками, она удаляется. Рука Алсу всё ещё сжимает моё плечо.

— Спасибо, — шепчу я.

— Да, обращайся, — она опускает ладонь. — Это ведь не ты, так?

— Я похожа на сумасшедшую?

— Ну, когда я узнала, что ты играешь только трупы, подумала, что да, — с улыбкой отвечает она.

Мы возвращаемся на сцену. Одинокий Петя читает пьесу; Алсу бросает сумку и уходит в сторону туалета, а я шепчу:

— Эй. — Он поднимает глаза, — ты знаешь, что случилось?

Он наклоняется и тоже шепчет:

— Я зашёл с Олей в её кабинет.

— И?

— Там всё в книжных страницах. Страницы, страницы, страницы. Кто-то немало потрудился, даже на стены их приклеил. Я успел прочесть парочку, там про театр, — он оглядывается через плечо. — Про нашу пьесу.

Кто-то украсил кабинет Ольги страницами из «Убийства перед объективом»? Понятно, почему она в ярости!

— А ещё на двери висело это, — он лезет в карман толстовки. — Оля её выкинула, но я забрал. Вдруг это важно.

Он протягивает мне смятую карточку. И догадываться не надо: одна из тех открыток. Я скоро соберу коллекцию. 

«Я найду другой способ», — сказано на ней.

— Значит, кто-то вчера днём это сделал, — говорю я. — Любой из нас мог.

— Или ночью, — подхватывает он.

— Сигнализация же.

Петя снова оглядывается и шепчет:

— Она не работает. Нет денег заплатить.

Замираю, сжимая открытку. Это что-то новенькое. Быть может… Но на сцене появляется Игорь со стаканчиком кофе в руках, и мысли сворачивают в сторону пьесы.

Покидая театр, проходим мимо Иосифа — он до блеска натирает стекло в кабинках касс. Поймав мой взгляд, качает головой. Никаких новостей. Алсу толкает меня локтем в бок:

— Вы что, подружились?

— Да, вроде того. С ним интересно.

Стоит ли сказать, что он помогает разобраться с розыгрышами? Но Алсу не спрашивает, только кивает:

— А ведь знаешь, моя мама подрабатывала уборщицей, когда я училась в школе. Нам денег не хватало, — она достаёт из бездонной сумки зонт и приглашает меня под него. — Она запретила мне говорить про это. Боялась, мне будет стыдно.

— А ты?

— А чего стыдиться? Того, что мама пыталась заработать нам на еду? — она кривит алые губы. — Знаешь, чего я теперь хочу?

— Чего?

Алсу останавливается на красный сигнал светофора и продолжает, глядя на невидимых зрителей:

— Чтобы мама могла всем говорить: «Моя дочь — известная актриса». И больше никогда ничего не стыдилась.

Я киваю. Её тон моментально меняется на беззаботный:

— Кстати, может, позвать его на вечеринку сегодня?

Алсу так любит устраивать неожиданные вечеринки, что я совсем не удивляюсь. А она подхватывает:

— Он ведь тоже в театре работает. Один из нас!

— У меня нет его телефона, а назад идти лень, — пожимаю плечами; кроссовки начали промокать от холодного дождя. — В следующий раз. А кто вообще будет?

Алсу улыбается.

— Все!

Это полная правда: вечером, поднявшись на один этаж, я встречаю Петю и Веру у стола с закусками, а ещё Игоря, который сидит на диване с бокалом — пустым. Не хватает Ольги, но Петя объясняет:

— Она не смогла прийти. Очень много дел в театре. 

Сама Алсу надела узкое чёрное платье, а помада стала ещё алее — кажется, на её губах кровь. Покачивая бокалом вина, она болтает с незнакомой женщиной с синими волосами. Наливая себе, спрашиваю Веру:

— Знаешь, кто это?

— Ещё бы, — она кивает. — Я делала для неё реквизит. Она режиссёрка, короткометражки снимает. Мистику всякую, про ведьм и вампиров.

— Хорошие?

— Знаешь, да. Она в том году пару конкурсов выиграла. Слышала, начала работу над целым сериалом.

Понятно, почему Алсу роскошно выглядит. Ещё и стоит, выпрямив спину, горделиво вскинув голову. Настоящая властная королева вампиров. Даже переигрывание вписывается.

Всем бы такое желание работать.

Поток людей и разговоров увлекает меня. Через несколько бокалов вина и неизвестное количество времени падаю на диван. Тут всё так же сидит одинокий Игорь. Здороваюсь, не ожидая ответа, но он пытается обнять меня за плечи.

— Хорошо, что ты пришла. Ты одна меня понимаешь!

Бокал в его руке пуст, но запах коньяка сбивает с ног. Аккуратно освобождаюсь и думаю: не сбежать ли? Но Игорь редко бывает радостным и дружелюбным, не могу упустить шанс. 

— Почему одна я? — Отпиваю вина, чтобы приблизиться к его состоянию.

— Ты такая мёртвая! В смысле, — он трёт переносицу, — ты хорошо играешь мёртвых. У тебя есть талант! У тебя, и у меня.

— Подожди, а как же…

Он не даёт договорить.

— Петя — сестрёнкин сынок. Абсолютно не умеет играть. А Алсу… — он машет рукой. — Скотина!

Тут я уже не могу поддакивать. К счастью, за разговорами и музыкой нас никто не слышит.

— Почему? Ты же видишь, как она старается. Ходит на кучу кастингов, текст вообще никогда не забывает.

Вытираю пот со лба. Так много людей в однокомнатной квартире — это, конечно, жутко. А Игорь фыркает:

— Ничего ты не знаешь. Не понимаешь. Она идёт по головам.

Головы. Отрезанная голова Ольги, слепленная из папье-маше. Наклоняюсь к Игорю и, стараясь дышать ртом, шепчу:

— Рассказывай.

Он смотрит на бокал, запускает руку между диванных подушек и достаёт полупустую бутылку коньяка. Быстро делает глоток и говорит:

— Ещё ни одна талантливая актриса у нас не прижилась. Алсу их выгоняла.

Вспоминаю ту девочку, которой Алсу купила текилу накануне важной репетиции. Настя, кажется. Совпадение ли?

— А я? Мне она ничего не сделала.

— Да ты трупы играешь! — Игорь снова прикладывается к бутылке. — Хотя сейчас у тебя вроде нормальная роль.

Ничего не говорю. Нельзя думать о таком на пьяную голову. Залпом глотаю остатки вина и снова наклоняюсь к Игорю:

— Тот розыгрыш с трупом в душе. Зачем ты это сделал?

— Что?

— Твой труп в душевой, — я хватаю его за запястье. — Ты сбежал через шкаф, так? Один это придумал или с кем-то?

Игорь меняется в лице.

— Ничего я не делал. Отстань! — он вырывает руку, хватает бутылку и, пошатываясь, идёт в сторону выхода.

Надо признать, добрый пьяный Игорь нравится мне гораздо больше.

Не хочу слишком серьёзно воспринимать пропитанный коньяком разговор, но на утренней репетиции то и дело поглядываю на Алсу. Она переигрывает, получает критику от Ольги, старается, слишком старается. Вроде бы ничего необычного, но как она смотрит на меня, когда никто не видит? Кто я для неё — соперница или подруга? 

Она провожает меня домой, зовёт на кофе, рассказывает про пробы. А я не решаюсь спросить про ту девушку, так и не сыгравшую роль Лидии. Случайно ли в квартире оказалась целая бутылка текилы? Правда ли она получила звонок с неизвестного номера?

Совсем как я.

Нет, Игорь мог и придумать всё. Вдруг Алсу с розыгрышами не связана, а я брошу обвинение ей в лицо? Я потеряю подругу, соседку, партнёршу по сцене. Ту, кто выслушивает мои жалобы на Ольгу и даёт советы.

Кстати об Ольге. Просмотр приближается, и она подгоняет нас как никогда. С её подачи Петя играет не так ужасно, а я смирилась с долгой жизнью на сцене. Хотя, когда в первом акте Алсу направляет на меня пистолет, заряженный краской, хочется, чтобы он выстрелил по-настоящему.

В предпоследний день перед позором мы прогоняем спектакль в костюмах и полном гриме. Мне приходится ещё и переодеваться. Сначала убитая актриса: мои собственные волосы, уложенные волнами, белое платье, немного грима, чтобы выделить губы и глаза. После — Лидия. Светлый парик, новое платье, сшитое Верой, более яркий макияж.

Вера помогает зашнуровать корсет, затягивая его до хруста рёбер. Надеваю шапочку для парика и разглядываю себя в маленьком зеркале, спрятанном за кулисами. Белые волосы так омолаживают, может, перекраситься для разнообразия? Игорь бросает знакомую реплику. Вот и выход Лидии.

Затаив дыхание, я появляюсь под светом софитов и пытливым взглядом Ольги.

Удивительно, но она почти не ругается на разборе. Алсу достаётся за переигрывание, Пете — как обычно, а мне она говорит:

— Смерть выше всяких похвал!

Даже без крови — на репетициях пистолет не заряжен — я играю отлично.

— А Лидия?

Может, исполнение выросло за десять дней? Ольга закатывает глаза и машет рукой, чуть не проливая чай.

— Стадия принятия, — шепчет Петя.

Игорь исчезает; Петя с сестрой тоже уходят; Алсу и Вера спускаются в подвал подогнать костюм. Зовут и меня, но сначала хочу снять парик. Голова ужасно чешется, хотя Вера и говорила, что он чистый и гипоаллергенный. Она даже принесла в гримёрку специальную коробку — прятать фальшивые волосы от пыли.

Закрыв дверь, опускаюсь на стул у зеркала. Как приятно наконец оказаться в тишине. Вздох сам вырывается из груди. Сегодня я справилась, главное — не упасть в лужу завтра. Я смогу, я всё смогу. Открываю крышку коробки для парика, тянусь к волосам. В зеркале отражается движение.

Что-то шевелится внутри, или мне показалось? Наклоняюсь к коробке, сетуя на тусклые лампы. Тёмная, дрожащая масса — это пыль? Ещё один парик, забытый на дне?

Это пауки.

Я задерживаю дыхание, глядя на чёрный клубок. Один, два, три, десять… Огромные пауки, они перебирают лапками, ползут к крышке, хотят выбраться наружу.

Прямо ко мне.

От хлопка двери содрогается весь театр. Бегу по коридору, не знаю, куда, подальше от них! На глаза попадается приоткрытая дверь архива, внутри горит свет, и я врываюсь, запинаясь о коробки, сваленные у входа.

В воздух поднимается облако пыли. Я наверняка замарала костюм, но лучше так, чем пауки!

Иосиф появляется из-за полок. В одной руке у него раскрытая папка, в другой — чашка чая. Замечаю стул, а на полке рядом — блокнот. Но всё, о чём я могу думать сейчас, это…

— Пауки! Там!

Он опускает папку, смотрит на меня сверху вниз:

— Где?

— В гримёрной! Там, — вспоминаю, как они перебирали лапками, пытаясь вылезти из коробки. — Их так много!

Он оставляет кружку с чаем и уходит. Волосы щекочут лицо: парик съехал, а грим, кажется, потёк. Ужасное зрелище, наверное.

Можно подумать, я стала жертвой триста двадцать девятого убийства.

Когда Иосиф возвращается, я сняла парик и шапочку и остервенело чешу затылок. Он протягивает полную чашку и говорит:

— Не знал, какой ты пьёшь. С ромашкой подойдёт?

— Спасибо, — принимаю чай. — А что с пауками? Только не говори, что и они исчезли!

Я не могла сойти с ума, я видела их! Если я сошла с ума, значит, Ольге до завтра придётся найти новую актрису на две роли. Тогда она точно меня убьёт!

— Да, были, — он опускается на стул. — Смертельно много пауков. Я завернул коробку в мусорный мешок и унёс в бак на улице. Парочку пришлось раздавить. Завтра, наверное, дождь пойдёт.

Я готова обнять его!

— Спасибо!

Снова эта едва уловимая улыбка.

— Не знал, что ты боишься пауков.

— Боюсь, — чуть не проливаю чай на платье. — Когда я училась в театральном, кто-то решил меня разыграть. Подбросил паука в косметичку. Такого большого тарантула.

— И ты его увидела?

— Я запустила туда руку. Не глядя! А он залез ко мне на ладонь, — от одного воспоминания хочется вскочить и убежать куда подальше. — Не переношу их. Эти тонкие лапки!

Я вздрагиваю. Иосиф кивает.

— Никогда не думал, что в театрах и правда устраивают такое. Тебя кто-то серьёзно ненавидит.

— Нас, — поправляю я. В этом нельзя сомневаться. — Всех нас. Всю эту пьесу.

— С чего ты взяла? — он отпивает чай.

Как можно думать иначе? А мёртвые цветы Алсу и кровавое послание для Игоря? Кабинет Ольги вообще громили дважды! Напоминаю и про открытки:

— Они были там каждый раз! Ты, кстати, не нашёл под пауками открытку?

— Нет. Да что ты привязалась к этим открыткам. Лучше скажи, кто знал про ту историю с пауками?

Задумываюсь, грея пальцы о кружку. Я точно рассказывала всей труппе. И Вере тоже, на одной из вечеринок Алсу. А Ольге мог пересказать Петя.

— Все.

— А кто мог подбросить тебе пауков?

Хороший вопрос. Перед репетицией, когда я надевала парик, всё было нормально. А потом начался обычный театральный хаос.

— Да кто угодно.

— Ты совсем не упрощаешь дело, — вздыхает он.

Отпив немного чая, думаю про Алсу. Она знала про тот розыгрыш и могла добежать до гримёрки в антракте. Сама она пауков не боится. Каждый раз, заметив восьминогого в квартире, я звоню наверх и прошу разобраться.

Могла ли она захотеть от меня избавиться? Как бы дать ей понять: я совсем не угроза. Я хочу быстрее закончить эту роль и умирать, умирать, снова умирать.

— Как дела с разбором архивов? — спрашиваю я, когда молчание затягивается.

— Лучше, чем я думал. Столько интересного нашёл! — на его лице мелькает радость. — Это здание раз пять перестраивали. Знаешь, что в подвале тоже есть тайный ход?

Пока он говорит, я могу успокоить дыхание. Может, получится вернуться в гримёрку и переодеться нормально. Дослушав до конца историю про писателя, который притворился мёртвым, а на самом деле устроился суфлёром в театр и менял текст всех пьес, которые ему не нравились, говорю:

— Спасибо за чай! И за пауков!

— Обращайся, — Иосиф мимолётно мне улыбается. 

Очередная глава последнего из моих крупных текстов.

Соцсети с моими историями - если вам интересно~

Воспоминания о коробке с пауками совсем не помогают избавиться от мандража. К счастью, появляется Ольга и находит повод накричать на нас. Самое время сбежать в гримёрку.

Мы с Алсу помогаем друг другу зашнуровать корсеты; она делает это куда мягче, чем Вера. Пока я укладываю волосы, она красит левый глаз. Поправляет стрелку. Трёт уголок века. Моргает и — вскрикивает.

— Что? — чуть не порчу грим резким движением помады.

А она шепчет:

— Ресничка под линзу попала. Надо убрать.

Видимо, Иосиф недостаточно искренне пожелал нам сломать ноги. Потому что Алсу вытаскивает линзу из глаза, примеривается, собираясь вернуть на место, и — ойкает.

— Что случилось? — повторяю я реплику.

— Упала, — выдыхает она, зажмуривая накрашенный глаз. — Ты её видишь?

Бросаю грим незаконченным, и мы вместе обшариваем полы и тумбочку у зеркала. Ничего. Ольга стучит в дверь, приехали первые зрители, а Алсу смотрит на меня: один глаз зажмурен, зато второй широко распахнут.

— Катастрофа, — выдыхает она.

Мы снова осматриваем пол — ничего. Алсу хватается за сумку, вываливает содержимое в кресло и стонет:

— Почему я не взяла запасные? Боже, почему?!

— Можешь отыграть так?

— Вслепую? — она бьёт рукой по столу. — Как ты себе это представляешь?!

Если честно, никак. Но Алсу не нужен ответ, она набирает в грудь воздух и — медленно выпускает его. Обращаясь скорее к себе, говорит:

— Может, и смогу. Не так уж и сложно: я эту сцену, как дом родной, знаю. Я профессионал. Я со всем справлюсь.

Молчу, боясь спугнуть. Кто-то стучится в дверь, и я готовлюсь услышать злую Ольгу, но это Иосиф:

— Вы в порядке? Я слышал, кто-то кричал.

Алсу охает и хватает выброшенные из сумочки ключи:

— Ты! Ты нас спасёшь. — Она распахивает дверь. — Вот, держи!

На лице Иосифа мелькает удивление. Алсу сбивчиво объясняет, где мы живём, как открыть дверь и где лежат линзы.

— Принеси всю коробку, я разберусь. Больше просто некому!

В коридоре раздаётся стук Ольгиных каблуков. Иосиф шепчет:

— Постараюсь.

Он исчезает, ловко разминувшись с Ольгой, которая, подражая знаменитой тёзке, не отказалась бы сжечь театр и весь город вместе с ним.

— Ты точно можешь играть? — спрашиваю я, пытаясь за оставшиеся минуты закончить грим.

— А что мне ещё остаётся? — отвечает Алсу.

Мой выход через десять минут после начала первого акта. Наблюдаю из-за кулис: первый ряд заполнен зрителями. Виталий — вот он сидит, закинув ногу на ногу, — человек двадцать привёл. Кто-то даже притащил видеокамеру.

Алсу неплохо держится. Она вытащила вторую линзу, и теперь взгляд немного отсутствующий, но кто скажет, что это не часть образа? Смотрю на кулису напротив: Ольга стоит там, сжав кулаки, и бормочет себе под нос. Текст пьесы? Молитву?

Гаснет свет — мой выход. Когда он вспыхивает снова, стою посередине сцены и жду. Прекрасная роль: ни одного слова, нужно только встретить триста тридцатую смерть. За спиной около муляжа камеры стоит Игорь, отыгрывая роль режиссёра. Алсу направила на меня фальшивый пистолет.

На меня ли?

Её рука ходит из стороны в сторону, и впервые вместо бьющей через край уверенности я вижу страх. Раньше Алсу всегда попадала прямо в грудь, но что сейчас?

Секунды тянутся так медленно, я успеваю проклясть Веру за эту идею — если бы мы, как обычно, запихнули пакет с кровью под платье, проблем бы не было. Алсу могла хоть в потолок выстрелить, я бы отыграла смерть мастерски. Но теперь — куда она попадёт?

Пауза затягивается. Алсу возвращает маску мрачной решимости на лицо. Делаю глубокий вдох. Плевать на кровь, ты тоже профессионал. Знаешь сотню способов показать смерть и без крови.

Звучит оглушающе громкий выстрел.

Опускаюсь на сцену, изображая последние секунды жизни актрисы.

Сзади раздаётся вскрик.

Игорь отвлекает меня от смерти своими воплями — а ещё хорошим актёром себя считает. Но Алсу охает и отбрасывает пистолет, а свет неожиданно исчезает. Триста тридцатая смерть срывается.

Вера, которая знает театр как свои пять пальцев и может заменить любого рабочего, закрывает занавес. В зале все молчат: наверное, думают, это часть представления. Но Игорь, истекающий кровью, — точно не деталь пьесы.

Сначала мне кажется, это очередной розыгрыш. Прямо перед важными зрителями! Теперь Ольга точно найдёт того, кто это сделал, — и убьёт его. Но понимаю: реакция слишком живая. Люди так не играют. Смерть на сцене, она другая — кому, как не мне, знать.

И кровь пахнет странно.

— Звоните в скорую, — шипит Игорь, зажимая предплечье.

Алсу начинает кричать, а следом и Ольга голосит про сорванный спектакль. Скорую в результате вызывает Вера, спустившаяся из световой, словно ангел с небес. Она же шикает на Ольгу и отгоняет Алсу в сторону. Напарница, размазывая грим по лицу, всхлипывает:

— Я не хотела! Он стоял там, я просто не могла прицелиться. Я собиралась застрелить её, — вытянутой рукой она показывает на меня. А потом ойкает и зажимает рот.

Пока остальные окружают Игоря, подхожу к пистолету. Сажусь на корточки, придерживая подол белого платья. Револьвер выглядит совсем как тот, с которым мы работали на репетициях. Из которого должны были застрелить меня.

Протягиваю руку — убедиться, что это не мираж, — но знакомый голос предупреждает:

— Не надо. На нём могут быть отпечатки.

Иосиф, который успел незаметно вернуться, опускается рядом, отводит от пистолета мою ладонь и говорит:

— Там скорая приехала.

Вера открывает занавес, и на сцену врываются все: бригада с чемоданчиками, владелец театра, люди с фотоаппаратами, возбуждённо галдящие. Когда объективы наставляют на Алсу, она старается принять выигрышную позу, хорошо подать размазанный грим и опухшие веки.

Фельдшер говорит, у Игоря ранение в предплечье — нужно поехать в больницу, сделать рентген и наложить швы. Все выдыхают. Но вторая фраза не приносит облегчения:

— Мы вызываем полицию.

— А это обязательно? — Ольга взяла себя в руки.

— Конечно! У вас тут огнестрел, — он показывает на что-то блестящее, лежащее в стороне.

Пуля. Настоящая пуля.

— Неужели в театре всегда так? — выдыхает кто-то из свиты Виталия. 

— Как интересно!

— Про это можно книгу написать, — выдаёт наш владелец. 

Чужая рука тянет за кулисы. Цепляюсь взглядом за отражение в осколке зеркала, приклеенного к стене, чтобы проверять целость грима перед выходом. Я похожа на призрака.

В триста тридцатый раз она подобралась слишком близко.

Иосиф отводит меня подальше и протягивает термос. Отпиваю, не зная, что ещё делать. Спиртное обжигает рот. Может, это сон? Кошмар, в котором всё неправильно. Смерть не должна быть такой реальной — не на сцене.

— О чём ты думаешь? — спрашивает он.

— Что это сон, — признаюсь я.

— Увы, это не так.

Прикладываюсь к термосу с коньяком — или виски? — ещё раз. Спрашиваю, лишь бы не думать о ней:

— Ты что, пьёшь на работе?

— Это не мой, позаимствовал в одной из гримёрок. — Он забирает термос и наклоняет голову, позволяя заглянуть себе в глаза. Взгляд такой пытливый, хочет просветить насквозь.

Как пуля прошила бы моё тело.

— Ты понимаешь, что убить собирались тебя? — в спокойном голосе мелькает ещё кое-что.

Тревога.

— Ага.

— Кто мог это сделать? Кто хотел… — он не договаривает; Ольга кричит:

— Лана, где ты?!

— Иду!

Смерть — не повод игнорировать указания режиссёрки. Бросаюсь к сцене. Галдящие зрители тянутся в сторону выхода, врачи уводят Игоря. Только пятно крови, пуля и пистолет напоминают о произошедшем. Это мог бы быть обычный реквизит. Детали моей очередной смерти.

Остальные ждут внизу. Петя сидит на ступеньках, Алсу забилась в кресло первого ряда. Я не хочу уходить со сцены. Здесь всё кажется ещё одним представлением, триста тридцатой смертью, которая осталась иллюзией, а не пролетела мимо в виде настоящей пули.

Но стоит спуститься в зал, понимаю, как близко пронеслось её тяжелое дыхание.

Падаю в одно из кресел; Алсу тут же цепляется за мою руку. Ольга говорит:

— Так, полиция уже едет. Никуда не уходите.

Я ожидала криков, но она светится от счастья.

— Ты… всё в порядке? — решаюсь спросить.

— Конечно!

— А как же зрители?

— Они в восторге! Никто такого не ожидал. Там был журналист из городской газеты, и в соцсети много кто напишет, — Ольга взмахивает руками. — Так, я чувствую, на премьере будет аншлаг!

За её спиной Вера крутит пальцем у виска. Ольга сама уходит встречать полицию, воскликнув напоследок:

— Знай я, что так будет, давно бы подстрелила кого-то на сцене!

Петя торопится за ней, Вера скрывается в подвале. Алсу остаётся со мной. Она шмыгает носом, смотрит покрасневшими глазами и спрашивает:

— Ты что, пила?!

У появившейся на сцене полиции нет интереса к нам: они забирают пистолет, говорят с Ольгой, Алсу и Верой и уезжают со словами «никто же не умер». Алсу бурчит всю дорогу домой — я иду рядом и невольно слушаю монолог:

— Они сказали, никуда не уезжать из города. А ведь это я стреляла! Вдруг меня на новую роль позовут. Или в тот подкаст? Ты вообще представляешь, сколько обо мне напишут?

Поддакиваю и сбавляю шаг. Не хочу пускать Алсу за спину. Это она стреляла, точно. Я помню, как она близоруко щурилась, пытаясь попасть мне прямо в грудь.

Была ли это игра для зрителей?

Закрываю дверь на два замка и облегчённо выдыхаю. Вспоминаю, что у Алсу есть запасной ключ, подпираю ручку стулом. Полное безумие; будто автор книги претворил в жизнь написанное. Актриса в самом деле застрелена на сцене.

На сцене…

Прислушиваюсь к звукам из квартиры сверху: вдруг Алсу наденет очки и решит закончить начатое. Только не здесь. Смерть всегда ждала меня на сцене, в роскошном зале круизного лайнера, в школьном коридоре — везде, где есть зрители. Я умираю, умираю и умираю, чтобы кто-то смотрел. Чтобы я могла разделить это с другими, приручить Смерть, сделать её своей работой.

Вот почему я пошла в театральный. Родители так и не поняли, мама не хотела меня отпускать. Но я знала, это необходимо. Пока я могу умирать напоказ, мне не страшно ничего.

Но сегодня смерть на сцене стала реальной.

Нужно загнать её назад.

Утром я одеваюсь и иду в театр. 

Первый, кого я встречаю, — Игорь. У него рука на перевязи, зато на лице неожиданно довольная усмешка. Не знаю, стоит ли извиниться — он всё же поймал за меня пулю, — когда раздаётся голос Ольги:

— Так, у нас неделя до премьеры. Репетиции продолжаем, вечерние спектакли тоже!

Она неожиданно оказывается рядом, протягивает мне кружку с чаем — одну из тех, что стоят в шкафу на кухне, — и спрашивает:

— Ты в порядке? Сможешь играть?

Ещё минут десять назад я не знала, что ответить на этот вопрос. Мне хотелось вытащить из шкафа чемодан, бросить в него вещи и уехать — плевать и на контракт, и на неустойку.

Но на сцене я становлюсь сильнее. 

— Смогу.

— А Игорь? — врывается в разговор Алсу. 

За ухмыляющегося Игоря отвечает Ольга:

— С Игорем проблем нет. Ещё вопросы?

Этот тон значит, вопросов лучше не задавать. Но гнев сменяется милостью:

— У нас раскупили почти все билеты на премьеру и больше половины на другие спектакли. Может, мы продлим пьесу, — она оглядывается на Игоря. — Так, ладно, об этом потом. Начинаем с первого акта.

Того самого, где Алсу направляет на меня пистолет.

Стараюсь держать себя в руках, но стоит Алсу поднять оружие — по телу пробегает дрожь. Смерть принимала обличие петли, затянувшейся на шее, а теперь — пистолета, который притворялся фальшивым. Но мы дважды проверили пластиковый муляж, и я заставляю себя поднять голову. Это — триста тридцать первая смерть. Я могу её контролировать. Знаю, как с ней обращаться. Один шаг навстречу, как сделала бы моя героиня. Всё вернулось на круги своя: фальшивое оружие. Поддельная кровь. Иллюзия.

И я сделаю всё, чтобы её поддержать. 

Я испускаю дух, и все облегчённо выдыхают. После прогона второго акта Ольга милостиво даёт нам перерыв и уходит за горячим чаем. Отступаю за кулисы, пытаясь унять дрожь в пальцах. Иосиф подкрадывается из-за спины и, заставив вздрогнуть ещё сильнее, шепчет:

— Ты точно хочешь туда вернуться?

Мы вместе смотрим на сцену. Видит ли он то же, что и я?

— Уверена, — срывается с губ.

— Эй, — он толкает меня локтем. — Будь осторожна! Прицелься она получше, ты бы была мертва. Если бы я бежал с линзами быстрее, если бы Алсу не забыла одну — ты бы тоже была мертва.

— Не забыла, а потеряла.

— Случайно или намеренно?

Осекаюсь, не зная, что ответить на этот вопрос. Вспоминаю, как Алсу ойкнула, уронив линзу. Как ползала по полу и причитала.

Не слишком ли наигранно?

— Не знаю, — говорю я.

Я не знаю ничего, и это наваливается тяжёлым грузом. Планы Алсу могли пойти прахом из-за потерянной линзы. Ольга. Петя. Вера. Игорь. Кто угодно мог подменить пистолет.

Даже он.

Ловлю спокойный взгляд Иосифа. Почему он постоянно оказывается рядом? Втирается ко мне в доверие? Если подумать — с его появлением иллюзия начала вырываться со сцены.

Крик Ольги напоминает о работе. Выхожу под свет софитов, делаю глубокий вдох и — отыгрываю без единой ошибки.

Пожалуйста, может она оставаться такой навсегда?

Алсу, не подозревая, какие мрачные мысли роятся в моей голове, просит сфотографировать её на сцене. И в гримёрке. И в кафе около театра.

— Опубликую фото, напишу что-то про предстоящий спектакль, — она хватает меня за плечо. — Все билеты раскупили, представляешь? Боже, неужели мне наконец повезло?

Её лицо сияет радостью. Они с Петей обсуждают, какое фото вышло лучше. Игорь, откинувшись на спинку стула, медленно тянет капучино, а мне кажется — мы слегка сошли с ума. Ольгу и Алсу волнует реклама, Веру — её драгоценный реквизит, даже Игорь не ворчит, словно не его подстрелили. Они обсуждают предстоящий аншлаг, а мне, оказавшейся вне безопасного пространства сцены, едва удаётся вставить:

— Вообще-то меня хотели убить.

— Тебя на каждом спектакле пытаются убить, — отмахивается Игорь.

— Да, ты, наверное, уже привыкла, — поддакивает Алсу.

— Кажется, ты говорила, что больше трёхсот раз умирала на сцене, — добавляет Петя.

— Триста тридцать один, — бормочу я.

Никогда бы не подумала, что единственным, кого волнует моя смерть, будет уборщик.

Мы возвращаемся к репетиции; Ольга заставляет остальных снова и снова прогонять финальную конфронтацию. Я в ней не участвую, поэтому сначала сижу в зрительном зале, а потом, пока начальница не смотрит, скольжу к лестнице.

Есть в труппе ещё один человек, спец по спецэффектам, простите за каламбур. Надеюсь, Вера поможет мне разобраться. Она сегодня занята — просматривает схему освещения. Сажусь рядом — слава богу, не все стулья в подвале такие неудобные.

— Что делаешь?

— Думаю, как объяснить Оле, что её замечания по поводу света — отстой. — Она отрывается от бумаг. — Ты как?

Я открываю рот — но не могу ответить на этот вопрос.

— Я не… Всё слишком сложно.

Такое не объяснишь человеку, которого не душили, травили, закалывали больше трёхсот раз. Страшно ли мне? Скорее да. Алсу целится в меня из фальшивого пистолета, зрители в зале затихли, выстрел и крик. 

Всё пошло не так.

— Почему это случилось, зачем? Иосиф говорит, они хотели убить меня, — с губ срывается смешок. — Зачем кому-то убивать меня?

— Может, это была ошибка, — Вера пожимает плечами. — Полиция ничего не сказала. Игорь даже заявление отказался писать, знаешь?

— Откуда взялся настоящий пистолет? — спрашиваю я.

— Понятия не имею. — Она показывает на стол. — Фальшивый лежал там, вместе с другим мелким реквизитом для пьесы. Знаешь, я всё собираю в одну коробку, чтобы не потерялось.

— И всё?

Я надеюсь на какую-то зацепку. Ответ, который позволит выявить психопата, затесавшегося в труппу, и вернуться к спокойному умиранию на сцене. Чуда не случается — Вера качает головой.

— И всё. Я собрала реквизит вечером перед спектаклем, утром отнесла наверх. Ночью коробка стояла здесь, а утром — за сценой.

Если знать, что сигнализация не работает, любой мог подменить пистолет.

— Ты не боишься? — она кладёт руку мне на плечо. — Я думала, ты вообще откажешься от участия в спектакле после такого.

— Нет.

Для меня на сцене нет ничего, кроме тяжёлого дыхания смерти. Вчера она подобралась слишком близко, с этим нужно разобраться. Но я никуда не уйду. Не вернусь в реальный мир, где можно умереть по-настоящему, почувствовав, как верёвка затягивается на шее.

— Мы вернёмся к пистолету без пуль и краске под платьем, — продолжает Вера. — Ты сама будешь проверять оружие, и мы с Олей тоже. Всё будет хорошо!

Есть что-то успокаивающее в звучании её голоса. Я выдыхаю:

— Спасибо!

Очередная глава последнего из моих крупных текстов.

Соцсети с моими историями - если вам интересно~