user10747700

Мама была последней линией обороны. Она была единственным живым существом во Вселенной, которое по договору была обязана верить в миф о твоей исключительности. Она подписывала эту бумагу в момент родов, обменивая часть своей души на право считать тебя гением.

А потом она умерла. И забрала с собой нотариально заверенную копию этого мифа.

Эпоха закончилась. Эпоха самолюбования. Нарциссизма. Самопоиска. Самооправдания. Эпоха, когда твои мелкие трагедии имели вес. Она вышла вместе с ней из комнаты, притворив за собой дверь, оставив тебя наедине с холодным фактом твоего абсолютного, статистического ничтожества.

Процесс умирания занял шесть месяцев. Последние две недели — это был конвейер. Конвейер по демонтажу личности. Ты сидел у кровати. Сначала уходили слова. Потом — узнавание. Потом — контроль над телом. В финале остался только базовый конвейер: что-то входило через трубку, что-то выходило само, минуя сознание.

И вот это — желчь. Не кровь. Не драма. Не искупительная жертва. Желчь. Едкая, горькая, техническая жидкость организма, который больше не нужен. Биологический шлак. И ты смотрел на этот процесс, зная, что в итоге из тебя вытечет примерно то же самое, и никто не будет плакать, потому что плач — это ритуал для уникальных душ, а не для биоотходов.

Итог: личность, обнаружившая, что она никто. Не «униженный», не «потерянный». Никто. Нулевая точка. Пустое место в отчете.

Поэтому теперь ты — Король. Король Прокрастинации. Император Ничегонеделания. Ты созерцаешь свое жалкое бытие с холодной, почти научной точностью, как лаборант наблюдает за бесперспективной культурой в чашке Петри.

И вот тебе сорок три. Ты стоишь в лифте. Лифт поднимается с монотонным гулом, который является саундтреком твоей жизни. Твой этаж. Дверь открывается. Перед тобой коридор, ведущий к двери твоей квартиры.

Задание: войти. Приготовить бутерброды для жены. Она была недовольна. Ты съел свои. Теперь нужно создать новые. Это акт искупления. Небольшой, бытовой.

Но мозг, твой верный, ни на что не годный процессор, уже переводит задачу в другую плоскость. «Бутерброды» — это не еда. Это — символ. «Недовольство» — это не эмоция. Это — обвинение. «Взаимоотношения» — это поле боя, на котором нужно назначить виноватого.

И здесь, в лифте, между первым и вторым этажом, наступает ключевой момент прозрения.
А зачем?
Зачем назначать виноватого,если виноватых нет? Зачем играть в эту игру, если приз — это право быть несчастным в паре, а не в одиночку?
Зачем готовить бутерброды,чтобы замазать трещину, которая расширяется с геологической скоростью?
Зачем делатьчто-либо, когда единственное доказанное состояние вселенной — это энтропия, распад и желчь, вытекающая на больничную простыню?

Ты продолжаешь стоять в лифте. Двери закрываются. Лифт зависает между этажами.
Ты— Король. И твое королевство — это три квадратных метра кабины, в которой ты откладываешь неизбежное возвращение в мир, где бутерброды имеют значение, а твоя уникальность — нет.

И в этой тишине, под гул мотора, есть странное, абсолютное спокойствие. Спокойствие нуля. Спокойствие того, кто наконец-то понял правила игры и отказался в неё играть.

Двери снова откроются. Придется выйти. Придется приготовить эти хуевые бутерброды.
Но пока— ты в лифте. И это единственное место, где ты по-настоящему царствуешь (Точка Нах)

Страх и Отвращение в частной поликлинике. Вальс пролетариата под флюоресцентные лампы.

Ты входишь в это величественное учреждение — Храм Бесплатного Здоровья — и тебя немедленно засасывает в густой, теплый суп из человеческой плоти. Это не просто толпа. Это бульон. Концентрированный бульон из пота, старого табака, дешевой водки, выдыхаемой через поры, и немой покорности. Пролетариат на профилактическом сборе. Это не хорошо и не плохо. Это факт, как закон гравитации. Ты — новый ингредиент, только что брошенный в этот кипящий котел. Одна из молекул в этом градиенте отчаяния.

И первая мысль, пронзающая мозг, как шило: Блядь, я здесь. Самый дикий кайф в том, что это «бесплатно». Тебе заплатили за то, чтобы ты пришел сюда. Это твой бонус. Твой опциум для масс. Ты смотришь на змеящуюся очередь в регистратуру и начинаешь подсчет: десять, двадцать, тридцать живых единиц, каждая из которых занимает свое место в этой пищевой цепочке. И мозг выдает единственный логичный вывод: Нахуй это всё. Съебаться бы отсюда. Но ноги уже вросли в линолеум, пропитанный десятилетиями грибка стопы и резиновой отчаяния.

На передовой — девочка-регистратор. Она пытается. Она действительно пытается быть милой, солнечным зайчиком в этом царстве теней. И она молодец. По-своему — герой. Но ее лицо… Ее лицо кричит обратное. Эти скулы. Не скулы — это архитектурные сооружения, острые скалы, выточенные тысячами одинаковых вопросов и вечным цейтнотом. Молодые кобры бы сказали — «забодишемил её, боди-шейм». Но ты видишь, как её левый глаз дергается. Мелкая, неконтролируемая судорога, тикающий метроном ее внутреннего коллапса. И ты думаешь: Не повезло тебе с работой, сестренка. Добро пожаловать в ад.

Ты оборачиваешься на гул — и вот он, священный ритуал. Два самца пиздятся из-за очереди. Не из-за жизни. Не из-за диагноза. Из-за места в воображаемой линии к кормушке. Это этология в чистом виде. Танец доминантности под аккомпанемент кашля и шелеста больничных карт. Зашитые врачи наблюдают за этим цирком из-за своих столиков. Терапевт, мужик с усами цвета уныния. Ты ловишь его взгляд и думаешь: Чувак. Что ТЫ здесь забыл? Кто тебя сюда пригвоздил?

Пятьдесят. Сто человек до двенадцати. Нереально. Это не сроки. Это приговор.

Дальше — кульминация. Спуск в подвал сдать своё дерьмо. В прямом смысле. Кабинет анализов. Женщина с лицом, которое, кажется, никогда не знало иной эмоции, кроме глубокого, экзистенциального недовольства всей вселенной. И ты думаешь: эти лица, эти маски вечного раздражения — они что, прилагаются к бесплатной медицине по умолчанию? Нет, ты ошибаешься. Они её и есть. Её плоть и кровь.

Затем — ЭКГ. Кабинет технологичного абсурда. Мне вручают салфетку. Не салфетку — призрак салфетки. Нано-тонкую, полупрозрачную тряпицу, на которой я должен удержать своё достоинство и остатки здравомыслия. Тебя не намазывают гелем. Тебя опрыскивают. Как скотину. Из пульверизатора. Обычной, холодной, как лед в душе, водой. И ты понимаешь окончательно: ты не пациент. Ты — свинья на конвейере. Свинья, которую обливают, щупают, заставляют испражняться в баночку, чтобы получить штамп. Штамп «годен». Годен для чего? Чтобы завтра снова влиться в бесконечный круговорот других свиней на твоей работе.

Это не медосмотр. Это — ритуал очищения для винтика. Обряд, подтверждающий твою пригодность продолжать быть ингредиентом в общем супе. И когда ты выходишь на улицу, слепящий дневной свет кажется неестественным. Ты пахнешь антисептиком, несбывшейся надеждой и тем самым бульоном. И ты уже несешь его в себе.

Правило номер один: в ночном клубе не происходит ничего, чего бы не предусмотрела этология. Ты не на свидании. Ты на кормушке. Ты — звено.

Девушка. Что она хотела? Реально. Она пришла в ночной клуб. Это уже диагноз. Это само по себе заявка на участие в акте естественного отбора самого примитивного толка. Самые тупорылые тёлки идут на запах самых тупорылых самцов. Закон. Ричард Докинз, мать его, объяснил бы это через эгоистичный ген, который так отчаянно хочет размножиться, что отключает мозг и включает инстинкт найти самого громкого, самого накачанного, самого агрессивно пахнущего тестостероном и дешёвым парфюмом примата в радиусе пяти метров.

Поэтому «выхватить» в клубе — это не романтика. Это не провал. Это — успешная реализация генетической программы по поиску альфа-особи в условиях искусственной пещеры с мигающим светом и бас-бочкой. Горе не в том, что это случилось. Горе в осознании, что вся эта конструкция — от дизайна баночки пива до ритма музыки — существует только для этого. Чтобы два рекомбинантных набора ДНК нашли друг друга по принципу «кто громче орёт и ярче светится».

Деградация? Нет. Стагнация. Зацикленность. Мы не деградируем. Мы идеально отточили древний ритуал подменой символов: вместо дубины — банковская карта, вместо ритуального танца у костра — тряска под соусом из автотюна, вместо удара по голове — размазанное по полу лицо.

И вот этот момент — момент, когда девушка «пиздюливается» — это не сбой системы. Это её апофеоз. Это кульминация. Весь клуб, вся эта многоуровневая инженерия по снижению когнитивных функций, вела именно к этому: к чистому, неопосредованному, животному акту отбора через насилие. Не через намёки, не через разговоры, а через демонстрацию доминантности в самой примитивной её форме.

Если бы она просто «отхватила» где-то в рестике — это была бы другая глава. Глава про социальные маски, про статус, про умение вести беседу. Более сложная, более человеческая, более скучная с точки зрения гена.

Но клуб — это место, где сдирают кожу с цивилизации. Где оставляют только пульс, запах и реакцию «бей или беги». И в этом естественном течении вещей её избили не «плохие парни». Её просто отметила как бракованный материал сама логика этого места. Система выполнила свою функцию по отбраковке слабого звена. И завтра вечером она, или другая на её месте, снова купит билет на эту карусель. Потому что ген требует продолжения. А ритуал — своего завершения.

И ты стоишь, наблюдаешь за этим, и понимаешь, что твоё отвращение, твой гуманизм, твоё «какое свинство» — это всего лишь шум. Статический фон для великого, равнодушного и абсолютно тупорылого механизма воспроизводства. Ты не участник. Ты — осложнение.

Дед Рахим.
Знаешь, что я понял, перебирая обрывки воспоминаний? Что наша память — не архив, а свалка. И самое ценное там — не факты, а тот мусор, который мы по ошибке приняли за сокровища.

Вот, смотри. Говорят, мой дед Рахим был суровым человеком. Говорят, он мог быть жесток. Но что я помню? Ничего. Три клочка кинопленки, отпечатавшейся в мозгу, и их достоверность — под огромным вопросом.

Первый клочок. Он привозит мне орехи и букварь. Стоит молча. А я, пацан, чувствую не деда, а какую-то каменную глыбу, вставшую в нашей квартире. И тишина от него — густая, тяжёлая, как будто он принёс её с собой вместо воздуха.

А потом — второй клочок, испорченный кадр. Все вышли, и он поворачивается ко мне. И его лицо, это каменное лицо, вдруг искажается. Он не оскаливается, нет. Он обнажает зубы. Короткий, резкий звук по-татарски, которого я не понимаю. И в его глазах — не ненависть. Хуже. Холодное, безразличное презрение. Как к насекомому. Этот взгляд парализовал меня тогда. И сейчас, когда я его вспоминаю, по спине бежит холодок.

И вот я, взрослый мужик, ловлю себя на мысли: а был ли этот момент вообще? Или мой детский мозг, напуганный этим молчаливым великаном, сам его придумал? Дописал туда нужную эмоцию, чтобы оправдать свой страх? Это же хуже любого кошмара — не знать, что правда, а что твой собственный вымысел, въевшийся в память как реальность.

И вся наша семейная история — это такие же испорченные кадры. Одни говорят — он тиран, бил бабку. Другие — герой труда, кормилец, пахал на двух работах. Кому верить? Всем и никому. Мы все вруны, когда дело доходит до прошлого. Мы лепим из него ту версию, которая нам удобнее.

И апофеозом этого цирка стали его похороны. Я помню спешку. Помню, как его, завёрнутого в белое, быстро убрали с глаз долой. И да, была та самая тетрадь. Старая, потрёпанная, с непонятными загогулинами. Я держал её в руках — последнюю вещь, связывающую меня с этой загадкой по имени «дед». И тут подходит какой-то родственник, о существовании которого я не подозревал, и просто выдёргивает её из моих пальцев. Без слов. Без объяснений. Просто — раз, и нету.

И всё. Финал истории. Не память, а дыра. Не ответы, а украденная тетрадь.

И знаешь, в чём главный пиздец? Я сейчас рассказываю это тебе, а сам снова злюсь. Не на деда. А на того мужика, который украл у меня эту тетрадь. Вот она, правда. Не великая-идея о преемственности, а простая, детская злость из-за украденной хуйни.

Вот так и живём. С ворохом чужих слов и парой своих сомнительных воспоминаний. И пытаемся из этого хлама собрать хоть какую-то правду

Глава 1. Рождение.
Знаешь, садясь за эти строки, я вдруг поймал себя на мысли, что хочу рассказать тебе всё, как старому другу, с кем не виделся сто лет. Заваривай чай, устраивайся поудобнее.

Итак, я появился на свет 4 февраля 1983 года. Водолей, если тебе это что-то говорит. А место моего рождения — город Северодвинск, что в Архангельской области. Это на самом севере, на берегу Белого моря.

Ты спросишь, что это за город? Представь себе место, где жизнь целиком и полностью вращается вокруг моря и кораблей. Большая, потемневшая от времени и соленого ветра верфь. Завод «Севмаш» — там строят подводные лодки, а «Звёздочка» — их ремонтирует. Я, конечно, не корабел, но почему-то мне всегда хочется это подчеркнуть. Потому что воздух там пропитан этим — запахом металла, краски и холодного моря. Большинство мужчин в городе — либо те, кто эти лодки создает, либо те, кто на них служит. Это не просто фон, это сама суть того места, где я начал свой путь.

А вот с моим именем начинается первая загадка. Ренат. Да-да, именно через «Е». Версии его происхождения у нас в семье разнятся, как погода в Северодвинске.

По одной — довольно романтичной — в день моего рождения в нашем городе давал концерт сам Ренат Ибрагимов. Правда, он-то пишется через «И», но родителям, видимо, идея понравилась, а букву они решили сменить на более редкую.

Вторая версия уходит корнями в мою собственную кровь. Мой дед, Рахим Халикович — татарин, человек с настоящим восточным характером и горячими глазами. Говорят, это он настаивал на имени Ренат. Возможно, это была его попытка протянуть нить традиции через поколения, оставить свой след.

Но на этом тайны не заканчиваются, а только начинаются. Значение имени! Тут тоже полный разброд. Одно толкование мне по душе — «возрождённый». Звучит мощно, многообещающе, как будто тебе дают второй шанс с самого начала.

А есть второе, от которого я в детстве морщился: «РЕволюция, НАука и ТЕхника». Представляешь? Чувствуешь этот привкус советской эпохи, плакаты с рабочими и учёными? Мне оно всегда казалось каким-то безликим, казённым, совсем не про живого человека.

И самый главный, семейный детектив развернулся, когда я родился. Мама, увидев меня впервые, сказала: «Это не мой ребёнок».

Представь картину: у моих родителей, у всех наших родственников — кровь очень пёстрая, в ней смешались татарские, русские, немецкие корни. Мой средний брат, Максим, — он весь в эти гены: смуглый, кареглазый, с таким настоящим восточным обаянием. А тут появляюсь я — светлокожий, синеглазый мальчик.

Вышло так, что в этой великой генетической лотерее я вытянул свой, неожиданный для всех, билет. Я будто бы пошёл не в ближайших родственников, а в кого-то из давно забытых предков, чьи портреты не сохранились.

Так что с самого начала моя жизнь была отмечена этим знаком «инаковости». Имя, значение которого оспаривается. Внешность, которая не вписывается в семейный канон. И город, который дышит не воздухом, а солью и металлом. Всё это — первые штрихи к портрету. Начало истории, которую я хочу рассказать тебе дальше.


Так вот, представь себе ту самую акушерку. Услышав от мамы, что я «не похож», она, должно быть, фыркнула: «Как не похож? Нос-то твой, картошкой!». Вот так, с самого начала меня идентифицировали по носу, всё честно. А ещё она добавила, глядя на то, как я ору: «О-о, у тебя кричит генералом будет!». Смешно, правда? И ведь как странно поворачивается жизнь: та акушерка была армянкой. А уже ближе к своим сорока я, по воле судьбы, перееду в Анапу, где армян полным-полно. Вот такие вот странные точки на карте жизни.

Родился я в роддоме №2, по-моему. Здание было необычное, футуристического вида, из кубиков-квадратов. Рядом — то ли почта, то ли сортировка газет, я уже не помню. А потом, много лет спустя, в одном из зданий рядом будет офис моей первой жены. И к ней часто будет заходить её бывший, который вечно что-то ремонтировал. Как следует. Как следует. Как следует. До тошноты. Заходил, значит, ремонтировать ей принтер. Вот такие вот странные ритуалы бывают у людей.

Для тех, кто слушает мою историю, наверное, немаловажен и социальный статус. Так вот, я родился в самой что ни на есть пролетарской семье. Мой отец был электромонтажником. Но не простым, а на подводных лодках. Ты только вдумайся: он был тем человеком, который протягивал электрические провода вдоль всего тела этой стальной громадины. Это ведь как кровеносные сосуды, понимаешь? Они обеспечивают жизнедеятельность всего этого сложного организма. И мой отец, своими руками, день за днем, наполнял эти сосуды током, а значит — и смыслом. Он буквально вкладывал жизнь в железо.

А мама... Моя мама работала оператором пресса. Она гнула огромные металлические детали, которые потом устанавливали на корпус тех самых подводных лодок. Представляешь? Двое моих крутых родителей— он с его проводами-нервами, она с её стальным скелетом — вдвоём они и собирали этих титанов, уходивших в холодные глубины Белого моря. Их труд был тяжёлым, непарадным, но от этого не менее великим. И этот труд, этот ритм завода, и был настоящим пульсом моего детства.

Живём мы тут, в 2025 году. ИИ рисует картины в стиле Караваджо, сочиняет симфонии, решает дифференциальные уравнения... А расшифровать бумажку от терапевта «принимать 3 раза в день» — не может. Сильнейший искусственный интеллект пасует перед росчерком обычного врача-кардиолога. Падла. Хз кто, просто решил такое слово написать.

Возникают логичные вопросы:

1. Это их система безопасности? Может, это такой ритуал посвящения? Сначала расшифруешь рецепт сам — потом можешь лечить людей.
2. Может, они все учились в школе криптографов? «Запомните, коллеги: если пациент смог прочитать назначение — вы плохо поработали!»
3. Или это тест на профпригодность для пациентов?
— Доктор, что мне принимать?
— Написано же! (протягивает листок с закорючками)
— А… понял. Буду лечиться интуицией и чаем с мёдом.

А ведь решение-то простое! Нужно создать нейросеть, которая будет работать по принципу:

1. Сканируем рецепт
2. ИИ анализирует: «Ага, это почерк врача-невролога из поликлиники №134, значит, слово «диклофенак» здесь написано как волнистая линия с точкой»
3. Выдаёт результат: «Вам назначили либо витамины, либо химиотерапию. Шансы 50/50»

Пока же действуем по старинке: ищем знакомого врача, отправляем ему фото рецепта и ждём ответа с комментарием «ого, это тебе на полгода, брат».

P.S. Если какой-нибудь ИИ всё-таки научится это делать — ему сразу Нобелевку по медицине. И по криптографии заодно.

Любите ли вы сериалы, как люблю их я?

Хотя в официальной психиатрии термина «сериальная шизофрения» нет, учёные и психологи активно изучают это явление под другими названиями: «парасоциальные отношения», «нарративное заражение» или «синдром слияния с медиаперсонажем».

Что это такое?
Это состояние,когда зритель настолько погружается в сериал, что начинает:

· Бессознательно копировать поведение, манеры и речевые паттерны героя
· Проецировать сюжетные линии на свою собственную жизнь
· Провоцировать конфликты и драмы по образцу сериала для заполнения эмоциональной пустоты

Подтверждённые исследования:

1. Исследование Калифорнийского университета (2022) показало: у 68% зрителей, смотревших более 4 часов сериалов в день, наблюдалось «нарративное смещение» — тенденция интерпретировать реальные события через призму сюжета любимого шоу.
2. В журнале Media Psychology описан случай «скандальной зависимости»: пациентка бессознательно воспроизводила конфликтные сцены из «Игры престолов» в семейных отношениях, объясняя это «необходимостью страсти».
3. Нейробиологи из Оксфорда зафиксировали: при глубоком погружении в сериал у зрителей активируются те же нейронные цепи, что и при реальных социальных взаимодействиях. Мозг буквально стирает грань между вымыслом и реальностью.

Почему это происходит?

· Эмоциональный вакуум: сериал становится surrogate relationship (замещающими отношениями)
· Кризис идентичности: персонаж даёт готовую ролевую модель
· Нейропластичность: мозг адаптируется под длительное повествование

Что делать?

1. Осознать разрыв между сценарием и реальностью
2. Вернуть себе авторство собственной жизни
3. Найти здоровые источники эмоциональной насыщенности

Вывод:
Сериалы— это не просто развлечение. Это мощные психологические программы, способные переписать наши жизненные сценарии. Важно оставаться режиссёром собственной реальности, а не статистом в чужом спектакле.

P.S. Если вы узнали в этом описании себя или близких — возможно, стоит не просто сменить сериал, а переписать главный сценарий своей жизни.Кстати, какой сериал рекомендуете?