iggurd

Это Любовь, ей 25 лет.

Она работает в школе, готовит обед.

В школьном КВН’е она сидит в жюри.

Но Любовь тайно верит, что она Анжелина Джоли.

Ее муж Николай, он электромонтер.

Каждый день ходит в Сантехпожнадзор.

После работы он перед телевизором сидит.

Но Любовь тайно верит – ее муж Бред Питт.

Вечером каждым, перед тем, как лечь спать,

Любовь начинает кровать расправлять.

Ее движенья легки, а голос нежен,

Ведь она же уверена – Бред Питт обнажен.

Ночью – во сне – Любовь не Любовь.

Анжелина Джоли – как вампирская кровь.

Любовь обожают, лелеют ее,

Но звонит будильник и мечты nevermore!

Каждое утро вставать все трудней,

Палец порезан, «воротник мне пришей!».

Любовь раздражительна, кричит на уроках,

Жизнь представляется ей в адских заботах.

Только во снах Любовь на коне:

С Бред Питтом в обнимку пить Шардонне,

В фильмах играть, улыбкой блистать,

Но звонит будильник и нужно вставать.

Снова работа, опостылевший муж,

Квартира свинарник, сломанный душ.

Как известно, беда не приходит одна:

Утром ей ясно – она беременна.

Что же ей делать, где взять ответ,

Кто ей поможет, кто даст совет?

Но может не стоит отчаиваться так,

А поставить вопрос: кто виноват?

Кто виноват, что не будет она -

Светская львица и кинозвезда,

Всемирно известна, кумир всех мужчин

Ей сейчас же ответ необходим.

Кто дал ей взамен опротивевший быт,

Кто вечно доволен, пьянен и сыт,

Кто вечно теряет носки в разных местах

И перед уколами испытывает страх?

И точно раздался с улицы лай –

Во всем виноват ее муж Николай!

- Нет, все не так, - закричала Любовь,

- Он любит меня, будто я его кровь!

- Дуреха, - ответило зеркало ей, - посмотри на себя:

Кому ты нужна?

С печалью взирает он на тебя,

Из жалости держит подле себя.

Но выход-то есть, он очень простой:

Убьем Николая и Бред Питт сразу твой!

- Нет, все неправда, это наглая ложь!

И в зеркало брошена тяжелая брошь.

Маленькая.

Маленькая.

Маленькая.

Запутавшаяся девочка.

Я ведь никуда не уйду, ты ведь знаешь это?

Любовь тут устало с колен поднялась,

Рука за кухонный ножик взялась.

Прошла она в спальню, легла на кровать

И с обреченной улыбкой принялась ждать…

Мой дом лежит меж трех рек – подземной Волги, земной Волги, небесной Волги. Отец мой говорил, раньше Волгу не звали Волгой, а знали Волгой. Совсем, как живое существо. И обращались к ней, и общались с ней, и делали разные подарки. Вода, говорил отец мой, вода.

Под каждой строкой таился невысказанный оборот речи, практически мертвый стих, которому однажды предстоит стать огромной мертвой поэмой, изучаемой и прославляемой. Протекаемая сквозь века, словно вода через песок – отсеивание шлака.

Мясо, мясо, мясо – говорили раньше люди. Мясо для того, чтобы жить. Превращаться в тех, кто не спотыкается о камни. Кто находит короткие дороги и не поминает имен. Мясо, кричали они, отрезали кусок и прям сырым запихивали в себя. Но под мясом неизбывно подразумевалась вода. Попробуйте, говорил отец мой, поживите-ка без воды. Человек- существо из воды и для воды. Бросьте в него камень, прислушайтесь к нему, понаблюдайте за ним – все тонет в нем: движение, созерцание, образ. Сам человек.

Мой отец не рыбак и у него есть друзья. Рыбаки не любят его, а он не любит их. Говорит, что оставаться живым, когда убиваешь – нужна огромная сила, а он таковой не обладает, потому как слаб. Он редко улыбается, но уж если улыбнется, если захохочет, то держись – сам смеешься так, что падаешь с лавки. Вот как смеется отец мой – папа. Мы живем в самом замечательном месте, которое есть на Земле – дом. Я подаю Отцу моему инструменты, когда он чинит наш колченогий дом – строение на длииии-нн-ыыых столбах, «чтобы мы не уплыли» - объясняет дом.

« Я буду плыть вместе с вами, мы увидим много диковинных зверей и чудес и мест, где чудеса не такие уж и диковинные и совсем не чудесные, - говорит дом. – Они будут порхать перед нами, как листья книг, проносится, подобно гоночным автомобилям, качать головами – полная Луна».

Что такое – гоночный автомобиль?

Это быстрый сухопутный катер: он мчит тебя по твердому песку, а воды вокруг так мало-мало, иногда тебе ее хватает лишь для того, чтобы попить. Он двигается слишком медленно и слабо – твой кадык, проглатывая воду – и для тебя нет ничего мучительнее и дороже, чем то, что ты есть в данный момент. Мир вокруг заполняется памятью, она уже не еле видная тропка, которую нужно высматривать у себя под ногами, но мощная дорога, огромный, широкий путь, созданный твоими предками и потомками, ты – полоса, линующая его на две части. Кроме тебя нет ничего, ты – основа, сын. Ты – препятствие, о которое спотыкается глаз, когда взор пересекает границы дозволенного. Ты – линованная бумага поперек.

По линии отца моего дедушку и бабушку мама сравнивала с землей, а дедушку и бабушку по линии мамы отец мой сравнивал с огнем. Быть может поэтому, их отношения с дочерью – моей мамой – были слегка натянуты. «Ну, натянутые – это мягко сказано», - говорил отец мой и смеялся, а я – еще не научившийся держать его смех – по привычке падал с лавки.

Твоя мама, любил вспоминать отец мой, была, как вода. Я мог смотреть на нее и не уставать, представляешь? Очень трудно смотреть на человека без устали, знаешь ли. Я мог, точнее, она мне это позволяла. Плюс – у нее был хороший голос. Я гладил ее волосы и для меня не было выше блаженства, чем находится с ней рядом.

Однажды прошло время и мама с отцом моим разлюбили друг друга. Мамины волосы больше никто не гладил и она стала жестокой, а отца моего больше ничего не успокаивало под небесной и он стал холодным. Как кирпичная стена зимой. Соседям-рыбакам это не нравилось и они убрались подальше. Потом еще подальше. И еще. А однажды, они исчезли так насовсем, что отец мой, кто видит много дальше, чем кто-либо-нибудь не смог их найти. Он пожал плечами, но выглядело это так, будто он поднимает тяжелый камень.

Мы их найдем. Обязательно найдем. Я не знаю как. Узнаешь, узнаешь. Они не смогут жить без такого прелестного мальчика, как ты, и обязательно позовут тебя, а когда позовут, ты придешь им на помощь и принесешь благодать. Это так же верно, как и то, что я отец твой.

14SDA

Когда мы сошли с автобуса, то прямо на остановки увидели фонарный столб, на котором висел пьяный электрик. Мы, конечно, не сообразили, что он пьян, но, когда к нему подошли, то запах алкоголя был настолько силен, что сомневаться в его источнике не приходилось. Мы предложили ему помощь. Он пробурчал что-то в ответ, а потом четким, хорошо поставленным баритоном громко сообщил нам, куда мы можем идти со своей помощью. Мы немного отошли. "Вот козел, - сказала моя жена, - вся жизнь - это один только поиск ответов на вопросы, которые, зачастую, ведут в тупик. А он, - и она махнула в сторону столба, - правильно сформулировал вопрос и - опля!- получил ответ.

FE54Y

Когда мы с женой вошли в маленькое кафе неподалеку от площади, нам сразу же бросился в глаза плакат, висевший над барной стойкой, и гласивший "Жизнь - это всего лишь соединение!". Дальше шел логотип сотовой компании.

N75GG0

- Представляешь, живет такой человек и на работе ему активно не нравится другой человек. Настолько, что проходя мимо своего врага, этот человек прячет глаза. Не глядит ему в глаза. Но гордость не дает ему открыто признать, что избегая прямого взгляда на своего врага, он, тем самым, демонстрирует, прежде всего, себе (а этого иногда бывает достаточно), чувство собственной слабости. И случись драка или иная оказия, он уже проиграет, даже не попытавшись попытаться. И вот он, оправдывая самого себя в своих же глазах, начинает смотреть себе под ноги и тогда, когда его врага и близко нет. Даже дома. Постепенно, это входит у него в привычку, мало того, становится образом жизни. Он смотрит вниз и испытывает чувство ложного превосходства перед своим врагом, но не потому, что он стал сильнее, а только лишь потому, что он, как ему кажется, мог сделать своего врага слабее. А он, враг, даже и не подозревает о том, что он сделал с этим человеком, потому как что бы что-то изменить, иногда тебе нужно просто быть. Вот такой вот человек, только представь!

LR5BD

Мы подошли к стойке. Жена заказала чай с лимоном и пироженое, я заказал кружку пива. Бармен спросил, что я буду к пиву. Я спросил, а что есть? "Чипсы, сушеная рыба". "И все?" - снова спросил я. "И все", - снова ответил бармен. Я взял порцию чипсов и порцию рыбы. Чипсы были чуть сыроватыми, а рыба вообще была не рыбой, а камнем. Жена управилась с чаем и пирожным и теперь с любопытством смотрела, как я выбираю чипсы.

"Ну как?" - спросила она.

"Дурацкий выбор!" - ответил я.

AMI96X

- Знаешь, что я поняла, - спросила меня жена, когда поняла, что мое занятие с рыбой и химической картошкой для меня гораздо важнее, чем все остальное.

- Нет, - промычал я, пытаясь придать хоть какой-то смысл этим чипсам.

- В этом мире слишком много всего одинакового. Слишком узок выбор. Из всего многообразия вселенных, которые заключены в самых простых вещах, нам выдают маленькими порциями, - она указала на чипсы и рыбу, - по две штуки, и нам этого достаточно. Подобно человеку утопающему в море, потому что нет тверди под ногой, мы также мыкаемся от правого угла к левому, страдая от той самой скуки и эмоциональной дистрофии, которая чаще всего толкает людей на самоубийство.

Я поднял на нее глаза.

- Эмоциональная дистрофия?

Она кивнула:

- Я понимаю, о чем ты думаешь, когда думаешь, что понимаешь... Но, иногда, я тебя не понимаю.

Я взял стакан пива и плеснул сначала в тарелку с чипсами, потом в миску с сушеной рыбой. Картошка превратилась в клубень, затем в растение, а затем снова в картошку. Рыба наконец-то добралась до воды, нырнула в нее и, на прощание ударив хвостом о морскую гладь, исчезла в родной пучине.

- Чаще всего, именно простое и является истинным, - сказал я жене.

- А откуда мы знаем, что есть "простое" в этой жизни?

POPYTN

Чтобы не плестись на вокзал пешком, мы взяли такси. Таксистом оказался молодой, веселый парень, беспрерывно рассказывающий нам анекдоты, пока мы ехали. Смеяться предпочитал он один – молодой, веселый парень, который думает, что такси – это временно, чтобы не сидеть без денег, пока не наклюнется что-то более стоящее. Что-то – на что не страшно потратить всю жизнь. Что-то вроде мечты. Когда мы приехали, он сказал, что мы приехали. Жена дала ему одну купюру. Он долго рылся в своем бардачке, собирал деньги по углам и, в конце концов, высыпал горсть мелочи в, сложенные лодочкой, ладони жены. Она пересчитала. Монет оказалась ровно

3.1415926535 8979323846 2643383279 5028841971 6939937510

5820974944 5923078164 0628620899 8628034825 3421170679 8214808651 3282306647 0938446095 5058223172 5359408128 4811174502 8410270193 8521105559 6446229489 5493038196 4428810975 6659334461 2847564823 3786783165 2712019091 4564856692 3460348610 4543266482 1339360726 0249141273 7245870066 0631558817 4881520920 9628292540 9171536436 7892590360 0113305305 4882046652 1384146951 9415116094 3305727036 5759591953 0921861173 8193261179 3105118548 0744623799 6274956735 1885752724 8912279381 8301194912 9833673362 4406566430 8602139494 6395224737 1907021798 6094370277 0539217176 2931767523 8467481846 7669405132 0005681271 4526356082 7785771342 7577896091 7363717872 1468440901 2249534301 4654958537 1050792279 6892589235 4201995611 2129021960 8640344181 5981362977 4771309960 5187072113 4999999837 2978049951 0597317328 1609631859 5024459455 3469083026 4252230825 3344685035 2619311881 7101000313 7838752886 5875332083 8142061717 7669147303 5982534904 2875546873 1159562863 8823537875 9375195778 1857780532 1712268066 1300192787 6611195909 2164201989

...

- Извините, - обратилась она к таксисту, - вы ошиблись.

Таксист вздрогнул и разом из веселого и беспечного молодца превратился в хмурого и пропитого дядьку с сигаретой в зубах.

- Пошли отсюда, - то ли жена, то ли этот таксист сказали мне. И я послушно выбрался на асфальт.

RNSS7

На следующий день, жена, читая "Пролетая над гнездом кукушки", рассмеялась. Я спросил, в чем дело - я готовил курицу. Она ответила, что только что прочитала второй абзац 76 страницы и поняла о чем книга.

- Все очень просто, - добавила она.

Я вытер руки и взял книгу.

- Ну-ка, ну-ка, - проговорил я.

Потом отложил книгу и тоже улыбнулся. Действительно - очень просто.

QKFS88

А потом она замолчала, но я-то понял: она просит - скажи что-нибудь! Кем бы мы были, если бы не наши жены? И я сказал: "Поехали домой".

OOPT7C

- В детстве, - говорила жена по дороге на вокзал, - у меня был друг - Димка Амбросимов.

- Почему ты мне о нем не рассказывала?

- Не потому что нельзя, - рассмеялась она, - а потому что не помнила. Ведь как известно с памятью, как психологическим свойством человека связано 10 законов и четыре этапа( законы перечислять надо? я мотаю головой: нет уж, увольте):запоминание, хранение, воспроизведение, забывание. С первыми тремя понятно, а вот о четвертом - подробнее. Оно бывает разным: и по характеру и по свойствам, и по причинам. Но существует еще одно, которое несколько выбивается из того, о чем я говорила. Это забывание того, чего не было. Выталкивание из непроизвольной памяти впечатлений, основанных на фантоме. Понимаешь?

Что тут скажешь? Я кивнул головой.

- Хорошо. Так вот, забывается не только сам факт этого фантома, проекции, но так же и ассоциативный ряд, который ему сопутствовал.

Мы зашли на вокзальные ступеньки. Было жарко. Вокруг толпились бомжи, таксисты, милиционеры, приезжающие, уезжающие. Взойдя на ступени, мы стали уезжающими.

- В детстве у меня был друг - Димка Амбросимов. Но все дело в том, что друга в детстве у меня не было, потому как Димки Амбросимова тоже не было.

- То есть - как это? - спросил я, посторонясь, пропуская важную старушку с пирогами и оригами.

- Мне очень не хватало общения. Родители вечно заняты, бабушки-дедушки далеко, с девчонками мне было не интересно, а мальчишки... Сам знаешь тот возраст, - проговорила жена, - от вас тогда, кроме как пинков, дразнилок да ударов портфелем ничего не дождешься. Это уж потом...

Я улыбнулся. Да - ЭТО уж потом...

- Ну, я возьми да и выдумай себе друга. Он и есть - Димка Амбросимов. Когда он шел гулять - заходил за мной, шел в лес - опять же со мной. Кататься на велосипеде - звонил мне. На коньках - я впереди всех. Ну и так далее, ты понял. Ему было хорошо, значит и мне тоже, ему плохо - и мне, значит, плохо. И предыстория у него была - правда, несколько трагичная. Его родители погибли при переправе через реку. Уж как это произошло – не знаю, я была маленькой и мне было не до ужасов. Главное, у меня появился друг, точно так же ищущий общения и понимания, как и я. Воспитывали его старенькие дедушка и бабушка в глухой деревне, где кроме них, и еще двух слепо-глухо-немых старух никого не было. Так прошло мое детство - в общении с ним. А потом наступило то, от чего спасения нет ни у одного из людей. Я заснула одним человеком, а проснулась совершенно другим. Наступил переходный возраст. Мать старалась понимать меня, отец вообще во все эти штуки не вникал. Он твердо знал - рано или поздно любая дочь волшебным образом превращается в женщину, у нее отворачивается голова и она сходит с ума. Мой папа самый умный на свете. И тот парень, который еще вчера метил в меня из рогатки, тоже проснулся другим человеком и этим утром смотрел на меня тоже ДРУГИМИ глазами.

"Кому - куда!?" - заорал вдруг таксист. - "Кому - куда!?"

- После своего восемнадцатилетия я вдруг поняла, что упустила что-то важное. Очень-очень. Я не могла понять, что со мной. Будто пропустила свой поворот и теперь еду наобум, путаясь в незнакомых знаках и ориентирах. Я думала: может я сделала чего-то плохое, о чем забыла? Нет. Может, наоборот, - хорошее? Нет. Тогда что? я не знала. Вся моя жизнь превратилась в одну огромную, но незаметную щель, в которую неизменно сливаются не сделанные, забытые дела. Мама, конечно, рассудила по-своему: дочь влюбилась, папа рассудил по-своему: дочь сошла с ума. Каждый делил меня на свой лад, и только я не могла разделить себя, как призма, и понять: в чем же дело. Пока однажды, по какой-то уже неведомой причине, разбирая свой старый, детский хлам, меня не пронзила мысль, даже не мысль, а крик: вот же, Димка Амбросимов! Я остановилась и оставалась такой недвижимой, наверное, несколько минут. Ты знаешь, что такое неподвижность в течение нескольких минут? Потом меня отпустило, но я почувствовала такой стыд за себя, что уж лучше б не отпускало. Я сидела и сидела, а слезы сами собой капали из глаз. Это как найти старого медвежонка из того, твоего детства, и понять, что он никуда не делся, что, если ты о нем не вспоминала - он все равно никуда не исчезал. Он все это время, пока ты жила огромном, прекрасном мире, лежал в чулане на полке, именно в такой позе, в какой его туда забросили. Я не знала, что мне делать с этим воспоминанием. Я пробовала просить у Димки прощения, но чувствовала - это не то. Пробовала заговорить с ним, но он, видимо обидевшись, молчал. Я хотела отмахнуться, но как ты можешь отмахнуться от тени? Наконец, я поняла: мне же восемнадцать лет! Так его в армию забирают! И не давая усомнится, взвесить, обдумать эту догадку, я тут же села писать ему письмо. Конечно, письмо, а что же еще - ведь деревня-то глухая, она далеко и так просто не доедешь, что бы встретится. Написала большое письмо обо всем, что произошло за это время. Просила прощения за то, что не писала. Написала, что обязательно приеду к нему на следующее лето и что все-все письма, которые он мне присылал - дошли и я очень рада, что он обо мне помнит. И чтоб служил там, как полагается, тоже написала. Родителей дома не было. Я встала со стула и что есть силы прокричала первые попавшиеся мне на ум слова и цифры. И тут же их записала. Это был адрес и почтовый индекс диминых стариков. Отправив письмо, я почувствовала облегчение, но не совсем. Что-то должно было произойти, я знала. И это произошло. Письмо пришло через месяц. На отправителе значилась фамилия "Амбросимова А.А.". Дома я, не пообедав, не поговорив с родителями, прошла в свою комнату, села на кровать и распечатала письмо. Руки дрожали, я помню. Это писала его мама, но не Димина, а Костина. Кости Амбросимова. Она писала, что его сына забрали в армию и через месяц жестоко избили. Костя умер. Два года назад его похоронили. И, если у меня есть желание, я могла бы к ней приехать. Мы бы поговорили. Мать спросила у меня, что случилось. Я сказала, что влюбилась и в этот вечер я сильно напилась. Первый раз в жизни. Потом было поступление в институт, новые друзья и все прочее… Но к ней я так и не поехала. О чем бы я с ней стала говорить? С призраками встречаются ночью, а ни как не днем.

Еще ты тут появился, как назло.

LKLKO7

Моя жена рассказывала (еще при студенческих romantiskur отношениях), что при первом прочтении «Хоббита» Толкиена, вместо того, чтобы прочитать «In a hole in the ground there lived a Hobbit», она прочитала «In a hole in the ground there lived a Monster».

CTEETC

- Совершенно не умеешь врать, - сказала жена, но я-то видел - ей очень приятно.

- Что ж поделать, - ответил я, - у каждого свои слабости.

- Знаешь,почему я тебя выбрала? Потому что ты добрый.

- Ну уж, добрый, сказала тоже. Скорее, во мне невообразимым образом сочетаются физическая сила и трусость – я очень боюсь обидеть людей.

- Нет, - протянула жена, - природная злость и врожденная лень – тебе очень не хочется обижать людей.

Из поезда мы смотрели на летящие мимо нас пейзажи. Наступила ночь. Люди зажгли в домах свет и каждый огонек, выхваченный во тьме, был подобен звезде. Мы ехали домой по стране, которая существует лишь в учебниках по истории, к сыну, который очень любит рыбий жир. Порой так самоотверженно, что нам самим становится стыдно за свои маленькие слабости.

GF64DV

- Ненавижу уезжать по вечерам. Будто бежишь от чего или, наоборот, гонишься за чем-то, чего и осмыслить не в силах. И никак не поймаешь, не поймаешь, как ни старайся, как не бейся.

SDABHV

Еще ты тут появился, как назло.

Да уж, точнее не скажешь. Мы встретились в институтской библиотеке. Или… как бы это поточнее… Ты меня нашла в библиотеке?.. Быть может, никто никого не находил, просто нас подтолкнули друг к другу и мы очутились лицом к лицу? Хей-хо!

Переживая тогда не самое лучшее из приготовленных мне времен, вызванных из небытия собственным нетерпением, гордостью, фатализмом и ленью, я пытался учится терпению (именно той благодетели, ставшая путеводной звездой многих мудрых людей)весьма своеобразным образом : начисто переписывал самое нудное, самое заезженное, самое идиотское и бессмысленное высказывание, которое могло придти в голову человеку (и потому самое верное), а именно «без труда не вытащишь и рыбку из пруда». Каждый день, ровно в девять часов я являлся в читальный зал, садился в самый центр расставленных рядами парт, открывал толстую тетрадь, брал ручку и чистым, каллиграфическим подчерком выводил « без труда не вытащишь и рыбку из пруда». Над дверьми висел огромный дубовый щит с надписью “SILENCIO”.В одиннадцать тридцать я заканчивал, собирал свои вещи, шел в столовую. Вставал в самый конец длиннющей очереди и ждал. Потом спускался на первый этаж (столовая располагалась на втором), снова шел в библиотеку, садился и принимался за старое. Упорство, упорство, упорство. На потолке в своей комнате я приклеил надпись «Думай!». Каждый раз, просыпаясь и открывая глаза, я неизменно упирался в эту надпись.

Пользы от нее было мало.

Вечером, без десяти шесть, я, наконец, вставал и шел домой. Я где-то слышал, что монахи до изнеможения носят воду, если чувствуют, что не в силах противостоять тому, с чем они борются. В нашем общежитии колодцев не было, каменоломен тоже, поэтому я и выбрал это занятие – усмирять себя письмом. Я стал писцом. Подобно тем вавилонским мудрецам, которые, согнувшись под знойным, песчаным Солнцем, переписывали несчетное количество верблюдов, сундуков, рабов и прочей дребедени, я переписывал свою личность, характер. Муштровал подсознание, дрессировал до рефлекторной зависимости чувство отвращения к тем мыслям и желаниям, от которых я зависел/отбивался. Потому как неизменным условием моего труда было постоянно думать о них. О тех путях, которые привели меня к библиотеке, тетрадке и ручке. Как в той сказке про белых обезьян, с той лишь разницей, что я не только должен был не думать о них, а, наоборот, думать о них постоянно. Думаете, это облегчало дело? Нисколько. Я думал о чем угодно, только не о моих пороках. Теперь я понимаю, что без веры во что-то более конкретное, чем человеческая воля, мой труд был заранее обречен. Максимум что бы я из него вынес, так это отвращение ко всем видам водоемов и тварям, обитающих в оных, но тогда я думал, что я на верной дороге и мое исправление идет полным ходом.

Библиотекарем была тихая девушка в очках – классика!- на окнах стояли цветы различных цветов и за столом я, стремительно пополняющий ряды алкашей. Да, такое вот дело. Оказавшись в этом действительно огромном мире, один, без родительских запретов и табу, я не сумел обойтись с обретенной свободой, с той осторожностью, ответственностью, почтительностью, которую она к себе требует. И поплатился за это. Если первые три курса прошли у меня относительно неплохо, то последние два я вообще не помню, так, отрывочные воспоминания, добавляющие вопросы. Такие как: где я жил последние полгода пятого курса? Ответ один: я не был бездомным, но где именно жил, что происходило со мной – тайна. В конце концов, мне даже не прозрачно намекнули, а грубо трахнули лицом о стол и сказали, продолжишь в том же духе – прощай институт. Fare thee well, and if for ever / Still for ever fare thee well» - или что-то вроде того. Иногда, а чаще всего это случалось между тремя и шестью вечера, я откладывал в сторону письмо и принимался рассматривать предстающий пейзаж. Каждый день он был одним и тем же. Так как я сидел в середине (максимальный дискомфорт – еще одно условие моего укрощения плоти), я мало что видел – середину дерева и открывающиеся/закрывающиеся ворота: окна выходили на задний двор института. Но и это скудное проявление жизни давало какую-никакую, но разрядку. Со сном было хуже – стоило мне закрыть глаза, буквы начинали гореть и плясать передо мной. Странно, но в то время мне и в голову не могло прийти, что самым вменяемым в моей ситуации будет не придумывать сущую околесицу с трудом, рыбой и прудом, а попросту засесть за учебу, огородить себя учебниками, возвести стену из семантических связок, лексических значений – глядишь, может и толк какой вышел. Но, видно, так уж повелось, что все самое бредовое, фантастическое, но обязательно покрытое легким покрывалом необычности, таинственности, влечет к себе гораздо сильнее, чем простые, как угол чемодана, истины.

Если в институтской библиотеке я был защищен твердой скорлупой знаний и целеустремленности, то по дороге к общежитию твердыня моей решимости таяла, как масло на сковороде. От первой рюмки до последней – весь мир внутри черной дыры. Если в момент опьянения меня взять, как физический объект вырваться за пределы которого не в состоянии даже свет, то в момент пробуждения я являлся полной противоположностью предыдущему состоянию, т.е. областью, в которую ничто не может войти. По мере развития похмелья, время, вместе с информацией поглощенное гравитацией алкоголя, раскручивалось вокруг меня заново.

И вот тогда, когда от бесконечных переписываний одного и того же предложения, ставшего уже своеобразным тотемом, обретший в моих глазах почти что сакральный смысл, я готов был превратится в истеричного неврастеника; тогда, когда от созерцания тихой и кроткой библиотекарши, за стеклами очков которой мягко шелестели океаны покоя и покорности (но стоит только нарушить ее привычный, четко заведенный мир, как она из безропотной, серой мышки превратится в жестокого монстра, целью существования которого убийство и насилие), я готов был заорать во всю мочь и залезть на стену; тогда, когда все цветы, стоящие в горшках на подоконнике готовы были оказаться у меня в руке, потом, сквозь стекло, очутится на улице; тогда, когда любой чих чуть не сводил меня с ума и готов был вцепиться в горло любой простуженной обезьяне и трясти до тех пор, пока ее глупые, яичные глаза не вылезут из обит; тогда, когда мои нервы были истреплены настолько, что стали похожи на десны паралитика; тогда, когда я стал искренне желать каждому встречному-поперечному короткой и скорбной жизни, а себе быстрой и безболезненной смерти, тогда и только тогда я услышал женский голос, возвестивший о грядущих переменах, перевернувших мою жизнь на сто восемьдесят градусов:

- Ну что, - произнес этот голос, - пишешь?

Это был один из тех редчайших случаев в истории, когда интонация человеческого голоса решает судьбу другого человека (хотя сам термин «судьба» давно подвержен сомнению. Тогда по-другому: приоткрывает занавес тайны перед будущем, позволяет видеть в каком плане будут протекать события). И я вдруг все понял. Интонация – выделение голосом наиболее важных участков текста, крохотная заминка перед произношением, подсознательно фиксируемая собеседником – была именно такой, чтобы я с любопытством поднял на спрашивающего человека глаза, а не воткнул ему ручку в горло. Если бы выделялась частица «ну», то в моих глазах вопрос прозвучал бы как надменно - покровительственно, что автоматически лишало спрашивающего какой-либо надежды на ответ. Человека не интересует процесс, ему интересен самолично он – свое отражение в глазах собеседника. Так какой интерес прыгать перед ним под его дудку, теша его самолюбие, отвечая на вопросы, интереса и пользы от которых ни ему, ни тебе совершенно никакого?

Но вопрос прозвучал по иному (я не говорю об эмоциональной окраске голоса – при первосекундном контакте сознание фиксирует только факты): смысловое ударение поставлено было на слове «пишешь». И хоть в самом вопросе и сквозило некоторое пренебрежение, за ним ясно угадывался интерес, а возможно и облегчение от того, что я все еще пишу.

Это уместилось в одну мысль. Через секунду после вопроса, я поднял голову и увидел ее. А она увидела меня. Вот так. Я отложил ручку. Она, до этого опираясь руками о стул, села.

- Привет, -сказал я тебе.

- Привет, - ты мне ответила и  понял, что моя жизнь кончилась, а она поняла, что ее. Началась наша жизнь. Отныне и вовек.

síðasta

James while John had had had had had had had had had had had a better effect on the teacher

LOKIÐ ))